Перед началом дрейфа все собрались в рубке. Я по привычке ожидал от первого пилота напутственную речь или парочку скоромных шуток, но тот молча подключился со штурманом к нейроинтерфейсу и уродливо застыл в кресле, вылупив глаза и широко разинув кривозубый рот.
Мы сидели в давящей тишине.
Режим диагностики активировался до того, как пилот вернулся из анабиоза. На экране высветилась схема корабля и стали последовательно, точно секунды, загораться зеленые огоньки – «проверка прошла», «проверка прошла»…
Первый пилот потер ладонью взопревший лоб.
Я повернулся к Лиде. Она улыбнулась, сложила вместе ладони, как при молитве, и склонила голову, прикрыв глаза. Спать.
Я с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться.
Первый пилот собирался о чем-то сказать – он взволнованно вздохнул и приоткрыл рот, – но замер, уставившись в терминал, словно за мгновение у него онемели все нервы. Штурман устало качнул головой, скорчился над приборами, коснулся пальцем кнопки, и все вокруг разошлось волнами, как мираж, а я понял, что кнопка еще не нажата палец штурмана по-прежнему тянется к ней – медленно, через силу, и движение это застывает в плотном химическом воздухе.
Я понятия не имел, что происходит.
– Вот и все, – сказал первый пилот. – Мы в дрейфе. Все системы работают нормально.
– Что ж, в таком случае мы свободны? – спросила Лида.
– Да, – сказал пилот. – Первое дежурство. Вы и вы.
Он быстро взглянул на меня и на штурмана. По отсеку вновь прошла стремительная волна, и лица моих коллег на мгновение расплылись, как отражения в воде.
– А что… – начал я.
– Что? – не понял первый пилот.
– Вы не почувствовали? Какой-то толчок?
– Да нет, ничего такого. Диагностика прошла успешно, маршевый благополучно выведен из цикла.
«Выведен из цикла» – я даже не смог вспомнить, чтобы кто-нибудь так говорил. Мне захотелось спросить первого пилота, сколько он летал.
– Мне кажется, я тоже что-то почувствовала, – вмешалась Лида. – Трудно объяснить. Почти неуловимое.
– Это старый корабль, – послышался чей-то голос.
– Это не обнадеживает, – сказал я.
– Диагностика, – сказал пилот.
Мы сидели, уставившись в экран, на котором высвечивались результаты проверки систем корабля.
– Давайте еще раз, – предложила Лида. – Полная диагностика. Это ведь вполне соответствует инструкциям? – добавила она, улыбнувшись.
Первый пилот нервно заерзал в кресле.
– Так. Проведем повторно. Но кто-то должен подключиться. Вы и вы.
Пилот указал на меня пальцем.
– Я бы предложил сначала провести диагностику, прежде чем подключаться, – отозвался штурман. – Вроде так полагается, нет?
Пилот состроил недовольную гримасу.
– Ладно. Будет по-вашему. Диагностика.
На секунду я закрыл глаза. Я чувствовал беспричинное недомогание, суставы ломило, а гортань горела, как при горловой чахотке. Это было похоже на внезапную кессонную болезнь, вызванную отключением маршевого двигателя.
Я попытался расслабиться – и сразу же сигнализатор в ухе завибрировал. Череп пробуравил нервный писк.
– Что такое? Черт! – крикнул я. – Какая-то ошибка?
– Это автоматически, – ответил первый пилот, не оборачиваясь.
Сигнализатор опять сработал, и я застонал, прижав ладонь к уху. Я бы не удивился, если бы между пальцами потекла кровь.
– Сейчас, – сказал пилот.
Он нажал кнопку на приборной панели, и сигнализатор замолк, однако мне всё слышался слабый, как эхо, звон, доносившийся со всех сторон.
– Результаты двух диагностик не совпадают, – вздохнул пилот. – Более того…
Он с силой зажмурил глаза и снова посмотрел на экран, где один из зеленых огней сменялся на красный и тут же вновь становился зеленым, как будто вычислительная машина сама не могла определиться.
– Более того, двигатель еще работает. По главному энергетическому контуру даже видно…
– Да не может такого быть! – крикнул штурман. – Проблема в самом модуле диагностики! Проверка через нейроинтерфейс тоже ничего не показала.
– Так, но… В любом случае может потребоваться перерасчет программы ку…
– Да какой к черту перерасчет! Ускорение – ноль. Нет ускорения! Мы в дрейфе!
– Так. – Пилот поморщился и прижал ко лбу ладонь. – Но без модуля диагностики… Так. По протоколу мы должны связаться с центром.
Лида напряженно смотрела на меня, но не говорила ни слова.
– Еще раз диагностику? – спросил я.
– И что? Что это даст? У нас уже есть… – запротестовал штурман.
– Давайте! – подхватил первый пилот. – Еще раз диагностику! Сверим результат. Или есть другие варианты?
Штурман сделал неопределенный жест рукой.
– Какой бы ни был результат, это ничего не изменит. У нас уже есть проблема.
Но первый пилот все равно включил диагностический режим.
– Другие варианты? – повторил он и вдруг вцепился в подлокотники кресла, пытаясь приподняться; ремень безопасности впился ему в грудь. – Кто отвечает за состояние этой системы?! Почему она…
– Давайте успокоимся, – послышался голос Лиды. – Пройдет проверка и…
Я не понимал, что мне делать.
– Так, – пробормотал первый пилот, глядя на экран. – Теперь все в порядке. Двигатель отключен, ускорение – ноль. Значит, так…
– В четвертый раз продиагностируем? – осклабился штурман. – А то, может, оно по нечетным только…
– Хватит! – одернул его первый пилот. – Я здесь принимаю решения! Двигатель отключен, ускорения нет! Неполадки в модуле автоматической диагностики. Об этом я сообщу в центр. Пока все проверки вручную…
– Да какая разница – вручную или нет? – перебил его штурман. – Мы считываем данные с тех же шин. Очевидно же, что это…
– Пока все проверки вручную, – повторил первый пилот. – Плановое дежурство – я уже говорил. Остальные – свободны. Вернее… Так. А я пока…
Пилот замолчал, прокашлялся, прикрыв рот, и отвернулся от терминала.
– Есть возражения? – спросил он.
– Все свободны, все хорошо? – передразнил его штурман. – Я считаю, мы не можем продолжать полет. Это экстренная ситуация. У нас проблема с диагностикой. Что там еще будет? Сначала двигатель, потом система жизнеобеспечения.
– Это решение примет центр, – сказал первый пилот. – Мы пока ничего сделать не можем.
– Так связывайся!
– А ты чего молчишь? – обратился ко мне первый пилот. – Как воды в рот! Нам нужно принять решение!
Но я все никак не мог собраться с мыслями.
– Ладно, – сказала Лида. – Разбирайтесь тут пока, а я…
Она скинула с себя ремень, оттолкнулась и, вытянувшись, как пловчиха, заскользила в открытый коридор.
– Ты куда? – спросил я.
– Голова просто раскалывается. Я на секунду.
– Подождите, – сказал пилот. – Мы все решим. – Но Лида уже исчезла в открытом люке.
– Связывайся! – крикнул штурман.
– Ладно, – согласился первый пилот. – А вы… – Он раздраженно посмотрел на меня. – Подключайтесь уже, какого черта? Сколько раз надо повторять?! Дежурство никто не отменял!
Пилот раздраженно дернул за лямку ремня, давившего ему на грудь.
– У нас экстренная ситуация! Подключайтесь все! По протоколу! Постоянная проверка всех систем!
Я в спешке активировал терминал и откинулся на спинку кресла. Мне послышался слабый гул, как от системы воздуховодов, доносившийся из черных прорезей головного устройства в центре триптиха. Я принялся считать – шепотом, едва заметно двигая губами, – как первый пилот перед началом ускорения с земной орбиты.
Десять…
Восемь…
(Я пропустил одну цифру.)
– …что связь с Землей? – раздался чей-то голос слева.
– …непонятно, – прозвучал ответ. – Видимо, просто…
Пять…
Четыре…
– …и что в таком случае? – Я узнал голос штурмана.
Два…
Один…
И…
И стремительная волна тьмы мгновенно смела все вокруг.
Нейроинтерфейс воспринимался не так, как обычно – я не падал, я летел в пустоте, я чувствовал свое тело, я дышал, я ощущал течение времени. При этом непонятная сила выталкивала меня наружу, пыталась вернуть на поверхность, в обычный мир.
В окружающей темноте неожиданно прорезался болезненный свет.
Я не хотел смотреть на него и закрыл ладонью глаза, однако свет просачивался сквозь пальцы. Он становился ярче с каждым мгновением, прожигая меня потоком фотонов. Я подумал, что не могу так ощущать себя во время нейросеанса, и ослепительная пустота накрыла меня с головой. Мне послышались голоса, крики – искаженные, как лучи, проходящие сквозь скопление газов. Головокружительное зарево притягивало к себе.
Я закричал сам – и не узнал собственного голоса.
В следующую же секунду я оказался в рубке. Непонятная сила вдавливала меня в кресло.
– …как мог включиться?
– …отрубить… главная магистраль…
Я с трудом различал слова.
– Что произошло?! – заорал кто-то. – Вы говорили, что ускорение…
– Сбой… – Штурман закашлялся, проглатывая слова. – Какой-то сбой в главной магистрали. Двигатель самопроизвольно переключается. Был выброс и…
Два человека так и не вышли из сети – или же были без сознания. Оба техника сидели, намертво привязанные к креслам, – головы их безжизненно откинулись назад, как у сломанных кукол.
– Откуда здесь гравитация? – хрипло спросил я.
Отсек задрожал – можно было подумать, что корабль на полной скорости летит сквозь раскаленные слои атмосферы, – а потом сила, вжимавшая в кресло, ослабла.
– Это не гравитация, – сказал штурман. – Это перегрузки.
– Замечательно! – крикнул первый пилот. – Нет, это просто… Отрубите! – Он посмотрел на меня расширенными от ужаса глазами. – Просто отрубите эту чертову…
– Что отрубить? – пробормотал я, с трудом осознавая происходящее. – Главную магистраль? Но мы же… – и замолчал, вспомнив.
Лида!
В кресле у терминала ее не было. Я взволнованно дернулся, захрипел из-за впившегося в грудь ремня, у которого невпопад сработал аварийный преднатяжитель, сбросил ремень, выбравшись из его пут, как из силка – и меня тут же швырнуло на терминал.
– Все остаются на местах! – заорал пилот. – Никто не…
Но я не обращал на него внимания. От открытого проема в коридор меня отделял один прыжок – я сжался, как перед броском, и оттолкнулся изо всех сил от приборного щитка с черной решеткой.
Пилот что-то прокричал мне вслед.
– …корабль! – услышал я, прежде чем провалиться в коридор. – На радаре…
Сигнализатор в ухе надрывно завизжал. Я скривился от боли, но не вернулся в рубку.
Я вывалился в коридор и уже собирался прыгнуть в сторону кубрика, когда внезапный всплеск невозможной силы тяжести придавил меня к стене.
Из рубки доносились крики.
Через секунду я снова плыл в невесомости. Тело болело так, словно меня швырнуло с высоты в дюжину метров на металлическую плиту. Я перевел дыхание, ухватился за шатающийся поручень над головой – и тут увидел Лиду.
Она падала, раскинув руки, неподвижно глядя перед собой ослепшими глазами – как утопленница, которая проваливается в темноту.
– Лида! – крикнул я.
Коридор превратился в отвесный тракт, залитый слепящим светом. Я оттолкнулся от стены. В глазах на мгновение потемнело, как перед обмороком, я потянулся к следующему поручню, висящему над головой, но взбесившаяся сила тяжести отбросила меня назад.
Лида бесчувственно упала рядом со мной.
Кровь бешено пульсировала в висках. Я приподнялся – руки тряслись, ослабленные мышцы сводило от боли – и повернулся к Лиде. Свет в коридоре замигал. Упрямое тяготение, прижимавшее нас к стене, исчезло.
Я схватил Лиду за руку, притянул к себе. Мне послышалось, что она застонала. Передо мной проплыли капельки крови – красные вздрагивающие пузырьки, которые уносило вверх невидимое течение, подъемная сила.
– Лида… – прошептал я.
Я оттолкнулся и, придерживая Лиду за талию, поплыл к жилому отсеку. Всплески гравитации прекратились, но я был уверен, что мы поднимаемся куда-то вверх, всплываем на поверхность.
В кубрике у меня закружилась голова.
Я потерял ориентацию в пространстве.
Легкий судорожный толчок чуть не выбросил нас обратно в коридор, но я успел ухватиться за скобу у открытого люка, и через мгновение наши тела вновь потеряли вес.
Отсек с коконами был причудливо перевернут в пространстве – как на морском корабле, который огромные волны подняли килем вверх. Мы повисли у ближайшего кокона, и я разодрал одной рукой его мягкую синтетическую скорлупу.
Корабль снова тряхнуло – можно было подумать, что кто-то пытается запустить его гигантское плазменное сердце, пропуская по заизолированным венам мощные электрические разряды. Красные капельки опять пронеслись перед глазами – как пузырьки воздуха в воде. Лида была уже внутри кокона, и я укутывал ее в этот плотный амнион, стягивал ремнями.
Ее глаза неподвижно смотрели прямо перед собой.
Застегнув спальный мешок, я завис над Лидой, придерживаясь за стену. Мне нужно было возвращаться, но я не хотел уходить, не хотел оставлять ее одну.
Время больше не имело значения.
Я наклонился и поцеловал ее в губы. Холодный бесчувственный поцелуй. По телу пробежала дрожь от озноба.
Сигнализатор в ухе истерично заорал, разрывая барабанные перепонки:
– Код! Код противника! Это они!
– Что? – крикнул я.
– Живо!
Это был голос первого пилота – испуганный и надрывный. Его крик резко замолк. Ему не хватило дыхания.
Я вылетел в коридор.
– Уровень радиации! – завизжал сигнализатор. – Они собираются атаковать! У нас сейчас отрубится сеть!
Я впервые видел, как активируется на корабле аварийный режим.
Из стен выстрелили люминофоры, длинные красные нити, которые могли гореть, даже если полностью отрубалось электричество, мониторы на стенах сначала залила ровная невозмутимая темнота, а потом вспыхнули огромные кричащие буквы и цифры – код аварийного протокола, «внимание», «тревога», «режим».
От волнения я едва мог совладать с собственным телом. Я резко оттолкнулся от стены, надеясь в один мощный прыжок достать до рубки, но не рассчитал усилие и врезался правым плечом в металлическую скобу. У меня вырвался непроизвольный стон, и я схватился за ушибленную руку. На секунду я даже решил, что сломал кость. Коридор заливало красным маревом. Казалось, кровь стоит в глазах, однако я не слышал ни единого звука – меня окружала мертвая тишина.
Я попытался успокоиться и неторопливо, не делая лишних движений, подтолкнул себя к приоткрытому люку. Залез в рубку, хватаясь трясущимися руками за настенные поручни.
Первый пилот сидел в кресле, рот его был приоткрыт, а остекленевшие глаза слепо смотрели в потолок.
Я нырнул к терминалу нейроинтерфейса.
Каждое движение занимало чудовищно долгие секунды, тогда как операторы чужака давно подключились к нейроинтерфейсу и находились в течение другого, медленного времени, где можно принимать сложнейшие решения за мгновения.
Я забрался в кресло и активировал терминал.