Расчетное расстояние до Меркурия во время первого полета превышало сто миллионов километров, и ускорение, чтобы перегрузки не перевалили за два «же», длилось ровно двенадцать часов. Отвечавшие за программу полета явно думали о комфорте пассажиров – в отличие от операторов из командного центра, выводивших нас на орбиту.

После взлета, когда я чуть не потерял сознание из-за перегрузок, я почти не ощущал дискомфорта. К невесомости я приспособился еще в институте – хотя меня и подташнивало в первый час, когда я путал пол с потолком. Поначалу меня не трогали, решив, видимо, дать мне возможность прийти в себя, а потом попросили разнести пассажирам энергетическую суспензию.

Я чувствовал себя стюардом.

Мы везли четырех человек, хотя «Сфенел» способен взять на борт столько же пассажиров, как и межконтинентальный лайнер. Я плыл между клетками и, улыбаясь, протягивал каждому бесцветный пакет с суспензией.

Меня спросили про туалет.

Я знал, что сидения в пассажирском отсеке автоматически поворачиваются вокруг оси, когда корабль вырывается из гравитационного колодца – видимо, так у людей, не привыкших к невесомости, возникало мнимое ощущение, будто бы они сидят в обычном самолете, где есть гравитация, пол, потолок и наземная скорость. Однако положение рубки не менялось, поэтому всякий раз, когда я пролетал из пассажирского отсека в командный, мне казалось, что все вокруг переворачивается вверх дном.

И всякий раз у меня кружилась голова, несмотря на сотни часов предполетных подготовок.

После отключения маршевого двигателя пилот собрал всех в рубке, объявил, что мы идем с нулевой погрешностью от расписания и пожелал счастливого дрейфа.

Дрейфа, длиною в триста часов.

По распорядкам я должен быть постоянно как заведенный, проверять состояние систем корабля – отопления, охлаждения, запасов воды, генераторов кислорода. Забота о пассажирах также досталась мне. Я отвечал за работу кресел и массажного режима, во время которого пассажиров било слабыми разрядами электричества, вызывавшими ритмичные сокращения затекающих мышц.

Пассажиры воспринимали эту процедуру как экзекуцию, а я представлял себя тюремщиком, методично и бесстрастно пытающим привязанных к электрическим стульям людей. Все постоянно просились на прогулку – осмотреть корабль, кубрик, командную рубку, – однако по уставу им разрешалось покидать места только при наличии так называемых «особых обстоятельств». Вроде нужды.

Отработав первую смену – проверка пассажирского отсека, нейросеанс, – я отключился от терминала и долго сидел в неудобном кресле, глядя в темноту на экране.

– Ты уже здесь или еще там? – послышался знакомый голос за спиной.

Я обернулся.

Первый пилот плавно проплыл по рубке и забрался в кресло рядом со мной.

– Ты как? – спросил он. – Домой еще не хочется?

– Домой? – Дом теперь представлялся мне бледным голубым огоньком – миражом покинутой планеты, тонущей в закручивающейся вихрями космической темноте. – Может, и хотелось бы… Если бы меня кто-то ждал…

Пилот устало сожмурил глаза.

– Хреново, – сказал он. – Впрочем, меня тоже. С этой работой, знаешь ли…

– А это какой твой полет?

– Двенадцатый. К Меркурию, правда, только пятый. Раньше в основном к Марсу.

– Только двенадцатый? – удивился я. – Или это в качестве пилота?

– Нет. – Голос у пилота был немного обиженным. – Вообще двенадцатый полет. А думаешь, это мало по нынешним временам? Сам вот протяни, как я, двенадцать рейсов! Если не дослужишься до первого пилота, можешь сам себя на пенсию списать.

– Извини. Я не думал, что все так быстро происходит.

– Да как быстро… – Пилот почесал редеющие волосы на затылке. – У меня и больше года бывали перерывы между полетами. Представь себе отпуск длиною в год! – Он весело подмигнул мне, но тут же погрустнел. – Хотя, признаться, это на самом деле не так уж и классно.

– Наверное, можно придумать себе какое-нибудь занятие.

– Да, пустые пивные бутылки собирать, – прыснул пилот. – Или марки. Один шут.

Он включил диагностический режим, и на иллюминаторе над нами высветилась трехмерная схема корабля.

– Что бы ты ни придумал, – сказал пилот, глядя на экран, – все равно потом скучаешь по этой малышке. Кстати, – он повернулся ко мне, – с твоего разряда могут повысить после двух или трех рейсов.

– И как это происходит? Кого-то переводят в другой экипаж? Меняются местами?

– Когда как. – Пилот отключил диагностический экран. – Команды часто меняются, кого-то переводят, а кто-то и сам… Раньше, еще до Венеры, пытались держать стабильные команды – типа это полезно, когда по две-три недели торчишь с людьми в консервной банке, но потом стало не до таких мелочей.

В рубке было прохладно – или же меня бил озноб от волнения, – а воздух, поступавший под давлением через вентиляционные отверстия у потолка, создавал искусственный сквозняк и отдавал кислотой, напоминавшей о медицинских центрах.

Наши коллеги сидели в креслах, откинув назад безвольные головы. Их глаза были открыты и слепо смотрели в невозмутимую черноту на экранах. На секунду мне показалось, что я нахожусь в морге.

– А по поводу Венеры… – начал я. – У тебя было хоть раз… Вы когда-нибудь встречались с их кораблями?

– С сепаратистами? – Пилот приподнял бровь. – Нет, бог миловал. Хотя, по теории вероятности… Сколько там было? – Пилот сощурился, вспоминая. – Вероятность столкнуться с их кораблем по текущему маршруту шесть и два, что ли. Кстати, если лететь до Марса, то меньше. Вот сам и считай, короче. Когда-нибудь ты их встретишь. Если, конечно, будешь и дальше летать.

– И что тогда?

– А шут его знает, что тогда! В конце концов все там будем. Нам-то еще что! А представь, каково на патрулях? Ты можешь уничтожить планету, нажав на кнопку.

Пилот демонстративно ткнул в какой-то тумблер на панели.

– Раз, и все! И нету Венеры. Или Земли.

– Они же не для этого…

– А для чего? Шут его знает, что у них там. Вот представь себе… – Пилот повернулся ко мне и возбужденно потряс руками. – Десять, пятнадцать кораблей, каждый из которых способен за пару секунд уничтожить планету! И это у нас. А еще сепаратисты. Там шут разберет, сколько у них кораблей на самом деле.

– Это точно, – согласился я.

– Только вот это не имеет значения. Три или триста три. Просто нажать на кнопку.

У пилота сработал сигнализатор, он прижал палец к уху, а через секунду уже плыл по рубке к открытому люку в коридор.

Я остался один.

Просто нажать на кнопку.

Я посмотрел на приборную панель. Перед триптихом нейроинтерфейса поблескивали грубые тумблеры – включение диагностики, аварийного режима, экстренный выход из нейросеанса…

Моя рука непроизвольно потянулась к активации экстренного выхода, но я вовремя остановился.

Иллюминаторы в рубке заливала темнота.