Облисполкомовский «газик» выбрался из нешироких, кое-где поросших травкой и мощенных булыжником улиц Костромы.

Настя, сидя рядом с дедом Антоном и держась за его рукав, жадными глазами разглядывала улицы, по которым проезжали. И все время дергала деда:

– Дедушка Антон, а это что? А это какой дом? А это какая фабрика?

Дед Антон и сам не знал, что это за странное здание, круглое, обнесенное колоннами. Вместо него отвечал Насте шофер:

– Это наши торговые ряды. Там все наши магазины. – Указывая на большие фабричные корпуса, он объяснял: – А это – текстильный комбинат имени Ленина, самый большой комбинат. Льняные полотна ткут… А там, подальше, – комбинат Зворыкина, инженер Зворыкин строил. Там оборудование новое и цеха светлые. Хороший комбинат при советской власти отстроили! Тоже льняные полотна ткут: простыни с каймами, полотенца…

– Вот бы посмотреть! – каждый раз обращалась Настя к деду Антону. – А, дедушка? Уж очень интересно, как на станках ткут!

– Да мало ли интересного на свете! – возражал дед Антон. – Все не пересмотришь.

Но расступились улицы, и новое зрелище встало перед глазами. Слева темнела Волга, отражая серые облака. Прямо, преграждая путь, медленно шли к Волге спокойные воды реки Костромы. А на том берегу Костромы, на зеленом пригорке, стоял и гляделся в тихую воду старинный Ипатьевский монастырь. Башни, башенки, звонницы и позолоченные чешуйчатые купола – все чисто и отчетливо повторялось в реке, вместе с зеленью травы, с жемчужно-серыми клубами облаков и нежнейшей голубизной проглянувшего сквозь облака неба.

– Отсюда Кострома начиналась, – сказал шофер, кивнув в сторону монастыря. – В музее интересно про это рассказывают…

– А как? А что рассказывают? – тотчас пристала Настя.

– Да вот говорят, было дело так, – начал шофер. – Бежал из Золотой орды татарин Чет – проштрафился там что-то – и явился к московскому князю Ивану Калите:

«Великий князь, мне видение было. Заснул я на берегу Костромы, и явилась мне богородица да говорит: «Здесь построй храм святому Ипатию». Так разреши ты мне креститься и построить храм на том месте».

Князь Иван Калита все понял: потому хитрому татарину богородица приснилась, что место здесь выгодное – Кострома впадает в Волгу, торговый путь. Татарин поставит монастырь на пути, да и будет брать поборы с купцов. Но и так прикинул: пойдут с этой стороны какие враги – монастырская крепость хоть и невелика, а все-таки застава, все-таки отпор даст.

Вот и построил татарин монастырь, а сам крестился и назвался Захарием. И монастырь тот тогда маленький был, деревянный, а кругом крепкий забор. Так и прирос здесь этот монастырь, разбогател. Монахи с народа драли денежки за все. За рыбу, которую в Костроме ловят, им плати. За проезд по Костроме к Волге – плати. За ночлег в монастыре – плати… Много земель потом забрали себе монахи, всю округу откупили. Мужиков окрестных оставили и без земли и без хлеба. Крепостные стены возвели вокруг монастыря, чтобы свои богатства охранять. Тут, за этими стенами, от поляков Михаил Романов укрывался и отсюда в Москву на царство пошел…

Настя слушала и до тех пор оглядывалась из машины на коричневые островерхие крыши бойниц и на жарко-золотые купола, пока они не скрылись из виду.

– Интересно! – вздохнула Настя. – Вот бы сходить в этот музей! Можно бы доклад на пионерском сборе сделать. Дедушка Антон, а что, если заехать, а?

– Эко ты! – ответил дед Антон. – Если тебя послушать, так из Костромы целый месяц не выедешь: и тут интересно и там интересно. Нет уж, куда посланы, то и смотреть должны. Да как следует, в оба глаза. Тетрадку взяла?

– Взяла, дедушка Антон.

– Ну вот. Что скажу – все в тетрадку записывай. Там тоже будет интересно.

Влажные, тяжелые после недавнего дождя луга лежали по сторонам. Вставала молодая пшеница, разливая на много гектаров чистую густую зелень. Вспаханная земля, разделанная под огородные плантации, чернела среди зеленых берегов озими.

– Что ж, неужто все под картошкой? – заинтересовался дед.

– И под картошкой и под всякой овощью: свекла, морковь, капуста… Помидоров тоже много сажают – целые поля. Тут колхозы богатые, – рассказывал шофер. – У меня сестра в колхозе имени Двенадцатой годовщины Октября живет. Так ей в прошлом году на трудодни досталось – возами возила. Пшеницы около четырехсот кило. Картошки по восемь кило на трудодень, да крахмала по триста граммов – тут крахмал делают, – да молока по шестьсот граммов, да денег по два с лишним рубля, да луку, да чесноку, да соломы овсяной…

– Постой, постой! – насторожился дед Антон. – Как говоришь: молока по шестьсот граммов?

– По шестьсот.

– Это что же: если у меня четыреста трудодней да по шестьсот граммов на трудодень, это что ж – двести сорок килограммов выходит? Э, голова, а ты не перехватил лишку?

Шофер усмехнулся:

– А что ж удивительного? Ведь в «Двенадцатой годовщине Октября» ферма-то какая! Даром, что ли, наша Малинина три ордена Ленина получила?

– Три ордена Ленина!.. – прошептала Настя. – О-ё-ёй! Три!

И уж ей захотелось поскорее увидеть эту знаменитую колхозницу Прасковью Андреевну Малинину, посмотреть на ее коров, послушать, что она расскажет о своей молочной ферме, о своей работе…

«Все буду слушать и все записывать, – еще раз решила она. – Хоть бы поскорее уж приехать!»

Вдали, среди бескрайных полей, показались крыши большого села. «Газик» мчался, разбрызгивая лужи, обгоняя подводы и грузовые машины. Настя и не заметила, как они оказались на широкой улице села. Большие, крепкие дома стояли в палисадниках, полных весенней зелени.

Малинина встретилась им на улице – она как раз шла на скотный.

Дед Антон вылез из машины и, здороваясь, приподнял картуз.

– Здравствуйте, Прасковья Андреевна! – сказал он. – К вашей милости!

Малинина, чуть-чуть наморщив брови и стараясь догадаться, откуда они, поглядела на него и на Настю.

– Что скажете? – вежливо спросила она.

– Да вот, вишь, голова, вроде как послы к вам!

Настя, покраснев, дернула деда Антона за рукав. Дед Антон, вопросительно приподняв брови, обернулся к Насте.

– Дедушка Антон, ты что же, как ее называешь-то? – быстро зашептала она. – Ведь герой… орденоносец… а ты – «голова»!..

Малинина, услышав это, рассмеялась:

– Ничего, дочка! Герой, орденоносец – ну, правда, это так. Но да ведь я все-таки и колхозница, такая же, как и вы… Как зовут-то вас, дедушка? Откуда вы?

Дед Антон коротко объяснил, откуда и зачем они приехали к ней.

– А отчего же это вы ко мне, Антон Савельич? – спросила она. – Ведь все в первую очередь в Караваево едут. Там хозяйство показательное. Там и коровы побогаче!..

– Эко ты, голова! – возразил дед Антон. – Да ведь то совхоз, а нам интересней посмотреть хозяйство колхозное. Нам что к делу поближе. У вас колхоз, и у нас колхоз. Что вы сделали, то и мы можем сделать. А что ж нам Караваеве?.. По совхозу-то наши доярки, пожалуй, и равняться не захотят. Поди-ка, поговори тогда с ними!

– Мы вашу книжку читали, – застенчиво добавила Настя. – У вас ведь тоже коровы очень хорошие!..

Малинина слушала их с улыбкой, и голубые глаза ее тепло светились.

– Ну что ж, пойдемте. Пообедать вам соберу, – сказала она, – а потом уж и на ферму…

Но и дед Антон и Настя запротестовали в один голос: не хотят они обедать, они в столовой обедали, они только и ждут, чтобы на ее ферму поскорей попасть!

Доярки уже начали дойку, когда дед Антон и Настя вслед за Прасковьей Андреевной вошли в коровник.

– Не помешаем доить-то? – спросил дед Антон. – Говорят, коровы чужих не любят, беспокоятся…

– Ну! – усмехнулась Малинина и махнула рукой. – Они у нас и внимания не обращают ни на кого! Это в Караваеве, у Станислава Иваныча Штеймана, даже доярки, и те в коровнике шёпотом разговаривают – громко говорить нельзя, вишь, «коровки от корма отвлекаются, расстраиваются»… Станислав Иваныч с ними – как с детьми. И никого чужого в коровник не пускает. Ну, а у нас коровы попроще – кто хочешь приходи, они даже не оглянутся! Ведь у нас разве вы одни? Тут народу отовсюду побывало, и из соседних колхозов и из городов экскурсии тоже бывают. Даже из-за границы приезжали – чехи, румыны. Наши коровы привычные!

Настя горячими глазами разглядывала коров, стоявших у кормушек.

– А вы что ж, ай не пасете? – спросил дед Антон. – В стойлах держите?

– Пасем, а как же! – ответила Малинина. – Да пасем недалеко, в обед пригоняем. Подкормить надо. Тут и подоим и покормим. А потом опять на пастбище. До ужина. А если не подкармливать, то как же? На лугах-то еще взять нечего. Дойным коровам корму много надо. Ведь у коровы, сам знаешь, молоко на языке…

Дед Антон сдвинул картуз на брови.

«Да-а… А у нас кормов еле-еле до выгона хватает. И мы же с коров спрашиваем! Эх-ма! Отстали мы!»

Но вслух он этого не сказал, только невнятно крякнул.

Коровы были одномастные – светлосерые, голубовато-серые, жемчужно-серые… Крупные, упитанные, они держались очень спокойно и важно и шумно жевали клевер, слегка отмахиваясь хвостами от мух.

– Вот та самая наша рекордистка Волшебница, – объясняла Малинина, показывая коров, – которая по двенадцать тысяч с лишним килограммов молока дает. Вот Вычегда – около восьми тысяч дает. А вот наш первотелочек!..

Прасковья Андреевна любовно погладила огромную, как печка, корову. Настя восхищенно улыбнулась:

– Вот так первотелочек! А, дедушка Антон?

– Да-а… – качнул головой дед Антон. – Нам таких не мешало бы!

– Не дело, не дело! – вдруг повысила голос Прасковья Андреевна, увидев, что скотник прямо с вил подает клевер в кормушку.

– Да я ведь гляжу! – ответил скотник.

– Все равно не дело! Корова взмахнет головой – вот и напоролась! Не дело!..

Пока Малинина говорила со скотником, дед Антон и Настя шли мимо стойл.

– Запиши, – говорил дед Антон: – во-первых, коров прикармливают. Во-вторых, в большой чистоте содержат. Канавки, видишь, сделаны – для стока. Пол сухой, теплый. Окна протертые. И еще запиши: доярки корма не носят, им скотники на подвесных крюках подают. И воду не таскают: у коров поилки. Ну, это-то можешь и не писать – будем новый двор строить, обязательно такие поилки сделаем. Я об них и так не забуду!..

Обошли всю молочную секцию. Дошли до телятника.

– Там вроде и смотреть-то нечего, – сказала Малинина, – телята на пастбище.

– Э, не говори! – возразил дед Антон, – это и есть самое главное, что нам смотреть надо. – И, подойдя к Малининой поближе, проникновенно заглянул ей в глаза: – Прасковья Андреевна, скажи правду: топишь ты зимой печки в телятнике или нет? Только так – по-честному. Чтобы не подводить, а?

Малинина засмеялась. Смех у нее был веселый и добрый.

– А ты разве в книжке моей про это не читал?

– Читать-то читал… Ну то в книжке, а вот как на самом-то деле, а?

– Ой, Антон Савельич, не смеши! Что ж, по-твоему, в книжке я буду писать одно, а делать другое? Да у нас в телятнике и печей-то нету! Иди сам посмотри…

В телятнике было пусто, чисто и прохладно. Яркобелые, озаренные солнцем стены и потолок, прозрачные стекла в окошках, полы посыпаны свежими опилками… Дед быстро и зорко оглядел углы – печек не было.

Малинина поймала его взгляд. Умные голубые глаза ее смеялись:

– Гляди, гляди, Антон Савельич! Все стенки перед тобою!

Дед Антон смущенно усмехнулся:

– Ишь ты… Значит, в самом деле нету…

А нежное лицо Насти вдруг затуманилось. Бабушка, словно живая, встала перед ней. Не по ее выходит, нет, не по ее! Бабушка ждет Настю, ждет от нее заступы, поддержки, ждет, что Настя приедет и опрокинет, развеет все эти вздорные речи о холодных телятниках и обо всем, что бабушка никак принять не может… А Настя приедет и скажет: «Нету, бабушка, печек в телятнике. Своими глазами видела…»

– Притомилась девчушка-то! – сказала вдруг Малинина. – Пошли, пошли домой обедать!

– Да какой там обед! – отмахнулся дед Антон. – Да я и есть-то не хочу совсем!..

Но тут и Настя, вспомнив, как бабушка Анна наказывала ей заботиться о дедушке Антоне, тоже вступилась:

– Хочешь, хочешь, дедушка Антон! А если обедать не будешь, я бабушке Анне скажу!

После обеда дед Антон не лег вздремнуть, как это делал дома, а пошел потолковать к председателю, пошел посмотреть хозяйство: и лошадей, и овчарню, и свиную ферму…

Настя всюду ходила с ним вместе, прислушиваясь к тому, что рассказывал председатель деду Антону, и все ей было интересно.

«Да-а, – то и дело повторял про себя дед Антон, – побогаче нашего колхоза-то… побогаче живут, поумнее!..»

Вечером пошли на молочную ферму встречать стадо. Светло-серые, упитанные, одна красивее другой, коровы, будто сознавая свое достоинство, важно проходили в стойла. Веселой гурьбой шел молодняк – такие же светло-серые бычки и телки. Они дружелюбно поглядывали на людей блестящими черными глазами, сытые, беспечные…

– Этих, как только установится тепло, на дальние пастбища угоним, – сказала Малинина, кивая на молодняк. – На все лето, до снега. Пусть там и живут и спят. Пусть их там и дождичком помочит, не беда. Лучше закалятся.

– А что ж, угоняли так-то или еще только испытывать будете? – спросил дед Антон.

– А как же? Конечно, угоняли. В прошлом году – уже белые мухи летят, а пастух только на зимовку их оттуда домой гонит. Вышли мы встречать – да и не узнаем: батюшки, такие большие стали да крепкие! А шерсть длинная выросла, как у диких. И ведь ни одна не заболела!..

Отдельным стадом пришли телята, тоже светло-серые, с серебристыми ушками. У Насти сердце переполнилось горячей нежностью.

– Куколки мои! Рыбочки мои! – вполголоса повторяла она, провожая их взглядом. – Какие лобастенькие! А какие поджерёлочки! Ишь ты, важные! Ишь ты, как идут – свою породу показывают! – И, подняв на деда Антона свои темные, похожие на вишенки глаза, сказала: – Дедушка Антон, а что же, нам таких нельзя завести, а?

А дед Антон и сам не мог отвести глаз от этого серебристого стада. Взгляд его застилался влагой, под усами ширилась умиленная улыбка.

– Да-а, хороши… – повторял он машинально. – Куды нашим до этих… – Но, услышав Настины слова, он тут же стряхнул свое умиление: – А почему это нельзя? Что же мы-то – не хозяева? Холмогорский молодняк выведем…

Вечером дед Антон и Настя уселись в горнице за стол, под самым абажуром. Настя достала свою тетрадку, а дед Антон, отвернув край скатерти, чтобы не запачкать, сказал:

– Ну, теперь пиши. – И, задумчиво поглаживая подбородок, начал диктовать: – «Телятник зимой не отапливается. И даже печек нету. Только весной и в оттепель гляди в оба, чтобы не было сырости. Чтобы рамы и полы были хорошо заделаны. Чтобы не было сквозняков. Если проступил иней, сейчас же обмети. Главное, чтобы сухо и никаких сквозняков. Холода боится микроб. А теленок холода не боится…» Ну, на сегодня хватит, – сказал дед Антон. – Насчет пастбищ насчет зеленых кормов надо бы… Ну, это я в правлении узнаю. А ты, голова, ложись спать.

– Сейчас лягу, дедушка Антон, – ответила Настя, чувствуя сладкую, тянущую к постели усталость, – я вот только немножко от себя припишу.

И Настя написала:

«А хвосты у всех коров чистые, как шелковые. И концы немножко подрезаны, чтобы не грязнились. А телятница одного кривоногого облучала сердоликом – такая трубка электрическая, а в ней сердолик вставлен. Малинина включила трубку, электричество пошло сквозь сердолик. Вот этим сердоликовым электричеством она ему грела ножки. Теленочек родился кривоногим. Хотели его выбраковать, а Прасковья Андреевна сказала: «Зачем браковать? Мы его выходим». Вот теперь и лечат. Теленочек уже стал хорошо становиться на ножки…»

Насте постелили на диванчике. Она уже хотела было улечься, но вдруг увидела, что на комоде сидят какие-то необыкновенные куклы. Дрёма сразу слетела с ее ресниц:

– О-ой! Прасковья Андреевна! Какие куклы у вас!

Прасковья Андреевна сняла с комода и подала Насте самую большую и красивую куклу в ярком, пестром, совсем не русском наряде.

– Это мне чехи подарили, – объяснила она. – Делегация из Чехословакии была. Всякие от них подарки были – вышитые юбки и кофты, вот и куклы эти. Возьми, возьми их все, полюбуйся!

Настя забрала к себе на диванчик этих странно одетых кукол, разглядывала их, улыбалась им, разговаривала с ними шёпотом. А они глядели на нее черными нерусскими глазами и тоже улыбались. Так она и уснула вместе с ними.

А за стеной еще долго гудели приглушенные голоса: мягкий московский говорок деда Антона и певучая, слегка окающая речь Прасковьи Андреевны.

И все о том же – о телятах, о выпасах, об удоях, о кормах… Прасковья Андреевна уже зевала – устала за долгий день, – но от деда Антона отвязаться не было никакой возможности, так ему хотелось досконально узнать обо всем. А главное – о том, что и как делала Малинина, чтобы ее ферма стала такой хорошей, такой богатой…