1

Харбин поразил Болохова своим поистине столичным размахом, где больше было от Европы, чем от Азии. Чистые широкие улицы с рядами красивых зданий различных архитектурных стилей, хорошо обустроенные площади и парки; вполне современная набережная Сунгари… За городом – европейского вида дачные поселки… И люди, люди… Это был настоящий русский Вавилон. Осколок старой России. Государство в государстве со своей бюрократией, армией и экономикой. Трудно было поверить, что еще каких-то лет тридцать назад на этом месте ютилась кучка деревенских фанз, вокруг которой были бескрайние заросли гаоляна.

И все-таки это был уже не тот Харбин, который некогда славился своей умиротворенностью. Еще недавно здесь была лишь русская колония, в которую входили осевшие в этом далеком краю бывшие строители КВЖД, а теперь в этом городе нашли пристанище отступившие с боями из Монголии остатки войск барона Унгерна, Семенова из Забайкалья, Калмыкова со среднего Амура, боевой рати Дитерихса. Среди этих десятков тысяч беженцев, укрывшихся в Маньчжурии, было немало видных командиров белой армии, представителей колчаковской администрации, различных чиновников, подвизавшихся при правительствах всевозможной окраски, часто сменявших друг друга в Забайкалье и на российском Дальнем Востоке. С исходом всей этой армады закончилась изнурительная пятилетняя Гражданская война, а вместе с ней столь же продолжительная иностранная вооруженная интервенция.

…Добравшись до Харбина, Болохов первым делом решил снять номер в какой-нибудь недорогой гостинице и выспаться. Дорога вымотала его так, что он едва волочил ноги. Впрочем, то, что эти китайцы называли здесь дорогой, было больше похоже на вспаханное гусеницами обледеневшее поле. Одни колдобины да ямы. Попутку, которая везла Болохова, трясло так, что от ужаса ухали кишки в животе. А тут еще этот зверский холод. Хорошо, что он взял с собой бутылку ханшина, иначе бы, наверное, околел. Водка была вонючей и отвратительной на вкус, но что было делать – пил. Шофер-китаец откровенно сочувствовал ему, наблюдая за тем, с каким отвращением он каждый раз прикладывался к горлышку, после чего долго не мог прийти в себя, пытался справиться с тошнотой.

То и дело навстречу им попадались колонны грузовиков с солдатами и тягачи с пушками и крупнокалиберными минометами на прицепе. Куда это они? – спрашивал Александр водителя, но тот или не понимал его или просто не хотел говорить правду. Вместо ответа он лишь хитровато улыбался и заученно повторял: «Хоросе, друга, осень хоросе…». Но Болохов и без того понял, что вся эта рать движется к российским границам. «Значит, тут и впрямь что-то назревает, – с тревогой подумал он. – Интересно, а как себя чувствуют русские в Харбине, видя, как над ними сгущаются тучи? Хотя кому-то это и по душе. Тем же, к примеру, боевикам из “Русского общевоинского союза”… А еще атаману Семенову, который спит и видит себя правителем Сибири. Все они живут на японские деньги, ну а деньги, как известно, нужно отрабатывать. Поэтому случись на границе какая заваруха, вся эта огромная армия выступит на стороне китайцев, а там, глядишь, и японцы подтянутся. И тогда что, снова война?..»

Но для Болохова, можно считать, эта война никогда и не кончалась. Только его фронт незримый. Но и там проливается кровь, и там вершатся великие дела и решаются судьбы людские. Вот и в Харбин он едет не на прогулку, а чтобы продолжить эту незримую войну, где, как и в большой войне, существует своя стратегия и тактика. Ну а побеждает здесь, как и положено, тот, кто лучше к этой войне подготовлен и кто обладает большим талантом стратега.

…Бродить по хорошо иллюминированным улицам города для Болохова было рискованно, потому как у него не было при себе никаких документов, кроме «липового» удостоверения сотрудника одной из центральных советских газет да еще записки, которую Миязаки велел вручить лично в руки некоему господину Наямото из японской военной миссии в Харбине, так что он легко мог стать желанным трофеем для любого полицейского или военного патруля. Ведь город в последние годы стал, по сути, враждебной для советских людей территорией, где правили бал бывшие белогвардейцы, которые жили в дружбе и согласии с местной китайской администрацией и полицейскими.

Попросив шофера высадить его на окраине города, где располагались бедные городские кварталы и где многое еще напоминало о начале строительства КВЖД, те же циновочные домишки, Болохов отправился на поиски гостиницы, и уже скоро он понял, что в Китае снять угол так же легко, как найти Большую Медведицу на небе. Рта не успеешь открыть, как на тебя обрушивалась лавина всевозможных предложений. И главное, все здесь было рассчитано на любой вкус и кошелек. Хочешь комфорта – получишь комфорт, нет для этого денег – найдется что-нибудь и для тебя. При этом жить ты будешь не обязательно в гостинице – здесь, в Китае, любой дом гостеприимно распахнет для тебя двери – только плати.

Однако, несмотря на то, что угол в частном секторе стоил гораздо дешевле, чем в самой захудалой гостинице, он все же остановился на последнем варианте. Живя у кого-то на постое, постоянно находишься в окружении чужих людей, а ему нужен был покой.

Гостиницей служил бывший железнодорожный барак, однако она была вполне пригодна для скромного проживания. Единственным ее недостатком было то, что здесь отсутствовал теплый сортир, но это такая мелочь по сравнению с тем, что здешние постояльцы испытывали по ночам, в полном смысле слова сражаясь с полчищами голодных клопов.

…Болохов проспал почти целые сутки. Встал только к вечеру следующего дня и понял, насколько он голоден. При гостинице ничего похожего на буфет или ресторан не оказалось. Однако ее хозяин, сухонький пожилой китаец с реденькой седой бородкой, на котором смешно, словно на пугале, висел синий поношенный халат, а голову прикрывала маленькая восточная шапочка, сообщил ему на плохом русском, что вокруг полно всякого рода закусочных, где он может недорого поужинать.

В самом деле, таких заведений тут оказалась целая прорва. Они сплошной чередой шли вдоль улиц и переулков, при этом не заметить их было невозможно: их выдавали огромные бумажные фонари, которые висели над входом. Выбирай, как говорится, – не хочу. Желаешь отведать китайскую кухню – ступай на красный фонарь, монгольскую – на синий. Ну а если хочешь европейской изысканности и шика – тогда иди в русский ресторан.

Но шиковать Болохову было, по сути, не на что. В конце концов не может же бывший простой советский служащий, которого он должен был изображать, иметь при себе кучу денег. Так, мелочишка, которую он вроде того что скопил на черный день.

Ужинал он в маленькой харчевне, где, кроме него, больше никого не было, если не считать невысокого средних лет китайца с наполовину бритым черепом и косичкой за спиной да застенчивой, похожей на серую мышку женщины, которая, по-видимому, была его женой. Как и на большинстве здешних китайцев, на них были пошитые из дабы синие рубахи и штаны, а на ногах матерчатые тапочки. Усевшись поодаль, они с интересом и вниманием наблюдали за тем, как их единственный посетитель уплетает за обе щеки рис, приправленный соевым соусом, запивая его легким харбинским пивом. Поведи он сейчас бровью – и они тут же бросятся выполнять любое его желание – только бы посетителю понравилось у них.

– Вкусно, – орудуя алюминиевой ложкой – попытался есть палочками, но у него ничего из этого не вышло, – проговорил Александр. В ответ доброжелательные улыбки и подобострастные кивки.

– Хоросе!.. Вкусно, вкусно… Хоросе!

Только бы этот русский оценил их труд! Только бы он еще что-нибудь заказал, говорили их почти счастливые глаза. Однако тот довольствовался малым. Странно! А ведь по виду не скажешь, что он беден. Мог бы вдобавок ко всему и свинину в кисло-сладком соусе заказать или ту же курицу «по-гунбао». Но русский, доев рис и допив пиво, больше не стал ничего заказывать. Рассчитавшись, он ушел, оставив за спиной разочарованные взгляды китайцев.

Выйдя из харчевни, Болохов огляделся. То была неширокая улочка, утопавшая в сизой морозной дымке, сквозь завесу которой, словно вода через толстый слой песка, робко просачивался свет редких электрических фонарей. Здесь жил, по всему было видно, небогатый люд, скорее всего, бывшие строители дороги, которые потом так и остались в этих местах. Жилища все были сплошь ветхие и деревянные, вдоль которых пролегали под стать им скрипучие дощатые тротуары. Ни извозчиков, ни шума автомобилей – тишина. Однако стоило Болохову чуток углубиться в городские кварталы, как картина стала резко меняться. Вместо узких улочек появились хорошо освещенные проспекты с красивыми, вполне современными зданиями. Здесь даже в этот сумеречный час было довольно оживленно. Толпы людей, светящиеся огнями витрины магазинов, извозчичьи пролетки с фыркающими на бегу лошадьми, визгливые тормоза авто – все это не могло не волновать Болохова, с детства привыкшего к городской суете.

В гостиницу возвращаться ему не хотелось. Он выспался, а больше там и делать было нечего. Решил подышать волнующим и одновременно таким тревожным воздухом чужого азиатского города. Подняв воротник пальто, он спрятался в тени какой-то аркады и оттуда стал с интересом наблюдать за происходящим. Рабочий день закончился, и об этом еще час назад возвестили протяжные гудки заводских труб, разбудившие в Болохове ностальгические чувства. Так же вот и в его родном Питере два раза в день сотрясали воздух протяжные гудки, отмечая начало и конец рабочего дня.

Вот мимо него прошли две молоденькие дамочки, одетые в черные котиковые дошки, оставив после себя едва уловимый запах тонких духов. Наверное, задержавшиеся на работе служащие какой-то конторы, решил Александр. Следом, по-стариковски шаркая, проковылял далеко еще не старый гражданин в шубе. Таких, как он, в России называют ростопчами, вспомнил Александр. Ну есть же люди, у которых с детства старческая походка. Потому и ростопча…

А вот это, наверное, муж с женой. Идут не спеша – видно, никуда не торопятся. Но почему? Человек всегда должен куда-то спешить, – потерев перчаткой замерзший нос, думал Болохов. Из дома на работу, с работы домой… Не домой – так на собрание какое-нибудь или митинг. Или у них здесь этого нет? Тогда им легче живется. Они тут вообще ведут себя так, будто бы в мире ничего не происходит. А на самом деле все очень серьезно. Вот и здесь со дня на день может начаться война. А они ухом не ведут…

Так он и стоял, пока окончательно не замерз и не застучал зубами. Только после этого он решил вернуться в гостиницу. По пути купил у мальчишки-разносчика вечерний номер «Русских ведомостей» – это ему и помогло скрасить остаток дня.

Всю ночь ему снился один и тот же сон – будто бы его арестовывают японцы и, обвинив в шпионаже, приговаривают к смертной казни, и он несколько раз просыпался в холодном поту. Потому так и обрадовался, когда первый луч солнца, пробив морозную мглу, пробрался к нему в комнату через незанавешенное окно и заставил его окончательно пробудиться.

Новый день он начал с того, что позавтракал и, купив в книжных развалах букинистического магазинчика карту Харбина, начал внимательно изучать ее.

Это был огромный мир бесконечных кварталов, улиц, площадей, парков, вокзалов, среди хитросплетений которых бежали голубые вены ручьев и речушек, которые поглощал в себе широкий шлейф Сунхуацзян, или, как ее называли русские, Сунгари. И все это было пронизано во все стороны света черно-белыми стрелами железной дороги, вкруг которой, в общем, и восстал этот город из небытия.

Большинство названий улиц Болохову ни о чем не говорили. Город-то, как там ни крути, китайский, соответственно и география здесь чужая. Цзяньго Цзе, Хаси Дацзе, Уаосин Лу, Вайцзин Лу… Но вот среди этих незнакомых названий появляется что-то родное: улица Гоголя, Свято-Николаевский кафедральный собор, Покровский собор, Иверский храм, площадь Архитектуры, храм Святой Софии, отель «Модерн», фирма «Чурин», Центральный проспект, зоопарк, Харбинский политехнический институт… А вот и то, что нужно Болохову, – Николаевская улица. Именно здесь находится резиденция местного отделения РОВС, боевики которой не так давно совершили теракт, подложив бомбу в здание советского консульства в Харбине. Правда, ответственность за него никто на себя не взял, однако агентам советской разведки быстро удалось установить истину. В ответ Москва потребовала от своих людей нанести ответный удар. Но пока суд да дело, боевики успели подорвать состав с пшеницей, который был закуплен торгпредством СССР в Китае. Вскоре их жертвами стали двое советских специалистов, работавших на железной дороге, позже был убит представитель торгпредства… В общем, боевики РОВС брали ситуацию в свои руки, пытаясь запугать всех, кто имел в кармане советский паспорт или же кто сочувствовал Советам.

Им помогала молодежь из «Русского студенческого общества», которая называла себя фашистами. В отличие от организации РОВС, получавшей пропагандистскую литературу, в том числе газету «Часовой» из Парижа, у этих были свои печатные издания: газета «Наш путь», пропагандистский ежемесячный журнал «Нация», а также нелегально издаваемый листок под названием «Фашист», главным редактором которых был некто Константин Владимирович Родзаевский, подписывавший свои статьи псевдонимом Факелов.

У Болохова были кое-какие сведения об этом человеке. Так, он знал, что тот в 1924 году окончил Благовещенскую мужскую гимназию, после чего вполне легально выехал в Харбин для дальнейшей учебы на Юридическом факультете – так называлось высшее учебное заведение, дававшее юридическое образование. Там он вступил в «Русское студенческое общество», где сразу проявил завидную социальную активность, выказав при этом свое негативное отношение к советской власти. Все это – и его ортодоксальность мышления и антисоветская направленность мировоззрения – привлекли к нему внимание определенной части студенчества, которое сразу увидело в нем своего лидера.

По данным советской разведки, Родзаевский, действовавший согласно своей антисоветской националистической концепции, был связан с японской военной миссией в Харбине. Японцы обеспечивали его и его товарищей не только нужной литературой, но и поддерживали финансово. Деньги, а также умело поставленная пропагандистская работа в «Русском студенческом обществе», сделали свое дело: молодежь потянулась к Родзаевскому, и уже скоро он стал признанным лидером русских националистов.

На первых порах Москву мало интересовала деятельность этих людей. Ведь до прихода Родзаевского в студенческое общество там занимались в основном лишь тем, что оказывали помощь молодым людям, прибывавшим на учебу в Харбин из других мест. Но когда тот вместе со своим активом создал «Союз национальных синдикатов русских рабочих фашистов» – прообраз будущей Русской фашистской партии, и бросил лозунг: «Советской пятилетке противопоставим фашистскую трехлетку», итогом которой должна была стать ликвидация советского строя в России, тут уж стало не до шуток. Еще больше забеспокоились в Кремле, когда молодые фашисты от слов перешли к делу и взяли в руки оружие. Не случайно, отправляя Болохова в длительную командировку, руководство ОГПУ настоятельно рекомендовало ему не пренебрегать знакомством с лидерами молодежной фашистской организации. Дескать, скорее всего, следующей мишенью для вас станут именно они.

Обстановка в Харбине накалялась. Положение усугублялось еще тем, что в это же самое время зашевелились и китайские военные, которые стали подтягивать к границам СССР и линии КВЖД свои войска. И тогда резидент советской разведки в Харбине получил директивное указание Центра об организации диверсионных групп и отрядов из числа находившихся в Маньчжурии на нелегальном положении чекистов. Те должны были в случае возникновения открытых военных действий парализовать движение на КВЖД путем вывода из строя подвижного состава, подрыва мостов, туннелей, узлов связи и системы снабжения.

Об этом Болохов узнал от связного, адрес которого он все это время держал в голове. Тот, работая под видом торгового агента некой немецкой фирмы, занимавшейся скупкой в Китае бобовых и их переработкой, – в Европе существовал большой спрос на масленичные культуры, чему способствовал неурожай в течение нескольких последних лет пальмовых орехов, – жил в отеле «Модерн». Однако идти к нему было небезопасно – повсюду шныряли шпики и полицейские, – поэтому он решил договориться о встрече по телефону.

 

2

Встреча состоялась в кинотеатре «Европейский», где показывали «Большой вальс». Взяв билет на вечерний сеанс, Болохов устроился в последнем ряду. Там его и нашел связной. В зале было довольно темно, и лицо его было трудно разглядеть. Тот спросил Александра, где он остановился, и кратко поделился местными новостями. Зная о цели приезда товарища из Москвы, он сообщил ему точный адрес местной организации РОВС, посоветовав при этом быть крайне осторожным и не принимать опрометчивых решений. Если что, сказал, обращайтесь за помощью. И вообще просил докладывать о каждом своем шаге. Ну а коль нужно будет, мы вас сами найдем – адресок-то ваш теперь знаем.

Болохов решил не терять времени даром, поэтому уже на следующий день, дождавшись, когда на город опустятся сумерки, отправился по нужному адресу. План действий созрел у него, можно сказать, прямо на ходу. Он назовется перебежчиком и попросит у руководства организации помощь в получении статуса эмигранта. Коль надо будет – покажет письмо Евстафьева, которое он в качестве главного своего аргумента держит во внутреннем кармане пиджака. А еще у него есть записка Миязаки…

Еще не вечер, но уже и не день. Пока не зажгли фонари, можно было без приключений добраться до места. В полутьме вряд ли остановит патруль, да и полицейские еще в это время сидят в участке и пьют свой зеленый несладкий чай.

К зданию, где располагалась харбинская организация «Русского общевоинского союза», Болохов подкатил на пролетке.

– Вот, мил человек, он самый и есть этот ваш РОВС, – объявил ему извозчик, указывая на двухэтажный кирпичный особняк, и протянул руку за полтинником. На нем был толстый овчинный тулуп, так что мороз ему не страшен, а вот у Болохова зуб на зуб не попадает – до костей промерз, пока добирался до этого проклятого РОВСа.

Возле входа его встретил укрытый башлыком молодой казачок в длиннополой шинели с шашкой на боку и попросил предъявить документы.

– Да нет у меня никаких документов – понимаешь? – взмолился Болохов. – Я оттуда… – Он ткнул замерзшим указательным пальцем куда-то в сторону далекой границы. – Из России…

– Беглый, что ли? – подозрительно посмотрел на него казачок.

– Ну да… беглый! – обрадовался сообразительности парня Болохов.

– Все равно не пущу, – нахмурился казак, преграждая ему дорогу.

– Как же тогда мне быть?.. – с трудом шевеля замерзшими губами, растерянно произнес Александр.

На его счастье в этот момент из здания выходил ротмистр Шатуров. Окинув взглядом незнакомца и спросив, что тому надо, велел ему следовать за собой.

Личная канцелярия генерала Хорвата, куда его привел моложавый брюнет в офицерских погонах, находилась во втором этаже и представляла собой довольно просторное помещение о двух окнах. Болохов поразился тому, насколько по-домашнему уютной и где-то даже праздничной выглядела здешняя обстановка. На окнах со вкусом подобранные шторы, подоконники заставлены горшочками со всевозможными растениями, над головой совсем не канцелярская несколько кокетливая пятирожковая японская люстра, яркий коврик на полу. Даже старые казенные стулья и такой же старый кожаный диван у стены были наряжены в белые накрахмаленные чехлы, а на стоявшем здесь же письменном столе и маленьком канцелярском столике для машинистки был идеальный порядок. И только большая карта Российской империи на стене да висевший над столом начальника личной канцелярии генерала портрет государя императора в золоченой раме говорили о том, что это все-таки служебное помещение.

Где-то в дальнем углу монотонно отмеряли время большие старинные напольные часы. Бросив взгляд на циферблат, Болохов отметил про себя, что он прибыл сюда ровно к половине пятого, когда люди уже живут сладким предчувствием конца рабочего дня. А вот этот ротмистр, поди, решил раньше времени сбежать домой, но не удалось.

– Что случилось, Сергей Федорович? Почему вы вернулись? Вам же вроде господин генерал разрешил отлучиться на полчаса… – оторвавшись от работы, спросила брюнета машинистка, этакая юная зеленоглазая милашка в светлой кофточке.

– Да вот… – ротмистр указал на Болохова. – Человек с бедой к нам пришел…

Девушка удивленно посмотрела на незнакомца. Глаза их встретились. «Боже, какой же он милый! – подумала Лиза. – А худой-то, худой какой! Неужели жена его не кормит?»

Что до Болохова, то его поразило лицо девушки. Оно было спокойным и приветливым. Таких лиц он давно не видел – они остались в прошлом. Лик сегодняшней России – это суровая маска времени. Поэтому лица советских девушек выглядят напряженными и сосредоточенными. Нет, тот мир, в котором живет эта барышня, совсем иной. Ей не надо часами выстаивать в очередях, не надо надрывать душу на всех этих митингах, в ярости потрясая кулаками и сыпля проклятия в адрес врагов революции, в конце концов не надо бояться, что ночью в ее дом ворвутся вооруженные люди и увезут неведомо куда. Здесь люди живут по своим часам. Вон по тем, что спокойно и мерно отстукивают время в углу.

Заметив, с каким любопытством Лиза смотрела на незнакомца, ротмистр засуетился.

– Lise, ты не знаешь, генерал сильно сейчас занят? – указывая взглядом на дверь, за которой находился кабинет руководителя организации, поторопился спросить он.

– Вы что, Сергей Федорович, забыли? У него же там посетитель… – ответила она, не преминув при этом снова бросить заинтересованный взгляд на незнакомца.

Ротмистр внезапно нахмурился. Ему не понравилось то, как его Лиза смотрит на этого блондина.

– Ах, да… конечно… – растерянно проговорил он. – Я же сам к нему проводил господина Наямото… Что ж, подождем… Ну а вы пока присядьте, – указал он Болохову на венский стульчик, который находился у самых дверей и явно предназначался для посетителей.

«Наямото!.. – опускаясь на стул, повторил про себя Александр. – Уж не тот ли это человек из японской военной миссии, которому он должен был передать записку от господина Миязаки? Вот так да! Выходит, они тут все заодно. Впрочем, стоит ли удивляться? У всех у них одна цель – уничтожить первое в мире советское государство».

Шатуров снял шинель и, открыв дверцу стоявшего у входа небольшого гардероба, повесил ее на плечики. После этого он прошел к столу с массивной столешницей и расположился за ним.

– Lise, у тебя, случаем, нет с собой никакой книжонки? – решил он каким-то образом скрасить время. – А то пока генерала дождешься… – произнес он и невольно зевнул. Накануне они с Лизой ходили в театр, а потом допоздна просидели в ресторане. Вернулся домой только за полночь, потому и не выспался.

«Значит, тебя зовут Лиза… Хорошее имя. И оно очень тебе идет», – глядя на сидевшее напротив него скромное создание, подумал Александр.

Тем временем Лиза, порывшись в своей сумочке, с которой она ходила в институт, достала какую-то небольшую книжицу.

– Вот, только томик стихов Ачаира.

– Пойдет! – кивнул ротмистр. – Я люблю стихи Алексея Алексеевича. Помните? «Не сломала судьба нас, не выгнула, хоть пригнула до самой земли. И за то, что нас Родина выгнала, мы по свету ее разнесли», – продекламировал он. – Кстати, Lise, вы знаете, что Ачаир – это литературный псевдоним поэта? Нет? Так вот, настоящая его фамилия Грызов. Это мне начальник нашей контрразведки Одоевцев сказал. Он ведь все про всех знает.

Лиза удивлена.

– Ачаир… – произнесла она. – Как-то странно звучит, правда?

– Так называется сибирская станция, где он родился, – выказал свою осведомленность Шатуров. – Кажется, это где-то под Омском… Между прочим, я однажды слышал, как он читал свои стихи…

– Вы что, бывали на заседании здешнего литкружка? – удивилась Лиза.

Шатуров покачал головой.

– Нет, он тогда выступал в госпитале, куда мы с товарищами привезли подарки для инвалидов.

– Понятно, – кивнула головой Лиза. – Ну а я иногда посещаю «Чураевку»… Это так здешние поэты называют свой литературный кружок, – бросив взгляд в сторону гостя, на всякий случай пояснила она. – Ну а вам?.. Вам нравятся стихи Ачаира? – неожиданно спросила она его.

Болохов пожал плечами.

– Видите ли, я… – Он замялся.

– Скажите уж прямо, что не любите поэзию! – несколько насмешливо произнесла девушка.

Услышав это, Болохов даже обиделся. Чтобы доказать обратное, он начал вдруг читать стихи:

Дочитав до этих строк, Болохов остановился и посмотрел на девушку. Ее глаза выражали одновременно растерянность и удивление.

– Но ведь это же Блок… – негромко проговорила она. – А я… а я веду речь об Ачаире…

Он улыбнулся.

– Вы сказали, что я не люблю поэзию – вот я и решил доказать вам обратное, – произнес он. – К моему большому сожалению, стихов Ачаира я не читал. А вот Блок… Когда-то в юности он был моим кумиром, и я старался не пропускать ни одного его выступления. Да что там! Вся наша питерская молодежь была от него без ума…

– Выходит, мы с вами земляки? – удивленно произнес ротмистр. – Я ведь тоже вырос в Питере.

– Вот как? – гость выразил свою неподдельную радость. – Я очень, очень этому рад…

– Позвольте представиться: Шатуров, Сергей Федорович! Начальник личной канцелярии генерала, – выйдя из-за стола, щелкнул он каблуками и тут же направился пожать руку земляку.

– Александр Петрович Болохов… – поднявшись со стула, в свою очередь, представился гость.

Лиза, с интересом наблюдавшая эту сцену, чуть не прослезилась, когда увидела, с какой теплотой эти двое взрослых мужчин поприветствовали друг друга. Но тут ее кто-то будто бы за язык потянул, и она, сама не зная почему, решила разрушить эту мужскую идиллию.

– Вы, наверное, не местный? – обратилась она к Александру. – Нет? Я так сразу и подумала. Если были бы местным, то уж наверняка бы слышали об Ачаире… Наверное, вы прибыли из Шанхая?..

Это она проговорила с некоторым вызовом – видно, хотела отомстить Болохову за то, что он по своему дикому невежеству ничего не знает о ее любимом поэте.

Шатуров с укоризной посмотрел на нее.

– Ну, полноте, Lise! Какой еще Шанхай? Человек только что прибыл с той стороны… – И Лиза тут же поняла, о чем идет речь.

– Правда? Вот здорово! – восторженно посмотрела она на Болохова, и он увидел, как изменилось ее настроение. – Ну как там?.. Как Москва, как Питер?.. Нет, честное слово, мне даже не верится, что я разговарию с человеком, котрый еще вчера дышал воздухом моей родины…

На глаза девушки навернулись слезы. «Боже, да ведь она еще совсем ребенок, – подумал Александр. – Об этом говорит все – и ее откровенная юношеская восторженность, и этот наивный взгляд, и стремление казаться взрослой… Даже эти слезы, что выкатились из ее красивых зеленых глаз…»

– Lise, дорогая, ну не надо так… Не надо… Успокойся… – проговорил офицер и, подойдя к барышне, погладил ее по голове.

Та фамильярность, с которой ротмистр обращался с ней, не осталась незамеченной Болоховым. Кто они, родственники? А может быть, он ее ухажер? Так или иначе, Болохов, сам того не замечая, стал вдруг подсознательно ревновать девушку к офицеру. «Но ведь это нонсенс!» – подумал он. Ревность обычно существует только там, где есть страсть. А о какой тут страсти может идти речь? Ведь он впервые увидел эту барышню…

Чтобы отвлечь себя от ненужных мыслей, он стал оглядывать обстановку. Его взгляд остановился на тяжелой дубовой двери, ведущей в кабинет председателя местной организации РОВС. «Очевидно, там, за этой дверью, и решаются все дела, после чего гибнут ни в чем не повинные люди», – решил Болохов. Вот бы однажды собрать этих деятелей в кучу да и устроить им Варфоломеевскую ночь. Пуль для всех у него, конечно, не хватит – лучше бомба. Но для этого нужно иметь постоянный доступ в это помещение. Сюда ведь просто так не попадешь – кругом охрана. Значит, нужно войти в доверие к этим людям, а не получится – так пойти другим путем. К примеру, завербовать вот эту барышню, которая глаз с него не сводит, да влюбить в себя. Ведь влюбленная душа, как известно, готова на все…

Он снова блуждал глазами вокруг. «Славно здесь, будто бы это и не казенный кабинет вовсе, а девичья комната, – подумал Александр. – Вот только портрет покойного императора какой-то уж больно потрепанный».

– Я гляжу, досталось этой картине… Вы ее из России вывезли? – обратился он к ротмистру.

Шатуров развел руками.

– Сожалею, но я ничего по этому поводу не могу вам сказать, – проговорил он. – Может быть, с каппелевским обозом прибыла, а может, кто из семеновцев привез… Мы же ее по случаю на барахолке, что на Пристани, купили. Конечно, вид у картины и впрямь непрезентабельный. – Он посмотрел на портрет и вздохнул. – На ней и повреждения имеются, и главное, император не похож здесь сам на себя. Вот и генерал давеча посетовал на это. Надо бы, говорит, художника найти, чтобы переписал. Или хотя бы поправил…

Болохов тут же смекнул, что это его шанс.

– А зачем его искать? Художник перед вами, – произнес он с улыбкой.

– Правда? – недоверчиво посмотрел на него Шатуров. – И что, вам и портреты приходилось писать?

– И портреты, и натюрморты… Я ведь в Академии художеств учился…

– Вот как?! – удивленно воскликнул Шатуров. – Лизонька, ты видишь, как нам повезло! Теперь и искать никого не надо… – Он с благодарностью смотрел на Болохова. – Значит, я не ослышался – вы в самом деле беретесь отреставрировать портрет? – спросил он его.

– Да уж лучше я напишу новый, – ответил тот. – Государь тут и впрямь на какого-то лубочного князька похож. Видно, кустарь какой-то его писал.

– Ну так давайте прямо завтра и начнем, – тут же предложил Шатуров. – Только скажите, что для этого потребуется. Наверное, холст, краски, кисти?.. Что там еще?.. У вас же, как я понимаю, ничего этого нет… А комнату мы вам для работы выделим. На первом этаже у нас есть кое-что подходящее. Надеюсь, вам понравится… А на счет оплаты не беспокойтесь. Сколько скажете, столько и заплатим. Я знаю, как вам сейчас нужны деньги. Вы же не с чемоданом золота сюда прибыли, так ведь? – Он улыбнулся. – Ну вот, думаю, теперь вам и участие генерала не потребуется. Вы же, насколько я понял, за помощью к нам пришли? Вот вам и помощь…

– Спасибо, – произнес Болохов. – Но мне бы еще документик какой получить от вас, а то ведь ненароком арестуют… Тут, говорят, строго с этим.

Лизе вдруг стало жалко незнакомца.

– Сергей Федорович!.. – с мольбой посмотрела она на ротмистра. – Вы уж помогите человеку.

– Да, да, безусловно… Это наша обязанность – помогать соотечественникам, – проговорил он. – Особенно когда это твои братья по оружию… Кстати, на каком фронте вы воевали? – неожиданно спросил он Болохова, не допуская и мысли о том, что тот не воевал.

Этот вопрос застал Болохова врасплох. Он-то был готов и здесь действовать согласно своей легенде, дескать, воевать не пришлось – возил матушку на лечение в Финляндию, но тут перед ним был, если судить по наградам на груди, боевой офицер – разве он поймет его? Сказать, может, вслух ничего и не скажет, но уж презирать с этого момента будет его непременно. А Болохову нужно было, чтобы этот человек проникся к нему симпатией. Ведь он, по всему видно, влиятельное лицо. Что ни говори, а во все времена тот, кто был при таких вот высоких канцеляриях, имел большую власть. Вспомнить хотя бы Тайных дел приказ, личную канцелярию царя Алексея Михайловича, начальник которой контролировал деятельность всех центральных и местных правительственных органов и чиновников, а, кроме того, вел следствия по важным политическим делам и управлял дворцовыми владениями. Порой такие люди имели большее влияние на окружающих, чем сам правитель, а то и могли подчинить себе его волю.

– Я воевал в армии Юденича, – на свой страх и риск произнес он, вспомнив вдруг биографию одного белого офицера, который на самом деле служил у этого генерала, а потом закончил свою жизнь на Лубянке. – Во время похода на Петроград был ранен, помещен в госпиталь. После провала нашей операции под Петроградом в ноябре девятнадцатого госпиталь пришлось эвакуировать в Финляндию. Туда же приехала и моя матушка. Там она сильно заболела, и я, выйдя из госпиталя, вынужден был выхаживать ее.

Этот ответ удовлетворил Шатурова.

– К сожалению, мне не пришлось участвовать в этой операции, – посетовал он. – Но людей, кто воевал в армии генерала Юденича, я знавал. Двое таких даже в моем эскадроне служили. Боевые ребята, ничего не скажешь. – Он вздохнул. – Ну хорошо, сейчас я вам выпишу временное удостоверение члена нашей организации – с ним вы можете спокойно следовать по городу. Чуть позже, надеюсь, я выхлопочу для вас и китайский паспорт.

Он порылся в своем рабочем столе, достал чистый бланк и передал его машинистке.

– Lise, сделай доброе дело… – попросил он, и скоро свеженький документ с печатью организации и автографом генерала лежал у Болохова в кармане.

Поблагодарив Шатурова и раскланявшись с барышней, Александр хотел было уйти, когда дверь генеральского кабинета распахнулась и оттуда в сопровождении грузного седого человека, одетого в военную форму, вышел невысокий юркий азиат в черном демисезонном пальто и шляпой в руке.

– В общем, мы договорились, Наямото-сан, – густым басом произнес генерал и расправил рукой свои пышные кавалерийские усы. – Как только решится вопрос, я вас тут же оповещу об этом.

Японец, с губ которого ни на секунду не сходила дружелюбная улыбка, поклонился.

– Мы будем ждать, господин генерал, – на хорошем русском проговорил он. – Осень будем ждать. До свидания!

Он откланялся и быстро пошел к выходу. Проходя мимо Болохова, скользнул по нему взглядом и ушел к своей машине, которая ждала его за углом.

– Кто таков? – взглянув на Александра, спросил своего помощника генерал.

О генерал-лейтенанте Хорвате, бывшем некогда управляющем КВЖД, Александр знал немного, тем не менее успел уже заочно возненавидеть его. Знал, что это он только на вид кажется безобидным стариканом, на самом же деле это беспощадный, люто ненавидящий революцию человек, на руках которого кровь многих тысяч людей. Он был одним из организаторов контрреволюции на Дальнем Востоке. Летом 1918 года даже объявил себя временным верховным российским правителем. И вот теперь он председатель отдела РОВС на Дальнем Востоке, организации, которая является ядром антисоветского движения в Маньчжурии. По сути, именно его Болохов должен был ликвидировать первым.

– Это художник, ваше превосходительство! – сказал Шатуров. – Вот, берется переписать портрет покойного государя Николая Александровича.

На толстых губах генерала появилось нечто похожее на улыбку.

– Похвально, похвально, – произнес он. – Сам-то откуда будешь?

– Да питерский он, Дмитрий Леонидович… Кстати, наш, фронтовик… В армии генерала Юденича воевал, – одобрил ротмистр.

– Похвально! – снова произносит генерал. – И что же, учился где? – этак по-свойски спросил он Болохова. Выкать-то не привык, все в кавалерии.

– Да, учился… В Санкт-Петербургской Императорской академии художеств, – ответил Александр.

И снова:

– Похвально!.. Ну, рисуйте… А вы уж, голубчик, – это он ротмистру, – распорядитесь тут…

– Есть, распорядиться! – козырнул Шатуров. – Ну, вот вы и с генералом познакомились, – сказал он Болохову, когда его начальник скрылся за тяжелой дубовой дверью. – В общем, завтра мы вас ждем! А я постараюсь к вашему приходу приготовить для вас рабочее место. – Кстати, лучше приходите не с утра. Сами знаете: пока то, се…

– Хорошо! – сказал Болохов и, прежде чем направиться к выходу, обернулся и сказал, обращаясь к Лизе:

– А Ачаира вашего я обязательно почитаю. Надеюсь, его стихи мне понравятся. Ведь не может такая славная девушка любить плохие стихи. – Он улыбнулся и так по-свойски подмигнул ей, что заставило Лизу невольно покраснеть.

Его слова она повторяла про себя целый вечер. Боже, какой он милый! – снова и снова говорила она себе, чувствуя, что с ней происходит что-то непонятное и странное. Такого волнения, такого сладостного чувства она не испытывала до этого никогда. И она испугалась. А что если это и есть та самая любовь, о которой она читала в книжках?.. Но как же тогда Сергей Федорович? Он же сделал ей предложение… И как она должна поступить в этом случае?

Лиза пыталась не думать о Болохове, но на следующий день, когда он снова появился в стенах организации, она с трудом сдержала себя, чтобы не броситься к нему навстречу. Однако после этого работа уже не шла ей на ум, и если бы не присутствие в кабинете ротмистра, она бы давно помчалась вниз, где Шатуров устроил для художника временную студию. Так и просидела весь день, растерянная и взволнованная. Сергей Федорович заметил эти перемены.

– Что с тобой, Lise? – спросил он.

– Со мной?.. Со мной ничего… – машинально ответила она. Видя, что тот не поверил ей, произнесла: – Наверное, я очень устала…

Ротмистр с нежностью посмотрел на нее.

– Может, ты отдохнешь пару-тройку дней? – предложил он.

Услышав это, Лиза испугалась. Это значит, что она не будет столько времени видеть Александра Петровича?

– Нет, что вы! И не думайте об этом… – запротестовала она.

Ну вот, опять она «выкает» поморщился Шатуров. Ну ничего, после свадьбы все встанет на свои места.

 

1

В этом году Лизонькин день рождения выпал на страстную седмицу, поэтому домашние решили отметить его, когда закончится Великий пост, и уже можно будет принимать скоромную пищу. Не постными же пирогами да пустыми щами людей угощать!

Много гостей не приглашали – не то время, чтобы закатывать пышные пиры. Это раньше они могли позволить себе устраивать настоящие балы, когда дом Гридасовых с трудом вмещал всех приглашенных. Эти времена так и остались в Лизиной памяти как самые светлые и счастливые в ее жизни. Но и теперь ее радовало все. И пусть на столе нет традиционного для этого случая фаршированного поросенка – Лиза все равно ощущает себя счастливой. В этом возрасте материальное еще не выходит на передний план и для человека юного самым важным бывает то, чтобы его окружали добрые веселые люди, которые и создают атмосферу праздника.

Первым на пороге появился доктор Малышев с супругой. Виктор Николаевич и Софья Львовна были старыми приятелями четы Гридасовых, с которыми они были знакомы еще по Питеру. Те преподнесли виновнице торжества коробку дорогих конфет и флакон французских духов, так что прибывший следом Жорж Лиманский уже был не оригинален, не придумав ничего лучшего, как тоже подарить Лизе духи. Оригинальнее в этом плане был Болохов, явившийся с написанным по памяти Лизиным портретом, которым потом восхищались все кроме ротмистра Шатурова. Впрочем, его можно было понять: с некоторых пор Лиза только и говорила об этом художнике, тем самым вызывая в Сергее Федоровиче естественную ревность.

Чтобы переплюнуть всех, он решил подарить своей любимой бриллиантовое колье, которое она долго не решалась принять, считая, что, во-первых, она еще не доросла до таких дорогих подарков, но самое главное – это может вызвать у присутствующих различные кривотолки. Ведь никто из них, включая родителей, пока что ни сном ни духом не ведал об их близких отношениях. Выручила мать, которая заявила, что они отдадут эту роскошную штучку в фонд бедствующих семей русских эмигрантов.

…Накануне отмечали Светлое Христово воскресенье, потому некоторые гости вместе с подарками приносили с собой пасхальные яйца, чаще крашенные в луковой шелухе, которые тут же попадали в стоявшую посреди стола глубокую фарфоровую тарелку с грудой точно таких же яичек. Здесь же, как напоминание о празднике, находились куличи и пасха.

– А вы знаете, откуда пришла эта традиция дарить на пасху крашеные яйца? – похристосовавшись с собравшимися и вручив Лизоньке выкрашенное в красный цвет яичко, спросил отец Серафим, которого как духовного наставника дочери Гридасовы тоже включили в список приглашенных. Он явился с опозданием, однако его никто не упрекнул за это. А как упрекнешь, если всю прошлую ночь он вел божественную службу в храме? Видимо, потом прилег отдохнуть, а разбудить-то его и забыли. Но ничего, зато дал возможность гостям нагулять аппетит.

– Ну так знаете или нет?.. – заняв свое место за столом рядом с Владимиром Ивановичем, переспросил он. Конечно, эту библейскую легенду знали многие, однако решили потрафить старику – пусть, мол, поговорит. Во всяком случае, лишним это не будет, если учесть, что вся эта неделя будет пасхальная. – Ну так вот, обычай дарить крашеные яйца ведет начало от Марии Магдалины, которая по вознесении Господнем пришла в Рим для проповедования Евангелия и, представши пред императором Тиверием, подала ему красное яйцо со словами «Христос воскресе!», и таким образом начала свою проповедь. Яйцо, дети мои, есть символ жизни, – добавил батюшка, – красный цвет – кровь Христа, который даровал своим воскресением жизнь вечную.

– А вы знаете, что на самом деле кровь имеет голубой цвет? – не успел тот умолкнуть, заявил вдруг Петр. – Да-да, не смейтесь! – заметив улыбки на лицах собравшихся, произнес он.

– Прямо-таки голубая? – подзадорила брата Лиза.

– Да! Но при порезе она контактирует с кислородом и становится красной.

– И кто ж тебе об этом сказал? – недоверчиво посмотрев на сына, заинтересовалась Мария Павловна.

– Кто? Наш преподаватель химии. А я ему верю, – произнес Петр. – А коль так, то и у Христа кровь не могла быть красной. Ведь в Библии ясно сказано, что Господь создал человека по своему образу и подобию. Значит, и кровь у нас одинаковая…

После этих слов за столом воцарилась тишина. Никто не знал, как себя вести в такой ситуации.

– Ого! Вот это удар по религиозному сознанию! – увидев растерянное лицо батюшки, с явным удовольствием произнес длинноволосый молодой человек в очках-велосипедах, которого привела с собой лучшая Лизина подруга Даша Окунева, хорошенькая курносая хохотушка. Это был Григорий Семенович Кураев. Год назад он с отличием окончил исторический факультет местного педагогического института и его оставили на кафедре философии. Теперь он вел семинары в группе, где учились подруги. С Дашей у них было что-то вроде романа, который начался вскоре после того, как полгода назад она пришла к нему в научный кружок. И это при том, что они были совершенно разными людьми. Ведь в отличие от своей вечно веселой и беспечной подружки Кураев был человеком серьезным и несколько даже замкнутым. В Дашке же его привлекла необыкновенная преданность его предмету, хотя Лизе она честно призналась, что терпеть не может эту, как она выразилась, несчастную философию. Ну а дружить ей приходится со всеми этими Гегелями, Кантами и Лейбницами только потому, что она была по уши влюблена в своего преподавателя.

– Вам, молодежи, только дай повод – вы тут же начнете все ниспровергать, – насупив брови и бросив недовольный взгляд на Кураева, пробурчал отец Серафим. – Веры в вас нет, веры! Отравила вас всех эта большевистская зараза. Это у тех неверие в Бога считается чуть ли не высшей благодетелью.

– А вы, отец святой, не реагируйте так остро, – стал успокаивать его Владимир Иванович. – Ведь это все обыкновенное фрондерство. Вы думаете, мой сын или господин Кураев не верят в Бога? Верят, да еще как! Они же сто раз перекрестятся в душе, прежде чем заявят какую-то ересь. Просто модно сейчас все ругать. Вот и Бога ругают…

Кураеву эти слова не понравились.

– Лично я Бога не ругаю. Потому как он вообще не существует. – Молодой человек вел себя смело, потому что он уже не впервые был в этом доме, так что хозяева давно привыкли к его дерзким высказываниям. Однако считали, что это все издержки его профессии. «Философы вечно были не от мира сего, – говорил Владимир Иванович, – так что нечего на них обижаться. И вообще молодости присущ нигилизм, но это дело проходящее. К старости все становятся правильными, потому как чувствуют, что скоро им придется предстать пред Всевышним. И эта боязнь у нас в крови».

– Ну полноте, полноте!.. – предотвратила дальнейшую перепалку Мария Павловна. – Давайте лучше нальем вина и выпьем за именинницу.

– А может, мы все-таки прежде молитву прочтем? – расстроенный таким началом торжества, сухо предложил отец Серафим.

Мария Павловна с удовольствием одобрила. Ну, конечно же!.. Конечно, это в первую очередь!.. Некоторое время они сидели молча. Одни, прикрыв глаза и склонив голову, что-то бормотали себе под нос, другие же, глотая голодную слюну, с жадностью рассматривали из-под прикрытых век уставленный блюдами стол, с нетерпением ожидая конца молитвы.

– Ну все, приступим! – не вытерпел Владимир Иванович и потянулся за штофом с водкой. Первому он налил батюшке, затем сидевшему по левую руку от именинницы Болохову, когда очередь дошла до Шатурова, чье место было справа от Лизы, тот сказал, что нальет себе сам. Он выглядел хмурым и отчего-то нервничал. Когда он хотел наполнить Петину рюмку, тот демонстративно убрал ее в сторону.

– Жорж, налей мне шампанского! – попросил он товарища, который в этот момент наполнял игристым напитком Лизин фужер.

– Как хотите… – пожал плечами ротмистр, который уже привык к тому, что Петр его игнорирует.

Сегодня Шатуров, как всегда, был неотразим, явившись к Гридасовым при всем своем военном параде. Даже аксельбант не забыл надеть и украсить грудь орденами, с которыми он вернулся с германского фронта. Правда, злые языки уверяли, что и своего офицерского Георгия, и Святого Владимира с Анной он купил у какого-то обнищавшего боевого полковника, однако в это было трудно проверить. Впрочем, в той круговерти, в которой пребывал Харбин, этот единственный оставшийся осколок Белой России, было не до этого. Люди пытались выжить, не вдаваясь в подробности биографий своих знакомых и соседей.

– Зачем ты пригласила этого художника? Кто он тебе – сват, брат? – улучив момент, неожиданно прошептал ротмистр на ухо Лизе.

Она улыбнулась.

– Но ведь он такой милый… А вы что, Сергей Федорович, ревнуете меня? – лукаво глянула она на него.

Шатуров поморщился.

– Опять ты, Lise, выкаешь, – недовольно проговорил он.

Лиза вздохнула.

– Прости, я все еще не могу привыкнуть… Но ты не злись, ладно? Говорю же, он очень милый…

Владимир Иванович оглядел стол.

– Ну, всем налили? Тогда давайте выпьем за мою дочь… Лизонька, дочка моя, я желаю тебя счастья и долгих лет жизни… Дай-ка я тебя поцелую.

Он не поленился выйти из-за стола и поцеловать ее в лоб.

– Счастья! Долгих лет! Будь такой же веселой и красивой! – понеслось со всех сторон.

– Христос воскресе! – вставил в эту разноголосицу батюшка и одним махом опустошил свою рюмку.

– Да вы закусывайте, гости дорогие, закусывайте! – отпив из бокала шампанского, засуетилась Мария Павловна. – А то быстро опьянеете.

– Так оно и хорошо! – усмехнулся батюшка. – Не по-божески это переводить зря продукт.

Эти слова развеселили Кураева.

– Я, как погляжу, батюшка, вы к водочке-то не равнодушны! Только вот не противоречит ли это апостольским уставам, по которым вы, церковники, обязаны жить?

Его слова нисколько не смутили Серафима.

– Нет, не противоречит, – машинально проведя ладонью по окладистой седой бороде, проговорил он. – Да будет вам известно, сын мой, что сам Бог был виноградарем. Помните, что сказал Господь? «Я есть истинная виноградная лоза, а Отец Мой виноградарь». А посему под видом хлеба и вина Он преподал нам высочайшее Таинство Тела и Крови Своей, заповедав всем нам всегда совершать сие в Его воспоминание. Так что читайте Библию – там обо всем сказано.

Кураев усмехнулся.

– И все-то у вас, церковников, просто! – проговорил он. – Это нам, несчастным философам, приходится долго и мучительно искать ответы на поставленные жизнью вопросы, а вам лишь стоит заглянуть в свою Библию – и ответ готов. Но это же чепуха, если учесть, что многие положения в ней по меньшей мере спорны. Жизнь наша слишком богата для того, чтобы ее можно было познать до конца. Тем более объяснить с помощью книги.

– Вздор!.. Вздор несете, молодой человек… – начал злиться на него отец Серафим. – «Слова уст его – неправда и лукавство…» Так сказано в тридцать пятом псалме… Это о вас.

– И все-таки я настаиваю на том, что Библия не есть универсальный учебник жизни. В ней много противоречий и неверных толкований. Более того, порой она идет вразрез с цивилизованной моралью, – не сдавался Кураев.

– Ну, например? – встал в позу батюшка.

– Хотите примеров? – Кураев напрягает память. – Ну вот, пожалуйста… Многие философы современности считают, что одним из самых главных человеческих пороков является эгоизм. Я думаю, и вы согласитесь с тем, что эгоизм безнравствен по своей сути. Однако эгоистические корни можно обнаружить во всякой религиозной морали, поддерживающей нравственность воздаянием за поступки наградами и наказаниями, хотя бы и в потустороннем мире. И даже в христианской заповеди человеколюбия, которая рекомендует любить ближнего как самого себя, то есть выдвигает масштаб себялюбия в качестве критерия нравственности… Ну, разве это нормально? Если угодно, я найду вам и другие примеры.

– «Господи! Не в ярости Твоей обличай меня, и не во гневе твоем наказывай меня», – в ответ услышал он раздраженное.

– Да вы не злитесь, святой отец, – ответил ему Кураев, откровенно желая и дальше подначивать его. Но не пакости ради, а так, для куража. – Ибо, как считают многие современные философы, злоба еще более безнравственна, чем эгоизм. Злобные люди в отличие от эгоистов стремятся не к собственному благу, а к чужим страданиям…

Мария Павловна, решив, что гости слишком увлеклись разговорами, попыталась взять ситуацию в свои руки.

– Я как погляжу, вы разговаривать сюда пришли, – с нарочитым укором обратилась она к гостям. – Но ведь разговорами сыт не будешь… Батюшка, давайте-ка я вам салатику положу, – предлагает она Серафиму.

– Да, да, господа, веселее, веселее! – поддержал жену Владимир Иванович. – А может, вначале еще по рюмочке?..

– Я только за! – с готовностью вчерашнего студента произнес Кураев, который не забыл еще, как они с сокурсниками сшибали копейки, чтобы купить несчастную бутылку дешевого вина и тем самым внести в однообразие институтских будней некоторую толику веселья. – Вот же говорит отец Серафим, что дело это святое.

Его заявление было встречено улыбками.

Снова выпили. Теперь уже за хозяев этого гостеприимного дома.

– Давайте еще по одной – и все, и примемся за еду, – предложил Владимир Иванович, глядя на то, как скромно, если не сказать – скованно вели себя некоторые гости. Пусть, мол, еще выпьют – может, и повеселеют.

Это он имел в виду Шатурова с Болоховым. Ну, второй ладно, он здесь новенький, а ротмистр-то что сегодня такой невеселый? Али с Лизой поссорился? Вон ведь какой сидит – ну, право, чернее тучи… Нет, так нельзя.

– Жорж, мальчик мой, давай-ка наливай дамам! – командует он. – Уж коль взялся за это дело, так продолжай… Ну а вы, голубчик, – это он Шатурову, – водочки нам налейте. Что вы, ей-богу, сидите, будто бы на похоронах?

Ротмистру не надо было повторять дважды. Он быстро наполнил водкой рюмки и, дождавшись, когда Жорж закончит с шампанским, решил произнести тост.

– Господа! – встав из-за стола и этак по-молодецки дернув подбородком, начал он – Сегодня мы собрались здесь для того, чтобы от души поздравить нашу новорожденную… нашу милую, очаровательную Лизоньку… – Он сделал небольшую паузу, пытаясь понять, какое впечатление произвели на присутствующих его слова – так обычно начинает свою речь опытный оратор. – Я скажу так: Лиза не просто славная девушка, она еще и прекрасный друг, а кроме того, ответственный человек… Да-да, это говорю вам я, ее начальник… Так вот, пользуясь случаем, хочу от всего сердца пожелать ей… – Он на мгновение умолк, чтобы подобрать нужное слово. – Ну, конечно же в первую очередь счастья. Да, сейчас трудное время и загадывать на будущее – дело, как говорится, неблагодарное, но я верю, Lise, – он взглянул ей в глаза, – что у тебя все будет хорошо. Верю, что и Россия, о которой ты так тепло пишешь в своих стихах, для тебя еще не потеряна. Придет время, и она встретит тебя с распростертыми объятиями как верную свою дочь. Я думаю, большевики недолго продержатся у власти. Советская Россия находится в изоляции, и ей не выстоять в одиночку в условиях стремительно наступающего мирового экономического кризиса, когда повсюду падает производство и растет безработица. Да они же сожрут там друг друга в этом своем ядовитом террариуме, когда у них закончится продовольствие!.. – Он задохнулся от вспыхнувшей в нем ненависти. – Потому как рассчитывать им на чью-то помощь бесполезно. Повторяю: бес-по-лез-но! Ну а нам это только на руку. – На его губах неожиданно появилось что-то наподобие улыбки. – Глядишь, скоро все мы вернемся домой… Помните, господа: освобождение России от большевизма начнется с Харбина!

Его речь до глубины души возмутила Болохова. Сволочь! Какая же ты сволочь! Вот, оказывается, как ты любишь свою родину… А говорил, жить без нее не можешь. Неужто забыл, что Россия – это не просто земля, это еще и ее люди. А ты хочешь, чтобы они с голоду подохли. Ну, ничего, когда-нибудь тебе придется ответить за свои слова. Тогда посмотрим, как ты запоешь…

 

2

После Шатурова гостей словно прорвало, и они один за другим принялись произносить тосты в честь именинницы. И только после того, как все высказались, был объявлен перерыв. Курящие, а их было немного, тут же отправились на балкон травить никотином легкие, остальные же, оккупировав кресла и диван, занялись беседой.

– Это и есть твой художник? – улучив момент, спросила Мария Павловна Лизу, указывая на Болохова, который, присев на краешек дивана, молча слушал, о чем говорили окружающие. Она любила мужчин, которые могли произвести впечатление, а этот светловолосый молодой человек с профилем Александра Первого был именно таким. «Меркурианский тип мужчины», – определила она. Заостренный подбородок, тонко очерченный нос, вытянутое книзу лицо… Такие люди добры душой, ранимы, неприхотливы и верны в любви, привычкам и идеям.

– Да, мама, это он… – застенчиво улыбнулась дочь, уступая ей место рядом с собой в большом кожаном кресле. – Правда, приятный молодой человек? Ну вот, а ты говорила, зачем я включаю в список приглашенных малознакомых мне людей.

– Но я же не знала… – О чем Мария Павловна не знала, она так и не сказала, однако еще раз бросила заинтересованный взгляд в сторону гостя и с чувством произнесла: – М-да!.. Если бы не годы…

– Мама, ну что ты такое говоришь? Ведь ты у меня молодая, – обняв мать, произнесла Лиза.

Та усмехнулась.

– Но не до такой же степени, чтобы за мной мог ухаживать такой… – Она попыталась подобрать подходящее слово. – Такой белокудрый Аполлон. Кстати, а он тебе нравится?

Лиза покраснела.

– Мама… но ведь за мной ухаживает Сергей Федорович… И все, кажется, идет к тому… – В этом месте она споткнулась.

– Что?! – догадавшись, о чем ей хочет сказать дочь, испуганно произнесла Мария Павловна. – Ты это серьезно?

– Вполне… – опустила глаза Лиза.

Мать вспыхнула.

– И не вздумай, слышишь? Не вздумай!.. Он не тот мужчина, с которым можно связать свою судьбу. Это страшный человек, поверь мне…

Лизонька замотала головой.

– Нет, нет, мамочка!.. Ты его просто не знаешь… Он добрый… он замечательный, только я его… – она вздохнула.

– Не любишь, – вместо нее произнесла мать.

Лиза в знак согласия смежила веки.

– Ты любишь этого художника…

Бедная Лизонька пожала плечами.

– Я еще не знаю… Совсем не знаю! Только вот…

– Что? – пыталась выведать сокровенное мать.

– А то, что меня почему-то постоянно тянет к нему.

– Я тебя хорошо понимаю, – улыбнулась мать. – Этот красавчик кому угодно вскружит голову. Только он какой-то нелюдимый… Кстати, чем он зарабатывает на жизнь? Или ему приходится перебиваться с хлеба на воду?..

– Мама, у него дворянские корни…

Та хмыкнула.

– А кому они сегодня нужны, эти корни? – спросила она. – Разве что только тщеславие свое потешить… У нас с тобой тоже дворянские корни – и что толку?.. Что твой художник может дать тебе, твоим будущим детям? Да ничего! А я не хочу, чтобы ты жила в нищете, понимаешь? Не хочу!

– Мама, я что-то тебя не пойму!.. Сергей Федорович тебя не устраивает, потому что он богат, Александр Петрович, напротив, что беден…

– Да не в этом дело! – тихо, чтобы ее не услышали, ответила Мария Павловна. – Просто я хочу…

Но ей не дала договорить Нинь-и.

– Мадам, горячее подавай? – подойдя к хозяйке, спросила она.

– Подожди, Ниночка. Вот когда все сядут за стол… Господа! – неожиданно обратилась она к гостям. – Не пора ли вернуться к столу? А то горячее остывает.

И снова величальные тосты, звон хрусталя и более свободные разговоры за столом.

– Скажите, батюшка, в чем состоит смысл жизни человеческой? – опрокинув очередную стопку и закусывая селедочкой, спросил священника Кураев.

– Да, ответьте, в чем? – поддержала его Дашка и лукаво взглянула на старика. В ее глазах прыгали веселые огоньки – будто искорки выпитого ею шампанского.

– Для меня – это служение Богу, а для моих прихожан – это вера в него, – не раздумывая, ответил Серафим, при этом как-то забавно шевеля своей длинной седой бородой.

– Ну вот, пожалуйста: раз-два и ответ готов! – усмехнувшись, проговорил Кураев. – А для нас, философов, и жизни одной не хватит, чтобы получить ответ на этот вопрос. Да что одна жизнь! Проходят века, проходят тысячелетия… Умирают одни философы, им на смену приходит другие – но никто так и не может твердо ответить, зачем мы живем. Точно так же, как нет ответов и на другие вопросы… К примеру, что вообще есть жизнь? Что первично: дух или материя? Как строить свои отношения с другими людьми? Возможно ли быть одновременно добродетельным и счастливым? Впрочем, этот перечень можно продолжать и продолжать…

На горячее были поданы китайские пельмени, любовно приготовленные Нинь-и. В отличие от привычных российских в этих к мясному фаршу была добавлена пекинская капуста, при этом их не варили, а готовили в большой сковороде в специальном соусе.

– Благодать! – отведав первый пельмешек, похвалил блюдо отец Серафим.

– Это наша Ниночка так вкусно готовит, – поспешила похвалить свою служанку Мария Павловна.

– Китайцы вообще вкусно готовят, – заметил Шатуров. – Поэтому я предпочитаю ходить в китайские рестораны.

– Хорошо рассуждать тому, у кого денег немерено, – фыркнул Кураев. – А по мне так и картошка в мундире хороша. А если ее еще нарезать на кусочки да пожарить в растительном масле – пальчики оближешь.

– Это называется «картошка жаренная по-пушкински», – выказал свои кулинарные знания Владимир Иванович. – Только ту готовят на коровьем масле.

– Тем не менее все это несравнимо с китайской кухней, – продолжал стоять на своем ротмистр. – Вы когда-нибудь, господа, ели куриный бульон с трепангами? – обратился он к гостям. – Нет? А свинину в кисло-сладком соусе?

– Да будет вам, ротмистр, ресторанными блюдами нас потчевать! Ешьте то, что дают… Я думаю, это не хуже ваших хваленых трепангов, – обрезал Кураев. – Я правильно говорю, господин художник? – обратился он к Болохову. – Кстати, а вы почему весь вечер молчите? Вам что, нечего сказать?

Александр, не любивший разглагольствовать в незнакомых компаниях, даже поперхнулся – настолько неожиданным стал для него этот вопрос.

– Признаюсь, я не мастер вести светские беседы, – признался он.

– А как насчет философских воззрений? Вот скажите, вы верите в Бога?

– Отчасти… – ответил он.

Кураеву только того и надо было. Это у него привычка такая. Для него главное выудить из человека слово, чтобы оно стало отправной точкой для будущих дебатов.

– Человек не может быть отчасти святым, – бросился он в атаку на новенького.

Болохов покачал головой.

– Выходит, для вас существуют только полярные точки зрения? – спросил он. – А как насчет полутонов? Или для вас они не существуют?

Марии Павловне не понравился этот разговор.

– Господа, пожалуйста, не забудьте о еде, – с укором посмотрела она на Кураева.

– Это вы, художники, не можете обойтись без полутонов на своих картинах, – проигнорировав слова хозяйки, заявил Кураев. Он был уже достаточно пьян, и ему хотелось поговорить. – А в философской науке, представителем которой, между прочим, я являюсь, – язык его все больше и больше заплетался, – существуют в основном полярные воззрения. Для нас главное – идея, где не может быть никаких полутонов.

– Это как белые и красные, между которыми не может быть никакого примирения? – подал свой голос Петр.

Кураев поморщился.

– А почему вы считаете, что между ними не может быть примирения? – вопросом на вопрос ответил он. – Мизантропия, друг мой, не есть удел человечества. Люди по своей сути добры, только порой обстоятельства толкают их на крайности. Но благоразумие всегда побеждает. Придет время, и русские помирятся. Вот попомните мои слова.

– Этого никогда не будет! – стукнув кулаком по столу так, что зазвенела посуда, громко заявил Шатуров. Он тоже захмелел, и ему достаточно было маленькой искорки, чтобы взорваться. – Запомните это!

Кураев усмехнулся.

– Вы что, Илия-пророк? Или, может, ясновидящий? – с издевкой спросил он ротмистра. – А может, вы просто такой умный, что готовы ответить на все наши вопросы? Тогда скажите мне, что такое счастье?

Ротмистр как-то странно посмотрел на него и задумался. Вопрос был, как говорится, на засыпку, но он был по уши влюблен в сидевшую рядом с ним женщину, поэтому готов был биться об заклад, что такое понятие, как счастье, ему знакомо.

– Я вам отвечу, господин Кураев! – громко, так, как говорят обыкновенно изрядно подвыпившие люди, произнес он. – Счастье – это когда рядом с тобой находится любящий тебя человек…

– А вот и нет! Счастье – это когда у тебя есть родина! – тут же возразил ему Петр. – Без этого счастья вообще не бывает.

– А для меня оно – это мои здоровые дети, – сказала Мария Павловна и ласково посмотрела вначале на Петрушу, а затем на Лизоньку.

– Счастье – это служение Богу!.. – подняв палец вверх, обвел всех взглядом отец Серафим.

– Да полноте, господа! – усмехнувшись, произнес Кураев. – Счастье – это призрак. Люди выдумывают его. И это не мои слова… Например, выдающийся немецкий философ Артур Шопенгауэр считает, что наша жизнь – это цепь все время возникающих страданий, и добром, счастьем люди обычно называют временное отсутствие этих страданий.

О том, что существование человека неразрывно связано со страданиями, говорил еще Будда, вспомнил Болохов, любивший когда-то читать философские книжки. Болезни, старость, смерть, встреча с неприятным и расставание с приятным, невозможность достичь желаемого – это все-де ведет к страданию. Впрочем, так оно и есть. По крайней мере Александр никогда не встречал абсолютно счастливых людей. Лишь иногда в этой череде невзгод наступит небольшая пауза – и они уже считают это за счастье.

– Вот вы Шопенгауэра вспомнили… А как вы относитесь к философии Ницше? – Это заговорил вдруг доселе молчавший Жорж Лиманский. Он был, в общем-то, человеком несловоохотливым, и только когда хмелел, вступал в разговор.

– Ницше сегодня в моде, – произнес философ. – Да, да, в моде, – повторил он.

– Правильно! А почему, не скажете? – несколько задиристо спросил Жорж.

Философ задумался. Он под крепким хмельком, и ему было трудно собраться с мыслями. Отсюда возникали частые паузы в его речи.

– Почему?.. – переспросил он. – Да потому… потому что кое-кто из сегодняшних амбициозных политиков пытается использовать его учение в своих целях. Те же, к примеру, фашисты…

Жорж фыркнул.

– А что, другие политики не руководствуются философскими идеями? Взять хотя бы Екатерину Вторую… Да она просто грезила Вольтером!

– Грезила… – усмехнулся философ. – Тем не менее это ей не помешало преследовать свободомыслие в России и активно участвовать в борьбе против Французской революции.

Жорж, кажется, был растерян.

– Ну хорошо, это не лучший пример, – сознался он. – Тогда возьмем большевиков… Уж они-то точно воспитаны на идеях Гегелей-Кантов. Теперь вот правят чуть ли не полмиром.

– Уж это ты преувеличиваешь, – заметил Кураев. – Хотя в перспективе это возможно.

– Ерунда! – с жаром произнес Жорж. – Появилась сила, которая остановит большевизм…

– И что это за сила? – заинтересовался Владимир Иванович.

– Да это он о фашистах говорит, – ответил за Лиманского Кураев. – Они нашли в работах Ницше то, что им нужно… Например, они решили, что Ницше выступает за расовую и этническую дискриминацию… за то, чтобы мир избавился от всех слабых и больных…

– Правильно, миром должны править сильные! А паразиты человечества должны полностью исчезнуть! – выпалил Жорж.

– Вот-вот, «падающего – толкни», – вспомнив известное положение философа, усмехнулся Кураев. – Но да будет тебе известно, что на самом деле Ницше не был человеконенавистником. Фашисты выдергивают из контекста его работ то, что им нравится, и пытаются интерпретировать все по-своему.

– Но разве не его слова: «Пусть гибнут слабые и уродливые…» они называют «первой заповедью человеколюбия»? – в пылу атаки спросил Лиманский.

– Это ты имеешь в виду его работу «Антихристианин»?.. Да, Ницше так говорил, – согласился Кураев. – Но надо знать, какой смысл вкладывал ученый в свои сами по себе неприглядные тезисы. Так вот, будучи атеистом, он, прежде всего, имел в виду критику христианства… которое называл религией слабых и униженных… По сути своей рабов. Он считал, что христианская, как, впрочем, и любая иная религия, отрицает свободу мышления, самостоятельность действий человека… Христианский догматизм, как и всякий другой, нуждается в слое подавленных людей, на который он бы мог опираться. Вот за отказ от такого культа слабости он и выступал. А фашисты искажают его мысли, превращая великого мыслителя в какого-то заурядного шовиниста. Но они-то знают, что делают. Запомните, – обратился он Лиманскому: – любая фраза, сказанная гениальным человеком, может обернуться как добром, так и злом. Это смотря в чьи руки она попадет…

Но Жорж его не слышал.

– Фашисты выступают за возрождение идеала сильной личности! – заявил он. – В мире царит хаос, и только они могут навести в нем порядок! Они – сила, и они победят!

– Сила есть – ума не надо… – тут же прокомментировала его слова Лиза. – Ты думаешь, Жорж, коль человек обладает физической силой, ему все дозволено? Да это просто чушь собачья!

– Тем не менее таких людей, кому пришлись по нраву идеи фашистов, сегодня становится все больше и больше, – с горечью в голосе проговорил Кураев. – Эти фашистские лидеры – настоящие ловцы человеческих душ. А кто в первую очередь попадает им на удочку? Вот такая зелень и попадает, – он кивнул на Лиманского. – Они еще невежественны в своем восприятии сущности мира – вот и клюют на всякую наживку. К сожалению, должен вам сказать, – он обвел взглядом сидевших за столом, – что Харбин стал сегодня логовом русских фашистов. Кстати, господин Лиманский, вы еще не вступили в их организацию?

Жоржа не смутил этот вопрос. Он горделиво приподнял свой тяжелый подбородок и произнес:

– Да, я член «Союза национальных синдикатов русских рабочих фашистов»!

Сидевшие за столом недоуменно посмотрели на него. Как, мол, неужто ты и впрямь фашист?

– Глупцы! – воскликнул Кураев. – Какие же вы глупцы! Вы ставите перед собой цель завоевать весь мир, но это же абсурд… Может, вам напомнить слова великого Лао-цзы?.. «Если кто-либо хочет овладеть миром, – говорил он, – того постигнет неудача. Ибо мир – это священный сосуд, которым нельзя манипулировать. Если же кто хочет манипулировать им, уничтожит его. Если кто хочет присвоить его, потеряет его…» Неужели вы думаете, что людям придутся по душе все эти ваши штучки?.. Я говорю про ваши лозунги и заявления… Ведь вы же носители зла…

– Мы – будущие спасители мира! – бросил Лиманский.

– Да какие вы, к черту, спасители! – махнул рукой Кураев. – В вашей программе что написано? Что вы намерены установить повсюду свою диктатуру. Однако любая диктатура – зло! Пусть это большевистская, фашистская, поповская или какая иная. Человек должен жить свободно!

– Наша цель – избавить Россию от большевиков! – чувствуя, что ему не переубедить собеседника, прокричал Жорж. – И когда мы возьмем власть в свои руки…

– Вы зальете улицы кровью! – проговорил Кураев.

– Да, мы уничтожим всех, кто помогал или хотя бы сочувствовал большевикам! – вскочив со стула, с жаром заговорил Лиманский. – В России останутся жить только те, кто примет нашу власть.

– Тогда чем вы лучше большевиков? – усмехнулся Шатуров.

– Да, чем, Жорж? – спросила Лиза.

Мария Павловна схватилась за голову.

– Боже мой! Боже мой! Куда же катится наш мир? – горестно произнесла она. – А ты, Петруша, случаем не вступил в эти фашисты? – обратилась она вдруг к сыну.

– Нет, он пока что не вступил… Но вступит! – без тени сомнения заявил Жорж. – Я уже провожу с ним работу… Будьте уверены, скоро вся городская молодежь присоединится к нам. Иного пути, чтобы вернуться на родину, у нас нет. Короче, если мы будем только заниматься здесь болтовней, как некоторые, – он почему-то в этом месте посмотрел на Шатурова, – и строить прожекты – нам никогда не одолеть большевиков.

«Ну, этого уже не свернуть с пути, – пристально глядя на Жоржа, подумал Болохов. – Видать, с ним хорошенько поработали фашистские идеологи. И самое страшное, что он не один такой. Не случайно Москва озабочена стремительным распространением фашистской идеи. Глядишь, завтра весь мир охватит эта зараза. И что тогда? Война? Но эти будут сражаться против большевизма до конца. Ведь у них за душой нет ничего, кроме ненависти. У белых было, а эти…»

«Надо бы поближе познакомиться с этим Жоржем», – решил Александр. Сейчас их организация усиленно вербует людей, вот и пусть он его «завербует». Однако, учитывая крайнюю подозрительность здешних фашистских вождей, нужно будет представить все так, чтобы, как говорится, комар носа не подточил. Вначале этот парень пусть как следует «поработает» с ним, и только потом Болохов «сдастся».

Как хорошо, что Лиза пригласила его на свой день рождения! Теперь у него есть конкретный план действий, который поможет ему выйти на этих идиотов, мечтающих поработить весь мир. Остается только найти повод, чтобы сблизиться с Лиманским.

И такой повод скоро нашелся. Во время очередного перекура Болохов «неожиданно» оказался в компании некурящих молодых людей, которые собрались подле рояля, чтобы помузицировать. Заводилой здесь был Петр Гридасов, который, сев за инструмент, принялся вполголоса напевать какую-то популярную у здешних студентов песенку. Ему усердно помогали Лиманский с Кураевым, а также девушки – Лиза и ее подруга Даша Окунева. Александр слов песни не знал, но тоже попытался подпевать, подхватывая на лету строчки то и дело повторяющегося припева. Когда пение закончилось, Болохов похлопал в ладоши и сказал:

– Браво, господа! Вы всколыхнули во мне воспоминания о моих студенческих годах.

– А где вы учились? – поинтересовался Петр.

– В Санкт-Петербургской Императорской академии художеств, – ответил Александр.

– Ого! – изумилась Даша. – Наверное, вы и Репина знали?

Александр кивнул.

– Да, он у нас преподавал. Но моим любимым учителем был Василий Васильевич Кандинский. Слыхали о таком?

– Ну как же! – воскликнул Кураев. – Если я не ошибаюсь, именно он был родоначальником русского абстрактного искусства. Так?

– По крайней мере так считают многие, – ответил Болохов.

Кураев попытался продолжить начатую тему.

– Насколько я понимаю, это был не просто поиск более свежих художественных приемов… Это был в некотором роде протест… более того, вызов общественным вкусам. Я это про абстракционизм, – уточнил он.

– Общественные вкусы – это дерьмо собачье! – с вызовом отрезал Лиманский. – Я рад, что некоторые художники это тоже поняли. А то рисуют всякую ерунду.

– Жорж, что с тобой происходит? – удивленно посмотрела на него Лиза. – Откуда в тебе столько злости?

Тот фыркнул.

– Такое время, Лиза, – проговорил он. – Хватит, наигрались в гуманизм! Меньше бы болтали – не потеряли бы Россию!..

«Да он же это говорит с чужих слов! – решила Лиза. – На самом деле Жорж не такой. Он добрый, хотя и очень наивный».

– Эх, Жорж, Жорж! – вздохнула она. – И зачем тебе все это надо?

Но тот не слушал ее.

– А вы мне нравитесь, – неожиданно сделал он реверанс в сторону Болохова. – Как вас?.. Александр Петрович? Очень приятно! Жорж Лиманский, студент местного политеха, – представился он. – Надеюсь, Александр Петрович, вы разделяете взгляды своего учителя?.. Кстати, а где сейчас находится этот ваш Кандинский?

– Он эмигрировал из России и живет где-то в Европе, – ответил Александр.

– Жаль. Если бы он жил в Харбине, мы бы его обязательно приняли в нашу организацию. Нам нужны такие люди.

– Да ведь он глубоко пожилой человек, – заметил Болохов.

– Ерунда! – воскликнул Лиманский. – Главное для нас – это преданность нашему делу… Ну а вы?.. Как вы относитесь к фашистской идее?

Болохов пожал плечами.

– Признаться, я как-то не задумывался над этим, – проговорил он. – Мне бы полистать вашу литературу, а так что я могу сказать? Кстати, вы первый фашист, с кем я имел честь познакомиться. Надеюсь, у ваших товарищей такой же трезвый взгляд на вещи, как и у вас, – польстил он ему.

Жорж зарделся.

– Должен вам сказать, к нам в организацию приходят очень интересные люди, – доверительно сообщил он. – Что же касается литературы… Хорошо, я вам кое-что дам почитать. Недавно мы получили из Германии несколько экземпляров «Майн Кампф» Адольфа Гитлера. Говорите, даже не слышали о таком? – удивился Жорж. – О, у этого человека большое будущее! Он лидер немецких фашистов и личный друг Муссолини.

Вечер закончился танцами. Мария Павловна, чтобы расшевелить гостей, села за рояль, но так как она не знала ни одной современной мелодии, то играла в основном вальсы. Танцевать вышли даже те, кто был под крепким хмельком. Зала была небольшая, поэтому гости постоянно толкались и мешали друг другу. Тон задавала именинница. Она поочередно приглашала кавалеров, но чаще почему-то Болохова. Шатуров это видел и сильно ревновал. Он даже сделал Лизе по этому поводу замечание, но она не отреагировала на него. И тогда ротмистр решил, что завтра же рассчитает этого треклятого художника, который неожиданно встал на его пути. Он и сейчас попытался было объясниться с ним, но что-то остановило его. Скорее всего, не хотел поднимать скандала в чужом доме. Ведь все это, учитывая неприязненное к нему отношение Лизиной матери, могло обернуться против него самого.

 

1

На следующий день, не успел Болохов появиться в РОВСе, как в кабинет, отданный ему под мастерскую, неожиданно ворвался ротмистр. Нет, не вошел, а именно ворвался. При этом лицо его было бледным как полотно, и во всех его движениях чувствовалась решительность.

– Хочу с вами объясниться!.. – с порога заявил он дрожавшим от волнения голосом.

Александр недоуменно посмотрел на него. Обычно Шатуров был любезен с ним и, прежде чем начать разговор, обязательно здоровался, а тут на тебе!

– Во-первых, здравствуйте, Сергей Федорович! – лихорадочно соображая, что могло случиться, достаточно спокойно произнес Болохов. – Во-вторых, я ничего не понимаю. Что случилось?

Тот вспыхнул.

– И вы еще спрашиваете! – едва не кричал он.

Болохов пожал плечами.

– Я в самом деле в растерянности… Может, скажете наконец, что происходит?

Ротмистр с шумом вобрал в себя воздух и на какое-то мгновение замер – будто бы хотел взять себя в руки. Не получилось.

– Вспомните, как вы себя вели вчера на дне рождения! – неожиданно выпалил он.

Вот оно что! А Болохов-то ненароком решил, что случилось нечто серьезное. А тут, видимо, ротмистр просто приревновал к нему Лизу. Но был ли для этого повод? Скорее всего, нет, если не считать того, что однажды после очередного тура вальса, она разгоряченная и счастливая, поцеловала его в щеку. Но это же совсем невинный поцелуй, которым молодые девушки горазды наградить всякого, кто попадется им в минуты их душевного подъема.

– Извините, Сергей Федорович, но мне кажется, я вел себя в рамках приличия, – все тем же спокойным тоном проговорил он. – Но, может, я что-то забыл – так напомните… Хотя забыть я ничего не мог, – тут же заявил он, – ведь я был совершенно трезв.

– Вот именно, трезв! Если были бы пьяны, то это еще можно было бы как-то понять, а так…

– Так скажите же, в чем дело? – уже с некоторым раздражением в голосе произнес Александр.

Ротмистр вдруг сделал два шага вперед и почти вплотную приблизился к нему.

– Ответьте мне, Болохов, только честно: вам нравится Лиза? – Хорошо вычерченные крылья его красивого тонкого носа начали подергиваться от волнения.

Ну вот, так и есть: Шатуров явно ревновал его к Лизе. И это странно, если учесть, что такие люди, как он, вообще не могут серьезно относиться к женщинам. Они богаты, у них большие возможности, и женщины им нужны только для того, чтобы развлечься. Потому они и меняют их, как перчатки. Но чтобы испытывать привязанность – такого не может быть.

За те несколько дней, что Александр находился в стенах РОВСа, он многое узнал о Шатурове. О нем ему рассказывали и казачки из охраны, что заглядывали в мастерскую на огонек («Хоть черту в дядьки – ловкий такой, паразит!»), и посетители, приходившие на прием к генералу, с которыми ему довелось поговорить. Большинство из них были не в восторге от ротмистра, называя его темной личностью. Но самую нелестную характеристику тому дала Тамара Бориславовна, которая представилась вдовой полковника белой армии Генриха Карловича Кругеля. Эта вездесущая дама почти каждый день крутилась в «Союзе». Узнав, что в одном из кабинетов обосновался какой-то приезжий художник, она пришла поглазеть на его работу. Увидев незаконченный портрет государя императора, пришла в восторг. И где же, спросила, вы так хорошо научились рисовать? Тут же последовало предложение написать и ее портрет. Слово за слово – так и разговорились. Позже Лиза предупредила Болохова, чтобы он не слишком-то откровенничал с этой, как она ее называла, «противной Кругельшей», потому как она есть самая первая сплетница Харбина. Услышит что – тут же это становилось достоянием всего города. Однако такие люди, как Тамара Бориславовна, – это находка для чекиста. Пока они общались, она в деталях поведала Александру о жизни харбинской эмиграции, дав при этом полную характеристику многим известным здешним деятелям. От нее Болохов узнал и об отношениях Шатурова с Лизой. Это он за ней волочится, а она пока вся в раздумьях, по секрету сообщила Кругельша.

– Ну так я вас спрашиваю, вам нравится Лиза? – нервно дернув кадыком, повторил свой вопрос ротмистр.

– Ну кому ж она не нравится? Конечно, нравится! – просто заявил Александр. – Мне б такую сестренку… Ведь она такая непосредственная, такая веселая… В общем, чудо, а не ребенок.

Шатуров вспыхнул.

– Не говорите так!.. Она уже не ребенок… – произнес он. – Она… она вполне взрослая женщина…

Болохов вроде как с ним не согласен.

– Да нет же, ей-богу, она ребенок! Ей бы еще в куклы играть…

На самом деле Болохов так не думал. Он тоже считал Лизу вполне состоявшейся женщиной, и она ему безусловно нравится. В ней было то, что напомнило ему его юность, когда его окружали такие вот тургеневские особы. В нынешней же России все уже было иначе и таких, как Лиза, уже редко можно было встретить на улице, потому что это были уходящие натуры, на смену которым пришли суровые комсомолки с мозолистыми руками и только одними высокими идеями в голове. Но разве Александр может признаться ротмистру в том, что он испытывает нежные чувства к Лизе? Если он это сделает, Шатуров возненавидит его, а ему нужен свой человек во вражеском стане. В конце концов в Харбин он приехал не для того, чтобы устраивать свою жизнь, а дело делать. Поэтому в Лизе он видит лишь того человека, который должен помочь ему выполнить задание Центра. В общем, какие там бирюльки, когда Москва требует решительных действий, а он до сих пор еще не придумал ничего путного, дабы уничтожить это змеиное гнездо. А время идет…

Его слова несколько успокоили ротмистра.

– Поймите, она моя невеста… – сказал он уже совершенно иным тоном. – Я люблю ее… Очень люблю!

– Ну так и на здоровье! – широко улыбнулся Болохов, обнажив свои красивые ровные зубы. – Сергей Федорович, – дружески взяв Шатурова за руку, проговорил он, – поверьте, я к Елизавете Владимировне отношусь с теплотой и не более того…

Тот вздохнул.

– Что ж, я верю вам… – виновато посмотрел он на художника. – Вы уж извините меня, что я этак с бухты-барахты… Но ведь сами знаете: когда любишь, тебе всегда что-то мерещится. Простите!..

– Да ерунда все это… ерунда! – пытался успокоить ротмистра Александр.

Тот пристально посмотрел на него и, не найдя в его глазах ни тени лукавства, примирительно кивнул головой.

– А давайте-ка мы с вами сегодня вместе поужинаем, – неожиданно предложил он. – Я знаю один хороший китайский ресторанчик… Дамы туда обычно редко заглядывают – все мужчины, так вот мы и устроим мальчишник. Вы умеете играть на бильярде? Нет? Так я вас научу! Между прочим, я неплохой бильярдист, – похвастался он. – Помните у Пушкина? «Он на бильярде в два шара играет с самого утра…» Я, правда, не Онегин и с утра занят другими делами, но когда выдается свободная минута… Кстати, на днях я случайно познакомился с одним довольно интересным человеком. Его фамилия Карсавин – случайно не слыхали?.. Нет? А ведь он наш с вами земляк. Тоже питерский… Недавно вот из Аргентины прибыл – вином тут будет торговать. Обещал, как только прибудет первая партия товара, пригласить меня на дегустацию. Вы пили когда-нибудь аргентинское вино? Нет? Вот и я нет. Тогда у нас с вами все впереди, – наконец полностью расслабился и улыбнулся Шатуров. Он был рад, что у этого художника нет никаких видов на Лизу.

И все-таки что-то продолжало его тревожить. Он пытался отогнать от себя дурные мысли, однако подсознательно все равно чувствовал в Болохове своего соперника. Да, тот был беден, и у него не было здесь никаких перспектив, но он был чертовски обаятельным человеком, настолько обаятельным, что даже Шатурова заставил проникнуться к нему симпатией, что с тем случалось очень редко. Обычно он с незнакомыми людьми сходился трудно, предпочитая новым знакомствам старую проверенную дружбу.

– Я бы рад с вами пойти, но у меня нет лишних денег, – честно признался Александр.

Ротмистр поморщился.

– О, об этом вы не беспокойтесь! Денег у нас с вами хватит. Ну так как, договорились?

– Что ж, коль приглашаете… – после некоторых раздумий согласился Болохов. – А как же ваша Лиза? – Слово «ваша» он употребил намеренно. – Она не обидится на вас? А вдруг она захочет, чтобы этот вечер вы посвятили ей?

Услышав родное для него имя, Шатуров на мгновение растерялся. Но только на мгновение. Уж очень ему хотелось отблагодарить этого человека, у которого, как он понял, и в мыслях не было, чтобы ухлестнуть за его невестой.

– Ничего… ничего… Я ей скажу… Кстати, что же ей сказать? – взглянул он на художника вопросительно. – Хорошо, я скажу ей, что обещал научить вас играть на бильярде. Лиза, надеюсь, поймет меня. Тем более что мы завтра идем с ней на концерт Вертинского. Вы когда-нибудь слышали Вертинского?.. – спросил он Болохова. – Нет? А мы тут от него все без ума. Александр Николаевич специально приезжает из Шанхая, чтобы петь для здешней публики, – пояснил он. – О, эта его изысканно-интимная манера исполнения! Нет, вам обязательно нужно послушать его. Хотите, я достану вам билет на завтрашний концерт? Нет-нет, не бойтесь, меня это нисколько не затруднит, – заметив что-то вроде растерянности в глазах Болохова, сказал он. – Ну все, решено: сегодня – ресторан, а завтра – Вертинский… А сейчас я вынужден оставить вас – дела! – Он уже собрался было покинуть кабинет, когда вдруг остановился и доверительно произнес: – У нас, голубчик, тут такое назревает! Короче, скоро мы зададим этим большевикам…

Вскоре после ухода ротмистра в мастерскую заглянула Лиза.

– Рисуете? – спросила она с улыбкой.

– Пишу – так обычно говорят художники, – явно обрадовавшись ее визиту, в ответ улыбнулся Болохов. – Что ни говори, а в каждой профессии есть свои условности, – оторвавшись от работы, проговорил он. – Допустим, тот же моряк никогда не скажет: мы плавали в Америку – только ходили.

Лиза кивнула ему. Дескать, я учту ваше замечание.

– А я воспользовалась тем, что Сергей Федорович уехал с генералом на какую-то важную встречу, и решила немного полентяйничать, – сообщила она. – А вы покажите, что вы тут натворили. – С ее губ не сходит улыбка.

– Да вот, совсем немного осталось, скоро закончу, – указывая взглядом на прикрепленный к мольберту подрамник с холстом, на котором был во весь рост изображен последний русский император, произнес Александр.

Он бы давно уже закончил эту работу, но его попросили прерваться на время. Генерал вдруг вспомнил о том, что в его, по сути, военной организации нет ни одного портрета русских полководцев. Три месяца Болохов потратил на то, чтобы потрафить начальнику. Теперь, куда ни глянь, всюду эти бородатые князья в тяжелых доспехах, генералы да лихие усатые атаманы. Осталось выполнить последний заказ – и все, и его выпрут отсюда взашей. Поэтому он не гнал себя. Ведь если он уйдет, он уже не сможет свободно приходить сюда. Да и черт бы с ним, но тут вдруг ему стало известно о том, что совсем скоро здесь пройдет какое-то важное совещание с участием лидеров местных антисоветских организаций. Такой случай нельзя было упустить. Можно было бы одним махом уничтожить столько мерзавцев. Он уже и бомбу заказал связнику. Москва торопит – когда, мол, будут результаты? Ну вот теперь, кажется, ему подфартило. Потому он и тянул он с портретом императора.

Лиза подошла к картине и стала внимательно рассматривать ее.

– Значит, говорите, ротмистр уехал? – старательно выписывая мелкие детали ордена Святого Андрея Первозванного на груди государя, произнес он. – А не сказал, когда вернется? Мне нужно кое о чем его попросить… У меня краски заканчиваются, – обратил он ее внимание на полупустые тюбики, что лежали на небольшом столике возле уляпанной масляным разноцветьем дощечки, служившей художнику палитрой.

– Я не знаю… – говорит Лиза. – Но обычно они в японской военной миссии долго не задерживаются. Может, до обеда и вернутся… Впрочем, я не уверена. Как я поняла, сегодня у них там большой сбор. Даже китайское начальство из Пекина прибыло.

Болохов побледнел. «Что это они там затеяли?» – подумал он. Хотя, что гадать? Не сегодня завтра начнется война. Вот и Шатуров оживился. Как-то Болохов спросил его, зачем ему-то это все нужно, так тот заявил прямо: порой-де свет люди вынуждены добывать при помощи меча. В общем, надо полагать, союзники проводят последние консультации перед тем, как начать боевые действия. И об этом нужно немедленно сообщить связнику.

– А что вы собираетесь делать после того, как допишете этот портрет? – поинтересовалась Лиза.

Болохов пожал плечами.

– Буду искать новые заказы.

В ее глазах вдруг запрыгали веселые чертики – так обычно бывает, когда у человека легко и радостно на душе.

– А вам и не надо искать эти заказы, – неожиданно заявила она. – Сергей Федорович решил открыть настоящую художественную мастерскую и хочет, чтобы именно вы возглавили это дело.

Болохов даже рот открыл от изумления. «Как? Не может быть… Да ведь это настоящий подарок судьбы!» – подумал он. За те три месяца, что он живет здесь, ему так и не удалось выйти на «харбинских беглецов». А Москва требует действий. Но что он может сделать, если эти люди, будто бы почуяв неладное, прячутся от него? Он уже и записки передавал им через сотрудников здешнего художественного музея с просьбой о встрече. Даже упомянул о том, что у него есть весточка для них из-за Амура – тщетно. И вот теперь у него есть шанс собрать всю эту братию под одной крышей. Прекрасно! На это он даже рассчитывать не мог.

– А не вы ли просили ротмистра об этом? – сам не зная почему, спросил вдруг Александр.

Лицо девушки покрылось краской.

– Почему вы так решили? – опустив глаза, спросила она.

«Ну вот, она и выдала себя с головой», – подумал Болохов.

– Просто у меня хорошая интуиция, – ответил он.

– Правда? Ну и что она вам подсказывает? – Она подняла глаза, и Болохов увидел в них то, чего не заметить было нельзя. Это были глаза влюбленной девушки, которая даже не желала скрывать своих чувств.

– Лиза… – Он на мгновение смутился – ведь раньше он ее называл не иначе как Елизавета Владимировна.

– Да… – Она сделала шаг навстречу ему.

– Лиза, – повторил он, – кабы вы знали, как я вас… – Он судорожно вздохнул.

– Ну, говорите же, говорите! – требовала она.

– Я не могу…

– Но почему?

– Так будет нечестно по отношению к человеку, который, по сути, пригрел меня… – с трудом проговорил он, имея здесь в виду ротмистра Шатурова.

Она положила свои руки ему на плечи и заглянула в его глаза.

– А разве это честно – мучить меня? – В ее словах звучала такая боль, что Болохову стало жалко ее.

– Я?.. Разве я вас мучаю?

– Да, да… мучаете! Еще как мучаете! – повторила она и прильнула к его груди.

«Вот так всегда», – подумал Болохов. Если женщина по-настоящему влюблена, она забывает про все на свете и идет напролом. А та, что притворяется влюбленной, изображает из себя недотрогу.

Болохову стоило большого труда сдержать свой порыв.

– Что же мне делать? – растерянно произнес он. – Я же вас действительно люблю…

О, наконец-то она услышала то, о чем так долго мечтала! Ночью не могла спать – все думала о нем. А все началась с той самой минуты, как она впервые увидела его. «Вот мой рыцарь!» – сказала она тогда себе. Так каждая девушка ждет того единственного и неповторимого, надеясь на то, что однажды обязательно встретит его. Иногда, устав ждать, кто-то из них пытается придумать себе эту любовь, но разве это возможно? Да, ум можно заставить смириться, но только не сердце, которое живет по своим собственным законам. Так произошло и с Лизой, когда она встретила Шатурова, но эта попытка стать счастливой оказалась неудачной. Стоило только появиться Болохову, как сердце ее трепетно забилось, и она тут же забыла о ротмистре.

…Она поцеловала его с той непостижимой самоотверженностью, которая дана только тем, кто по-настоящему любит и готов на все ради этой любви.

– Лиза!.. Что вы делаете? Ведь так нельзя… – пытался остановить ее Александр, но и сам забыл обо всем на свете. – Лиза!.. Я вас люблю… – захлебываясь в чувствах, шептал он.

– И я вас… И я вас… Очень!.. Очень!.. – услышал он в ответ.

Он целовал ее жадно, страстно, а у нее от счастья кружилась голова.

– Милый… Милый… – шептали ее распухшие от поцелуев губы. – Я вас столько лет ждала!..

– И я… И я всю жизнь ждал вас…

Это их сумасшествие длилось долго, до тех самых пор, пока в другом конце коридора вдруг не послышались чьи-то торопливые шаги.

– Кажется, сюда кто-то идет! – отталкивая Лизу и хватаясь за кисть, произнес Александр.

– Это Сергей Федорович, – услышав знакомые шаги, спокойно проговорила она. Теперь ей было наплевать на все, главное, рядом с ней был любимый человек.

Вошел Шатуров.

– Я так и знал, что ты здесь, Lise, – попытался улыбнуться он.

– Да вот, Елизавета Владимировна пришла полюбопытствовать… – изобразив на лице крайнюю сосредоточенность, Александр пытался поправить кистью императорский эполет. – А еще она хорошую новость мне сообщила… Это правда?..

– Вы о чем? – не понял ротмистр.

– А про художественную мастерскую.

Шатуров кивнул в ответ.

– Да, мысль такая имеется… – сказал он и пытливо посмотрел то на художника, то на Лизу.

– Вы тут поговорите, а я пойду… – не желая дольше находиться под пристальным взглядом ротмистра, произнесла девушка.

– Приходите еще, коль будет желание полюбопытствовать, – даже не взглянув на Лизу, дежурным тоном проговорил Александр.

– Кстати, Александр Петрович, я предупредил Lise, что сегодня мы идем с вами играть на бильярде, – мельком взглянув на девушку, несколько сдержанно произнес ротмистр и неожиданно вздохнул.

«А ведь он по-прежнему ревнует Лизу!» – тут же сообразил Болохов. Вон как он внимательно рассматривал ее – словно сыщик, который везде пытается найти следы преступления. Не дай бог, если она расскажет ему обо всем! Тогда пинок под зад – и конец всем планам. Вот она, роковая роль женщины в истории человечества! Не случайно моряки, уходя в плавание, предпочитают не брать на борт ни одной юбки. Боятся, кабы что не случилось…

– Да, а билет на Вертинского я для вас все-таки достал, – известил Болохова ротмистр. – Должен вам сказать, это мне стоило труда – ведь от желающих отбоя нет.

– Я вам очень признателен, – оторвавшись от работы, поклонился ему тот. – Вот, Елизавета Александровна, видите? Теперь мне придется составить вам компанию.

– Правда? – невольно вырвалось у Лизы.

Шатуров пристально посмотрел на нее. Такой счастливой он ее еще не видел. «Неужели я прав?..» – тут же сжалось у него сердце. Нет, надо ее увезти куда-нибудь далеко-далеко, чтобы она никогда больше не видела этого художника. В юном возрасте все они, эти девчонки, влюбчивы, поэтому за ними нужен глаз да глаз. Все, решено, он ее увезет! Надо только закончить кое-какие дела…

 

2

Карсавин сразу не понравился Александру. Он быстро утомил его своими разговорами. Начнет о чем-то рассказывать – не остановишь. При этом в каждом слове его чувствовалась фальшь. Может, он не тот, за кого себя выдает? Тогда кто же он? И зачем он тут? Неужели и впрямь приехал в такую даль продавать заморские вина? Однако в это почему-то верилось с трудом…

А вот француз, которого он привел с собой и который назвался мсье Альбером, вел себя вполне естественно. Правда, пил много, но это так, издержки профессии. По крайней мере Болохов не встречал ни одного репортера, который бы не любил заложить за воротник.

Больше всего мсье Альбер пришелся по душе ротмистру, который, узнав, что тот был на фронте, очень обрадовался. Приятно было встретить бывшего союзника в войне против германца. Они даже выпили по этому случаю, а потом пустились в воспоминания. Французу, который был на фронте военным корреспондентом, о своих подвигах говорить не приходилось – разве что о чужих? Однако то, что он увидел и прочувствовал на войне, останется с ним до конца его дней. «Вы когда-нибудь попадали под газовую атаку? – спрашивал он Шатурова. – А мне приходилось. И в землю вместе со всеми приходилось зарываться, чтобы пулю не схлопотать, и кровью умываться, и товарищей хоронить».

А вот Шатуров, как истинный профессиональный вояка, о войне говорил взахлеб.

– Немец?.. Да что немец! Конечно, он воевать умеет, но не настолько, чтобы его бояться, – рассуждал он, удивляя собеседника своим хорошим французским. – Помню, зима, вьюга, холод собачий, а моему эскадрону приказывают выбить немцев с хутора… Если мне не изменяет память, то было где-то в Галиции… Решил действовать с наступлением темноты. Немцы ночью обычно не воюют – поспать любят, вот мы и хотели взять их тепленькими. Однако просчитались. Не успели мы выйти на исходную позицию, как по нам ударила артиллерия. Что делать? Отступать? Но ведь у нас приказ… Решили идти прямо на пули. Грохот, гром, кони под нами падают – ну, просто ад кромешный! Но мы наступаем. А когда сошлись в рукопашной, тут мы им и задали! Все припомнили: и деревни сожженные, и убитых товарищей, и кресты могильные вдоль дорог… О, это была картина в стиле Данте! Вся земля была залита кровью, и мертвые вокруг, мертвые… А сколько таких хуторов еще было впереди! Так же вот дрались, не жалея живота своего…

– И все напрасно! – усмехнулся француз.

– Это еще почему? – не понял ротмистр.

– А потому что вам лично и вашим товарищам не пришлось воспользоваться плодами побед. Ведь, насколько я помню, после Октябрьского переворота Россия вышла из войны.

– Заключив позорный для нас Брестский мир, – ухмыльнувшись, добавил Шатуров.

Пока бывшие союзники говорили о войне, Карсавин рассказывал Болохову свою историю. Говорил он складно, поэтому заподозрить его в чем-то было трудно. Но стоило только Александру задать «аргентинцу» несколько на первый взгляд малозначительных вопросов, как тот тут же сел в лужу. Карсавина подвело плохое знание географии, а вместе с тем и истории, когда он даже не смог ответить, по какую сторону от экватора находится эта его Аргентина, что там за климат и какую религию исповедует большинство жителей этой страны. Но Болохов, казалось, этого не заметил и вместо того, чтобы уличить нового знакомого во вранье, предложил ему выпить.

Борис был человеком хотя и малообразованным, однако достаточно прозорливым. Он сразу понял, что с Болоховым лучше всего говорить о разных пустяках – иначе можно попасть впросак. Единственным его недостатком было то, что он, в отличие от Карсавина не знал, с кем имеет дело. Да, он возможно, что-то почуял, но и только. Карсавин же, получив от своего резидента в Харбине соответствующие инструкции, давно наблюдал за Александром. Главная его задача – это в нужный момент подстраховать того. Он не только отвечал за его жизнь, но и отслеживал его связи. Так, ему показалось странным, когда однажды он увидел Болохова у дверей японской военной миссии, что на Центральном проспекте. Правда, войти внутрь тот так и не решился, однако и уходить не спешил – будто бы выжидал что-то. Обо всем этом Карсавин поспешил доложить наверх, после чего получил приказ усилить наблюдение, а при случае, не выдавая себя, постараться втереться к тому в доверие.

Выйти на Александра Борису помог Шатуров, с которым он познакомился в одном из ресторанов. Увидел однажды его в обществе Болохова и стал охотиться за ним. Когда же предоставился удобный случай, он обстряпал дело так, что знакомство их получилось как бы случайным. Узнав, что перед ним земляк, ротмистр потом весь вечер не отпускал его от себя. Они хорошо тогда повеселились. Когда Борис сказал, зачем он приехал в Харбин, Шатуров тут же вызвался помочь ему обзавестись нужными связями. А не так давно он сделал «аргентинцу» просто царский подарок, предложив на льготных условиях арендовать у него складские помещения, что находились в районе Пристани.

И вот теперь новая удача. Когда Шатуров, позвонив по телефону, пригласил его на ужин, он даже предположить не мог, что тот придет с Болоховым. Увы, художник оказался крепким орешком. Из него, казалось, слова клещами не вытянешь. Сидит и, молча потягивая шампанское, будто бы внимательно изучает тебя.

Их столик находится в глубине небольшого ресторанчика, откуда хорошо просматривалась перспектива. Народу немного. В основном мужчины, при этом большинство из них русские, но были и китайцы – всякий чиновный и деловой люд, который, как видно, приходил сюда не для веселья, а чтобы решить какие-то свои дела.

В зале стоял дым коромыслом. Запах хорошего табака порой перебивал тяжелый дух махры – это палили в углу свои цигарки двое забайкальских казачков, которые пришли сюда выпить «чуринки», а потом, рыдая и проклиная все на свете, в сиплом простуженном вое потосковать по родине. На столе у них почти не тронутая печенная на угольях богдойская курица, початый штоф водки и чашка с редькой под соевым маслом. Рожи красные после выпитого, а в глазах зрело не то отчаяние, не то тупая ярость.

– Эх, как божок по жилушкам босичком прошел! – вытирая рукавом гимнастерки соломенные усы, произнес широкогрудый парень с копной непослушных волос.

– Какой ты алошный, все бы один пил, – упрекнул товарища бородатый с седым густым чубом казак, завидев, как тот, не дождавшись его, опустошил свою чарку.

– А че мне ждать-то – пей да пей…

– Тады хоть закуси – не то быстро с копыт-то слетишь, – заметил ему тот, что годился ему в отцы. Он тоже налил в свою чарку водки, опрокинул ее в желудок, после чего долго нюхал корочку хлеба. – Уф! – тряхнув бородой, выдохнул он. – Хороша зараза.

– Не, тятькин самогон был лучше, – сказал молодой.

– Тоже мне вспомнил! – ухмыльнулся бородач. – Када это было? Уж ныне, поди, и косточки-то твоего тятьки сгнили.

– А все эти краснопузые! – набычился вдруг молодой. – Ежели б не они, тятька бы мой и теперь был жив. У-у, гады! – грохнул он своим тяжелым кулаком по столу. – За что старика-то порешили? – начал он греметь на весь ресторан. – Только за то, что он казацкого рода-племени? Так он же инвалид был – в японскую ноги да глаза лишился, тады какой он вояка? Нет, сволочи, не пожалели…

– Ну хватит бахорить – лучше ишо налей! – заметив, что на них смотрят, сказал другой. – Да и выпьем за упокой всех, кто не дожил до нонешних дней.

– Ага, давай выпьем! – согласился товарищ. – И вы выпейте! – это он в зал. – За тятьку мово, за братьев, за дядьев – за всех, кого эта советска власть порешила…

Болохову почему-то вдруг стало жалко этих казачков. «Бедолаги! – подумал он. – Пошли бы за большевиками – теперь бы по своим хуторам да станицам сидели и жизни радовались. Ну да, Россия сейчас не на пирогах живет, холод повсюду да голод, но все равно это дом родной. А что здесь? Одним словом, чужбина…»

– Гуляют казачки, – заметив, с каким интересом Болохов наблюдал за пьяными станичниками, произнес Сергей Федорович.

– Гуляют… – подтвердил Александр. – Только глаза у них почему-то грустные. Наверное, по родине тоскуют…

– Ничего, – сказал ротмистр. – Скоро все изменится…

– Ваши бы слова да Богу в уши! – вздохнул Карсавин. – Но я лично уже и не надеюсь на чудо.

– А зря! – воскликнул Шатуров. – Я бы вам сейчас кое-что рассказал, но нельзя – военная тайна. Одно могу пообещать: скоро все мы вернемся домой. Непременно вернемся! – уверенно добавил он.

«Значит, все-таки война», – решил Болохов. Ведь тут и дураку ясно, что имел в виду ротмистр. Только бы знать, когда все это начнется.

– А я думаю, это произойдет не скоро… Во всяком случае не в этом году, – пошел на хитрость Александр, надеясь, что Шатуров не выдержит и выложит им всю правду.

– В том-то и дело, что скоро! – само собой вырвалось у Шатурова. – Только я вам ничего не говорил, – заговорщицки произнес он. – Придет время, сами все увидите…

Все та же густая завеса табачного дыма в зале, все те же негромкие разговоры посетителей, и характерный звук бьющихся друг о друга бильярдных шаров, что то и дело доносился откуда-то из-за стены.

– Может, и нам пойти сыграть на бильярде? – неожиданно предложил Болохову ротмистр.

Они встают из-за стола.

– Куда вы? – не понял француз.

– Бильярд, мсье Альбер, – сказал Шатуров. – Вы играете?

– Нет-нет, это не для меня… Я лучше пойду в курильню, – сказал он и добавил: – Как можно побывать в Азии и не побаловаться опием?

– А вы не хотите? – посмотрел ротмистр на Карсавина.

– Можно и сыграть партию… Правда, я игрок не ахти какой, но попробовать можно.

По пути они заглянули в туалетную комнату и, полив друг другу теплой водой из кумгана, отправились в бильярдную.

Болохов и впрямь оказался новичком в этом деле, и Шатурову пришлось объяснять ему правила игры, а потом еще и ставить ему удар.

– Это на первый взгляд кажется, что играть на бильярде просто, – заметил он, натирая мелком наклейку кия. – Это то же самое, что в стрельбе. Нажать на спусковой крючок труда не стоит – это может сделать даже малый ребенок, другое дело – попасть в цель. А для этого важно все: и как ты приложишь приклад к плечу, и как будешь метиться… А еще нужно уметь владеть своим дыханием во время стрельбы. Точно так же и в бильярде…

Начал ротмистр с того, что показал Болохову, как правильно держать кий, как производить прямые, затем винтовые удары, тычковые удары из-за спины.

– А зачем вам мел? – спросил ротмистра Александр.

Тому этот вопрос показался странным – ведь тут все элементарно просто. Мел позволяет увеличить продолжительность контакта кия с битком, придает битку подкрутку и предотвращает кикс. Что такое кикс, спрашиваете? Так бильярдисты называют неточный удар с проскальзыванием наклейки кия по поверхности битка.

И таких вопросов было много. При этом Болохову на самом деле было интересно все это познавать. «Вот приеду домой да как начну сыпать бильярдными терминами – ну, точно, скажут, с курорта вернулся. А разве здесь курорт? Живешь как на пороховой бочке и не знаешь, что тебя ждет впереди». В последнее время к нему в мастерскую зачастил вдруг начальник контрразведки РОВС полковник Одоевцев, похожий на высохший карагач невысокий желчный человечек с лысым черепом и пронзительным волчьим взглядом. Ему уже было далеко за сорок, однако прыти ему было не занимать. Говорили, что раньше он служил у Колчака, после чего с остатками семеновцев бежал в Маньчжурию. Полковник с самого начала с недоверием отнесся к Болохову. Стал допытываться, где он родился, чем занимался до революции, где и на чьей стороне воевал в Гражданскую. Узнав, что тот служил у Юденича, поинтересовался, кто был командиром полка, попросил назвать фамилии офицеров, которые воевали вместе с ним. Приходилось врать, надеясь на то, что в Харбине нет никого, кто бы мог опровергнуть его слова. Только после этого он заснуть ночью не смог. Стоило ему закрыть глаза, как откуда-то из глубины сознания всплывало лицо Одоевцева с его пытливым зловещим взглядом и ехидной улыбочкой на тонких губах. Болохова тут же охватывала тревога. А вдруг тому удастся что-то вынюхать – и что тогда?..

Короче, для Болохова настали нелегкие времена. Приходилось постоянно быть начеку. Когда ложился спать, обязательно клал под подушку револьвер, который по его просьбе передал ему связной.

…Болохов оказался хорошим учеником. Он даже смог обыграть Карсавина, который и в самом деле плохо играл на бильярде. Другое дело ротмистр, для которого бильярд был музыкой, а сам он был творцом этой музыки. Не успеешь глазом моргнуть, как тот точным ударом в лузу ставил точку в игре. Правда, иногда он специально поддавался – это чтобы дать возможность Болохову проявить себя. Когда же тот что-то делал не так, старался поправить его.

– Да не надо так долго прицеливаться! – учил он Болохова. – Долгое прицеливание может привести к неточному удару.

Или вдруг останавливал его и начинал что-то объяснять.

– Во время удара нельзя переносить тяжесть тела на левую руку, опирающуюся на стол, – звучал его низкий бархатный голос. – Это может отрицательно сказаться на правильности прицела и точности удара. Левая рука должна свободно лежать на сукне, при этом ладонь с согнутыми пальцами нужно приподнять над столом… Вот так, – показывал он. – А теперь давайте вы…

И вот уже Болохов, учтя замечания учителя, снова бросался в бой, только обыграть Шатурова ему так и не удалось.

Потешив душу, они возвратились за стол.

– А вы знаете, что вами интересуется Одоевцев? – разливая шампанское по фужерам, доверительно спросил Болохова ротмистр. – Да, да, он уже не раз спрашивал меня, при каких обстоятельствах мы с вами познакомились.

Ни один мускул после этих слов не дрогнул на лице Болохова, будто бы ему было все равно.

– Делать вашему Одоевцеву нечего, – поморщился он.

Болохов улыбнулся.

– Это его работа… – сказал. – Однако честно вам признаюсь: я не в восторге от этого человека. Но, наверное, на этой работе только такие и нужны. Вот вас я бы ни за что не мог представить на его месте.

Болохов с благодарностью посмотрел на Шатурова. «Эх, знал бы ты, с кем имеешь дело, вот бы удивился. Нет, друг мой любезный, внешность всегда обманчива. Часто бывает, что под маской доброты скрывается злой умысел. А мы привыкли верить всем, потому нам так часто и не везет в жизни».

– Бытие, говорят материалисты, определяет сознание, – философски заметил он. – Наверное, если бы Одоевцев занимался чем-то другим, он бы и вел себя по-другому.

– Вероятно, так, – согласился ротмистр.

– Вы это о ком говорите? – поинтересовался Карсавин, закусывая шампанское шоколадной конфетой.

– Да есть тут один тип, – усмехнулся Шатуров. – Лично я не советовал бы вам попадать в поле его зрения. Замучает вопросами.

– Это уж точно, – проговорил Болохов.

– Ой, не люблю любопытных, – признался Карсавин. – От таких людей нужно подальше держаться.

– Да вот не получается! – подмигнув Александру, весело произнес ротмистр. – Это как в той пословице: заступи черту дверь, а он в окно.

Они потом еще долго о чем-то болтали. Где-то в первом часу ночи Шатуров, вынув карманные часы-луковицу и посмотрев на время, сказал:

– Ну что, друзья, зовем посошкового?

Выпив, ротмистр попросил швейцара поймать извозчика, после чего развез собутыльников по домам.

– Спасибо вам, Сергей Федорович, – прощаясь, сказал ротмистру Болохов. – Я давно не испытывал ничего подобного.

Он и в самом деле был благодарен Шатурову. Мало того, что тот принял участие в его судьбе, так он еще пытается каким-то образом скрасить его одиночество. В общем, неплохой человек, тогда зачем ему все эти политические трупы?.. Бросал бы их и уезжал в Россию. Пора бы уже смириться со всем – все равно ведь уже ничего не изменишь. Ну как же без родины? Без отеческих дымов? Вот и Лизу надо сагитировать, чтобы уезжала. Ей тоже не след на чужой земле прозябать. А тут они погибнут. Не от тоски, так от чужой пули. Они еще не знают, на что способен революционный гнев! Придет время, и все враги революции будут уничтожены. Об этом не устает говорить вождь большевиков товарищ Сталин.

 

1

На концерт Вертинского собрался, кажется, весь цвет местной русской эмиграции. Здесь были руководители белоэмигрантских организаций, крупные дельцы, институтские профессора, известные ученые, врачи. Были и представители местного бомонда – театральные артисты, музыканты, литераторы, художники.

За час до начала концерта Шатуров завел свой «форд» и отправился за Лизой, потом они заехали за Болоховым. После этого они все вместе отправились в центр, где находилось здание Коммерческого собрания. Это место было популярным у русских харбинцев. Здесь студенты любили устраивать свои балы, здесь же часто выступали различные артисты и поэты.

В фойе уже яблоку негде было упасть. Пахло дорогим парфюмом и начищенными ваксой офицерскими сапогами. Люди с нетерпением ждали, когда откроются двери концертного зала. Болохов давно не видел такого столпотворения, разве что на московских митингах, поэтому с любопытством наблюдал по сторонам. Вот мимо него, расталкивая всех локтями, прошмыгнул какой-то явно нетрезвый бородатый есаул, держа за руку пышногрудую чернобровую казачку. Мелькнули золотые генеральские эполеты. А это уже два солидных господина во фраках, взяв под руки своих задрапированных в черный панбархат дам, пытаются пробиться через частокол тел.

Подходили знакомые, здоровались, обменивались новостями. Лиза даже встретила здесь двух своих подруг по институту, которые пришли на концерт в сопровождении кавалеров, двух курсантов местного юнкерского училища. Неприятно удивило Болохова появление в собрании Бориса Карсавина, который тут же примкнул к их компании. Настроение подняла ему Лиза, которая познакомила его со своей подругой Варей Иевлевой, представив ее как местную поэтессу.

Это была довольно привлекательная молодая шатенка, одетая в скромное вечернее платье, грудь которой украшала большая брошь в виде цветка. Узнав, что Болохов лишь недавно покинул Россию, очень обрадовалась и засыпала его вопросами. Ему бы долго пришлось на них отвечать, если бы не ротмистр.

– Александр Петрович! – заметив в толпе знакомое лицо, неожиданно обратился он к нему. – Не хотите ли взглянуть на нашу местную достопримечательность?

Болохов с любопытством посмотрел туда, куда ему указывал ротмистр, и увидел невысокого худощавого молодого человека, одетого в модный твидовый костюм.

– Кто это? – спросил он ротмистра.

– Кто? А вы угадайте… Нет, я вижу, вам это не удастся сделать… Так вот, это и есть тот самый господин, который объявил себя вождем русских фашистов, – с некоторым сарказмом проговорил Шатуров. – Мне этот человек неприятен, хотя… Вы слышали такое выражение «Враг моего врага – мой союзник»?..

Родзаевского Болохов представлял совершенно другим. Сильным, мужественным, таким, каким фашисты хотели видеть свой идеал. А этот что?.. Как говорится, и посмотреть-то не на что. Впрочем, Муссолини тоже не похож на героя, а такой террор учинил в своей стране – жутко подумать!

Он хотел получше рассмотреть лицо этого человека, но того постоянно кто-то загораживал, и только когда открыли зрительный зал и толпа немного схлынула, у Александра появилась возможность некоторое время понаблюдать за ним.

Как оказалось, Родзаевский пришел на концерт не один – с ним была целая компания молодых людей. Они стояли прямо посреди фойе и о чем-то громко разговаривали. Среди них был и Жорж Лиманский, который, заметив Лизу, помахал ей рукой.

– Иди сюда, Жорж! – по-ребячьи непосредственно позвала она его.

Тот что-то сказал своему вожаку – будто бы просил разрешения ненадолго отлучиться, – и только после этого оставил своих товарищей.

– Добрый вечер, господа! – поприветствовал он Лизиных спутников и уже хотел, было, завести разговор с девушкой, когда вдруг услышал голос Шатурова.

– А что фашисты-то здесь забыли? – с издевкой спросил он парня. – Ведь вы же заявляете, что не признаете современное искусство…

Эти слова нисколько не смутили Лиманского.

– Все, что русское, нам небезразлично, – ответил он. – Вертинский доказал, что он истинно русский патриот.

– Да что вы говорите! – продолжал издеваться Шатуров. – А как же тогда вот это: «В бананово-лимонном Сингапуре…»? – негромко пропел он, при этом неплохо скопировав артиста. – Это ведь не про нашу родину.

Жорж хмыкнул.

– Это все ерунда! – бросил он. – Петь можно про что угодно – главное, чтобы душа болела о родине. Кстати, господа, не хотите ли познакомиться с моим шефом? – он кивком головы указал туда, где стояли его товарищи.

– Нет уж, увольте! – усмехнулся Шатуров. – Мне достаточно того, что я знаю о нем.

– А ты, Лиза?

– И она не пойдет, – вместо нее ответил ротмистр. – Еще не хватало, чтобы я отпустил ее в клетку с тиграми.

Он как-то криво улыбнулся, и было понятно, что он имел в виду. Несмотря на то, что молодые фашисты были их соратниками в борьбе против большевиков, они преследовали сугубо свои цели. Во-первых, у них и в мыслях не было, чтобы возродить в России монархию, во-вторых, они были нетерпимы к иноверцам, не в меру жестоки и коварны. Для них главным было поставить во главе государства диктатора с неограниченными правами и насадить повсюду фашистскую идеологию. Да, они готовы идти вместе, но только до тех пор, пока в России не падет советская власть, а потом они попытаются уничтожить и всех своих союзников. Так что с этими фашистами нужно было держать ухо востро.

– И вы, конечно, не пожелаете оставить своих спутников?.. – обратился Жорж к Болохову.

Тот развел руками. Дескать, я не знаю, право… На самом же деле он понимал, что это был редкий случай, чтобы лично познакомиться с лидером русских фашистов в Харбине. Ведь следующей целью для него может стать именно он. Значит, уже сейчас нужно попытаться втереться к нему в доверие.

Перед тем как отправиться в Маньчжурию, Болохов просмотрел кучу всяких документов, среди которых нашлось место и для биографии Родзаевского.

Если ему не изменяет память, этого человека зовут Константином Владимировичем. Родился он в 1907 году в городе Благовещенске Амурской области в семье нотариуса Родзаевского Владимира Ивановича, 1884 года рождения, человека, как было сказано в документе, с недостаточно четкой политической ориентацией, ничем себя не проявившего как в дореволюционной жизни, так и в период острой классовой борьбы и Гражданской войны на Амуре.

2 сентября 1928 года, оставшись без работы, вместе с младшим сыном Владимиром и племянником отец нелегально ушел в Китай, оставив в Благовещенске жену Надежду Михайловну и двух своих дочерей.

А за три года до этого, в 1925 году, покинул Советский Союз Константин, поступив в Харбине на Юридический факультет, откуда его однажды чуть было не выгнали за то, что он подделал подписи преподавателей в зачетной книжке. Дело уладили сотрудники японской военной миссии, которые оказывали все большее и большее влияние на жизнь русской эмиграции. Именно тогда японцы и обратили на него внимание: человек, способный на нечестный поступок, – прекрасная находка для разведчиков. А этот был не только крайне амбициозен, но еще и любил деньги. Однажды, решив разбогатеть, Родзаевский со своим товарищем по фамилии Василенко устроил лотерею, которая закончилась громким скандалом. И снова на помощь пришли японцы. Скорее всего, именно они и подбросили ему идею создать русскую фашистскую организацию, где главной приманкой для людей, оставшихся без Родины, была бы мысль о возвращении в Россию, а еще не знающий границ патриотизм, который живет в сердце каждого русского.

В данное время, продолжает листать в памяти биографию Родзаевского Болохов, Константин учится на последнем курсе Юридического факультета и активно сотрудничает с газетами «Российское слово», «Русские ведомости», «Заря», «Харбинское время» и другими белоэмигрантскими изданиями. Среди своего окружения слывет человеком, не лишенным аскетизма. О нем так и говорят: абсолютно не пьет, не курит, фокстрота не танцует. Лидер «Союза национальных синдикатов русских рабочих фашистов», чей девиз: «Бог, нация, труд».

Вот, кажется, и все… Хотя нет… Известно, что Родзаевский стремится объединить все зарубежные русские фашистские организации и стать лидером движения. В настоящее время поддерживает связь с лидером российской фашистской организации в Америке неким Анастасием Вонсянским, женатым на еврейке по происхождению, вдове американского миллионера Пульмана, располагающей значительными денежными средствами. Считает возможным в ближайшее время преобразовать свою организацию в Русскую фашистскую партию, которая должна стать авангардом отбора активной эмиграции для борьбы с большевизмом. Конечной целью для себя он и его соратники избрали освобождение красной России от коммунистов и образование русской фашистской республики.

И вот еще… По мнению аналитиков советской разведки, Родзаевского нельзя было назвать бездарным человеком. Обладая широким кругозором, а главное – даром красноречия и умением увлечь людей своими идеями, он быстро приобрел себе сторонников среди тех, кто мечтал вернуться в Россию на белом коне. Интриги, сплетни, доносы, соперничество – вот та атмосфера, которая царила в организации русских фашистов, где японская разведка вербовала для себя кадры.

Жорж вывел его из задумчивости.

– Ну так как, господин Болохов? Вы же, помнится, на дне рождения Елизаветы Владимировны с интересом восприняли мое предложение познакомиться с идеями нашего движения. И вот сейчас я могу представить вас самому Родзаевскому. Или вы против? – спросил он.

Александр сделал вид, что он в растерянности.

– Да я, собственно… – замялся он и посмотрел на своих спутников.

– Коль есть желание – идите, – сказал ему ротмистр. – А потом расскажете, что вам говорил этот фашистский идеолог.

– Вы думаете?.. – как-то неуверенно произнес Болохов. И тут же: – А что, я люблю знакомиться с новыми людьми! – сказал он и отправился вслед за Лиманским.

Родзаевский встретил знакомого Жоржа приветливой улыбкой.

– Наслышан, наслышан о вас… – сказал он, давая понять, что у их организации везде есть свои глаза и уши. Но Болохов-то знал, чьих это рук дело, потому невольно устремил свой взгляд на Лиманского. – Значит, служите в РОВСе? – спросил Родзаевский.

Голос у него спокойный, ровный, однако в нем постоянно присутствовала некая нервинка. Кажется, вот сейчас у него сменится настроение, и он на пример Муссолини начнет, бешено жестикулируя руками, сыпать цитатами из фашистских талмудов.

Болохов покачал головой.

– У вас несколько неверная информация, – заметил он. – Видите ли, я художник, и в РОВСе мне просто выделили мастерскую, – пояснил он.

– Вот как? – поднял брови Константин. – Наверное, всяких там генералов престарелых рисуете? Но это все нафталин! Скоро вам начнут заказывать иные портреты.

«Не твой ли?» – подумал Александр, но вслух сказал другое:

– Возможно, и так…

– Да не возможно, а точно! – громко произнес Константин. – Скоро весь мир услышит о новых русских героях. Вот попомните мои слова!.. – Он сделал паузу, чтобы собеседник переварил его слова. – Ну а вам я советую бросить этих всех «бывших» и вступить в нашу организацию, – неожиданно предложил он. – За нами будущее. А эти… – Он обвел глазами фойе. – Эти все нужны нам постольку-поскольку… Придет время – и они станут прислуживать нам. Ну а коль не станут…

Он многозначительно посмотрел на своих товарищей, вызвав у них дружный смех.

Они еще о чем-то немного поболтали, после чего Болохов решил вернуться к своей компании.

Оказывается, пока он отсутствовал, к ним присоединился начальник контрразведки РОВСа Одоевцев. Тот пришел в собрание один, потому как, по слухам, жена у него осталась в России, а здесь он вел аскетический образ жизни. На сей раз он, как, впрочем, и ротмистр, предпочел военной форме вечерний цивильный костюм. Отведя Сергея Федоровича в сторонку, он вроде как пытался в чем-то убедить собеседника.

– Я вам говорю, ротмистр, что вы ошибаетесь! – долетела до слуха Болохова брошенная Одоевцевым фраза. Шатуров хотел ему что-то ответить, но в этот момент заметил приближавшегося к ним Болохова.

– Ладно, Юрий Анатольевич, об этом мы с вами позже поговорим, – сказал полковнику ротмистр, переключая все свое внимание на Александра. – Ну вот и наш уважаемый Александр Петрович! Как там у Пушкина?

Он улыбнулся и тут же: – Ну и какое впечатление произвел на вас наш главный фашист? – спросил он его.

– Я бы сказал, положительное, – ответил тот, не забыв кивком головы поприветствовать полковника.

– Вы не шутите? – удивленно посмотрел на него ротмистр.

– Нисколько! Этот человек достаточно умен и образован, при этом он люто ненавидит советскую власть… – заметил Болохов.

Он мельком взглянул на Одоевцева – хотел понять, какое впечатление на него произвело такое заявление. Но полковник был невозмутим.

– На словах все мы люто ненавидим Советы… – сказал он и как-то странно посмотрел на Александра. – А учинишь иному такому ненавистнику допрос с пристрастием – так он тут же и снимет с себя маску. Вам, случайно, не приходилось встречать таких людей? – спросил он его.

Болохов пожал плечами.

– Слава богу, пока нет…

– Ну-ну… – усмехнулся Одоевцев. – Кстати, господин Болохов… Я вам готовлю сюрприз… Вы говорили, что воевали в армии генерала Юденича? Так вот, на днях к нам из Шанхая приезжают два офицера – оба ваши однополчане. Надеюсь, вам будет с ними что вспомнить.

Он пристально смотрел в глаза собеседнику – будто бы пытался уловить его реакцию. Но у того, кажется, не дрогнул ни один мускул на лице. «Ой, блефуешь полковник», – подумал Болохов. А может, нет? Может, и в самом деле ты решил устроить мне проверку?

– Счастлив, если это и впрямь окажется кто-то из наших! – не теряя самообладания, произнес Александр. – А то я уже и надежду всякую потерял… Да, вы правы, это будет для меня настоящий сюрприз! Так что за мной коньяк… – улыбнувшись, подмигнул он Одоевцеву.

Тот хотел ему что-то сказать, но в этот момент из-за спины полковника показалось довольное лицо Карсавина. Тот уже, видно, успел сбегать в буфет и опрокинуть рюмку-другую коньяка.

– Господа, предлагаю после концерта всей компанией отправиться в ресторан! – громко произнес он. – С дамами я уже говорил – они не против.

– И мадмуазель Гридасова согласна? – машинально спросил Болохов.

– И она, и ее подруга…

– Ну тогда и разговора нет! – обрадовался ротмистр. – Может, и вы присоединитесь к нам? – ради приличия спросил он Одоевцева, наверняка зная, что тот откажется, сославшись на дела, но полковник с радостью принял его предложение. О, черт! – чуть не вырвалось у Шатурова. Чтобы скрыть огорчение, он решил переключить внимание полковника на Бориса. – Кстати, вы не знакомы? – обратился он к нему. – Нет? Тогда давайте я вас друг другу представлю… Карсавин, Борис… Я запамятовал, как вас по батюшке? – спросил он коммерсанта. – Платонович?.. Ну вот… Человек к нам из Аргентины приехал – будет торговать здесь вином. Так что прошу любить и жаловать… А это, – устремил он свой взгляд на полковника, – Юрий Анатольевич Одоевцев… Начальник контрразведки РОВСа. Вас не страшит такое знакомство? – улыбнувшись, посмотрел он на Карсавина.

Тот усмехнулся.

– Если бы я, Сергей Федорович, всего боялся, то давно бы умер от инфаркта, – сказал он. – И вообще мы же не в совдепии. Здесь мы все заодно…

Полковник пристально посмотрел на него, от чего у Бориса похолодело в груди. Тот будто бы в душу к нему заглянул.

– Очень рад… – коротко проговорил Одоевцев и протянул ему руку. – Так говорите, торгуете вином?

– Точно-с так… – подтвердил Карсавин. – Первая партия аргентинского вина уже на подходе.

– Но, однако же, вы русский? – произнес полковник. – А почему тогда Аргентина?

– Так ведь и вы русский, а живете, черт знает где… – усмехнулся Борис. – Все мы, господин Одоевцев, изгои, поэтому нам держаться друг друга надо. А вы вместо этого готовы всех подозревать… Вижу-вижу, как вы смотрите на людей – будто бы мысли их пытаетесь прочесть…

– Привычка… – нахмурил брови полковник. – Вот когда мы покончим с Советами, тогда…

Договорить ему помешал раздавшийся за его спиной чей-то радостный возглас.

– Сашка! Болохов!.. Ты ли это?..

Услышав свое имя, Александр замер. Черт! Да кто же это?.. Он стал медленно поворачиваться, стараясь не выдать волнения, но уже в следующую секунду глаза его заблестели, а лицо озарила счастливая улыбка. Да это же Аркашка Туманов! Спрятался за рыжей бородой и думает, я его не узнаю…

Они бросились другу к другу навстречу и по-мужски крепко обнялись. Все, кто был рядом, с любопытством и умилением наблюдали эту сцену. Даже у Одоевцева в эту минуту, казалось, ожило лицо, и он перестал хмуриться.

– Сашка! Родной!.. Вот не ожидал… Вот не ожидал… Живой! Слава Богу! А то я уже ненароком подумал… – Голос у Аркашки дрожал, и на глазах показались слезы.

– Черт лысый! А я и не знал, что ты в Харбине… – соврал Болохов. – Ходили слухи, что ты в Париже… – не выпуская Аркашку из своих объятий, говорил он.

– Да здесь я, здесь… А вот ты откуда взялся? Я слышал…

Болохов замер. Вот сейчас Туманов что-то ляпнет, и все, кто находится с ними рядом, узнают всю правду о нем. И тогда конец всему! Он попадет в руки к этому Одоевцеву. Вот уж тот обрадуется! Скажет: вот видите, меня не подвело чутье! Конечно, будут пытать. Но это все ерунда! Главная беда заключается в том, что он не выполнит задание партии.

Ему нужно было как-то заставить Аркашку замолчать, и он начал что-то вспоминать, о чем-то спрашивать, а то и просто молоть всякую чепуху. Говорил, а сам исподволь поглядывал на Одоевцева. Тот с интересом наблюдал за ними.

– Господин Болохов, а вы не желаете представить нам своего товарища? – неожиданно проговорил полковник.

«Сволочь!» – выругался про себя Александр. Теперь он когтями вцепится в Аркашку и не отпустит его до тех пор, пока не выудит из него все, что ему надо.

– Аркашка… Простите, Аркадий Туманов, – с неохотой высвобождаясь из объятий друга, представил он. – Мы с Сашей учились в Академии художеств…

– Похвально, – буркнул Одоевцев. – И при каких же обстоятельствах вы расстались? – забыв, в свою очередь, представиться, обратился он к Туманову.

– Так ведь революция началась! – находясь еще во власти чувств, улыбнулся тот. – Нашу академию закрыли, и все разбежались кто куда.

Полковник удовлетворенно кивнул.

– И куда же побежали вы? – спросил он.

– Я-то? Я на Дон… К генералу Деникину…

– Значит, воевали?

Аркашка вздохнул.

– Если это можно было назвать войной. Меня в первом же бою ранили. – Он показал шрам у левого виска. – В госпитале заболел тифом – на том все для меня и кончилось.

– И как же вы попали в Маньчжурию? – продолжил свой допрос Одоевцев. – Кстати, ничего, что я задаю вам такие вопросы? Просто интересно…

– Валяйте, я не гордый! – снова широко улыбнулся Аркадий. – Вы же полковник Одоевцев, так? – выказал он свою осведомленность. – Ну а вам по службе это положено.

Юрий Анатольевич не ожидал такого поворота событий, потому несколько растерялся. Но это длилось недолго.

– Так как же вы все-таки попали в эти края? – повторил он свой вопрос.

За эти годы Туманов заматерел, остепенился и уже не выглядел тем зеленым лягушонком, которого когда-то знал Александр. Отлежал парень на усу, теперь растит бородку, говорят о таких.

– А то вы не знаете! – произнес он.

– Я?.. – полковник стал всматриваться в его лицо. – Как вы сказали ваша фамилия? Туманов?..

– Так точно, господин полковник! – прозвучал по-военному ответ. – Мы же с вами уже встречались… Не помните? После того, как в двадцать пятом мы с группой советских художников отказались возвращаться домой, вы были одним из первых, кто тогда поздравил нас.

Ну вот, Аркашка и подтвердил слова Алешки Мальчикова. Получается, он сам захотел здесь остаться. А ведь Болохов до конца в это не верил. Думал, что все это происки врагов.

Однако нужно было скрывать свои чувства. Поэтому Болохов сделал вид, что ничего не понимает.

– Вы это о чем? – смотрел он то на Туманова, то на полковника.

– Я тебе потом все расскажу, – похлопал его по плечу Аркашка. – Кстати, ты что собрался делать после концерта?

– Мы идем всей компанией в ресторан, – обвел Александр взглядом спутников. – И ты можешь к нам присоединиться.

«Кажется, пронесло», – облегченно вздохнул он. Наконец-то этот Одоевцев угомонился. Но стоило ему только подумать так, как тот вдруг снова обратился к Туманову:

– Так что вы там слышали?..

Тот удивленно посмотрел на него.

– Я не понимаю вас, господин полковник… – ответил Аркашка.

– Ну вы же сказали: «Я слышал…» – напомнил ему Одоевцев. – Однако господин Болохов перебил вас. Не знаю, намеренно он это сделал, нет ли, однако же, он не дал вам договорить. А между тем вам важно было подтвердить одну важную для вас информацию… Итак, вы слышали… Что вы слышали?

– Ах, вот вы о чем! – наконец вспомнил Аркадий, заставив тем самым Болохова вздрогнуть.

«Ну все, – подумал он, – я пропал. Туманову что-то известно о его связях с большевиками. Более того, кто-то мог ему рассказать о его работе в ЧК».

– Да, именно об этом… – многозначительно проговорил Одоевцев, как будто намеренно пытался подвести его к нужной мысли.

– Сань, это правда, что ты после революции сразу же сбежал за границу? – спросил он друга.

Уф! А я-то решил… – Болохов с благодарностью посмотрел на Аркашку.

– У тебя неверные сведения, – сказал он. – Перед тем, как уйти за границу, я несколько месяцев воевал в армии генерала Юденича.

– Вот как? – удивился Туманов. – Ладно, после обо всем поговорим… Слышите? Третий звонок прозвучал – сейчас двери закроют. Надо идти занимать свои места.

С этими словами он подхватил под руку друга, и они отправились в зал. Следом за ними последовали и остальные.

 

2

Однако сидеть друзьям пришлось в разных концах зала, что немало огорчило Болохова. Радовало только то, что рядом не было Одоевцева с Карсавиным. Варю же Шатуров усадил на свое место в первом ряду, а сам устроился на приставном стуле. После некоторой рокировки Александр в конце концов оказался в окружении двух дам, что одновременно смущало его и вызывало невероятное чувство восторга.

…Зрителей не заставили долго ждать. Поднялся занавес, и все увидели в глубине сцены седого аккомпаниатора за черным роялем. Он наигрывал какую-то мелодию. Неожиданно из-за кулисы показался высокий господин в костюме Печального Пьеро. Вертинский! В своем обычном образе… Публика встретила его бурными аплодисментами. Он начал петь. Пел он необычно, постоянно грассируя, что непривычному к такому пению человеку могло показать странным. Болохову раньше не приходилось бывать на концертах Вертинского, и он стал внимательно слушать его, пытаясь понять, за что же его так любят эмигранты. Может, за голос? Но голоса как такового у того не было – он пел больше душой. Может, в этой душе и вся причина? Или в музыке? А может, в этих каламбурных текстах?

Но нет, здесь что-то другое. Вертинский, скорее всего, заражал зрителей острой ностальгией, отчего они уходили с концерта чуточку подавленные и одновременно преисполненные надеждой.

– Как вам понравился Александр Николаевич? – когда они выходили из зала, спросила Болохова Лиза.

– Замечательно! – ответил он, не желая разочаровывать девушку. Ведь та была без ума от Вертинского. Впрочем, ничего плохого он не мог сказать о концерте, только ему не совсем понравилась эта вычурная жестикуляция больших белых ладоней певца и обильный макияж на его лице. Это, на его взгляд, выглядело как-то не по-мужски.

Чтобы не толкаться, Шатуров предложил подождать, пока схлынет толпа. Вскоре к ним присоединились и Карсавин с Одоевцевым. Не было только Аркадия, который, видимо, вышел раньше и теперь дожидался их на улице.

– Боже мой, да это же Ларисса Андерсен! – увидев в толпе знакомое лицо, радостно воскликнула вдруг Лиза.

– Ларисса? О, она мне так нужна! Где?.. Где ты ее видишь? – спросила Иевлева, но та уже сама спешила Варе навстречу.

Поэтессы обнялись. Подошла Лиза и сделала книксен.

– Лизонька, и вы здесь? – узнала известную студенческую заводилу и свою почитательницу Андерсен.

– Да, я пришла с друзьями… Давайте я вас с ними познакомлю… – И она по очереди представила ей своих спутников.

Болохов уже кое-что знал о Лариссе. О ней ему рассказала Лиза, которая, когда у нее выдавалась свободная минутка, всегда спешила к Александру в мастерскую. Она была без ума от этой поэтессы, называя ее местной Ахматовой. Однажды даже принесла ему отпечатанные на машинке стихи Андерсен, которые он на досуге с интересом просмотрел. Одно из них он даже запомнил наизусть.

«Прекрасные стихи», – думал Болохов. Эта Андерсен и впрямь талантлива, однако в Советском Союзе о ней совершенно ничего не знают. Как не знают и о других одаренных литераторах, живущих за рубежом. И это понятно: они не приняли революцию, поэтому партия боится, что их произведения могут повлиять на умы советских людей. Ведь известно, что народ чаще прислушивается к сочинителям, чем к вождям. Оттого и не любят вожди этих книжных пророков.

«Ларисса Андерсен… Откуда эти два “с” в ее имени?» – думал Болохов, с интересом разглядывая свою новую знакомую, которая, отойдя с Иевлевой в сторонку, о чем-то живо и непринужденно беседовала с ней. Это что, признак манерности или претензия на «принцессность»? Однако, по словам той же Лизы, так ее записали в метрике. Так ее звали теперь и друзья, поэты дальневосточного русского Парнаса, обосновавшиеся после большевистской революции в Китае.

Как только ее ни величали здесь: и белой яблонькой, и прекрасным печальным цветком, и «черным» ангелом, и музой. Кто-то даже называл ее Сольвейг… В нее были поголовно влюблены все здешние поэты и не только они.

Да, Лиза нисколько не преувеличивала: Ларисса была очень красива. Синие-пресиние глаза, темные волосы, чистый овал лица, врожденная грация и пластика. Каждый жест ее изящен и закончен – будто бы отрепетирован.

Лиза сказала, что она божественно танцует, потому что хореографии ее учила не кто-нибудь, а воспитанница школы Петипа Лидия Карловна Дроздова, которая принадлежала к императорской фамилии.

Что делают здесь, на чужбине, эти прекрасные талантливые люди? – спросил себя Болохов. Ведь с их исходом Россия лишилась чего-то очень важного. Как можно жить без того же Бунина, без Куприна, без Шаляпина, Горького?.. Даже Мариинский в полном составе бежал за границу. И это лишь малая толика того, что было потеряно. Навсегда ли? «Если навсегда, то история нам этого не простит, – думает Александр. – Сейчас партия пытается воспитать всем этим людям замену, но получится ли? Для этого ведь нужна некая преемственность, должны быть люди, у которых можно поучиться. А если их нет?..»

– Я собралась идти к Александру Николаевичу… Мы с ним старые знакомые, – услышал вдруг Болохов голос Лариссы. – Ты не хочешь составить мне компанию? – спросила она Варю.

Та сказала, что и рада бы пойти, однако не может бросить своих спутников. И тогда Андерсен предложила и остальным последовать за ней.

Уборная артиста находилась прямо за сценой.

– Лагисса? Вы?! – завидев Андерсен, с удивлением произнес Вертинский.

Он уже успел сбросить фрак и облачиться в длинный шелковый халат с большими болтающимися кистями от пояса. Вокруг него, словно стайка преданных собачонок, крутились поклонницы, постоянно заглядывая ему в глаза и без конца щебеча:

– О, Александр Николаевич!.. О, Александр Николаевич!..

– Я не одна, – сказала Андерсен, указывая на спутников. – Примете?

– Лагисса, ну когда же я вам в чем отказывал? – сказал Вертинский. – Давайте, пгедставляйте мне своих товагищей.

Но Андерсен плохо запомнила, кто есть кто, поэтому каждый представлялся сам. Увы, на Вертинского не произвели впечатления ни фамилии новых знакомых, ни их звания, оттого все это время взгляд его был отрешенным и скучающим. Оживился он только тогда, когда очередь дошла до светловолосого молодого господина, назвавшегося Болоховым, который, как выяснилось, лишь недавно прибыл из России.

– Ну и как там в Госсии? – снисходительно взглянув на Александра и как бы с высоты своего величия протягивая ему два пальца, произнес он. – Большевики сильно звегствуют?

Болохову не нравились его куртуазные манеры, но что поделаешь – перед ним тот, кем восхищалось все русское зарубежье, по сути, великий артист. Да что там – бог, которому поклонялись миллионы.

– Есть такое дело, – коротко произнес Александр.

– И что, меня бы они тоже агестовали, если бы я туда пгиехал? – поинтересовался артист.

Болохов пожал плечами, после чего он стал уже неинтересен Вертинскому, который переключился на Лизу. Он наговорил ей кучу комплиментов, что страшно смутило ее.

В уборной Вертинского они задержались недолго. Артист устал и жаждал покоя.

Счастливые и оживленные выходили они из собрания. Еще бы, им довелось поговорить с самим Вертинским!

– Мы идем в ресторан – вы не составите нам компанию? – спросил Лариссу Карсавин.

Она стала говорить о том, что ее ждут какие-то неотложные дела, но тут на помощь Борису пришли Лиза с Варей, которым удалось-таки уговорить Андерсен. Мужчины были в восторге. Ну как же! Они будут ужинать с самой Лариссой. Да история не простила бы им, если бы они не воспользовались таким редким случаем.

Было начало одиннадцатого, когда они покинули здание собрания. Ранняя осень. Зябко. Тускло горели уличные фонари. Метались по сторонам чьи-то похожие на призраки тени. Из глубины кварталов звучали глухие тревожные голоса. Эту тревогу усиливал ветер, раскачивавший верхушки высоких деревьев.

А еще пару часов назад картина была совсем иная. Вместо одиноких прохожих – плывшие вдоль широких тротуаров густые толпы народа; гудели автомобильные гудки, шли переполненные автобусы; лавируя между машинами, бежали кули, перевозя в легких двухколесных рикшах толстых купчих и размалеванных проституток; здесь же носильщики с мокрыми от пота спинами и коромыслами на плечах тащили набитые чем-то тяжелые корзины.

– А где же ваш друг? – выйдя из собрания, спросил Болохова полковник.

– Не знаю, – пожал тот плечами. – Мы договорились встретиться после концерта… Видно, домой ушел, – огорченно произнес он, и тут же вдруг улыбка озарила его лицо. – Да вот же он! – заметив спешившего к ним Аркашку, воскликнул Александр.

Решено было ехать в ресторан отеля «Модерн». Там всегда собиралась интересная публика, а, кроме того, там хорошо готовили утку «по-пекински». Чтобы не застудить одетых в легкие демисезонные пальто дам, их отправили первыми на шатуровском «форде». Следом, взяв такси, добрались до места и остальные.

Ресторан, как всегда, был полон. Несмотря на верхнее освещение, на столах горели лампы, создавая комфорт и уют.

Улучив момент, когда вся компания отправилась в уборную, чтобы привести себя в порядок, Лиза, подхватив Болохова под руку, увела его в темный закуток, сказав, что хочет поговорить с ним.

– Саша!.. Милый! Пойми, я так больше не могу… – когда они остались одни, бросилась она к нему на шею. – Нельзя держать Сергея Федоровича в неведении. Сегодня же я все расскажу ему о нас. Он умный, он добрый… Он поймет… Во всяком случае, так будет честнее.

Болохов напрягся. «Неужто она и впрямь потеряла голову?» – подумал. Да, она нравится ему, и в другом месте и при других обстоятельствах он был бы счастлив, если бы его полюбила такая девушка. Но сейчас его голова забита другим. Сейчас главное для него – это задание Центра. Тогда какая может быть любовь? Хотя взять вот так и порвать все отношения с Лизой он не вправе. Кто же тогда будет снабжать его нужной информацией? А через руки этой девушки каждый день проходят десятки секретных документов. Вот только хорошо ли использовать вслепую человека, который любит тебя? Наверное, он поступает мерзко, но такова судьба разведчика, для которого, как им говорили в спецшколе ОГПУ, не существует моральных преград. Но ведь это же нонсенс! Коль нет морали – нет человека. Так можно в конце концов превратиться и в зверя. Тогда что это за жизнь, когда вместо того, чтобы совершенствовать свою душу, ты обязан губить ее? Но партия говорит другое: главное для большевика – это идея, которой он обязан всецело подчинить себя. Получается, она призывает выхолостить из себя все человеческое?.. Тогда что, назад, в пещерный век? Но ведь это противоречит всем законам эволюции.

Такие мысли посещали Болохова все чаще и чаще. В нем боролись как бы два разных человека. Один из них готов идти за большевиками до конца, другой же все больше и больше сомневался в правильности выбранного большевиками пути. Это заставляло его непомерно страдать. Казалось бы, пока не поздно, – брось все и беги, куда глаза глядят, но он отравлен революцией. Я – Виргилий, будто бы говорит она ему, и я проведу тебя через все круги ада. Да, да, она его просто не отпускает от себя. Вцепилась в горло и держит, держит… Наверное, прав был Достоевский, а следом и Розанов, повторивший его мысль, что трагедия русского характера заключается в том, что русский человек радеет не за себя, а за все человечество. Вот и Болохов еще в юности решил целиком посвятить себя борьбе за освобождение всех трудящихся мира. Только теперь он взрослый человек и кое-что понимает иначе…

– Лиза, я думаю, еще не время нам открываться Сергею Федоровичу, – говорил он, прижимая девушку к себе.

Как же чудно пахнут ее волосы! И вся она такая нежная и трепетная, словно весенний подснежник. Болохов ловил себя на мысли, что Лиза – это именно та женщина, которая ему нужна. Только им никогда не быть вместе. Да она с ума сойдет, узнав, кто он есть на самом деле. Возненавидит, проклянет… Он даже представил, с каким ужасом и презрением она посмотрела бы ему в глаза, узнав всю правду.

– Но почему не время? – не понимала Лиза. – Как раз время… Я же должна что-то предпринять. А то все думают, что я невеста Сергея Федоровича. Но мне противно, понимаете, Саша? Противно! Ведь я же люблю вас…

– Позже, Лиза, позже, – пытаясь освободиться из ее объятий, сказал Болохов.

– Но почему? Почему?.. Нельзя же так… Человек надеется, уже думает о свадьбе, а я… Нет, нет, я больше не могу его обманывать! – воскликнула Лиза.

Болохов испуганно смотрел по сторонам – не услышал ли кто ее? Не дай бог, дойдет до Шатурова. Тогда прощай и РОВС и все остальное. Он должен, должен убедить девушку, чтобы она не спешила. А вот ему, как видно, уже пора и поспешить. Лиза ведь все равно когда-то захочет объясниться с ротмистром, так что до этого времени нужно что-то придумать. Она говорила, что совещание с участием лидеров местных антисоветских организаций, которое он давно и с нетерпением ждет, состоится на будущей неделе. Сегодня же он позвонит связному и напомнит о бомбе. А еще нужно на всякий случай обеспечить себе отход. Ведь за терактом обязательно последуют разборки. И тут уж люди Одоевцева не упустят возможности, чтобы учинить ему допрос с пристрастием. Это было бы странно, если бы они не занесли его в свой «черный» список.

– Послушай, Лизонька, а может, Сергей Федорович именно тот человек, который тебе нужен? – неожиданно произнес Александр. – Я понимаю, ты не любишь его, но ведь говорят же: стерпится-слюбится…

Она опешила.

– Да о чем вы, Саша?! – испуганно посмотрела на него, и он увидел, каким вдруг бледным стало ее лицо. – Мне нужны только вы!.. – От волнения ей не хватало воздуха. – Только вы!.. Теперь я понимаю, кто тогда ко мне приходил во сне…

И она рассказала Болохову о своих рождественских гаданиях.

«Вечерком под Рождество девушки гадали, за ворота башмачок девушки бросали», – вспомнил вдруг Александр и улыбнулся.

– Вы, Саша, это были вы!

Глаза ее покрылись влагой.

– Глупенькая… – погладил он ее по голове. – Ну разве можно верить во всякую чепуху?

– Но ведь это же было, было! – не отступала Лиза.

Болохов поцеловал ее в лоб.

– Ну хорошо. Коль хочешь – объясняйся с ротмистром. Только прошу тебя: не делай это сегодня. Ты же видишь: люди пришли отдохнуть, повеселиться… Неужели ты хочешь испортить им настроение? Ведь Шатуров просто так не сдастся. Еще чего доброго стрельбу откроет… Тогда какое уж веселье?.. Ну, ты согласна?.. – Он внимательно посмотрел в Лизины глаза, пытаясь понять, что у нее в душе, но они были скрыты за пеленой слез. Ему жалко стало девушку. – Давай договоримся так: ты не предпринимаешь никаких действий до тех пор, пока я сам тебя об этом не попрошу. Идет?..

Она порывисто вздохнула.

– Пусть будет по-вашему…

Весь вечер она была задумчива и молчалива. И как Шатуров ни пытался ее развеселить, сделать этого не смог. «Что с ней? – думал он. – Неужели на нее так подействовал Вертинский? Впрочем, после его концерта многие выходили с заплаканными глазами. Ведь что бы он ни пел, он пел о далекой родине, куда все они хотели вернуться».

– Вы бы, Александр Петрович, к госпоже Иевлевой присмотрелись, – еще когда они садились за стол, шепнул Болохову ротмистр. – Штучка, доложу я вам, не простая, но довольно соблазнительная, – подмигнул он ему. – Уверен, у вас получится…

Но за Варей приударил рыжебородый Аркашка, тогда как Болохов вел себя со всеми дамами ровно; за столом шутил, смеялся, а когда заиграл джаз, то стал по очереди приглашать на танец то Варю, то Лариссу. А вот с Лизой было сложнее – ее Шатуров ни на минуту не отпускал от себя. Если танцевал, то только с ней. Когда же ее пытался пригласить кто-то другой, он хмурился и, ни слова не говоря, брал девушку под руку и уводил на танцевальный пятачок. То ли чутье ему что-то подсказывало, то ли, как всякого жениха, его просто мучила ревность.

Тем не менее он казался необыкновенно счастливым. Видимо, оттого, что он уже жил в предвкушении свадьбы. В такие минуты всегда хочется чего-то особенного. Вот и выбор ресторана, – а это он предложил спутникам отправиться в «Модерн», – был сегодня не случайным. Здесь всегда собиралась изысканная публика, и вообще все здесь напоминало ему Питер. И это торжественное убранство зала, и хрустальный перелив массивных люстр над головой, и дорогие тяжелые портьеры на окнах, и лампы с абажурами, что стояли на каждом столе. Даже дым сигарет и веселый звон бокалов был здесь особый… Это ощущение чего-то родного усиливалось тем, что вокруг было много знакомых лиц. Люди то и дело подходили к ним, чтобы выказать им свое почтение. Бывало, являлись целой компанией с шампанским, придавая застолью особое настроение. Чиновники, купцы, военные, артисты… Кого тут только не было! Шум, смех, громкие речи… Запах хмельного, пищи и табака щекотал ноздри и веселил душу.

Однажды, когда вся компания в очередной раз отправилась в фойе, чтобы подышать свежим воздухом, Болохова остановил какой-то человек азиатской наружности и сказал ему, что его хочет видеть господин Наямото.

Наямото, Наямото… – стал вспоминать Александр. Уж не тот ли это японец, которого он видел несколько месяцев назад в приемной руководителя РОВСа? Но что ему нужно?

Человек с азиатской внешностью провел его в отдельный кабинет, поклонился сидевшему за столом господину, в котором Болохов тут же узнал своего «старого знакомого», и вышел.

– Да вы садитесь, господин Болохов, – указал на кресло рядом с собой Наямото-сан. – Садитесь…

Александр настороженно посмотрел на него.

– Откуда вам известна моя фамилия? – спросил он японца.

Тот улыбнулся, обнажив два ряда мелких крысиных зубов.

– У меня такая профессия, чтобы все знать, – заявил он.

Болохов сел, но сделал это без всякого удовольствия.

– Итак, я вас слушаю.

Японец усмехнулся.

– Это я вас хочу послушать, Александр Петрович… – сказал он. – Скажите, сколько времени вы находитесь в Харбине? Месяц? Два? Три?.. А почему же до сих пор не пришли к нам? Я имею в виду японскую миссию в Харбине. Вам же, кажется, было приказано сразу по приезде в город посетить нас. Или я ошибаюсь?

Болохова возмутил тон, которым с ним говорил японец. «Сволочь! – заскрипел он зубами. – Ишь, “вам приказано”… Я б тебе показал кузькину мать, будь мы в другом месте». Вслух же сказал другое:

– Я в самом деле виноват, Наямото-сан, – произнес он. – Понимаете, закрутился. Пока искал работу, пока то, се – и время пролетело.

Японец вдруг понимающе кивнул ему и миролюбиво улыбнулся.

– Ну хорошо, хорошо… На первый раз я вас прощаю. Но больше вы так не поступайте. Учтите, мы люди серьезные и не потерпим, чтобы нас водили за нос…

– Да что вы все… – хотел возмутиться Болохов, но японец тут же остановил его.

– Довольно, тема закрыта, – сказал он. – А сейчас слушайте меня и запоминайте: завтра ровно в восемь часов вечера я вас жду в этом самом кабине. Будет очень серьезный разговор… – Он сделал паузу, давая возможность собеседнику обдумать его слова. – Я живу в отеле и каждый вечер спускаюсь сюда поужинать, – пояснил он. – Так что при случае вам будет нетрудно найти меня. А сейчас я не смею вас задерживать. Вы, кажется, пришли с друзьями? Вот и идите к ним.

Но то был не последний сюрприз, который ожидал Болохова в этот вечер. Возвратившись после ресторана к себе, он неожиданно нашел в кармане своего пиджака записку. «Болохов, – несколько фамильярно обращался кто-то к нему, – вы в опасности. Одоевцев предпримет все, чтобы разоблачить вас. Избавьтесь от него».

Александр остолбенел. «Что это, шантаж? – подумал он. – Или же записку писал тот, кто желает ему добра? Но тогда кто он?»

Александр начал перебирать в уме всех, с кем общался накануне, но никто из этих людей, на его взгляд, не имел никакого отношения к подметному письму. «И все-таки кто-то же это сделал!» – упав без сил на кровать, подумал он. То приятное, что он испытал в этот вечер, познакомившись с массой интересных людей, тут же отошло на второй план. Не волновала уже и Лиза. Все, о чем он мог думать, содержалось лишь в коротком вопросе: что же делать?

 

1

А где-то дня через два все местные газеты вышли с сенсационной новостью: убит полковник Одоевцев.

– Вы уже знаете?.. – забежав к Болохову в мастерскую, чужим голосом спросил его Шатуров.

– Нет… А что случилось? – ответил Александр.

Он и в самом деле ничего не знал. Утром газет он не покупал, чтобы они не отвлекали его от работы, – только вечером.

– Юрия Анатольевича… Полковника Одоевцева застрелили…

Болохова эта новость одновременно и обрадовала и удивила. Как?.. Да кто же это его?..

– Уму непостижимо! – сделал он скорбное лицо. – Вот так, был человек – и нет его… Не знаете, убийцу поймали? – спросил он ротмистра.

Тот покачал головой.

– К сожалению… – тяжело вздохнул он. – Но господа из отдела контрразведки уверяют, что убийство это не случайное. Кто-то действовал намеренно и наверняка… Так поступают профессиональные убийцы. – Он снова тяжело вздохнул. – В двух шагах от дома – надо же! Значит, убийца знал, где живет Одоевцев… Где жил, – поправил он себя. – Вам, случайно, неизвестен был его адрес? – зачем-то спросил он Александра.

– Нет. Мне это было без надобности…

Тот же вопрос, с которым к нему обратился ротмистр, ему задали утром следующего дня в отделе контрразведки, куда его привели под конвоем.

Их было трое: мордастый офицер, сидевший за массивным дубовым столом, и находившиеся за его спиной этаких два дюжих бородатых подхорунжих. Из них он знал только первого. Это был заместитель начальника контрразведки штабс-капитан Шульженко.

– Присаживайтесь, – указывая на стул, стоявший напротив, сказал он Болохову. Тот сел, оказавшись лицом к лицу с контрразведчиком. – Я надеюсь, вы догадывались о том, что находитесь у нас под подозрением? – с места в карьер начал он.

– Безусловно… – попытался улыбнуться Болохов. Он заметно волновался, хотя и старался держаться бодрячком. Понимал, что его привели сюда не для светской беседы. – Господин Одоевцев даже не скрывал этого…

– Господин полковник убит – вы об этом знаете? – глядя ему прямо в глаза, спросил штабс-капитан.

– Да, конечно… – ответил Болохов. – Весь город об этом только и говорит.

– Кстати, когда вы в последний раз видели полковника? – Взгляд у Шульженко тяжелый, пугающий.

Болохов задумался.

– Третьего дня мы вместе были на концерте… Потом был ужин в ресторане.

– Он вам что-нибудь говорил?

Болохов пожал плечами.

– Нас была целая компания, поэтому говорить с каждым в отдельности он вряд ли мог, – пояснил Александр.

– Значит, вы хотите сказать, что лично с вами он ни о чем не говорил?

Болохов сделал вид, что пытается что-то вспомнить.

– Нет, – покачал он головой. – Было шумно… В общем, я не помню.

Шульженко нахмурил брови.

– А разве он не говорил вам, что готовит вам сюрприз?

– Вы это о чем? – не понял Болохов.

– А все о том же! – стукнул кулаком по столу Шульженко. Кулак у него был огромный, как, впрочем, и он сам, потому грохот получился отменный.

Болохов понял, что хозяева кабинета настроены решительно.

– Да… да… вспомнил, – неожиданно спохватился он. – Но это было до того, как мы пошли в ресторан. Полковник сказал, что со дня на день ждет каких-то господ, с которыми мне будет приятно встретиться. Об этом вы хотите услышать?

Шульженко даже порозовел от удовольствия.

– А, значит, вы все-таки не забыли!.. – радостно прогудел он. – Ну, конечно, как такое забудешь? Вы ж только об этом потом и думали. Вот и надумали… – Он усмехнулся. – Говорите прямо: вы убили полковника?

Болохов выпучил на него глаза.

– Да окститесь, господин хороший! Не было у меня надобности его убивать. Мы ж еще не распили с ним коньяк, – пытался он разрядить обстановку.

– Какой еще коньяк? – не понимает Шульженко.

– А тот, который я пообещал выставить в случае, если и впрямь увижу кого-то из своих старых боевых товарищей, – объяснил Александр.

Штабс-капитан потер лоб – будто бы в надежде найти какие-то новые аргументы. Не найдя, побагровел и набычился.

– Значит, вы не признаете своей вины? – грозно взглянул он на Александра, и было видно, что дело движется к кульминации. Вот сейчас эти трое, не получив нужного ответа, набросятся на него и начнут ломать ему кости.

– Естественно, нет, – понимая, что выносит себе приговор, произнес Болохов. – Зачем же я буду наводить на себя напраслину? Меня, знаете ли, с детства учили не врать.

В следующий момент штабс-капитан подал знак и те двое, что находились за его спиной, подскочили к Александру и опрокинули вместе со стулом на пол.

– Сейчас он у нас заговорит! – прорычал один из казачков и с силой воткнул носок сапога ему в бок. Его примеру последовал и другой.

– Бейте его, ребята! – приказал Шульженко. – Бейте, пока не признается.

Надо было что-то предпринимать. Может, позвонить Намоято? – лихорадочно соображал Болохов.

– Стойте! – попытался остановить служивых Болохов. – Дайте мне возможность позвонить…

– Еще чего не хватало! – осклабился штабс-капитан. – Может, тебе еще и водочки налить?

– Это же в ваших интересах… – умоляюще смотрел на него Александр.

Шульженко криво усмехнулся.

– Это еще почему?

– А сами узнаете…

– Ну хорошо… Отпустите его, – приказал старшой. – Только я не понимаю, кому ты собрался звонить?.

– Вашим же друзьям, – вставая с пола и потирая ушибленный бок, проговорил Александр и направился к висевшему на стене телефонному аппарату. Подняв трубку и покрутив ручку магнето, он попросил барышню соединить его с отелем «Модерн»…

К огромной радости Болохова, японец оказался на месте.

Несколько дней назад у них был конфиденциальный разговор в ресторане. Намоято-сан напомнил ему о том, что, подписав в Сахаляне соответствующие документы, он тем самым дал согласие сотрудничать с японской разведкой. Теперь настало время проявить себя. На первый раз, по словам японца, задание будет нетрудным: он должен будет докладывать обо всем, что творится в стенах РОВСа. Короче, хочет, чтобы он шпионил за своими соотечественниками. Выходит, не доверяют япошки своим друзьям. «Ну и хрен с ними!» – подумал он. Пусть шпионят друг за другом, а он только будет делать вид, что служит этим узкоглазым.

– Намоято-сан?.. Здравствуйте! – скороговоркой поздоровался Болохов, когда портье позвал того к телефону. – Знаете, я попал в неприятную ситуацию. Контрразведка РОВСа подозревает меня в убийстве полковника Одоевцева. Что?.. Да, я нахожусь у них на допросе. Вы не можете с ними поговорить? А то ведь прибьют ненароком… Да, да… могу…

Он протянул трубку штабс-капитану.

– С вами хочет поговорить господин Намоято, – произнес он.

Разговор их длился недолго.

– Хорошо, Намоято-сан… И вам того же… До свидания… – Он отошел от телефона и снова сел за стол.

– В общем, так, – сказал он, обращаясь к Болохову. – Из города никуда не уезжать… До тех пор, пока мы не закончим следствие, – уточнил он. – Помните: несмотря ни на что, вы все равно остаетесь у нас на подозрении. А сейчас идите… И благодарите Бога, что у вас есть такие заступники, – многозначительно добавил он.

Но Болохов и без того знал, что не будь у него покровителей, он бы не смог вырваться из рук этих головорезов. «В общем, не было бы счастья, да несчастье помогло», – вспомнив свою встречу в Сахаляне с резидентом японской разведки Миязаки, подумал он.

После этого работа Болохову уже не шла на ум. Чтобы успокоиться, он решил прогуляться по городу, но тут пришла Лиза.

– Вы что такой расстроенный, Саша? – увидев его потухшие глаза, спросила она. Пришлось обо всем ей рассказать.

– Какой ужас! – испуганно произнесла девушка. – И что же с вами будет?

Болохов развел руками.

– Если они не найдут убийцу, то, я думаю, они снова примутся за меня, – сказал он.

Лиза побледнела.

– Сашенька, нам нужно что-то делать! Они же убьют вас.

– Не исключено… – упавшим голосом проговорил он. Она обвила его шею руками.

– Саша, милый, да что же это?.. Почему мир наш такой злой? Вы же ни в чем не виноваты… Ведь я же права? Права?..

Он нежно погладил ее по голове. Это было единственное в мире живое существо, которое искренне жалело его.

– Лизонька, спасибо тебе… – молвил он, впервые почувствовав, насколько эта девушка дорога ему.

– За что?.. За что?.. – не понимала она.

– А за то, что ты у меня есть…

Лиза вдруг с благодарностью посмотрела на него и заплакала.

– Ты почему плачешь? – спросил он ее.

– Потому что… – произнесла она, – потому что я давно ждала этих слов.

– Дорогя, ты моя… Не плачь… не надо.

Но ее было уже не остановить. Она так откровенно рыдала, что у Болохова самого на глазах выступили слезы.

– Милый… милый… – вздрагивая всем телом, пыталась говорить она. – Я всегда… всегда буду любить вас… А надо… то и на эшафот пойду вместе… вместе с вами…

Он ласково поцеловал ее в мокрую щеку.

– А вот умирать не надо. Мы рождены, чтобы жить… При этом жить счастливо.

Она всхлипнула.

– Но мир такой несправедливый…

– Да, верно, но люди должны сделать его справедливым…

– Но как?

Вот сейчас бы и рассказать ей всю правду о себе, а там будь что будет. Но что-то его останавливало. Да, Лиза любит его, но ведь она до мозга костей монархистка. Примет ли она его веру? Настолько ли она любит его, чтобы пожертвовать собой, всем, чем она живет, что ей дорого с детства? Нет, наверное, еще рано посвящать ее в свою тайну. Тогда что же, продолжать ее использовать вслепую? Но ведь это нечестно!

«О какой чести ты говоришь? – неожиданно услышал он внутри себя чей-то насмешливый голос. – Ты же, братец, по уши в дерьме! У тебя руки в крови… Кстати, тебе не снятся по ночам кровавые мальчики?..»

Опять это второе его «я». Теперь оно появляется все чаще и чаще. Как только он в чем-то начнет сомневаться – тут же оно… Проклятие! Так ведь можно и с ума сойти. Психоаналитики говорят, что раздвоение личности – это первый шаг к безумию.

Надо поскорее закончить дела – и домой, неожиданно нахмурился он. Да, Одоевцева нет, но остались его помощники. Они теперь не дадут ему житья. Завтра связной обещал передать ему бомбу. Если теракт удастся, то ему нельзя уже будет оставаться в Харбине. Ведь он снова окажется под подозрением. И уж тогда Шульженко отыграется на нем. Это хорошо, если в момент взрыва он тоже окажется в кабинете генерала, а если нет? Лиза говорила, что на совещании будет одно только начальство. Впрочем, это хорошо. Ведь в этом случае ее тоже вряд ли пригласят, а если так, то ему не нужно будет думать о том, как ее оградить от беды…

Ну а бомбу он доставит на место сам, хотя еще недавно собирался использовать для этого Лизу. Зачем впутывать в свои дела ничего не подозревающего человека? Если что, пусть погибнет он один, но только не она. Это было бы совершенно противоестественно. Ведь это его борьба, не ее. А она пусть живет. Она молодая, и у нее все еще впереди. Выйдет замуж, нарожает детей, и уедут они всей семьей куда-нибудь к теплому морю. А его она забудет. Плохое быстро стирается из памяти. Так и должно быть. Человек ведь рожден для счастья…

 

2

Вечером к Александру в мастерскую заглянул дежурный и сказал, что на улице его ждет какой-то господин. Охрана его не знает, поэтому не впустила внутрь.

Этим господином оказался Аркашка Туманов. Тогда в ресторане им не удалось как следует наговориться. А потом тот пошел провожать Варю Иевлеву и пропал. Два дня о нем не было ни слуху ни духу, и вдруг появился.

– Ну как там Варя? – поинтересовался Болохов.

Тот пожал плечами.

– У нее, кажется, кто-то есть. Впрочем, все это мелочи жизни. Сегодня Варя, завтра Аня… Ты лучше скажи, как сам-то тогда добрался?..

Ну, Аркашка, ну, подлец!.. – усмехнулся Болохов. – И нисколько-то ты не изменился.

А тот и прежде старался не пропустить ни одну юбку. При этом выбирал только красивых, хотя сам ничего собой не представлял. Рыжий, тощий, с оттопыренными ушами, похожими на крылья летучей мыши, он не пользовался успехом у женщин. Потому и получал часто от ворот поворот. Другое дело Болохов, у которого от девиц отбоя не было. В него влюблялись и белошвейки, и гимназистки, и дочки купцов, и даже барышни из высшего света. Но в отличие от своего друга Александр не был человеком ветреным. Нет, общения с дамами он не избегал, однако его больше интересовали живопись и книги. «Да не будь таким скучным, – часто говорил ему Туманов. – Ты оглянись – столько красивых женщин вокруг. Пока молодой – пользуйся моментом. А то жизнь ведь короткая. Не успеешь глазом моргнуть, как состаришься. И кому ты тогда будешь нужен?»

Потом у него, правда, появилась подружка. Она была воспитанницей Смольного института. Характерная такая была девица, заводная. С ней они и пришли в большевистскую ячейку. Что потом с ней сталось, Болохов так и не знает. Если ей удалось выжить в революцию, то, наверное, вместе со всеми строит социализм, решил он. А то и в начальство выбилась. Может, сидит сейчас где-то в кожаном кресле и командует всеми.

Они долго потом гуляли по городу, предаваясь воспоминаниям. Оказывается, Аркашка, как и Болохов, был до сих пор не женат. Хотя женщины по-прежнему волновали его. А не женится он только потому, что боится, не прокормит семью. Ведь у него как: сегодня есть заработок, а что будет завтра – неизвестно. А тут еще о войне все стали поговаривать… Воевать ему не хочется, но если нужно – снова сядет в седло. Тем более что жизнью своей он, в общем-то, особо не дорожит. Живет как во сне, и то, что происходит вокруг него, его как будто не тревожит. Оно и понятно: чужбина она и есть чужбина. Здесь все чувства притупляются. Взять того же Болохова: он всего-то тут без году неделя, а уже устал, домой рвется. Ведь тут и воздух другой, и природа, и люди – все чужое.

…Нагулявшись, они зашли в небольшой китайский ресторанчик возле Городского сада, чтобы за рюмкой «чуринки» продолжить разговор.

– Слышал новость? – когда они выпили по второй, неожиданно спросил Болохов Аркашку.

– Ты имеешь в виду убийство Одоевцева?.. Ну как же! Об этом все сегодня только и говорят… Интересно, кто ж это его? – И Туманов пристально посмотрел на друга.

– Видно, кому-то сильно насолил, – усмехнулся Болохов. – Вредный, доложу тебе, был мужичишка.

– М-да… – глубокомысленно произнес Туманов. – Кстати, ты помнишь, о чем меня тогда в собрании спросил этот Одоевцев?

Болохов поморщился.

– Давай больше не будем о нем, – попросил он. – У нас что, других тем нет для разговора?

– Да ты подожди… – остановил его Аркадий. – Ведь он явно хотел расспросить меня о тебе.

– А что ты мог ему рассказать? – удивленно посмотрел на него Болохов. – Разве только то, как мы студентам воровали картошку из кладовки соседа?..

Туманов покачал головой.

– Э, нет… – загадочно произнес он. – В двадцать третьем я ездил в Питер по делам и там встретил Зою Александровну…

Болохов всего ожидал, только не этого. «Неужели мать ему рассказала обо мне?» – запаниковал он.

– Ты встречался с моей матушкой? – настороженно спросил он друга. – Но она мне ничего об этом не говорила!

– А ты тогда работал в Москве… – сказал Туманов и как-то хитро улыбнулся.

У Александра потемнело в глазах. «Он знает обо мне все и даже, кажется, этого не скрывает… Но зачем это ему? Взял бы сразу да сдал его контрразведчикам».

Туманов как будто прочитал его мысли.

– Да ты не бойся, я не выдам тебя, – заверил он. – У каждого человека своя дорога. Кстати, я так думаю, ты здесь неспроста… Скажи честно, Одоевцева ты ухлопал?

Болохов покачал головой.

– Нет… И вообще о чем ты говоришь? Неужели тебе не понятно, что я, как и ты, бежал из совдепии?

Туманов не верил ему.

– Ладно врать-то. Послушай, а, может, ты и по мою душу сюда явился? А что? Я, по определению большевиков, предатель, а с предателями они не церемонятся.

Болохов не знал, как его разубедить.

– Значит, не веришь? – спросил он. – Тогда прочти вот это… – С этими словами он достает из внутреннего кармана письмо. – Надеюсь, ты не забыл, кто такой Петр Сергеевич Евстафьев?.. Ну, узнаешь его почерк?

Аркадий развернул листок.

– Приятно, конечно, получить весточку с той стороны, – прочитав письмо, сказал он. – Но… – Он нахмурился. – Я не уверен, что это написано не под чью-то диктовку.

Болохов посмотрел на него с упреком.

– Когда я перешел границу, то попал в руки к японцам. Ну а те никогда бы не отпустили меня, если бы хоть на минуту усомнились в моей искренности. Знаешь, как трясли!.. Всю мою подноготную проверили, а ты говоришь… Кстати, Евстафьев и устроил мне побег. Они с Лешкой Мальчиковым – помнишь такого? – нашли надежного проводника – тот и перевел меня через границу.

Аркадий вдруг махнул рукой.

– Ладно, Бог тебе судья, – сказал. – Давай-ка лучше выпьем за все хорошее, что осталось в нашей памяти. – За Питер! За академию! – поднял он рюмку.

– За нас! – произнес Болохов.

Больше этой темы они не касались. Поговорили о современном искусстве, добрым словом вспоминали своих педагогов, а вместе с ними и товарищей по академии. На вопрос, чем он сейчас занимается, Аркашка сказал, что довольствуется случайными заработками. В основном оформляет витрины магазинов. Дело-то знакомое. Живопись забросил – нет для этого времени, как, впрочем, и желания. Приблизительно так же живут и его товарищи, с кем он бежал в Харбин. Женя Бардин дает частные уроки рисования, Леня Харитонов работает таксистом. Что касается Полины Кондратьевой, то она зарабатывает на хлеб тем, что рисует всяких кошечек и ангелочков, которые потом продает на рынке. И только самый старший из них, Вася Петров, не забросил этюдник, по-прежнему пытается сказать свое слово в искусстве. Его работы иногда выставляются в художественной галерее. Сейчас занят тем, что готовит к своему сорокалетию персональную выставку.

Проговорили они допоздна. Когда выходили в ночь, к Болохову подбежал мальчишка-китайчонок и сунул ему в руку что-то похожее на свернутую вчетверо бумажную салфетку.

– Сама читай, другой не давай! – сказал он и убежал.

В темноте и зрячий превращается в слепого. Поэтому, чтобы изучить содержание записки, Болохову пришлось встать под уличный фонарь.

«Этот человек обязательно выдаст тебя, – прочитал он. – Надо срочно его убрать».

«Да кто же это меня постоянно предупреждает?» – недоумевает Александр. Впрочем, когда они с Аркашкой выходили на улицу, ему показалось, что у входа стоял какой-то господин в шляпе, который быстро куда-то исчез. Лица его он не разглядел, помнил только, что одет тот был во все черное. Хотя – что там, ночью порой и блондина можно принять за жгучего брюнета. Да и когда они сидели в ресторанчике в отдельном кабинете, Болохову казалось, что их кто-то подслушивает. Во всяком случае, шелковая занавеска с павлинами, которая скрывала их от посторонних глаз, время от времени вздрагивала – будто бы кто-то находился за ней.

Болохов был не на шутку встревожен. Нет, за себя он не боялся – только за Аркашку. Туманов никогда бы его не выдал, потому как он по-прежнему дорожил их дружбой. Но знают ли это те, кто решил опекать Александра? А что если они решат поступить с ним так же, как с Одоевцевым? Но полковника ему было не жалко – тот был настоящим идейным врагом, а вот Аркашка… «Надо срочно его убрать», – снова и снова читал он, и ему стало страшно.

– Что передал тебе этот бацухан? – подошел к нему Туманов.

– Да так… – произнес Болохов и поспешил спрятать записку в карман. – Кстати, как ты назвал этого мальца?

– Бацуханом… – улыбнулся Туманов. – По-бурятски это означает мальчик… У нас в эскадроне были буряты – вот я и запомнил несколько их слов. Даже один стишок на их языке выучил. Хочешь, расскажу?

Но Болохову уже было не до этого.

– Ты вот что, – сказал он Аркадию, – будь осторожен.

Тот недоуменно посмотрел на него.

– А что случилось? – спросил он, но Александр решил отделаться общими фразами.

– Сам знаешь, какое сейчас время. Кругом одни бандиты. У тебя есть оружие? – поинтересовался он. – Нет? Это плохо… В общем, зри в оба.

Тот махнул рукой.

– Чему быть, того не миновать. Послушай, Сань, может, ко мне сейчас махнем? Возьмем бутылочку «чуринки» – и вперед. Все равно ведь тебя никто не ждет в этой твой гостинице.

Но Болохов отказался от предложения, сославшись на то, что у него есть еще кое-какие дела. Он говорил правду: не сегодня-завтра ему должны были доставить бомбу. Связной уже сообщил наверх, что Болохов готовит теракт. Там одобрили план его действий. Теперь осталось поставить последнюю точку. И все, и домой. Вот только как быть с беглыми художниками? Ладно, сошлется на то, что после теракта контрразведка РОВСа устроила за ним настоящую охоту, и он вынужден был бежать. Но перед тем нужно еще раз встретиться с Тумановым и настоятельно порекомендовать ему уехать из города. Пусть забьется в какую-нибудь щель, где его не достанет рука ОГПУ, и притихнет до лучших времен. То же самое надо сделать и другим его товарищам. А то ведь Москва не успокоится – пошлет вместо Болохова другого, и тогда конец… Другой не станет рассуждать – перед ним будут чужие люди. А для Болохова все они родные, несмотря на то, что в Кремле их называют предателями.

Но живым Аркашку он больше не увидел. Позже он не раз клял себя за то, что не поехал с другом, потому что именно в тот вечер и произошла трагедия. О том, что Туманова убили, он прочел в «Харбинском времени» в рубрике «Криминальная хроника». В этом же номере был опубликован некролог, где сообщалось о дате и месте похорон. Он не поверил своим глазам. «Это я, я во всем виноват!» – схватившись за голову, в отчаянии воскликнул он, напугав тем самым бедную кастеляншу, которая как раз в этот момент постучала к нему в номер, намереваясь сменить ему постельное белье.

Всю следующую ночь он не сомкнул глаз. Он думал, что за эти годы уже ко всему привык, что у него порядком очерствела душа, а тут его вдруг стали душить слезы. Да так, что не было мочи. Эх, Аркашка, Аркашка!.. – шептал он в темноту. – Я же тебя предупреждал… Ну а ты: «Чему быть, того не миновать…». Вот, брат, как бывает… Звери мы все, звери! Люди так не поступают. Ну кому ты мешал в этой жизни? Да никому! Жил себе да жил…

В эту ночь он дал себе клятву найти убийцу и уничтожить его – пусть даже это будет кто-то из своих. Тот где-то рядом, и нужно только вычислить его. Вероятно, этот человек, подбрасывая ему свои писульки, пытался не просто предупредить его, но и подсказать нужное решение. Когда же видел, что Болохов и не думает прислушиваться к его словам, сам вступал в дело. Так было с Одоевцевым, так произошло и на этот раз.

На похороны Туманова он не пошел – боялся привести за собой хвост. Ведь там обязательно будут Аркашкины товарищи, с которыми «чистильщик», а так он называл своего опекуна, может вот так же расправиться.

На кладбище Болохов появился на следующий день. Зашел в сторожку к смотрителю, и тот отвел его к новым захоронениям. Их было три свежих могилки, но «свою» он узнал сразу по большому загрунтованному суриком кресту и старой палитре с колонковой кистью, что лежали на могильном холмике. Он встал на колени, уронил голову на грудь и стал… Нет, не молиться… Он стал думать о том, насколько коротка и ничтожна наша жизнь. Когда несколько несчастных граммов свинца могут навсегда лишить тебя возможности видеть весеннее прозрачное небо над головой, дышать этим чистым наполненным свежестью воздухом, и слышать веселый щебет пернатой мелочи в кронах кладбищенских дерев.

– Аркашка, прости меня! – неожиданно вырвалось у него из груди. – Ну разве я мог подумать… – Он не договорил, потому что вдруг захлебнулся в слезах.

Он стоял на коленях и плакал. Отчаянно, откровенно. Так, как не плакал, наверное, никогда. Даже в детстве. Даже тогда, когда он хоронил на фронте товарищей. Тогда была боль, а здесь было что-то другое. Вроде как он ощутил безнадежность… Нет, не своего положения – самой этой жизни.

– Прости меня, Аркашка, и прощай. Пусть земля тебе будет пухом, а я пошел жить свою жизнь дальше. Сколько мне осталось – неизвестно, только, пока я живу, я буду помнить тебя всегда. Прощай…

Он ушел, оставив за спиной глубокий след, который тут же наполнился вешней водой, превратившись в чистую безобидную лужицу. Он шел и думал о величии и скудности этого мира, о добре и зле, которые, несмотря на их вечное единство, постоянно вступают в острое противоречие. Только что он навсегда простился со своим лучшим другом, отчего душа его опустела и покрылась ледяным панцирем. Но нужно было жить. Нужно было продолжать бороться. Только вот зачем ему все это теперь, если с уходом друга юности он лишился того, что связывало его с прошлым? А что человек без прошлого?..

 

1

Весна света… Повсюду журчали ручьи. Проснувшаяся после зимней спячки полноводная Сунгари тяжело и смятенно несла свои желтые воды к Амуру. Весело звучали пароходные гудки. Небо свинцовое с голубыми проталинами. Солнце то выходило из-за туч, бросая вниз сноп горячих лучей, то снова пряталось, не дав земле отогреться. То и дело шли дожди, а то вдруг дули со стороны моря ветры, которые рвали тучи на части, а потом несли их на север, туда, где русская земля… Вслед за ними проносились по небу журавли, приветствуя просыпающиеся долы своим веселым криком. Болохов с тоской в глазах наблюдал эту картину. Как же он завидовал всем этим птицам, для которых в отличие от него свобода является категорией абсолютной! Отчего такая несправедливость? Отчего люди, называющие себя властителями природы, вынуждены жить по каким-то странным, ими же созданным законам, для которых неизвестны такие понятия, как свобода, счастье и справедливость?

Вот живет человек – а живет ли? Ведь в идеале жизнь – это свободный полет мыслей и чувств. Но на самом деле этого нет! Есть одни только страдания да ощущение абсолютной беспомощности и одиночества. Так думал Александр Петрович Болохов, которому постоянно приходилось выживать в этом Колизее бурных исторических страстей.

Накануне у него был серьезный разговор с Лизой. Он сказал ей, что скоро должен будет уехать. Она спросила: навсегда? Он пожал плечами. Не знаю, ответил. Но тебя я люблю и всегда буду помнить о тебе. Она в слезы. Возьмите меня с собой, просила, потому что без вас я умру. Он ей: это невозможно. Но почему? Почему? – умоляюще смотрела она на него. – Поверьте же, я буду вам верной женой. Ну разве можно так, Саша?

Но что он ей мог сказать?

– Вы не знаете меня, – сказал он в заключение. – Я совсем не тот, за кого себя выдаю. Я плохой… Во всяком случае, для вас.

Она не хотела его слушать.

– Нет!.. Нет!.. Не наговаривайте на себя… Я знаю… Я чувствую, что вы хороший. Вот и родные мои говорят о том же… Мама вообще от вас без ума. Да и отец… и Петя… Ну как вы можете?

Ему бы сейчас взять да попросить ее о помощи. Ведь когда человек любит – он все готов для тебя сделать. Но что-то Александра останавливало. Пронести бомбу в здание ему не составило труда, и теперь она покоилась у него в мастерской среди багетовых рам и холстов. Оставалось каким-то макаром доставить ее в кабинет генерала, где, по имевшимся у него сведениям, должно было проходить совещание. Но это трудно сделать, потому что Хорват постоянно находился на месте. Да и ротмистр, как назло, никуда не спешил, сидел целыми днями за своим рабочим столом и перебирал какие-то бумаги. Помочь сейчас ему могла бы только Лиза, но как ей объяснить свою странную просьбу? Разве что выложить ей всю правду… Но неизвестно, как она после этого себя поведет. Скорее всего, это приведет ее в ужас. Ведь она – ревностная монархистка. Сама об этом не раз говорила.

Выход, видимо, один: остаться после работы в мастерской, предупредив охрану о том, что он должен до утра закончить портрет государя императора и повесить его в приемной генерала. Причина веская, если учесть, что сам Хорват убедительно просил его об этом. А когда все уйдут, он отнесет бомбу наверх и спрячет под столом, за который усядутся гости. Но это надо сделать уже после того, как тетя Дуся, здешняя техничка, уберется в кабинете. Иначе она могла испортить все дело. Возьмет да засунет портфель куда подальше, в нем находилась завернутая в тряпье бомба с часовым механизмом. Хуже того, отнесет его охранникам…

Перед тем, как уйти вечером домой, Лиза вновь заглянула в мастерскую.

– Так вы не передумали уезжать? – с надеждой спросила она Болохова.

Он знал, что это была их последняя встреча, поэтому едва сдерживал слезы. Взять бы сейчас да рассказать ей обо всем – а там будь что будет, неожиданно пришла мысль. Но вместо этого он нежно обнял ее и наградил долгим чувственным поцелуем. «Как же она хороша! Как хороша!.. – ощущая тепло ее трепетного тела, думал он. – Но почему, почему мы должны расставаться? Ведь это же несправедливо!..»

Так они и стояли, прижавшись друг к другу. Наконец он решил, что пора расставаться. Помнил: долгие проводы – лишние слезы.

– Прощай… – сказал он.

– До свидания, – грустно улыбнулась она. – Ведь вы же, надеюсь, не завтра уезжаете?

Знала бы она, что Болохов задумал, не стала бы так говорить. Ведь в тот момент, когда в кабинете генерала прозвучит взрыв, он с паспортом гражданина СССР на имя какого-то там Кузькина Ивана Игнатьевича уже будет мчаться в специально присланном за ним автомобиле в сторону советской границы. Главное, он знает, что Лизы в это время не будет в здании организации. Еще накануне ее предупредили, чтобы следующие два дня она не выходила на работу – вроде как нет в том надобности. Так что за ее жизнь Болохов был спокоен. А то ведь бомба мощная, рванет так, что мало не покажется…

Первым в то утро на служебном «бьюике» прибыл генерал Хорват, после чего одна за другой к зданию РОВСа стали подъезжать машины участников совещания. «Опели», «форды», «ситроены», «крайслеры», «рено»… Стоянка была буквально забита техникой. Самым шикарным оказался автомобиль руководителя японской военной миссии в Харбине. Это был черный «мерседес-бенц». Завидев сверкающий свежим лаком дорогой лимузин, охрана не утерпела, чтобы не подойти и не поглазеть на это чудо.

– Глянь, Гришка!.. А, каково? Ну не машина, а дворец какой-то… – восхищался невысокий безбородый молодой казачок, на котором смешно топорщилась еще ни разу не стираная гимнастерка. Для встречи гостей охрану накануне специально переодели во все новое.

– Надо бы лучше, да уж и так ладно будет, – буркнул его товарищ, сухощавый зрелый казак с длинными, чуть схваченными сединой усищами.

– Говорю тебе: это не хухлы-мухлы! Эх, – вздохнул молодой, – нам, простым, на таких не ездить… Вон глянь, как медные фары блестят… А обивка какая внутри… Ну чистый китайский шелк!

– Пустое… – поморщился усатый.

– Не, не, красотища, – стоял на своем безбородый. – Ить Расеюшка такого не видала.

– А на хрена, Семка, нам такие цацки – были бы кони, – заметил пожилой.

– Кони-кони… – передразнил его тот, кого он назвал Семкой. – Ты погляди, дядя, какой век на дворе… Неужто хочешь до конца жизни навоз нюхать?

Усатый хмыкнул.

– Без коня казак кругом сирота, али не знаешь?

– Да слыхали мы это…

– Ну тогда что ж бунчишь-то?

– А то…

Усатый покачал головой.

– Ну-ну… Я как погляжу, плохо тебе, парень, казакуется, на господское стал посматривать. Уж не сам ли господином решил стать?

– А что, и стану! – спесивился молодой. – Вот подкоплю деньжат – и дело свое открою.

– Да куда тебе! – усмехнулся товарищ.

– Да ты че, Григорушка? Рази ж забыл, как наш Федька Москаленко разбогател?

– И-их, вспомнила бабка, як дивкой була…

– Вот сведеныши-то! Целой день аркаются и аркаются, как собаки, – раздалось вдруг за их спиной. – Идите-ка на свои места – здесь не велено находиться.

Это был начальник караула старший урядник Черных, маленький кривоногий, похожий на татарина дядька. Вместе с Семкой и Гришкой они прошли всю Гражданскую. Бились до последнего, пока их красные не вытеснили в Маньчжурию. Теперь вот живут надеждой на возвращение.

Казачки уже готовы были вернуться на пост, когда Семка вдруг решил спросить Черныха:

– Степан Емельяныч, про маневры-то верно говорят али брешут?

О том, что готовятся весенние маневры, в гарнизоне поговаривали уже давно. Это означало, что из зимних квартир, а попросту из казарм, им предстояло перебраться в палаточные городки, которые обычно разбивали на левом берегу Сунгари в нескольких верстах от Харбина. В последние годы про все это как-то позабыли, ограничиваясь ежедневной боевой подготовкой, а тут вдруг почему-то вспомнили.

– Да нет, не брешут, – солидно проговорил старший урядник, давая понять, что он в курсе всего, что происходит вокруг. – Скорей всего, на днях и снимемся.

– Понятно… – почесал затылок Семка. – Видать, и казарменное положение-то объявили не случайно… А мы-то думаем: к чему это?

– А вы не думайте, а лучше слухайте, что начальство вам скажет. Вот посовещаются они – тогда и будет все ясно.

– Ладно, уразумели, – сказал Гришка. – Ты вот только скажи нам, с какого это переляку скачки вдруг решили ноне устраивать по такой слякоти? – вспомнив про байгу, спросил Гришка.

– Гости приехали – надо уважить. Вот только закончится совещание – сразу и начнем.

– Как-то не по-людски все… – засопел Гришка. – К таким вещам обычно загодя готовятся.

Урядник хмыкнул.

– А то вы не готовы! Чай, кажен день упражняетесь.

Он говорил правду. Боевая готовность в войске была высокая. Все, как раньше: и выездка, и конкур-иппик, и владение шашкой, и скачки с препятствиями… Разве что соревнований не устраивали – не до этого было. Хотя весной двадцать седьмого по инициативе здешних купцов и промышленников, собравших деньги на призовой фонд, такие соревнования все же провели.

Конники съехались тогда, считай, со всей Маньчжурии. Здесь были и атаманцы Семенова, и бывшие лейб-гусары с такими же бывшими уланами, драгунами, кавалергардами, кирасирами и конногренадерами. Победил тогда всем на удивление ротмистр Шатуров, которого соперники и в счет-то не брали. Мол, он же давно в седле-то не сидел и вообще какой из него конник – канцелярская крыса и всего-то. Но все, кто говорил так, плохо знали его биографию.

Шатуров еще в училище слыл лихим наездником. Когда служил в царскосельском лейб-гвардии полку, он не раз побеждал на скачках, которые были украшением каждого праздника. Но больше всего он любил конкур, где можно было показать не только свою удаль, но и умение управлять лошадью. А лошади его никогда не подводили, видно, потому, что чувствовали опытного седока.

Особо ему запомнилась гнедая по кличке Марта, которую он жеребенком привел с государственного Стрелецкого завода и воспитал в своем духе. У кобылицы оказался врожденный талант, и она одинаково хороша была как в выездке, так и в конкуре, гладких скачках и скачках с препятствиями. Шатуров сам ее учил всем аллюрам – шагу, рыси, иноходи, галопу и прыжкам. Хорош был и ее парадный шаг, и пассаж, даже пьяффе и пируэт, которые присущи обычно цирковым лошадям.

Марту убили в первом же бою. После этого у него был арабский жеребец, потом английский гунтер. Когда того выкрали махновские бандиты, у него появился вороной белоногий жеребец по кличке Султан. С ним он и закончил войну. Когда уходил за кордон, продал ее цыганскому барону – деньги были нужны.

В этот раз Шатуров снова решил побороться за приз. Для этого он и коня себе присмотрел – каурого дончака-трехлетку. Донская порода всегда ему нравилась. Лошади то крупные, неприхотливые, резвые и при этом очень выносливые. А если им еще хорошего хозяина…

Целую неделю ротмистр гонял каурого по лугам, готовя его к скачкам. Поначалу животина ленилась, работала плохо, а когда поняла, что ей не переупрямить седока, стала потихоньку подчиняться ему. Прежний-то ее хозяин, офицер из штаба Семенова, не шибко ей занимался. Застоялась она у него, обрюзгла. Испортил бы он коня, если бы не Шатуров, который не пожалел выложить за животное приличную сумму. Опытный глаз подсказал ему, что это именно то, что он искал.

– А ты не желаешь поучаствовать в скачках? – спросил накануне Болохова ротмистр.

Александр только развел руками.

– У меня и лошади-то нет, – ответил. – Да и в седле я давно не сидел.

– Тогда приглашаю поболеть за меня. Если приду первым – шампанское за мной.

В это утро Шатуров явился на службу раньше всех. Увидев висевший в приемной новенький портрет императора, обрадовался. «Молодец все-таки этот Болохов, – мысленно похвалил он товарища. – Сказал – сделал. Да и Николай Александрович у него похож на себя! Ну, прямо живой. Ей-богу, генералу понравится».

Он помчался в мастерскую, чтобы поблагодарить Александра, но тот, как оказалось, еще не пришел, хотя имел обыкновение появляться в управлении задолго до прихода остальной здешней публики. Впрочем, его бы сегодня и не пропустили в здание. То был приказ генерала – впускать только участников совещания.

Разочарованный, он вернулся наверх, где по приказу Хорвата должен был встречать гостей и рассаживать их по местам. «Ну ничего, – решил, – завтра встретимся на скачках, и я поблагодарю Сашу». За эти несколько месяцев они успели подружиться, и теперь, отправляясь вечером с Лизой в театр или ресторан, Шатуров обязательно заезжал и за Болоховым. Тот ему нравился. Он совершенно не манерный, и душа у него открытая.

Как-то Александр заикнулся о том, что собирается уехать. Вот только, мол, допишу портрет – и в путь. Шатурова это известие, конечно же, не обрадовало. А тут и Лиза запаниковала. Видно, тоже привыкла к человеку. Все правильно: если ты любишь мужчину, то ты должна уважать его друзей. Ротмистр решил немедленно что-то предпринять. Он давно намекал товарищу, что хочет сделать его владельцем художественной мастерской, а тут сама ситуация заставила его поторопиться. Он приобрел у какого-то разорившегося заводчика добротное помещение с территорией, оформил все это на Болохова и вот теперь готовился объявить ему об этом. Решил, что сделает это во время пирушки, которую он устроит после победы на скачках.

В то время как Шатуров занимался гостями, Болохов пил чай в кафе напротив, наблюдая в окно за тем, что происходит на улице. Он видел, как подъехал Хорват, как следом за ним у подъезда здания РОВСа стали появляться авто других важных персон. Совещание должно было начаться ровно в девять утра. Помня о том, что точность – это привилегия королей, Александр решил завести механизм взрывного устройства на полдесятого. Так, мол, будет надежнее.

В общем, решил подарить этим людям лишних полчаса жизни. И как же он потом ругал себя за это! Если бы взрыв произошел чуть раньше, его судьба, скорее всего, сложилась бы совсем иначе…

 

2

Где-то минут за десять до взрыва к зданию подкатило такси – этакий старенький «фордик» с шашечками на боку, – и из него вышла Лиза. Болохов вначале даже не поверил своим глазам. Что она тут делает?! – подскочил он на стуле. – Ей же запретили сегодня являться на службу. Тем не менее в здание ее впустили.

Боже! Да она ведь погибнет! – с ужасом подумал Александр. До взрыва оставалось всего ничего, и это означало, что уже поздно было что-то решать.

Его охватило отчаяние. Не расплатившись с официантом, он выскочил на улицу. Пара секунд – и вот она, нужная ему дверь. Около нее два казачка, мимо которых он пролетел, словно пуля, так, что те даже глазом не успели моргнуть.

– Куда?! Стой!

Но что ему этот запоздалый крик?

– Лиза! Подожди!.. Прошу тебя, – в два прыжка миновав лестничный пролет, пытался остановить он девушку. Но ей не до него, она спешила.

– Саша, простите меня, но сейчас я не могу говорить с вами…

– Что случилось? – тяжело дыша, спросил он. – Почему ты здесь? Тебе надо вернуться…

Она недоуменно посмотрела на него.

– Да что с вами? Вы такой бледный…

– Лиза, у нас нет времени, – хватая ее за руку, сказал он. – Пошли отсюда…

– Я должна идти… Меня ждет генерал, – торопливо произнесла она.

Оказывается, срочно потребовался человек, чтобы вести протокол совещания. Не найдя никого, растерялись. И тогда Шатуров напомнил генералу о Лизе.

– Немедленно вызвать! – приказал тот. – Не мне же, черт возьми, заниматься этой писаниной…

Сергей Федорович хотел сам съездить за Лизой, но генерал нашел для него какое-то дело.

– Собирайся, сейчас за тобой придет машина, – позвонил он ей, наскоро объяснив ситуацию. Но она не стала дожидаться служебного авто и взяла такси.

Она пыталась высвободить свою руку, но Болохов крепко держал ее.

– Лиза, я умоляю тебя…

В этот момент за спиной Александра прозвучал зычный голос старшего урядника Черныха.

– В чем дело, господин художник? – свирепо раздувал он свои широкие азиатские ноздри. – Вам не велено здесь быть – быстро отсюда! – приказал он.

На шум из дверей приемной выскочил ротмистр Шатуров.

– Что случилось? – спросил он.

– Да вот, – кивнул на Болохова урядник. – Приказ господин хороший нарушает… Может, его арестовать? – спросил он ротмистра.

Тот недоуменно посмотрел на товарища.

– Лиза, ты иди в кабинет, а мы тут разберемся, – произнес он.

– Нет, подожди… – умоляюще смотрел на девушку Болохов.

Нужно было срочно что-то придумать, и он тут же выпалил первое, что пришло ему в голову. Дескать, накануне, когда он вешал в приемной портрет, он забыл наверху свой портфель, и вот теперь хотел попросить Лизу, чтобы она принесла его. Он бы-де и сам за ним сходил, но по известным причинам это невозможно сделать.

– Может, все-таки это тебе не к спеху? – поняв наконец в чем дело, спросил Александра ротмистр. – Подожди, будет перерыв…

– Да в том-то и дело, что к спеху! – чуть не кричал Александр. – Тут у меня подвернулся срочный заказ, а в портфеле остались все мои инструменты. Мастихин, кисти и все в этом роде.

– Тогда давай я схожу за твоим портфелем, а Лиза пусть занимается своими делами, – предложил Сергей Федорович. – Скажи только, где ты его оставил?

Болохов на секунду задумался. Ведь ему надо было объяснить, почему его портфель оказался под столом.

– Вообще-то он вначале был со мной в приемной, но потом пришла уборщица и, кажется, занесла его в кабинет генерала… Да, да, точно, я краем глаза видел это… Наверное, сунула куда-нибудь под стол… Будь любезен, Сергей, найди его. Только срочно. А то меня ждет такси.

Шатуров и Лиза отправились в приемную, оставив Болохова на лестнице в компании с этим бдительным служакой Черныхом.

Пока ротмистр искал его портфель, он десять раз взглянул на часы, с ужасом отмечая, как стремительно бежит время. Ну где же ты там?.. Скорее же, скорее, ведь осталось совсем ничего… Но Шатуров как будто не торопился. У Болохова стали сдавать нервы. Еще минута – и он сам побежит наверх, а там будь что будет. Во всяком случае, он попытается спасти Лизу. Ну не может эта невинная душа стать жертвой чьих-то непонятных ей страстей! Война, смерти – это для нас, мужиков, а женщины должны жить. Ведь это не они устраивают революции, не они пытаются разрушить старое во имя нового, а мы. По своей сути женщины консервативны в своих взглядах. Они хотят мира и покоя, хотят любить, рожать детей, растить их и ждать внуков. Это нам, мужикам, все неймется, это мы все деремся меж собой… И, наверное, так будет всегда. Нет, скорее не чувство справедливости движет нами, а врожденная страсть к борьбе, к вечной крови и мести.

Что только Болохов не передумал, пока ждал ротмистра. Но вот наконец тот появился.

– Никак не мог отыскать этот твой несчастный портфель. Знаешь, где я его нашел? Чуть не у самых ног Дмитрия Леонидовича. Вот уж насмешил я народ! Никто не мог понять, что это я все шарю под столом… Ну ладно, сейчас не время для пустых разговоров. – Он протянул Болохову портфель. – Кстати, что это он такой тяжелый у тебя? – спросил. – Будто бы там целый пуд свинца.

– Да краски это, брат… – соврал Александр и, даже не поблагодарив товарища, помчался вниз.

Забежав в мастерскую, он первым делом закрыл дверь на ключ и тут же занялся бомбой. Оставалось всего минуты три до взрыва, когда он остановил часовой механизм. Только после этого он мог свободно вздохнуть и расслабиться. Он сел в стоявшее возле окна кресло и закрыл глаза. Нужно было успокоиться и подумать о том, как ему быть дальше. Но в этот момент кто-то лихо забарабанил кулаком в дверь.

– Господин художник! Немедленно откройте…

То был голос старшего урядника Черныха. «Вот сволочь, и ведь неймется ему», – поморщился Болохов. После всех переживаний он совершенно обессилел, однако нужно было подчиниться требованию. В противном случае этот вездесущий служивый мог бы поднять шум и тогда неизвестно, чем бы все обернулось. Взяли бы да передали контрразведке для выяснения обстоятельств. А там ведь не белошвейки сидят, а мордовороты с пудовыми кулаками.

– Для вас что, приказа генерала не существует? – грозно произнес служивый, когда перед ним распахнулась дверь. – А ну забирайте свои шундры-мундры и…

Болохов, видимо, выглядел настолько разбитым и слабым, что казак осекся. Он знал, что накануне тот работал допоздна – спешил выполнить наказ генерала.

– Что, не выспались, господин Болохов? – сбавив тон, спросил он. – Ну ладно, можете оставаться. Только шоб по зданию не шныряли, понятно? Притихните себе тута и не шорчите, пока генералы совещаются. Вот уж когда уйдут… – Он внимательно посмотрел на Александра. – А штой-то у вас голова шпын-шпыном? Будто бы три дни не чесана…

«Ага, побудь в моей шкуре – и не то будет», – подумал Александр. Вся эта нынешняя история с бомбой выбила его из колеи, тогда о чем говорить? Но, слава богу, все, кажется, закончилось благополучно. Единственно, Центр его не поймет. Все ведь ждали от него действий. И что он скажет? Любимую девушку спасал? Так ведь не поймут. Еще товарищ Дзержинский говорил им, молодым чекистам, что, дескать, ради победы революции они не должны ни перед чем не останавливаться. Ну а что такое для этой революции одна человеческая жизнь, если вокруг гибнут миллионы?

Но теперь Болохов вдруг понял, что и одна человеческая жизнь бывает дороже всех революций на свете. Вначале он испугался, сделав это открытие. Но постепенно эта мысль укоренилась в нем. Ведь спасая Лизу, он тем самым спасал и свою душу, без чего вообще жить нельзя.

…И вот он снова сидит в кресле, пытаясь в деталях припомнить события этого утра. Кажется, готовясь к операции, он продумал все. Не учел лишь того, что в здании могла появиться Лиза. Какой черт ее принес? – неожиданно разозлился он. Теперь ему придется все начинать сначала. Но представится ли ему еще когда такой случай?

И все-таки что-то похожее на чувство удовлетворения не покидало его. Ведь он спас Лизу! Спас! Успел! Все сделал для этого. А больше ему ничего и не нужно… Хотя что это он?.. Разве он забыл, зачем он здесь? Да не забыл, не забыл – и все же… Он непомерно счастлив. Теперь ему и уезжать не надо. Жизнь войдет в прежнее русло, и они снова будут видеться с Лизой. Зачем?.. Да он же любит ее, любит! И, кажется, готов увезти ее хоть на край света… Но захочет ли она поехать с ним? А это смотря куда он ее позовет. В большевистскую Россию она вряд ли поедет – скорее на какие-нибудь далекие острова. Что ж, он согласен и на острова. «А как же тогда родина?» – неожиданно спросил он себя. А вот без родины он не сможет… Тогда, что же, тупик?.. Нет, надо все-таки попытаться поговорить с Лизой. Вот только, если вдруг произойдет чудо и она согласится уехать с ним в Союз, ее ждет разочарование. Бытовые и материальные трудности – это одно, но есть и нечто другое. Там ненавидят «бывших»! В лучшем случае в нее всю жизнь будут тыкать пальцем, но могут и сослать на Соловки или же посадить в тюрьму. Страшные времена настали, страшные! И кому, как не ему, чекисту, это знать.

Неожиданно наверху послышалось какое-то оживление, и уже скоро лестница заполнилась голосами. «Видать, генералы перерыв себе устроили, – решил Болохов. – Вот бы послушать, что они там говорят».

Не успел он об этом подумать, как за дверью послышались чьи-то неторопливые шаги, которые гулом отдавались в пустом длинном коридоре. Это было похоже на променад. «Не иначе кто-то из гостей решил размять кости», – Болохов весь превратился в слух.

– Ошибку мы совершили, господа, ошибку, – донеслось вдруг до него. У говорившего был низкий прокуренный голос. – Я, конечно, не политик, однако должен сказать, что зря мы тогда сориентировались на Францию. Если бы дружили с Германией, то сообща не дали бы распространиться по Европе коммунистической заразе.

– Верно, – произнес некий обладатель приятного баритона. – Профранцузская ориентация, мягко говоря, здорово нам подкузьмила. А все наша дипломатия. Это она уцепилась за республику, забыв про то, что та сама насквозь пропитана всякими либеральными идеями.

С первыми двумя не соглашался третий, с высоким голосом и грассирующей речью.

– Господа, нельзя в этом винить одну только дипломатию. Здесь большую голь сыггал наш внутгенний либегализм. Спгашивается, зачем было газгешать все эти пагтии? Ведь это они и газложили общество. Когоче, у нас не было единства взглядов, отсюда весь этот политический хаос.

– Я согласен с вами, полковник, – включился в разговор следующий гость. Голос у него резкий, решительный. – Это все либеральная политика двора. Когда-то за пение «Марсельезы» отправляли в Сибирь, а перед войной студенты и всякие там социал-демократы спокойно распевали ее на улицах.

– Вот и допелись, – усмехнулся картавый.

– А сейчас мы готовы объединиться хоть с самим чертом – только бы уничтожить большевизм, – проговорил тот, у которого приятный баритон.

– Вы кого называете чертом? – пытался уточнить прокуренный голос. – Уж не японцев ли?

– И их тоже, – произнес баритон. – Кстати, вы видели, как наш атаман Семенов заискивающе смотрел на этого японца?

– Вы про руководителя японской военной миссии? – звучал тот же прокуренный голос.

– Да, генерал…

– Так разве непонятно? Японцы делают ставку именно на него.

– Выходит, это наш будущий госудагь? – проговорил картавый.

– Может, государь, а может, и диктатор – это как уж получится, – ответил ему прокуренный голос. – Японцам все равно – лишь бы новый правитель действовал под их диктовку.

– Получается, мы будем проливать свою кровь за японцев? М-да, дожили, – усмехнулся кто-то из гостей. – А когда-то мы…

Договорить ему не удалось, потому что в этот момент со стороны лестницы раздался чей-то громкий призыв:

– Господа! Перекур окончен! Просьба всем вернуться на свои места.

Когда шаги в коридоре стихли, Болохов снова опустился в кресло и задумался. Нечаянно подслушанный им разговор стал для него очередным доказательством того, что не сегодня-завтра начнется война. Только вот непонятно было, какая роль будет отведена тут японцам. Скорее всего, для них это будет лишь пробный шар. Попытка с помощью чужих штыков проверить противника на прочность, нащупать его слабые места. Это пригодится им в будущем, когда Япония сама будет готова к войне. А сейчас она просто займет место стороннего наблюдателя. Хотя это будет только видимость. Все эти последние годы японцы только и делали, что вооружали белоэмигрантов и китайцев, постоянно подталкивая их к войне.

Впрочем, не исключено, что в случае успешного развития событий Япония сама решит вступить в войну. Тогда попробуй останови всю эту махину. «Но ничего, наши тоже не дремлют», – подумал Болохов. Когда он ехал на Дальний Восток, он своими глазами видел, как мимо них бесконечным потоком в сторону китайской границы шли и шли эшелоны, набитые техникой и людьми. Ничего не скажешь – силища! Он сам готов был тогда сорваться с места и броситься вслед за этими парнями, что с отрешенными лицами сидели в теплушках и сквозь прорези окон глядели на этот суровый мир. Но его ждал свой фронт…

 

1

Совещание закончилось в два часа пополудни, после чего был обед в ресторане, и только когда гости насытились, их повезли на ипподром. Там, не обращая внимания на сыпавший с неба бус, их уже ждали полные трибуны зевак. Из «гнилого угла» дул порывистый ветер, отчего морось порой превращалась в косохлест.

Несмотря на непогоду, духовой оркестр играл марши, поднимая трибунам настроение. Как только появились высокие гости, трубач подал сигнал, и на свежую зелень поля, покрытую весенними лужами, стали выезжать всадники. Вначале появилась первая полковая сотня, за ней вторая, следом третья, четвертая… Впереди каждой – сотник. Казаки только что сменили зимнюю форму одежду на летнюю и выглядели легко и подвижно. Это в шинелишках они кажутся какими-то неповоротливыми, вроде как и шашкой-то махать не с руки, не говоря уж о скачках. Хотя это только на первый взгляд. Казак он всегда останется казаком – обряди его хоть в шкуру медведя.

Но нынче не всем из них выпала честь бороться за приз – только самым-самым. Каждая сотня выдвинула по три таких ездока, а всего, исходя из того, что в гарнизоне четыре конных полка, в соревнованиях вместе с подавшими заявку офицерами и другими желающими должно было участвовать не менее пятидесяти человек. Среди них и Шатуров, который в это время, находясь за трибунами, где располагались станки для лошадей, уже готовил своего дончака к скачкам. Конек, предчувствуя борьбу, бил копытом о землю. Вестовой Егор Вырупаев, поправляя седловку и нежно поглаживая шею дончака, успокаивал его:

– Ну, утишься, Орлик, утишься… Ты у нас самый прибылой, самый дошлый – тада чего тебе бояца? Это другие пусть бояца тебя. Ну давай, давай, не дрожи так, все будет ладно… Вашескородие! – обратился он к Шатурову. – Да успокойте вы его. Может, он вас послушается?

Но тот только тяжело вздохнул и поморщился. Так бывает, когда у человека что-то болит внутри. А ротмистр и впрямь выглядел больным. Только что он объяснился с Лизой. Он повез ее на ипподром, желая, чтобы она поддержала его, но она вдруг повела себя странно. У него до сих пор из головы не выходят ее слова. Неужели правда то, что она сказала?.. Тогда до скачек ли ему сейчас? Но он все-таки выйдет на старт. Он просто обязан выйти, чтобы не показать свою слабость. Где-то там, на одной из трибун, находится Лиза. Так вот пусть она поймет, кого теряет…

Однако он знал, что с таким настроением призы обыкновенно не завоевывают. Потому надо было немедленно взять себя в руки и думать только об одном – как победить.

Чтобы отвлечься, он принялся массировать Орлику ноги. Они были упругими и их мускулы были обтянуты сеткой жил, проступавших сквозь атласную светло-каштановую кожу. Конек покосился на него и будто бы из благодарности вдруг лизнул его в щеку теплым шершавым языком. Ротмистр потрепал его по холке. «Ты единственное живое существо в мире, которое любит меня, – подумал он. – Единственное – больше никого нет. Ни-ко-го!..»

А там, за деревянными каркасами трибун, продолжал играть оркестр, пытаясь создать атмосферу праздника. Откинув назад хвосты, шли строевой рысью лошади, неся на себе подпрыгивавших в такт музыки седоков. Мерный шаг лошадиных копыт сопровождало их веселое хлюпанье по свежим холодным лужам. Вот они прошли мимо главной трибуны, у подножия которой на судейском столике стоял серебряный кубок – главный приз соревнований, после чего стали выстраиваться рядами лицом к начальству.

Гости с восхищением смотрели на это море черных барашковых папах и желтых лампас.

– Ай да казачки, ай да молодцы! – расправляя пышные усы, произнес какой-то генерал, сидевший на гостевой трибуне.

– Казаки – глаза и уши армии, – вспомнил суворовское изречение седобородый полковник с черной повязкой на глазу.

– Слушай меня-я-я! – раздался вдруг зычный голос. – Смирно-о!.. Ваше превосходительство! Гарнизон для парада построен! Помощник начальника гарнизона полковник Садовничий! – подъехав на лошади к трибуне для высоких гостей, доложил он поднявшемуся с места Хорвату. Тот сошел вниз, где ему тут же подвели коня, белого жеребца-двухлетка. Несмотря на свой преклонный возраст, генерал на удивление легко вскочил на него, оттолкнувшись от стремени, после чего под звуки марша отправился приветствовать казаков.

– Здорово, казаки! – подъехав к первой сотне, поздоровался он.

– Здра жела, ваше высокблагородие! – раскатисто прогремело в ответ.

– Поздравляю вас с началом весенних маневров!

– Ура-а-а!

И так сотня за сотней, сотня за сотней.

– Вашескородие! А что это вдруг про маневры-то вспомнили? – услышав голос начальника гарнизона, спросил ротмистра Егор. – Не было, не было, а тут на тебе…

Тот вместо ответа только пожал плечами, хотя прекрасно знал, что маневры – это только прикрытие, на самом же деле начинается последний этап подготовки к военным действиям. Вот сейчас пройдут скачки, и казачки отправятся по своим казармам готовиться к походу. Дня через два и выступят.

После разговора с Лизой Шатурову тоже стало нечего делать в городе, и он решил просить генерала, чтобы тот отпустил его в поле. Если не отпустит – уедет самовольно. Ну не может он после всего, что случилось, находиться здесь. Это ж надо будет каждый день встречаться с Лизой – так ведь сердце не выдержит. Нет, он не станет мучить ни себя, ни ее. Лучше погибнуть в бою, чем постоянно испытывать душевные страдания. Впрочем, начнись война, он бы все равно убежал на фронт. Ведь он спит и видит себя гуляющим по Невскому. А если только сидеть в тепле и вести одни разговоры – этого никогда не произойдет.

…Громкий удар колокола, и лошади тут же срываются с места. Круг – и снова звучит колокол, отбивая конец заезда. И так раз за разом.

Вот очередь дошла и до Шатурова. Нежно поглаживая шею Орлику, он выехал на старт.

– Ну, не надо так дрожать, не надо… – успокаивал он его.

С неба все также сыпал надоедливый бус. Фуражка ротмистра быстро стала мокрой. Вода текла ему за ворот, заливала лицо. Он не успевал вытирать его платком, при этом невольно бросал взгляд на трибуны. Где-то там Лиза. Болеет ли она за него или ей теперь все равно? Ведь, по сути, он теперь чужой для нее человек. Тяжело это сознавать, но факт есть факт. Ведь она же ясно сказала, чтобы он больше не питал никаких иллюзий. Потому что… Потому что она любит другого! В это не хочется верить, но ведь от правды никуда не убежишь. Он видел ее глаза – в них была такая решимость!.. А еще мольба… Да, признание далось ей нелегко, но она была честна и к себе, и к нему.

Однако он не привык проигрывать. Ему ведь и раньше случалось быть отвергнутым женщинами, но он был так настойчив, так энергичен в своих ухаживаниях, что те в конце концов сдавались. Правда, удовлетворив свое тщеславие, он сам потом их бросал. В общем, до недавнего времени жизнь ему казалась сплошной игрой, где он хотел всегда быть победителем. И так было до тех пор, пока он не встретил ту, которую по-настоящему полюбил. Поэтому он сделает все, чтобы вернуть Лизу. Но вначале он подарит ей очередную свою победу, выиграв скачки. Только вот он не чувствует прежнего куража, который всегда помогал ему побеждать.

Он пытался настроиться на борьбу, но не мог. Он снова обвел взглядом трибуны – будто бы искал кого-то. Однако лица людей выглядели такими расплывчатыми, что их трудно было угадать. Наверное, виной тому дождь, решил он, хотя понимал, что так бывает в минуты душевного дискомфорта, который не дает человеку как следует сосредоточиться.

Один за другим к старту подтягивались всадники и становились вместе с Шатуровым в линию. Бородатые вахмистры, усатые урядники, рядовые чубатые казачки… Был еще какой-то штабс-капитан, который сидел на красивом вороном скакуне, манерно расставив в стороны локти. Лицо его было знакомо ротмистру, но он его так и не смог вспомнить. Видно, не только глаза, но и память не желала подчиняться ему в этот день.

– Ну, ни пуха! – проговорил Егор, все это время державший Орлика за уздцы, и отошел в сторону.

«К черту!» – молвил про себя ротмистр и машинально взглянул в сторону главной трибуны, где находилось высокое начальство. Их серые полевые шинели наводили грусть и тоску. А ведь когда-то все было иначе…

Шатуров на всю жизнь запомнил тот теплый майский день, когда он, молодой корнет, под звуки труб и геликонов выходил на ипподромную дорожку загородной резиденции русских царей. Вот то действительно был праздник! Куда ни глянь – всюду модные парижские туалеты и огромные корзины с цветами, только что доставленными из Ниццы. Кажется, весь светский Петербург тогда собрался в Царском Селе, чтобы понаблюдать за конными состязаниями. Шатурову уж очень хотелось победить. И не только затем, чтобы получить приз из рук самого великого князя Николая Николаевича – нужно было, чтобы на него обратили внимание молодые принцессы. Нет, каких-то иллюзий на их счет он конечно же не питал. Ну, кто он и кто они? Было другое – естественное желание покрасоваться перед этими молодыми девицами, а заодно и прославить свое имя. И тут дело не в карьере. Человек, который мечтал о героической жизни, меньше думал о званиях – больше о заслуженных наградах.

Он тогда выиграл главный приз. Сам император подозвал его, чтобы пожать ему руку. Ротмистр помнит, как он стремительно взбегал по ступеням к главной ложе, чтобы быть удостоенным внимания коронованных особ. Неожиданно он запнулся и чуть было не рухнул на ковровую дорожку, выстеленную для императорской семьи, тем самым вызвав веселый смех у дочерей Николая Александровича…

Но все это осталось в прошлом. Сегодня уже нет в живых ни императора, ни его веселых задорных дочерей, да что там – нет той России, в которой он родился. Есть эта нелепая аббревиатура – СССР, – холодная и отвратительная, которая никак не вяжется с образом великой державы.

…Но вот ударил колокол, и лошади рванули с места. Нахлестывая круп гнедка, Шатуров старался с первых же секунд вырваться вперед. И это ему удалось. Теперь нужно было закрепить успех, и он начал нервно пришпоривать коня. Но каурый и так шел на пределе своих сил, а болезненные удары шпорами в бок только сбили его с шагу. На повороте он вдруг запнулся, по инерции пролетел вперед еще несколько метров, после чего тяжело рухнул наземь. Трибуны ахнули. Перевалившись через голову и сбросив седока, конь засучил копытами и попытался встать. Это было фиаско…

В это трудно было поверить – ведь Шатуров считался фаворитом и ему все прочили победу. «Бог не без милости, казак не без счастия», – ухмыльнувшись, сказал ему потом выигравший забег какой-то гуранистый казачок. Вы уж, мол, вашескородие, простите дурака за такую дерзость, но приз вам теперь не видать как своих ушей.

Он говорил правду. Чтобы попасть в финал, нужно было выиграть в предварительном забеге. Теперь все, теперь знакомые засмеют его. Скажут, вы же опытный наездник, что ж на ровном-то месте упали? Был бы конкур-иппик – тогда другое дело. Это там существует целый ряд препятствий, начиная от кирпичных и бревенчатых заборов и кончая широкими траншеями. Потому неизбежны там и падения, и различные переломы костей, а бывает, что кто-то и голову себе свернет.

– Что случилось, Серж? – когда ротмистр, опустив голову, вывел хромающего дончака с беговой дорожки, бросился к нему навстречу Болохов. Тот поднял глаза, в которых были слезы.

– А то вам не понятно… – произнес тот чужим голосом.

Болохов опешил.

– А что это ты вдруг «завыкал»? Ведь мы, вроде, давно с тобой на «ты».

Ротмистр криво усмехнулся.

– Да брось притворяться-то – думаешь, я ничего не знаю? – снимая с рук белые перчатки, с болью в голосе произнес он. – Лиза ведь мне все рассказала…

Болохов побледнел. Он уже все понял, однако пытался изобразить на своем лице что-то похожее на удивление.

– А что она могла тебе рассказать? – осторожно спросил он.

– О ваших с ней отношениях…

«Ну, так и есть… Произошло то, чего Болохов больше всего боялся. – Лиза не смогла-таки сдержать своего обещания и выложила ротмистру все. Но зачем? Ведь мы же с ней договорились покуда скрывать свои отношения…» – с горечью подумал он.

– Серж!.. – пытался что-то сказать Болохов, но ротмистр с таким укором посмотрел на него, что тот замолчал.

– Эх, ты! Я-то думал, мы друзья…

– Ну, верно, друзья…

– Но разве друзья так поступают? – голосом, полным отчаяния, задал вопрос Шатуров. – Ты ведь предал меня!.. Да, да, и не оправдывайся!

Болохов искал подходящие слова, чтобы успокоить товарища, но они не приходили ему на ум.

– Зря ты так… Ну, хочешь, я уеду?

Ротмистр усмехнулся.

– И куда же, интересно знать?

– А куда глаза глядят… – Александр сделал паузу, пытаясь понять, какое впечатление произвело это заявление на товарища. – Ты ведь не простишь мне… Может, даже станешь мстить… Но запомни: месть не всегда горит, как пламя, порой она выжигает изнутри.

– Не бойся, мстить я тебе не буду, – ответил Шатуров. – Я ведь не мальчишка, чтобы потерять голову из-за любви. – Он умолк и вдруг: – Но ты не думай, это не капитуляция. Надеюсь, Лиза когда-нибудь одумается и вернется ко мне. А сейчас… – Он вздохнул. – Сейчас я должен отойти в сторону. Ведь не зря говорят: два соловья на одной ветке не поют.

– Любовь – единственная из опасностей, в которой есть самое великое счастье, – неожиданно услышали они знакомый голос. Это был Карсавин.

– Сами придумали или прочитали где? – недовольно произнес ротмистр, которому не хотелось в этот момент никого видеть. Ведь все обязательно начнут приставать с вопросами, что да как?

– Наверное, где-то прочитал, и вот осталось в памяти, – сказал Борис и вдруг: – Подвел вас конек-то, господин Шатуров. А на вид вроде крепкий такой…

Ну, началось, зная характер Карсавина, подумал ротмистр. Сейчас его не остановишь. Так оно и вышло. Борис стал говорить о злом роке, который вечно преследует человека, о том, что история знает много случаев, когда даже самые великие полководцы неожиданно терпели фиаско. Взять того же Александра Македонского, который, сумев завоевать полмира, неожиданно проиграл схватку с плохо обученной армией индийцев. Он бы, пожалуй, еще долго говорил, если бы в этот момент к ним не подошла Лиза. Она выглядела необыкновенно взволнованной. Зонтик, который она держала в руке, должен был спасать ее от дождя, однако светло-бежевый ее плащ с фигурной кокеткой на спине все равно промок.

– Сергей Федорович, вы не ушиблись?

Он только махнул рукой и повел гнедка прочь от трибун. «Обиделся», – вздохнула она. Наверное, после всего, что произошло, он возненавидит ее. И поделом. Но разве она виновата в том, что полюбила другого?

День догорал. Не проявив интереса к финальной части состязания, Болохов решил отправиться домой.

– А вы разве меня не проводите? – спросила Лиза.

Он спохватился. Ну как же он про нее-то забыл! Привык, что ее обычно провожает ротмистр, – вот и оплошал. Но теперь, скорее всего, ситуация изменится, и нужно будет привыкать к новой роли. Теперь вроде как он ее жених. Кажется, мечта сбылась, и он должен был радоваться, только вот как-то неуютно у него на душе. Получается, что он и в самом деле предал товарища. Тот ему верил, а он… Надо думать, после всего случившегося Шатуров и на пушечный выстрел не подпустит его к зданию местного отделения РОВСа. В общем, наделала Лизонька дел. И кто ее за язык тянул? Неужто не могла немного подождать? Но вся беда в том, что слишком уж она правильная, слишком совестливая, поэтому обманывать людей не в ее характере. Лучше умрет, чем солжет человеку. В отличие от Болохова, которому постоянно приходится всем врать. Но таковы издержки его профессии. Вот он и думал: а есть ли в мире еще нечто подобное, когда бы человек ради достижения цели до такой степени гипертрофировал свое сознание, а вместе с тем и менял свое лицо?..

Что-то будет, когда Лиза узнает всю правду?..

 

2

Утром Болохов нашел под дверью своего номера сложенный вчетверо листок бумаги. Развернув, прочел: «Хотя Шатуров и не самая последняя сволочь, но, чтобы вернуть свою девку, он пойдет на все. Так что думайте…» И подпись: «Доброжелатель».

«Не иначе, это все тот же человек, который убил Одоевцева и Туманова, – решил Александр. – Но кто он и где он прячется?»

Вместо того чтобы пойти позавтракать, он вдруг тяжело упал на уже убранную постель и, подложив руки под голову, начал припоминать детали минувшего дня.

То был трудный для него день. Все началось с неудачной попытки совершить теракт. Он помнит, как сломя голову бежал за Лизой, чтобы спасти ее. Слава богу, все закончилось благополучно, если не считать того, что он, по сути, сорвал операцию, к которой так долго готовился.

А потом был этот неприятный разговор с ротмистром. Вспомнив об этом, Александр тяжело вздохнул. Да, для разведчика не существует такой категории, как совесть, но себя-то не обманешь. И вот болит теперь его душа, и кается он, и винит себя за то, что предал товарища. А разве есть на свете больший грех, чем предательство?..

Ему бы покаяться перед Шатуровым, может быть, даже пожертвовать ради него своим счастьем, но разве он бросит Лизу? Ведь он любит ее… Да-да, любит, притом по-настоящему…

Нет, это не была любовь с первого взгляда. Вначале он просто хотел, используя Лизу вслепую, вовлечь ее в свою игру. Это со временем у него появились к ней чувства. Это был лишь маленький росток, проклюнувшийся из семени, нечаянно попавшего в его душу. Он-то думал, что уже не способен любить, что годы борьбы превратили его сердце в бесчувственную железную болванку, а тут на тебе… О, как он ревновал Лизоньку к ротмистру! И какая смертная тоска охватывала его, когда он подолгу не видел ее.

Но имеет ли он право на любовь, когда еще столько нужно сделать для победы революции? Ведь сила ее даже не в фанатизме тех, кто раздувает ее меха, а в самопожертвовании. То есть жертвовании ради нее своими личными интересами. Ну а Болохов один из тех, кто поклялся изменить этот мир к лучшему, где не было бы ни богатых, ни бедных, где люди бы жили одинаково счастливо, смело глядя в свое будущее. Так, может, он решил нарушить эту клятву?.. Нет, нет, это исключено. Он по-прежнему считает себя большевиком и не собирается ступить на путь предательства. Только как быть со своими чувствами? Как поделить ему свою любовь между Лизой и революцией?..

…И снова он копался в памяти, пытаясь вспомнить все, что было накануне.

Покинув ипподром, они с Лизой взяли тогда извозчика и отправились через весь город в сторону Нового Модягоу. Проводив девушку до дверей ее дома, он уже собрался отправиться в гостиницу, когда она вдруг решила пригласить его к себе. «Но ведь уже поздно», – сказал он ей.

– Нет, все хорошо, – успокоила она его. – Я вас чем-нибудь вкусненьким накормлю – вы же ведь давно не ели домашнего. Все по этим закусочным скитаетесь.

– Ну а как посмотрят на это родители? – спросил он.

– Родители? Да они будут только рады видеть вас. Пойдемте! – тянула она его за руку.

Оказалось, они подоспели к самому ужину.

– Мойте руки и садитесь за стол. Лиза, проводи Александра Петровича в туалетную комнату, – приветливо поздоровавшись с Болоховым, произнесла Мария Павловна.

Владимир Иванович был рад встрече.

– Говорят, вы прекрасный портрет государя императора написали, – пожимая руку Болохову, заметил он. – Похвально, похвально. Я видел прежний. Лубочный какой-то – ну, право, нехорошо. Специально приду в гости, чтобы посмотреть. Надеюсь, Сергей Федорович пустит меня в приемную?.. Кстати, где вы его потеряли?

Вопрос этот Лизу не смутил.

– Он очень занят, папа, – говорит она.

– Ну, дела – это хорошо, плохо, когда людям нечего делать. Как, например, мне, – с горечью в голосе произнес Гридасов. – Вроде вот живу, а жизни не чувствую. А ведь есть люди, которые всю жизнь баклуши бьют. Неужто к этому можно привыкнуть? Лично я с тоски бы помер.

Появился Петр.

– Здравствуйте, Александр Петрович! Вы, случайно, не с ипподрома? – Узнав, что они с Лизой были на скачках, спросил: – Ну и что Шатуров? Завоевал приз?

Болохов покачал головой.

– К сожалению, его конь подвел, – сказал он.

– Или он коня, – усмехнулся Петр. – А хвастался: я, мол, великий наездник…

– Не обманывай, Петя, он так никогда не говорил, – встала на защиту Шатурова Лиза.

– Что, женишка своего защищаешь? – ухмыльнулся брат. – Давай-давай…

Лиза вспыхнула.

– И никакой он мне не жених! – заявила вдруг она. – Если я выйду замуж, то только за Александра Петровича… Да… да… – От волнения у нее перехватило дыхание. – В общем, мы с господином Болоховым любим друг друга…

Это заявление застало домашних врасплох. Даже Нинь-и, которая в этот момент накрывала на стол, услышав, что сказала ее любимая молодая госпожа, чуть было не выронила поднос из рук.

– Вот это да-а! – первым придя в себя, торжествующе воскликнул Петр. – Так и надо этому пройдохе… Вы даже не представляете, какую свинью вы ему подложили!

– Петр, замолчи! – топнув ногой, приказала сестра. – Сергей Федорович замечательный и порядочный человек, просто я его не люблю…

– Ладно, сестра, что уж тут… – произнес Петруша. – Все что ни делается, делается к лучшему. Вы знаете, что существует такое понятие, как судьба? Вот судьба и повела вас в другую сторону.

В отличие от сына родители были в растерянности. Ведь не только они – многие в городе знали, что у ротмистра с Лизой все идет к свадьбе, а тут на тебе.

– Что же это мы стоим – давайте все за стол! – чтобы как-то разрядить обстановку, скомандовала Мария Павловна.

– А мы еще руки не мыли… – сказала Лиза и повела Болохова в туалетную комнату.

Весь вечер они говорили на отвлеченные темы, стараясь обходить острые углы. Правда, однажды Владимир Иванович все-таки не сдержался и спросил Лизу о том, станет ли она после всего, что случилось, продолжать работать в РОВСе. Та сказала, что жизнь покажет, после чего они больше не касались этой темы.

Когда домашние разошлись по своим углам, Лиза с Болоховым остались в гостиной. Девушке так не хотелась отпускать его, что она принялась рассказывать ему о своем детстве, говорила об институте, своих друзьях, увлечениях. Пыталась и его расспросить о чем-то, но он постоянно уводил разговор в сторону. А однажды вместо того, чтобы ответить на ее вопрос, он встал и, подойдя к картине, что висела на стене, стал внимательно рассматривать ее.

– «Книжные лавочки на Спасском мосту в XVIII веке», – наконец сказал он. – Но это копия, потому что руку Васнецова я всегда отличу.

– Конечно же копия, – согласилась Лиза. – Кстати, вы знаете историю этих лавочек? – неожиданно спросила она. – Нет? Так вот, москвичи всегда любили читать. А свои книги они часто покупали на Спасском мосту, где торговали лубочными изданиями. Вот послушайте, что говорил о книгах Антиох Кантемир…

– Это тот, что был первым автором новой русской письменной литературы?

– Ну да, тот самый…

– Послушай, Лиза, а почему ты все время обращаешься ко мне на «вы»? – неожиданно спросил он девушку.

Она улыбнулась, и на ее щеках проявились детские ямочки.

– Видимо, я стеснялась вас… И вообще мы же не были так близки…

– Ну а теперь?.. Теперь-то все по-другому.

– Да, по-другому, – согласилась она и протянула к нему руки. Он подошел, обнял ее и поцеловал в лоб.

– Ну что там твой Кантемир? – усаживаясь рядом с Лизой на диване, предложил вернуться к начатому разговору Александр.

– А вот послушайте…

Болохов поморщился.

– Ну вот, снова ты «выкаешь».

– Прости, я больше не буду. Ну ты слушаешь меня?

– Слушаю, слушаю, читай…

– продекламировала она.

Болохов удивился.

– Браво!.. – похвалил он ее. – Это хорошо, что ты не забываешь о своих корнях. Ну что это за русский, который не знает свою историю?

Вернулся Болохов к себе в номер глубокой ночью. Мария Павловна предлагала ему остаться, дескать, куда вам в такую темень, тем не менее он ушел, сославшись на неотложные дела. Встретивший его хозяин гостиницы Шэн сказал, что к нему приходил какой-то важный господин, который долго его ждал, а когда уходил, попросил передать Болохову, чтобы тот срочно позвонил Ивану Ивановичу.

По описанию, то был связник. Видимо, хотел узнать, почему сорвалась операция. Но ничего, завтра он ему позвонит и скажет, что его подвела бомба. Больше ничего в голову ему не приходило. А вот про размолвку с Шатуровым он умолчит. А вдруг Центр сочтет, что он окончательно провалил операцию? – возьмет да отзовет его в Москву. А как же тогда Лиза? Нет, он все сделает для того, чтобы потянуть время. Будет врать, кормить начальство обещаниями – только бы подольше остаться в Харбине. Ложь во имя спасения – вот что это будет. Человечество всегда врало, врет и будет врать, иначе оно захлебнется в своей правде, которая, как ни странно, чаще вредит, чем помогает людям. А за это время он что-нибудь придумает. Для него сейчас главное – это найти такие слова, которые сделают настоящий переворот в сознании любимой и заставят ее принять его веру. Без этого она никогда не согласится уехать с ним.

…Болохов снова напрягал память, пытаясь припомнить все детали минувшего дня. Кто же тот «доброжелатель», который забрасывает его подметными письмами? Безусловно, этот человек постоянно находится где-то рядом. Вот и вчерашний день не был исключением. Так кто же, кто?.. Естественно, это не Шатуров и не Лиза… И старший урядник Черных, который пытался выгнать его вчера из здания организации, не в счет. Человек, вероятнее всего, был свидетелем их размолвки с ротмистром. Им мог быть только Карсавин… Больше никого рядом с ними не было. Разве что вестовой Егор. Но этот вряд ли – не того замесу. Остается только Карсавин… «Неужели это он? – сделав открытие, удивился Александр. – Тогда кто он такой? В самом деле, доброжелатель или агент советской разведки, работающий под прикрытием? Но ведь доброжелатели людей не убивают – значит свой? Вот это раз! Да кто бы мог подумать? Так ввести всех в заблуждение… Ведь многие в городе по-прежнему верят, что скоро они будут пить его хваленое аргентинское вино».

Да бог бы с ним, но ведь он убил его лучшего друга! А этого Болохов ему никогда не простит. Как только представится случай, он тут же разделается с ним…

Все. Надо было думать, что делать дальше. Вот сейчас он позавтракает и пойдет в местное управление РОВСа, чтобы получить расчет. Без денег оно никуда. Но прежде нужно будет позвонить связному.

Звонки он обычно делал из цветочной лавки, что находилась рядом с гостиницей. Пока портье вызывал господина из сорок седьмого номера, о чем только Болохов не передумал. Больше всего он боялся, что Центр отзовет его домой. Или же даст новое задание, после чего ему придется оставить Харбин и перебраться куда-нибудь в Париж, а может, в Нью-Йорк или же в Оттаву. Но связник повел себя иначе. Получив подробное объяснение о причинах срыва операции, он посоветовал Александру до поры ничего не предпринимать и ждать дальнейших указаний из Центра.

Немного успокоившись, Болохов отправился в управление. К его удивлению, стража не остановила его у дверей. «Скорее всего, Шатуров еще не успел предупредить казачков», – решил он.

Легко взбежав по лестнице, он остановился возле дверей приемной. Вот сейчас он войдет и увидит ротмистра. Как он посмотрит ему в глаза?.. Но делать нечего – все равно рано или поздно они бы встретились. Не здесь, так в другом месте.

В приемной как обычно в такие часы было много народа. В основном то были просители. Кто-то пришел в надежде получить материальную помощь от организации, кто-то, чтобы выправить документы или разрешить какой-то конфликт, а были и такие, что просто хотели засвидетельствовать свое почтение генералу.

Все выглядело так, будто бы ничего не произошло. Лиза в обычной своей манере легко и непринужденно бегала изящными пальчиками по клавишам «ундервуда», а Шатуров, сидя за своим столом, изучал какие-то бумаги. Заметив Болохова, чуть наклонил голову в приветствии.

– Вы к генералу? – спросил он. Лиза, услышав его голос, подняла глаза и тут же опустила их, поймав взгляд ротмистра. Наверное, не хотела, чтобы он видел, как она обрадовалась появлению Александра. Тем не менее порозовевшие ее щечки выдали ее с головой.

– Собственно, я пришел, чтобы… – Болохову так не хотелось говорить при Лизе о деньгах, что он вдруг растерялся. Шатуров тут же сообразил, в чем дело.

– Пойдемте, – неожиданно поднявшись из-за стола, обратился он к Александру и глазами указал на дверь.

«Ишь, как он все деликатно обставил», – удивился Болохов. Другой бы, помня про обиду, специально унизил его при всех. И всего-то нужно было сказать вслух о том, что организация-де не дойная корова и что ему следует прийти за деньгами в другой раз.

– Вот, возьмите… – протягивая Болохову пухлый конверт, произнес Шатуров.

– Да-да… спасибо, – пряча деньги во внутренний карман пиджака, поблагодарил его Александр. – Ну, я пойду?.. – не глядя на ротмистра, проговорил он. – Да, вот что… У меня к вам будет просьба… Пожалуйста, не увольняйте Лизу. Насколько я понимаю, Гридасовы испытывают сейчас некоторые материальные трудности, так что войдите в их положение.

Шатуров усмехнулся.

– Неужели вы меня принимаете за подлеца? – спросил он. – Лиза как работала, так и будет работать. И вас я прошу остаться… Что вы так смотрите на меня?.. Запомните: я не путаю личные дела со служебными. Сейчас вы пойдете в свой кабинет… У нас есть новое задание. Ближе к вечеру мы отправимся смотреть помещение под мастерские. Надеюсь, оно вам понравится.

Болохов не знал, что и сказать.

– Сергей Федорович… Серж… Да полноте, зачем теперь все это? – пытался что-то говорить он. Ему было совестно перед этим человеком. Да уж лучше бы тот ударил его, ну если не ударил, то хотя бы оскорбил, а он отвечал ему добром. Да кто же он? Дурак или святой? Впрочем, его святость хуже свинца. Теперь придется постоянно мучиться угрызениями совести. Но разве так можно жить?..

– Мне нужно прийти в себя, – неожиданно заявил Болохов. – Вы позволите мне уйти?

Вот так, они снова на «вы». И лишь потому, что между ними встала женщина. Однако стоит ли удивляться? История знает немало примеров, когда женщины становились причиной не просто кровавых конфликтов, а настоящих войн. «Что ж, видно, нет в мире ничего ужаснее, чем ревность и оскорбленные чувства людей», – подумал Александр. И спасибо ротмистру, что он нашел в себе силы, чтобы не впасть в отчаяние. Да и козни он им с Лизой вроде не пытается строить. В общем, повел себя как настоящий мужчина.

А ведь Болохов чуть было не отправил его вместе со всеми генералами на тот свет. Более того, он даже не подумал о том, что тот тоже мог погибнуть. Но ведь это подло, думал Александр. Впрочем, что это он? Ведь тот на его месте точно так же бы поступил. Борьба есть борьба, и тут не может быть никаких сантиментов… И все же Болохову было мучительно стыдно за себя. Человек все ему простил, даже, несмотря ни на что, пытался помочь ему встать на ноги, а он что взамен?.. Ведь случись ему повторить операцию – он сделал бы все, как в прошлый раз. Только теперь, помня о причине вчерашней неудачи, учел бы все. В первую очередь он бы на пушечный выстрел не подпустил Лизу к заминированному зданию. Силой бы ее заставил уйти. Ну а Шатуров… Он солдат… Хотя нет, Болохов не знает, как бы он теперь поступил. Быть может, и о нем бы подумал. А может, и нет. Ведь ради достижения цели большевики даже собой часто жертвуют, что уж говорить о других?..

 

1

С тяжелым чувством выходил Александр из организации. Чтобы привести в порядок мысли, решил пройтись по городу пешком.

После вчерашнего ненастья нынешний день выдался солнечным и по-летнему теплым. Где-то среди молодой листвы громко переговаривалась пернатая мелочь. Казалось, сама природа жила в ожидании каких-то добрых перемен. И только сосредоточенные лица прохожих и нескрываемая тревога в их глазах говорили о другом. Видно было, что люди жили в каком-то недобром предчувствии, а то и страхе. Война… Это слово постоянно повторяли в эти дни и взрослые, и дети, неся в своих настороженных душах его суровый и коварный смысл.

В гостиницу возвращаться не хотелось. На миру оно как-то веселее, а там в этих четырех стенах тебя замучают недобрые мысли или же захлестнет ностальгическая волна воспоминаний. Так всегда случалось, когда где-то далеко от родного дома Болохов оставался наедине с самим собой.

Город жил своей привычной будничной жизнью. Повсюду были толпы народу; звенели набитые людьми трамваи; бесконечной чередой шли авто, обгоняя вездесущих потных рикш и велосипедистов; громко кричали извозчики у театров и у кабаков, призывая пассажиров. «Полтинный до Пристани!», «Рупь до Старого города!», «Подходи, подвезу с ветерком!»

Жизнь!.. Но Болохова ничто не радовало, потому что все для него здесь чужое. И эти улицы, и дома, и люди… Даже воробьи здесь не те. Эх, скорее бы домой! – думал он. Вот только как быть с Лизой?

Этот вопрос больше всего мучил его сейчас. «Неужели ради любви она не отречется от своей веры?» – спрашивал он себя. Но ведь это смешно… Россия давно уже не та, а эти люди, что живут здесь, продолжают грезить о какой-то монархии. Они верят в то, что все еще можно изменить. Говорят, они тут каждую весну собираются в поход на советы, но по каким-то причинам постоянно откладывают его. На этот раз, кажется, все серьезно. Но, может, и сейчас пронесет?.. Побряцают-побряцают оружием – да и успокоятся. Хотя вряд ли. Ведь за их спиной стоят японцы. А те не любят блефовать – Восток, одним словом. Если они что-то задумали, то пойдут до конца. А планы у них, как известно, грандиозные.

Побродив по городу, Болохов отправился в гостиницу, по пути купив в винной лавке бутылку «чуринки» и какую-то закуску к ней. Не успел он накрыть стол, как в дверь постучали.

Это был связной Иван Иванович. «Какого черта он приперся?» – глядя на этого невысокого седого человека с плохо запоминающейся внешностью, поморщился Александр. Он-то хотел немного выпить и забыться, а тут на тебе.

– Выпьете? – усаживая гостя за стол, спросил он. – Правда, закуска у меня не ахти какая.

Связной замахал руками.

– Нет, спасибо, у меня сегодня много дел, – сказал тот. – Да и вам я не советую…

– Это еще почему? – не понял Болохов.

Гость усмехнулся.

– Ну, во-первых, для этого нет повода… Вы же провалили операцию… Да-да, и не спорьте – именно провалили. Я знаю, что там произошло… – кивнул он куда-то за окно, и было понятно, что он имеет в виду. – Ваше милосердие погубило все дело… Видно, вы забыли главную нашу заповедь: все ради достижения цели и никаких слюней.

Болохова буквально поразила такая осведомленность связника. Но кто, кто мог ему об этом сказать? Разве что Лиза… Да еще Шатуров. Больше никто про тот его злополучный портфель, в котором находилась бомба, не знал. А он-то грешил на Карсавина. Значит, не он? «А вот мы сегодня все и выясним», – тут же решил Александр.

– Было дело… – пробормотал он, не глядя на связного.

– Вот-вот, – произнес тот. – Я вынужден был доложить обо всем в Центр. Час назад оттуда пришла шифрограмма… Короче, вас отзывают в Москву.

Болохов побледнел. Ведь он всего ожидал, только не этого.

– Нет… нет, это невозможно! – воскликнул он. – Дайте же мне шанс! Я должен довести дело до конца…

– Увы, приказ есть приказ, – сказал Иван Иванович. – А насчет задания не беспокойтесь – за вас все сделает другой человек. Так что собирайтесь… Да, деньги на дорогу я передам вам завтра. И никому ни слова о своем отъезде. Иначе это вызовет у многих подозрение. – Он сделал паузу, будто бы что-то соображал. – На этот раз вам не придется трястись в грузовиках – поедете восточной веткой КВЖД, – сказал он. – На границе вас встретит наш человек, который поможет перебраться на советскую территорию. Легальный способ исключен – для этого нужны соответствующие документы, а у нас с вами нет времени заниматься этим вопросом. Ну, вам все понятно? – вставая со стула и собираясь покинуть номер, спросил он Болохова.

Тот тоже поднялся из-за стола. Он был бледен и у него от волнения тряслись губы. Да как же так? Неужели он уедет без Лизы? Но тогда он больше никогда – никогда! – ее не увидит. Надо было что-то срочно решать. Но прежде ему нужно выяснить, откуда связной узнал о деталях провала операции.

После ухода гостя Болохов тоже недолго находился в номере. Выждав какое-то время, он, оставив на столе непочатую бутылку «чуринки», вслед за связным отправился в город.

– Куда едем, мил человек? – видя растерянное лицо Болохова, спросил его рыжебородый извозчик, одетый в старенькую стеганую безрукавку, которую, видимо, он не снимал в любую погоду.

Тот не сразу ответил. Он был настолько расстроен, что голова его плохо соображала.

– Вези, братец, меня в центр…

– А точнее не изволите? – повернулся к нему рыжебородый.

Получив приказ ехать к управлению «Русского общевоинского союза», извозчик как-то весело гикнул и погнал лошадку вдоль по мостовой.

Пока они ехали, мужичок выложил ему всю свою биографию. Оказывается, то был старый вояка. В мировую войну он участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве, потом была Гражданская, где он воевал на стороне белых. Да мне-то, отметил, все равно было, за кого воевать. Мол, и там были наши, и там. Выбирать не приходилось – пошел за теми, что первыми заняли его деревню. Да лучше бы в своих родных муромских лесах переждал смуту – теперь бы не пришлось горе мыкать на чужбине, признался он. Ну а тут, мол, сплошь одни горюны. Теперь бы рады домой возвратиться, да боятся. Уж больно, говорят, большевики там зверствуют.

– Эх, ваше блаародие, знал бы ты!.. Ведь мне моя деревнишка до сей поры снится… И этот запах пашни… – И мужик мечтательно закатил глаза. – Как весна настает – так душу наизнанку выворачивает… Правильно люди говорят: деревенщина в лесу родилась и пенью молилась. Иначе рази б я пустился во все грехи тяжкие?..

Болохов подъехал вовремя, не то не застал бы ротмистра, который уже садился в свой «форд», собираясь куда-то по своим делам.

– Ну что, пришел в себя? – как ни в чем не бывало, спросил его Шатуров, снова переходя на «ты». – Тогда тебе придется немного подождать… Но я мигом. Как говорится, одна нога здесь, другая там…

– Да я, собственно, пришел поговорить…

– Тогда садись в машину – по пути и поговорим, – предложил ротмистр.

Александру ничего не оставалось, как принять предложение.

– Скажи, Серж, ты никому не говорил… – Он подыскивал нужное слово. – Ну, я о том портфеле… – когда они уже отъехали от здания РОВСа, спросил Болохов.

– О портфеле?.. О каком еще портфеле? – не понял ротмистр. – А-а, вот ты о чем! – сообразил наконец он. – Ты бы знал, как смеялся Борис, когда я ему рассказал, как искал его под столом среди генеральских сапог. Видно, представил эту картину, вот и заржал как конь…

– Ты это о ком говоришь? – пытаясь не выдать себя, ровным голосом спросил его Александр.

– Да о ком же – конечно, о Карсавине! Мы с ним вчера вместе поужинали у Гамартели – ну, я тебе рассказывал об этом грузине…

– Это тот, что на строительстве КВЖД был заведующим столовой?

– Нет, то другой грузин – господин Агрести, первый здешний коммерсант, – объяснил Шатуров. – А Гамартели – это бывший ссыльнопоселенец. Он открыл в Харбине первую частную гостиницу с рестораном. Знаешь, какие там шашлыки с люля-кебаб подают – пальчики оближешь! Так вот под такую славную закусочку я и решил потешить Бориса. Но прежде хорошенько выпил – сам знаешь, что у меня было на душе…

Он тяжело вздохнул и невольно покосился на Болохова. Дескать, и все из-за тебя. Какого черта ты отбил у меня Лизу? А еще друг называется…

Болохов почувствовал себя неуютно. Одно радовало – он теперь точно знает, кто этот «доброжелатель».

– Ты не особо-то откровенничай при этом Карсавине, – неожиданно произнес Болохов.

– Это еще почему? – не понял ротмистр.

– Да так… Когда знают двое – знает и свинья, слышал такое?

Шатуров покачал головой.

– Зря ты так, – упрекнул он товарища. – Борис – человек порядочный.

– А я говорю тебе, что он трепло… Прошу только, не передавай ему эти слова… Но я знаю, что говорю. Вот увидишь, завтра уже все будут знать о том… – Болохов вдруг споткнулся.

– Ну, говори же! Что замолчал? – обгоняя впереди идущий «крайслер», произнес Шатуров.

– Я это о вас с Лизой… – скупо бросил Александр.

Тот фыркнул.

– А ты думаешь, без него некому это сделать? – спросил он. – Да, Харбин – город большой, но вести тут разлетаются мгновенно. А все из-за того, что слишком много болтунов развелось. Я тебе вот что скажу: не успели мы провести вчерашнее свое совещание, как об этом стало известно в Москве.

– В самом деле? – удивился Болохов.

– Мне об этом сказали наши контрразведчики. У них там в Генеральном штабе есть свой информатор – вот он и сообщил.

Услышав это, Болохов побледнел. «Крот»? В Генеральном штабе? Вот это номер! Выходит, мы за ними шпионим, а они за нами?.. Надо немедленно поделиться этой новостью со связным. Пусть сообщит об этом в Центр. А заодно и передаст его просьбу о том, чтобы там не торопились отзывать его в Москву, а вместо этого поручили узнать имя того «крота». Иначе вся здешняя работа чекистов пойдет насмарку.

Всю ночь он не спал – все думал о том, что ответит Москва. А утром чуть свет к нему явился связной и сообщил, что Центр благодарит его за ценную информацию, тем не менее свое решение не отменяет.

– Так что поспешайте, – сказал ему Иван Иванович. – Вот вам деньги – сегодня же и уезжайте.

Болохов был в отчаянии.

– Нет… нет, это исключено! – неожиданно заявил он. – Пока не выполню задание – никуда не поеду… Так и передайте в Центр: в связи со сложившимися чрезвычайными обстоятельствами я, согласуясь со своей совестью и долгом, принял самостоятельное решение еще на какое-то время остаться в Харбине.

Говоря об этом, Александр понимал, что поступает опрометчиво, однако ничего поделать с собой не мог. Потому что уже не представлял дальнейшую свою жизнь без Лизы.

Глаза связного налились кровью.

– Вы что, с ума сошли? – пошел он в наступление. – Нарушить приказ Центра?.. Да вам этого никогда не простят. Одумайтесь, Болохов! Пока еще не поздно… – добавил он.

Но Александр настроен решительно.

– Все, разговор окончен, – ответил он. – Как только я что-то выясню – сразу вам сообщу. Будьте уверены, у нас с вами все получится. Ну а победителей, как известно, не судят.

Иван Иванович покачал головой.

– Ну, точно деревня переехала поперек мужика! – произнес он. – Вы хоть понимаете, что говорите? Ведь вы не первый день в наших рядах и сами знаете, как у нас поступают с предателями.

– Я?.. Предатель? Да окститесь, уважаемый! – вспыхнул Болохов. – Ведь я для чего решил остаться? Правильно, чтобы до конца довести дело. И это, я думаю, вполне разумно и целесообразно. И вообще по мне так лучше ослушаться, чем выполнять совершенно необоснованные, попросту говоря, дурацкие приказы!

– Ну, глядите… – угрожающе посмотрел на него Иван Иванович. – Последний раз вас спрашиваю: вы едете?

– Нет!

– Хорошо… Так я и передам в Центр, – заявил связной.

– Что ж, это ваше право… Только не забудьте сказать, что предавать я никого не собираюсь, а буду, как и раньше, верой и правдой служить своей партии и народу. Запомнили? Ну, тогда до свидания…

Связной ушел, оставив Болохова наедине с его тяжелыми мыслями. Как бы то ни было, а он прекрасно сознавал, что играет с огнем и что если не одумается, то уже завтра его могут объявить предателем. Но что он мог с собой поделать? Лиза – вот что было для него сейчас важнее всего на свете. Но ему требовалось какое-то время, чтобы уговорить ее отправиться с ним в Москву. В противном случае он потеряет ее навсегда.

Но разве в Центре его поймут? Для них любовь – пустой звук. Революция – вот то главное, ради чего, по словам ее вождей, стоит жить. А он хочет любить. Разве это преступление?

А тут и без того нервы ни к черту. И все из-за этих участившихся чисток в их системе. Новый вождь не доверяет силовикам, боится удара в спину. Чуть оступился – тут же попадешь в мясорубку. Ну а этот подлец Карсавин выставил его в таком черном свете – не отмоешься. Тогда разве имеет значение, когда он вернется в Москву?

Но тогда что же – чужбина? Но ведь это страшно – остаться без родины. Уж лучше сразу, как говорится, головой в прорубь.

А может, все-таки рискнуть? Может, вернуться? – думал Болохов. – Глядишь, и пронесет… Только вот как быть с Лизой?.. Может, наконец открыться ей, может, рассказать, кто он есть на самом деле, – и будь что будет?.. Вот ведь какое дело: он и родину терять не хочет и любимую. Но надо делать выбор. А что, если Лизу насильно увезти? – внезапно пришла ему на ум эта сумасшедшая мысль. Но тогда она его возненавидит, а какая уж после этого совместная жизнь? Одни только душевные муки…

А время бежит… Вот сейчас этот Иван Иванович зашифрует сообщение и по своим каналам передаст его в Москву, – усевшись на кровать и обхватив голову руками, думал он. Что-то там предпримут? Может, все-таки пронесет? Люди-то, кажется, там серьезные, думающие. Хотя – всякое может быть. Возьмут, да и впрямь приклеют ему ярлык предателя. Но это же несправедливо! Он ведь действительно хочет довести дело до конца. Надо полагать, это было не последнее совещание при генерале Хорвате – будут и другие. Значит, у него есть шанс. Главное – сохранить добрые отношения с ротмистром, иначе он лишится возможности бывать в управлении.

Так, вероятно, он сидел бы еще долго, если б не услышал за окном знакомый звук клаксона. Выглянул на улицу и увидел рядом с гостиницей сверкавший на солнце черный «Ви-Эйт», за рулем которого сидел ротмистр. На нем был цивильный твидовый пиджак и модная фуражка-шестиклинка с поднятыми на лоб мотоциклетными очками. Тот, заметив его, сделал знак, чтобы он вышел.

– Я не понял, друг мой, почему ты не на службе? – стягивая лайковую перчатку и протягивая Болохову руку, вполне серьезно спросил Шатуров. – Его превосходительство приказал мне срочно доставить тебя в управление.

– Генерал? – изумился Александр. – Что это он вдруг обо мне вспомнил?

– Да вот вспомнил, – произнес ротмистр. – Давай-ка садись – поедем.

Болохов в растерянности.

– Тогда мне надо хотя бы переодеться, – начал было он, но Шатуров махнул рукой.

– Не в ресторан едем – и так сойдет, – окинув взглядом товарища, заключил он. – Пиджак, брюки на месте – что еще надо?

Болохову ничего не оставалось, как сесть в машину.

– Скажи, тебе приходилось иметь дело с картами? – поддав газу, спросил его ротмистр.

– Ты это про игральные, что ли?

– Про топографические…

Болохов пожал плечами.

– Увы!.. Если бы ты спросил меня про покер или же там про вист…

– Нет, я серьезно. Генералу потребовался человек, который смог бы искусно чертить схемы. Я предложил ему тебя… Ты когда-нибудь видел фронтовые карты?

– Да вроде нет, – соврал Болохов. – Я же по штабам-то не сидел.

– Ну ничего, – успокоил его ротмистр. – Тебе покажут, как это делается. Главное, что у тебя рука верная – ты же художник. Я где-то слышал: картография выросла из искусства. – Он улыбнулся.

Александру с трудом удавалось скрывать свое волнение, когда он слушал ротмистра. Ведь он прекрасно понял, о чем идет речь. Коль заговорили о фронтовых картах, значит, скоро война. Тогда у него есть шанс быть в курсе всего, что происходит в логове врага. Бедный ротмистр! Он даже не представляет, какую страшную ошибку совершил, предложив генералу в качестве помощника Болохова. Ведь теперь советское командование будет знать о своем противнике все, включая численность его войск, схему диспозиций, и самое важное – направление его главных ударов.

– Ну коль вы принимаете мое предложение, то вам придется теперь подчиняться воинской дисциплине, – сказал Александру Хорват, который, как оказалось, общим решением лидеров эмигрантских организаций и движений был назначен Верховным главнокомандующим русской армии в Маньчжурии. – Не стану от вас скрывать: не сегодня-завтра мы объявим Советам войну. Вашей задачей будет заниматься штабными картами. Сможете?.. Ну вот и хорошо… Да, Сергей Федорович, – обратился он к ротмистру, – найдите господину Болохову подходящее обмундирование. С этой минуты он становится бойцом славной белой армии. Вопросы есть? Ну, коль нет, вы пока свободны. Идите, переодевайтесь, а завтра с утра на службу… Да, вот что… С сегодняшнего дня помещение нашей организации временно переходит в распоряжение штаба армии, так что жить вам придется здесь. Отлучаться можно будет только с моего личного согласия. Сами понимаете, работа секретная. Шульженко! Где ты там? – позвал он временно исполняющего обязанности начальника контрразведки харбинского отделения РОВСа, и тот тут же появился в дверях. – Сведи поручика с начальником секретного отдела – пусть выдаст ему карты.

– Слушаюсь, ваше превосходительство! – ответил тот. – Пошли за мной! – нахмурив косматые брови, бросил он Болохову, которого, и об этом знали многие в управлении, он сильно недолюбливал. А в конечном счете – просто не верил ему.

 

2

В тот же вечер Болохов решил связаться с Иваном Ивановичем. Однако взявший трубку портье сообщил ему, что господин из сорок седьмого номера еще утром срочно покинул отель. Он тут же все понял: так обычно поступают в случае провала явки. Значит, Центр ему не доверяет? Но ведь новость, которую он хотел сообщить, их бы обрадовала.

Болохов не знал, что ему делать. Ехать в гостиницу он не хотел. Решил позвонить Лизе, которой в связи с чрезвычайными обстоятельствами вплоть до особого распоряжения запретили являться на работу.

– Приезжайте, – сказала она. – Я очень хочу вас увидеть.

Купив по пути у уличной торговки букетик ландышей, Болохов отправился в Модягоу.

– Какая прелесть! – взяв из его рук цветы, воскликнула Лиза. Вдохнув их аромат, закрыла от удовольствия глаза. – Ах!

Было обеденное время, и Мария Павловна, как обычно, приветливо встретившая Болохова, попыталась усадить его вместе с домашними за стол, но он вдруг запротестовал.

– Я предлагаю погулять, – шепнул он Лизе. – Мне нужно тебе кое-что сказать.

Она побежала в свою комнату и вскоре вышла оттуда нарядная и сияющая. На ней было модного фасона крепдешиновое платье в цветок, а на голове соломенная легкая шляпка.

– Знаешь, я тут внезапно разбогател, – когда они вышли на улицу, – признался Болохов. – Так что мы можем с тобой славненько покутить…

Лиза знала, откуда у него деньги – это был гонорар за написанный им портрет государя.

– Вы так говорите, будто мы живем последний день, – произнесла девушка с нескрываемым укором. – Думаю, деньги вам еще пригодятся.

Болохов усмехнулся.

– Пустое! – ответил он. – Завтра меня поставят на казенный кошт, так что буду есть солдатскую кашу.

– А что случилось? – не поняла она.

– Меня, Лизонька, мобилизовали, так что я теперь не просто какой-то там мсье Болохов, а поручик Болохов!

Лиза пожала плечами.

– Я совершенно ничего не понимаю! – заявила она. – Вы, может быть, объясните мне, что происходит?

Александр прижал ее к себе и поцеловал в лоб.

– Я думаю, не сегодня-завтра начнется война, – сказал он.

– Война? – удивилась девушка. – Что вы говорите?

– Ну вот, ты снова «выкаешь», – обиделся Болохов.

– Прости… – проговорила она.

– Кстати, ты знаешь причину, почему тебя отправили в бессрочный отпуск? – спросил Александр.

– Мне это не объяснили, – посетовала девушка.

– Дело в том, что в здании управления теперь разместится штаб армии, ну а ваш генерал Хорват сейчас ни много ни мало – Главнокомандующий объединенными войсками. – Он вдруг порывисто вздохнул. – Но главное не в этом… Теперь, Лизонька, у нас не будет возможности встречаться.

Она побледнела.

– Как?.. Ты что, уезжаешь?

– Нет, дело в другом. С завтрашнего дня в городе вводится военное положение. А это значит, я не смогу даже на минуту выйти из штаба. Так мне генерал и сказал.

– Но ведь это же нонсенс! – воскликнула Лиза. – Спать-то вы все равно, надеюсь, будете дома?

– Да в том-то и дело, что нет, – хмыкнув, проговорил Болохов. – Штаб теперь для нас и место службы, и дом родной.

Лиза была в отчаянии.

– Тогда я пойду и попрошу генерала, чтобы он и меня мобилизовал! – решительно заявила она. – Кто вам еще будет печатать документы? И вообще… – Она прижалась щекой к его груди. – Я же не смогу без тебя.

Он погладил ее по голове. Милая, ей так хочется быть с ним рядом! Увы, ее место уже занял белобрысый писарь из пехотного полка, который, как оказалось, ловко умеет управляться с «ундервудом».

– И мне будет тяжело. Но ведь война все равно когда-то кончится, и мы снова будем вместе.

Она встала на цыпочки и поцеловала его в губы.

– Поклянись, что ты всегда будешь думать обо мне, – попросила она.

– А ты поклянись, что не пойдешь к генералу…

– Мы пойдем к тебе, – неожиданно ответила она. – Я же должна проститься с тобой… Так всегда поступали русские девушки, отправляя любимых на войну.

От этих слов его вдруг бросило в жар и следом быстро и громко заколотилось сердце.

– А может, все-таки в ресторан?.. – пытался он остановить ее.

– Нет… нет, мы должны проститься…

Болохов купил в винной лавке бутылку «Мадам Клико» и фрукты, и они отправились к нему в гостиницу.

…Вышли они уже затемно. Шли молча, переживая в душе случившееся. Только что они стали мужем и женой. Нет, еще не официально, но разве это важно теперь? Главное, что они соединили свои судьбы, сделав последний шаг к этой вершине под названием «любовь». Быть может, в эти минуты под сердцем Лизоньки уже зарождалась новая жизнь – тогда какие могут быть бумажки со штампами, какие подвенечные платья? Хотя и это когда-то будет. А сейчас для них главное то, что они закрепили свою любовь безумной страстью, сопряженной с великим чувством взаимного доверия.

Молчали они и тогда, когда извозчик вез их в Модягоу. Вернулись на землю только у дверей Лизиного дома, когда поняли вдруг, что им предстоит расставание. Пусть и не навсегда, но все же…

– Это был самый счастливый день в моей жизни, – нежно проведя рукой по колючей щеке Александра, сказала Лиза.

Он поймал ее руку и поднес к своим губам.

– Это было начало нашей долгой счастливой жизни, – произнес он.

Возвращался в гостиницу Болохов на такси. Водитель был веселый малый. Всю дорогу он пытался разговорить пассажира – тщетно.

– Да что же вы такой неразговорчивый? – удивился он. – А хотите, я вам китайский анекдот расскажу? У них тут, правда, своеобразный юмор, но это, видно, издержки восточной целомудренности… В общем, некий чиновник в парадном халате посетил своего знакомого. Только он сел, как притаившаяся на полке с продуктами крыса испугалась и опрокинула горшок с маслом, которое залило весь халат. Гость был готов разразиться грубой бранью, но тут вошел хозяин. Гость с подобострастной улыбкой начал объяснять свое состояние: «Когда я вошел в ваш почтенный дом, – говорит, – и сел на ваше почтенное место, я испугал вашу превосходную крысу, которая опрокинула ваш отменный горшок с маслом на мой никчемный и грубый халат. Это и составляет причину моего жалкого вида в вашем присутствии». Ну как? – спрашивает таксист. – Ну, право, это не идет ни в какое сравнение с тем, что мы травили в окопах.

– Вы воевали? – спросил Болохов.

– Во время мировой я был мальчишкой, а вот в Гражданскую да, было дело… – отвечает водитель. – Нас, гимназистов, тогда под Симбирском насильно мобилизовали в белую армию. Теперь вот хочу домой возвратиться… А вы не думаете? Нет? А зря. А то бы я дал вам адресок комиссии, которая занимается возвращением русских на родину.

Болохов мысленно пожалел парня. Он-то знал, что ждало тех, кто с чистым сердцем решил вернуться домой. В лучшем случае их посадят в тюрьму или пошлют, куда Макар телят не гонял, а могут и расстрелять.

…Не успел он войти в свой номер, как в дверь постучали.

– Господин Карсавин? – увидев Бориса, удивился Александр. – Вот уж кого не ожидал увидеть, так это вас… Хотя… – Он пристально посмотрел на него. – Ну, садитесь, коль пришли, – указал он глазами на стул. – А то ведь, говорят, в ногах правды нет.

Карсавин сел, положив руки на стол. «Так обычно поступает тот, кто приходит с миром», – отметил про себя Александр. Хотя этот человек очень коварный и за ним нужен глаз да глаз. Теперь придется постоянно быть начеку – ведь еще неизвестно, с чем он пришел. За эти годы Болохов приобрел какую-то первобытную способность предугадывать беду. Такое дано только зверям. Это те загодя покидают свои насиженные места, предчувствуя надвигающуюся опасность. Потому Болохов следит за каждым движением гостя, мысленно готовясь отразить удар.

Но пока что ничто не предвещало беды. Борис был спокоен и улыбчив. Да и одет он был так, будто бы собрался идти в концерт или в ресторан. На нем был строгий темный костюм из английского сукна, белая сорочка с накрахмаленным воротничком и широкий модный галстук в горошек. В отличие от него Болохов выглядел в своем светлом твидовом пиджаке в рубчик вполне демократично.

– У вас, как я вижу, были гости?.. – заметив початую бутылку вина и фрукты на столе, улыбнулся Борис. Не получив ответа, сказал: – А хотите, я угадаю, кто у вас был? Мадмуазель Гридасова или я ошибаюсь?

Болохов вспыхнул.

– Простите, но я не намерен отвечать на этот вопрос, – решительно заявил он.

– Ну и ладно! – миролюбиво заключил гость. Он по-прежнему чувствовал преимущество перед Александром, надеясь, что тот ни сном ни духом не ведает, кто такой на самом деле Борис Карсавин. Но он глубоко ошибался. – Вы спросите, чем вызван мой столь поздний визит?.. – обратился он к нему. – В общем, я тут на днях встретил одного человека, который, как оказалось, давно с вами знаком… Так вот, он мне все о вас рассказал. И то, что вы воевали в рядах Красной армии, и что работаете в ОГПУ… Неужели это правда? – нарочито удивленно посмотрел он на Александра.

«Блефует, гад, – решил Болохов. – Ну, давай-давай, гони дальше…»

– Интересно… – произнес он. – Может, скажете, кто вам это все наплел?

– А почему ж не сказать – скажу. – Карсавин почесал пятерней затылок. – Как же там его?.. Ах, да – Василий Петров… Слыхали о таком? Вы с ним в художественной академии когда-то учились.

Болохов пришел в ужас, услышав эту фамилию, но виду не подал. «Выходит, он и про Васю знает», – подумал. Впрочем, это и не удивительно. Видимо, Центр перепоручил именно ему заняться беглыми художниками. Ну он-то не пожалеет их. Перестреляет, как куропаток. Надо срочно их предупредить! Но как? С завтрашнего дня его переводят на казарменное положение. Может, кого-то попросить? Но кого? Не Лизу же… Значит, нужно это сделать самому.

– А что, разве Вася здесь? – сделал Болохов удивленное лицо.

– Здесь, здесь, и он хочет встретиться с вами…

– Прекрасно! Я готов хоть сейчас ехать к нему, – заявил Александр. – Только вы что-то, уважаемый, перепутали… Вася ничего не может знать обо мне… И вообще прекратите строить из себя дурочку, товарищ чекист! – не выдержал он, решив, что в данной ситуации для него уже нет смысла играть в прятки.

Карсавин мог ожидать всего, только не этого.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – выказал он откровенное удивление. – И как же вам удалось меня вычислить?

– Как? – недобро усмехнулся Болохов. – Морда тебя твоя выдала, – невольно перешел он на «ты», при этом сделал это зло и грубо. – Ты вот что мне скажи, зачем Туманова убил? Он был моим лучшим другом…

– Этот друг бы тебя и сдал, – сказал Карсавин. – А мне было приказано тебя страховать. Как говорится, одна голова хорошо, но с туловищем лучше… Шутка! – улыбнулся он. – В общем, бывают моменты, когда мертвые становятся полезнее живых, – уже серьезно проговорил он. – Ведь тут мы сразу двух зайцев убили. Убрали предателя родины, а заодно и подстраховались… Я же говорю, с Тумановым были бы проблемы…

Болохов внезапно поднял кулак, но вместо того, чтобы двинуть им в зубы Борису, с грохотом опустил его на стол.

– Сволочь ты, Карсавин! Да тебя пристрелить за это мало…

– Что?! Да это ты… ты ведешь себя, как предатель!.. – бешено раздул он ноздри. – Да-да, именно как предатель!

Болохов был взбешен.

– Да как ты смеешь!.. – выхватив из кармана пиджака револьвер, вскочил он со стула.

– А вот и смею! – следом поднялся из-за стола с револьвером в руках Борис. Они хрипели и тянулись друг к другу лбами – будто бы два быка-изюбра готовятся к схватке.

Так они и стояли, упершись друг в друга бешеными взглядами, пока наконец не остыли. Первым, сунув револьвер в карман пиджака, тяжело опустился на стул Болохов. Карсавин последовал его примеру.

– Знаю, знаю, это ты, гад, сделал все, чтобы меня отозвали в Москву… – играя желваками, сказал Александр. – Наверное, выслужиться решил перед начальством? – помня о том, что в погоне за карьерой это стало в порядке вещей в их «конторе».

– А хотя бы и так… – хмыкнув, произнес Карсавин. – А что мне оставалось делать? Ты же сорвал операцию! И все из-за этой девки… Ладно-ладно, ты не очень-то!.. – заметив, как рука Болохова снова потянулась к револьверу, остановил он его. – А то мы тоже не лыком шиты… Ну хорошо, коль тебе не нравится слово «девка», назову ее барышней… Так вот, это ты ее пожалел. Бомба-то в портфельчике была спрятана, так? А тут вдруг твоя краля нарисовалась. Ну ты и ударился в панику… Мне все Шатуров рассказал. Или он врал?..

– Нет, не врал… – нахмурил брови Болохов. – А ты бы что, по-другому поступил?

Карсавин тоже насупил брови.

– Мне бы ничто не помешало довести дело до конца, – сказал он.

– Даже если бы то была твоя женщина? – невольно вырвалось у Болохова.

Тот на мгновение задумался.

– Да, скорее всего… – проговорил он.

– А если бы это была твоя родная мать? – не унимался Александр.

У Бориса будто судорога пробежала по щеке.

– Сейчас речь идет не о моей матери. Послушай, Болохов, вернулся бы ты в Москву – что упрямишься?

Вот ты, оказывается, зачем ко мне пришел, наконец-то догадался Александр.

– Я вернусь только после того, как выполню задание, – твердо заявил он.

Карсавин покачал головой.

– Не завидую я тебе, Болохов. Пока не поздно – возвращайся. Иначе начальство никогда тебе этого не простит. А так пожурят немного и перестанут.

Болохову странно все это слышать. Ведь он ни в чем не провинился, тогда за что его ругать?

– А что это ты так обо мне печешься? – удивился он. – Скажи уж честно, что тебе приказали уговорить меня уехать домой. Что молчишь?

– Ну, допустим… Так сделай это, иначе, брат, худо…

– Что ты имеешь в виду?

– А то ты не знаешь…

– Может, тебе и убрать меня уже поручили? – настороженно спросил Александр.

Борис замотал головой.

– Нет, что ты… Ты для Москвы ценный работник – зачем тебя убирать? Видимо, тебе хотят дать другое задание. Так что живи и радуйся жизни. Как там говорили в Древнем Риме? Наслаждайтесь моментом?

– Но мне прежде нужно закончить здешние дела! – пропуская его слова мимо своих ушей, заявил Болохов.

– Не беспокойся, мы все за тебя сделаем.

И ведь сделают! – отчаявшись переубедить Карсавина, подумал Александр. Ну, Хорвата с Семеновым ему не жалко – у них руки по локоть в крови, – но ведь они и про его старых товарищей не забудут. Вон уже и на след Васи Петрова вышли. А там и остальных найдут. Делать зло – это тебе не добро вершить. Тут все просто: пиф-паф – и готово… Но что они привязались к этим несчастным художникам? – никак не мог понять он. – У них что, свет на этих людях клином сошелся, что ли? Или это прихоть нового вождя? Вот сдались-то они ему!

– Я бы сам довел дело до конца, – говорит Александр. – У меня уже и план был для этого готов…

Карсавин как-то странно посмотрел на него – будто бы решил вынести ему окончательный приговор.

– Извини, но Центр тебе уже не доверяет.

Болохов был в отчаянии.

– У меня совесть чиста, – произнес он.

– Неужели? А я вот в этом не уверен… – юродствовал Борис. – Сознайся уж, что работаешь на японцев.

У Болохова потемнело в глазах.

– Ты что, с ума сошел? – воскликнул он. – Да если хочешь знать, я за Советскую власть жизнь свою готов отдать, а ты: «японцы»…

– Да ты не кипятись, – успокоил его Карсавин. – Лучше скажи, что у тебя общего с этим господином Наямото из японской военной миссии? Вы же с ним встречаетесь, так?.. На днях я вас видел вместе в монгольской закусочной на Музейной площади, а до этого вы встречались в Храме Конфуция… Или это были не вы?

– Все шпионите за мной! – с ненавистью посмотрел на него Александр.

– Да, приходится, – улыбнулся одними глазами Карсавин.

Болохов о чем-то сосредоточенно думал.

– Все дело в том, – начал он, – что, когда я переходил границу, меня задержали и передали в руки японцев. Они пытались меня завербовать и отослать с заданием назад. Но мне нужно было во что бы то ни стало попасть в Харбин. Я сказал им, что меня сразу же арестуют, если я вернусь. Сошлись на том, что я должен буду встретиться в Харбине с неким господином Наямото, в противном случае они продержали бы меня в тюрьме до морковкиного заговения. А мне это надо?..

Он побоялся сказать этому человеку о том, что на последней встрече Наямото, выслушав его пространный и малозначимый доклад о том, что происходит в местной организации РОВС, неожиданно дал ему еще одно задание. Он просил его чаще бывать на всяких мероприятиях, которые устраивали служащие КВЖД. Человек, мол, вы интересный и достаточно общительный – люди к вам потянутся. Не исключено, что среди них будут и те, чья информация окажется нам полезной. Их интересовала информация о персонале управления дороги. КВЖД – советский стратегический объект, поэтому те, кто на нем работает, безусловно, владеют какими-то государственными секретами. И еще… Советская разведка, скорее всего, попытается вас ликвидировать. Так что будьте осторожны… – предупредил он Болохова.

Конечно, можно было послать этого японца ко всем чертям, но тогда бы Александр нажил себе смертельного врага. Пришлось сказать, что он по-прежнему готов служить великому микадо верой и правдой.

– Вот ты и признался, дорогой товарищ, что работаешь на японцев, – откровенно обрадовался Борис.

– Замолчи! – сжал кулаки Болохов. – Иначе… – Он перевел дыхание. – Да не работаю я на них – просто делаю вид… Японцев интересует обстановка в местном отделении РОВСа – больше я ничего им не могу предложить. Разве что свежим русским анекдотом угостить. – Он усмехнулся. – Я вот что тебе скажу: этот вопрос мы обговаривали в Москве. Те, кто направлял меня, прекрасно знал, что обойти японцев мне, скорее всего, не удастся. Потому и разработали для меня легенду… Интересно, почему Центр так жестко отреагировал на мое мнимое сотрудничество с этими узкоглазыми?.. – удивился вдруг он. – А, может, ты что-то наплел? Смотри, Карсавин, а то я ведь не посмотрю, что ты мой, так сказать, боевой товарищ, – удавлю собственными руками.

«Если, конечно, успею», – тут же подумал Александр. Ведь он-то знал всю эту традиционную схему действий, разработанную еще на заре возникновения чекистской организации: когда не удается решить проблему уговорами, ее решают с помощью револьвера или бомбы. Пока что Болохова пытаются миром вернуть домой, но события развиваются так стремительно, что уже завтра его могут просто ликвидировать. И что тогда скажут его матери? Неужели назовут его предателем? Это же убьет ее! Тогда как ему быть? Как сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы? Или это невозможно?..

 

1

Слухами земля полнится. Уже скоро многие в городе знали о том, что Лизонька Гридасова отказала ротмистру, предпочтя ему какого-то художника.

– У вас это на самом деле все всерьез? – спросила как-то свою дочь Мария Павловна.

– Да, мама, – не раздумывая, ответила та. – Сейчас Саша находится на казарменном положении, но как только все успокоится, он придет просить у вас с папой моей руки.

Мария Павловна вздохнула.

– Что ж, дочка, тебе выбирать, – сказала она. – Я ведь не имею ничего против Александра Петровича… Он милый, образованный, только вот уж больно бедноват…

На Лизиных губах появилась усмешка.

– Да, это так, но я же не могу ради денег выйти за господина Шатурова, – ответила она. – Какая это будет жизнь?

– Это верно… Уж коль не любишь – тут и алмазы с жемчугами не помогут, – согласилась с дочерью мать.

О том, что Болохова мобилизовали, в доме Гридасовых знали все.

– Александр Петрович – настоящий патриот! – как-то за ужином заявил Петр. – Если начнется война, я тоже вступлю в ополчение.

– Еще чего не хватало! – строго посмотрела на него мать. – Тебе учиться надо, а воюют пускай взрослые мужчины.

Петр возмутился такой позицией.

– Знаешь, маман, если все так будут рассуждать, то и воевать будет некому, – говорит он. – Вот ведь как получается: мы все плачемся, все мечтаем о том, как бы поскорее вернуться на родину, а как доходит до дела – сразу в кусты…

Владимир Иванович нахмурил брови.

– Не смей так говорить с матерью! – строго предупредил он сына. – Она ведь дело говорит…

– Дело? – усмехнулся Петруша. – Ну а ты… ты, папа?.. Будь ты помоложе, разве б ты стал отсиживаться дома?

Отец посмотрел на него, потом на мать и как-то неопределенно хмыкнул.

– Знаю, папа, ты бы первым записался в ополчение! – вытирая накрахмаленной салфеткой губы, произнес Петр. – Ты ведь не меньший патриот, чем господин Болохов… Ну а Александр Петрович… – он сделал паузу и многозначительно посмотрел на сестру. – Я буду очень рад, если он войдет в нашу семью.

Лиза покраснела и опустила глаза.

– А что, неужто дело уже к свадьбе идет? – спросил ее Владимир Иванович.

Петр покачал головой.

– Уже весь город об этом знает, а ты…

– Да он у нас вечно обо всем последним узнает, – усмехнулась Мария Павловна. – Кстати, ты знаешь о том, что Лиманские уехали в Шанхай? Нет? Ну вот, пожалуйста…

– Крысы бегут с корабля, – грустно заключил Владимир Иванович. – Ну и пусть бегут! А мы никуда не поедем, а если и поедем, то только на родину.

– Правильно! – поддержал его Петр. – Только на родину!.. А Жорж, подлец, даже проститься не пришел. А еще называется друг… – с обидой произнес он.

В этом доме в последнее время все чаще стал появляться Борис Карсавин. Тот любил компании, где быстро становился своим человеком. Он умел развлечь публику. Рассказывая о своих диковинных приключениях, он создавал иллюзию этакого бывалого человека, который много путешествовал, много повидал на этом свете и изрядно хватил лиха. Теперь вот и Гридасовы его стали привечать. Болохов узнал об этом от Шатурова, который как и многие штабисты, находился на казарменном положении, но порой ему все же удавалось вырваться в город, где общался с Борисом.

«Проклятый лис! – с ненавистью думает о Карсавине Болохов. – Всего-то без году неделя в городе, а у него уже куча знакомых. Интересно, а что ему от Гридасовых-то нужно?..» – Его вдруг охватила тревога. А что, если он решил действовать через Лизу? Вот возьмет и выложит ей всю правду о женихе. Хорошо, если она ему не поверит, а если поверит, что тогда?.. Но нет, Борис не такой дурак, чтобы пойти на это. Иначе она и его может принять за шпиона. Ведь только человек посвященный имеет доступ к чужой тайне.

Но Болохов ошибался. После того, как Центр обвинил Карсавина в бездействии – а как иначе, если он никак не может заставить Болохова вернуться в Москву? – он был готов даже пойти на крайние меры, но ему сказали, что Болохов нужен им живым. Только после этого Карсавин понял, в чем тут дело. Москва хочет устроить показательный суд над Болоховым, что станет хорошим уроком для тех, кто вдруг решит последовать его примеру. Чем этот суд закончится – и ежу, как говорится, понятно. Высшая мера наказания – вот что ждало Болохова.

Но и Александр уже, кажется, обо всем догадался. Нет, не случайно Карсавин так настойчиво уговаривал его вернуться на родину. Наклепал, сволочь, на своего боевого товарища, а теперь хочет отдать его в руки палачей. Но у него ничего не выйдет, потому как с мозгами у Болохова пока что все в порядке.

Как же все-таки жестоко устроен мир! Еще вчера он жил светлыми надеждами, а тут вдруг встал перед выбором – возвращаться на родину, где его, скорее всего, пристрелят как собаку, или же бесславно закончить свои дни на далекой чужбине…

Ну а Карсавин… Тот конечно же не отстанет от него до тех пор, пока не выполнит задание Центра. Он бы и сейчас стоял над его душой, но, слава богу, в штаб ему дорога заказана. Сюда вообще сейчас никого не пускают, кроме тех, у кого есть специальный пропуск. Даже Лизу не пустили, когда она однажды решила повидать Болохова. Не положено – и все тут. Но ее хотя бы знают здесь, а вот если вдруг Карсавин начнет крутиться возле дверей штаба, его люди Шульженко быстро возьмут в оборот. И тогда ему даже его приятель Шатуров вряд ли поможет. Сочтут за шпиона и расстреляют, предварительно переломав ему все кости. Он это, скорее всего, понимает и не сует сюда свой нос.

А тут вдруг Болохов сам захотел увидеть Карсавина. Это случилось после того, как, вернувшись из японской военной миссии, генерал Хорват собрал своих подчиненных и объявил им о том, что в ближайшее время Китай намерен разорвать дипломатические отношения с СССР.

– Это означает войну? – не выдержал и спросил его кто-то из офицеров.

– Думаю, да, – подтвердил тот. – Осталось согласовать с союзниками план наших совместных действий и назначить точную дату наступления. – Он вдруг усмехнулся. – А Советы-то боятся войны. Ведь они к ней совершенно не готовы. Оттого и зачастили их эмиссары в Пекин – все пытаются мирным путем урегулировать конфликт. Я имею в виду ситуацию, сложившуюся вокруг КВЖД. Но дорога для нас и наших союзников только повод. Наша главная цель – освободить Россию от большевиков. В этом нам помогут все ведущие страны Запада, не говоря уж о Японии. Нам ясно сказали: вы начинайте, а мы вас поддержим… Увы, Советы тоже не дремлют. От своего человека в Москве мы получили сообщение, что Реввоенсоветом СССР готовится приказ о создании Особой Дальневосточной армии, в состав которой войдут пять стрелковых дивизий, две кавалерийские бригады и отдельный Бурят-Монгольский кавдивизион. Со временем же эта армия пополнится переброшенными из центральных районов страны еще двумя стрелковыми дивизиями, а также ротой танков МС-1 и пятью самолетами. Также в состав армии будет включена и Амурская военная флотилия. Так что, господа, надо спешить, пока Советы не укрепили свои дальневосточные границы.

Офицеров так взволновали эти слова, что они потянулись за сигаретами, и скоро кабинет наполнился едкими клубами табачного дыма. Хорват, чувствуя состояние подчиненных, не стал выговаривать им за табачок и вместо этого сам закурил.

– А ваш источник, Дмитрий Леонидович, вызывает у вас доверие? – неожиданно спросил генерала кто-то из присутствующих. – Может, Советы просто блефуют? В конце концов откуда им знать о наших намерениях?

– Слухами земля полнится, – с усмешкой произнес седой полковник, сидевший в конце длинного стола, предназначенного для гостей кабинета.

– Просто так ничего не бывает, – заметил кто-то.

И тут началось.

– Вы намекаете на то, что среди нас может находиться шпион?

– А почему бы и нет?..

– Ерунда! Люди здесь все проверенные…

– А все ли?

– Господа, неужели война?

– А вы разве этого не хотели?

– Война – это наше спасение, господа!

– Это уж как дело пойдет.

– Ну вот, уже пораженческие настроения появились!

Хорват взял в руки карандаш и постучал им по столу.

– Тише, господа, тише! Я вас не для того позвал, чтобы вы устраивали митинг. – Он сделал паузу и вдруг заявил: – Здесь кто-то усомнился в надежности нашего источника в Москве… Так вот я вам скажу, что это большой профессионал и преданный нашему делу человек. В Гражданскую он служил в контрразведке адмирала Колчака, выполнял исключительно секретные задания. Сейчас живет под чужой фамилией. Больше по известным причинам я ничего сказать вам о нем не могу… Ну а что касается советских шпионов… Я думаю, Шульженко со своими архаровцами не даст им проникнуть в наши ряды. У него такой собачий нюх на них. Правильно я говорю, господин штабс-капитан? – отыскав глазами начальника контрразведки, спросил он. Тот в ответ лишь коротко прикрыл глаза.

«Надо срочно передать всю эту информацию в Центр!» – подумал Болохов, которого тоже обязали явиться в кабинет Верховного. Но вот вопрос: как выбраться из здания? Может, через окно? Но еще третьего дня генерал приказал забить гвоздями все рамы на первом этаже, так что этот вариант отпадал. Осталось обратиться за помощью к Шатурову. У того голова хорошо работает, для него нет ничего невозможного. Сам говорил, что прибыл в Маньчжурию с одним лишь дырявым вещмешком, а теперь он богатый человек.

– Серж, мне обязательно нужно выйти в город, – улучив момент, когда ротмистр остался один в канцелярии, сказал он ему.

– Это исключено! – воскликнул Шатуров.

– Но ты же все можешь!.. Сделай же что-нибудь! – взмолился Александр. Он выглядел таким потерянным, что ротмистру стало жалко его.

– Что, по Лизе соскучился? – усмехнувшись, спросил он.

– Да, – соврал Болохов – Я обещал ей…

Ротмистр глубоко вздохнул, а затем с шумом выпустил воздух из легких.

– Ладно, я что-нибудь придумаю, – сухо сказал он, и было видно, с какой неохотой он произнес эти слова. Он по-прежнему любил Лизу, хотя делал вид, что давно уже со всем смирился.

В тот же день Александра отправили с пакетом в японскую военную миссию, однако вначале он решил повидаться с Борисом. Тот обычно днем пропадал на Пристани, где находились арендованные им у Сергея Федоровича пакгаузы, – туда он и велел везти его извозчику.

Карсавин, к счастью, был на месте. При этом не один: с ним был мсье Альбер, который в ожидании чрезвычайных новостей не знал, чем себя занять. Он сильно скучал и находил отдушину только в обществе Бориса, с которым за это время успел подружиться. Журналист читал какую-то газету, устроившись на скамеечке возле пожарного щита, в то время как Карсавин с деловым видом ходил по прилегающей к речному порту грязной, заваленной мусором территории, отдавая рабочим распоряжения. Появление Болохова немало удивило его. Он впервые видел его в форме белого офицера, поэтому невольно залюбовался им. «Хорош, – подумал Карсавин о нем. – Попади он сейчас на императорский бал – всех бы фрейлин свел с ума».

– Какими судьбами? – изобразив на своем лице изумление, спросил он Александра.

– Да вот пришел посмотреть, чем вы тут занимаетесь, – поприветствовав его, произнес тот и тут же добавил негромко: – Мне нужно срочно кое-что вам сказать…

– Пошли! – коротко бросил Карсавин.

Он отвел Болохова на задки территории, где в небольшом каменном особнячке у него располагалась контора. Поднявшись на второй этаж, он буквально впихнул Александра в какой-то кабинет и запер дверь.

– Садись! – указал он глазами на стоявший подле небольшого письменного стола старинный венский стул, а сам опустился в большое кожаное кресло.

Болохов сел и, положив руки на массивную, тронутую временем столешницу, огляделся. Здесь было сумеречно и пахло сыростью.

– У меня есть для Центра очень важное сообщение, – произнес он.

– Говори, – тут же навострил уши Карсавин, и Болохов подробно рассказал ему о том, что он услышал этим утром в кабинете Хорвата.

– Что ж, информация ценная, – выслушав Александра, заключил Борис.

– Но это еще не все, – сказал Болохов, протягивая хозяину кабинета листок бумаги.

– Что это? – спрашивает Борис.

– А ты прочти…

Тот еле слышно зашевелил губами: «Китайское правительство продолжает вынашивать планы нападения на СССР. Основные силы предполагаемого противника, группировка которых носит ярко выраженный наступательный характер, сосредоточены на стратегических направлениях: вдоль железной дороги Хайлар – Маньчжурия; Чжалайнор, Цицикар – южнее Благовещенска; в устье реки Сунгари и в районе Турьего Рога – в Приморье. На данный момент в его распоряжении находится Мукденская армия (около 300 тысяч человек), белогвардейские отряды (около 70 тысяч человек) и Сунгарийская речная флотилия (11 боевых кораблей). Одной из важных стратегических баз для нападения на советский Дальний Восток является крепость Лахасусу у впадения в Амур Сунгари. В штабе объединенных белогвардейских войск подсчитали, что по численности армия, сосредоточенная в Маньчжурии, в три, а то и пять раз превосходит численность советских войск, находящихся вдоль границ с Китаем».

– Вот это то, что надо! – с трудом сдерживая эмоции, произнес Борис.

– Это последние данные, – пояснил Болохов…

– Я сегодня же передам всю эту информацию в Центр, – сказал Карсавин и вдруг насупился: – Ну, когда думаешь возвращаться в Москву? А то ведь мамаша твоя уже волнуется…

Вот этого-то Болохов больше всего и боялся. Это было в традиции ОГПУ брать в заложники родственников тех, кто подлежал аресту. Кто из нормальных людей оставит в беде близкого человека?

– Не беспокойся, придет время – вернусь, – заявил он. – А пока что я нужен здесь… Я думаю, после того, как в Центре получат мою информацию, там это поймут.

– Ну-ну… – с каким-то непонятным вызовом произнес вдруг Карсавин. – Человек предполагает, а располагает все-таки Бог. Ну да ладно… У тебя все? Тогда будь здоров!

Но Болохов как будто не слышал его.

– Послушай, Карсавин, что это ты вдруг к Гридасовым зачастил? – неожиданно поинтересовался он.

Тот решил все свести к шутке.

– Ну а что тут особенного? – улыбнулся он. – Или ты боишься, что я кралю у тебя отобью?

– Еще чего!.. – вспыхнул Александр. – В общем, так, мой дорогой… Если ты задумал какую-то пакость, я тебя пристрелю как собаку. Ты понял меня?.. Ну, тогда прощай!

– Это еще мы посмотрим, кто кого… – буркнул ему вслед Борис.

Вечером он через своего связника передал в Центр болоховскую информацию, выдав ее за свою. Вроде как ему удалось завербовать офицера штаба объединенных войск в Маньчжурии, который обещал держать его в курсе всех дел. Карсавина похвалили, но при этом предупредили, чтобы он не забывал и про Болохова. Тот по-прежнему нужен был Москве.

А дня через два Александру снова потребовалось вырваться в город. Накануне Хорват приказал ему с учетом разработанного плана наступления подготовить подробную схему, обозначив стрелами маршруты движения войск союзников и цели противника, по которым будут нанесены первые удары. Он скопировал эти данные, и теперь ему требовалось передать их Карсавину.

И снова ему помог ротмистр. Теперь Болохов должен был с секретным пакетом отправиться за город, где стоял лагерем казачий полк.

– Саша, прости, но это в последний раз, – предупредил его Сергей Федорович. – Ты же знаешь штабс-капитана Шульженко с его маниакальной подозрительностью. Вот и сейчас спросил, с какой это стати я тебя посылаю с пакетом, когда для этого, мол, существуют штатные порученцы.

На сей раз Карсавина не удивило появление Болохова. Узнав, в чем дело, он даже порозовел от охвативших его чувств.

– Берешься передать информацию в Центр? – спросил его Александр.

Тот кивнул.

– Сегодня же… Да, вот что, Болохов… Из Центра сообщили, что для тебя у них есть новое задание. Отправишься в Париж… Ох, и завидую я тебе – там такие женщины! – притворно улыбнулся он. Но заметив, как недоверчиво посмотрел на него гость, тут же опустил глаза.

– Послушай, Карсавин, ну зачем ты это, а? – каким-то чужим голосом произнес Александр. – Я ведь не ребенок, чтобы верить в такие сказки. Да меня тут же арестуют, как только я появлюсь в Москве.

Как и в прошлую их встречу, они сидели в кабинете Бориса, где по-прежнему было сумеречно и пахло сыростью.

– Я, как погляжу, ты вообще не собираешься возвращаться домой, – неожиданно заметил Карсавин. – Впрочем, меня это не удивляет…

Болохов был в отчаянии.

– Ну ты же сам знаешь, что они со мной сделают… – тяжело проговорил он.

– Ага, значит, все-таки чувствуешь за собой вину! – обрадовался Борис. – Я же говорил…

– Замолчи, мерзавец! – не дал ему договорить Александр. – Если бы не ты… Да ты мне жизнь испортил… жизнь! – с жаром повторил он.

– Это ты сам себе ее испортил, – усмехнулся Карсавин, на всякий случай опустив руку в карман, где у него лежал револьвер. – Кстати, ты не боишься, что твоя пассия узнает о твоем прошлом?

Болохов поднял на него полные ужаса глаза.

– Ну вот, теперь мне понятно, почему ты ходишь к Гридасовым! – воскликнул он. – Ты хочешь…

Карсавин с силой ударил кулаком по крышке стола.

– Я хочу одного: чтобы ты не стал предателем и вернулся домой, – заявил он. – Любишь Елизавету Владимировну? Ну, так и ее бери с собой…

Болохов смотрел на него, как на сумасшедшего.

– Да о чем ты говоришь! Лиза ТУДА никогда не поедет…

– Почему ты так решил? – не понял Борис.

– Да потому что… – У Болохова от волнения перехватило дыхание. – Потому что, как и ее родители, она неисправимая монархистка…

– Тогда брось ее и езжай один…

Александр покачал головой.

– Нет, без нее я никуда не поеду…

– Да что ты привязался к этой юбке? – насел на него Борис. – В Москве вон их сколько молодых комсомолочек – только выбирай…

У Болохова все закипело внутри.

– Послушай, Карсавин, неужто ты никого никогда не любил?

– Любил, ну и что из того?

– А то, что когда любишь, все остальное отходит на второй план…

– Ерунда! – усмехнувшись, проговорил Борис. – Есть вещи и поважней твоей любви.

– Да о каких вещах ты говоришь?

– О революции!.. О партии, в конце концов… Вот что главное в нашей жизни.

– И ты в это веришь?.. Да-а, – протянул Александр. – Если так дело пойдет, мы вообще скоро потеряем все человеческое…

Сложные философские темы редко волновали Карсавина. Все мысли его зачастую были прямолинейными, как солдатский штык.

– Так что же ты все-таки намерен делать? – задал он вопрос Болохову. – Неужели решил не возвращаться? Нет, ты мне прямо скажи!..

– Я не знаю… не знаю ничего! – Александр хватился за голову. – У меня мысли наперекосяк, понимаешь, Карсавин?.. Нет, тебе меня не понять. Неужто не видишь, что я попал в капкан?.. – В его глазах блеснули слезы. – Да, скорее всего, я останусь, – неожиданно заявил он.

– Но это же предательство, Болохов! – тут же отреагировал Борис. – Ты предаешь свой народ, свою партию! Понимаешь? Партию!

Болохов тяжело вздохнул и закрыл глаза.

– А что мне остается делать? – тихо произнес он и умолк. Он долго молчал, думая о чем-то своем, а потом вдруг снова заговорил: – Знаешь, за эти несколько месяцев, что я нахожусь в Харбине, я многое понял… В первую очередь то, что мы совершили великую ошибку…

– Ты это про что? – не понял Борис.

– Про революцию… – Лицо Болохова побледнело; так бывает, когда человек решил исповедоваться перед своей совестью. – Ведь произошла вселенская трагедия, когда один народ искусственно – повторяю, искусственно! – разделили на две части… Теперь одна живет у себя на родине, другая скитается по миру. Хорошо ли это?

– Так ведь это они не хотели обновления России, они! – воскликнул Карсавин, имея в виду белую эмиграцию. – Мы готовы были к миру. Но они не захотели его. Видите ли, их не устроило то, что у них отобрали землю, заводы, фабрики, рудники, дворцы и прочее, прочее. Правильно, мы сказали им: хватит наживаться на чужом труде, пора с другими поделиться. Мы ведь хотели, чтобы все было по справедливости, чтобы народ больше не угнетали, чтобы он получил свободу и равные права… Ведь ты же сам, насколько я знаю, был ярым приверженцем этих лозунгов.

– Я и сейчас от них не отказываюсь…

– Вот как? А я-то думал, ты уже совсем переродился… Послушай, а может, это в тебе твоя дворянская кровь взыграла? Попала душа на удобренную почву – и заметалась…

«Вон что – он и об этом знает, – удивился Александр. – Видно, хорошо его подковали».

– Да при чем здесь дворянская кровь! – в сердцах произнеес он. – Говорю, все это в данном случае не имеет никакого значения. Просто я устал от всей этой борьбы… Хватит, навоевался, настрадался – пора и о себе подумать…

– Да ты с ума сошел! – воскликнул Карсавин. – Ты хоть сам понимаешь, о чем ты говоришь? – Он встал и начал нервно ходить по кабинету. – Тебя ведь сочтут предателем и тогда…

Болохов как-то отчаянно замахал рукой.

– Да знаю, знаю, что ты хочешь сказать! Но мне уже все равно, – заявил он.

Карсавин был потрясен.

– И все-таки, Болохов, ты не торопись, вначале хорошенько подумай… – падая в кресло, сказал он. Где-то в глубине души он жалел этого человека, понимая, что для того все кончено. – Женщин на свете много, а партия у нас одна… Или ты уже другую себе присмотрел? А что?.. Здесь их вон сколько – выбирай, не хочу. Тут тебе и монархисты, и кадеты, и социалисты всех мастей, даже фашисты… Может, ты к фашистам подался? Ну да, сегодня это модно. Вся Европа фашистами грезит…

– Послушай, Карсавин, – перебил его Александр, – если тебе, к примеру, дадут задание меня убить – ты убьешь? – Тот молчал. – Ну же, говори!..

– Даже глазом не моргну. Ведь у тебя тоже, случись что, рука бы не дрогнула.

– Вчера бы да, но сегодня не знаю. Хотя ты и заслуживаешь пули…

Карсавин как-то вымученно улыбнулся.

– И это говорит человек, руки которого по локоть в крови? Ты же палач, Болохов! Такой же, как я… Хочешь спрятаться от прошлого в огне своей поздней страсти? Дудки! Ничего у тебя не выйдет. Повторяю: ты – палач, так им и останешься до конца.

– Нет!

– Да!

– Это ты со своей слепой верой в партию будешь идти до конца. А с меня хватит!.. – решительно заявил Болохов. – Я ненавижу кровь… А убивал я только потому, что был идиотом. Понимаешь? Идиотом!.. Поверь, мне мои жертвы по ночам уже снятся. Так и тянут свои руки к моему горлу, так и тянут…

 

2

Оставшись один в кабинете, Карсавин принялся лихорадочно думать о том, что ему делать. Ему и впрямь уже было жалко Болохова. «Может, зря я на него наклепал?» – подумал он и тут же осекся. «Когда думаешь о карьере, забудь про все на свете», – услышал он внутри себя чей-то голос. Вроде как на отцовский похож, но нет, отец у него другой. О карьере он никогда не думал – куда ему с его крестьянскими мозгами! – думал лишь о том, как семью накормить, как детей вырастить, достойную жизнь им устроить. Но теперь этого мало. Кто не пан, тот, как говорится, пропал. Карсавин уже давно понял, как надо жить. Коль уж частную собственность похоронили, значит, должно быть что-то ей взамен. А кроме власти, что еще придумаешь? Вот туда и надо стремиться. Там и сытно, там и надежно, и так будет всегда.

А вот Болохова он не понимает. Ну что ему делать без денег на чужбине? Нищету плодить? Неужели можно так влюбиться, чтобы про все остальное забыть? Ехал бы уж лучше домой. Глядишь, и простила бы его советская власть. Ну, оступился человек, так неужто его сразу к стенке? Надо как-то помочь ему преодолеть страх. Испугался – и вот пошло-поехало.

Впрочем, что это он вдруг расчувствовался?.. Неужто забыл, что жалость убивает душу революционера? Вот и Болохова не надо жалеть. Коль согрешил – изволь ответить. Надо будет – и расстреляем.

Весь день он не выходил из своего кабинета, выстраивая свой план действий. Он уже давно понял, что в сложившейся ситуации ему могут помочь только Гридасовы.

Вечером следующего дня, взяв извозчика, он отправился в Модягоу. На душе было светло и радостно от ощущения собственной значимости. Час назад связной сообщил ему о том, что его последняя информация получила высокую оценку в Кремле. «И все благодаря этому Болохову», – подумал Карсавин. Что бы он делал без него? Его бы на какое-то время оставить в покое – пусть еще покрутится среди белых генералов, но Центр ведь не догадывается ни о чем, поэтому так и считает его предателем, которого нужно во что бы то ни стало вернуть на родину.

…Увидев Бориса, Мария Павловна нисколько не удивилась: это было в его правилах – являться без приглашения. Ему прощали, считая это за издержки его беспокойной профессии. Дескать, до этикета ли человеку, который весь растворился в делах?

Гридасовы как раз садились за стол, так что Борис, можно сказать, подоспел вовремя. Будучи человеком, лишенным каких-либо комплексов, отказываться от ужина он не стал. Хотя какой там ужин! В этом доме давно уже забыли о достатке, поэтому не удивительно, что Нинь-и выставила на стол лишь большую кастрюлю с картошкой «в мундире» да миску квашеной капусты.

– А мы привыкли так ужинать, – чтобы сгладить положение, сказала Лиза. – На ночь вообще вредно наедаться.

– Вот именно! – поддакнул ей Петр, которому показалось, что гость без энтузиазма отнесся к столь скромному угощению.

«А еще называются буржуи!» – подивился Карсавин. Но это еще что! Вот если японцы придут – тогда и этого не будет. Тем ведь армию нужно будет кормить…

Картошка была с пылу с жару, поэтому, чтобы не обжечь губы, приходилось долго на нее дуть, прежде чем отправить в рот.

– А вы не собираетесь ли возвращаться в Россию? – оставив остывать в тарелке нарезанную на части картофелину, как бы между прочим спросил Борис. Вопрос этот, видимо, был обращен ко всем, поэтому, прежде чем ответить на него, хозяева переглянулись.

– Ну а как же, конечно, собираемся, – сказал Владимир Иванович. – Только кто нас пустит?

– А я слышал, какие-то комиссии существуют по возвращению соотечественников на родину, – вскользь заметил Карсавин. – Так что при желании вы можете смело подавать заявление. Вы же не воевали против Советов, так? Ну вот… Это у кого руки в крови – тем ничего не светит. Например, мне или тому же господину Шатурову.

– А вы что, агитировать нас пришли? – тут же насторожился Петр.

– Ни в коем разе! – пытаясь проглотить кусочек картофелины, ответил Борис. – Это я так, к сведению…

– Мы вернемся на родину только победителями!.. То есть на белом коне, – решительно произнес Петруша.

Мать строго посмотрела на него.

– Да сиди уж ты!.. Ишь, Александр Македонский нашелся! – выговорила она ему.

– Во жизнь пошла! – посетовал Борис. – Куда ни кинь, все клин… За Амуром, понимаешь, советы свои порядки наводят, с юга японец давит, а тут еще Пекин оружием бряцает… А как, прикажите, мирному человеку выживать?.. Нет, в самом деле, сейчас трудно понять, где лучше. Иные советуют бежать на юг Китая, другие – вернуться в Россию. Взять известного вам господина Болохова… Он считает, что русские должны жить на своей исторической родине.

– Ну и правильно он так считает! – высказался Петр. – Но для этого вначале нам нужно изгнать большевиков из своей страны.

Борис сделал вид, что согласен с ним.

– Но вот Александр Петрович готов хоть сейчас вернуться домой. Да-да, господа, он сам мне об этом говорил…

– Когда это он вам говорил? Ведь он находится на казарменном положении! – с подозрением посмотрела на гостя Лизонька.

У того ни один мускул не дрогнул на лице.

– Да мы с ним не далее как вчера встречались в моей конторе…

– Вот как! – удивилась Лиза. – Как же это ему удалось вырваться?.. И почему он именно к вам пришел?

Карсавин не торопится отвечать. Вначале он прожевал картофель, потом подцепил вилкой капусту и следом отправил ее в рот.

– Видите ли, Александр Петрович сейчас стоит на рапстутье, – похрустывая капустой, проговорил Борис.

– Вы что имеете в виду? – насторожилась Лиза.

Тот отложил в сторону вилку и принялся вытирать накрахмаленной салфеткой губы.

– Я не хотел никому об этом говорить… – начал он. – Ситуация, можно сказать, тут непростая… В общем, я познакомился с человеком, который давно знает господина Болохова… Кстати, вы тоже были с ним знакомы, – обратился он к Лизоньке. – Аркадий Туманов, художник – помните такого? Ну так вот, он мне все рассказал о своем друге. Я видел, как ему тяжело давались его слова, однако, как я полагаю, он не в силах был молчать. Короче, господин Болохов, по его словам, не тот, за кого себя выдает… Он, как оказалось, воевал за красных… Да, да, господа, именно так! Впрочем, он и теперь им служит… Не знаю уж, зачем он сюда прибыл, только чую я, что здесь он оказался неслучайно. Но это пока что только мои догадки. Хотя раза два я видел его входящим в советское консульство. Я еще удивился тогда. Решил спросить его, а он мне: вы ошиблись, это был не я. Но я не мог обознаться! Это был он… А тут вдруг это убийство Туманова… Не знаю уж, кто его убил, но я подозреваю в этом Александра Петровича. Испугался, что тот выдаст его, – вот и…

Он тяжело вздохнул.

– Александр Петрович?.. Убийца? – с ужасом произнесла Мария Павловна. – Да как же это?.. Ведь он нас так всех очаровал!

– Да это неправда, мама! Неправда! – воскликнула Лиза. – Господин Карсавин просто наговариваете на него!.. Только я не пойму, зачем?

Борис усмехнулся и как-то по-доброму посмотрел на нее.

– А какой мне смысл на него наговаривать? – спросил он. – К вам я свататься не собираюсь, и вообще этот человек мне всегда был симпатичен, но ведь против фактов, как говорится, не попрешь…

За столом воцарилась тишина. Было видно, что слова Карсавина привели присутствующих в шок.

– И все-таки я вам не верю… – заявила Лиза. – Скажите, что вы все это придумали…

Карсавин вздохнул.

– Я знаю, Елизавета Владимировна, как вы относитесь к Александру Петровичу, поэтому понимаю ваше состояние. Поверьте, я не склонен повторять то, что я вам сказал. Я же понимаю: это погубит господина Болохова. Мало ли кто на чьей стороне воевал! Ведь это не значит, что мы до конца жизни должны считать друг друга врагами. Мы же все русские, поэтому все равно когда-то придется забыть прошлое и снова стать одной семьей.

Петруша даже подпрыгнул на стуле, услышав это.

– Да о чем вы говорите, господин Карсавин! – воскликнул он. – Примириться? С большевиками? Лично я после этого перестал бы себя уважать. Это узурпаторы! Цареубийцы! Да как же можно их простить?

Доселе молчавший Владимир Иванович тоже решил вдруг высказаться. Правда, если раньше он мог открыто проявлять несогласие с чьими-то доводами, то к старости он все чаще стал прибегать к дипломатии.

– Нам надо поговорить с Александром Петровичем и все выяснить, – сказал он. – Этот человек нам небезразличен, – он бросил взгляд в сторону дочери, – поэтому мы не можем этак с кондачка обвинять его.

– Правильно говоришь, папа! – поддержал его сын. – Мы не имеем права делать какие-то выводы, не поговорив с господином Болоховым.

– А вот я в растерянности… – проговорила Мария Павловна. – Неужели Александр Петрович и в самом деле большевик?..

Снова в комнате воцарилась тишина, и слышно было, как на кухне Нинь-и гремела посудой.

– Черт знает, что происходит! – неожиданно нарушил тишину Владимир Иванович. – И все эта революция, будь она неладна! Не она бы – все было бы иначе. Не так ли, господин Карсавин?

Но тому было не до рассуждений.

– Елизавета Владимировна! Только вы можете спасти Александра Петровича, – умоляюще смотрел он на Лизоньку. – Из-за вас он голову потерял – помогите ему обрести себя.

Борис знал, что говорил. Лиза – только на нее вся надежда.

– Но что же я должна делать? – в отчаянии спросила девушка.

– На мой взгляд, тут два пути, – глубокомысленно произнес Борис. – Первый – порвать с Болоховым все отношения… – Он сделал паузу, чтобы присутствующие осмыслили его слова.

– А какой же, по вашему мнению, второй путь? – как-то обреченно произнесла Лиза.

– Отправиться вместе с ним в Россию, – подсказал Карсавин. – Но это в том случае, если вы его действительно любите.

– Но в таком случае есть и третий путь! – воскликнула Лиза.

– И какой же? – поинтересовался Карсавин.

– Это уговорить его остаться!

Это было сказано так решительно, что Борис опешил. «Да, эта пойдет на все, чтобы не потерять Болохова», – подумал он.

– Господа, да что вы, ей-богу?.. – удивился Петр. – Вы так рассуждаете, будто бы Александр Петрович уже признался в том, что он красный… А если это не так? Вам не будет стыдно, что вы его подозревали во всех смертных грехах?..

– Я не знаю, господа… Я просто ничего не знаю… – схватилась за голову Лиза, и в ее глазах появились слезы.

Но не только она – вся семья впала в отчяние. А ведь еще какое-то время назад все было иначе. Гридасовы пребывали в хорошем расположении духа, но вот пришел Карсавин и принес им страшную весть.

– Я никогда не позволю своей дочери выйти за большевика, – неожиданно заявила Мария Павловна. – Мы с отцом не для того Лизоньку растили, чтобы она попала в руки…

От волнения она не могла подобрать нужное слово.

– Может, тебе капли принести? – взглянув на жену, испугался Владимир Иванович. Но она не слышит его. Ее мысли были заняты другим.

Вот так, все полетело к черту. А ведь они с женой думали, что выдадут дочь за порядочного человека.

– Если вы хотите поучаствовать в судьбе Александра Петровича, вам нужно поторопиться, – глядя на Лизу, сказал Борис. – Не то он может наломать таких дров! Сами понимаете: без вас он никуда не поедет. А если он останется здесь – ему конец. Не свои убьют, так чужие… Кстати, я слышал, здешние контрразведчики уже заинтересовались им. Видно, что-то пронюхали.

– Господи! – всплеснула руками Мария Павловна. – Да что же это творится на белом свете?.. Лиза, доченька, и не думай, я тебя никуда одну не отпущу!

Та сидела бледная и растерянная.

– Мама, мамочка… Прости! – в сердцах произнесла она и тут же обратилась к Карсавину: – Я не понимаю, вы-то что так печетесь о нас? Я спрашиваю, какое вам до нас с Александром Петровичем дело?

Того этот вопрос не смутил.

– Это все из-за уважения к вам, Елизавета Владимировна, – заверил он. – Впрочем, мне, как я уже сказал, и господин Болохов симпатичен. Не могу я не беспокоиться о вас!

Лиза как-то странно посмотрела на него.

– А что бы вы нам посоветовали? – неожиданно спросила она его.

Карсавин сделал вид, что думает. Он не спешил с ответом. А то ненароком решат, что он заранее его заготовил, а это будет выглядеть по меньшей мере подозрительно. А Лиза ждет. В глазах ее одновременно и боль и мольба.

– Если бы это коснулось меня, то я бы не поехал, – говорит он. – Но у меня другая история. В вашей же истории лучше отправиться в Россию…

Оставив Гридасовых в полном смятении, Карсавин уехал домой.

– И что же ты собираешься делать? – спросила Лизоньку мать.

– Надо немедленно поговорить с Сашей, – ответила та.

Мария Павловна с какой-то затаенной тоской посмотрела на дочь.

– Да… да, надо поговорить, – рассеянно произнесла она.

– Но это невозможно – ведь Александр Петрович находится на казарменном положении, – напомнил им Петр.

– И в самом деле… – произнес отец.

– А я позвоню Сергею Федоровичу и попрошу, чтобы он мне помог, – тут же сообразила Лизонька. – Он все может…

– Да уж, в этом ему не откажешь… – усмехнулся Петруша. – Тот еще жук.

– Не смей! – прикрикнула на него сестра. – Петя… как ты несправедлив к нему, – уже мягче произнесла она. – Когда-нибудь ты поймешь, что был не прав. Господин ротмистр замечательный человек. Самое главное, у него есть душа…

– А честь? Как насчет офицерской чести?.. – с сарказмом произнес брат.

Лиза покачала головой.

– Ты неисправим, – сказала она.

На следующий день Лиза с утра позвонила Шатурову и попросила, чтобы он устроил ей встречу с Александром. Тот не мог ей отказать. Только дал понять, что это будет очень трудно сделать. Однако где-то через пару часов Болохов уже сидел в пролетке, которая везла его в Модягоу. На душе было неспокойно. «Что случилось?» – слушая, как весело стучат о булыжную мостовую копыта молодой каурки, с тревогой думал он. Почему вдруг Лиза решила просить его о встрече? Он прокручивал в голове все возможные варианты, пытаясь найти ответ, но все они тут же отпали, как только он поговорил с Лизой.

Она выглядела бледной и очень взволнованной. Встретив Александра у порога, она тут же повела его в свою комнату – будто бы не хотела, чтобы кто-то из домашних увидел его. Однако когда они шли через гостиную, откуда-то появилась Мария Павловна. Увидев его, она коротко ответила на его приветствие и отвела глаза. Это еще больше насторожило Александра. «Произошло что-то очень серьезное, – решил он. – Может, Лизины родители решили, чтобы она больше не встречалась с ним? Но тогда какое они имеют право?.. Не им – Лизе решать, как тут быть».

– Садись, Саша, – когда они вошли в комнату, произнесла Лизонька, указывая на стул, а сама села в маленькое креслице у окна.

Каждый раз, входя в эту комнату, Болохов чувствовал какую-то неловкость. Будто бы он заглядывал в чужой дневник, полный девичьих тайн. Здесь было чисто и светло и пахло цветами. Хотя герань и фиалки, что стояли в глиняных горшочках на подоконнике, так пахнуть не могли. Значит, то были нежные тонкие эфиры, которые присущи только юности. И от этих эфиров кружилась голова и громко стучало сердце.

Но на этот раз все было иначе. Мельком оглядев комнату и отметив, что никаких изменений здесь не произошло – та же аккуратно убранная девичья кровать, те же тюлевые занавески на окне, тот же письменный стол, над которым висел Лизин портрет, выполненный его рукой, – он не стал, как это бывало прежде, умиляться этой незатейливой обстановкой. Вместо этого он терпеливо ждал, что ему скажет Лиза.

– У нас на днях побывал господин Карсавин… – наконец заговорила она, и было видно, с каким трудом ей даются слова.

Болохов сделал вид, что это известие его не удивило. Хотя на самом деле он уже обо всем догадался. «Выходит, все дело в Борисе, – решил он. – Интересно, что же он им наплел? Сказал, что они имеют дело с советским чекистом? Но это исключено! Он же не дурак, в конце концов. Ведь тем самым он и себя бы выдал. Тогда что?..»

– До меня дошли слухи, что господин Карсавин стал частым гостем в вашем доме… – не зная, как еще отреагировать на Лизины слова, с некоторым упреком произнес он. – И отчего это вдруг?..

Лиза как будто не услышала его вопрос.

– Саша, он нам такое сказал… такое…

Болохов подошел к ней и погладил ее по голове.

– Ну что ты, Лизонька? Успокойся… – произнес он.

Она покачала головой.

– Если бы ты знал, как мне сейчас тяжело, – проговорила она. – Скажи, Саша, это правда?..

– Ты это о чем? – сделал он вид, что не понял ее.

Она взяла его за руку и заглянула в глаза.

– Карсавин говорит, что ты чекист… Скажи же, что это не так!

Болохов не ответил ей, только нахмурился.

– Ну что же ты молчишь? – умоляюще смотрела на него девушка.

Он молчал.

– Саша!..

– Да, я слушаю тебя… – Он аккуратно высвободил свою руку и подошел к окну. Выглянув на улицу, увидел веселую ватагу ребятишек, которые, подставив голые спины солнцу, гоняли мяч прямо на мостовой. «Счастливые! – подумал он. – Жизнь еще не обожгла их своей правдой, потому и живут они ощущением бесконечного счастья».

– Я спрашиваю, это правда?

– Ну, допустим… – как-то непривычно жестко вдруг произнес Болохов и тут же: – А это что-то меняет? Я говорю про наши с тобой отношения, – пояснил он.

Теперь уже молчала она.

– Я задал тебе вопрос… – напомнил Болохов.

– Нет… не меняет… – пыталась сдержать она слезы, но это ей не удалось. – Значит, все-таки ты не тот, за кого себя выдавал… – явно разочарованно вдруг произнесла она, вытаскивая из-за рукава платочек и промокая им глаза.

– Лиза, неужели это сейчас так важно? Я же люблю тебя!

Он с надеждой смотрел на девушку. В ее глазах было столько боли!

– Выходит, ты просто использовал меня! – едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, произнесла она. – Да, да, использовал!.. А я-то, дура, решила, что ты… Да ты, Саша, просто подлец после этого…

– Лиза, прошу, не бросайся такими словами! – вспыхнув, сказал Болохов – Пойми, я выполнял свой долг. Да, поначалу я решил использовать тебя, но потом понял, что влюбился. Горячо и безумно! А теперь суди меня… Но только знай: я все равно до конца жизни буду любить тебя.

– Ты… ты говоришь неправду! – неожиданно заявила она. – Я все поняла… все!..

Не сумев пересилить боль и обиду, она вдруг заплакала. Она плакала так громко, что, наверное, ее слышал весь дом. Вот сейчас вбегут ее родители – и начнется… – с испугом подумал Болохов. Надо было что-то делать.

– Лиза, скажи прямо, что ты ненавидишь меня – и я уйду… – проговорил он и сделал шаг к двери.

– Нет! – бросилась она к нему. – Никуда я тебя не отпущу!.. Никуда…

– Ну, тогда успокойся, – прижав девушку к себе, сказал Александр. – Ну, давай же, вытри слезы…

Она достала платок.

– Скажи, ты уедешь? – спросида она. Болохов покачал головой. – Но ведь это же неправда! – воскликнула она. – Ты опять мне лжешь!

– Не говори мне больше таких слов! – снова рассердился он.

– Но ты же мне лгал… лгал!

Александр в отчаянии.

– А что мне было делать? – спросил он. – Если бы я тебе сказал, кто я есть на самом деле, ты бы меня за квартал стала обходить. А я полюбил тебя, понимаешь?.. И не хотел тебя терять. Ну разве я виноват, что мир сошел с ума, что все мы разделились на красных и белых? Теперь что, я и полюбить уже не могу?

Она вдруг с благодарностью посмотрела на него и нежно провела рукой по его щеке.

– Я верю тебе, Сашенька, верю… Но как же нам тогда быть?

– Скажи, ты поедешь со мной в Москву? – неожиданно спросил он ее.

– В Москву?.. – опешила Лиза. – А как же мои родители? Да они никогда не поедут в красную Россию! Никогда! И Петруша не поедет…

– Выходит, тупик? – усмехнулся Александр.

– Да нет же, нет! – крепче прижалась к нему Лиза. – Хорошо, если хочешь – я поеду…

У него засветились глаза.

– Ты, правда, поедешь?..

– Да, да!.. А разве может быть иначе?..

– Тогда я самый счастливый человек на свете! – громко произнес он и вдруг осекся.

– Что с тобой, милый?.. – почувствовав неладное, спросила Лиза. – Почему ты вдруг умолк?..

У Болохова из груди вырвалось что-то похожее на стон.

– Мне нельзя ТУДА возвращаться… – неожиданно заявил он. – Нет, за себя я не боюсь, но из-за меня и ты можешь пострадать…

– Но почему? – не понимала его Лиза. – Ты что-то не то сделал?

– Теперь это неважно, – как-то грустно произнес Александр. – Так что хочу я этого или нет, но мне придется остаться.

Что это, трусость? А может, инстинкт самосохранения? – позже спрашивал он себя, пытаясь понять, почему он решил не возвращаться домой. Ответ он найдет не сразу, но все же он его найдет. «Скорее всего, – решил он, – это было естественное человеческое желание – дожить свою жизнь до конца… Для чего? Да хотя бы для того, чтобы понять, что такое счастье…»

– Ура! – обрадовалась Лиза. – Мы никуда не едем! Нет, ты скажи, милый, это правда?.. Правда?

– Да, Лизонька, да… Вот видишь, ради тебя я даже решил пойти на предательство… Да-да, не смотри на меня так. Я, правда, решил остаться. А что это, как не предательство? Но ради любви я готов на все… В общем, остаемся, а там будь что будет! Только вот если Карсавин нам помешает… – вспомнил он вдруг о Борисе.

– А что для нас Карсавин, если мы любим друг друга?..

Она поднялась на цыпочки и начала целовать его глаза, губы, шею…

«И в самом деле, что для нас Карсавин!» – неожиданно подумал Александр, и ему стало легче от этой мысли. Самое главное, его любимая не отвернулась от него, узнав всю правду, а остальное неважно. Может, и ее родители поймут его, а не поймут – и бог с ними. Лишь бы с Лизой его не разлучили…

Ночью Лизонька долго не могла заснуть. Все думала о Болохове. Стоит ли ей верить ему? – спрашивала она себя. – Ведь он большевик, а большевики люди коварные. Может, все-таки стоит забыть его?.. Но это невозможно – ведь я его очень люблю! – созналась она себе. – Пусть будет что будет… – мысленно повторяла она слова Александра.

 

1

Лето набирало силу. После майских разливов вода в реках спала, и их русла вошли в межень. Нагревшись под палящими лучами солнца, быстро преобразилась уставшая от весених муссонов земля. Потянулись вверх травы, зашумели свежей листвой тяжелые кроны деревьев. В промытом дождями голубом с поволокой небе закружились в веселье стрижи. Все ожило вокруг и налилось счастьем. И только люди, живя в предощущении беды, не замечали этих перемен в природе – больше думали о том, что их ждет впереди.

С этими мыслями жил теперь и Болохов. Раньше было проще. Он знал, что, выполнив задание, он вернется в Москву, где окунется в привычную стихию домашнего покоя и расслабится, чтобы потом, набравшись сил, снова отправиться в путь. Теперь такой возможности у него не будет. Потому как, можно считать, у него нет больше дома. Да что там, – у него нет и родины. А это страшно. Без этого невозможно жить. Теперь он сам влез в шкуру всех этих эмигрантов и понимает, как им тяжело жить без родины.

Но у него ситуация несколько иная. Ведь ему никто не запрещает вернуться. Может, зря он боится? Приехал бы, рассказал, как все было, – глядишь, и поверили бы. Ну а если нет? Вот в этом вся и загвоздка. Тогда он погубит не только себя, но и Лизу. Впрочем, можно поступить и так: вначале поехать одному и если все образуется, тогда позвать в Москву и ее.

Однако так может рассуждать только тот, кто не знаком с советской системой. Там, в красной России, давно уже живут по своим законам, где все строится на недоверии друг к другу. И коль пала на тебя тень подозрения, пиши – пропало. Никому не докажешь, что ты не верблюд. Прямо как во времена средневековой инквизиции. Все думали, что это временное явление, а тут, чем дальше, тем больше. Лафа там только таким, как Карсавин. Это особая порода людей, которые ни перед чем не остановятся, когда дело касается их собственного благополучия. Но что самое страшное, эти люди плодятся, как тараканы. Потому что сама система поощряет негодяев – всех этих доносчиков, пасквилянтов и трусов. Такое впечатление, что народ вырождается, выставляя напоказ все свои самые низменные инстинкты. Диктатура пролетариата – это власть, которая опирается на насилие… Кажется, так говорил Ленин? Но ведь насилие порождает страх, а страх превращает человека в ничтожество. Тогда откуда браться нормальным людям?

Хотя, глядя на Бориса, не скажешь, что он последняя дрянь. Он умеет ладить с людьми, он по-своему добр, приветлив и часто становится душой компании. Эти качества всегда в цене. Жаль, что за всем этим стоит совершенно иная фигура. Злобная, расчетливая, мерзкая. И как это в одном человеке все уживается? – удивлялся Александр.

Что касается Карсавина, то он давно понял, что имеет дело с вполне порядочным человеком. Этот не способен был ему навредить, да что там, он даже не попытался отомстить ему за смерть своего товарища, которого по старой студенческой привычке называл не иначе как Аркашкой… Вот и получается, что он абсолютная размазня. Из тех, кто решил защищать революцию в белых перчатках. Взять ту же бомбу… Какого черта он тогда не взорвал ее? Взорвал бы – все было бы по-другому. И чин бы получил очередной, и орден. А тут из-за какой-то девки всю операцию провалил. Да вон их сколько, этих девок – бери не хочу! А этот привязался, понимаешь, к буржуйской мамзели и себя погубил. Ну что он теперь без родины? Дерьмо на палочке. Лизка-то его вчера Карсавину прямо сказала: с Сашенькой, мол, поговорила – тот решил не возвращаться в Россию. Тем хуже для него. Теперь надо думать, как действовать дальше. Приказ Центра – это тебе не хухры-мухры, его надо выполнять, иначе самого могут поставить к стенке. Что ж, коль уговоры не помогли, нужно будет взять этого Болохова на испуг. Это будет сделать несложно. Всего лишь нужно будет рассказать Шатурову всю правду о его дружке. Вот тогда Болохову уж точно ничего не останется, как бежать, иначе ротмистр в порыве гнева или убьет его, или, что еще хуже, науськает на него своих контрразведчиков. Ну а тот знает, что такое попасть в руки этих костоломов – тогда уж лучше возвратиться в Москву. Тут хоть будет какая-никакая надежда остаться в живых…

…Однажды вечером, когда Болохов, отужинав в буфете, устраивался на ночлег в отданном в его распоряжении кабинете, в дверь кто-то громко постучал.

– Открыто! – крикнул он. – Входите…

Думал, что пришел посыльный – те иногда навещали его даже по ночам, когда страдавший старческой бессонницей Хорват внезапно требовал собрать всех штабистов, чтобы потом до утра обсуждать с ними то, что уже было тысячу раз обговорено, – но это оказался Сергей Федорович.

Даже в тусклом свете электрической лампочки Александр разглядел его бледное лицо.

– Нам надо поговорить… – с места в карьер начал ротмистр.

Болохов опешил.

– Тогда ты, может быть, позволишь мне одеться? – спросил он.

Серж отвернулся, и в следующий момент за его спиной хрипло запели пружины старого кожаного дивана, на котором отдыхал Болохов. Тот не торопясь натянул на себя бриджи, накинул на плечи китель, однако сапоги надевать не стал, вместо этого сунул ноги в комнатные тапочки.

– Ну все, я готов выслушать тебя, – произнес Александр. – Да ты присядь, – указал он на стул, что стоял возле небольшого письменного стола, а сам сел на диван.

– Нет уж, рассиживаться я тут не буду… – каким-то чужим голосом проговорил Шатуров. – Я пришел, чтобы кое-что выяснить…

– Ну так выясняй, – дружелюбно произнес Александр, пытаясь не выдать своего волнения, – ждал нового удара судьбы.

Ротмистр, заложив руки за спину, принялся нервно ходить из одного угла кабинета в другой, не зная, с чего начать.

– Скажи, Болохов, ты, в самом деле, чекист? – неожиданно остановившись перед Александром и глядя на него в упор, спросил он. – Только честно!

Ну вот, так и есть… Шатуров пришел по его душу. И горячая волна отчаяния разлилась по его телу. Но нет, Болохов не тот наивный мальчик, который готов был «расколоться» после первого же заданного ему вопроса. Тут на карту поставлена его жизнь, и он не намерен ни за грош, ни за копейку отдавать ее. Его рука непроизвольно потянулась к подушке, под которой у него лежал револьвер, – это так, на всякий случай.

– Что это вдруг тебе пришло в голову? – по-прежнему стараясь быть дружелюбным, спросил он. – А может, сорока на хвосте что принесла? Мне ведь тоже о тебе такое рассказывают, но я же не пристаю к тебе с вопросами.

– Прекрати паясничать, Болохов!.. Дело серьезное, так что отвечай по существу…

Александр никогда не видел Сержа таким разгневанным и одновременно растерянным. Даже в прошлый раз, когда у них произошла размолвка, причиной которой была Лиза, тот был другим. Отчаявшимся, резким, но не раздавленным. А тут его трудно было узнать. Его буквально трясло, когда он говорил, и каждое его слово звучало, как выстрел.

– Я повторяю: ты чекист? Ответь только «да» или «нет», – снова наступал Шатуров, поливая его свинцом слов.

– О том же самом меня спрашивала недавно Лиза… – сказал Болохов. – Вы что, сговорились все?

Ротмистр с ненавистью смотрел на него.

– Я знаю, что ты ей ответил… Знаю! – повторил он.

– Ну коль знаешь, что тогда спрашиваешь? – ухмыльнулся Александр, пытаясь не выказать внутреннего напряжения.

– Я хочу услышать это от тебя, – решительно заявил Шатуров. – Ну так «да» или «нет»?.. – Болохов молчал. – Что, испугался, что я выдам тебя? Не бойся, этого я не сделаю… Как-никак ты был моим другом…

– Был? – вопросительно посмотрел на него Александр. – А сейчас что, я уже не друг?..

Шатуров продолжал мерить шагами кабинет.

– Теперь я знаю, что это был за портфель… Я еще спросил тебя, почему он такой тяжелый… – вместо ответа сказал Серж.

– Не понимаю тебя… – удивленно посмотрел на него Александр.

– Да все ты понимаешь! – бросил в его сторону ротмистр. – Там была бомба… Но тогда появилась Лиза, и в тебе вдруг проснулось что-то человеческое… Что ж, похвально… Ну а если бы не она? Ты представляешь, сколько бы людей погибло? И я бы погиб вместе со всеми… Тогда какой же ты мне друг?..

И тут Болохов не выдержал.

– Прости, Сережа… прости, если можешь! Но, будь ты на моем месте, уверен, ты бы тоже меня не пощадил. Это же борьба, и ты это понимаешь…

– Я бы что-нибудь придумал, но тебя бы убивать не стал! – неожиданно заявляет Шатуров.

«Вот ты каков! – изумился Болохов. – А может, это все слова? Хотя нет, он бы и впрямь не стал меня убивать, глядя на то, как тщательно ротмистр выверял каждое свое слово».

– Как ты мог, Болохов? Ну как ты мог? – в сердцах бросил Серж. – Я же тебе верил, а ты… И как ловко ты это все обстряпал! Всех обманул: и меня, и Лизу, и ее родителей… Разве мы знали, что пригрели на своей груди змею?

Болохов угрожающе задвигал желваками.

– Ты это полегче со змеей-то! – уколов его взглядом, предупредил он ротмистра. И вновь его рука непроизвольно потянулась к оружию.

– И ты еще смеешь обижаться? – спросил Серж. – Теперь не только я, но и Лиза знает, что под маской бедного художника, каким ты предстал перед нами, скрывался самый настоящий враг!.. Что молчишь? Или я не прав? Враг ты… враг, коль пришел вредить нам.

– Кому это вам? – невольно вырвалось у Болохова.

– А то ты не знаешь! – недобро усмехнулся Шатуров.

– Боже мой! Да кому вы нужны? – с жаром произнес Александр. – Вы же тут не живете – доживаете. А в России сейчас идет созидательная работа. Новая Россия строится, учится, набирается сил. Ей нужны светлые головы и горячие сердца. Вот где все вы должны сейчас быть, а не гнить на задворках истории.

Шатуров был потрясен.

– Ты… ты… Ты страшный человек! – прокричал он. – Я знаю… Борис мне все рассказал о тебе.

Болохов скрипнул зубами.

– Борис ему рассказал! – передразнил он его. – А что он может знать обо мне?

– Он встретил человека, который тебя опознал!..

– Вот как! – усмехнулся Александр. – Интересно было бы повидаться с этим человеком. – Он сделал паузу – видно, что-то соображал. – Ну, хорошо… допустим, Карсавин сказал тебе правду – и что? Станешь на всю улицу кричать, что я враг? – неожиданно спросил он ротмистра.

– Стану! Да-да, стану, если ты вздумаешь забрать с собой Lise, – решительно заявил ротмистр. – Сознайся, ты же хочешь ее увезти?.. А ты не подумал о том, что тем самым можешь ее погубить?.. Нет, я тебе не дам этого сделать!

– Ну тогда беги, рассказывай всем обо мне! Ну что стоишь? – по-звериному прорычал Болохов.

– Но ты же знаешь, что я не посмею… Я не подлец, понимаешь? И вообще я не хочу, чтобы ты счел это за месть. – Шатуров похож был в эту минуту на загнанного волка. Он зол, он напуган, он раздавлен. Метался по комнате, не находя себе места. – Не хочу!.. – повторил он и вдруг: – Ну послушай же меня, Болохов! Ладно, она тебя любит. Но не увози ты ее, ради бога, в красную Россию! Не увози, молю тебя…

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился штабс-капитан Шульженко, ночевавший в соседнем кабинете. Он был в галифе и нижней рубашке.

– О, все те же на манеже! Что у вас тут стряслось? Почему так орете? – спросил он.

– Дела амурные… – соврал ротмистр.

– Э-эх, мне бы ваши проблемы… – усмехнулся контрразведчик и вдруг нахмурился.

– Что-то стряслось, Иван Нилыч? – сделав над собой усилие, чтобы успокоиться, спросил Шатуров.

– Еще как стряслось! – ответил тот и начал искать сигареты в кармане.

– Пожалуйста, только не здесь… – увидев, как тот пытается закурить, попросил Александр.

Штабс-капитан выматерился и спрятал сигарету.

– Так что же все-таки случилось? – спросил его Серж.

Тот махнул рукой.

– А-а, что говорить… В общем, второй день наш московский источник не выходит на связь, – сообщил он по секрету. – Есть подозрение, что его арестовали…

Ну, слава богу! – обрадовался Болохов. Он был уверен, что это именно его информация помогла вычислить «крота». Может, после этого Центр изменит свое решение и не станет отзывать его в Москву?.. Но в эту минуту он почему-то вдруг вспомнил о Карсавине. А что, если тот выдал его сведения за свои?.. Да, да, видно, так оно и есть. Но это же подло! Эх, Карсавин, Карсавин! По чужим костям идешь, подлец, – карьеру на мне хочешь сделать. Впрочем, это стало уже в порядке вещей в стране победившего социализма…

– Как вы, господа, насчет того, чтобы опрокинуть рюмочку-другую? – неожиданно предложил Шульженко. – Я там припрятал кое-что на всякий случай… Все равно ведь спать не ляжете, а так хоть с интересом время проведем.

Ротмистр покачал головой.

– Не знаю, как господин поручик, но у меня что-то сегодня нет настроения, – заявил он. – Пойду-ка я к себе.

– Я тоже пас, – поспешил заявить Болохов, который, испытывая глубокую неприязнь к штабс-капитану, мечтал поскорее избавиться от него.

– Ну как хотите, – недовольно буркнул Шульженко и шагнул к двери. Следом за ним, бросив на Болохова полный отчаяния взгляд, ушел и ротмистр.

 

2

Для Сергея Федоровича это был удар в самое сердце. Всю ночь он не сомкнул глаз. Не раздеваясь, лег на диван и попытался воспроизвести в памяти весь разговор с Болоховым. Иногда он на какое-то время забывался, но, очнувшись, тут же задавал себе один и тот же вопрос: что произошло? Когда понял, что все случившееся накануне не было сном, готов был выть на луну, холодный свет которой, проникнув сквозь незанавешенное окно, заполнил собой весь большой кабинет. Посеребрил висевший напротив входа портрет императора, выполненный рукой Болохова; зажег мертвенным светом цветы на подоконнике, за которыми еще недавно бережно ухаживала Лиза; упав на ковровую дорожку, превратил ее в туманный голубой поток. Казалось, сделай шаг – и ты исчезнешь в нем навсегда…

Несколько раз рука его сама тянулась к револьверу, но каким-то невероятным усилием воли ему удавалось остановить себя. Нет, нет, только не это! Тогда зачем он столько сил отдал для того, чтобы воскреснуть из небытия, оказавшись после Гражданской с пустыми карманами на чужой земле? Может быть, он считает, что его предали? Но разве можно уличить в предательстве ту же Лизу, которая полюбила другого? Ведь у любви свои законы, которые не в силах изменить никто; свои тайны, что недоступны рассудку.

Впрочем, и Болохов его не предавал. Он служит своей идее, а в том нет никакого преступления. У людей должен быть свободный выбор пути. Он выбрал свой.

Предатель в этом случае один – он сам. Ведь это он предал своих товарищей по оружию, дав возможность врагу проникнуть в их ряды. Да, Болохов использовал его, но так ему, Шатурову, и надо! Нечего было ушами хлопать. А теперь пожинай то, что сам посеял.

…Мысль его вдруг возвратилась к Лизе. Что и говорить, она была для него той последней тихой пристанью, где он мог спрятаться от всех невзгод. Оказывается, в таком хрупком создании может быть заключен весь мир твоих надежд и страстей. Когда этой пристани не стало – все померкло. Конечно, сейчас у Шатурова была прекрасная возможность вернуть Лизоньку назад – стоит только натравить на Болохова всех этих псов из контрразведки. Но у него для этого духу не хватит. Хотя, скорее всего, здесь речь идет о совести. Ведь это она делает человека человеком. Не будь ее – мир бы превратился в огромную яму с нечистотами. Совесть – это все! Шатуров это понимал, и его рука вновь потянулась к револьверу.

Но нет – еще рано. Вернее, он еще не решил, как ему быть. Казалось бы, ну да ладно, лопухнулся – с кем не бывает? Но совесть тут как тут. Виноват! – вот ее приговор. Окончательный и бесповоротный. Коль предал товарищей – отвечай. Нет, о том, что он натворил, скорее всего, никто никогда не узнает. Но уже достаточно того, что об этом знал он сам. Поэтому и судить он будет себя сам. Так что он сейчас себе и Бог, и царь, и судья…

А как все хорошо у него начиналось в этой жизни! Счастливое детство, проведенное у бабушки в деревне, кадетский корпус, юнкерское училище…

Перед его глазами прошла вся его жизнь. Вот они, молодые офицеры, гордо подняв подбородки и чеканя шаг, идут мимо трибуны с высокими гостями… А это уже выпускной… Он даже помнит, как звали ту девушку, с которой он тогда пришел на бал и с которой они потом всю ночь гуляли по Невскому и целовались, целовались… Казалось, вот такой же безмятежной будет и вся его жизнь. Но тут вдруг война…

Но это все-таки не самое страшное в жизни, если ты веришь в победу и в ту правду, за которую идешь воевать. Это, по сути, авантюрный роман со своим сюжетом, наполненным персонажами и множеством острых эпизодов. Его прочитываешь залпом. Особенно в молодости, когда душа твоя преисполнена романтики, когда ты еще не думаешь о смерти, и жизнь тебе кажется вечным приключением.

Вот таким романтиком ушел воевать и Шатуров. Он мог остаться в Императорском кавалергардском полку и только издали наблюдать за тем, что творилось на фронте, но он принял, по его мнению, единственно правильное решение… «Умывающий руки на войне, умывает их кровью своих товарищей». Так говорили древние, так думал и он, садясь на боевого коня.

Он тогда попал в кавалерийский полк, который с боями продвигался к границе Восточной Пруссии. Где-то рядом, словно небесные громы, раскатисто ухали орудия противника. Им отвечали залпами русские пушки. Две линии окопов. Одна неприятельская, другая своя. В них засела пехота, переругиваясь между собой на ружейном языке. Пальба порой не прекращалась целыми сутками. Убитые, раненые, изувеченные… Остро пахнет сожженной землей и кровью…

– Корнет Шатуров! Возьмите людей и произведите разведку боем!

Комполка, что отдал тот приказ, через два дня погиб – его разорвал на части германский снаряд. Потом погиб его заместитель, начальник штаба… В конце концов от полка осталась горстка людей, которая, оказавшись в окружении, с боями пробивалась к своим.

Шатуров как будто наблюдал за всем этим со стороны. Он не верил в смерть – потому, наверное, и выжил. А вот его друг унтер-офицер Зарницын, напротив, все время говорил о смерти и в конце концов погиб. При этом достаточно глупо: участвовал в разъезде, задача которого была открыть неприятеля, и его сразила в лесу шальная пуля. Что самое удивительное, она попала ему в самое сердце. Будто бы искала его все эти долгие месяцы и вот нашла. Вроде как сам и навлек на себя смерть. Говорят же, мысль материальна – отсюда и многие наши беды. Подумаешь о чем-то – и вот оно, встречай!..

– Что, тяжела папаха Мономаха?

Этот вопрос когда-то задал ему генерал от кавалерии Брусилов, когда он уже в звании поручика получал «Георгия» из рук легендарного командарма. Война вымотала Шатурова так, что он едва стоял на ногах и, видимо, выглядел далеко не героем. Шел шестнадцатый год. Войска Юго-Западного фронта прорвали позиционную оборону австро-венгерской армии и продолжали продвигаться с боями вперед.

Эх, генерал-генерал! Ты даже не представляешь, как мы тебя любили. Только зачем ты связался с большевиками? – удивлялся Шатуров. – Может, тебе не хватило сил расстаться с родиной? Ну не мог, не мог ты в одночасье превратиться в большевика. Да, тебя не расстреляли, как многих «бывших», – тебя унизили, что гораздо хуже. Смешно сказать, но из Верховного главнокомандующего ты превратился в обыкновенного инспектора кавалерии. Разве это не унижение? Многие в эмиграции считают тебя предателем, только не я. Ведь это ты нас вел к победе, которую у нас буквально украли эти большевики. Еще бы немного – и мы бы дожали врага. И тогда, может быть, все пошло бы по-другому. Не было бы ни революций, ни других потрясений, и мы, патриоты России, сейчас бы не торчали по заграницам и не умирали бы от ностальгии.

Да, ему, Шатурову, повезло больше, чем другим. Он смог встать на ноги. Многие считают, что он счастливчик, а у него душа болит. Ну зачем ему эти его миллионы, если он никогда не сможет вернуться на родину? Да он готов сейчас все отдать, только бы оказаться в родном своем Питере.

Болохову хорошо, скоро он будет дома. О, как же он ему завидовал! Да, тот гол, как сокол, но у него есть родина, что гораздо важнее для человека.

Вспомнив о Болохове, ротмистр снова впал в отчаяние. Господи! Господи! Что же делать?.. А может, пойти и убить этого подлеца?.. И все, и дело с концом! Предать бывшего друга, отдав его в руки контрразведки, – это одно, другое дело уничтожить его как врага. В этом случае уже не надо будет так казнить себя. Да, он сделал большую ошибку, поверив Александру, но он ее и исправил…

Но нет, он этого не сделает. Кстати, как бы поступил на его месте Болохов? Неужели выдал бы его?.. В это что-то не верится – ведь он, если разобраться, неплохой человек, правда, безнадежно отравленный марксистской идеей. Дурак! Неужели он не понимает, что большевизм – это временное явление? Нельзя, чтобы жизнь была похожа на казарму, а ТАМ сейчас даже не казарма – одна огромная тюрьма. Так, во всяком случае, говорили те, кто прибыл оттуда. Вот и Александр не скрывал ничего. При этом чувствовалось, он не играл – это было то, что называют душевной болью. Но почему же он хочет вернуться назад? Неужели большевистская отрава так сильна, что против нее нет противоядия? А может, он, как Брусилов, боится потерять родину?

Господи! Господи!

Такой душевной боли ротмистр не испытывал никогда. Эх, зря он отказался от предложения Шульженко. Выпил бы – и все встало бы на свои места. Но разве можно лечить душу вином? А душа это и есть совесть… Наше человеческое начало, наша сердцевина, наша крепь…

Он лежал на спине и тупо смотрел в одну точку.

Как же так? Как же так? – не переставал повторять он. – Ведь я же ему верил, а он… Сволочь! Взять бы и пристрелить его. Но ведь не могу! Дорог он мне, сукин сын. Тогда что же делать? Может, и впрямь всадить в себя пулю?.. А зачем жить? Ведь все рухнуло… Он потерял родину, потерял любимую, потерял друга, который оказался врагом… Наконец, он потерял веру в себя и людей, а без веры, как без родины, жить нельзя…

Господи! Господи!

Он и не заметил, как в его руке оказался револьвер. Он подвел ствол к виску… Затем передумал и сунул его в рот… Потом снова уперся им в висок.

Господи! Господи! Прости меня! Но я так больше не могу…

Он закрыл глаза. Хочу пожелать всем жить по-человечески… – прошептал он и нажал на спусковой крючок.

На выстрел никто из находившихся на казарменном положении штабистов не прибежал. Видно, не услышали, а может, привыкшие ко всему на свете, не сочли нужным потревожиться.

Тело ротмистра обнаружили только утром, когда в приемной генерала появились с докладом первые офицеры. После нескольких следственных процедур штабс-капитан Шульженко объявил о том, что это самоубийство. Известие об этом быстро просочилось в город, и там начались суды-пересуды. Кто-то говорил о том, что все это произошло в пьяном угаре – дескать, пил ротмистр много, вот и случилась белая горячка. Другие винили в том хунхузов, которым он-де перешел дорогу. Якобы испугался человек и наложил на себя руки. Причиной называли даже сифилис, который он якобы приобрел вследствие своих беспорядочных связей с женщинами.

Гридасовы же восприняли трагедию по-своему.

– Это он из-за тебя застрелился, – однажды за обедом сказал Петруша сестре. Она побледнела. Мать, увидев, что та вот-вот упадет без чувств, пришла к ней на помощь.

– Прекрати, Петр! Сергей Федорович давно уже смирился со своим… – Она пыталась подобрать нужное слово.

– Ты хочешь сказать: со своим положением? – ухмыльнулся сын.

– Вот-вот… – кивнула головой мать.

– А я думаю, все обстоит иначе, – глубокомысленно заявил Владимир Иванович. – Ротмистр не стрелял в себя… Это было бы по меньшей мере глупо. Это была сильная личность… Вы посмотрите, что ему пришлось пережить на своем веку!.. Нет, я настаиваю на том, что это убийство.

Домашние с недоумением посмотрели на него.

– И кто же в таком случае убийца? – спросил Петр. – Может, скажешь, это господин Болохов? Ведь это только у него была причина избавиться от соперника…

– Я все поняла! – неожиданно воскликнула Лиза и выскочила из-за стола…

…На второй день после случившегося Болохова вызвал к себе генерал и поручил ему заняться похоронами. Как-никак это был ваш друг. Были выделены деньги, и через два дня, после отпевания в Свято-Николаевском соборе, Шатуров был похоронен на русском кладбище. Все вышло честь по чести. Был почетный эскорт из казаков, был военный оркестр, который отыграл «Боже, царя охрани…», а в завершение и прощальные винтовочные залпы, прозвучавшие над могилой покойника.

Однако не все прошло так гладко. Святые отцы поначалу отказывались отпевать самоубийцу – дескать, это не положено по церковным законам. Более того, таких, как он, и хоронить-то нельзя вместе со всеми – только за кладбищенской оградой. Строило большого труда, чтобы их уговорить. Мол, это же боевой офицер – ну как можно?.. Однако на кладбище ни одного священнослужителя уже не было.

Похоронили Сержа среди белоствольных березок, которые так были похожи на те, что росли на его родине и по которым он постоянно тосковал.

– Ну, вот тебе, Серега, и родина, – усмехнувшись, произнес, стоя у свежего могильного холмика, Шульженко. – Хотел к березкам – получай…

Болохова в эти дни было трудно узнать. Его так потрясла смерть Шатурова, что он тут же постарел на сто лет. Выглядел больным и раздавленным и ни с кем не хотел общаться. И если бы не обязанность распорядителя похорон, он, наверное, спрятался бы от людских глаз, а то и запил. А тут волей-неволей приходилось вращаться среди людей. Он сам ездил в похоронное бюро, сам разговаривал со священниками, самому же пришлось и отбирать для почетного эскорта казачков и просить командира пехотного полка, чтобы тот выделил ему отделение солдат для прощального салюта.

И все это он делал автоматически, полусознательно. Очнулся только тогда, когда увидел огромную толпу народа, которая пришла на кладбище проводить Сергея Федоровича в последний путь. «А вот ко мне столько людей не пришло бы», – подумал он. Интересно, можно ли по количеству провожающих судить о степени твоей значимости в этой жизни? Наверное, да, если вспомнить, сколь много людей пришло проститься с тем же Пушкиным. Да и у Гоголя на похоронах было не меньше народу. А вот у дворника дяди Юры, который подметал тротуар возле подъезда дома, где жил Болохов, на похоронах почти никого не было. Только председатель домкома и пара-тройка старушек. А ведь он столько добра делал людям. Выходит, жизнь и впрямь несправедлива. Одни даже после смерти получают все, а бывает, что и живому человеку ничего не достается в этой жизни, хотя он многого заслужил.

После похорон людская толпа, разделившись на ручейки, медленно и скорбно возвращалась с кладбища. Их путь пролегал мимо сотен мраморных крестов, гранитных памятников и склепов. Разбежавшись по сторонам, ручьи эти в конце концов слились в одну многоводную реку, в которую превратилась главная кладбищенская аллея. В основном люди молчали, а если кто и говорил, то негромко. Такое было чувство, что все они только что похоронили своего родственника – столько тоски и безысходности было в их глазах! Впрочем, они и были родственниками, потому что в этот родственный клубок их связала одна беда.

У выхода пребывавшего в глубокой задумчивости Болохова кто-то окликнул. Он повертел головой и вдруг увидел в толпе Лизу. Рядом с ней были брат и оба ее родителя. Александру показалось, что они как-то странно посмотрели на него. Лиза сделала знак, чтобы он ее подождал у выхода.

Вроде бы он должен был обрадоваться этой встрече, но душа его отчего-то не испытала на сей раз прежнего трепета. Будто бы окаменела.

– Я знаю, это ты его убил! – даже не поздоровавшись, произнесла она. В ее глазах стояли слезы отчаяния. – Но зачем, Саша? Я же любила только тебя. И ты об этом прекрасно знал.

Болохов едва не потерял дар речи – настолько его поразили эти слова.

– Лиза, я не убивал его! – умоляюще посмотрел он на девушку. – Чем угодно могу поклясться… Я сам потрясен. Несмотря ни на что, я тепло относился к этому человеку. Во всяком случае, я не был ему врагом. Знаешь, что он мне однажды сказал? «В этой битве чувств я признаю себя проигравшим. Так что я уступаю Лизу тебе». Тогда зачем мне надо было его убивать?

Но Лиза не верила ему.

– Я вначале сомневалась, но господин Карсавин открыл мне глаза, сказав, что это ты убил ротмистра. И в самом деле, только у тебя была причина его убить, – сказала она. – Больше, насколько я знаю, у него не было врагов.

Болохов был в отчаянии.

– Да какая причина! О чем ты говоришь? Я же говорю, Серж давно смирился с тем, что ты выбрала меня.

– Может, и смирился… – проговорила Лиза. – Но дело не в этом. Сергею Федоровичу стало известно о тебе все…

– Знаю, тот же Карсавин постарался!.. Лиза… – начал, было он, но тут же осекся, увидев, с каким презрением девушка посмотрела на него.

– Не говори мне больше ничего… Я все поняла, – сказала она и по ее щекам потекли слезы.

Болохов не знал, что ему делать. В этот момент он услышал за спиной голос Марии Павловны.

– Лиза, пошли домой! – строго сказала она. Александр обернулся и попытался что-то ей сказать, но та с таким укором глянула на него, что у него тут же онемел язык. Впрочем, и у мужской половины Гридасовых он не нашел поддержки. Те демонстративно отвернулись, показывая нежелание видеть его.

Болохов все понял. «Ну что ж, Карсавин, можешь радоваться, – мысленно обратился он к Борису. – Ты все просчитал, и теперь у меня одна дорога – домой. Меня ничто уже здесь не держит – тогда что мне остается?..»

«Хотя нет, есть еще одно дельце», – вспомнив о беглых художниках, подумал он. Покончив с ним, Борис тут же займется ими. Значит, ему надо помешать…

– Все, прощай, Саша, – неожиданно произнесла Лиза, и в ее голосе было столько боли, что у Болохова сжалось сердце.

– Лиза, постой… – попытался он остановить ее. – Скажи, что я должен сделать, чтобы доказать свою невиновность?.. Может, мне тоже застрелиться? Ведь я же не смогу без тебя, ты слышишь?.. Ну что ты молчишь?.. Хорошо, я скажу… – Он перевел дыхание. – Знай, все это подстроено самим Карсавиным… Да-да, не удивляйся! Он такой же агент советской разведки, как и я. Но он оказался подлым клеветником и провокатором. Чтобы выслужиться перед начальством, он оговорил меня, и теперь меня ждет в лучшем случае тюрьма… Но Карсавин на этом не успокоился. Сейчас он делает все, чтобы вынудить меня вернуться в Москву. Вот и тебя он специально настраивает против меня, знает, что, потеряв тебя, мне ничего не останется, как вернуться домой. Но об этом даже не хочется думать…

– Лиза! – снова послышался голос Марии Павловны. – Ты скоро? Мы тебя ждем…

– Я не верю тебе, – вдруг услышал он. – Не верю!

– Но почему, Лиза? Это на самом деле так…

– Нет, ты наговариваешь на Бориса! – стояла она на своем. – Он совсем не такой, каким ты его рисуешь. Вот и Сергей Федорович его уважал. У них даже были совместные деловые проекты.

– Э-э, ты не знаешь, что это за птица. Да он дьявол во плоти! И ты когда-нибудь это поймешь. – Болохов тяжело вздохнул. – Ну что ж, коль не хочешь верить мне – тогда прощай! Скорее всего, мы уже никогда с тобой не увидимся, – произнес он и, резко повернувшись, зашагал прочь.

«Все кончено!» – ища глазами извозчика, подумал он. Карсавин его окончательно добил. Дьявол! Он может отравить любую душу. Страшный человек, страшный… Если его не остановить, он еще такого натворит в этой жизни!

Решение созрело прямо на ходу. Взяв извозчика, он приказал ему ехать на Пристань. Путь неблизкий – нужно было проехать через весь город, а для этого требовалось время. Но Болохову не терпелось поскорее добраться до места, и он нервничал.

– А нельзя ли побыстрее, любезный? – попросил он кучера, моложавого бородатого мужичка, одетого в старую суконную поддевку, которая, видимо, служила еще его деду.

– А что нельзя-то? Конешно, можно! – ответил тот и ударил хлыстом по крупу своей чалой. – А ну, прибавь, родимая!

Но та не слушалась. Лишь косилась на хозяина – дескать, ты что забыл, сколько мне годков?

– Старая стала – вот и не может осилить, – пожалел ее мужичок. – А бывало-то, бывало!.. Не успеешь хлыст поднять – так понесет, так понесет… Такого разгона даст – только держись! Она еще батьке моему служила. У казаков купили, которые худым промыслом занимались.

– Что это за худой промысел? – машинально спросил Александр.

– Так ить набеги они делают на тот край, – указывает он хлыстом в сторону границы. – Там и грабят советских.

Извозчик оказался разговорчивым малым. Пока ехали, всю биографию свою рассказал. И то, что у них с батькой было свое большое хозяйство где-то под Благовещенском, и что воевать они пошли за белых, а не за красных, потому как большевики грозились отобрать у них все имущество и поделить его среди голытьбы.

– А мы ведь люди работяшши, сутками могли укалывать, потому у нас все и было, – делился бывший крестьянин. – Помню, дом рубили… Увидишь, бывалочи, на злобке лесина добрая растет – в дело. А там ишшо сажен за сотню другая – тоже на подводу. Так малочи-помалочи и наскребешь чего-нибудь. Дерев вокруг не столь много – в основном луга. Вот и ищешь-рыщещь повсюду. Но чтобы изба долго стояла, нужон листвяк. А он только в тайге. Ну да, тайга далеко, но что делать! На оклад-то надо хороши лесины выбирать.

Он вздохнул. Дескать, было дело.

– А вы, случаем, не курите? – спросил. – Нет? Вот и я не курю. Почитаю табак в другом виде… Закладываю его за губу. Таких, как я, в наших краях называли лемешенниками. Лемешенники табак не жуют, – объяснил он, – а только держат во рту между деснами и щекой… Выбрасывают лишь перед едой или питьем. Для лемешины табак нужно мелко накрошить и в чуток отволоженном виде растереть с золою в ступе. И все, и готово! Хотите, барин, отведать? – повернулся он к Болохову. – Ну нет, так нет, – получив отворот, молвил он.

– А у батьки мово был свой куть в избе против печи, отгороженный заборкой, – снова и снова оглядывался он туда, где было для него все счастливо и прочно. – Однако летом дома он не любил ночевать. Там одиноко – мамка наша давным-давно умерла, а детки кроме меня все разлетелись по сторонам… Возьмет, бывало, кошму и отправится в овин… Али на сеновал. Сено-то колкое – а тут кошма… Э-эх! – вздыхал он. – Давно ли то было? А уже и батьки нет… И вообще ничего нет. Живу и вроде не живу. Мне б домой возвратиться, да кто меня туда пустит? А ведь у меня душа к пашне приросла. Как приходит весна, так я мучаюсь весь. Дух землицы оттаявшей меня с ума сводит. Нарочно выезжаю за город, чтобы надышаться ею. Но разве надышишься на всю-то жизнь?.. Ну ладно, барин, однако прибыли, – неожиданно сказал он. – Вы к пакгаузам просили – ну так вон они.

Расплатившись с извозчиком, Болохов отправился искать Бориса. Нашел его не сразу.

– Вы не господина Карсавина, случаем, ищите? – лениво зевнув, спросил его парень, этакий мордастый волопер, дремавший на траве среди пустых ящиков. – Ну дак он щас придет. Вы подождите…

Однако ждать пришлось не менее получаса. Этого времени хватило бы для того, чтобы остыть, но для Болохова уже не было дороги назад.

– О, никак Александр Петрович к нам пожаловал! – еще издалека закричал Борис. Завидев лежавшего на траве детину, погрозил ему кулаком. – А ну, Степан, вставай! Я что тебе сказал? Убрать весь хлам с территории, а ты что? А вот как не заплачу за сегодняшний день…

– Заплатишь, – поднимаясь с земли, буркнул себе под нос парень. – А не заплатишь – силой деньгу возьму. Не на того напоролся, дядя…

«Этот точно отнимет силой, – оценив его, подумал Александр. – Ему и вагон, поди, ничего не стоит сдвинуть с места – силища! Только, видать, ленивый, как тот барский кот».

Карсавин, едва взглянув на Болохова, тут же решил, что он здесь неспроста.

– Что там у тебя стряслось? – даже не поздоровавшись, настороженно спросил он.

– Разговор у меня к тебе есть, – сухо произнес гость.

Скоро они оказались в знакомом Болохову закутке, где находилась контора Бориса.

– Ну, рассказывай… – устраиваясь поудобнее в кресле, сказал он. – Поди, новости какие принес?.. Да ты садись – в ногах правды нет, – указал он Болохову на стул. Но тот не сдвинулся с места.

– Все новости ты и без меня знаешь, – нервно играя желваками, проговорил Александр.

– Ты это о чем? – не понял Карсавин.

– О чем? А разве тебе неизвестно об убийстве ротмистра Шатурова? – спрашивает гость.

– Об убийстве? – удивленно посмотрел на него Борис. – А говорят, он сам себя…

– Неужели? А зачем же ты тогда сказал мадмуазель Гридасовой, что его убил я? Кстати, отчего ж на похоронах-то не был? Вроде вы были с Шатуровым приятели.

– Да замотался я… Скоро груз из Шанхая придет, так что дел хватает, – начинал оправдываться Карсавин.

Болохов обжег его своим ненавидящим взглядом.

– Гад ты, Карсавин! Какой же ты гад!.. – процедил он сквозь зубы. – Давай говори, зачем сказал Лизе, что ротмистра убил я…

Тот пожал плечами.

– Так, прекрасно!.. А до этого ты рассказал ей, кто я есть на самом деле, так?

– Было дело… – усмехнулся Карсавин.

– А после ты и Шатурову выложил всю правду обо мне или я ошибаюсь?

– Да нет, не ошибаешься – все так и есть, – как-то легко соглашался Борис. – Но все это я делал для твоей же пользы! – нашел он себе оправдание.

Болохов сделал паузу, пытаясь унять охватившую его нервную дрожь.

– Значит, все это ты делал ради меня?.. Странно, а я-то ненароком подумал, что ты меня в пропасть толкаешь… Ну а теперь какие твои планы? Спрашиваю: что теперь ты собираешься делать?.. А ну руки на стол! – неожиданно скомандовал он, заметив, как рука Бориса невольно потянулась к внутреннему карману пиджака, где у него лежало оружие. Тот подчинился, увидев наведенный на него наган.

– Ты что?.. Что ты надумал? – дрожавшим голосом произнес он. – Спрячь свою «дуру» – что пугаешь?

– Заткнись! – неожиданно злобно проговорил Александр. – Так я спрашиваю тебя, что ты собираешься делать дальше? – повторил он свой вопрос.

Карсавин заморгал глазами.

– Я?.. Я?.. Мы с тобой отправимся домой, – залепетал он, не спуская глаз с нагана. – Я же говорил тебе, что Центр решил направить тебя в Париж…

Болохов нервно усмехнулся.

– Это так на твоем языке называется кладбище? Спасибо, такой Париж мне не нужен… Да и у тебя, я знаю, другие планы. Вначале ты собираешься убрать беглых художников или я ошибаюсь? – Карсавин молчал. – Молчание, говорят, – знак согласия.

– Да кому они нужны, твои художники! – сообразив, что дело пахнет керосином, начал защищаться Борис. Нельзя недооценивать того, кому нечего терять. – В моих планах уже в ближайшие дни покинуть Харбин. Сам знаешь, не сегодня-завтра тут начнется заваруха, – добавил он.

– Да не уедешь ты, не выполнив задание. Тебе же, наверное, сказали, что это личная просьба вождя… Считай, что партийное поручение…

При слове «вождь» Карсавин встрепенулся.

– Я ничего не знаю! Ничего! Абсолютно… – начал он паниковать. – Уходи, Болохов… Прошу тебя…

Тот покачал головой.

– Нет, Карсавин… Я пришел, чтобы наказать тебя… Спросишь, за что? А за все то подлое, что ты сделал для меня… Я уж не говорю о том, что ты лишил меня близкого друга, любимой женщины – ты лишил меня родины, а значит, и будущего. А за это не прощают. Теперь я понимаю Шатурова, почему он так ненавидел нас, большевиков. Ведь это мы его лишили будущего…

Борис побледнел.

– Постой, Болохов, прошу тебя… Давай лучше договоримся: ты не трогаешь меня, а я все делаю для того, чтобы убедить Центр в твоей невиновности. Ну же, прекрати пугать… Не надо так… Пойми, мы с тобой одной веры… одним миром мазаны… Считай, родные братья!.. Ну же, опусти дуло…

«А ведь он во многом прав», – подумал вдруг Болохов. Ну, чем он-то лучше его?.. Но нет, коль решено, значит, решено. Только бы не дрогнула рука… Пусть низвергнутся небеса, а правосудие пусть свершится! – так, кажется, говорили древние греки. Карсавин – подлец и должен умереть. Иначе он принесет людям еще много горя.

– Прощай, Карсавин, – жестко произнес он и выстрелил. Пуля попала Борису прямо в лоб, и он осел в кресле. Подошел, посмотрел в его зрачки… Он был мертв.

Все, последние мосты сожжены. Теперь остается одно – бежать. Но куда? В Россию ему нельзя, но и здесь оставаться он не может. А зачем? У него больше нет Лизы. Вот и получается, что и родина теперь стала ему мачехой, и здесь он чужой.

 

1

Земля оглохла от громов и промокла насквозь от проливных дождей. После жаркого лета разбухшие ручьи и речки наполнили обмелевшую было Сунгари, и та снова залила поймы.

Прошло уже два месяца, как Болохов оставил Харбин, отправившись во главе эскадрона в район крепости Лахасусу, которая была одной из главных баз для нападения на Советский Союз. После того памятного разговора с Лизой Александр подал рапорт на имя Верховного, и тот, немного поколебавшись, все же отпустил Болохова. Видимо, счел резонным его заявление о том, что он не может находиться там, где покончил с собой его друг. О главной причине Александр умолчал, и только Гридасовы, узнав о новом назначении Болохова, тут же обо всем догадались.

– Это он из-за тебя сбежал, – сказал Лизоньке Петр, заставив ее побледнеть.

– Сбежал – и Бог с ним, – сказала Мария Павловна. – Значит, чувствовал свою вину.

– Арестовать бы его, сукина сына, надо было, – заметил старший Гридасов.

– Это еще за что? – испуганно взглянула на него Лиза.

– А за все хорошее! – пробасил отец.

Лиза покачала головой.

– А, может, мы зря так на него? Может, он ни в чем не виноват?

Ей вдруг стало жалко Болохова. Один в чужом краю – даже некому на судьбу свою пожаловаться… А она хороша! Не разобравшись, тут же обвинила Болохова во всех смертных грехах. А ведь он, наверное, правду ей говорил. Во всяком случае, про Карсавина уж точно не лгал. Тот действительно оказался советским разведчиком. Об этом стало известно после того, как нашли его труп. Полиция стала рыться в его вещах и обнаружила кучу улик против него.

О том, кто убил Бориса, и гадать не приходилось. Конечно же это сделал Болохов. Но у Лизы почему-то не было жалости к убитому. Видимо, Карсавин здорово насолил Саше – вот он и не выдержал. Ну разве можно прощать подлецов? А тот и есть подлец, коль он, по сути, лишил Болохова родины.

Где Александр сейчас, что с ним?.. Один ее знакомый из штаба сообщил ей, что Саша находится в каком-то Лахасусу. Она стала искать это место на карте и нашла. Боже, да ведь это граница с Россией! Вот здорово! Однако это близкое присутствие родины может вызвать у Болохова бурю эмоций – возьмет да уйдет на ту сторону. И тогда она уже никогда – никогда! – его не увидит.

Мысли об этом не давали Лизе покоя. Она страдала. Она перестала улыбаться, замкнулась в себе и целыми днями не выходила из своей комнаты. Садилась возле окна и смотрела в него невидящим взглядом, пока Нинь-и не позовет ее к столу. За столом молчала и даже не притрагивалась к еде. Тыкала нехотя вилкой в тарелку и убегала снова к себе.

У матери тревога на душе. Все думала, чем бы отвлечь дочь от тяжелых мыслей. Пыталась и поговорить с ней, и на прогулку звала. Но Лиза будто бы решила похоронить себя заживо.

– Может, ей доктора позвать? – однажды спросила она мужа.

Тот махнул рукой.

– Доктора здесь не помогут, – сказал он. – Любовь ведь болезнь неизлечимая.

– Так что же делать? – впадала Мария Павловна в панику.

– А что мы можем?.. – с печалью в голосе говорил Владимир Иванович. – Разве что примирить молодых. Но жених-то ее далече забрался – не поедет же она к нему.

Но Лиза уже готова была ехать хоть к черту на кулички – лишь бы поскорее увидеть Болохова. Только теперь она поняла, как она любит его. Вот только, говорили, дорога уж больно опасная. Кругом эти хунхузы. Нет, одной ехать нельзя. А может, Петра уговорить? Хотя какой он воин! Это он с мальчишками может на кулачках, а если это будут настоящие разбойники?..

Болохову было легче – с ним были вооруженные всадники, поэтому бандитам туго бы пришлось, напади они на них. Тут другая была беда… Прежде, чем добраться до места, эскадрону довелось совершить многодневный конный переход. Хороших дорог в этих краях сроду не было, и потому лошадям пришлось нелегко. Шли, утопая в грязи и спотыкаясь о многочисленные ухабины. Так вымотались, что едва волочили ноги.

Место, куда они прибыли, было славное. Осень. Повсюду игра красок. Воздух чистый и густой от обилия запахов. Вокруг верблюжьи горбы сопок, поросших монгольским дубом, заливные луга, рисовые чеки… Но не это привлекало внимание Болохова. В двух шагах от него, разлившись в пойме, хмуро и величаво нес свои желтые воды батюшка Амур. Где-то там, за широкой гладью реки, была его родина, которую в бурное половодье можно было наблюдать только в бинокль.

Городок Лахасусу был невелик собой. Добротных домов здесь почти не было – одни глинобитные хижины. Примечательным было другое – это хорошо укрепленная береговая линия обороны. Китайцы, готовясь к войне, долгие годы строили здесь бетонные огневые точки и убежища. Вдоль границы на многие версты были вырыты траншеи и окопы в полный профиль. В самом городе был сосредоточен гарнизон численностью боли двадцати тысяч штыков с двумя батареями, десятью бомбометами и двенадцатью пулеметами. Кроме того, здесь находилась Сунгарийская речная флотилия, имевшая три канонерских лодки, четыре вооруженных парохода, вооруженные железные баржи и один легкий крейсер, что давало китайцам возможность быстро перебрасывать войска от Харбина к устью Сунгари.

В задачу эскадрона, которым командовал Болохов, входило патрулирование здешних дорог – задерживали всех подозрительных лиц, появлявшихся в полосе границы. С началом наступления отряд казаков по плану должен был присоединиться к китайским боевым частям и, форсировав Амур, с боями продвигаться вместе с ними к Хабаровску.

Казаки были веселы. «Скоро домой», – говорили они. Вот уж, мол, зададим жару большевикам. «Будем гнать их до самого Ледовитого окияна». Порой, приняв по стакану рисовой водки, они устраивались на берегу пограничной реки и начинали прочищать свои луженые глотки.

«Взвейтесь, соколы, орлами! Полно горе горевать…» – бывало, неслось над Амуром, сливаясь с криками голодных чаек. Покончив с бравурной песней, заводили веселую: «Раз, два, три, калина, чернявая дивчина, в саду ягоду рвала…». Китайцы глядели на казачков и никак не могли понять, отчего это они так веселятся.

Но веселость эта была недолгой. Потешив душу, казаки вдруг преображались, и тогда над рекой сурово и трепетно звучало «Прощание славянки»:

А тем временем обстановка на границе продолжала накаляться. Уже говорили, что где-то китайцы при поддержке русских передовых отрядов делали пробные вылазки, пытаясь атаковать позиции советских войск. Кровавые бои завязывались то тут, то там. Болохов, единственный в крепости не жаждавший крови, с болью воспринимал все эти известия. Газеты доставлялись с запозданием, поэтому приходилось пользоваться устаревшей информацией, но чаще все-таки слухами.

– Господин поручик, Александр Петрович! Ну, мы, понятное дело, вернемся в свои станицы, а вы-то куда? – однажды, когда они в очередной раз собрались на берегу, чтобы погорланить песни, спросил Болохова кто-то из казаков.

Тот отвечал не сразу. Сидел, молчал, думал о чем-то. А казачкам интересно – терпеливо ждали.

– А я останусь, – неожиданно заявил Александр.

– Это еще почему? – выпучил на него глаза подхорунжий Угаров, сорокалетний казак с пышными пшеничными усами. Человек бывалый, прошедший всю Гражданскую и бывший авторитетом у товарищей – оттого Болохов и назначил его своим заместителем.

Александр развел руками.

– А мне некуда ехать.

– Как так некуда? – удивился щупленький молодой казачок, которого все в отряде звали Сынком. – У кажного человека должен быть свой родной угол… Сами-то вы откуда?

– Из Петрограда…

– Это который нынче Ленинградом называют? – спросил Сынок. – Ну так и поезжайте туда, зачем вам чужая земля?

Эх, парень! – усмехнулся про себя Александр. – Кабы твои слова да Богу в уши…

Увы, дороги назад для него не было. Все осталось в прошлом – и Невский, где он впервые прошелся с барышней под ручку, и тихая улочка Росси, где у него в пятнадцать лет случился первый поцелуй, и Салтыковка с ее нетленными запахами старины, где он подолгу просиживал за книжками… А Русский музей, под своды которого он входил, затаив дыхание?.. А Эрмитаж, с его тихими, умиротворенными залами?.. Вот и стрелка Васильевского острова с Дворцовой площадью и Биржей останутся у него только в памяти, как останется светлым пятнышком в его душе и Александро-Невская лавра, и Петропавловская крепость, и Исаакиевский собор… Все ушло, ушло навсегда. Ведь он же не станет возвращать себе все это с наганом в руке, поливая кровью родные улицы. Это его казачки решили вернуть себе родину с помощью меча. Вроде того, что цель оправдывает средства. Когда-то готов был пойти на это и его друг ротмистр Шатуров. Но ему повезло – он больше не станет никого убивать. Значит, зло обошло его стороной, и это зачтется ему на том свете, коли тот свет действительно существует.

– Нет, братцы, для меня все кончено.

– Это еще почему? – удивлялся Угаров.

– Братцы, может, споем – пошто зря гутары гутарить? – предлагал кто-то из казаков. – А то сидим, морозим задницы – согреться бы…

– Да подожди ты! – прикрикнул на него подхорунжий. – Тут человек страдает, а ты…

Болохов метнул в его сторону удивленный взгляд. Светлая ты душа, подумал он о нем. Пусть сбудется все, о чем ты мечтаешь.

– А как вы думаете, господин поручик, мы одолеем большевиков? – неожиданно спросил Александра Сынок.

Тот пожал плечами.

– Если честно, не знаю. Но я желаю вам всем вернуться домой.

– А ежели нас всех побьют – тогда какой же дом? – произнес Сынок.

«И то правда», – подумал Александр. Вся эта авантюра может разом лопнуть, если большевики успеют подтянуть к границе свои войска. В Гражданскую четырнадцать государств с нами воевали – справились. И эти не пройдут. Вот только казачков жалко. Они-то виды имели на эту войну. И не потому, что хотели отомстить своим гонителям, – земля родная их звала. Как это говорил Угаров? «Мне б, мол, только бы до станицы своей добраться, чтоб хоть разок взглянуть на жену и своих ребятишек, а там пусть казнят». Вот она, любовь к родным дымам. И это будет посильнее страха за свою жизнь.

…Все случилось в одночасье. Рано утром одиннадцатого октября земля вдруг вздрогнула от мощных взрывов. Это, упредив противника, нанесли свои удары по его укреплениям орудия советской речной флотилии и авиация.

Разбуженый громом орудий, Болохов вскочил с кровати и подбежал к окну. Рассвет еще только занимался, и было плохо видно, что творилось снаружи. И только слышно было, как где-то совсем близко рвутся снаряды и бомбы, заглушая рев авиационных моторов. У Болохова похолодело в груди. Неужто началось?.. А он-то думал, пронесет. Дескать, посуетятся-посуетятся эти китайцы – и успокоятся. Ведь история показала, что с Россией лучше дружить, а не воевать. А ну как пойдут большевики лавиной – попробуй тогда останови их. До самого Пекина гнать будут…

Неожиданно в дверь небольшой глинобитной фанзы, где он остановился на постой, кто-то сильно забарабанил. Однако хозяева, а это была уже немолодая супружеская пара, и не думали открывать. Испугавшись взрывов, они забились в угол и не высовывали оттуда носа.

– Господин поручик!.. Просыпайтесь!.. – услышал Александр тревожный голос своего заместителя подхорунжего Угарова. – Война!..

Быстро одевшись, он выбежал на улицу. В неясной предрассветной мгле он разглядел вооруженных винтовками людей, которые, подгоняемые криками командиров, молча и опасливо двигались в сторону Амура.

«Блажен, кто посетил сей мир, в его минуты роковые…», – почему-то ему вдруг на память пришли строчки Тютчева. Интересно, что поэт имел в виду? Что человек в эти самые минуты должен быть счастлив? Но какое, к черту, счастье, если это война, где он, Болохов, может погибнуть! Хотя разве он держится за жизнь? Ведь за нее обычно держатся только те, у кого остались нереализованные планы, есть цели, есть то, что трудно терять. А у него ничего нет. Совершенно ничего! Тогда стоит ли бояться смерти?..

Только сейчас Болохов вдруг понял, почему его до сих пор не сломала жизнь. Он умел мечтать. Человек мечтает, значит, живет. Как только он перестает это делать – тут же наступает тьма. Уметь мечтать – не это ли главное предназначение человека на этой земле?.. А он уже и мечтать разучился…

…Повсюду вой снарядов, грохот, гром… «“Последний день Помпеи” – не меньше», – мелькнуло у Болохова в голове, когда он, пригнувшись к земле и с опаской поглядывая на небо, где кружили советские самолеты, под грохот взрывов пробирался к палаточному лагерю своего отряда.

Казачки уже были на ногах, ожидая дальнейших команд. Их выцветшие на солнце походные палатки, словно паруса, маячили на фоне городка и были хорошей мишенью для штурмовиков. «Надо их увести подальше», – решил Болохов.

– Эскадрон, в седло! – скомандовал он, и уже скоро казачья сотня, выстроившись в колонну, мчалась в сторону ближайшего леса.

– Здесь и переждем артналет, – слезая с коня, сказал Александр, решив, что в густых зарослях дубняка их будет трудно заметить с воздуха. Эти деревья держат свой медный лист до самой весны, пока не покроются зеленью. Это ольховый лес или те же березняки да осинники становятся прозрачными осенью, потому они не годятся для схрона.

– А дальше?.. Что будем делать дальше, господин поручик? – спросил его подхорунжий. – Думаю, не след нам прятаться, когда идет война.

– Ты прав, Николай, – ответил ему командир. – Но ты же видишь, что творится вокруг… Вот скоро все уляжется, и тогда настанет наш черед. Ты думаешь, наши генералы ничего не предпринимают? Как бы не так! Они уже на ногах и что-то думают… – вспомнил он вдруг Хорвата, который, поди, уже поднял свои полки в ружье. Видимо, первое, что он сделает, – это прикажет арестовать всех советских специалистов дороги, после чего уничтожит ее вооруженную охрану и двинет свои войска к границе. Что и говорить, белые будут драться насмерть. У них так – или пан, или пропал. Это китайцам все равно. Коль получат по шапке – вернутся домой, а этим что делать? Ждать новой войны?

Он прислушался. Советская артиллерия продолжала массированный обстрел линии обороны противника. В основном били по судам Сунгарийской речной флотилии, которая, видимо, мешала красным высадить десант. Артиллеристам помогала авиация. Отбомбившись, самолеты возвращались на свой аэродром, а через несколько минут снова появлялись над позициями врага. Долго ли это будет продолжаться?

Болохов вдруг поймал себя на мысли, что сам причастен ко всему, что творилось вокруг. Ведь это он снабжал Центр секретными сведениями, указывая места сосредоточения войск противника. Вот и Лахасусу – это его рук дело. Не он ли дал знать Москве, что это важный стратегический плацдарм, откуда противник намеревается нанести свой первый удар?.. Эх, знали бы его казачки всю правду – да они б его просто разорвали на части. Но они ни о чем не догадывались. Стояли возле своих коней и нервно курили, напряженно вглядываясь вдаль. Город горел. Черные клубы дыма, отрываясь от земли, густо шли в небо.

Три часа с небольшими перерывами авиаторы бомбили Лахасусу. После этого последовали удары по тыловой базе противника – расположенному неподалеку городу Фугдин. Потом выяснится, что советские летчики потопили пять судов Сунгарийской военной флотилии. Легкому же крейсеру «Цзян-хин» и поврежденной канонерке удалось уйти к Фугдину. Путь советскому десанту был открыт.

Двенадцатого октября в половине шестого советские баржи с десантом на борту, сопровождаемые бомбардировщиками, двинулись к устью Сунгари. На палубах за мешками с песком были установлены пулеметы и орудия. Китайцы пытались остановить противника, однако тому удалось под прикрытием артиллерии с канонерской лодки «Красный бурят» и минного заградителя «Сильный» добраться до вражеского берега и высадить десант. После этого канонерки отошли на середину реки и шквальным огнем своих орудий стали прикрывать продвижение пехоты. Ожившие вновь огневые точки врага быстро подавлялись. Через час на высокий китайский берег выгрузилась полковая артиллерия и стала огнем поддерживать наступление пехоты.

Удар был таким внезапным и сокрушительным, что китайцы поспешно отступили.

– Командир, веди нас в атаку! – просили казаки, но Болохов медлил.

– Нас мало, что мы сможем сделать?

– Так уж лучше сгинуть в бою, чем так!.. – отчаявшись, кричал худой чернобровый казак. Конь под ним храпел, волновался, бил копытом – в бой рвался.

– Верно, на миру и смерть красна! – поддержал его другой казак – и пошло-поехало.

Загудели казаки, засверкали глазищами. Вот-вот пойдут в ослушку и сами ринутся на врага. Да как же, мол, так? Мы ведь столько лет ждали этого часа, чтоб вернуться домой, а тут… Да пропади она пропадом такая жизнь!

Болохову было жалко казаков.

– Вот что, братцы, давайте-ка лучше дождемся темноты, а потом и рванем на ту сторону, – сказал он им. – Сами видите, что творится… Но ничего, большевики долго тут не задержатся – уйдут вперед. Тут мы и воспользуемся моментом.

– Что, одной сотней пойдем завоевывать Россию? Не выйдет, – вздыхал Сынок. – Была бы сила. А где она? На китайцев уже никакой надежи нет – те в штаны наложили и бегут. Тогда что говорить?..

– Но ведь мы-то не наложили в штаны! – успокаивал Александр. – Воевать, конечно, нам не с руки – перебьют, как мух. Я предлагаю под покровом ночи переправиться на тот берег, а потом… – Он умолк, будто бы соображая что-то. – Ну а потом – кто куда…

– Это как? – спросил его пожилой казак с глубоким шрамом на впалой щеке.

– А так… Доберетесь до дому – и затаитесь, – сказал Болохов. – Надеюсь, родственники вас не выдадут. А время пройдет – все и забудется. Тогда можно будет смело вылезать из подполья. Не коротать же вам жизнь на чужбине – с тоски помрете.

– Страшно… – сомневался кто-то из казаков. – А как не получится?

– Дело говорит командир, – вступился за поручика Угаров. – Будем прорываться. Вы-то с нами? – спросил он Болохова.

– Я вас подстрахую, – ответил тот. – Только пулеметик мне оставьте…

– А потом вы куда?

– А потом назад…

Угаров покачал головой.

– Не понимаю я тебя, командир. Хотя что там – чужая душа потемки…

Остаток дня они провели, скрываясь от чужих глаз в лесу. Места себе не находили – все ждали, когда наступит вечер. «Ничего, потерпите, – думал Болохов. – Радуйтесь, что хоть живы остались. А вот не послушались бы меня, бросились бы с шашками на артиллерию – лежали бы сейчас бездыханные где-нибудь в пожухлой траве, дожидаясь прилета голодного воронья. А так хоть шанс какой-то есть…»

День показался им долгим, как сама жизнь. Когда наступила ночь, они под покровом темноты вышли из лесу и тайком направились к берегу, куда еще с вечера китайские рыбачки вытащили свои «юли-юли» – этакие утлые одновесельные лодчонки, на которых они целыми днями шныряли по речным заливчикам, проверяя ловчие снасти. Не сговариваясь, казаки подхватили на руки деревянные тяжелые посудины и стали ставить их на воду.

– Может, оставите лошадей? – спросил их Болохов. – Зачем вам такая морока?

Казачки заволновались.

– Э, нет! – послышался в темноте чей-то голос. – Казаку без лошади никуда.

– Ну, смотрите, а то бы оставили, – посоветовал Александр.

Первым сел в лодку подхорунжий Угаров.

– Прощайте, господин поручик! Бог даст, может, свидимся еще… – негромко произнес он. – Ну, чего ждешь? Давай, греби! – скомандовал он напарнику. Тот стал споро работать веслом, и скоро лодчонку, развернув, понесло по течению. Следом за ними устремились и остальные…

Потом Болохов долго стоял на берегу, вслушиваясь в тишину. Где-то далеко-далеко фыркнула лошадь – видно, хлебнула воды. Следом кто-то осторожно кашлянул в кулак. А так больше ни звука. «Ушли, – обрадовался Александр. – Только что их ждет впереди?.. Чай, не в Канаду, не в Турцию какую поплыли – считай, в преисподнюю». И все-таки Болохов позавидовал им. Ведь они уже скоро увидят свою родину…

 

2

Лихо войны огненной волной прокатилось по всей дальневосточной границе, густо полив кровью поля сражений. Повсюду стоял запах пороха и смрада, который потом долго застревал в ноздрях, напоминая о недавней беде, и даже наступление суровой здешней зимы с ее снегами и морозами не выветрило его.

…Советские войска с самого начала боевых действий решили взять инициативу в свои руки. Утром тридцать первого октября после трудного трехчасового боя части Особой Дальневосточной армии перешли в общее наступление и взяли Фугдин, уничтожив береговые укрепления врага вместе с его Сунгарийской речной флотилией. Это было началом разгрома объединенных войск противника, которые намеревались в короткие сроки захватить советский Дальний Восток, отрезав его от остальной территории СССР.

В ноябре советские войска разгромили две самые крупные группировки противника, одна из которых находилась на северо-востоке Китая в районе Мишаньфу, другая – возле городов Маньчжурия и Чжалайнор, расположенных близ границы советского Забайкалья. Этими силами китайцы совместно с белыми отрядами замышляли перерезать Транссибирскую железнодорожную магистраль между Хабаровском и Владивостоком и в Забайкалье. После ожесточенных боев противник выбросил белый флаг. Было много пленных, в числе которых оказался и командующий Северо-Западным фронтом генерал Лян Чжо-цзян вместе со своим штабом.

Одновременно с наступлением советских войск начали активно действовать созданные подразделениями ОГПУ разведывательно-диверсионные группы, которые наносили в тылу китайских войск ощутимые удары по всему периметру советско-китайской границы. В ходе их успешных действий была выведена из строя телефонно-телеграфная связь противника, парализована работа восточного участка КВЖД, ликвидированы отдельные погранпосты, небольшие воинские и хунхузкие отряды, было прекращено движение китайских судов по Амуру и Уссури.

Все закончилось после успешно проведенной советскими войсками Хайларской операции. Потерпев поражение, неприятель отошел за перевалы Большого Хингана. Отступая, он разрушил станционные постройки КВЖД, ремонтные мастерские, взорвал большие участки железнодорожного полотна, вывел из строя систему водоснабжения. Все это затруднило движение советских войск в глубь Маньчжурии.

Не выдержав ударов советских войск, китайцы попросили перемирия. 22 декабря 1929 года в Хабаровске состоялось подписание соглашения между СССР и Китаем, предусматривавшего ликвидацию конфликта и восстановление на КВЖД прежнего положения. Тут же китайцами были освобождены находившиеся под арестом все советские граждане, восстановлена нормальная деятельность советских учреждений и представительств в Китае. После этого советские войска покинули Маньчжурию.

…Все это время, пока шли бои, Болохов прятался в лесах, питаясь мерзлой ягодой и кореньями, которые он с трудом добывал из мерзлой земли. Спал у костра, отчего его шинель стала насквозь дырявой – будто бы железным жегалом прожгли. Когда было невмоготу, он, точно голодный волк, выходил к жилью и просил, чтобы его накормили. Люди жалели его. Иногда даже оставляли ночевать. Но потом он снова возвращался в лес. Боялся попасть в руки советских контрразведчиков. Куда шел – сам не знал, только однажды его, вконец истощенного и больного, подобрали китайские крестьяне и отвезли на санях в город. Решили, что если сами они ничем помочь ему не смогут – пусть им займутся доктора.

Когда он пришел в себя и увидел, что находится в чистой, видно, только недавно побеленной больничной палате, где остро пахло йодом и еще какими-то медикаментами, испугался.

– Где это я? – увидев лежавшего на соседней койке китайца, спросил он. На счастье, тот немного говорил по-русски. И это не удивительно: в приграничье то было в порядке вещей.

– Твоя лазарета… Лечи-лечи… – пояснил сосед.

– Да я понимаю, что это больница, но где… где она находится? Ты понимаешь меня?..

Китаец, сплющив свои и без того узкие глаза, закивал.

– Моя понимай… Твоя ходи Сахалян… Хэйлунцзян… Россия… – тыкал он пальцем куда-то в окно.

Услышав это, Болохов немало удивился. Получалось, он вернулся туда, где год назад для него началась маньчжурская эпопея. Но, может, это какой-то другой Сахалян? Но нет, китаец произнес слово Хэйлунцзян, что на их языке означает Амур.

– А большевики?.. Есть здесь большевики?

– Русский мало-мало есть, большевика нет… – ответил сосед.

«Это хорошо», – подумал Александр.

– Ну а как насчет пиф-паф? – спросил он, изображая руками винтовку.

– Нету-нету! – улыбался сосед. – Пиф-паф кончился, война кончился. Большевика ушла домой.

Болохов с облегчением вздохнул.

– А ты кто? – поинтересовался он у китайца. – Лежишь в такой чистоте – видно, богатый?.. Ты не мандарин, случайно?

Тот отрицательно покачал головой.

– Не мандарина… Я продавай риса.

– Купец, что ли?

– Купеза, купеза! – радостно кивал ему сосед.

А скоро в палате появился небольшого роста пожилой азиат в белом халате и такой же белой шапочке на голове. Тот, на удивление, хорошо говорил по-русски, при этом почти без акцента.

– Очнулись? – присев на краешек кровати, спросил он Болохова. – Вот и хорошо. Давайте-ка измерим температуру. – Он сунул больному градусник.

– Где вы так научились говорить по-русски? – поинтересовался у него Александр.

– В России, – ответил тот. – Я заканчивал в Санкт-Петербурге медицинскую военную академию. А сам я кореец… Корея, – кивнул он куда-то головой.

– Понимаю. И как это вас угораздило?..

– Вы это о чем? – не понял доктор.

– Я спрашиваю, что вас привело в это захолустье?

Тяжелые азиатские веки вдруг дрогнули.

– Я воевал у Колчака. Потом вместе с остатками русской армии бежал в Маньчжурию…

– А в Корею что ж не возвратились? – спросил Болохов.

Кореец как-то странно посмотрел на него.

– А разве вы не знаете, что в моей стране хозяйничают японцы? – проговорил он. – Так лучше уж здесь, чем у черта под боком…

– Согласен. Ну а если японцы и сюда придут?

Кореец развел руками.

– Не знаю… Будем надеяться, что этого не случится.

Он умолк.

– Скажите, доктор, большевики были здесь? – неожиданно обратился к нему Александр.

Тот пожал плечами.

– Да как вам сказать?.. Разве что только диверсанты. Но и они такого тут шума наделали!..

Позже Болохов узнает о том, что в конце августа у сахалянского причала какие-то смельчаки с той стороны взорвали груженный оружием и боеприпасами пароход «Юн-Пин». А в конце октября была взорвана городская электростанция, при этом, как и при первом взрыве, воздушной волной были выбиты оконные стекла в гостинице «Сибирь». В погрузившемся в темноту городе началась паника, особенно среди китайских военных и эмигрантов. На их счастье советские войска при наступлении обошли Сахалян, поэтому для его обитателей все так и закончилось паникой.

– А что с вами-то произошло? – неожиданно спросил кореец. – Вы что, воевали где?

Он внимательно посмотрел на больного.

Болохов молчал. «Любое слово, сказанное тобой, может обернуться против тебя», – говорили им в разведшколе.

– Ну, ладно, не хотите говорить, не надо, – заключил доктор. – Только вы были в военной форме… – неожиданно заметил он. – Я ее на всякий случай спрятал. Но сейчас вы можете не бояться. Война кончилась…

Болохов благодарно кивнул ему.

– Скажите, что со мной было? – поинтересовался он.

– Вы были очень истощены и постоянно теряли сознание. Но сейчас, я вижу, пошли на поправку. Так что через недельку я вас выпишу. Только куда вы пойдете? Я спрашиваю: вам есть куда идти? – Болохов покачал головой. – Все понятно. Ну ничего, мы что-нибудь придумаем…

У господина Хвана – так звали доктора – в городе были хорошие связи, так что, выписавшись из больницы, Болохов тут же был зачислен в отряд конной пограничной охраны. Свою кобылку Асту он потерял в дороге, и ему дали вороного жеребчика с лихой кличкой Абрек. Вдобавок выделили и жилье – обыкновенную крестьянскую избу с низким потолком, полуразрушенной печью и шаткими полами. «Ничего, – сказал ему начальник отряда есаул Храпов, – как-нибудь перекантуйтесь эту зиму, а к будущей мы вам что-нибудь получше подберем. А нет, так старую избу отремонтируем». Вот он и «кантовался».

Бывало, придет со службы, а в доме холод собачий и лед по углам. Можно было бы денщика своего Ваську Музыченко попросить помочь ему управиться по дому, да жалел он его. Тому ведь не слаще. Та же служба, тот же быт неустроенный. Поэтому берется за дело сам. Пока раскочегарит печку, пока натопит избу – полночи пройдет. А на следующий день все снова повторялось. Но его это не тяготило. Есть хоть чем заняться, иначе с тоски можно помереть. И вообще разве это беда? Если бы на этом все его напасти и заканчивались, он был бы самым счастливым человеком на свете. А так одна сплошная рана. Ни двора тебе, ни кола, хуже того – без надежды человек живет. Порой сядет на своего жеребца – и к границе. И смотрит, смотрит в сторону родного берега. Грусть и тоска на душе. Да только ли у него! Считай, у всех в отряде такое же настроение. Думали, война с большевиками все расставит по своим местам, да не получилось. А чего теперь ждать? Отчаялся народ, зубами скрипит. А что толку? Ведь ничего уже не исправишь. Вот и выходят из себя казаки. Кто-то начинает пить горькую, кто-то искать виноватых. Больше всего винят, конечно, большевиков, которые лишили их родины. Ведь жили – не тужили, детей растили, землю пахали, границу стерегли. И кому это в голову взбрело все это разом похерить?

Злобушка гложет казачков. Не понимают они, зачем с ними вот так не по-людски обошлись. Потому и смотрят люто на ту сторону, а в глазах-то слезы стоят…

Помнит он: лето, тишина. Медленно и величаво несет свои желтые воды Амур. И вдруг эту тишину нарушила песня: «Ой ты, Галя, Галя молодая…». Это какой-то подгулявший казак на берегу решил прочистить глотку. Не допев до конца, помахал кому-то на той стороне кулаком и отчаянно прокричал: «Вы, большевики!.. Ну, сволочи, мы до вас доберемся!»

Там, конечно, его услыхали – река-то хорошо разносит звуки – и только посмеялись. А этот выматерился в отчаянном бессилии и ушел дальше горе горевать.

…Вот уже год Болохов томился в этом захолустье, потихоньку привыкая к одиночеству. Известий из Харбина никаких, если не считать казенных распоряжений, что приходили из Управления пограничной охраны. Да ему это было и неинтересно. И только иногда ему вдруг привиделась Лиза. Тоненькая, милая, с ясными глазами и ангельской улыбкой. Как она там, что с ней?.. Наверное, уже вышла замуж. От поклонников-то у нее отбоя и раньше не было. Интересно, она хоть иногда вспоминает о нем? Скорее всего, нет. Ведь в последнюю их встречу она ясно дала ему понять, что разочаровалась в нем. Но в чем его вина? Только в том, что он выполнял свой долг?..

И все этот Карсавин… Так хорошо без него было, но вот появился он, и пошло-поехало. Слава Богу, теперь он больше никому не сделает зла… Впрочем, от этого не легче. Ведь Борис многим успел навредить, так что недобрая память о нем еще долго будет жечь людские сердца. Вот и Болохов страдает только благодаря ему. Если бы не тот – да они б уже давно были с Лизой в Москве. Он бы и ее родителей уговорил вернуться на родину. «Да поймите же вы – это ваш шанс… – сказал бы он им. – Ну, кто вы здесь? Бесправные люди, а там вы станете полноправными гражданами своей родной страны. Владимир Иванович, вы крупный специалист в своем деле, – обратился бы он к главе семейства. – Я помогу вам найти хорошую работу. А Лиза окончит университет в Москве и тоже найдет себя в этой жизни. А тут у вас нет будущего!»

Вот и сегодня он думал о Лизе. И такая тоска обуяла его, что он не смог больше находиться дома. Пошел на конюшню – благо она была в двух шагах от его избы, – оседлал жеребца и оправился проверять дозоры.

Ночь. На дворе мороз лютый – железо рвет и птицу на лету бьет. Сквозь разорванные тучи иногда проглядывала луна, бледно освещая ледяное безмолвие Амура. На той стороне тускло мерцали редкие огни. Город спал. Ни звука, и лишь иногда вдруг вдали отчаянно лаял чей-то дворовый пес, заслышав чужие шаги.

Здесь, на маньчжурском берегу, тоже тихо, как в могиле. Даже собаки не брешут, забившись под хозяйские сени. Болохов любил такие часы, когда он был один на один со всей Вселенной. Ощущение полной свободы придавало ему силы и делало его хотя бы на короткий миг счастливым. В такие минуты хотелось думать только о хорошем. О доме, о маме, о друзьях детства, о Лизе… О всех дорогих и близких ему людях, с кем его разлучила судьба. Это было ни с чем не сравнимое состояние нирваны. На землю его всякий раз возвращал Абрек. Конек был молодой и резвый и не любил подолгу стоять на одном месте. Вот и на этот раз, не дав хозяину до конца проникнуться философией тишины, он нетерпеливо замотал головой и начал бить копытом мерзлую землю.

«Что ж, надо ехать проверять дозоры», – подумал Болохов. Глянув напоследок в сторону родного берега, он дал шпоры коню и поскакал прочь.

Неожиданно из «гнилого угла» налетел холодный сырой ветер, который принес с собой струпья снега. Началась метель. Закрутило все вокруг, закружило. Запылало лицо ездока, иссеченное ледяной крупкой. Тут же повсюду легли белые февральские замети.

«В такую пору и разъезда не заметишь», – подумал Болохов, закрываясь башлыком. Он снова пришпорил коня. Тот что есть мочи помчал его навстречу ветру, отчаянно ловя ноздрей ледяные снежные заряды. Вот он, миг счастья! – радовался Александр. – Так бы вот всегда, всю бы жизнь мчаться и не останавливаться, забыв про все беды на свете. Но куда там! Завтра все повторится сначала. Плац. Конный строй. И эта вечно опухшая от пьянства морда есаула Храпова, который начнет всуе распекать казаков, а те будут равнодушно смотреть на него своими пустыми глазами и думать о своем. У кого-то крыша в хате прохудилась, кому-то дров из лесу нужно привезти, женатые же думали о том, чем детишек кормить, коли дома конь не валялся… Потом будет развод, и те, кому выпадет идти в дозор, прямиком отправятся на границу. Остальные займутся лошадьми или станут рубить дрова для казенной печи. Зданьице-то пограничной стражи небольшое, в один этаж, но чтобы натопить его, требуется много усилий.

Но это все мелочи по сравнению с тем, какие чувства испытывал Болохов, встречая на улице своего старого знакомого господина Миязаки. Тот его конечно же узнал, несмотря на то, что он был в форме. Однажды через своего человека даже встречу ему назначил, но Болохов не пришел. Тогда на него посыпались угрозы. И на это Александр не отреагировал, только в следующий раз, когда Миязаки попытался вновь назначить ему встречу, он через его порученца послал японца к чертовой матери. Так и передайте, говорит, своему шефу, чтобы он больше меня не беспокоил. Иначе, мол, я за себя не ручаюсь…

После этого Миязаки больше не преследовал его, потому что ему нужно было спасать свою шкуру. В феврале 1932 года китайский генерал Ма Чжаньшань, командовавший в Маньчжурии войсками приграничного округа, в ответ на интервенцию Японии выступил с армией против оккупантов и пошел на Харбин, после чего повсюду на севере Китая началось стихийное преследование японцев. Миязаки и его помощникам ничего не оставалось, как бежать в Благовещенск и укрыться в японском консульстве.

…Долго Болохов блуждал в ночи, с трудом отыскивая в снежных вихрях дорогу. И вот ветер утих, а с ним прекратился и снег. Небо просветлело, оголив на сотни верст белую безбрежную пустоту. Снова замерцал огнями русский берег. Вот он, протяни только руку… Кругом сувоины – снежные сугробы с задулинами и застругами. Тяжело идти Абреку, притомился он.

– Что, вернемся домой? – спросил его Болохов.

Тот легонько заржал – будто бы понял его и обрадовался.

И вот уже конь мчит его по белой бескрайней равнине, выбивая из-под копыт тяжелые снежные искры. Неожиданно в серебряном свете луны над ними возникло небольшое прозрачное облако, чем-то смахивавшее на ангелочка. Ангел в небе! – удивился Болохов. – Ты откуда, родимый? Небось с той стороны? Ну так расскажи, как там у нас?..

Но тут снова подул ветер, метнув в Болохова горсть снега, и ангел растаял на глазах. А с ним скрылись за белой пеленой и очертания родного берега. Будто бы и не было сказки…