Жаркий воздух дрожал над землей, небо сверкало без единого облачка, стала прежде времени жухнуть и созревать трава. Коров перегоняли с одного пастбища на другое, искали, где получше корма.
Катерина считала дни: вот еще один прошел, а вот и еще один…
Доярки замечали необычайное сияние в серых глазах Катерины.
– Расцвела девка, – любуясь Катериной, сказала как-то за обедом толстая Аграфена. – Словно бутон развернулась!
– Да будет тебе, тетка Аграфена! – отмахнулась Катерина. – Бутон какой-то!
– Даже знаю, с какого дня и расцвела-то, – хитро подмигнув, улыбнулась Прасковья Филипповна, которая только что отвозила в деревню обрат и сметану. – Знаю, знаю!..
– Да что ты знаешь, тетка Прасковья! – закричала Катерина. – Нечего тебе и знать-то! Вот пристали сегодня!
– Так ты же скажи, Прасковья Филипповна, что знаешь- то! – попросила Тоня. – В Николая Иваныча, что ли, она влюбилась?
– Да что там Николай Иваныч! Кто-то молодой с гармонью недавно мимо нашего табора проходил да с кем-то в лесочке повстречался!
Тоня поджала губы, острый подбородок ее приподнялся, и узкие глаза устремились на Катерину.
Катерина, вся красная, встала из-за стола:
– Да ну вас, поесть не дадут!..
– Ну ладно, – ласково сказала Прасковья Филипповна, – не будем больше. – И усадила Катерину за стол.
– Эко ты какая! – удивилась тетка Аграфена. – Уж и порадоваться на тебя нельзя.
– А что, бабы, – задумчиво произнесла тетка Таисья, – это хорошо!.. Вот живут, живут два человека в разных концах, а потом вдруг встретятся. Вот у них и праздник наступает, свой праздник, в календарях не писанный… Ах, бабы, хорошо!
– Не рано ли сосватали? – сухо, ни на кого не глядя, заметила Тоня. – Что-то он к празднику не очень спешит. Другой бы хоть на обратном пути да завернул!
«Он завернет!» – хотела сказать Катерина, но промолчала.
А про себя повторила еще много раз:
«Он завернет! Он завернет!»
Прошел еще день – синий, томительно жаркий. И еще день. И еще день… Наступил наконец и тот, которого ждала Катерина.
Утром Катерина достала белую кружевную косыночку, которую ни разу не надевала, примерила ее перед зеркальцем. Но тут же, оглянувшись, не видел ли кто, сдернула ее с головы и спрятала обратно в чемоданчик. Ей даже самой себя стало стыдно – наряжаться для парня! А если бы доярки это заметили? А если бы Тоня… А если б – что всего хуже-он сам заметил!..
Катерина гладко причесала волосы, туго заплела косу и пошла в кухоньку помочь Дроздихе.
Дроздиха чистила картошку и, по привычке, разговаривала сама с собой:
– Ну печет, ну печет! Еще утро, а уже от земли дым идет… Ну куда это годится?.. Конечно, для покоса хорошо. А перед покосом не мешало бы траву смочить, чтобы соку набралась. И картошке дождя надо – земля, как порох, рассыпается.
– Ты о чем тут, тетка Наталья? – спросила Катерина. – Давай-ка я картошку начищу, а ты печку растапливай.
– Дак о чем же? Вот жара, говорю, – ответила Дроздиха, передавая Катерине ножик, – земля запеклась, трава желтеет. Бывало в старину-то выйдут на поле с иконами, богу помолятся, глядишь – бог-то и пошлет дождичка!.
– Ну? – улыбнулась Катерина. – Значит, раньше никогда засухи не бывало? А я вот читала, что целые губернии с голоду вымирали от неурожая… а тоже с иконами в поля выходили. Что ж это, бог-то?
– А что – бог? Значит, молились плохо. Не дошло до него!
Катерина засмеялась:
– Глуховат стал к старости!
Дроздиха с укором поглядела на нее:
– Озорная ты девка, Катерина! И язык у тебя озорной тебе лишь бы озорство да насмешки!
– Ну, не буду! Ну, не буду! – улыбаясь, сказала Катерина. – Ну, давай еще про что-нибудь поговорим.
Но Дроздиха не могла сразу успокоиться.
– Вот и Марфе Тихоновне нагрубила, – продолжала она, – а зачем? Твое ли девичье дело старого человека учить? Теперь вот, может, и присватался бы к тебе Сережка, да как узнает про все твои выходки, дак разве возьмет? А хоть бы, может, и взял, дак разве Марфа Тихоновна позволит? Никогда! И к дому не подпустит. А все из-за чего? Из-за языка твоего. Что думаешь, то и говоришь. А нешто так можно, беспокойный ты человек!
– А я думаю, что по-другому нельзя, – тихо возразила Катерина. – Что думаешь, то и говорить надо.
– Ну и будешь век страдать от людей!
– Ну что ж, буду страдать. – И, поглядев в окно, будто отметая только что происшедший разговор, весело сказала: – Ой, тетка Наталья, жара! Страшно выйти!
– И тяжко… – добавила Дроздиха, снимая платок с головы. – В такие-то жары сильные грозы бывают. И руки ноют – страсть! Уж это обязательно перед грозой.
В полдень доярки не сразу нашли стадо. Николай Иваныч загнал коров в тенистую ложбину у самой реки; здесь не так пекло солнце и была свежее трава. Коровы не знали, куда деться от жары. Одни залезли в реку и стояли по колено в воде, другие, ломая ветки, забились в густые кусты орешника и калины. Доить было трудно: коровы беспрестанно хлестали себя хвостом, крутили головой, били себя ногами по брюху, стараясь отогнать слепней, которые тучей летали над ними.
Катерина с трудом подоила своих коров. Золотую невозможно было вызвать из реки. Она только мычала, тянула к Катерине морду, но из воды не шла. Пришлось подпаску Витьке лезть в реку и выгонять ее оттуда. Тёмно-бурая Малинка не могла ни минуты стоять спокойно – слепни мучили ее; темная шерсть Малинки нравилась им – тут они были не так заметны. Катерина, прежде чем сесть доить, долго хлопала Малинку по спине, по груди, по брюху – била слепней. А потом побежала на реку мыть руки – все ладони в крови. Но когда вернулась, слепни уже снова облепили Малинку, и она в отчаянии билась ногами и хлесталась хвостом…
Среди этих неурядиц Катерина забыла о том, что должно случиться сегодня после обеда.
«Выходи встречать!»
«Ладно!»
Но когда вылила в ведро с измерителем последний подойник молока и, погладив корову, отпустила ее, мысль эта снова горячо коснулась сердца. Целый вихрь и сомнений, и неясных желаний вдруг поднялся в душе. Зачем пойдет она встречать Сергея? Не пойдет она его встречать! Мало ли, что он позвал, а она не пойдет! Но только повидаться – что тут такого? Ничего такого, но не пойдет и повидаться. Если захочет ее повидать, сам отыщет табор и придет. Но он же не знает, где их табор! Ничего, захочет, так узнает.
И, вскидывая на руку пустой подойник, Катерина уже знала, что не побежит встречать Сергея. Но что он обязательно придет в табор, – это она почему-то знала тоже. И от этой мысли серые глаза ее так глубоко и так безудержно лучились, что она, чувствуя это, опускала ресницы, стесняясь смотреть на людей.
Доярки одна за другой сдавали молоко. Дольше всех не могла управиться Тоня. У нее случилась беда – корова нечаянно опрокинула ногой подойник. Тоня ударила ее кулаком а потом долго гонялась за ней, чтобы додоить до конца. Корова шарахалась от нее в кусты.
Наконец Прасковья Филипповна уселась на подводу, где стоял огромный бидон с молоком, и тронула лошадь возжой.
– Поторапливайтесь, однако, – вдруг сказал Николай Иваныч, выходя из кустов, – туча заходит огромадная!..
И только тут все увидели, что в лесу потемнело и река уже не слепит огнистым сверканьем, а словно присмирела и погасла.
– Ой, батюшки, гроза идет! – испугалась Аграфена. – До страсти боюсь! Бежим домой, бабы! В лесу в высокие елки часто ударяет!
Прасковья Филипповна задергала вожжами. Доярки, перегоняя одна другую, быстро зашагали по лесу.
– И, как на грех, далеко от табора загнал сегодня, – сокрушалась Аграфена, – не добежим. Гляди, как осины-то трепещутся!
Гроза ударила внезапно. Острая белая молния пронзила небо, с треском грохнул гром… Живой дрожью задрожали осины, загудели вершины елок и берез. Аграфена вскрикнула и пустилась бежать, приподняв юбку, сверкая белыми ногами. Катерина бросилась было за ней, но вдруг сквозь оглушающий шум деревьев услышала испуганный коровий рев.
– Тетка Таисья!.. Тоня! Подождите! – закричала она. – Там что-то коровы ревут! Эй!..
Но доярки убегали, словно подхваченные ветром. Их кофточки и платки мелькали все дальше и дальше среди деревьев и высоких зарослей иван-чая. Тоня что-то крикнула ей в ответ, но не остановилась, и вскоре желтый платок ее исчез за кустами. Где-то уже далеко слышался голос Прасковьи Филипповны, погонявшей лошадь.
Катерина испуганно огляделась кругом: что делать? Еще раз рассыпавшись по небу, с грохотом ударил гром, и листья орешника, освещенные молнией, мгновенно со всеми своими жилками и шершавым ворсом мелькнули перед глазами.
– Витька, забегай справа! – донесся до Катерины голос Николая Иваныча. – Вправо, вправо беги!
– Коровы разбежались! Так и есть! – ахнула Катерина и бросилась обратно к стаду.
Ей навстречу, ломая сучья и запрокинув рога, бежала седая Нежка.
– Нежка! Куда ты, куда ты, Нежка! – закричала Катерина и раскинула руки, словно могла удержать обезумевшую от страха корову.
Нежка пронеслась мимо, не узнав доярки, не услышав ее голоса. Хлынул дождь, и сквозь густую гремящую массу ливня Катерина увидела Тонину Касатку, которая так же бессмысленно бежала куда-то. Вдали мелькнула маленькая фигурка Витьки, мчавшегося изо всех сил.
– Витя! Витя! – закричала Катерина. – Сюда, сюда! Вот они, в ельник ринулись!..
– Катерина, ты? – отозвался Витька, стараясь перекричать дождь.
– Я! Я! Беги сюда, мы их сейчас воротим!
И тут же увидела еще одну корову – рыжую Аграфенину Зорьку, которая с разбегу, выскочив из кустов, остановилась перед Катериной.
– Зорька! Зорька! – ласково позвала ее Катерина. – Ну что ты, матушка! Ну куда ты? – И хотела к ней подойти.
Но Зорька вдруг фыркнула, покрутила головой и бросилась в кусты – она не узнала Катерину.
– Ау! Эй! – послышался издали голос Николая Иваныча. – Витька! Эй!..
– Эй! – голосисто ответила Катерина. – Мы здесь!..
Долго блуждали по лесу пастухи и с ними Катерина, отыскивая разбежавшихся коров. Постепенно ливень затих. Лес озарился солнцем и заблистал мокрой листвой и огоньками капель, обильно падающих с ветвей. Мокрое платье на плечах Катерины слегка задымилось, высыхая под солнцем, но тут же широкая еловая лапа, которую Катерина зацепила нечаянно, снова облила ее густым дождем. В затихшем лесу голос доярки звучал знакомо и приветливо, и коровы, успокаиваясь, выходили на этот голос или откликались из кустов.
Николай Иваныч, сам промокший до нитки, сочувственно поглядел на Катерину:
– О-ёй! Беги домой, Катерина! Застыла, небось!
Мокрое платье неприятно прилипало к спине и к плечам, тапочки хлюпали, расцарапанные ноги саднило. Но щеки блестели, как полированные, и горели румянцем.
– Ничего! – засмеялась Катерина. – Обсохну, не сахарная.
– Когда ж обсохнешь? День-то прошел, вечереет.
День прошел!.. День-то прошел! Тот самый день, которого она ждала… Душно и тесно стало на сердце у Катерины. Ведь если бы поспешила, убежала бы вместе с доярками… Катерина, словно затуманившись, приподняла одну бровь, усмехнулась с легкой грустью, глядя без цели в зеленую чащу. Смутно ей было в эту минуту, будто ждала праздника, а праздник-то взяли и отпраздновали без нее. И все-таки Катерина знала только одно: повторись еще раз такой же случай в жизни, и опять она поступит так же, как поступила сегодня.
Катерина помогла пастухам выгнать стадо из лесу. Солнце склонялось к вершинам. Лиловые клочья тучи медленно уплывали и таяли в темнеющей синеве.
– Иди-ка, Николай Иваныч, в табор да надень сухую рубаху, – сказала Катерина, – и ты, Витька, беги. А я с коровами побуду.
И как ни отказывались пастухи, не переспорили Катерину. Один – стар, другой – мал. А она сильная, здоровая, и платье на ней почти высохло. И коровы успокоились, рады свежей траве, не поднимают головы…
Катерина отправила пастухов, а сама принялась бегать взад и вперед по опушке, чтобы согреться.
– А ну-ка, перепрыгну через вон тот пень или нет?
Катерина разбежалась, приподняла мокрый подол и перепрыгнула через широкий еловый пень.
– А ну-ка, через этот?
Березовый пень был повыше, но Катерина и через него перепрыгнула. Ей стало жарко и весело. Хотела и через третий перепрыгнуть, да спохватилась: а вдруг кто-нибудь увидит? Вот- то смех поднимут!
Витька, уже во всем сухом, прибежал в стадо.
– Беги домой, – сказал он, – тетка Прасковья тебе скорей велела. Ступай сушись!
Катерина засмеялась:
– А что мне сушиться? Я уже высохла.
– Катерина, Катерина, – сказала ей стоявшая на крыльце Дроздиха, – и где же ты была! А ведь Сергей Рублев приходил! Ух и парень – соколиного полету! Шел, вишь, мимо да от дождя прятаться к нам забежал. Уж Антонина ему и то и се, а он то в окно, то в дверь: зырк, зырк!.. И ничего не спрашивает. Чудно! А нас не обманешь, мы всё видим. Так и ушел, не дождался – на работу, вишь, нужно, опаздывать нельзя!
Катерина слушала ее, а сама расплетала косу, чтобы она поскорей просохла. И, ничего не ответив Дроздихе, распустив влажные волосы, осталась стоять на ветру. Дроздиха договорила свое и ушла. А Катерина стояла, слегка запрокинув голову, и, разбирая руками нежные пряди, подставляла их ветру. Был! Ждал! Что еще нужно для счастья, когда и от этого сердце полно до краев!