Она была болезнью, поразившей моё сознание и тело. Она исчезла, растворившись в бездне нейросети, оставив после себя пустоту, которую я чувствовал каждое мгновение своей жизни. Без неё всё стало тюрьмой — пыльная квартира матери, где ещё чувствовался запах эклеров и крепко заваренного чая, орбитальные станции с обжигающим светом лазерных ламп, тесные, как одиночные камеры, корабли, летящие с ускорением, от которого перехватывало дыхание и ломило кости.

С Анной я больше не встречался.

Под конец моего пребывания на марсианской станции к бесцельным шатаниям по коридору и орбитальному восходу в иллюминаторе добавилось ещё одно развлечение.

Я обнаружил, что на любом терминале можно получить подробную информацию обо всех запланированных гражданских рейсах. Моего доступа обычно хватало, и я любил, наглотавшись тошнотворной суспензии, просматривать списки экипажей, надеясь увидеть кого-нибудь из бывших сокурсников. Информация обновлялась с задержкой, не чаще одного раза в день, и случалось так, что после синхронизации с центральным сервером на Земле целые корабли пропадали из расписаний, корректировалось время, втискивались в список экипажей новые, ничего не значащие имена.

Одно имя я, впрочем, узнал — и долго обновлял страницу с экипажем, всерьёз решив, что у меня начались галлюцинации.

Лида!

Оператор четвёртого разряда.

Такую же должность занимал на Сфенеле и я. Это могла быть её полная тёзка, что, несмотря на редкое имя, было не так уж невероятно, однако я не мог заставить себя поверить в подобное совпадение.

Это была она.

Лиду приписали к кораблю, который курсировал между Землёй, Марсом и Европой — как и Фиест Анны.

Её корабль назывался Атрей.

Она была уже в пути и летела на Марс, но Атрей заходил на марсианскую орбиту только спустя неделю после моего отлёта. По сравнению с прошедшими годами и миллионами миль, разделяющими планеты, эта неделя представлялась мне такой ничтожной — как одно мгновение, единый вздох, из-за которого нам не суждено было встретиться вновь.

На Землю она возвращалась только полгода спустя.

В тот день я не мог уснуть, и всю ночь — фальшивую, рассчитанную по земным часам — ходил кругами по станции против её движения, точно пытался повернуть время вспять. Как она оказалась на корабле? Вернулась на технологический? Использовать связь на станции допускалось лишь в экстренных случаях, а коммуникатор на корабле открывал канал только с центром управления, и я не мог даже написать ей до своего возвращения домой.

Помню, как я долго стоял у иллюминатора, глядя на бездонную тьму сквозь своё отражение. Когда стал заниматься орбитальный рассвет, и голубая корона планеты выплыла из мрака, я принял решение. Я вернусь на Землю и попрошу длительный отпуск — надолго, как минимум на год, даже если это и повредит моей карьере, даже если мне предложат перевод на интересную миссию, на должность, которую я всегда хотел.

Всё это не имело значения.

Я дождусь, когда она вернётся.

Я рассказал о своём решении пилоту — мне просто необходимо было с кем-нибудь поговорить, — а тот в ответ, как Виктор в своё время, покрутил пальцем у виска.

— У тебя совсем крыша поехала? — сказал он. — Тебя внесут в чёрный список и… всё. Прощай карьера. И ради чего это всё? Школьная подруга? Ты вменяемый вообще?

— Но подожди, — попытался оправдаться я, — почему чёрный список? Я же не требую увольнения, ничего такого. Просто прошу длительный отпуск. Мне казалось, это нормальная практика и…

— Слушай, — перебил меня первый пилот; он был ниже меня ростом, но смотрел на меня так, словно я едва доставал ему до плеч, — я не знаю, когда там это было нормальной практикой. Сейчас подобное равносильно… самоликвидации. Мне казалось, ты понимаешь, что спрос несколько повышает предложение. Ты должен радоваться, что за такое короткое время получил повышение, далеко не всем везёт так, как тебе.

— Я понимаю, — сказал я. — Наверное, это и правда похоже на какой-то…

— Бред умалишённого? — подсказал пилот.

Я промолчал.

— Короче, — сказал пилот. — Это твоя жизнь и ты можешь делать всё, что угодно. Но я тебе ситуацию обрисовал.

Больше мы эту тему не поднимали.

Я не стал писать заявление.

Гефест вернулся на Землю, и я целый месяц сидел без дела, надеясь, что на сей раз обо мне забудут, или припишут к кораблю, который улетит с Земли через год или два, и я всё-таки смогу встретиться с Лидой.

Я заболел этим.

Раньше, коротая время между полётами, я не пытался найти её, написать ей письмо, однако после того, как я увидел её в списках рейсового корабля, всё изменилось — как если бы то, что она вернулась на технологический, каким-то непонятным образом означало и то, что она могла вернуться ко мне.

Через месяц мне позвонили из агентства и сообщили о новой миссии. Я снова летел на Гефесте — почти в том же составе, не считая двух человек. Нам предстоял двухнедельный полёт на Марс, потом долгий путь на Ганимед, потом снова на Марс, и только после этого — обратно на Землю.

Долгое плавание, как говорила Анна.

И уже через три месяца.

Я напился дешёвым пенистым пивом, которое любил покупать Виктор, а на следующий день, с похмелья, принялся изучать полученную из агентства программу полёта.

Я с трудом соображал, голова болела, и я несколько раз перепроверял все даты, указанные в универсальном формате, сравнивал наши с ней пути.

Мы могли встретиться на Марсе.

На той же самой станции.

Я прилетал туда за два часа до её отлёта домой. Всего лишь за два часа.