Глава 1

Далеко не ранним июньским утром, в Санкт-Петербурге, на канале Грибоедова, возле сверкающего зеркалами парадного входа в ресторан «Ройял» сидел замызганный, изъеденный язвами нищий и промышлял подаянием.

На груди у него висела табличка. Кривые, нанесенные толстым фломастером строки на ней взывали к милосердию, молили прохожих не забывать о душе и о принципах гуманизма — а в конце можно было прочитать вполне конкретное указание о том, как именно это следует сделать: «Подайте рабу Божьему на пропитание два-три доллара, либо эквивалент иностранной валюты в рублях».

Возле ресторана нищий появился не так уж давно — и сразу вписался в окружающую реальность, притерся, присиделся и даже стал чем-то вроде обязательного элемента шикарного фасада. Даже администрация «Ройяла» ни разу не попыталась вышвырнуть его взашей, чтобы не портил вид и не мозолил глаза респектабельной публике и, особенно, завсегдатаям, посещающим ресторан так же часто и регулярно, как собственный офис.

В общем, никто нищего не замечал, и что самое удивительное впоследствии не мог припомнить. Уж на что швейцары и так называемые «секьюрити» отличаются бдительной зоркостью, но и те разводили руками: дескать, пес его знает, был или не был, откуда взялся, куда пропал неизвестно! Не припоминаем, простите великодушно. С памятью, мол, дребедень какая-то происходит последнее время…

Однако, лукавили швейцары с охранниками. Уж кто-кто, а они побирушку этого приметили сразу. И на «пучеглазый» автомобиль «мерседес» со спецсвязью и непростыми для понимающего человека номерами, который время от времени забирал нищего по окончании рабочего дня прямо от ресторана, тоже внимание обратили. А потому посчитали за лучшее память свою профессиональную посторонним не демонстрировать, и особого рвения перед начальством не проявлять.

Тем более, что и вышестоящее руководство, и даже хозяева «Ройяла» этого безобразия перед входом тоже почему-то в упор не видели. Раз только, ещё в самом начале, генеральный директор оплошал — бросил, проходя к себе, какую-то мелочь в позорную шапку. И тут же был, вместо естественной благодарности, послан далеко и надолго.

Именно после этого инцидента ресторанная прислуга, посовещавшись, постановила: мы люди маленькие, ничего не видим, ничего не слышим. А то ведь кто его знает, убогого? Ну, как по-настоящему рассердится, да направит куда-нибудь? Пойди, вернись потом…

Итак, в это, как уже было сказано, далеко не раннее июньское утро, нищий вновь притащился ко входу и комфортабельно расположился на привычном рабочем месте. Бормоча под нос то ли молитвы, то ли проклятия, он искоса наблюдал за немногочисленными посетителями ресторана сквозь небольшое, украшенное мозаикой окно.

В центре обеденного зала расположилась пара — тучный мужчина средних лет угощал юную спутницу деликатесами. Девушка много курила, время от времени застенчиво поднимала бокал с довольно дорогим вином и внимательно наблюдала за тем, как мужчина поглощает жареного с черносливом гуся.

Еще двое господ за угловым столиком баловались арманьяком и на правах завсегдатаев разыгрывали очередную партию в шахматы. Один из них, сидевший спиной к входным дверям, переставил резную фигурку и как бы невзначай полюбопытствовал:

— Кстати, Валерий Николаевич, ты когда в последний раз Курьева видел?

— Не припоминаю.

— Вот и я о том же. На глаза не появляется, по телефону не отвечает…

— И «волчат» его не видать, — кивнул Валерий Николаевич.

— Ну, здесь-то все понятно. Нет Курьева — нет и его бригады.

— Конспирация… мать её в душу! Стареем мы с тобой, что ли, Булыжник? Люди из-под контроля выходить начали.

— Плевать, — скривился Булыжник, делая ход. — Не люди-то и были! Так, пакость одна.

— Да как сказать, — Валерий Николаевич забрал у противника пешку. Ребята у Курьева бойкие. Боевые. Опять же, авторитет воровской уважали… Моя школа!

— Циркач, вроде, тоже из твоей школы? — Хмыкнул Булыжник, подставляя под удар слона. — Помнишь, как ещё в зоне с ним носился? Кудахтал над парнем, как курица над яйцом, все отеческую заботу проявлял… Ну, и где он сейчас?

— Где положено, — Валерий Николаевич отказался от размена и прикрыл ладью. — Делом Циркач занят. Делом.

— Ага, как же, — Булыжник забрал пешку. — Курьева в вагоне по башке треснул, денежки прихватил — и поминай, как звали! Упустили мы его… скажешь, нет?

— Не упустили. Циркач не продаст. Откликнется.

— Дожидайся!

— Справочки я наводил. Звонил людям. На месте он. Делом занимается, как и велено было. И от нас ему отходить не резон. Сам понимает — хвостик за ним из Питера тянется.

— А насчет Курьева что скажешь?

Валерий Николаевич пожал плечами:

— Так кто же теперь разберет, что там между ними в поезде произошло? Сам знаешь, не ладили они, друг на друга волчьими глазами глядели.

— Друг на друга… — покачал головой Булыжник и забрал у противника ферзя. — Значит, не надо было их вдвоем в Светловодск посылать!

— Твоя правда, — согласился Валерий Николаевич.

Он в последний раз окинул взглядом фигуры на доске, оценил ситуацию и признал себя побежденным:

— Сдаюсь! Ты на высоте, как всегда… Но теперь-то чего ногти грызть? Проехали.

— Смотри, как бы и с Курьевым не проехать. То, что его сейчас нет — знак недобрый.

Булыжник подозвал официанта и заказал кофе. Себе двойной, маленький, а для поверженного соперника — с коньяком:

— И телефон принеси!

В это время к парадному входу плавно подкатил уже знакомый работникам «Ройяла» автомобиль. Задняя дверь «мерседеса» слегка приоткрылась, и наружу вылез низкорослый мужчина, не по погоде укутанный в дорогой, но изрядно помятый серый плащ.

Широкими, уверенными шагами мужчина направился в ресторан, но перед самым входом замешкался на мгновение, чтобы естественным жестом стряхнуть с брюк невидимые пылинки.

— Угловой столик. Двое, — произнес нищий, не глядя в сторону человека в плаще и почти не размыкая губ. Затем, кряхтя и потягиваясь, он поднялся с насиженного места, с видимым облегчением отшвырнул табличку с трогательными призывами, и пошел к припаркованному напротив автомобилю.

Он ещё не успел исчезнуть за тонированными стеклами «мерседеса», когда человек в плаще уже пересек фойе ресторана. Оказавшись в зале, он профессиональным взглядом оценил окружающую обстановку: дорогие, под старину, бра на стенах, известное по репродукциям полотно «Приплыли» кисти прославленного живописца, бутылки, бокалы и бармен за стойкой… Судя по всему, ни этот парень в белой рубашке, ни официантка с подносом, ни музыканты, лениво пиликающие на сцене что-то из Моцарта, опасности не представляли.

Дальше все произошло очень быстро и просто. Мужчина приблизился к шахматистам, вытянул из-под полы широкого плаща автомат, и разрядил его по неподвижно сидящим мишеням.

Бывший полковник медицинской службы, военный пенсионер Валерий Николаевич Болотов и вор в законе по прозвищу Булыжник отлетели к стене, смертельно раненые выпущенными почти в упор девятимиллиметровыми пулями. Вслед за ними рассыпались по доске задетые кем-то случайно фигурки, выплеснулся на блюдце так и не тронутый кофе…

Человек в плаще действовал на редкость экономно — ни одного лишнего выстрела, ни одного не оправданного движения. Вышел на огневой рубеж, отработал, ушел…

Впоследствии никто так и не смог вспомнить его лица: все внимание случайных свидетелей сосредоточилось на огнедышащем, смертоносном орудии смерти, брошенном за ненадобностью посреди ресторана после ухода убийцы. Автомат иностранного производства лежал на полу — неподвижный, лишенный своего горячего дыхания, и, казалось, теперь, совершив злое дело, он совсем успокоился. Но покой этот был — сама ложь: непременно настанет момент, и оружие в чьих-то руках снова начнет служить своему единственному предназначению.

… Казалось, эхо выстрелов ещё не затихло под сводами ресторанного зала, а человек в плаще уже прикрывал за собой дверцу шикарной машины:

— Поехали!

Через некоторое время «мерседес» на большой скорости ушел с набережной канала Грибоедова и, немного нарушив правила дорожного движения, затерялся в потоке несущихся по Невскому проспекту автомобилей. За тонированными стеклами промелькнуло здание Гостиного двора, какие-то вывески, рекламные щиты, продавщица мороженого… Вслед машине печально качнул столетними ветвями Катькин садик — надменный взгляд бронзовой императрицы испепелил бы, наверное пассажиров шикарной иномарки, притормози они здесь хоть на мгновение.

Аничков мост изрядно потревожил переднюю и заднюю подвески «мерседеса», однако немецкие амортизаторы оказались на высоте — тряска в салоне почти не ощущалась, машина крепко вцепилась колесами в дорожное покрытие и прекрасно слушалась руля. Водитель швырял её из ряда в ряд, иногда огибая попутные, еле-еле ползущие троллейбусы, а чаще — просто так, без особой необходимости. Перед очередным светофором «мерседес» чуть не влип в чей-то задний бампер, но на этот раз реакция не подвела человека за рулем, и перескочив сплошную осевую линию разметки, он на скорости резко вписался в узкую щель двора.

Потом «мерседес» долго ползал какими-то закоулками, натыкался на мусорные бачки, разворачивался, сдавал задним ходом, а водитель, естественно, нервничал, сквернословил и поливал почем зря администрацию города и нерадивых дворников.

Впрочем, недавнему попрошайке это, кажется, совсем не мешало. Выбросив прямо через окно машины в одном из первых же проходных дворов свою убогую нищенскую рванину, он успел переодеться в приличный костюм и теперь, вольготно развалясь на заднем сидении, вел с кем-то переговоры по «мобильнику»:

— Алло?

— М-да. Слушаю вас.

— Привет теще! Пусть пирожки жарит. С капустой. Минут через десять нагрянем в гости.

— Хорошо. Понял вас.

Полковник Федеральной службы безопасности Антон Эдуардович Бойко находился «у себя» — в кабинете известного большинству россиян Большого дома на Литейном проспекте. Кабинет был недавно отремонтирован и все ещё пах свежей краской и мебельным лаком, под стать хозяину, только что получившему новую должность и третью звездочку на погоны.

Антон Эдуардович положил телефонную трубку, откинулся в кожаном кресле и принялся испытующе сверлить взглядом расположившегося напротив Тимура Курьева. При этом он непроизвольно выстукивал пальцами по столешнице из мореного дуба какой-то не очень мудреный мотивчик.

— Ну? Что скажешь?

— А что? — ответил вопросом на вопрос Тимур.

Обычно, взгляды разнообразных начальников он выдерживал без особых проблем. И с хозяином кабинета общался не то, чтобы на равных, но, скорее, как младший со старшим партнером по бизнесу — ведь повязаны они были не службой, не дружбой, а неразрывной, невидимой нитью преступного сговора. Но сегодня Тимур ясно понял: нет у него больше даже иллюзии независимости.

Слишком уж далеко все зашло. Слишком далеко…

— О чем задумался?

— Да вот, странно… сколько я под Булыжником ходил, а имени-отчества его не помню.

В том, что рано или поздно обоим питерским преступным «авторитетам» предстоит переместиться из мира живых в мир иной, который считается лучшим, у Курьева никаких сомнений не было — пожалуй, он ждал этого с тех самых пор, когда впервые прикоснулся к тайне сокровищ князя Святослава. Сначала по указанию Бойко устранили конкурентов, Заболотного и Спиригайло, теперь вот пришла очередь и недавних союзников…

— Все, — голос Антона Эдуардовича звучал сухо, по-деловому. — Теперь кто кого! Или мы твоего Циркача достанем, или он нас…

Тимур стиснул зубы. Страшный шрам на лице, полученный им некогда в яростной драке от Виктора Рогова, носившего тогда фамилию Левшов и тюремное прозвище Циркач, сразу вздулся, набух, покраснел — казалось, он вот-вот начнет кровоточить. Мало кого Тимур ненавидел так сильно и так искренне, как этого бывшего бывшего лейтенанта железнодорожных войск, отсидевшего срок за умышленное убийство… Но слишком много сильных мира сего было заинтересовано в Циркаче, и для окончательного расчета между давними врагами время ещё не наступило.

— В общем-то, пока все идет по плану, — продолжил хозяин кабинета. Циркач уже в Светлогорске. А те, кто его туда отправил, уже никому ничего не расскажут… прости, Господи!

— А дружки Циркача? Ройтман и этот, как его… стукач ваш?

— Ерунда! — Отмахнулся полковник. — Ройтман вторую неделю в психушке, зеленых чертиков по стенкам ловит. А Ян Карлович… Он же ведь ни черта не знает. И до сих пор уверен, что смерть старика Пиккельмана на нем повисла.

— Это хорошо.

— На днях был у меня. За бугор просился. На совсем.

— Отпустили?

— А почему нет? Пусть катится. Какие-то у него там, за океаном, дяди-тети нашлись.

— Чуть ли не в Аргентине… врет, наверное. Просто, шкуру свою спасает, — полковник Бойко пожал плечами и переменил тему:

— Переживаешь, что в поезде Циркача упустил?

— Промашка вышла, — оскалился Тимур. — Ну, никак не думал я, что он меня бутылкой по башке саданет!

— А, может, все и к лучшему… Никуда твой Витек от нас не денется. В Светлогорске он прочно осесть решил. Булыжник, царствие небесное покойничку, толковую «маляву» для тамошней братвы накалякал. И деньжат Циркачу на обустройство подкинул… Кстати, твоими он ведь тоже не побрезговал?

Тимур Курьев, кажется, не заметил издевки в голосе Антона Эдуардовича:

— Падла позорная! Выгреб все, пока я в отключке валялся.

— Ну, так не все же тебе по его карманам шарить… Помнишь, как вы его всей шоблой прихватить пытались? А он вас — сабелькой своей ржавой… и от ментов ушел красиво. Помнишь, не забыл?

— Давайте по делу, Антон Эдуардович! — Тимур полыхнул глазами и непроизвольно потер раскрасневшийся шрам на лице.

И в то же мгновение перед внутренним взором его промелькнула картина: ночь, костры, печенеги с болгарами, налетевшие на дружину Святослава. Режут, колют, секут… а среди разоренных шатров корчится от боли печенежский предводитель Куря, которого достал своим длинным мечом княжеский воевода Левшов. Достал — и умчался на коне в ночную степь.

Тимур Курьев стряхнул наваждение и взял себя в руки:

— Давайте по делу…

— Вижу, не забыл, — Антон Эдуардович удовлетворенно откинулся в ресле:

— Ладно. Давай по делу. Да ты обижульки-то не строй! — Полковник не понял, но почувствовал перемену в настроении собеседника. — Лучше выводы сделай. Виктор — паренек не простой, у него за плечами прошлое офицерское, да ещё «зона». Тоже, знаешь ли, неплохая школа жизни.

— А мне-то что?

— А то, что в Светловодск все равно тебе ехать придется.

— Зачем?

— Разберешься на месте. Поглядишь, что к чему. Как дружок твой Витя устроился, как с деньгами у него, как со здоровьем…

— Когда выезжать?

— Погоди. Надо будет ещё кое-что здесь уладить, — Антон Эдуардович встал и подошел к окну. — Завтра с утра займешься похоронами прежних своих «отцов-командиров». Деньги я дам, если сложности будут со всякими там ритуальными службами или с кладбищем — звони. Решим вопрос. Пусть все будет по высшему разряду, пристойно и благородно. Люди должны понимать, что мы здесь не при чем. И даже наоборот…

— Хорошо, — кивнул Курьев.

— Тогда на сегодня все. Давай пропуск, я отмечу…

Очутившись на Литейном проспекте, Тимур торопливо направился в сторону клуба «Олимпия», перед которым была припаркована его машина. Шел он быстро, размашисто, но, свернув за угол, неожиданно остановился — что-то странное, необычное привлекло внимание Курьева в поведении маячившего на противоположном тротуаре инспектора ГИБДД.

Вот, строго взмахнув полосатым жезлом, милиционер зачем-то остановил проезжавшую мимо шикарную машину «мерседес» с тонированными стеклами и непростыми номерами. Но как только она с ленивой покорностью сбросила скорость и замерла в паре метров от автоинспектора, тот почему-то направился не к водителю, а в противоположную сторону.

В следующее мгновение он нырнул в парадную ближайшего дома, а из-за неработающего газетного киоска выскочил ещё один человек в милицейской форме, который сноровисто вскинул на плечо гранатомет.

Оставляя за собой длинный, растрепанный след пороховых газов, сорокамиллиметровая граната перелетела через проспект и ударилась в бок «мерседеса». Не дожидаясь случайных осколков, Курьев бросился на асфальт и прикрыл голову сумкой-«барсеткой»..

 

Глава 2

В левом крыле «буйного» барака, у третьего с краю окна, гордо скрестив на груди, стоял напичканный успокоительными препаратами прапорщик погранвойск Павел Симонович Ройтман. Умудренным, немного застенчивым взглядом изучал он летний пейзаж за стеклом.

Особенно душу его ничто не тревожило. Погода удалась на славу: светило солнышко, стройные тополя трепетали на ветерке, тихо переговариваясь между собой о том, что ещё день-два и облетят они белым, мягким пухом. Словно снежное одеяло укроет тополиный пух ровные дорожки в парке, припорошит скамеечки — и все будет совсем уж прекрасно. Время будет и далее медленно истекать, безвозвратно сползая куда-то в небытие… Короче, полный порядок.

Вот только высокий, увитый колючей проволокой забор, да ещё эта мерзкая дура-ворона, рассевшаяся на узловатой ветке дерева, немного портили общее впечатление от пейзажа.

— Кыш-ш! Кыш, подлюга! — прикрикнул на птицу Павлик и ткнул пальцем в стекло.

Но крупная, разжиревшая на пищевых отходах больницы ворона даже не взглянула в его сторону. Зачем? Какой смымсл? Что, собственно, может ей сделать этот придурошный алкоголик, демонстрирующий миру свою глупую, небритую физиономию сквозь зарешеченное окно?

Опорожнившись, ворона широко раскрыла массивный, костистый клюв и безбожно обкаркала больного Ройтмана с ног до головы.

— Ух, ну ты и подлюга! Смерть мою накликать хочешь? — Разъяренный Павел высунул язык и показал вороне сквозь решетки сразу два кукиша:

— Вот тебе! Вот! Не дождешься, накося — выкуси!

— Вместо ответа ворона презрительно усмехнулась и выставила на всеобщее обозрение свой общипанный, черный зад.

— Ах, ты так! — Не на шутку обиделся Ройтман. — Ну, я тебе сейчас устрою… я тебе сейчас такое устрою!

Павел бросился на пол, по-пластунски преодолел пустой коридор — и оказался в палате.

— Стой, кто идет? — Сосед Ройтмана ухватил на перевес кусок швабры.

— Тихо, приятель… тихо. Свои.

— Это понятно. Кто именно?

— Адольф Иванович Гитлер. Из дивизии СС «Галичина».

Сосед в ужасе отшвырнул от себя швабру и ловко юркнул под кровать:

— Граждане, воздушная тревога!

Но больной Ройтман уже шарил под своим матрасом:

— Сейчас, сейчас…

Внезапно из-под подушки на Павлика выскочил средних размеров крысенок. Самый обыкновенный, только вот, почему-то, с розовой поросячей мордочкой.

— Ого, — удивился Ройтман. — Ты-то здесь откуда? Тебя же, Семен Игнатьевич, выписали.

— Еще вчера выписали, сам видел.

— Ах, оставьте, прапорщик, — сморщил мордочку собеседник. — Что мне дома делать?

— Суматоха там одна. Возня мышиная.

— Ну, так шел бы в управление, на службу.

— Придумал тоже! — Фыркнул Спиригайло. — Видал я твою службу и в фас, и в профиль!

Куда уж лучше здесь, в тишине, да в покое. Вдохновения всяческие тебя посещают, великий смыслжизни сам собой постигается…

Семен Игнатьевич Спиригайло, бывший начальник Ройтмана, тяжело вздохнул:

— И в то же время бренность бытия душит. Душит, душит… Поневоле начинаешь ценить упущенное. Задумываться начинаешь, сколь много полезного можно было бы сделать для человечества — а память людская, глядишь, и сохранила бы имя мое в веках. Вот, послушай — стишки я давеча накропал:

— Ишь ты, спохватился! — Хмыкнул Паша. — Тоже мне, рупор эпохи… Раньше надо было способности проявлять, да мозгами работать в нужном направлении. Недаром говорится: береги честь смолоду!

— Оценить, как должно, — вздохнул Спиригайло, — пока не утрачено — не возможно. Есть ведь и такая народная мудрость: хорошая мысля приходит опосля! Все, в общем, свыше предопределено, и не нам исправлять.

— Ну, ты загнул… Прямо, философ! По-твоему выходит, что если я твои бредни выслушиваю, это угодно Всевышнему?

— Может, и так.

— Ерунда! — отмахнулся Ройтман. — А вот надоест мне сейчас, да и прихлопну я твою поросячью морду табуретом? Изменю, так сказать, ход истории, а?

— Не изменишь.

— Почему это?

— Потому что судьбы наши предначертаны там, наверху, — поднял мордочку Спиригайло.

— Провидение к ним равнодушно, рок неумолим, но изменению они не подлежат. А если в практическом смысле… Табурет-то к полу привинчен, наглухо.

Павлик недоверчиво покосился на своего бывшего, хотя и очень изменившегося, начальника, обернулся — и попробовал сдвинуть больничный табурет с места.

— Правда…

— Я же говорил. Смирись!

— Опять ты меня обскакал, — посетовал на судьбу прапорщик. — Опять мозги запудрил.

— Пятнадцать лет я у тебя на побегушках прислуживал, пятнадцать лет пытался хоть как-нибудь, хоть что-нибудь свое… ан, нет! Всякий раз ты опять при козырях оказывался.

— А как же иначе Паша? Говорится же: ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак…

— Больно умный ты! — Съязвил Ройтман. — Только я тогда никак в толк не возьму, отчего же тебя, такого умного, прирезали, как поросенка?

— Это дело другое, — вздохнул покойный Семен Игнатьевич. — На чужое позарился, память друга старинного предал, сына его гонениям подвергал… вот и поплатился.

— Насчет гонений… это ты про братца моего? Про Виктора?

— Про него, родимого. Про него, касатика.

— Так что же выходит — он тебя… того?

— Нет. Его там и близко не было. — Спиригайло вельнул серым хвостиком и улегся возле подушки, поудобнее. — Нашлись люди пострашнее. На дороге, от станции к садоводству, девку-медичку ко мне подослали. Слово за слово — она шасть в кусты, по ногам, по грудям себя оглаживает… ну, я и не устоял.

— И чего?

— Ничего. В самый интересный момент она меня скальпелем в печень — и привет родне!

— Отлюбился.

— Фу-у, жуть какая! — скривил губы Павлик. — Но ты больно-то уж не отчаивайся. Все там будем.

— Да я и не отчаиваюсь. Где-то даже, по большому счету, рад… Например, вот, от жены, змеюги подколодной, избавился. К тому же — лестно! Не от старости дряхлой дуба дал, а на красивой молодой бабе.

— Мечта, да и только! — Фыркнул прапорщик.

— А ты как думал? По сравнению со смертью Заболотного моя — вообще картинка!

— Кстати, а как он загнулся-то? И куда пропал? У нас его все управление разыскивало.

— Ментов питерских поголовно на уши поставили — и нечего! Ни гу-гу, как в дымоход вылетел.

— Почти так и случилось, — ответил Спиригайло, потянулся за Пашиной пачкой и с удовольствием прикурил, выпуская дым из поросячьего пятачка. Сожгли его. Живьем. На одном из фортов, недалеко от Кронштадта.

Семен Игнатьевич перехватил поудобнее серыми лапками сигарету, откашлялся:

— Да что рассказывать! Сам у него и расспроси.

— А он что, тоже здесь? — Изумился Ройтман. — В какой палате?

— Да ни в какой! Ты что, действительно не признал его?

— Нет.

— А между прочим, он тебя сегодня минут тридцать материл, почем зря!

— Да ну? Не может быть.

— Может, Пашенька, может… Ворону на тополе видел?

— Мерзкую такую? С драной задницей? Черную?

— Он и есть, собственной персоной. Видал, как обуглился?

— Вот это да… — оторопел Павлик Ройтман. — А я-то, дурак, стою и думаю — откуда мне рожа у этой твари знакома? Хотел даже, грешным делом, её пристрелить. А это, значит, сам товарищ Заболотный?

— Собственной персоной, — подтвердил Спиригайло. — Из чего пристрелить-то хотел?

— Как из чего? — Не понял вопроса прапорщик. — Из «маузера» своего…

Он осекся и вновь начал шарить рукой под матрасом:

— Не видел? Куда-то я его подевал.

— Не этот ли зеленый? — Спиригайло приподнял поросячью морду и кивнул куда-то в сторону.

— Да нет, там соседский лежит. Без обоймы. А мой заряжен всегда. Вот!

Паша перевернул вверх тормашками всю постель, но в конце концов нашел оружие.

Бережно обтер его, прижал к груди:

— Вот он, хороший мой…

«Маузер» приятно тяжелил руку, его присутствие наполняло душу уверенностью и неким восторженным трепетом. Павел Ройтман почесал стволом за ухом, и с удовольствием, громко отгрыз половину ствола:

— Хочешь?

— Не, — отмахнулся лапой Спиригайло. — Я после первой не закусываю.

— А что, — позавидовал прапорщик, — уже вмазал где-то?

— Да главный врач с утра поднес, — похвастался бывший Семен Игнатьевич. — Уважает. А «маузер»-то хорош?

— Конечно, — заверил Павлик и в доказательство своих слов отгрыз ещё кусочек.

— Жаль, у меня такого не было тем вечером, — вздохнул Спиригайло. — Тем вечером, когда меня прирезали.

— Не спас бы он тебя. Нет, не спас бы.

— Почему?

— От бабы, дорогой ты мой бывший начальничек, ни одна в мире пушка не спасет. Если уж баба тебя извести захотела — все, так и будет! Спи спокойно.

— Тоже верно, — не стал спорить Семен Игнатьевич. — Однозначно бы погиб. Но все же, было бы вдвойне умилительно — на красивой молодухе, да с оружием в руках!

— А чего ты, между прочим, в последнее время к Виктору прицепился? — вспомнил вдруг Ройтман. — Обложил его со всех сторон, как волчину, да ещё меня под это дело подписал…

— Жадность, Паша, — развел серые лапки по сторонам Спиригайло. Жадность. И азарт, само собой. Золотишко хотелось повидать. И своими руками пощупать. Да не так, чтобы только колечки-цепочки копеечные с ярлыками. А горы несметные! Пуды… кучи… тонны!

— А Витек-то здесь при чем? У него же, кроме дырявого кармана в пальто отродясь ничего ценного не было.

— У него, может, и не было… а вот в роду его, по линии отца, кое-что водилось.

— Ври больше! — Отмахнулся Павел от крысенка. — Уж я-то родню его знаю. Голь перекатная, рабочие с крестьянами, слаще морковки никогда ничего не пробовали. Витька рассказывал ещё про какого-то священника, но тоже, по-моему… Да они и не местные, к тому же — из какого-то Табурища на Днепре.

— А про икону он тебе не рассказывал? — дернул хвостиком Спиригайло.

— Про какую икону?

— Которая Витькиным родичам по наследству досталась? Лик Божьей Матери Пресвятой Девы Марии Доростольской.

— Какой такой матери? — нехорошо осклабился Ройтман.

— Доростольской. Был раньше такой город — Доростол, он в одиннадцатом или в двенадцатом веке столицей болгарской считался. Только икона-то ещё древнее! Князь Святослав её вместе с данью от греков вез в Киев, но по дороге сгинул. Если верить историкам, печенеги его вместе с малой дружиной вырезали, ради этой самой византийской дани. Кинулись обозы грабить глядь, а добычи-то и нет почти: куда-то большая часть сокровищ подевалась, и икона вместе с ними.

— Здорово!

— Говорят, кто-то из княжеских спутников все это из-под носа у печенегов увел, а потом зарыл клад близ села Табурище. А на иконе знак особый сделал, и письмена. Если их воедино сложить, а потом прочитать правильно — можно узнать, где сокровища князя Святослава спрятаны.

— Легенда, — пожал плечами прапорщик. — А ты-то про все это откуда знаешь?

— От отца Витькиного. Мы же дружили с ним когда-то… Он, когда ещё живой был, по — пьянке рассказывал, будто это его предок дальний, воевода Левшов, отличился.

— И ты, стары хрыч, поверил?

— Не сразу. Но потом, так уж вышло, на документики кое-какие наткнулся, на газетки, журнальчики… Оказывается, я не первый такой — там, в районе нынешнего Светловодска, кладоискатели уже чуть не каждый метр землицы перекопали. И любители-следопыты, и профессиональные археологи. Много чего нашли, но все по мелочи: черепушки, косточки, оружие, монеты… Старинные монеты. Серебряные! С изображением императора Цимисхия.

— Чего? — Не понял Ройтман.

— Не важно. Главное, что точно такую же монетку мне когда-то отец Виктора подарил.

— Хвастался, что это их семейная реликвия.

Спиригайло внезапно замолк, растопырился, начал расти — и вдруг лопнул без звука, без запаха и без следа. Как будто не было его вовсе…

А в коридоре послышались тяжелые, уверенные шаги. Павел насторожился, втянул ноздрями больничный воздух и крикнул соседу:

— Прикрой с флангов! Просто так не сдадимся, товарищ!

Дверь палаты душераздирающе скрипнула и открылась. В образовавшуюся щель вполз солнечный лучик и упал на стену. Потом световое пятно начало расти, набирая слепящую силу… Прапорщик ловко перемахнул через кровать, вскинул «маузер» и прицелился. Сердце его от волнения грохотало в груди, как разогнанный железнодорожный состав, а во рту пересохло.

— Стой, стрелять буду! — громко выкрикнул он.

— Да ладно тебе… свои же. Ствол-то опусти!

Ройтман занервничал ещё больше. Голос, лицо, походка появившегося в палате человека показались ему знакомыми с детства, но…

— Нет, не может быть, — прошептал больной. — Ты же уехал? Совсем уехал же?

— Ерунда. Ошибочка… — усмехнулся Виктор Рогов. — Я только собирался, да вот приятеля давешнего повстречал. Он и тебе не чужой, кстати. Не хочешь поздороваться?

Друг детства посторонился и пропустил вперед старика Пиккельмана.

— Ну что, молодой человек, — искривил посиневшие, мертвые губы Марк Моисеевич.

— Крутятся колесики-то? Резина хорошая, импортная…

— Сгинь! — Отшатнулся в ужасе Павел. — Сгинь, убиенный! Не доводи до греха, шмальну ведь из «маузера»!

— Стреляйте, молодой человек — довольно безразлично ответил Пиккельман. — Мне уже никакого вреда не прибавится. А вот дружка своего закадычного вы приговорили. Предали…

— Да не я это! Не я… сколько же можно объяснять!

— А кто же, Паша? — Спросил Виктор. — Кто? И зачем?

— Спиригайло с Заболотным! Они икону искали, древнюю, вот тебя и… того.

— Какая икона? Ну что ты опять городишь?

Павел Ройтман огляделся по сторонам и понизил голос до шепота:

— Клянусь, братишка… зуб даю! Они все про икону знают — и о знаках тайных, и о золоте, и о монетах… И сколько крови людской на этой иконе знают!

— Врете, молодой человек, — покачал головой Пиккелльман. — Обелить себя желаете? Отмазаться, ускользнуть от ответа… но нет — не выйдет! На этот раз не вы-ыйдет!

Марк Моисеевич широко размахнулся и швырнул прямо в лицо пограничнику противопехотную гранату.

— Ах ты, козел ты дохлый! — Прежде чем граната разорвалась, тот успел произвести из своего «маузера» два ответных прицельных выстрела.

«Свалил, — пронеслась в голове его мысль. — Свалил и того, и другого…»

Затем больной мозг Павла заполнился оглушительным грохотом, по глазам резанул ослепительный сноп огня, за которым потянулся вверх причудливыми разводами сизый тротиловый дым. Ройтман охнул и скорчился на полу, рядом с ножкой кровати.

— Ну-с, что я вам говорил?

Облаченный во все белое главный врач укоризненно посмотрел на Яна Карловича:

— Белая горячка. Никого не признает. Только лопочет все время о брате Викторе, об иконе… да ещё у какого-то Пиккельмана прощения просит. Ну, иногда ещё расстреливает медицинский персонал из этого своего «маузера».

Врач склонился над Ройтманом и почти без труда забрал у него из его ладони огрызок вялого парникового огурца. Затем выглянул в коридор и позвал санитаров:

— Больного в постель.

— Доктор, а ничего не надо… может, лекарство какое-нибудь? Укольчик? — робко подал голос удрученный, и даже испуганный произошедшим Ян Карлович.

— Нет. Минут через десять-пятнадцать он придет в себя. Относительно, разумеется. Но разговаривать с ним сейчас, сами понимаете…

— Да, да, конечно! Конечно, доктор. Вы абсолютно правы. Не надо было мне Пашу беспокоить Зря я, так сказать, затеял…

— Приходите позже, — посоветовал главный врач. — Месячишка через полтора-два. Может, состояние больного улучшится. Хотя, пока рано делать прогнозы…

— Спасибо, доктор!

— За что же?

— За заботу и вообще… — Ян Карлович помялся немного, но потом все-таки протянул человеку в белом халате стодолларовую купюру:

— Вот, прошу вас… на непредвиденные расходы. Может, лекарство какое понадобится…

Медик молча, с достоинством принял деньги, и тут же убрал их в карман. Дюжие санитары, тем временем, занялись Ройтманом, все ещё не подававшим признаков жизни: подняли его с пола, переложили на койку, устроили поудобнее под одеялом. А спустя всего несколько минут посетитель уже раскланялся на проходной с давно не бритым, мордатым вахтером и покинул территорию «психушки».

— Вот и попрощался с Пашей, — грустно подумалось ему.

На улице Ян Карлович скорее по привычке, чем по необходимости, огляделся по сторонам.

Пыльная, вся в выбоинах, проезжая часть, по краям — остатки тротуара, покосившиеся фонари электрического освещения… Ян Карлович по прозвищу Карла неопределенно шмыгнул носом, шаркнул модным ботинком по сухой земле под ближайшим тополем и направился, куда глаза глядят.

До отхода пассажирского парома «Айслэнд», на котором он собирался отправиться в Швецию, оставалось ещё много времени. Вещи, собранные в дорогу, покоились в небольшом чемодане, в камере хранения Морского вокзала, карман пиджака приятно распрямлял свежей «корочкой» заграничный паспорт, в котором уже стояли необходимые визы.

В специальном поясе, под рубахой, лежали деньги. Немного, но на первое время должно хватить. С матерью Карла уже простился — решил, что заберет её позже, когда обживется и обустроится на новом месте. Жена? Да пес с ней, с этой крашеной стервой… Больше особо печалиться было не о чем. Оставалось только скоротать где-нибудь время до начала регистрации и — адье! Прощай, немытая Россия… Прощай, любимый город, прощайте, воспоминания юности, коммерческие успехи и любовные неудачи.

А заодно уж, прощайте и вы — опер со следователем прокуратуры, тщетно пытающиеся преодолеть наложенное «сверху» табу на раскрытие подлинных обстоятельств трагической смерти некоего гражданина Пиккельмана.

В сущности, Карла вовсе не был уверен в том, что в убийстве старого кладовщика виноват лично он. Ну, подумаешь, наподдал разок-другой ботинком под ребра… Евреи — народ живучий, их и ломом не разу зашибешь.

Однако, некоторые ребята в погонах полагали иначе. Так что, пойди теперь, доказывай, что ты не верблюд, когда тебя уже и в зоопарк засунули, и табличку на клетке повесили, и даже соломки дали. Поэтому, во время задушевной беседы с куратором из «конторы», Ян Карлович не отрицал ничего.

— Ты кашу заварил? — хмурил брови тогда ещё подполковник Бойко.

— Ага, — пустил слюни Карла.

— И перестарался?

— Переборщил немного…

— И что теперь с тобой делать прикажешь?

— Может, отпустите вы меня, товарищ начальник, а? Ведь верой и правдой, столько лет… столько зим. Для общего дела ведь старался — сами же просили Витька подставить… Хотел как лучше!

— Сработало. Отпустили. И даже с документами на выезд помогли.

— Вот Карла и ушел. В дураках ему оставаться было не с руки, изворотливый ум, смекалка и развитый великолепно инстинкт самосохранения не позволяли.

— Ясно же, что это сегодня товарищ начальник добрый. А завтра? Переменится что-нибудь где-нибудь наверху — и все, пожалуйте бриться! Достанут, откуда угодно…

— Нет уж! Нырять, так нырять, — усмехнулся Карла наивности «куратора», и на всякий случай сварганил себе заграничный паспорт на чужое имя.

Разумеется, ни в какую Аргентину он не собирался. Нечего ему там было делать.

А собрался Ян Карлович поступить намного хитрее. И махнуть из Швеции не в Америку или на Гавайи, куда все обычно стремятся, а общедоступную, бестолковую Польшу. К двоюродной тетке с непроизносимой девичьей фамилией, о существовании которой не могла знать ни одна спецслужба.

В последний раз Россию тетушка видела осенью сорок второго года, когда фашистские оккупанты запихнули её, совсем ещё маленькую девочку, в поезд, и отправили батрачить на поля фатерланда. Однако, по назначению эшелон с малолетними узниками так и не прибыл — польские партизаны что-то там в суматохе войны перепутали, и пустили его под откос вместо вражеской живой силы и техники.

Тетушка выжила чудом. Не помня себя выбралась из-под горящих обломков, и после долгих скитаний попала на двор к местным жителям, которые её приютили. Со временем она подросла, напрочь забыла русский язык, после войны вышла замуж и осела в старинном городе Кракове. Мужем её, по странной прихоти судьбы, оказался бывший советский военнопленный, послуживший во время оккупации Польши полицаем — дальний родственник Яна Карловича, так сказать, «нашему забору двоюродный плетень». На Родине он считался геройски погибшим в бою, и по вполне понятным причинам не горел желанием сообщать о себе компетентным органам ни в суровые сталинские годы, ни при развитом социализме эпохи товарища Брежнева.

… Карла замедлил шаг и остановился напротив витрины какого-то магазинчика. Мысли в его голове совершенно перепутались, сплелись в клубок, как несвежая собачья шерсть, и перестали слушаться. Ян Карлович очень устал за последние месяцы. Он даже подумал, что Паше Ройтману сейчас можно бы позавидовать — ну, какой с дурака спрос…

— Я извиняюсь! Не подскажете ли…

— Что? Что такое?

— Не подскажете, как на Второй Муринский пройти?

Перед Яном Карловичем стоял и вежливо улыбался невзрачный мужчина средних лет.

Видок у него был не ахти: помятые, обвисшие брючата, потрепанные штиблеты, в руке — старомодный дермантиновый портфель времен застоя.

— Вы на нем стоите, — довольно сухо ответил Ян Карлович.

— Не может быть, — удивился мужчина. — Это же проспект Шверника?

— Был — Шверника, стал Второй Муринский. Переименовали.

— Надо же… прямо, все вверх тормашками. Сегодня так, завтра — эдак… Свихнулись там, наверху! Уж лучше бы беспризорникам помогали.

— Кому? — Не сразу понял Ян Карлович. — При чем тут беспризорники?

— Ну как это — при чем? Можно сказать, будущее страны, наше будущее…

— А тебе-то до них какое дело? — Карла неожиданно для самого себя перешел в разговоре с собеседником на презрительное «ты». — До страны? До будущего этого сраного — какое тебе дело?

Собеседник даже не возмутился:

— Помилуйте, я же не посторонний какой-нибудь… не малаец, не скандинав. Я родился здесь, я здесь живу. Здесь все предки мои похоронены, в конце концов! Должно же быть у нас, у русских, чувство собственного достоинства? Честь, совесть?

— Совесть? — Повторил зачем-то Ян Карлович. — Совесть…

Он уставился невидящим взглядом на витрину, за стеклом которой слащавая девица — манекен призывала прохожих потратиться на дешевую бижутерию и китайские фотоаппараты:

— Где ты видел-то её, людскую совесть? Обираем друг друга на каждом шагу, всякую дрянь втридорога втюхиваем… Шмотки сплошь бракованные, продукты — тухлятина, лекарства дрянь, даже презервативы с дырками! Где она, совесть?

Ответа Ян Карлович не дождался. Незнакомец исчез, будто и не было его — ни «спасибо» за подсказку, ни «до свидания»…

— Ну? — Неожиданно для самого себя Карла выкрикнул это громко, на всю улицу. — Ну, что? Ур-роды моральные! Где она прячется, совесть нации? Шкурники, мать вашу… лишь бы брюхо набить, денег побольше нахапать — и за бугор. А остальное — зарасти говном! Ни морали, ни идеалов, но все туда же… Совесть? Нет её у меня! Кончилась. Ясно вам? Нету! Я такой же, как все, понятно?

Карла шагнул к шарахнувшимся по сторонам прохожим, вывернул наизнанку карманы, рванул рубаху, и пуще прежнего заорал:

— Смейтесь, сволочи! Развлекайтесь! Добро пожаловать на душевный стриптиз…

 

Глава 3

— Сначала он служил в войсках Фридриха II Великого, а уж после был пленен и назначен лакеем к самому генерал-фельдмаршалу Апраксину…

— Круто заливаешь, Петрович!

— Ничего я не заливаю, Борюсик, — снисходительно усмехнулся рассказчик. — Говорю, как было. Значит, а к двадцати годам высочайшим соизволением за усердие и смекалку зачислили его в Киевский мушкетерский полк.

— Мужики, давайте работать! — вмешался в разговор третий собеседник. Не ровен час нагрянут, а проходов толковых нет, тумбы не установлены и края…

— Погоди, Славик, — отмахнулся Петрович. — Успеем. Дай я сперва растолкую этому сермяге насчет своих родовых корней, чтобы он, пролетарий потомственный, слюной захлебнулся.

— Да я чего? — Пожал плечами Славик. — Я же за всех пекусь. Не понравится заказчику — и плакали наши башли.

— Ладно, все правильно, — согласился Борюсик. — Но пусть уж Петрович наш потешится на старости лет. Слышишь, Петрович? Ври давай дальше про свое благородное происхождение.

— Я не вру! Я как было рассказываю… Имя пращура моего — Михель. А так как у Апраксина второго лакея так же звали, то к моему прицепилось прозвище Маленький, по-немецки «кляйн». Отсюда и пошла фамилия Кляйнмихель.

— А ты при чем? У тебя-то фамилия Малмишин.

— Эх, ты, — покачал головой Петрович. — Деревня… Малмишин — это же на российский манер фамилия Коляйнмихель! Так сказать, вольный перевод. Дед мой после революции переименовался, от греха подальше. Отец его, прадед мой, при Николае Первом большим вельможей был, графом. Его при дворе за глаза даже «Великим визирем» прозвали. Ох, говорят, и крут был! Генералы трепетали… Один раз даже митрополиту по репе засадил.

— Как это? — Смутился немного верующий Славик.

— Очень просто. Кулачищем — да в нос! Шуму было на весь Петербург. Еле замяли.

— Ну, Петрович, все! — Не выдержал Борис. — Надоело. Я, конечно, понимаю — все теперь в графья лезут, на крайний случай — в простые дворяне. Но сейчас, ваше сиятельство, работать надо! Вот гости прикатят, плеснут тебе водочки, помидорчика маринованного поднесути — и трави им байки, сколько угодно.

— Согласен, — отозвался вместо Петровича Слава. — Борис, как ты думаешь, песка хватит?

— Хватит. Гора приличная, не то, что две — пять могил затрамбовать можно.

… С восточной стороны Южного кладбища покой мертвецов тревожит аэропорт Пулково.

С западной, прямо после шоссе, начинаются сельскохозяйственные угодья и вонючие котлованы городской свалки. В небе над свалкой парят грязно-белые чайки, а над аэропортом — серебристые самолеты. А ну, как хрястнется какой-нибудь авиалайнер об землю? И ходить далеко не надо. Все здесь, рядышком: пассажиров на кладбище, металлические обломки на свалку. Сплошное удобство обслуживания и полная гармония.

Трое могильщиков закончили перекур и вновь принялись за дело. Ямы выкопал, конечно, эскаватор, но такую тонкую, ответственную работу, как выравнивание краев приходилось делать вручную.

Покойничков привезут с минуты на минуту. И не простых. Судя по всему, при жизни они большими авторитетами считались, вопросы решали серьезные, достигали чего-то, проигрывали, побеждали… А конец — вот он. Для всех один. И равняй края могилы, не ровняй — самому покойнику, честно говоря, без разницы.

Чтобы все было, как положено, чинно, благородно, не ему надо. А тем, кто за гробом идет, оплакивает и в последний путь провожает. Тем, кто в долгу. Тем, кто не доглядел, не уберег, не долюбил. Для них и камень с души, и слезы — все едино, все в его могилу…

— Кажись, прутся, — заметил Петрович, приглядываясь поверх оградок к дальнему концу кладбищенской аллеи. — Ишь, сколько народу-то!

Назвать появившуюся из-за поворота похоронную процессию просто большим или даже очень большим скоплением людей значило не сказать ничего. Под душераздирающие рыдания и всхлипы полного оркестра к свежевырытым могилам приближался широкий и бесконечный людской поток, сопоставимый по масштабам и организованности разве что только с майскими демонстрациями периода застоя.

Впереди всех шел поп, постоянно «обслуживающий» у братвы подобные мероприятия, за ним дьякон с кадилом и служка с текстами. Потом два мальчика, облаченные во все черное и бережно несущие перед собой широкоформатные, траурные, в позолоченных рамах, портреты усопших. Затем уже появились гробы, после которых, на почтительном расстоянии, брели, рыдая, немногочисленные родственники, многочисленные друзья, соратники с печальными лицами, соболезнующие знакомцы и приглашенные, равнодушные зеваки и случайно прибившиеся к процессии бомжи.

По мере приближения к месту захоронения людской поток увеличивался и разрастался, постепенно заполняя все окружающее пространство.

— Говорят, какого-то князя хоронят. И барона, — переговаривались те, кто случайно попал на кладбище. — Вроде, приехали обратно в Россию из-за бугра, и от счастья того… преставились.

— Глупости! Бывший первый секретарь обкома, забыл фамилию, в автомобильную катастрофу попал, вместе с водителем своим.

— А откуда роскошь такая?

— Ну, сумели люди скопить на черный день.

— Вот, сволочи, прости Господи!

— Конечно, золото партии…

— А и я давеча слышала, — подала голос маленькая бабушка в платочке, что хоронят бандюков-душегубов. Самых, что ни на есть, главных по всей России.

— Точно! Писали в газете. Два вора в законе…

— Стыдно, граждане, — упрекнули из толпы. — Стыдно ведь напраслину-то на усопших возводить. Грех это!

— А чего такого?

— Вы что, не видите, сколько народу пришло в милицейской форме? Полковники разные, майоры, даже один генерал. И сюда в сопровождении машин с мигалками приехали.

— Точно. Сам видел. С чего бы это менты к бандитам на похороны пошли?

— Наверное, общественный порядок охраняют.

— Ага, как же! С цветами, с венками…

— Я думаю, министров каких-нибудь хоронят. Или депутатов.

— Может, и так… Пойди теперь, разберись, кто ворюга, а кто в правительстве заседает.

— Они друг друга стоят — и те, и эти!

Оркестр тем временем смолк. Гробы установили на специально смонтированные тумбы, сняли крышки — и родственники зарыдали в голос, как по команде.

Бандитский батюшка зашелся в молитве. Добросовестно отчитав все, что положено, он замолк и прислушался к воцарившейся окрест тишине… а потом вдруг чихнул так, что стайка ворон на окрестных деревьях стремительно взмыла под облака.

Присутствующие заволновались, но в конце концов посчитали происшедшее добрым знаком. Вновь всхлипнул оркестр, затянула что-то ведущая скрипка…

Можно прощаться.

Народ, выстроившись в колонну по одному, потянулся к покойникам.

Первыми забились в рыданиях, запричитали родственники, за ними, в строгом соответствии с неписаной иерархией — остальные. Кладбищенские бомжи кучковались отдельно, ждали щедрот в виде милостыни и остатков еды.

Кто-то пару раз порывался толкнуть речь, однако вмешались распорядители: чай, не на митинге, не на сходняке и не на совете директоров, нечего словоблудить. К тому же, возникла проблема с траурными венками — из их оказалось такое великое множество, что вскоре стало невозможно подойти к гробам на более-менее пристойное расстояние.

Тимур Курьев окинул происходящее презрительным взглядом, отошел в сторону и закурил.

— Отлично сработано, — подумал он. — Слезы, прощания… молодцы «родственники»!

Дело в том, что настоящих родственников ни у Болотова, ни у Булыжника не было. Старый вор в законе их отродясь не имел, даже матери своей не помнил. А бывший полковник медицинской службы… Жена развелась с ним, когда Болотов ещё отбывал срок за взятки, удачно вышла замуж второй раз и выехала на постоянное место жительства в Израиль. Сын вырос, закончил военное училище и погиб в девяносто пятом под Алхан-Юртом.

В общем, «родственников» на похороны Курьеву пришлось просто нанять в самодеятельном театре при Доме культуры водопроводчиков. Получилось недорого, очень пристойно и благородно.

Тимур Курьев расположился так, чтобы иметь возможность без помех изучать собравшихся. Это было непросто: толпа непрестанно передвигалась, перетекала с места на место, люди в ней тасовались, как карты в колоде умелого шулера.

И все же, Тимур успевал примечать все, что нужно.

Вот сыскари из Невского района. Вот городская прокуратура. Рядышком жмутся несколько депутатов Законодательного собрания и чиновников из Смольного. В конце аллеи, на почтительном расстоянии, переминается с ноги на ногу милицейский наряд.

Отдельно сгруппировались очень серьезные, дорого, но безвкусно одетые дядечки в возрасте и так называемые «правильные пацаны», представляющие криминальный мир города. Среди множества знакомых лично или заочно воров-«законников», «положенцев», «авторитетов», «лидеров», «бригадиров» и просто ветеранов различных группировок, наметанный взгляд Курьева сразу выделил несколько новичков, только что приобщенных или, как говорится, «подтянувшихся» к миру организованной преступности. Тимур нехорошо усмехнулся: люди без будущего, расходный материал…

— Привет!

— Привет.

Мимо Курьева прошмыгнул, озираясь по сторонам, старый знакомый его по имени Алексей и по прозвищу Уж. По христианскому обычаю швырнул горсть земли на крышки гробов, которые уже опустили в могилы — и сразу же растворился в толпе.

Несколько лет назад они с Ужом вместе неплохо потрудились.

Алексей до эпохи всеобщего бандитизма работал в морге. Но вот, изменился мир, изменились экономические условия, и бывший санитар решил переквалифицироваться в кооператора. Надоело Ужу трупы по холодильникам растаскивать, и начал он прятать по этим же холодильникам скоропортящиеся продукты, вроде мясных полуфабрикатов и масла подсолнечного.

Когда Курьев пришел к Алексею с предложением «крыши», тот уже имел приличных размеров офис на улице Зины Портновой, несколько торговых точек в разных районах города и пятьдесят процентов прибыли в небольшом борделе, оформленном, как санаторий. Алексей оказался человеком разумным и не жадным — тем более, что популярную книжку про нравы «бандитского Петербурга» он прочитать успел.

В общем, зажили Куря с Ужом душа в душу. Тимур раз в месяц приходил к нему «за долей малой» и время от времени ездил на стрелки — отпугивал от «своего» барыги случайных «братков» из чужих группировок. А сам Алексей процветал, спокойно и без помех зарабатывая деньги. Дела его пошли в гору не Гусинский с Березовским, конечно, однако сыт, пьян и нос в табаке…

Однако, не даром Алексей получил свое прозвище. В один прекрасный день, набрав разных кредитов и сделав множество личных долгов, он оставил и офис, и бизнес на своего заместителя, а сам исчез, как все думали навсегда.

Курьев начал было активные розыски «соскочившего» бизнесмена, однако получил «сверху» короткий, но недвусмысленный запрет: не дергаться! Пусть, мол, дышит человек спокойно. Ушел — и Бог с ним, вольному воля. Дело-то свое людям оставил… Так впервые Тимур убедился, что правила игры в этом воровском и бандитском мире вовсе не ограничиваются общеизвестными «понятиями».

А ещё через некоторое время узнал Курьев, что никуда Леша Уж по-настоящему и не исчезал, отсиживался здесь же, под Питером. А вскоре на деньги, которые он «скрысил» от друзей и деловых партнеров, открыл в центре города частный и, можно сказать, элитарный клуб для представителей сексуальных меньшинств.

— Извините…

— Да ничего.

Мимо Тимура боком протиснулся тучный мужчина в костюме и с траурной ленточкой на рукаве — один из распорядителей похорон, с которым они вместе утром ехали на автобусе. Кроме Курьева забирать покойников из морга пришли только те, кому это было поручено: несколько крепких мужчин для переноски тяжестей, оркестранты, милиционеры из машин сопровождения, водители катафалков… Кстати, катафалки на этих похоронах были не совсем обычные. Не желтые или темно-синие, вместительные «ПАЗики» для бедных, на которых одновременно следуют и гроб, и родственники. Нет, Булыжник и Болотов удостоились иссиня-черных, лакированных «кадиллаков», украшенных позолотой и хромированными колесными дисками. Таких, наверное, всего-то два в городе и нашлось.

Медленно и печально отсвечивая тонированными стеклами, тронулась траурная процессия от Спасо-Преображенского собора, где отпевали усопших. Вытянулись в бесконечную вереницу «форды», «мерседесы», «вольво», «мицубиси» — и загудели, загудели, загудели…

Тимур опять нехорошо усмехнулся: припомнил, как в восемьдесят втором дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева хоронили. Такая же показуха была. А потом закопали лопатой, прихлопнули сверху — и всего-то делов! С глаз долой, как говорится, из сердца вон… Ну, правил восемнадцать лет Отечеством, и что теперь? Нового найдем. Незаменимых нет. То есть, свято место пусто не бывает.

И с этими двумя так же будет. Отворовались. Пора и честь знать. Молодым везде у нас дорога — так что же им, дожидаться, пока вы, старые пердуны, сами от ветхости окочуритесь? Нет уж, дудки! Поможем…

Сказано — сделано. Точнее, не сказано — но сделано.

Могильщики сплюнули на руки и взялись за орудия своего труда. Сыпуч карельский крупнозернистый песочек. Лопата входит в него легко, знай себе, плечом подталкивай, да через колено…

Знакомую «волгу» Тимур увидел не сразу — примостилась она вдали, в конце общей колонны, скромно, и даже как-то жалковато. Несмотря на сухую, безветренную погоду, крылья и двери её оказались заляпаны грязью, лобовое стекло помутнело от пыли, а прочитать номер можно было бы только с помощью эксперта-криминалиста.

Возле машины разминал затекшие плечи Антон Эдуардович Бойко. Еще двое одутловатых мужчин средних лет, в одежде и поведении которых угадывалась принадлежность к «конторе», тихо переговаривались о чем-то неподалеку от него.

— А вы-то здесь, голубчики, какими судьбами? — Удивился про себя Тимур. — Грехи, что ли, замаливаете? Или, может, выбираете, кто следующим будет?

Бойко перехватил взгляд Курьева и подал ему условный знак: подойди, но так, чтобы не особо отсвечивать. Тимур углубился обратно в толпу, постоял немного в окружении заплаканных дам, с кем-то почтительно раскланялся, пожал пару раз малознакомые, влажные ладони, перепрыгнул через канавку, и вскоре все-таки очутился в нескольких метрах от грязной «волги».

Машина тут же фыркнула и плавно сдала назад, так что запрыгивать в приоткрытую дверь Курьеву пришлось уже на ходу.

— Знакомься, — приказал Антон Эдуардович. — Это наши друзья из Светловодска.

Украинские товарищи сразу же протянули Тимуру руки для приветствия.

— Ого! — Поднял брови Тимур. — Я, конечно, не сомневался, что покойники были людьми достойными. Но чтобы к ним на похороны из такой хохляцкой глухомани народ приехал…

— Хватит ерничать! — Одернул его полковник. — Если от суеты нервишки ни к черту стали — пойди вон, выпей водочки с бомжами. Успокоишься…

— Ну, все, Антон Эдуардович, все! Извини. Денек уж больно… того.

— Ладно. Слушай внимательно. Сергей Иванович Круг… — полковник показал на сидящего рядом мужчину, — … в настоящее время разрабатывает Левшова.

— Ну, и как? — Не удержался Курьев. — Поправляется наш Витек на украинском сале?

— Спасибо, ничего, — довольно спокойно ответил Круг. — Все в порядке.

— Сергей Иванович введет тебя потом в курс дела, — вмешался Бойко. Выезжаете послезавтра.

— Может, лучше на машине? — Хмыкнул Тимур. — А то мне в последнее время с поездами не фартит чего-то.

— Поедете поездом! — Отрезал полковник. — Только поездом. Остановишься в славном городе Кременчуге. Поселят тебя в гостинице «Кремень». Там же, на месте, и машину получишь под задницу. Потому как не в Чикаго отправляешься, а в провинцию, к тому же — в украинскую провинцию. В самом Светловодске, всего-то жителей тысяч пятьдесят, и все между собой кумовья, да братья-сватья… При таком раскладе последняя девка с базара не то, что питерские номера твоей тачки срисует, но даже дырочки на сандалиях запомнит. И опишет, если понадобится… А уж растрендеть на всю округу про заезжего молодца для неё просто святое дело! Понятно?

— Понятно. От Кременчуга до Светловодска далеко?

— По шоссе километров двадцать, по воде — восемь. Если напрямик, через реку, то пять, — вставил реплику второй украинский гость и представился:

— Александр Петрович Губченко. Можно просто, Шурэн.

— Угу, — кивнул Тимур. — Тоже шпионов ловите?

— Нет, не угадал. Как говорится, мимо кассы! Но с Иванычем мы давно знакомы. Вроде тех двух берегов, которые вместе не сходятся, но и друг без друга не могут.

— Не понял, — честно признался Тимур.

— Про плюс и минус, про единство и борьбу противоположностей приходилось читать?

— Ну, кое-что… — в общем, Курьев был не дурак и уже давно понял, с кем имеет дело.

Криминальных авторитетов он в своей жизни видел достаточно, так что придуриваться продолжал просто так, на всякий случай.

— Значит, вы, дяденька, бандит?

— Считай, как хочешь. Еще вопросы есть?

— Как вы собираетесь Циркача обламывать?

Вместо Губченко опять ответил Круг:

— Антон Эдуардович подметил правильно. Места у нас с оперативной точки зрения специфические — на одном конце города, простите, пернешь, а на другом уже дети малые знают, с какой силой.

— Точно, — подтвердил его земляк.

— К Левшову, то есть, к Циркачу, мы ключик уже подобрали. Как все бывшие вояки — неудачники, он парень тщеславный. Деньги у него пока есть. Машину себе прикупил — «бээмвэшку» подержанную. Приоделся, как у нас не всякий может себе позволить… ну и, ясное дело, попал в центр внимания. Кабаки, девки, то-се…

— Ты вникай, вникай, — посоветовал Бойко. — Сергей Иванович дело рассказывает.

— Так вот, — Круг уселся поудобнее, расстегнул пиджак. — Понты столичные — штука дорогая, даже в деревне у нас. Их постоянно подпитывать надо, а на это деньги требуются. Так что, рано или поздно, сбережения у Левшова кончатся.

— Уже закончились, — внес ясность Губченко.

— Вот! А дальше что? Чем авторитет удержать? Придется ему делом каким-нибудь заняться. И не мелочью вроде рэкета с базарных бабушек или выколачивания фермерских долгов. А серьезным бизнесом.

— Например?

— Например, тем бизнесом, ради которого его Булыжник с Болотовым, прости Господи их души грешные, в Светловодск и послали! То есть, будет он, как миленький, «травку» на островах растить. Коноплю, значит… А без наших, без местных хлопцев ему не обойтись.

— Контакты он уже налаживает, — вставил Губченко по прозвищу Шурэн. «Маляву» от Булыжника предъявил, на встречу просится… Так что, через недельку-другую начнем на пару шустрить помаленьку. Просекаешь?

— Просекаю, — без особого энтузаиазма ответил Тимур.

— А мне кажется, что нет. К сожалению, Циркач ваш моим ребятишкам не очень доверяет, общается через доверенных лиц. Так что, подставить его будет непросто.

— Что за лица такие доверенные? Откуда они у него там взялись?

— Родня по материнской линии, — сказал, как выругался, светловодский криминальный авторитет. — Так сказать, личная гвардия…

— Городок у нас особенный, — опять вмешался Сергей Иванович. — Вырос, как на дрожжах, в период индустриализации, при всеми любимой советской власти. А раньше на его месте село стояло, Табурище называлось. И жители местные почти все между собой в родстве кровном состояли. Кстати, Табурище это задрипанное — единственный населенный пункт, оставшийся от целого Новогеоргиевского района.

— А куда район подевался?

— Затопили, — спокойно ответил Круг. — При строительстве Кременчугской ГЭС.

— Зато теперь у нас свое море есть, — похвастал Горбатенко. Кременчугское.

— Кто с Левшовым работает? Кто у него в команде? — Задумался Тимур.

— Во-первых, троюродный брат Циркача, так называемый Муля Папич, — сразу же отреагировал Круг. — Типичный интеллигент-«волосатик» — считает себя свободным художником, но работает в баре «Аквариум», чтобы семью прокормить.

— Это хорошо.

— Потом ещё один дальний родственник, некто Марченко Андрей по прозвищу Палец.

— Отличный спортсмен, чемпион, победитель по жизни…

— Еще кто?

— Данила Швец, кличка — Московский. Сын теткиной двоюродной сестры. Трудное детство, мелкие кражи, приводы в милицию… Но по-настоящему не сидел ни разу.

— Понятно, — вздохнул Тимур, немного утомившийся от потока информации:

— Дальше что?

— А то, что в скором времени мы Левшова со всей его семейной мафией прижмем чуток по линии законности и правопорядка. Ему, как бригадиру, очень обидно станет, вот мы и подскажем, как выпутаться.

— Вы имеете в виду икону?

— Да, конечно.

— Ну, что же… Бог нам всем в помощь! — Тимур отвернулся к окну старой «волги» и непроизвольно потер страшный шрам на лице.

 

Глава 1

«Вагонные споры — последнее дело, когда больше нечего пить. Тудуду-тубиду-туди…»

Истинные меломаны меня поймут. Последняя часть цитаты — это задушевный инструментальный проигрыш, извлеченный некогда из отечественной электрогитары «Аэлита» Андреем Макаревичем, легендой российского рока.

Ни текст, ни музыка с тех пор нисколько не устарели.

И ныне, и присно и во веки веков любой российский мужичок, командированный куда-то по службе или отправившийся в заслуженный отпуск, едва ступив ногой на шаткую площадку вагонного тамбура, сразу же задумывается: а не хлопнуть ли по такому случаю рюмашку-другую?

Дальше — больше. Выпили, закусили… но вот уже внимание переключается на случайных попутчиц и единственное, что не позволяет обычно дорожным романам стремительно достигать кульминации — так это теснота и многолюдность, характерные для наших поездов.

Отечественные плацкартные вагоны, как, впрочем, и пригородные электрички вообще плохо приспособлены для интима. В связи с чем, скучающим пассажирам приходится ограничивать себя задушевными разговорами под водочку, под коньячок или даже под темный от соды, плохо пахнущий чай.

Трое временных обитателей хвостового вагона поезда дальнего следования, на борту которого красовалась эмалированная табличка «Санкт-Петербург-Кременчуг», от среднестатистических российских мужичков ничем не отличались и поначалу вели себя соответственно: глотали водку, спорили, горланили и громко хохотали по поводу и без повода.

Однако, на вторые сутки пути народ несколько притомился, и теплая южную ночь застала большинство пассажиров мирно дремлющими на занятых согласно железнодорожным билетам местах. Вместе с остальными затихли на полках бандит средней руки Тимур Курьев, товарищ Сергей Иванович Круг и Александр Губченко, известный также под кличкой Шурэн.

Окруженная со всех сторон звездами-малявками полная, медная луна бесцеремонно заглядывала через окно вагона. Сквозь прорехи в придорожных кустах мелькали подслеповатыми окнами крытые соломой украинские хаты, а на полузабытых Богом разъездах состав прощупывали острыми лучами фонарей какие-то люди в комбинезонах.

Уже далеко заполночь поезд сбавил ход, качнулся из стороны в сторону и проскочил очередную стрелку. Заскулили протяжно тормоза, после чего вагон, преодолев по инерции несколько десятков метров, замер напротив небольшого, но симпатичного здания вокзала. С улицы послышались голоса, ласкающие слух немногих проснувшихся россиян свежей мягкостью певучего украинского языка.

Курьев оторвал голову от влажной подушки:

— Какая станция?

— Вроде, Ромодан, — отозвался Сергей Иванович. — Еще часа три — и все. Приехали.

— А сейчас сколько?

— Начало третьего. Пятнадцать минут.

— Ох, твою мать! — Заворочался Курьев. — Тянемся по этой чертовой железке, как последнее дерьмо. Вонища вокруг, теснота…

Тимур приподнялся на локтях и вдруг обнаружил какого-то гражданина, примостившегося на краю его постели.

— А ну, пошел вон, петлюровец!

Гражданин от пинка рухнул на пол вагона, но тут же вскочил, как ужаленный, и заголосил:

— Чего ты пхаешь-то? Чего пхаешь?

— Мое место! — Рявкнул Курьев в ответ. — Какого хрена расселся?

— А чего такого-то? Где мне ещё сидеть-то? Все у вас тута занято, а мне домой, до Семеновки, пилить и пилить…

— Ты без билета, что ли?

— Проводник пустил… все так делают.

— Ладно, — смилостивился Тимур. — Садись уж. Только мог бы и разрешения спросить!

— Так я будить не хотел, — виновато признался попутчик. — Вы же спали.

— Это что, называется сном? — Курьев сел на постели и пальцем махнул вдоль вагона:

— Вон тот мудак наверху бздит всю дорогу! Черт его знает, чего налопался? Бабуля рядом рейтузы свои развесила, мне под самый нос. Ни выпить, ни пожрать — тошнить тянет!

— Потерпи маленько, — отозвался со своего места Круг. — В Кременчуге оттянешься.

— Номер приличный, с отдельным душем. Ветчинка, салатики… курорт! Передохнешь недельку. Или, может, поболее.

— А как же Циркач?

— Не гони. Успеется. Мы его пока сами пощупаем. — Сергей Иванович усмехнулся:

— Циркач твой, наверное, сейчас тоже не спит. Закатился с дружками в какой-нибудь кабачок, вроде «Ночной гавани» или «Молодежного», гуляет, касатик, по полной программе… Сдачу у официанток не берет никогда — фасон держит.

— Ладно. Недолго ему осталось, — скрипнул зубами Тимур.

— Надеюсь. Но пока придется подождать.

— Вы начальство. Вам виднее, — Курьев прикрыл веки и опять попытался заснуть.

«Украина, Ромодан какой-то, — думалось ему сквозь тяжелую, липкую полудрему. — А дальше что? Кременчуг? Светловодск этот засраный? И Витек с тесаком наготове? В прошлый раз меня не дорезал, так теперь… несет же нелегкая!»

Тимуру припомнилось все, что говорил про городок на берегу Днепра господин Губченко по прозвищу Шурэн. Панельные многоэтажки только в центре построены, а на окраине, у подножья холмов — несколько улочек частного сектора. Правда, есть ещё пляж общественный, и довольно известная зона отдыха возле реки: несколько туристических баз, рестораны, пристань. Вверх по течению плотина со шлюзом, а остальное все — глухомань деревенская.

— Слышь, Шурэн? — Окликнул спутника Курьев. — Спишь, нет?

— Сплю, — ответил Губченко.

— А как там у вас с экологией? Чернобыль не слишком надымил?

— Тебе-то что?

— Да не очень-то хочется изотопы ловить.

— Насчет изотопов не знаю. А так, вроде, чисто все.

— Нет у нас радиации, — подал голос Сергей Иванович. — Но поганого, может, нюхнешь.

— Чего это? — Удивился Тимур.

— В середине июля море наше зацветает. Рыба задыхается, всплывает кверху брюхом, а волны её на берег выбрасывают. Вонища в городе тогда стоит жуть!

— Это точно, — подтвердил Шурэн. — Но местные привыкли. Не замечают.

— И что же теперь? — Возмутился Тимур. — Респиратор покупать? Нет, мы так не договаривались…

— Можешь не покупать, — пожал в темноте плечами Шурэн, — но до середины августа дерьмом этим дышать придется. А в двадцатых числах ураган долбанет, денька три побушует, побесится, посверкает… Смоет ливнем всю нечисть — и снова благодать!

— Ну, брат, ты прямо, как прогноз погоды…

— В каком смысле?

— Врешь так же красиво!

— Он правду говорит, — вмешался со своей полки Сергей Иванович. — В наших краях ураганы в конце лета — практически, по расписанию. Да какие ураганы! Градом лупят так, что стекла в домах вылетают напрочь. Зато, после этого жара спадает, и зелени вонючей в море, как не бывало. Дышать приятно…

— Посмотрим, — оставил за собой последнее слово Тимур и перевернувшись на другой бок, опять попробовал заснуть…

Багровое солнце неуклюже сползало за море, а за ним текла по небу откуда-то с востока иссиня-черная туча. Изредка и пока ещё не опасно в глубине её посверкивали молнии. Ветер стих, и малахитовая поверхность моря была неподвижна: ни белого пенного пятнышка, ни намека на рябь…

Вдоль песчаного берега, возле самой кромки воды, шла величественной походкой златовласая обнаженная девушка. Время от времени, она протягивала ладони в сторону моря, приподнималась на носки, запрокидывала лицо — и казалось, девушка разговаривает со стихией на неслышном и непонятном постороннему языке.

Однако море молчало, и девушка двигалась дальше и дальше, вновь останавливаясь, и вновь умоляя его о чем-то. Неожиданно, она обернулась и поманила Курьева за собой.

Тимур поднялся и пошел следом. Он не отдавал себе отчета, почему и зачем это делает, но отказать девушке не было ни сил, ни желания — даже тогда, когда девушка вдруг шагнула в воду и направилась на глубину. Курьев шел следом, и остановился только после того, как это сделала таинственная красавица.

— Узнаешь это место? — Голос девушки ласкал слух. — Бывал раньше здесь?

— Не помню, — вода поднялась Тимуру почти до груди.

— А ты приглядись. На себя посмотри… Может, вспомнишь?

Курьев медленно опустил голову и увидел свое отражение в мутной, зеленоватой воде: шрам уродливый на щеке, обвислые, лоснящиеся после жирной трапезы усы, хмельной взгляд…

— Что ещё за рожа? Откуда этот меч в руке, откуда пламя костров за спиной?

Совсем рядом послышалось конское ржание.

Куря обернулся и увидел, что небольшой отряд всадников спешивается возле его шатра. Он подошел чуть поближе, и заметившие повелителя воины в кожаных шлемах пали ниц.

— Прости, великий хан! Мы не догнали болгар, — не отрывая лица от земли доложил старший. — Они успели уйти, воевода Левшов увел всех из Табурища.

Тимур отпрянул. От увиденного душу его обдало жутким холодом, а по телу противной, мелкой дрожью прокатился животный страх. Курьеву захотелось стать маленьким и незаметным, как полевая мышь, чтобы нырнуть к себе в норку, спрятаться, затаиться….

— Что происходит? Где поезд? Где эти чертовы спутники?

Тимур вновь посмотрел на воду, надеясь увидеть себя прежнего. Однако, на этот раз отражения не оказалось вовсе. Вместо лица темнел только размытый, темный силуэт, который внезапно стал расти, увеличиваться — и в конце концов слился с огненным шаром, в который превратилась девушка. Небо над головой Тимура вспыхнуло молниями, ударил раскатистый гром, отражение на воде заискрилось, задергалось, и узнал в нем Курьев уже не себя самого, а Виктора.

Циркач смотрел Тимура в упор, шевелил губами, тыкал пальцем куда-то, и глаза у него были не человеческие, а лисьи — расчетливые, холодные глаза оборотня.

Страшный, невесть откуда взявшийся шрам алел на щеке у Виктора.

— Чего тебе надо? Что ты от меня хочешь?

— Ничего.

Отвечал не Циркач. Его лицо и тело растворились в воде, и лишь глаза…

— Убирайся! — Продолжал орать Курьев. — Убирайся в свою преисподнюю! Оставь мою душу в покое!

— Глупец, — Огненный лис расплескал вокруг себя искры и вновь превратился в златовласую девушку. — Глупец… У вас с Виктором душа одна была. На двоих. И принадлежит она теперь — мне…

— Врешь! Врешь, сука…

Не помня себя от ужаса, Тимур начал бить по воде кулаками. Бил долго, исступленно, пока вконец не обессилел — но даже после этого продолжал бить. Внезапно, море вокруг него ожило и, предательски оголив свое дно, отступило, отхлынуло к самому горизонту.

Живописное зрелище увидел перед собой Тимур Курьев.

Повсюду зеленовато-коричневым влажным ковром простирались водоросли. Кое-где возвышались покрытые илом, полусгнившие остовы затонувших некогда кораблей и судов. Беспомощно и жалко раздувала жабры морская живность, не успевшая отступить вместе с волнами.

Внушительных размеров пятнистый, с выпученными глазами, рак, быстро перебирая конечностями, завертелся на месте, ударом хвоста сгреб под себя несколько раковин — и угрожающе поднял вверх массивные клешни.

— Испугался? — Презрительно сплюнул под ноги Тимур. — Что, страшно стало?

Не выпуская из виду противника, он присел и нащупал рукой под ногами увесистый, гладкий камень:

— Правильно испугался, тварь…

…Вонючий плацкартный вагон переполошился не на шутку.

Курьева успокаивали все по очереди. Сначала это пробовали сделать Сергей Иванович с Шурэном, потом к ним подключилась дородная, многоопытная тетка-проводница, потом — ещё несколько добровольцев из числа разбуженных посреди ночи пассажиров.

— Где она? — Бился в истерике Тимур. — Где эта гадина? Где?

— Успокойся ты! Успокойся…

— Что это с ним? Что случилось?

— Да перебрал немного… бывает! Лежи, тихо… вот так. Молодец!

— Ой, да что же это? Он же пакет мой сейчас кинет!

— Пакетик отдайте, гражданин… Заберите у него чужие вещи, слышите?

— Сейчас, одну минуточку…

Обошлось без транспортной милиции и составления протокола, хотя кое-кто поначалу высказывался именно за такой вариант. Но потом, постепенно, народ успокоился — и обошлось. В конце концов, ну, действительно, что возьмешь с мужика, перепившего по дороге? Наши люди вообще на удивление терпимы и отходчивы по отношению к пьяницам.

А вскоре, все той же теплой южной ночью, поезд прибыл на железнодорожную станцию Кременчуг, где навсегда распрощался и с Тимуром Курьевым и его спутниками.

… Сергей Иванович не ошибался. Приблизительно в те же минуты, когда пассажиры из Санкт-Петербурга покидали вагон, в светловодском баре «Ночная гавань» Виктор Рогов-Левшов воплощал в реальность свои немудреные представления о красивой жизни.

Несколько автомобилей, принадлежащих финансовым воротилам районного масштаба и соответствующей «братве», были припаркованы прямо перед входом в бар. В этом выражался своеобразный местный шик — неписаные правила светловодского этикета предписывали «серьезным людям» ставить машины как можно ближе к выходу, чтобы мимо них с трудом мог протиснуться посетитель.

«БМВ» Циркача занимала вполне подобающее место среди остального автотранспорта, а сам Виктор был уже давно, изрядно пьян, и вел себя соответственно: то вскакивал вдруг со своего места, выписывая под музыку замысловатые коленца, то посреди очередного танца возвращался за столик, чтобы рассказать очередной «бородатый» анекдот.

Рядом с ним, уткнувшись в тарелку, сидел Андрей Мальченко по прозвищу Палец. Не обращая внимания на окружающую суматоху, он сосредоточенно жевал, жевал, жевал… в то время, как третий член компании, Данила Московский, вместо закуски предпочитал вдыхать едкий дым ростовской «Примы».

При этом, он то и дело с презрением поглядывал на обкурившуюся травки молодежь из «команды» Шурэна, которая расположилась в противоположном углу бара, за спиной у Виктора. По соседству с ними, под тусклыми лучами дешевого бра, полулежал в мягком кресле местный преступный «авторитет» по кличке Чук.

Славился этот Чук истеричностью, злобным характером, да количеством отбытых сроков за кражи, наркотики и хулиганство. Две юные девицы легчайшего поведения поочередно висли на его шее, без причин хохотали и пили коктейль из ликера, разбавленного пепси-колой. Стоит отметить, что одна из этих малолеток была дочерью заместителя начальника городской милиции.

В прокуренном до синевы воздухе «Ночной гавани» звучали обрывки разговоров:

— Беру я этого козла, и… а-джа! Об стену башкой, понял?

— А сколько он Еврачке задолжал?

— Не он ей, а она ему.

— Так почему его-то — башкой?

— Чтоб назад не просил! Мы ведь это, типа, её «крыша».

— Тогда конечно… братва, может, ещё «дунем»?

— А есть у кого? Осталось?

— У Гарпуши всегда есть. Эй, братан, подогреешь по-кентовски?

Гарпуша, низкорослый, рыжеватый живчик из шурэновских, самодовольно усмехнувшись, выбросил на грязный стол пакет, свернутый из газеты и перетянутый желтой резинкой:

— Пользуйтесь, я сегодня добрый.

— Пижон! — Подначил его кто-то. — Довыпендриваешься когда-нибудь со своими приметными резинками. Хапнут тебя менты за задницу — и привет!

— Между прочим, могу и обратно забрать…

Но чужие руки уже тянутся к пакету, разворачивают бумагу — и вот по залу поплыл душистый дымок, глаза приятелей засветились, и все вокруг стало чище, прозрачнее и веселее. Дочка милицейского начальника с непривычки закашлялась, хлебнула ещё пепси-колы, закашлялась вновь, затянулась, придерживая в легких дым, шумно выдохнула…

— Давай «запаровозим»? — предложила ей подруга постарше.

— Давай…

— Слышишь, Чук, — окликнул Данила. — Ты, говорят, охотился сегодня?

— Сейчас принесут, — кивнул тот в ответ и повернулся к официантке:

— Ну, что у тебя там, Лорка?

— Уже подаю! Все готово.

Музыка стихла, как по команде. Двери, ведущие в кухню, раскрылись, и под восхищенный гомон посетителей официантка Лора вынесла в зал огромное блюдо жареной гусятины.

— Откуда? — удивился Палец, срочно отодвигая в сторону свою тарелку с недоеденным гарниром.

— Чук с утра добыл, — пояснил Данила и подмигнул Виктору. Он уже успел рассказать приятелю, что его знакомый, криминальный «авторитет», вовсе не бродит с ружьем по лесам и полям, добывая пернатую дичь, а предпочитает домашнюю птицу, оставленную без присмотра жителями близлежащих сел. При этом, в качестве подручных средств для своей «тихой охоты», он обычно использует палку потяжелее и пару холщовых мешков.

— Угощайтесь, господа! — Сделал широкий жест уголовник по прозвищу Чук.

— Лорочка, водки всем! — Не остался в долгу Виктор. — Я плачу… так сказать, от нашего стола — вашему столу!

— Вот дает Циркач!

— Молодец, — одобрила публика. — Конкретный мужчина!

… После того, как тарелки опустели и собравшиеся утерли жир и без того не слишком свежими скатертями, в баре вновь загрохотала музыка.

Народ потрезвее повскакивал из-за столиков и с новыми силами пустился в пляс. Кто-то сразу же спьяну не устоял на ногах и завалился под стойку, кто-то кого-то нечаянно задел, кому-то в ответ по ошибке заехали в ухо…

— Сейчас драться начнут, — шепнула на ухо бармену молоденькая, только что принятая на работу официантка. — Может, ментов надо вызвать?

— Не стоит. Сами разберутся. Здесь все свои.

— А этот? — Кивнула официантка в сторону Виктора. — Вроде, не наш, не светловодский.

— Наш, — устало прищурился бармен. — Люди говорят, он здесь раньше жил. Потом болтался где-то, а теперь обратно приехал…

— Ага… Вон, ему уже как звезданули!

Действительно, Виктор схватился за щеку и повалился на стол. Бармен осторожно тронул за плече Пальца, скачущего под музыку возле стойки, и показал — смотри, мол, непорядок с дружком.

— Витек, чего это? — Подскочил Палец к Виктору. — Кто тебя?

— Нет, все нормально… Зуб, наверное. Сейчас пройдет.

Потерев ладонью щеку, Левшов обернулся к приятелю:

— Зуб, кажется, прихватило…

— Ни фига себе — зуб! — Усомнился приятель. — Ага, как же — зуб! Да это тебе, факт, кто-то по роже съездил!

— Дай зеркало, — повернулся Виктор к сидящей неподалеку малознакомой девице.

Та протянула ему свою пудреницу.

— Может, я на улицу выходил… и зацепился? За ветку какую-нибудь? Виктор Левшов удивленно пожал плечами, разглядывая широкую алую полосу поперек щеки. — Смешно.

— Чего смешного-то? — Не понял Палец.

— Ирония судьбы. Я точно такой же шрам одному деловому на память оставил.

— Давно это было?

— Не важно. Ерунда. Скорее всего, просто аллергия на водку. Случалось уже…

— От водки запросто может быть! — Согласился Палец. — Водка дрянь у нас. Ты бы пил её меньше? А если кайфа не добираешь, то лучше «травку» кури.

— Нет уж, — отмахнулся Виктор. — Курите сами! Я и на зоне-то не баловался, а здесь и подавно не буду.

— Не пойму я тебя, Циркач, — вздохнул приятель. — Сам говоришь, что «траву» надо выращивать и собирать. А зачем? Чтобы потом продать, накупить много водки — и в конце концов от аллергии сдохнуть? Не понимаю.

— Чего же непонятного… — вяло ответил Левшов. — За деньги не только водку можно купить. И славу можно купить. И уважение… Хочешь, Палец, чтобы тебя все зауважали?

— Хочу.

— То-то и оно… Вон, хотя бы этот Чук блатной. Знает ведь, что с этой девочкой ментовской по лезвию бритвы ходит, что через неё все его шалости «мусорам» известны — а остановиться не может. Ну, не может! Тщеславие… Кто ещё в городе похвастать может, что дочку чуть ли не самого главного мента трахает? Никто. Или вот, Гарпуша. Ублюдок ведь! Но собой доволен, сумел отличиться — подогрел братву… Ведь ни у кого сейчас «травки» нет! А у него есть. И все об этом знают. И все к нему: тю-тю-тю, сю-сю-сю… ах, как мы тебя уважаем все! Ах, как мы тебя любим! Ему это — бальзам на душу. Даже фирменные резинки завел: знайте, дескать — моя отрава! Я благодетель.

— Он, кстати, тоже под Шурэном, — напомнил Палец. — И не только «травкой» своей промышляет. Говорят, Шурэн решил антиквариатом заняться. Взял под себя фирму «Мирина», которая у нас в районе старинное барахло скупает, и Гарпуша постоянно ошивается, вроде как, от него.

— Присматривает, чтобы не крысятничали барыги?

— Не только. Допустим, находит эта фирма какого-нибудь клиента с дорогой вещицей.

— Цену ему, конечно, предлагают смешную. Клиент отказывается продавать. Вот тогда и подкатывает к нему Гарпуша со своими отморозками. И они уже всякими способами обламывают человека, чтобы посговорчивее стал. Говорят, в это дело и милицейская «крыша» подвязана.

— Интерсная тема… Надо будет с Шурэном потом покалякать. Может даже, вместе чего — нибудь замутим. А пока надо с «травкой» начинать. Деньги зарабатывать.

— Деньги? Это хорошо, это я согласен, — вмешался в разговор подошедший за столик Данила. — Кстати, Шурэн просил, если мы за реку соберемся, остров Змеиный заодно проверить. У него там большой плантарь конопли, и человечек какой-то за хозяйством присматривает.

— Что за человечек?

— Не знаю. Вроде, местного дикаря. Один живет круглый год, огородик возделывает, рыбку ловит… Лодка у него есть. На веслах.

— Раньше даже лошадь была, — добавил Палец. — Недавно подохла от старости, мне Папич рассказывал.

— А живет он где? В шалаше каком-нибудь?

— В казарме.

— Где? — Поднял брови Левшов.

— До того, как плотину построили, там воинская часть стояла. Ну, кое-что осталось.

— А на чем туда добираются?

— На катере. У Чука есть… — Данила обернулся и крикнул, перекрывая музыку:

— Слышь, братан! Катер дашь?

— Не-а, — отозвался тот, но спросил:

— А на кой он вам?

— Порыбачить хотим.

— Все равно не дам.

— Чего жмешься-то, как не родной?

— Мотор барахлит. Помпу надо менять.

— Вот, чтоб его… — выругался вполголоса Палец и вспомнил:

— Эй, Гарпуша, постой-ка! Твой-то «прогресс» на ходу?

— На ходу, — кивнул очутившийся рядом со столиком Гарпуша. Был он уже изрядно пьян и на удивление дружелюбен.

— Дашь порыбачить?

— Без вопросов!

— Отлично, кореш! Вот это, я понимаю…

— Так, все. Решили. Послезавтра прокатимся.

 

Глава 2

Робко выглянуло из-за холмов свежее, чистое утро. Низкорослые домики бывшего села Табурище, а ныне — одноименного района города Светловодска, по большей части ещё дремали, утопая в густых вишневых садах. Вот, скользнул мягкий солнечный лучик по черепице, вяло перекликнулись между собой хозяйские петухи, а по улице Богдана Хмельницкого, вихляясь из стороны в сторону, прогромыхал автобус. Первый, самый ранний…

Автобус притормозил на перекрестке — подобрал рабочих, — и тронулся дальше. Пропустив его, какой-то сгорбленный старичок перегнал через проезжую часть корову:

— Пошла. Лысуха! Пошла, тудыть твою мать!

На старичке была простенькая, с погончиками, армейская рубаха, кургузый жилет с разводами от пота и брыль — соломенная шляпа, большая редкость даже в здешних краях.

Дом Левшовых стоял на самом краю Табурищенского района, на выезде из города. Шесть соток приусадебного участка, фруктовый садик, огород… Ветхие хозяйственные постройки, замастыренные, как говорится, из того, что под руку попало. Прямо за сараем вырыта небольшая канава, считающаяся прудом для водоплавающей птицы.

Собственно, водоплавающей птицы у Левшовых в хозяйстве не имеется, и потому на пруду её не видно. Зато куры есть. И коза — белая, безрогая и бестолковая, которая только и норовит залезть в огород или переломать соседскую кукурузу.

Козу купила на базаре мать Виктора. Купила случайно — захотелось вдруг ей, женщине сугубо городской, с какой-нибудь живностью повозиться. Чтобы, в конце концов, была поблизости хоть одна живая душа, а то сына единственного днем с огнем не сыскать: дама появляется редко, все в делах, все в каких-то заботах…

— Ты бы хоть к дяде Никону заехал, сынок. Нашел бы время?

— А что такое? — Туповато переспросил Виктор.

— Все же, родня… Я вон, жену его, Ольгу Ивановну на прошлой неделе в центре видела.

Приглашала она за белым наливом, у них в этом году урожай большой.

— Ладно, — Отмахнулся Виктор и побрел в дом. — На днях заеду.

— Да уж, тебя дождешься, — вздохнула мать. — Ох, Витенька, не узнаю я тебя! Что с тобой происходит? Не был ты раньше таким…

— Каким? — Выглянул из-за двери Виктор.

— Колючим, безответственным… эгоистичным! — Высказала сыну давным-давно уже наболевшее мать. — Водку пить начал. Пьяный за руль садишься…

— А раньше что — лучше был? Когда крутился торгашом, охранником, прислугой? Или когда на «москвиче» мотался вонючим, вечно грязным извозчиком?

— Ты и теперь не чище.

— Согласен, — пожал плечами Виктор. — Сейчас пойду, умоюсь. Уж больно ночка тяжелая выдалась.

Левшов подошел к колонке, брызнул себе в лицо пару раз холодной водой, прополоскал горло. Затем приблизился к опечаленной матери и обнял её за плечи:

— Ну, извини меня, мама… извини, что наорал тут. Несет меня. Нервы в последнее время стали ни к черту!

— Боюсь я за тебя, сынок, — покачала головой мать. — Боюсь. Чувствую недоброе. Еще с тех самых пор, как ты из Петербурга уехал. Не собрался, как следует, никаких вещей не взял. Будто второпях, будто бежал от кого-то! Квартиру, машину — на кого оставил? Здесь новую купил… Дорогая, все говорят! Откуда деньги, сынок?

— Заработал, мам. Заработал, — пришлось в очередной раз соврать Виктору. — А квартира — так с ней все в порядке, за коммунальные я заплатил. В конце лета поедешь, проверишь.

— А ты?

— И я поеду, — заверил Виктор маму. — Вместе поедем. Вот ещё денег заработаю немного, и поедем.

Мать укоризненно покачала головой и напомнила:

— Ты к дяде Никону-то все-таки загляни, обещалкин. Он о тебе давно спрашивал, оговорить хочет, пообщаться.

— Сказал же — заеду, — беспечно кивнул Виктор, и вновь поплелся в дом. Сегодня же вечером, а может, завтра утром. Или вечером… сейчас спать охота.

— Наверное, самое полезное, что может сделать для себя человек — это хорошенько выспаться. Кто-то из великих даже изрек однажды: «Сидеть лучше, чем стоять, лежать лучше, чем сидеть, спать лучше, чем бодрствовать… а лучше всего вообще не жить».

Виктор Левшов с этим был совершенно не согласен. И потому, хоть и проспал он, буквально, целый день, но исключительно для того, чтобы вечером снова быть в форме.

Когда Виктор проснулся, стрелки часов уже потеряли потенцию, и безвольно поникли примерно на половине шестого. Он вылез из-под простыни, вышел во двор, от души потянулся — и принялся за хозяйские хлопоты. Закрыл теплицу, напоил козу, убрал из-под ног разбросанный за день садовый инструмент.

Мать ушла в дом, и Виктор услышал, как она включила телевизор. Значит, во двор теперь вряд ли выйдет… Можно было заняться своими собственными делами.

Прежде всего требовалось освободить багажник автомашины.

Минувшей ночью Виктор, в перерыве между прочими шумными мероприятиями, незаметно и без огласки посетил саперную часть на так называемой Лысой горе, в которой «добивали» последние деньки срочной службы несколько его приятелей.

Часть была кадрированной, то есть неполной, и представляла собой несколько гектаров складов и хранилищ всяческого армейского имущества. Все это богатство охранялось ротой полуголодных солдатиков, находившихся под началом майора с метким прозвищем Самогон и нескольких прапорщиков, хозяйственных и трудолюбивых, как муравьи.

Как правило, служба солдат и прапорщиков этой войсковой части сводилась к починке ржавой майорской «волги» или к достройке под неё гаража. При этом, охраняемый объект оставался практически без присмотра, и только небольшая часть личного состава роты сторожила емкости с горючим и «личный бункер» майора — врытое в холм противорадиационное укрытие, приспособленное под склад всего, что в современных рыночных условиях представляло хоть какую-нибудь ценность.

С некоторых пор, Виктор начал поставлять служивым людям водку, получая взамен кое-какие полезные мелочи из казенных запасов. Сегодня, например, он привез домой два потрепанных карабина, пачку патронов и несколько тротиловых шашек с электродетонаторами. Так что, теперь предстояло выбрать подходящее место, чтобы оборудовать тайник.

… После того, как честно полученное «по бартеру» имущество было качественно упаковано в целлофан и определено в соответствующую яму, Виктор пометил место сломанной веточкой, вымыл машину и заглянул в дом.

Очередной бразильский сериал только что завершился, и вслед за слащавой мелодией телевидение вышвырнуло в народ очередную порцию рекламных роликов. Среди прочих звезд отечественной и зарубежной эстрады в одном из сюжетов мелькнул вдруг почти позабытый Маликов.

— Дошел, и этот тоже, — не удержался Виктор. — Вонючий шампунь рекламирует!

— Ну, что же, зато… — вступилась за певца мать, — смотри, какие у него волосы.

— При чем тут волосы? Кобзон — тот вообще лысый, но парики-то не рекламирует!

— Ну, Иосиф Кобзон… — покачала головой мать и предположила:

— Да у него, может, и так денег куры не клюют? Он, говорят, с мафией связан…

— Ерунда. Треп дешевый! Просто, завидуют ему многие… — Виктор тряхнул головой.

— Ладно, мам. Я поехал к дяде Никону и к тете Оле. Как обещал. А потом по делам. Буду поздно.

— Ты хотел сказать: рано?

— Нет-нет! Сегодня ночевать собираюсь дома.

— Что-то не верится…

В этот момент с улицы послышалось тарахтенье маломощного бензинового двигателя.

— Ну-ка, мама, я сейчас… — Виктор вышел наружу, чтобы посмотреть, кто подъехал, и от удивления даже присвистнул.

Возле ворот, оседлав миниатюрный мопед «Верховина» и отсвечивая в темноте огоньком сигареты, его поджидал приятель Данила Московский, крупный мужчина явно не подросткового возраста.

— Ничего себе! Вот это банда у меня… Крути педали, пока не дали? Что с тобой, дружок, неужели молодость вспомнил?

— А что мне до тебя, три километра трусцой бежать? — Огрызнулся Данила.

— Что случилось?

— Палец из «Аквариума» позвонил. У них там заморочка. «Самбисты» выпендриваются, платить не хотят по счету.

— Почему?

— Раз, говорят, Муля — бармен, то, значит, барыга. А барыг они кидают. По понятиям.

— На много нажрали?

— Не знаю. На месте разберемся. Палец сказал, что их там человек шесть-семь.

— Ну, вот. Началось, — вздохнул Виктор.

— Так мы едем? Или нет? — Нетерпеливо заерзал на сиденье Данила.

— А куда деваться… Только сначала к дядьке моему заскочим, по пути. А уж прямо оттуда — в бар.

— Успеем?

— Ничего, подождут самбисты. Не разбегутся.

Данила дернул педали мопеда, мотор заурчал:

— Стволы захвати. Может, особо ретивых придется пугнуть.

— Ох, не люблю… — Виктор поморщился. — Пижонство это все. Палка о двух концах!

— Припугнуть-то — припугнем, но ведь и стволы засветим. Завтра же менты прибегут с расспросами, да и вообще… Если достал оружие — стреляй! И нечего тут.

— А что ты тогда предлагаешь? — Вытаращил глаза Данила. — Драться с ними, что ли?

— Тоже верно, конечно. Семеро, да ещё поддатых — не проблема, но завтра они на весь Светловодск кипеж поднимут. Соберут своих по городу и опять вернутся, чтобы Мулин бар на уши ставить. Мы тоже подтянем шурэновских…

— Ну, вот и сравняем силы! Запросто.

— Да, но тут-то и начнется базар-вокзал, жевалово по понятиям. Кто прав, кто виноват…

— Конечно, они не правы! В нашем кабаке не рассчитались, вот и получили.

— То-то и оно, что получили! А раз получили, значит — уже ответили. Вот и выйдет, что при полном моральном удовлетворении о финансовом нам с Мулей придется забыть. После мордобоя о деньгах уже не базарят.

— Почему?

— Иначе это уже «наезд» получается. А с «наездом» на этих ребят нас здесь не поймут.

— Вот и надо с собой стволы взять! — Обрадовался Данила. — «Самбисты» обосрутся, деньги выложат — и морды им бить не придется, верно? Все целы, все невредимы.

— Ну, что же, рискнем, — вздохнул Виктор. — Когда-то надо начинать…

Минут через двадцать Виктор Левшов аккуратно припарковал свою машину между двумя узловатыми грушами, напротив дома родственников.

— Здесь подожди, — попросил он Московского. — Я быстро.

Приусадебный участок семейства Логно, дяди Никона и тети Ольги, был обнесен глухим металлическим забором с массивными воротами, некогда выкрашенными в зеленый цвет. Со временем краска поблекла, облупилась и местами покрылась ржавчиной.

Виктор подошел к высокой калитке, привстал на фундамент и, перегнувшись, дернул щеколду. Калитка со скрипом подалась, после чего он вошел во двор.

Под ноги Виктору сразу же кинулся куцехвостый, непонятной породы и масти барбос. Еще мгновение — и он вцепился бы гостю в икру, но гремучая, узловатая цепь натянулась, отбросив животное назад. Барбос перевернулся через спину и хрипло залаял.

— Чего гавкаешь, Билька? Умолкни! — Из летней кухни удивленно высунулся хозяин.

— Это я, дядя Никон.

— Вот это гость дорогой! — Логно с распростертыми объятьями двинулся навстречу Виктору. — Ну, здравствуй! Здравствуй, племяш! Дай-ка взгляну на тебя… возмужал! Последний раз когда виделись, хлипкий был парубок. А нынче-то уже — дядька, и на отца своего похож.

— Здравствуй, дядя Никон, — ответил Виктор, деликатно высвобождаясь из объятий родственника. — Вот, значит, заехал… а тетя Оля где?

— В хате, где же ей ещё быть! Ты проходи. Сейчас ужинать будем.

— Да я…

— Проходи, проходи! — Подтолкнул племянника хозяин. — Оля! Ольга, вражья душа!

— Что такое? — Рассерженно отозвалась Ольга Ивановна откуда-то из дальних комнат.

— Гость пожаловал!

— И кто ж такой?

— Выходи и глянь.

Ольга Ивановна появилась из-за дверей и всплеснула руками:

— Ой, Боже ж мой! Это ж Витька!

На стол она собрала быстро. Задымились в большой эмалированной миске вареники, жарко пахнуло борщом, и как Адмиралтейский шпиль взметнулась над центорм стола полуторолитровая бутыль украинской горилки.

— Ну, племяш дорогой, с приездом! — Провозгласил первый тост Никон Логно и все-таки не удержался:

— Шалапут… уже сколько здесь — а к нам ни разу не заглянул!

— Да все как-то…

— Ладно уж. Пей давай, да закусывай.

— За рулем я, — виновато повел плечами Виктор. — Не желательно бы…

— Ну и что? Плюнь ты на ментов… Они же все вон, возле меня живут. И на этой, и на соседней улицах. Это же тебе не Питер, у нас городишко маленький. Село, одним словом. Отбрешемся, если что!

— Да на гаишников-то плевать. А вот мать обижается.

— Пускай, — настаивал Логно. — Пускай обижается! На то она и мать.

Словом, Виктор перестал сопротивляться — и выпил. Потом они с хозяином повторили, потом налили еще…

— Ну, что там у вас в России нового? — Поинтересовался дядя Никон. — Как живется?

— По разному. Кому-то худо, кому-то хорошо…

— А у нас — туши свет! Власти народ совсем до ручки довели. Заводы стоят, все разворовали. Шахты рушатся. Пенсии такие, что сказать неприлично. Работы нет, ни за газ, ни за электричество не заплатить, представляешь? В долгах сидим по уши. И глубже бы сели, да некуда: случись что, похоронить не на что будет. Я вот тетке твоей, Виктор, так и сказал: не смей, говорю, раньше меня загибаться!

— Тю-ю, Никон! — Вмешалась супруга хозяина, Ольга Ивановна. — Несешь невесть что, типун тебе на язык…

— Ишь, закудахтала!

Комнатка, в которой они расположились, была небольшой, но казалась намного светлей и просторней из-за выбеленного до снежной голубизны потолка. Саманные стены дышали обычной для этих мест сыростью: глина есть глита, что с ней ни делай, как её ни суши, хоть десяток слоев изоляции между стеной и фундаментом прокладывай — все равно воду тянет в себя, как губка. Отсюда и запах плесени, неистребимо преследующий жителей Светловодска всю жизнь, от рождения до могилы, а оттого надоевший. Но для приезжего, для городского, запах этот — лечебный, ласкающий душу. Чувствуется в нем вековая мудрость и покой природы, сила настоящей, живой земли. Это тебе не какая-нибудь асфальто-бетонная, ограниченная кривым бордюром скоростная магистраль…

— Как «Победа» твоя, дядя Никон? Бегает еще?

— А что ей сделается, ласточке? Тридцать лет, а все, как новенькая!

— Ой, да что ты болтаешь! — Махнула рукой тетя Оля. — Драндулет старый, а не машина: то колесо отвалится, то глушитель…

Хозяйка собрала со стола и пожаловалась гостю:

— Да и дед мой в водители уже не годится совсем. Старый стал, за рулем засыпает.

— Ну, что ты городишь, бабка? Чего мелешь-то? — Взвился дядя Никон. — Я почти полвека шоферю, а ты меня перед племянником…

— Извиняюсь, — прервал начинающуюся перебранку Виктор. — Пора мне. Друзья сегодня дожидаются. Дела, в общем.

— Вот тебе и раз! — Огорчилась Ольга Ивановна. — Трошки пробыл — и тикать? Хоть яблок набери.

— Заеду еще. На неделе. Тогда и наберу.

— Ну, хоть погляди, какой мы ремонт заделали. А то ведь и похвастаться некому.

— С удовольствием! — Чтобы не расстраивать хозяев ещё больше, Виктор изобразил на лице интерес и встал со стула.

… Пять комнат и веранда — в общем-то, самый распространенный для этих краев стандарт жилого дома. Однако сама планировка оказалась не совсем удачной. Почти все комнаты — проходные, а чтобы попасть в гостиную, которую здесь называют залой, необходимо было миновать две из них, включая спальню.

— Вот это да! — Не удержался от удивленного возгласа Виктор, когда вместе с хозяевами оказался в спальне.

Все её стены были увешаны старыми, забранными в аккуратные рамочки, фотографиями. Сотни поблекших от времени взглядов устремились на Виктора, одни переполняла скорбь, другие — радость…

— Это все родня наша, — пояснил дядя Никон. — И Лозовые здесь, и Логно, и Левшовы… Крамаренки, Авдеевы, Курьевы… Все, кто был, и кто есть.

Виктор пригляделся, и к своему удивлению обнаружил самого себя. Фотография десять на тринадцать — в офицерской форме, совсем ещё молоденький лейтенант. А рядом отец — тоже в военной форме, и далее все мужчины, из поколения в поколение: дед в папахе и с трехлинейной винтовкой в руках, его братья, их дети… Большинство — либо в форме, либо при оружии.

— В вашем роду почти все вояки были, — пояснил дядя Никон. — Кто на войне погиб, кто потом уже сгинул… Но честь свою соблюдали!

Виктору сделалось немного не по себе. Он неопределенно вздохнул и направился дальше, в залу. Хозяин вошел следом, включил свет:

— Ну, и как?

— Здорово! Честное слово!

Хвалить было за что. Гостиная сияла и сверкала шикарной косметической отделкой, однако не так называемый «евроремонт» привлек внимание гостя. Его взгляд приковала к себе внушительного размера икона, занимавшая, как и положено, противоположный от входа угол. Глубокие трещины избороздили её вдоль и поперек, лик от времени потемнел, но сомнений не возникало — это был образ Пресвятой Девы Марии. Древний богомаз написал её необычно: в полный рост, обнаженную, ступающую босыми ногами по каким-то непонятным, похожим на старославянские, письменам. К тому же, палец на её левой руке украшало нечто, немного напоминающее пирамиду, обвитую двумя змеями.

— Перстень, — догадался Виктор.

— Нравится? — Старик почувствовал интерес гостя и пояснил:

— Знаменитая вещь. Древняя. Еще дед мой её сохранил. Потом бабка твоя, потом уже она мне досталась. Я ведь эту икону недавно совсем сюда прицепил. Смотрится, вроде, неплохо, но… Времена теперь пошли такие, что жить практически не на что. Думаю корову купить, хоть молоко давать будет. Как считаешь?

— Ну, я даже не знаю…

На обратном пути Виктор не утерпел:

— Дядя Никон, я просто поражаюсь, как половина Светловодска ещё умудряется коров держать. Участки тесные, соток по пять-шесть, не больше. Толковый коровник не построить, выпасов нет, покосов тоже… чем кормят-то?

— Была бы корова. А чем кормить — найдем, не беспокойся!

… Виктор распахнул дверцу автомашины и влез за руль. На пассажирском сидении Данила нервно чиркал зажигалкой — все никак не мог прикурить свою душную «приму»:

— Быстро же ты! Целый час почти… Пальца с Мулей уже, наверное, похоронили давно.

— Значит, помянем, — безмятежно парировал Виктор и повернул ключ в замке зажигания.

Мотор ласково заурчал, машина выползла на раздолбанную мостовую и покатилась в центр города. Позади осталась улица Ленина, промелькнул слева рынок. Трое знакомых гаишников приветливо махнули вслед Левшову полосатыми жезлами — Виктор кивнул в ответ и, не снижая скорости, проехал дальше.

… Диско-бар «Аквариум», в котором Муля Папич работал барменом, располагался в девятиэтажном, громоздком здании радиозаводской общаги, на самом краю так называемого Андрюшкиного яра — крупномасштабного, глубокого оврага, скатывающегося между холмов прямо в море. Как и большинство заведений подобного рода, «Аквариум» имел два выхода — парадный и так называемый черный.

Как только Виктор подогнал машину к парадному входу и вместе с Данилой Московским выбрался из нее, крайнее расписное окно бара словно взорвалось изнутри, и брызнуло на улицу сотнями мелких стеклянных осколков. Задымленное отверстие оконного проема теперь прикрывала только металлическая решетка, в хитросплетении прутьев которой угадывался застрявший стул.

— Началось! — Рванул к диско-бару Виктор. — Опоздали, блин…

— А стволы? — Замешкался Данила.

— В багажнике! Не заперт он… давай быстрее, не стой, как истукан!

Московский судорожно дернул защелку, откинул вверх крышку багажника и извлек из целлофанового свертка два двуствольных обреза:

— Ну, падлы! Ну, падлы, держитесь! — Взревел он и, выставив оба обреза перед собой, бросился в бар вслед за Виктором.

А тот уже распахнул дверь «Аквариума» и вбежал в помещение. Ударом ноги он отбросил куда-то в сторону оказавшегося на пути парня, и что было силы рявкнул:

— Всем стоять! Лицом к стене! Завалю, на хрен… мать вашу!

Вбежавший следом Данила тоже долго раздумывать не стал: вскинул вверх оба обреза и разрядил все четыре ствола одним разом. Ружейный залп саданул по барабанным перепонкам с такой силой, что на несколько секунд Левшов просто оглох — подобный грохот в замкнутом помещении могла произвести, пожалуй, только добрая дюжина тротиловых шашек.

Картечь хлестко ударила в потолок, выдрала из него куски гипсовой лепки и рикошетом осыпала стены. Зеркальный шар над стойкой раскололся надвое и рухнул вниз, едва не накрыв отскочившего в сторону Папича. От сотрясения задребезжали стаканы, бутылки, графины…

— Е-мое! — Произнес побледневшими губами Муля, начиная осознавать весь масштаб причиненного бару ущерба. — Ну за каким… а? Что же вы творите-то?

Левшов огляделся. Вокруг — опустевшие разом столики, перевернутые стулья…

— Где «самбисты»?

— А нету, — ответил из-за стойки Муля. — Нету!

Действительно, в баре не было никого, кроме трех насмерть перепуганных девиц, да парочки случайных посетителей, от греха подальше забившихся под столик и сидевших теперь там, среди битой посуды и разбросанных по полу объедков.

— Убежали. Вот, буквально только что.

— А стул? — Раздосадованный Виктор кивнул в сторону разбитого окна.

— Так это я по одному из них промахнулся. Хотел его вдогонку…

— Мудачье! — В сердцах выкрикнул Виктор. — Козлы тупоголовые! Быстро все прибрать!

— Шлюхам и этим двоим, что под столом — водки! Чтобы хоть литрами её жрали, но утром ничего не помнили. Понятно?

— Понятно, — кивнул Данила.

— Нет, но как я их, Витек? — Испуг Папича постепенно прошел, и он уже начал понемногу гордиться собой. — Слушай, дай-ка ружье! Я их сейчас догоню, паршивцев…

— Лучше тоже водки выпей, — успокоил разошедшегося приятеля Виктор. Эй, Данила?

— Ты сам-то как, живой?

Данила Московский лежал навзничь прямо у входа. Отдача ружейного залпа швырнула его назад, и бедолага ударился о дверной косяк, получив при этом легкую контузию.

— Муля, плесни водой, что ли… да побыстрее! Того и гляди, менты на шум заявятся.

 

Глава 3

— Я вам в последний раз предлагаю, Левшов! Сдайте оружие — и можете быть свободны.

Круг поднялся из-за своего рабочего стола, прошел по кабинету, хрустя узловатыми суставами пальцев, и вернулся обратно:

— Ну, что? Надумали?

— Вы меня за кого-то другого принимаете, — деликатно ответил Виктор. — Я и в баре-то оказался совершенно случайно. Да и то лишь после произошедших событий. Так что, в сущности, ничем помочь не могу.

— Послушайте, Левшов, — продолжал настаивать Круг. Голос у него был усталый, мудрый и добрый. — Сейчас проводится месячник добровольной выдачи незарегистрированного оружия. Вы можете выйти из создавшегося положения совершенно безболезненно.

— Объясняю вам, объясняю, — уперся Виктор. — Э-э… извиняюсь, гражданин начальник, как вас по имени-отчеству?

— Сергей Иванович.

— Вот я и говорю, Сергей Иванович: никакого оружия у меня нет и не было. Откуда?

— Знаете, Левшов… Я все-таки почему-то надеюсь, что мы поймем друг друга. У меня ведь есть достоверные сведения, что пальба в «Аквариуме» ваших рук дело! Либо вы лично стреляли, либо кто-то из ваших дружков перестарался. Разумеется, не без вашего подстрекательства. Так что, давайте решим вопрос между собой, как мужчины — и разойдемся полюбовно. Вы же не хотите, чтобы мы из-за вашей несговорчивости задержали кого-нибудь из ваших, в общем-то, вполне безобидных приятелей?

— Нет, не хочу, — согласился Левшов. — Но оружия-то у меня нет!

— Опять — двадцать пять… — развел руками Круг и переменил тон:

— Отдай обрезы, идиот! Вооруженные засранцы с больным самолюбием мне в городе не нужны, понял? А тем паче, приезжие засранцы, вроде тебя!

Сергей Иванович осекся, смущенно хмыкнул, будто досадуя на себя за допущенную несдержанность, и, стравив, как говорится, пар, опять подобрел лицом. В выражении его физиономии появилось что-то лисье, некая фальшивая доброжелательность, и даже учтивость:

— Кстати, Левшов, вы отчего матушку-Россию покинули? Все стараются отсюда — туда перебраться, а вы вот обратно, к нам… Вы ведь питерский, кажется?

— Ну, не совсем, — смешался Левшов. — Здесь у меня много родственников, мать живет…

— К матушке вашей мы уже наведывались. Славная, добрая женщина. Чаем напоила.

Левшов подобрался, как от удара, и зло глянул на собеседника. В глазах его полыхнул хищный огонек ненависти.

— Ну-ну… что же вы так разволновались, молодой человек? — Произнес примирительно Круг. В своей области оперативник по праву считался отличным профессионалом, и от него не ускользнула нарастающая в душе Виктора эмоциональная буря. Теперь следовало не упустить инициативу:

— Ничего особенного мои люди маме вашей не сказали. Так, полюбопытствовали о том, о сем… даже «ксивами» не засветились. Зачем волновать?

— Да срать я хотел на все эти ваши штучки-дрючки! Прокладки ментовские… — зашипел Виктор. — Вы чего мне предъявить-то хотите?

— Ничего, — бесстрастно парировал Круг. — Абсолютно ничего серьезного, я имею в виду.

— Просто, задержим вас для начала денька на три. На всякий случай — сами знаете, оснований найдется куча… Затем, арестуем на месяцок-другой по подозрению в вооруженном налете на бар.

— А заявление от терпилы?

— Да мы так. По факту… И, конечно, между делом запрос официальный направим в город Санкт-Петербург, в северную, так сказать, столицу. Может, какой-нибудь «хвостик» за вами из России тянется, а?

«Лихо, — подумал Виктор. — Лихо лупит, гад. Прямо в точку. И не отвертеться…»

— Чего вы конкретно от меня хотите? Только, пожалуйста, без этих ваших… и давайте сразу договоримся: ствол я ни на кого из ребят вешать не буду. И на свою душу не возьму.

— Да и не надо. Сдались мне ваши души… Я же не Вельзевул какой-нибудь! А вот стволы отдайте.

— Это как же?

— Как угодно! Вот бумага, вот ручка. Хочешь, пиши, что нашел их где-нибудь. И, как положено добропорядочному гражданину, сдаешь добровольно в руки доблестной рабоче-крестьянской милиции. То есть, в мои руки, — Круг почесал затылок и добавил:

— Напишешь бумагу, принесешь оружие — и все, гуляй, Вася!

— А какие гарантии?

— Никаких. Только мое честное слово. Слово, так сказать, офицера.

Левшов немного подумал, взял ручку и корявым, неразборчивым почерком написал все, что требовалось. Подпись внизу он тоже постарался сделать не похожей на свою.

— Ну, что же, сойдет и так, — удовлетворенно кивнул Круг. — Тащи теперь!

— Нет уж, сам тащи.

— Ну, парень, ты вообще! Оборзел в конец, что ли?

Некоторое время мужчины сверлили друг друга недобрыми взглядами. Потом Круг решил не загонять ситуацию в тупик и сменил гнев на милость:

— Ладно. Пойдем, покажешь, где они у тебя.

Отдел по борьбе с организованной преступностью занимал обычную трехкомнатную квартиру в угловом доме номер четыре по улице Ленина. Спустившись со второго этажа по грязной лестнице, Левшов и Круг вышли на улицу. Сделав несколько шагов, они остановились рядом с автомашиной Виктора, по-сиротски приткнувшуюся прямо напротив дверей.

Погода не задалась. Накрапывал дождик. Вокруг было пустынно, шелестели листвой тополя, и каштаны обреченно роняли на землю скопившуюся в кронах влагу.

Виктор без колебаний раскрыл багажник и ткнул пальцем в его темное чрево:

— Забирай, начальник.

— Ну, ты действительно дурак! — Искренне удивился Круг. — Разъезжаешь по городу с целым арсеналом в машине… ещё бы миномет туда запихнул!

— Вы обещали не трогать моих ребят, — напомнил Виктор.

— Да, конечно, — как бы между делом кивнул Сергей Иванович. Сноровисто подхватив под мышку сверток с обрезами, он повернулся и, насвистывая какую-то сумбурную мелодию, пошел обратно, в парадную.

— Сам ты дурак, — процедил сквозь зубы Виктор. Устало вздохнул и полез за руль.

За последние час-два он вымотался почти до предела и теперь чувствовал себя, как выжатый лимон. Мотор машины приветливо взвыл, часто замигал «поворотник»… Еще мгновение, и Левшов тронул бы автомобиль с места, но внезапно взгляд его вцепился в двух модно одетых, молодых мужчин, которые вылезали из припаркованного напротив «фольксвагена».

Для одного дня это было уже чересчур: Александр Губченко, больше известный, как Шурэн, а рядом с ним — собственной персоной… Тимур Курьев по прозвищу Куря! С озабоченным видом, быстро и по-деловому пересекли они проезжую часть, притоптали нежную травку газона подошвами дорогих туфель, и остановились напротив Виктора.

Левшов вздохнул, приоткрыл дверцу своего автомобиля и заглушил двигатель.

— Ну, здравствуй! Так вот ты где загораешь, Циркач… — с нескрываемой иронией поприветствовал Виктора Шурэн. — А мы тебя искали, искали… И в кабаках во всех, и в бильярдной. Даже за город смотались. Там, кстати, твои орлы от скуки уже засохли. Тебя поджидают. Набились в Гарпушин «Прогресс», как кильки в банку. Спрашиваю: куда собрались? А они молчат, как проклятые.

— На Змеиный остров идем, — довольно сдержанно ответил Виктор. — Ты же, вроде, сам просил недавно, чтобы проверили?

— А сюда, что? — Шурэн кивнул на милицейские окна. — Заглянул для уточнения маршрута?

— Ну, а как же! — Огрызнулся Виктор. — Наверное, лучше меня знаешь: ментам угодить — святое дело… Кого сдал по мелочи, на кого просто так, впрок «настучал» — глядишь, самому дышать легче станет.

Левшов выщелкнул из пачки сигарету, закурил и перевел взгляд на Курьева, которого до этого демонстративно не замечал. Тот не выдержал отвернулся.

— Какими судьбами? Предъявлять за прошлое приехал?

— А ты как думаешь? — Справился с собой Тимур. — Не ожидал ведь?

— Ожидал. Но не так скоро. Никак не думал, что большие «папы» решат тебя опять ко мне приставить.

— Они-то как раз не при чем, — заверил Курьев. — Они теперь вообще не при чем. Ушли, как говорится, в архив.

— Не понял.

— А чего тут не понять? Пиф-паф — и в ящик.

— Ты чего пургу метешь? — Усомнился Виктор. — В какой ещё ящик? Оба сразу?

— Факт. Оба, сразу. Вон, и Шурэн может подтвердить. Он только что из Питера, прямо с похорон.

— Почему не предупредил? — Виктор посмотрел в глаза Шурэну. — Уехал, и ни гу-гу…

— Считаешь, я отчитываться должен? Значит, так надо было.

— Интересно… А с «травой» теперь как?

— Как и прежде, — вмешался Курьев. — Все остается в силе. Шустри нормально — и долю свою получишь. Сполна.

— От тебя, что ли?

— Допустим.

— Понятно…

— И деньги верни, — напомнил Курьев. — А то ведь, могу и посчитаться. И с тобой, и с бабой твоей паровозной, которая в Питере… Прикрывать тебя более некому.

— Слышь, ты… ты чего? При чем тут Даша-то? — Дернулся Виктор. — Это же наши с тобой разборки!

— Посмотрим, — пожал плечами Курьев и, будто потеряв к собеседнику интерес, пошел прочь. Вслед за ним, с подчеркнуто отстраненным видом, зашагал Шурэн.

«Позвонить. Позвонить Даше, срочно, — повторял про себя Виктор, садясь в машину и запуская двигатель. — Позвонить…»

Автомобиль плавно оттолкнулся от бордюра и взял разгон.

«Как же я забыл-то о ней? — Думал Виктор, выруливая к переговорному пункту. — Уже месяц, кажется… Целый месяц прошел. Даже больше!»

В прохладном помещении было безлюдно и тихо — цены на междугородние звонки кусались, а переговоры со странами СНГ — тем более. Что ни день, то повышение тарифов: вчера рубль за минуту, сегодня рубль за секунду.

— Девушка, с Питером соедините, — попросил Левшов.

— Какой номер?

Виктор назвал, по памяти.

— Четвертая кабина.

— Спасибо… — резко захлопнулась за спиной дверь, в телефонной трубке послышались длинные гудки:

— Ну, давай же, ответь!

— Номер не отвечает, — крикнула зачем-то со своего места телефонистка.

— А вы ещё раз наберите. Ну, пожалуйста!

Вновь ожидание. Длинные, очень длинные гудки: один, второй, третий…

— Я вас слушаю?

— Дашулька! Дашулька, это я, Виктор!

— Чего тебе? — Неожиданно резко отреагировала девушка.

— Дашуль, я из Светловодска! Ну, прости. Слышишь? Замотался совсем. Заработался, как последний… Но я не забыл! Честное слово, не забыл!

— А я забыла.

— Дашенька, не вешай трубку! Пожалуйста, выслушай…

— Хорошо. Говори.

Виктор смешался. Сказать хотелось о многом и сразу, но слова… те главные слова, которые он берег только для нее, выскочили куда-то из головы и ни за что не хотели возвращаться.

— Ты почему так долго трубку не брала?

— Спала.

— День ведь на дворе?

— Ну и что?

— Да так…

— Все?

— Нет-нет! — Виктор стряхнул ладонью пот со лба. — Я тебя люблю, слышишь?

— Ну и что?

— Я очень скоро приеду, слышишь? Очень скоро!

Даша молчала. Неожиданно, сквозь треск и шорохи бездушного, медного телефонного провода, Виктор скорее почувствовал, чем понял, что она тихо плачет:

— Даша, ты что? Не смей!

— Дурак! — Всхлипнула женщина. — Я так тебя ждала! Так ждала…

— Это же хорошо! Это очень хорошо! — Заорал во весь голос Виктор. — Я сам тебя ждал… черт! Жду! Да я день за днем считаю, когда вернусь!

— А когда?

— Ну-у… скоро. Очень скоро!

— Ты уж поторопись.

— А что? — Виктор опять встревожился.

— Да так, ничего.

— Нет уж, ты договаривай!

— Я беременная.

— Что?!

— Ребенок у меня будет. От тебя. Но учти: не вернешься через месяц сделаю аборт.

— Не надо! Подожди… аборт не надо! Ребенок, да? Это хорошо, что ребенок. Ух ты, блин… ребенок!

— Давай я сама к тебе приеду? — робко спросила Даша.

— Нет, ты что! — Испугался Виктор. — Не надо. Я… я, понимаешь… Нет, тебе не надо! В твоем положении…

— Ты не хочешь меня видеть?

— Очень хочу! Но тут, понимаешь, такое дело… Замотался совсем. Дома почти не бываю и вообще…

— У тебя все в порядке? Ты чего-то не договариваешь.

— В порядке все! Конечно, все в порядке. Жив, здоров, поправился на два с половиной кило, прямо, как боров!

— А те люди?

— Какие?

— Которых ты в вагоне встретил. Когда я тебя в Москву возила. Я потом по билетам фамилии их посмотрела — один, кажется, Болотов, а второй…

— Да это так, бизнесмены знакомые были. Встречались когда-то, работали вместе…

— А сейчас?

— Нет, сейчас не работаем, — почти честно ответил Виктор.

— Они тебе не могут навредить?

— Вряд ли. Не думаю…. А почему ты спросила?

— Не знаю, — вздохнула Даша. — Боюсь почему-то, сердцем чувствую — прямо щемит.

— Заканчивайте, — бесцеремонно вклинилась в разговор телефонистка. Время!

— Девушка, ещё минутку! — Взмолился Виктор. — Ну, пожалуйста, я доплачу…

— Ой, я же совсем забыла тебе сказать, — спохватилась Даша. — В депо ко мне какой-то Карла приходил.

— Карла? А он-то откуда узнал? Эх, блин… Зачем приходил?

— Просил передать, что какой-то Павлик все знает. В общем, чушь какая-то…

— Что знает? Что?

— Про какую-то икону. И про золото. Будто бы там они, у твоих родственников.

— Икона? При чем тут икона?

— Вроде, она указывает, где золото… или, может, я не поняла до конца.

В мембране что-то раздраженно щелкнуло, запиликало — а затем телефонная связь оборвалась.

— Повторите заказ! — Крикнул Виктор, приоткрыв дверь кабины. Соедините, номер абонента тот же.

— Не могу, — без какой-либо интонации ответила телефонистка. — Время.

— Какое ещё время? Я оплачу.

— Связь с Россией из-за планового ремонта оборудования в течение этого месяца осуществляется строго с девяти до двенадцати дня. Объявления на дверях читать надо!

— Что же делать? — Бестолково спросил Виктор.

Вместо ответа телефонистка только пожала плечами и, посчитав, что посетитель больше не заслуживает внимания, вновь уткнулась взглядом в какие-то бланки.

… Сплошная, легкая дымка затянула небосвод. Мелкие капли дождя практически не долетали до земли — испарялись от жаркого дыхания почвы, и уже в таком виде опять поднимались вверх. Соответственно, и видимость была «нулевая».

— Потонем на хер, — вполне обоснованно предположил Муля Папич и в очередной раз проверил наличие спасательных жилетов в лодке. — Наткнемся в тумане на какой-нибудь буй — и потонем. На хер. Надо было яхту брать.

Средних размеров дюралевая моторная лодка «Прогресс» мерно покачивалась у причала.

— Раньше надо было думать, — поморщился Данила.

На голове у Московского белела стягивающая повязка, прикрывавшая обширную гематому — память об ударе о дверной косяк. Данила поправил бинты, слегка прищурился от ожидании боли и вынужден был признать:

— Да, и волна, вроде бы, нарастает.

— А мне нравится, — высказал мнение Палец. — Классная погодка. Ни холодно, ни жарко.

— Сидим себе на жопе ровно, отдыхаем…

— Может, сегодня и не поплывем? Циркача второй час нет.

— Хорошо бы, — поддержал Папича Данила. — У меня, честно говоря, от водных прогулок насморк случается.

— У тебя вечно насморк! — Отмахнулся Палец. — Ходишь, носом шмыгаешь…

— Да, скорее всего — не поплывем, — не стал обижаться на приятеля Данила.

— Размечтались, — хмыкнул Палец и кивнул в сторону шлагбаума, который перегораживал въезд на территорию лодочной станции. — Витек пожаловал! Встречайте.

Виктор остановил машину напротив ангара, крикнул охраннику, чтобы тот присмотрел за ней на время отсутствия хозяина, скинул в лодку сумки с продуктами и туда же передал канистру с бензином.

— Где заблудился-то? — Спросил Данила. — Мы тут с утра, между прочим.

— После, после, — прервал его Виктор. Надел спасательный жилет, завязал тесемки, пару раз дернул, проверяя на прочность. — Отчаливаем. Муля, заводи движок!

Папич без лишних вопросов потянул за шнур, резко поддал газу:

— Давай, родимая! От винта…

Лодка слегка вздыбилась и, подминая под себя ленивые волны, пошла в открытое море.

Примерно с полчаса все отчужденно молчали. Данила недовольно хмурил брови, Палей сосредоточенно разматывал рыболовную леску на спиннинге…

— Чудишь, — не выдержал в конце концов Муля Папич. — Какая тут, в этой чертовой мути, рыба?

— А что? — Пожал плечами Палец. — Может, судачка какого заудилю… Брошу блесну — и пусть за лодкой тянется.

— Стволы я сдал, — неожиданно для всех и для себя самого признался Виктор. — Кругу.

— Я так и думал! — развел руками Данила. — А на фига?

— Круг грозился всех на кичу запереть.

— Ну и что? — Возмутился Данила. — Плюнул бы ему в рожу — и все дела! Какие стволы?

— О чем речь, гражданин начальник?

— И проторчал бы в камере пару месяцев. Вместе со всеми нами…

— Ну и что? — Повторил Данила.

— А то! Сам бы попробовал с ним потягаться… Сидит — взглядом сверлит! Глаз, бля, квадратный — мол, насквозь все вижу. Хуль, говорит, вы вчера в баре стреляли?

— Вот, пес позорный, — искренне посочувствовал приятелю Палец и с силой зашвырнул блесну в море. — Хотя, конечно, жаль, что ты стволы сдал. Я бы в него бабахнул.

— Нельзя.

— Ну, хотя бы пыжом в задницу…

— Ты бы во всех бабахнул, — Муля приметил, что блесна не держит глубину, скользя по поверхности, и сбавил обороты двигателя. — Тебе только в руки чего-нибудь дай! Уймись.

— И бабахнул бы! — Не желал успокаиваться Палец. — Все у нас, поголовно — жлобы и кроилы. Никакой отзывчивости. Тильки до сэбе… Дай закурить немаэ, дай огонька — кремушек стирается… тьфу!

— Да хватит вам, — прервал перебранку Виктор. — Ты — рули, ты рыбу лови, давай… и вообще — не вякай! Стрелок хренов. Кто тебя просил в баре шмалять?

— Да я…

— Я, я… головка от торпеды!

— Туман сгущается, — с деланным безразличием сообщил Муля Папич.

— Сколько километров до острова? — Виктор порылся в рюкзаке и натянул на голову ярко-красную кепку-«бейсболку». Вид у него сразу же стал придурковатый.

— Не километров, а миль, — поправил Муля. — Мы в море, все-таки.

— Ну? Сколько?

— Около пяти.

— Скорость у нас какая?

— Ну, при таких оборотах двигателя, узлов примерно…

— Не морочь голову!

— Километров пятнадцать в час.

— Так мы уже должны…

— Если мимо не проскочили, — подметил Данила.

— Почему это — мимо? Мимо накак, — затряс головой Муля Папич. — Остров находится строго напротив лодочной станции. Если руль все время прямо держать — аккурат в него и упрешься.

— А течение? А ветер? — Блеснул познаниями в навигации Виктор. — И вообще, ты хоть знаешь, где у этого корыта «прямо»?

— Факт — по кругу ходим, — хмыкнул Палец, вытаскивая из воды блесну. На тройнике жалко повис полиэтиленовый пакет с рисунком:

— Второй раз его цепляю.

— Может, разные?

— Не-а, — Палец сразу лишил спутников иллюзий. — Один и тот же. На прошлом зацепе я бабе этой левую сиську порвал — вот, пожалуйста.

Все разом уставились на пакет, в то место, где посреди цветного изображения женщины зияла большая дыра.

— Атас, мужики! — Неожиданно взвизгнул Данила.

— Да не «атас», а «полундра», — успел поправить его рулевой. — Мы же все-таки…

Закончить фразу ему не пришлось. Лодка со скрежетом прошлась по песчаной отмели и со всего разгона уткнулась в берег.

— Кранты винту! — уже в полете прокричал Муля Папич.

— Факт, — согласился с ним вылетевший следом Палец.

Остальные члены экспедиции шмякнулись о землю молча…

Впрочем, приземление всех четверых обошлось без особого травматизма песок на берегу острова оказался некрупный и мягкий. Не повезло только Даниле — он опять больно треснулся головой и на какое-то время даже потерял сознание.

Очнувшись, Данила перво-наперво обматерил все и вся, потом поинтересовался:

— Он?

— Он самый, что ни на есть. Змеиный остров, — заверил Муля. — Я же говорил, что надо все время руль прямо держать.

— Ох, бля-а… приплыли.

Удивительно, однако лодка пострадала меньше ожидаемого. Небольшая течь в корпусе от того, что разошлись швы и выбило несколько заклепок, да лопнувший кожух водозабора ниже ватерлинии — вот, пожалуй, и все неприятности.

— Ерунда, — заверил Муля. — Работать будет. И Гарпуша ничего не заметит даже.

— Ну, что, — вздохнул Виктор. — Выгружаемся!

Остров представлял собой внушительных размеров холм, похожий на позеленевшую от бурной растительности египетскую пирамиду.

— Наверху есть площадка. Небольшая, а на ней казармы старые.

— Что-то хозяин нас не встречает. Как его звать-то?

— Бомжа, что ли? — Не сразу понял Муля.

— Ну, да.

— Не помню.

— Пошли, что ли? — Предложил Палец и, подхватив две канистры, полез на кручу.

— А почему все-таки остров Змеиным называют? — Поинтересовался Виктор. — Здесь, что и вправду змей много?

Палец стремительно вернулся назад.

— Нет здесь никаких змей, — успокоил спутников Муля. — Просто так называется. Давно.

Виктор тем временем подошел к обрыву, на который собирался взобраться Палец, и коснулся ладонью теплой, влажной глины. Метрах в пяти над ним неподвижно темнели могучими ветвями акации. Испуганная стая грачей сорвалась с деревьев и закружилась, закуролесила над берегом.

— Вот, черти… — Выругался Данила. — Хоть бы рогатку какую-нибудь шлепнуть пару!

— Или бахнуть пыжом, — поддержал его Палец.

— Здесь не поднимемся, — уклонился от обсуждения скользкой темы Виктор. — Слишком опасно. И круто.

— Левее есть овраг. Прочти до самой вершины. Года два назад я здесь с компанией отдыхал. На яхте. Так вот, наверх мы по нему забирались. И девки тоже.

… Сквозь лозу и прочую царапучую поросль, спутники пробирались по дну оврага примерно полчаса. Затем вскарабкались по склону вверх. Впереди шел Виктор и в прямом смысле прорубал дорогу тесаком. Густой подлесок, казалось, не хотел пропускать людей: под ударами тяжелого лезвия ветви трещали, гнулись, расступались на мгновение, чтобы потом хлестко вернуться обратно и преградить путь идущим. Люди вымотались почти сразу, одежда их взмокла от липкого пота, и Виктор уже хотел объявить привал, когда впереди неожиданно обнаружилась еле приметная, но вполне приемлемая лесная тропа. Она петляла между золотистыми стволами сосен, забирая куда-то влево, а под ногами хрустели сухие сучья и шишки.

Местами виднелись какие-то разрыхления почвы — нечто вроде нор.

— Кроты, — со знанием дела объяснил Данила. — Всю тропу перерыли, мать их! Того и гляди, ноги сломаешь.

— Уже близко. Метров сто пятьдесят — и все.

Действительно, через пару сотен метров лес расступился, и вся компания, пыхтя и отплевываясь вязкой слюной, очутилась на широкой поляне. Травы здесь было — по пояс, то тут, то там вольготно жужжали крупные, мохнатые шмели.

— Смотрите в оба! — Предупредил Муля паич. — И не вперед, а под ноги. На этой поляне раньше армейская полоса препятствий была. Можно запросто в какой-нибудь ров или в канаву сыграть.

— Ай-у, ешь твою мать!

— Кто? — Обернулся Виктор.

— Данила. Кто же еще? — Палец показал в глубь травяных зарослей.

Через мгновение откуда-то снизу появилась ошарашенная физиономия:

— Яма, — виновато объяснил Данила.

На противоположном краю поляны, за рядком березок, показались развалины какого-то барака.

Первая казарма. Она не сохранилась совсем… А вторая казарма — вполне ещё ничего.

— Можно жить.

— Где это?

— Метров пятьдесят вниз. Там ещё капонир и столовая.

— Что? — Возмутился палец. — Теперь ещё вниз идти? Да я сдохну лучше! Эти чертовы канистры мне руки до пяток вытянули. Сорок литров, мать его…

— Ну, потерпи, ты же мужик, — пристыдил приятеля Виктор, у которого, правда, кроме тесака, ничего в руках не было. — Недалеко уже. Правда, Муля?

В нижнюю казарму ввалились все разом. Сбросили вещи на местами прогнивший дощатый пол, устало привалились спинами к перегородкам. Палец открыл канистру и начал жадно глотать из неё теплую, отдающую полиэтиленом воду.

— Да, хозяина что-то не видать, — опять вспомнил Данила. — На берегу не встретил, и в хате не встречает.

— Может, рыбу ловит. Или ещё чего…

— Он нас не ждал, — подал голос Виктор. — Мы ведь без предупреждения.

— Объявится. Куда ему отсюда?

Стемнело. Ветер усилился, разгоняя туман, злобно гудел в прохудившеся кровле, заглядывал в оконные проемы песчаной круговертью и, казалось, норовил подхватить здание, чтобы вышвырнуть его с острова вместе с непрошеными гостями.

— Располагаемся на ночлег, — распорядился Виктор и вытащил мощный электрический фонарь. Тугой луч света ударился в стену, пополз по ней, брызнул искрами разбросанных по полу стеклянных осколков.

— Там, в конце, вроде комната какая-то. И дверь, кажется, цела.

— Я погляжу, — вызвался Папич. — Может, туда и переберемся. Ночью холодно будет.

— Как там лодка наша? Не унесло бы…

— Не переживай, — успокоил приятеля Палец. — На берег мы её вытащили, брезентом накрыли.

— Я лодку цепью прикрутил. Не унесет, — добавил Виктор и в сердцах хлопнул себя по колену ладонью:

— Ну, бомжара! И где можно в такую сраную погоду валандаться? Ждем его, ждем…

— Я все никак в толк не возьму, — Данила распаковал сумку с продуктами, расстелил на полу клеенку. — Что оно так воняет? Весь вечер принюхиваюсь. Как будто целый полк здесь месяц жил и под себя гадил.

— Вообще-то, здание заброшено давным-давно. Никто не убирает.

— А бомжик? Он же здесь живет. Неужели совсем оскотинился? Или, может, сам живет в другом месте, а сюда только гадить ходит?

— Ну, тогда завтра он точно заявится, — ухмыльнулся Данила. — По нужде.

— Не заявится.

Все обернулись. Из темноты вышел Муля Папич, присел рядом, отломил кусок хлеба и начал сосредоточенно, задумчиво жевать.

— В чем дело? — Понизив голос, Виктор настороженно огляделся по сторонам.

— Издох, — коротко ответил Муля.

Виктор и его спутники, один за другим, поднялись и направились к двери, из-за которой только что появился Папич.

То, что раньше считалось хозяином здешних мест, представляло собой теперь нечто разбухшее, неопределенной формы и цвета. Останки бомжа занимали металлическую солдатскую койку, пружины которой врезались в мертвую плоть, черные губы сомкнулись, а веки распухли. Нестерпимая трупная вонь беспощадно ударила в ноздри собравшимся — Виктор ощутил рвотные позывы и, отвернувшись, обронил фонарь. Неловко подхватив фонарь с пола, он буквально вывалился за дверь:

— Муля! Это он?

— Наверное, — отрешенно ответил Папич. — Больше, вроде, некому.

— С месячишко здесь валяется, — Палец пытался справиться с собой, но в конце концов все-таки не выдержал и, перегнувшись почти пополам, выблевал в угол остатки завтрака.

— Не больше четырех дней, — возразил приятелю Данила. — Жара, потому и тело такое…

— Откуда знаешь? Ты чего, доктор?

— Знакомая ситуация. У меня дядька двоюродный так же помер, Царствие и тому, и другому небесное.

— Что делать будем?

— Ментам надо бы сообщить.

— Ага, конечно… а зачем? Попруться они сюда из-за какого-то бомжа, как же!

— Да и остров засветим.

— Интересно, родственники у него были? — Неизвестно кого спросил Виктор.

— Вряд ли, — рассудил Палец. — Стал бы человек при живой родне…

Вновь воцарилось молчание. Каждый задумался о своем.

— Значит, так, — подвел черту Виктор. — Ситуация неприятная, но ничего не поделаешь.

— Завтра придется его похоронить.

— Правильно, — согласился Муля. — Человек без могилы — разве это человек?

— А ночевать-то где будем? — Поинтересовался практичный Палец.

— Ну, не здесь же. Спустимся вниз, набьемся в лодку, брезент натянем…

— Дельно! — Палец даже не стал обсуждать идею Виктора — просто встал, подхватил в обе руки канистры и пошел на улицу.

— Для могилы как раз та яма подойдет, в которую я свалился, — внес свою лепту в общее обсуждение Данила.

…Ночлег в тесной, ребристой лодке оказался настоящим мучением. Одно дело — нестись вчетвером по волнам на моторном «Прогрессе», и совсем другое — в таком же составе в нем спать. Приятели скрючились, как могли, под брезентом: ни тебе пошевельнуться лишний раз, ни вздохнуть привольно. К тому же, ближе к полуночи припустил мелкий дождик.

Словом, как только первые лучи солнца выстрелили из-за горизонта в глубокое предрассветное небо, все четверо, как по команде, полезли наружу из тесного дюралевого чрева. Заохали, застонали… Палец прикурил первым делом свою вонючую «приму», громко заматерился и сплюнул с досады в песок:

— Нашел, пес, время — коньки отбрасывать! Лето кругом, погоды чудные стоят, а жизнь, можно сказать, так и прет…

Он украдкой взглянул на товарищей и поправил в штанах напрягшийся по случаю раннего утра детородный орган.

— Кто прет? — Не понял виктор.

— Жизнь, — смутился Палец. — А бомж этот, видишь ли, помер.

— А, — кивнул Виктор. — Понятно. Завтракаем — и на базу!

Поднявшись обратно, они первым делом обследовали поляну с остатками полосы препятствий. Кое-где советская армия ещё напоминала о себе то сваренным из проржавевших труб «лабиринтом», то «забором» из гнилых досок…

— Ага, вот и яма, — Данила остановился на самом краю утонувшей в бурьяне траншеи.

Следом подошел Муля Папич, глянул вниз:

— А ведь её подкапывал кто-то. Дерном укреплял. И совсем недавно. — Подметил он.

— Неужели, бомжик покойный к войне готовился?

— Интересно, что там? — Кивнул палец вдоль траншеи.

— Да все, как обычно, — ответил Виктор и зачем-то извлек из давнего своего, офицерского прошлого никому здесь не нужные сведения:

— Длина четырнадцать метров, с торца — «перекрытый ход сообщения» и через восемь метров по нему — «колодец». Глубина полтора метра, площадь сечения — метр на метр. Я, в свое время, таких траншей изрыл тьму-тьмущую.

— Может, глянем? — Предложил Палец. — Для прикола.

— Гляди, — пожал плечами Виктор.

— Не хрен там глядеть! — Возмутился Данила. — Притащим бомжа, и закопаем. Он сюда, кстати, вместе с кроватью поместится. Отшкрябывать не надо.

— Успеется, — Палец уже спрыгнул в траншею.

— Вот, болваны, — поняв, что приятелей не остановить, Данила отошел от края подальше и принялся справлять малую нужду. — Другого занятия нет? Нам еще, между прочим, «плантарь» с коноплей ещё найти надо. А без покойника, хочешь, не хочешь — весь остров облазать придется.

— Ладно, не хипешуй, — спокойно ответил Виктор. — Пусть парень разомнется, службу армейскую вспомнит. Это же ты у нас в стройбате каптерщиком сидел, а он, все-таки, бывший десантник.

— Нашел! — Крикнул из дальнего конца траншеи Палец. — Ход сообщения нашел.

— Экое диво, — хмыкнул Данила, — Прямо, как дети малые — радости полные штаны!

— Он закрыт!

— Как это? — Удивился Виктор.

— Дверь какая-то прилажена. На замке.

Виктор спрыгнул вниз, оглядел запоры и уступил место Даниле как-никак, а это было по его части.

— Качественно… Без «фомки» не обойтись.

— В лодке есть гвоздодер. Я смотаюсь? — Предложил Муля.

— Давай, — Виктор вскарабкался на бруствер и посмотрел по сторонам:

— Ход сообщения тянется в туда. Андрюха, глянь! Там «колодец» должен быть.

— Нет на хрена! — Отозвался через некоторое время Палец. — Кругом трава и бревна какие-то.

— Понятно. Покойничек, значит, из этого «колодца» погреб соорудил.

Взмыленный Папич вернулся довольно скоро. Бросил на землю увесистую сумку, перевел дух:

— Здесь гвоздодер, лопата саперная и ещё инструменты… на всякий случай.

— А ну, — деловито распорядился Данила, — отвалите-ка все!

Он сноровисто завел под запор гнутое металлическое жало и поднатужился. Сбитая из грубых досок дверь заскулила, подалась понемногу и неожиданно вывалилась вместе с коробкой. Из образовавшейся щели дохнуло сыростью.

— Вот тебе и замок! — Усмехнулся Виктор. — Дернули бы пару раз — и никакой «фомки» не надо.

— Я гляну! — Вызвался Палец.

— Только осторожно. Не дай Бог, засыплет. Проход слишком узкий.

— Ерунда.

— Светило возьми, — Муля сунул приятелю фонарик.

Через несколько минут, с ног до головы перепачканный землей и паутиной, Палец выбрался наружу. Голова его горели возбуждением и азартом.

— Ящик. Здоровенный ящик в «колодце». Прочный такой, тоже на замке.

— Как на двери?

— Нет, нормальный замок. Я проверил.

— Сюда никак?

— Не пройдет, я пробовал. Слишком большой и тяжелый. Бомжара, наверное, его сверху опускал, а потом уже перекрытие сделал.

— Данила, пошел! — Распорядился Виктор. — Взломаешь?

Московский не заставил себя долго упрашивать.

— Мы ждем здесь! — Крикнул вслед ему Палец. И пояснил:

— Вдвоем там не развернуться.

Содержимое ящика было извлечено довольно быстро. Раз за разом ошалевший от происходящего Данила передавал наверх приличных размеров промасленные свертки — и тут же юркал обратно в темноту.

— Ну, дела… ну дела! — Разворачивая вслед за ним упаковки приговаривал Палец.

На остальных находка также произвела впечатление: Муля всего за несколько минут скурил едва ли не половину пачки вонючей «Примы», а у Виктора от возбуждения мелко дрожали руки.

— ППШ, — оповестил собравшихся Палец, обтирая солидол с кожуха пистолета-пулемета. — Год выпуска — сорок первый.

— И у меня, — отозвался Муля. — Прямо, как новенький. Только дерево потускнело.

— Два круглых магазина… С патронами!

— Ага, «фрицевский» пенал… — Палец отщелкнул крышку и выругался:

— Ой, бляха! Граната! Осторожней, мужики — не ровен час, подорвемся тут на хрен…

— А вон ещё чего! — Все обернулись и посмотрели на Данилу, который выволок из хода сообщения вполне современный ручной пулемет Калашникова. Там ещё сменный ствол к нему и коробка с пулеметной лентой. — Слышь, Палец! Занырни разок? А то я, ешь твою мать, уже зашоркался в минус.

— Интересные дела… — почесал за ухом Муля. — Ну, «пэпэшники» — это куда ни шло.

— Можно понять. А вот РПК откуда взялся?

Но внимание Виктора уже привлекло другое:

— Это что у тебя? — Он кивнул на полевую сумку старого образца, висевшую у Данилы Московского через плечо.

— Сейчас глянем. Вроде, бумаги какие-то…

— Ну, давай, давай, не тяни!

Данила расстегнул замок и начал осторожно извлекать документы:

— Справка. Дана… дана… хрен её знает, кому! Не разобрать.

— Дальше?

— Ни фига себе! Партийный билет. «Пролетарии всех стран…» Кульев иван Тимурович, уроженец села Черноморовка, Новогеоргиевского района…

— Как ты сказал? — Удивился Виктор.

— Село Черноморовка, — повторил Данила. — Сейчас на дне водохранилища. Затопили его.

— Да нет! Звать его как? Фамилия?

— Курьев. А что?

— Ничего, — задумался Виктор. — Просто совпадение, наверное.

— Бывает, — пожал плечами Данила, так и не поняв, о чем идет речь.

— Значит, покойника Иваном Тимуровичем звали… — вздохнул Муля Папич. — А мы его в прошлом году — все Ванек, да Ванек!

Данила, тем временем, продолжал извлекать из сумки документы:

— Так, значит… удостоверение личности офицера. Фамилия, имя, отчество — сходятся.

— Ого! Целый капитан. Уроженец… ага, вот, номер войсковой части.

— Это, вроде, тот полк, который до строительства ГЭС тут квартировался?

— Точно! — Подтвердил Палец. — Мать говорила.

— Вот, значит, как… Полк ушел, район затопили. А наш капитан плюнул на все, да и подался в леса. Дезертир, получается?

— Медали, — сухо произнес Данила. — Две штуки.

— Юбилейные, — уточнил Виктор.

— И тетрадь.

— Что за тетрадь?

— Сейчас посмотри, — Данила уселся на землю, остальные расположились вокруг:

«Дорогая Глаша, пишу тебе…»

— Письмо, — сообразил Палец и поморщился. — Оставь! Листай дальше. В чужую душу без спроса заглядывать — все равно, что в свою трахаться.

— Хорошо, — не стал спорить Данила и перевернул страницу.

— А это что? — Удивился Муля. — Какое-то художество…

— Вроде, карта, — придвинулся ближе Виктор. Это действительно была карта местности — плохо вычерченная, с нарушением топографических правил. — Ага, вот… это, похоже, берег. Так. Плотина. Шлюз… и наш остров?

— Смотрите-ка, — хмыкнул Муля. — И овраг нанесен, по которому мы сюда вышли. И обе казармы.

— Вот траншея… а дальше не пойму.

— Какие-то условные обозначения.

— Ага. Так. Голова лошади и крестик.

— Проще пареной репы, — вставил Муля. — Я же рассказывал: лошадь у него была. Сдохла.

— Наверное, тут он её и закопал.

— Тогда, — сообразил Виктор, — где нарисован патрон — мы сидим.

— А это тогда что? Кружок, а рядом лист какой-то. Или травинка?

— Факт — «плантарь»! — Подхватил с места Палец. — Поле конопляное!

— Ну, а это что? — Ткнул в тетрадь Данила.

Все уставились на указанное им место. Общирная территория была обведена жирной линией, в центре которой покойный изобразил некое чудовище со змеиной головой и знак вопроса.

— Кто как думает?

— А чего думать? — Пожал плечами Палец. — Пойдем и посмотрим.

— Согласен, — не стал спорить Виктор.

— Да, как же! Посмотрите вы! — Рассмеялся Данила.

— Не понял?

— Следопыты нашлись… Море здесь! Вода. Водичка, ясно?

— Ну и что? — Виктор не захотел сдаваться. — Под водой что, нельзя ничего спрятать?

— Да ладно вам!

— Тем более, что он, покойничек-то наш, службу здесь нес, когда плотины и в проекте не было.

— Точно, пацаны! Наверное, капитан зарыл чего-нибудь, а потом все вокруг затопили, — у начинающего кладоискателя Мули Папича загорелись глаза.

— Может, и так. Только вряд ли!

— Почему это?

Данила покровительственно похлопал приятеля по плечу:

— Сам подумай! Если бы он что-то прятал, то знал бы куда. А ты на схему взгляни. Знак вопроса видишь?

— Ну и что?

— А то, что точного места тайника на обведенной территории он не знал!

— Мудро, — вынужден был признать Виктор.

— Молодец, — согласился Палец и протянул руку за автоматом. Подсоединил магазин, дослал патрон в патронник. — Может, шмальнем, Витек? Проверим?

Но Виктор молчал — сосредоточенно и отрешенно. Он пытался понять, что же охранял здесь покойный отшельник. Что же это за сокровище такое? Сокровище, ради которого стоило дезертировать из армии, прожить здесь, на острове, долгие-долгие годы… прожить в одиночестве, в холоде, в голоде, в страхе перед стихией и перед властями?

— Эй, ты чего? Оглох?

— А? — Встрепенулся Виктор.

— Шмальнем, спрашиваю?

— В кого?

— Да ну тебя…

— Шмаляй. — Виктору было сейчас не до приятелей. — Только в воздух.

Какая-то мысль, какая-то смутная догадка вертелась у него в голове, все ещё не решаясь оформиться в ответ. Пальцы его механически и бесцельно теребили бумагу, в какой-то момент страница тетради перевернулась:

— Е-мое!

— Карандашный рисунок: обнаженная женщина, над головой — что-то вроде нимба…

— Икона. Икона?

— Что за фигня? — Палец присел рядом с Виктором и уставился на тетрадь. — Надо же…

— Вот ведь какой разносторонне развитый человек нас покинул! Он тебе и защитник Отечества, и бомж-бродяга, и живописец. Смотрите, картинку какую-то намазюкал.

— Это икона, — повторил Виктор. — Я у дядьки своего точно такую же видел.

— Вон, что-то ещё написано там, — Данила Московский прищурился через плечо Виктора:

«… и упадут на землю ледяные камни!»

— Смотрите, а на пальце у неё — вроде, как перстень? Камень треугольный… и змеи!

— Эй, ну чего? Шмалять-то будем из автомата? Или нет? — Палец уже потерял интерес к тетради и вскинул вверх ствол ППШ.

— Погоди, — остановил его Виктор. Поднялся с корточек, отряхнул одежду:

— Обязательно шмальнем. Только не сейчас. Вот похороним раба Божьего — и как бабахнем салютом! Все-таки, бывший офицер умер. Капитан. Окажем покойнику воинские почести.

 

Глава 1

Над кременчугскими крышами сгущались грозовые тучи. Солнечные лучи, выбиваясь из последних сил, пытались отбросить их назад, рассеять, оттеснить за горизонт, но тучи не отступали, постепенно захватывая небо.

— Что-то в этом году рановато, — Шурэн поудобнее расположился в цветастом, мягком кресле. — Середина июля. А ураган, вроде как, на подходе. Сначала Харьковскую область растормошит, потом за нас примется…

Гостиница «Кремень». Номер «люкс». Напротив Шурэна, на полукруглом диванчике расположился Тимур Курьев. Веки его слегка приоткрыты, губы пересохли.

— Сам-то как?

Ничего не ответив, Куря вяло перевернулся сначала на один бок, потом на другой. Тяжело вздохнул, и вновь улегся на спину, вперившись взглядом в подвесной потолок. Накануне он явно перепил, а теперь чувствовал себя где-то за гранью реальности.

В номере царил соответствующий беспорядок. На столе Пизанскими и Эйфелевыми башнями громоздились пустые и недопитые бутылки местного газированного вина, кучи всевозможных объедков, огрызков и окурков. Скатерть заляпана, пепельница переполнена каким-то вонючим мусором… словом, следы вчерашнего застолья говорили сами за себя.

В остальном же обстановка ничем не отличалась от среды обитания обычного командировочного. На спинке стула — помятые брюки с подтяжками, не стираная рубаха, а из-под дивана предательски белеет краешком кружевной материи некий предмет интимного женского туалета.

— Чего надо? — Не глядя на гостя, спросил Курьев. — Какого рожна приперся?

— Не рад, что ли?

— Погода на дворе сонная. Душняк. Того и гляди, гроза шибанет, а тут ты со своим дешевым одеколоном. Чего надо-то?

— Да так… проведать заглянул. Братка питерского.

— Все? Проведал? — Отвернулся Тимур.

— Да уж. Не в духе ты, вижу. Явно не в духе. Обижульки какие-то строишь. На меня вот рычишь… Недоволен чем-то?

— Вы зато с Кругом всем довольны! Тихушники… Мутите, крутите — все сами, да сами!

— Ты серьезно?

— Мне Циркача разок показали — и ладушки? А я теперь должен сидеть в этом чертовом номере, как пес в конуре?

— Солдат спит, служба идет… все для пользы дела, между прочим.

Тимур недоверчиво прищурился, но гость выдержал его взгляд:

— Не гони порожняк. Никто тебя не разводит.

— Хотелось бы поконкретнее.

— О Циркаче беспокоишься? Напрасно. Он последние две недели, как челнок-мешочник, с дружками своими на остров мотается — поле мое конопляное стережет. Дурачок…

— На чем мотается?

— Сначала на Гарпушиной лодке, но она для плохой погоды не подходит, опасно. Море, все-таки. Так что, теперь они яхтой обзавелись.

— Откуда роскошь такая?

— Муля Папич на прокат взял, у знакомых. Он ведь с детства в городском клубе парусами увлекался. Даже диплом какой-то имеет. Ну, и мы помогли, через десятые руки.

— Надо Циркача и на острове пасти! — Загорелся Курьев. — На острове! Случись что, он оттуда и свалит. Ищи тогда, свищи…

— Может, и надо бы за ним там присмотреть. А может, и не надо… Смотря, как для кого.

— Ты о чем, Шурэн?

— По мне, пусть бы и сваливал Циркач. Да подальше! И чтобы менты — вслед за ним.

— Все равно не понимаю, — наморщил лоб Тимур.

— Проще простого. Циркач нам уже не нужен.

— Кому это — нам?

— Мне. И тебе.

— Нашел? — Подался вперед Тимур Курьев. От накатившегося волнения губы его пересохли окончательно. — Нашел, что ли?

— Думаю, да, — Шурэн с достоинством выдержал паузу. — На ловца и зверь бежит. Круг на прошлой неделе сводку наружного наблюдения давал, помнишь?

— Помню.

— Менты засекли Циркача, как он к родственнику ходил… помнишь?

— Ну!

— Оказалось — все в цвет! Между прочим, родственничек его потом сам ко мне приперся.

— Зачем? — Куря все ещё не восстановил до конца способность соображать.

— Приперся прямо в салон, да ещё икону с собой притащил: дескать, то да се, вещица есть старинная, дорогая, дайте цену… кстати, денег запросил будьте нате! А там у меня, сам знаешь, Гарпуша сидит. Оценил, прикинул. Наобещал с три короба. В общем, застолбил тему, как положено. И сразу мне сообщил. Я — туда, взглянул на «дерево». По писанию, вроде, она.

От избытка чувств на голове у Курьева даже зашевелились волосы. Значит, все-таки не бред сивой кобылы… Значит, все, о чем говорил перед смертью Спиригайло — правда? И отец Виктора не соврал? Икона существует?

— Существует, — будто прочитал его мысли гость. — Да ещё как!

Шурэн придвинулся ближе и горячо зашептал прямо в ухо Тимуру:

— Я сам видел, понимаешь? Сам, своими глазами! И никто больше. Ни Круг этот легавый, ни Бойко твой… Пусть они все за Циркачом гоняются, сколько угодно! А про икону незачем им знать. Мы её сами возьмем. Знаешь, сколько такая стоит? Тысяч двести пятьдесят. Долларов! А может, и больше… Слушай, я её нашел, так? А ты — спихнешь. Я знаю, у тебя нужные связи есть, каналы за границу. Ведь есть связи, а?

— Есть, — кивнул Тимур, глядя на перекошенное алчностью лицо Шурэна.

«Господи, какой же он лох, — подумал Курьев. — Если бы только это „авторитет“ районного масштаба мог догадываться… нет, даже просто предположить, сколько эта икона стоит! Сколько крови на ней, сколько судеб загублено…»

— Ну? — Ждал Шурэн. — Чего думаешь-то?

— А Гарпуша?

— Что — Гарпуша?

— Он ведь тоже видел.

— Этот не при делах, — отмахнулся Шурэн. — Ему все равно — икона, подсвечник, или там что еще…

— Но в ценах на антиквариат он, все-таки, наверное, разбирается? Хоть немного?

— Его дело — свинячье, — отрезал Шурэн. — Он на место свое поставлен, чтобы мне сообщать обо всем интересном, а дальше сидеть, и помалкивать в тряпочку. С Кругом он контактов не имеет, с другими тоже. Так что…

— Как табаш дербанить-то будем?

— Пятьдесят на пятьдесят! — Твердо и сразу ответил Шурэн. — Икону-то все-таки я нашел.

— Согласен, — не стал торговаться Тимур и решительно потянулся за брюками:

— Прямо сейчас поедем.

… Спустя всего три дня на небе вновь весело заулыбалось солнышко, однако в самом конце улицы Багуна, в доме Лагно, безраздельно властвовал тяжелый, холодный полумрак.

Казалось его не способны были рассеять даже люстры, включенные на полную мощность, потому что не глазами, а душой этот полумрак воспринимали печальные люди, молча собравшиеся во дворе. Родственники, друзья, близкие соседи и просто знакомые — в основном, пожилые, в очках и с палочками, одетые старомодно и просто.

Мимо прошмыгнул местный батюшка, возле ворот по-сиротски притулился жиденький, запыленный оркестрик. В доме, на стульях — гроб, крышка откинута. Люди прощаются, один за другим: духота, теснота, запах ладана…

Все замечают, что лицо покойного изменилось. Какое-то восковое стало лицо, не естественное. Чужое лицо.

Чужого хоронить легче.

А вот на траурной фотографии покойный молод. Задорный взгляд, лукавая улыбка.

Тем временем, люди идут и идут. Кто чмокнет в лоб, кто рукой прикоснется…

Хоронят Лагно.

— Умер, Царствие ему небесное…

— Какой это Лагно?

— Да бывший зампред.

— Говорят, зарезали?

— Не знаю.

Возле гроба тихонько плачет вдова, Ольга ивановна. Утирает слезы мятым носовым платочком и все приговаривает, приговаривает:

— Убили деда, убили… убили родненького.

— Ну что ты, Ольга, — пытается успокаивать кто-то из родственников. Назад не вернешь, зачем так-то уж… Ведь авария.

— Убили… — не унималась вдова, раскачиваясь и комкая в руке платок. Убили деда. Он же в Кременчуг ехал… цены-то не дали.

Виктор молча стоял в прихожей, обтирая выбеленную известью стену хаты. Пиджак весь испачкал… да, плевать на пиджак! Рядом переминались с ноги на ногу приятели — Муля Папич и Данила.

— Пойду, гляну? — Не то спросил, не то предложил кто-то из них. — Может, пора уже на кладбище ехать?

Виктор не ответил. Он думал.

Знакомые инспектора ГИБДД отвечали на вопросы неохотно. В общих чертах, их описания дорожно-транспортного происшествия сводились к тому, что покойный, пересекая на своей «Победе» развилку, не заметил из-за попутной машины несущийся слева «Камаз». Затормозить он уже не успел, удар пришелся в водительскую дверь — и Лагно убило сразу. В сущности, сам виноват…

— Убили, — все так же шептала Ольга Ивановна. — Убили деда. Бедный, бедный… из-за Божьей Матери убили…

— Что? — Сначала Виктор подумал, что вдова просто заговаривается от горя. — О чем вы?

— Икону дед вез в Кременчуг…

— Какую икону? Зачем?

— Здесь цену не дали. А дед корову хотел…

— Ой, не слушай её, — все тот же родственник оттеснил Виктора от Ольги Ивановны. — Не в себе она, сам не видишь?

— А ведь и впрямь, иконы-то в доме нет…

На всякий случай Виктор прошел по всем комнатам, посмотрел в кладовой, заглянул под кровать. Нет иконы. Исчезла. Неужели, эта та самая Божья Матерь, о которой знал Паша Ройтман? Рисунок в тетради, смерть капитана, теперь вот — Лагно…

Вернувшись с острова, Виктор опять звонил Дарье, пытался выяснить хоть какие-нибудь подробности. Но та отвечала смутно: дескать, сама толком не поняла ничего, не до этого было. Какая-то икона, золото… чушь, одним словом. Якобы, кто-то из родственников… Письмена, которые указывают на место захоронения древних сокровищ…

Отчего же их не нашли до сих пор? Не смоги прочесть? Не смогли понять?

Виктор вновь огляделся и вспомнил: фотографии на стене, в спальной. Последний раз дядька упоминал одну фамилию…

— Кем доводились нам Курьевы?

— Иван, что ли? — Ответил кто-то из стариков. — Вон там он, в углу, на снимке. Никону родня, по материнской линии. Значит, и нам не чужой.

— А где он сейчас? — Виктор еле сдержался. С фотографии на него глядел капитан Курьев, неотличимый от своего изображения на партийном билете.

— Когда Днепр перекрывали — без вести пропал, — сообщил тот же голос. Артиллеристом он служил. В офицерском чине. Их полк население эвакуировал, а из какого-то села, из Черноморовки, кажется, людей тогда вывезти не успели. А вода уже пошла. Говорят, Иван, и с ним человек десять, на машине — туда. Все вернулись после, а он нет. Поискали, конечно, а что толку? Жена порыдала, помыкалась, собрала пожитки — и уехала.

— Куда? Не в Питер, случайно?

— Да кто ж её знает? — Удивился родственник. — Может, и в Питер. В Россию — это точно, но вестей от неё никаких.

Виктор вышел на улицу, следом за ним потянулись остальные. Вынесли из хаты гроб, втянули в грузовик…

— Я вчера с командиром взвода «гаишников» разговаривал. Как ты просил, — к Виктору придвинулся Муля Папич. Присел на крыльцо, прикурил сигарету.

— Ну, и что?

— Интерсно. Водитель «Камаза» в тот день не выезжал никуда.

— Как это?

— Божится, что грузовик ночью угнали, прямо со двора.

— Проверяли?

— Вроде, не врет.

— М-нда…

— И ещё одно. Знаешь, почему менты наши так быстро насчет виновности твоего дядьки определились?

— Нет, — покачал головой Виктор.

— В кармане пиджака у него «дурь» нашли. Посчитали, что обкурился.

— Туфта! — Вскинулся Виктор. — Вот же… мать их всех! Да дядя Никон вообще про эту гадость уже глубоким стариком узнал. Да и то, из телевизора!

— Само собой, — ответил Муля. — Но только вот, держи. Это упаковка от той самой «травки», которая была у Лагно обнаружена… Только не спрашивай, откуда она у меня!

Виктор взял в руки распотрошенный бумажный пакетик, перетянутый желтой резинкой.

— Откуда?

Муля вздохнул, помялся, но потом все-таки ответил:

— От эксперта, которому поручили по наркоте заключение делать. За ним должок один давний, вот он грехи и замаливает.

— Спасибо.

«Травка» была, несомненно, Гарпушина. Значит, и Куря, и этот чертов Шурэн… так, все!

Виктор приблизился к Ольге Ивановне и тихо, чтобы не слышали окружающие, спросил:

— Кому дядя Никон икону продать собирался? Ездил куда-нибудь?

— Не знаю, — всхлипнула вдова. — Вроде, никуда…

«Ну, конечно! Конечно. — Догадался Виктор. — Цену-то ему здесь не дали. Как же я сразу не сообразил? В городе только одна контора по антиквариату. Гарпушина».

Сразу после похорон Виктор сел за руль своей автомашины. Но, прежде чем отъехать, подозвал Мулю Папича:

— На поминки остаешься?

— Ну, да, вроде.

— Готовь на завтра яхту. На остров пойдем. И вот ещё что… акваланг бы надо.

— Совсем рехнулся! — Всплеснул руками приятель. — На кой тебе ляд?

— После объясню.

… К концу дня погода опять испортилась. С моря налетел внезапный ветер, рванул листву каштанов, и намокшая зелень полетела в лобовое стекло. Входная дверь в антикварный салон оказалась закрыта, и Виктор несколько минут повертелся перед ней, безуспешно пытаясь заглянуть внутрь сквозь давно не мытые окна.

— Залегли на дно, сволочи… Дело сделано, а на вопросы отвечать не охота?

Заморосил теплый дождь. Виктор отер рукавом лицо, сплюнул под ноги и опять полез в машину:

— Ну, что же, наведаемся домой. Жаль, ствола нет, — он запустил руку под сиденье, нащупал тесак:

— Располосую падлу на ремни! Все расскажет.

Гарпуша проживал на первом этаже, в доме за магазином «Детский мир», но на долгие, настойчивые звонки никто не ответил. В конце концов, разъяренный Виктор ухватился за блестящую ручку, рванул её на себя, потом ещё раз…

— Прямо, день закрытых дверей, — зло усмехнулся он и вышел на улицу.

Окна Гарпушиной квартиры выходили во двор.

— Так вот же ты, козел! — Виктор даже вздрогнул от неожиданности, увидев над собой, высунувшуюся из-за занавески физиономию хозяина:

— Открывай, пидор! Покалякать надо.

Гарпуша не ответил и даже не шелохнулся.

— Ты что, думаешь, я тебя не вижу? — Виктор придвинулся ближе к окну. Добром откроешь — клянусь, не трону!

Вновь молчание.

— Может, кажется? — Засомневался Виктор. И на всякий случай опять пригрозил:

— Да я в твою морду наглую сейчас прямо через стекло двину! Открывай, сука!

Убедившись в отсутствии какой-либо реакции со стороны Гарпуши, Виктор перешел к окну кухни, в котором чуть раньше заметил приоткрытую форточку.

— Ну, ты сам виноват…

Пролезть внутрь было делом техники, и спустя несколько мгновений Виктор уже спрыгивал на пол кухни. Вокруг царил совершенный бардак: осколки посуды, выдвинутые ящики, какой-то мусор…

Да и в коридоре обстановочка оказалась не лучше. К тому же, из дверного косяка торчал с силой всаженный топор.

— Мамай здесь прошел, что ли?

Жалея, что забыл в машине тесак и ожидая всего, чего угодно, вплоть до выстрела из-за угла, Виктор с силой толкнул дверь комнаты. Пели скрипнули, Виктор сделал шаг вперед — и оторопел.

Из-за занавески на улицу выглядывал не Гарпуша, а лишь его голова, выставленная на подоконник. Тело хозяина валялось неподалеку в черной, липкой луже. Не только пол, но и вся комната была заляпана, замазана, забрызгана кровью… Виктор попятился. Какой-то мелкий предмет попал под ноги, он поскользнулся и едва не потерял равновесие.

— Господи!

Не раздумывая больше ни мгновения, Виктор кинулся к выходу из квартиры, но замок, старый, как сама дверь, отпирался только ключом. Ключом, которого сейчас в замочной скважине не было. Виктор выругался и со всех ног припустил обратно, на кухню, к спасительной форточке. Царапаясь и кряхтя вылез наружу.

— А чего это ты там лазаешь, а?

Виктор обернулся на окрик. Во дворе, прямо посередине детской площадки, стояла низенькая, сморщенная временем старушка и с вызовом глядела на предполагаемого «домушника». Делать нечего — оставалось только прикрыть лицо ладонью и бежать: мимо бдительной бабушки, мимо качелей, мимо собственной автомашины…

— За руль нельзя, — все-таки успел сообразить он. — Срисует, сволочь, номера!

— А чегой-то ты рожу-то воротишь? — Неслось ему вдогонку. — Ворюга! Вот я, погоди, в милицию сейчас!

 

Глава 2

Металлическая табличка с гербом информировала всех заинтересованных лиц о том, что на втором этаже дома номер четыре по улице Ленина располагается очень серьезное учреждение.

Старый, заклеенный по краям изолентой «кассетник» выдавил из себя мерзкий скрип, зашипел — после чего равнодушно зажевал магнитную ленту. Сергей иванович Куруг нехотя оторвал задницу от инвентарного стула, наклонился и придавил клавишу «стон». Затем прикурил сигарету и нехорошо посмотрел на подчиненного:

— И это все, чем мы располагаем?

— Техника — дерьмо, — развел руками оперативник. — Но где же новую взять?

— Я об информации говорю.

— Скудная, конечно. Но, все-таки…

— Никаких «но»! Прошляпили?

Оперативник виновато промолчал.

— Прошляпили, — задумчиво повторил Круг, встал и прошелся по кабинету.

Остановившись, он уперся руками в пыльный, обожженный окурками подоконник:

— Дожили! Дожили, мать вашу… Какая-то сбрендившая бабка нас ставит в известность!

— Да и хорошо, что хоть она. А то сидели бы здесь — ни сном, ни духом!

Сергей Иванович сплюнул в окно и туда же бросил не дымящуюся сигарету:

— Докладывай! По порядку.

— Насчет того, при каких обстоятельствах Виктор Левшов вылезал через форточку, вы уже знаете из показаний свидетельницы, — оперативник кивнул на магнитофон. — Так что, осталось всего ничего — только взять его, и…

— Рано хвалишься.

— А куда Левшов теперь денется? Машина-то его так и осталась около подъезда.

— Понятно. Что еще?

— Дверь в квартиру была заперта на ключ. Пришлось взламывать.

— Ну? Дальше!

— Внутри — беспорядок. Вещи разбросаны, все перерыто… я могу видеокассету с записью осмотра места происшествия принести.

— Потом, — процедил сквозь зубы Круг.

— Видимо, кто-то что-то искал. На кухне окурки разных сортов, что наводит на мысль…

— Давай-ка пока без лирики!

— Есть, — не стал спорить с начальством оперативник. — Возле батареи, в углу, три пустые бутылки из-под вина «Айгешат». Не иначе, пьянка в квартире была.

— Ага, — кивнул Сергей Иванович. — Лет пятнадцать назад.

— Простите?

— Ты когда в последний раз в магазине «Айгешат» видел?

— Не помню. Я, вообще-то, практически не пьющий…

— Ну и напрасно. Продолжай!

— В спальной комнате — хозяин. Точнее, тело без головы.

— Ах ты, блядство какое… — Сергей Иванович нервно забегал по кабинету. — Обыск дал что-нибудь?

— Там кровища везде. Я блевал два раза, — оперативника передернуло, и он непроизвольно покосился на свои брюки.

— Результат?

— Ну, предполагаемых орудий убийства — сколько душе угодно: и ножи кухонные, и стекла… В коридоре — топор, пила-ножовка.

— Все? Больше ничего не нашли?

— Ну, да, вроде…

— Левшова нашли? Задержали?

— Пока нет. У машины он не появляется, все известные адреса перекрыты. Ищем.

— А шоблу его шерстили?

Оперативник покачал головой:

— Пока, в общем-то, толком — нет. Людей не хватает.

Сергей Иванович грязно и длинно, как теперь умеют, пожалуй, только милицейские начальники старой школы, выругался матом:

— Немедленно! Всем! Дармоеды, мясники… Одну группу захвата — в «Аквариум»! Сам, с усилением, на моей машине — в яхт-клуб. Понятно?

Дверь кабинета за оперативником громко хлопнула уже через несколько секунд, и Сергей Иванович Круг остался один. Первым делом он подхватил телефонную трубку и набрал код Санкт-Петербурга.

Номер не отвечал. Круг повторил вызов, и трубка отозвалась короткими гудками.

Занято… занято, занято! Все деловые такие стали…

Успехом увенчалась только третья попытка.

— Здравствуйте. Мне бы Антона Эдуардовича.

— Простите, кто его спрашивает?

— Скажите: из Светловодска.

— Одну минуточку.

— Слушаю?

— Горим, Антоша! — Отозвался на знакомый голос Сергей Иванович.

— Что не так?

— Все! Икона нашлась, но блатные, падлы, решили сами сыграть. Шурэн, сука, её перехватил.

— Откуда знаешь?

— Ну, мы тоже не лыком шиты! Вычислили. Последний раз икону видели у некого Гарпуши. Сегодня собирались брать его прямо на хате, но не получилось.

— Ушел?

— Нет. Достался он нам, только по частям.

— Слушай, Иваныч, кончай загадками говорить! Не до шуток.

— Какие уж тут шутки… Нашли Гарпушин труп по месту жительства: голова отдельно, все остальное — отдельно. И есть данные, что на месте преступления побывал наш с тобой общий знакомый.

— Левшов? — Кажется, далекий собеседник Круга все-таки потерял самообладание.

— Ага. Одна старуха видела, как он через форточку из окна квартиры выбирался.

— Берите его! Немедленно! По подозрению в убийстве, по подозрению в краже… да как угодно, но задержите!

— Уже пытаемся. Но тут такое дело… — Сергей Иванович пересилил себя и продолжил:

— На Циркача все это не похоже.

— Сомневаешься, товарищ полковник?

— Есть основания.

— Выкладывай.

— Твой Курьев исчез.

Питерский собеседник ответил после продолжительной паузы:

— Бери пока Левшова. С Курьевым позже разберемся. Я к тебе выезжаю прямо сегодня.

— Кровь из носу, но раздобудь к моему приезду вертолет!

— Понятно. Хотя, с вертолетом проблема… Ладно. Постараюсь в Кременчугском авиаотряде одолжить.

— Когда решишь вопрос с Левшовым?

— Думаю, ещё до твоего приезда. Сегодня.

… Как раз в тот момент, когда собеседники повесили телефонные трубки, Муля Папич в очередной раз нырял с аквалангом в глубины водохранилища, которое некоторые даже называли морем. Сколько уже было сделано погружений, он не считал. Это не имело смысла. Точно знал Папич только одно: нырять придется до тех пор, пока в баллонах есть сжатый воздух или пока позволяют волнение и погода.

От усталости у бедняги уже потемнело в глазах.

— Слушай, ты хоть объясни, что мы именно ищем?

— Не знаю. Смотри там что-нибудь такое… ну, необычное. Статую какую-нибудь, плиту надгробную… Ладно, давай! Пошел. — Виктор оборвал себя на полуслове и довольно бесцеремонно спихнул Мулю Папича за борт.

Сам же он, убедившись, что приятель скрылся под водой, лег на палубу яхты, чтобы продолжить прием солнечных ванн. Вниз, в каюту, спускаться не было ни возможности, ни желания: там вот уже почти полчаса неутомимый Палец развлекался со случайно подхваченной в парусном клубе проституткой.

Данилы Московского с ними на этот раз не было. Виктор попросил его остаться на берегу, чтобы выяснить судьбу своего автомобиля и, при случае, забрать её от Гарпушиного дома.

… Через некоторое время на поверхности опять появился несчастный ныряльщик. Устало содрав с лица маску, он шумно выдохнул, округлил глаза и высказал давно наболевшее:

— Какого… ты Данилу за машиной послал? Он же водить не умеет?

— А кто умеет?

— Ну, я, например.

— Зато, он хорошо умеет по сторонам глядеть. И не попадаться. А ты не умеешь.

— Ах, так? — Полез на палубу Муля Папич. — Ну и не буду я больше нырять!

— Что за фокусы? — Удивился Виктор.

— Устал. Сил моих больше нет. И вообще, какого…

— Надо, Муля. Надо. Наверняка клад где-то здесь спрятан. Слишком уж много совпадений. Икона дядькина, рисунок, карта…

— «Наверняка», «где-то здесь», — передразнил Виктора приятель. — Ерунда какая-то!

— А вдруг не ерунда?

— Да нету здесь ни хрена! — Уперся Папич. — А если бы и было — все равно не найти.

— Глубина под килем метра полтора. Мелководье. Шторм всю грязь со дна поднял. Руку вперед вытягиваю — даже пальцев не видно!

— Кого? Не меня? — Отозвался из каюты голос приятеля.

— Да не тебя! — Крикнул в ответ Муля. — Торчишь там — и торчи!

— Ладно, — согласился Палец. — А ты ныряй тогда!

Яхтенная проститутка хихикнула, и от этого Муля завелся ещё больше:

— Не буду нырять!

— Ну, дружище… — умоляюще произнес Виктор. — Ну, давай ещё разик, а?

— Ныряй, ныряй, ихтиандр! — Продолжали издеваться снизу мужской и женский голоса.

— Заткнись, блядища! — Пригрозил Муля Папич. — Вышвырну вот за борт!

Проститутка на всякий случай притихла.

— Фу, как не стыдно, — поморщился Виктор. — Таким манером обращаться к даме…

— А чего она?

— Вы, сэр, заметно огрубели, общаясь со всякими там рыбами и каракатицами.

— Конечно! — Не стал спорить отходчивый Муля. — Я уже полтора часа под водой.

— С передышками, — уточнил Виктор.

— Да пошли вы все! Не буду я больше нырять. Почему все время я?

— Потому, — рассудительно отозвался из каюты палец, — потому, что, если с этими консервными банками за спиной и с этим намордником я под воду уйду, здешние сомы долго потом своих детишек моими останками прикармливать. А Витек тоже плавает, как топор.

— Понятно? — Вздохнул сочувственно Виктор. — Выходит, кроме тебя больше некому.

— Короче, Муля, ты у нас единственный водолаз.

— Кстати, сколько у тебя в баллонах воздуха осталось?

— Минут на десять.

— Нырнешь ещё разок? — Попросил Виктор. — Пожалуйста! Потом ведь локти себе кусать будем.

— Разок… — смирившийся со своей ролью Муля ещё бормотал что-то недовольно себе под нос, но уже начал готовиться к погружению:

— Все я, да я… а как что — сразу Муля!

Через несколько секунд он уже в очередной раз ушел под воду.

Солнце плавилось на безоблачной небе, медленно испепеляя яхту вместе с командой.

Виктор почернел и перегрелся, однако спастись в тени свернутых парусов пока не имел возможности — рука его нервно сжимала тонкий линь, противоположный конец которого был закреплен под водой, на поясе Папича. В случае опасности, пловец должен был дернуть линь, подавая сигнал.

На какое-то время Виктор погрузился в тяжелую, жаркую дрему. Парочка в каюте тоже притихла.

Внезапно налетевший откуда-то порыв ветра колыхнул яхту, просвистел в снастях и… улегся где-то на морскую гладь — будто не было. Виктор вздрогнул и встрепенулся, ощущение безотчетной тревоги перебрало его душу, словно гитарные струны:

— Восемь минут! — Крикнул он, поглядев на часы. — Восемь минут… кислорода больше в баллонах нет!

— Что? — Палец, выскочивший из каюты в чем мать родила, не стал задавать лишних вопросов и сразу же ухватился за линь. — Тянем?

— Давай! Давай…

Линь шел из воды очень туго и медленно, натягиваясь, как тетива. Создавалось даже впечатление, будто кто-то на дне упирался, цеплялся за валуны и коряги, — не желая подниматься на поверхность.

— А ну, пусти-ка! — Палец, скрипя от натуги зубами, перекинул мокрый линь через спину и по-бурлацки пошел по палубе. Кожа на ладонях у него была уже содрана до крови, и белый капроновый линь почти сразу покрылся красными пятнами.

Упакованная в резину физиономия Мули появилась у борта внезапно. И даже сквозь толстое стекло было видно, какой неописуемый ужас застыл в его глазах. Аквалангист вцепился в яхту, сорвал с лица маску и, как пылесос, с громким свистом втянул в себя воздух:

— Муля, что? Что там? Ну?

— Там… — широко раскрывая рот, попытался объяснить Папич, — там…

— Ну?

— Коряги.

— Эх-х… — огорченно выдохнул Палец и опустился голой задницей на раскаленную палубу. — Черт!

— И больше ничего?

— Нет. Говорил же вам… Не верили! Надо было, чтобы я издох там?

— Ну, не сердись, дружище… не сердись! — Виктор втянул Папича на борт яхты и обнял его за плечи. — Все обошлось. Мы ведь друг другу пропасть не дадим, верно?

— Верно, — подтвердил Палец. — Я когда понял, что ты там, на дне задыхаешься — чуть с ума не сошел. До того тебя жалко стало!

— Пошел ты…

— Ну, как скажешь, — Палец встал и направился вниз, в каюту. Но на полпути обернулся:

— А может, ты? Может, это… давай разочек? Она ничего, возражать не станет.

— Ну, вот еще! — Смутился Муля. — У меня и сил-то нет.

— Давай, давай! — Поддержал инициативу Виктор. — Расслабься с девушкой. А силы она в тебе сама отыщет.

— Да бросьте, — продолжал отнекиваться Папич. — Я, может, ей и неприятен совсем. К тому же, ссорились…

— Вот и помиритесь заодно, — подвел итог Палец, запихивая приятеля в каюту.

Буквально через минуту до сидящих на палубе приятелей донеслось приглушенное Мулино бормотание, девичий смех и скрип койки.

— Не понимаю! — Виктор в очередной раз выложил перед собой рисунки из тетради.

— Где-то здесь, под ногами у нас, спрятано что-то такое… Знать бы, где и что!

— Покойник тоже не знал.

— Да, конечно… Лишь примерно место указал на карте.

— Может, все дело в иконе?

— В иконе… знать бы, что! То, что перстень со змеями ей кто-то пририсовал, так это и убогому понятно — остров обозначен. Остров Змеиный…

— А моря ведь раньше не было.

— Значит, холм…

— Наверное, — не стал спорить Палец. — Жрать охота. Будешь?

Он залез в рундук и вытащил оттуда большой кусок копченой колбасы.

Но Виктор отрицательно помотал головой:

— Вот эта надпись… она что означает?

— Какая, эта? — Давясь колбасой, приблизился Палец.

— «… и упадут с неба ледяные камни…», — процитировал Виктор. — Понимай, как хочешь!

— К местности никак не привязаться.

— Да, — облизнулся Палец. — Загадка!

Шквал налетел, как всегда, неожиданно. Красавица-яхта подпрыгнула на волне, тут же провалилась вниз и сильно ударилась килем о дно.

— Канаты режь! — заорал выскочивший из каюты Муля. — Быстро!

— Ага, сейчас…

— Быстро! А то утопимся, на хрен, или о камни разобьет! — Все-таки, Муля Папич имел кое-какой мореходный опыт, а потому сразу принял командование на себя:

— Палец, двигатель запускай! Витек! Ты чего там чухаешься? Режь быстрее, мать твою!

Обрезки якорных тросов отлетели в сторону, яхта освободилась и тут же поползла в направлении берега.

— Мотор-р! — Зарычал Папич. — Андрюха!

Палец кубарем скатился вниз, оттолкнул и без того насмерть перепуганную девицу:

— Горячая любовь корсара! Уходим в тину, красавица…

Он ухватился за ключ зажигания на приборной доске, резко провернул ключ замка зажигания — и сквозь свист штормового ветра откуда-то из чрева яхты послышался истошный вой вхолостую сработавшего стартера:

— Бендикс не срабатывает! Муля, бендикс, мать его!

— Что?

— Накрылась железяка ржавая!

А яхту, тем временем, неотвратимо тянуло к берегу. Уже зашуршало под килем песчаное дно, несколько раз борт ударился о какие-то камни. Пожалуй, ещё парочка хлестких волн, или добротный порыв ветра — и валятся красавице в виде фанерных обломков на отмели, прямо под глинистым, раскисшим от дождя обрывом.

— Ну, что же ты там? Ну? Давай! Давай мотор!

Палец не ответил — с тупой настойчивостью он продолжал крутить ключ зажигания, будто пытаясь разворотить в приборной доске приличных размеров дыру.

— Ой, Господи! Ой, Господи… — с каждым новым громовым раскатом приговаривала забившаяся в угол каюты девица. — Мы не утонем, да? Мы правда не утонем?

— Еще как утонем! — Успокоил её верный спутник. — Так удачно утонем пальчики оближешь… только пузыри по воде пойдут!

— Держись, братва! — Захлебываясь дождевой водой и пенными брызгами, Виктор перебежал на корму и схватился за шкот.

— Какого хрена? — Вытаращился Муля.

— Грот поднимаю! На парусах, может, выберемся…

— Уйди оттуда, утопленник! — Замахал Муля Папич руками на Виктора. Сшибет!

Однако, Виктору уже кое-что удалось. Освободившийся гик молниеносно перелетел от одного борта яхты к другому, а затем так же быстро вернулся обратно. И хотя Виктор успел уклониться, потерявшую управление яхту стало нещадно разбалтывать из стороны в сторону.

— Все, — опустился на палубу Муля. — Отплавались. Сейчас мачту сорвет… к едрене фене!

И в то же мгновение заработал двигатель. Взревел от натуги, набрал обороты — и воду за кормой взбурлили лопасти винта. Яхта вскинулась и подалась вперед.

— Андрюха! Палец! — Заверещал Муля. — Ну, Андрюха, Палец ты наш!

Судорожно вцепившись в руль, он потянул его влево, и яхта, с трудом преодолевая сопротивление волн, развернулась и клюнула носом на килевой качке.

— Витек! Вяжи гик «на родину»! — В голосе Папича вновь зазвучали командные нотки:

— Эй, трюмный механик! Наверх не вылезай, следи за мотором. Идем на большую воду!

— На глубину идем, мать её в душу!

Яхта подпрыгнула на первой встречной волне, и уже увереннее разбила в пену следующую.

Ветер крепчал.

— Кажется, шторм начинается. Настоящий.

— Что? — Из-за шума стихии не разобрал Виктор.

— Сильно задувает! Метров тридцать в секунду. Ты веревкой какой-нибудь к релингу привязался, а то сметет с палубы на хрен!

— А ты что, ветер пальцем наслюнявленным меряешь?

— По таблице Бофорта, — огрызнулся бывалый яхтсмен.

— Чего? Не понял!

— Короче, посудина наша на гонках хороша. А картинку Репина «Девятый вал» может и не выдержать.

— Айвазовского, — машинально поправил Виктор и посмотрел назад, на медленно удаляющийся остров. — Ерунда! Главное, от камней избавились, а теперь уже…

Фраза Виктора оборвалась на полуслове. В полном изумлении и он, и вцепившийся в штурвал Муля Папич, уставились на поверхность воды, которая вдруг, за какие-то доли секунды, успокоилась и затихла, сонно перебирая последние, медленные и безобидные волны.

Виктор выругался. По инерции.

— Это точно, — подтвердил Муля Папич.

Шторм закончился, будто и не было его вовсе. Казалось, дремавший до этого где-то там, наверху, режиссер, очнулся наконец, недовольно причмокнул губами — и распорядился сменить декорации.

Тишина, неспокойная и тяжелая, повисла над водами.

— Такого я ещё не видел, — признался Муля.

— Я тоже, — промямлил Виктор.

На палубу высунулся озабоченный Палец:

— Ребята! Я того, кажется… Посмотрите, кровь у меня из ушей не идет? Не слышу ни хрена! Наверное, перепонки барабанные от натуги лопнули.

— Успокойся. В порядке все.

Виктор, как завороженный, глядел на чудесным образом окрасившийся горизонт. Все возможные оттенки фиолетового, лилового, розового цветов чудным образом переливались на небе, отражаясь в поверхности моря — и от этого зрелища было не оторваться.

Сразу же заметно потеплело.

Красота…

Внезапный громовой раскат вернул людей к реальности: откуда-то с востока медленно выползала туча — огромная, мраморно-черная, полыхающая пронзительно яркими вспышками.

— Полундра! — Спохватился Муля Папич. — Все в трюм!

— Что это? — Замешкавшийся Виктор почувствовал хлесткую боль над лопатками. — Это что такое?

— Прямо под ноги ему сверху брякнулась небольшая льдинка.

— Это откуда?

В следующее мгновение по палубе начали с остервенением лупить куски льда, некоторые из которых размерами и формой не уступали голубиному яйцу.

— Град это, идиот! Сваливай оттуда, быстро!

Очередная льдинка угодила Муле Папичу прямо по темени, и отважный яхтенный капитан с диким криком спрятался вниз, в укрытие. Однако, примеру приятеля Виктор почему-то не последовал. Подхватив спасательный жилет, он прикрыл им голову и часть тела, оставшись на палубе.

— Настоящие камни, — шептал он беззвучно. — Огромные, ледяные…

Страшной силы электрический атмосферный разряд ослепил его.

— Господи, что же это?

Однако, зрение, странным образом, почти сразу же вернулось к Виктору. Он успел даже краем глаза заметить то место на берегу, возле самой кромки воды, в которое впилась молния. Потом была ещё одна огненная стрела, потом ещё и еще… пока Виктор не сообразил, что все они устремляются к одному и тому же месту.

— Вон там! Там оно, мужики!

— Чего ты? — Не поняли снизу. — Прячься к нам! Зашибет!

— Там золото! Золото!

— Где?

— Я место видел! Слышите? Ах, ты… мать его перемать! Я знал! Я знал!

В следующую секунду прямо над островом, в разоренном огненными сполохами небе, возникло видение: на Виктора в упор смотрели холодные, но прожигающие насквозь этим холодом глаза зверя.

— Это ты, Лис? — Пошевелил губами Виктор. — Да, это ты… Ты не оставил меня в покое?

Видение не исчезало.

— Почему?

— Убей…

— Кого? Зачем?

Пасть Огненного Лиса опять раскрылась:

— Убей его. И ты убьешь себя. И вернешься. Вернешься обратно на грешную землю. Вернешься ко мне.

Голос зверя теперь звучал не только внутри Виктор. Он был везде.

— Ты ведь очень хотел вернуться? Ты ведь уже возвращался?

Виктор вздрогнул и без сознания повалился на палубу.

 

Глава 3

Ураган причинил много бед.

Особенно пострадали от него жители окрестных сел. Неукротимая стихия ревела, буйствовала и клокотала на протяжении нескольких часов, и за это время погубила большую часть посевов. На многих подворьях дома лишились крыш, а хозяйственные постройки попросту рухнули, и лишь груды потрескавшихся, торчащих из раскисшего самана, досок могли напомнить об их прежнем существовании.

В общем, полное разорение… Жалостливо мычали коровы, блеяли перепуганные овцы. Домашняя птица суматошно носилась по дворам, не даваясь в руки не менее суматошных хозяев.

Пострадал от стихии и Светловодск. На окраине города, возле Андрюшкиного Яра, в многоэтажной «общаге» радиозавода, напрочь перебило все стекла с восточной стороны, а телевизионные антенны полегли, как высокие травы в поле. Центральным улицам тоже досталось, но, к счастью, природное бедствие не унесло ни одной человеческой жизни.

Сразу же после того, как стих ураганный ветер, с неба перестала литься вода и на землю упал последний, сорванный с крыши, кусок кровельного железа, местные жители высыпали из домов, чтобы оценить причиненный родному Светловодску ущерб.

В общем, как бы то ни было, горожане теперь оказались больше всего озабочены восстановлением и ремонтом своих жилищ, и на вернувшуюся в порт яхту мало кто обратил внимание.

Оказалось, что после стихийного бедствия даже войти в гавань не так-то просто. Муле Папичу пришлось изрядно попотеть, прежде чем он, искусно лавируя между затонувшими катерами поднявшимися со дна топляками, привел яхту к причальной стенке. Палец с Виктором, как умели, намотали на кнехты швартовые концы, весело затрещала лебедка…

Дальнейшие события развивались совсем неожиданно. Из-за ближайшего лодочного ангара выскочили облаченные в камуфляж вооруженные люди, и, стремительно развернувшись в боевой порядок, бросились к яхте. Одновременно с ними на открытое пространство вылетела голубая «шестерка» с довольно известными в городе номерами.

— Менты, — понял Виктор и крикнул приятелям:

— Не сопротивляться!

Папич уже сошел на берег, и поэтому первым распластался на причале, уткнувшись лицом в мокрые, позеленевшие доски. На запястьях Папича щелкнули наручники.

Арест Виктора был не менее живописен. Бывший зэк сам сделал шаг навстречу бегущим, предусмотрительно вытянув перед собой обе руки, но люди в камуфляже без церемоний подхватили его, сбили с ног, перевернули и с маху впечатали в палубу. Виктор не сопротивлялся, но на него уселись сразу двое — здоровые и тяжелые, как боевые слоны.

Вывернув голову, Виктор успел заметить, как Палец шарахнулся в сторону и заорал, что есть мочи, приятелю:

— Не дури! Пристрелят ведь!

Но было уже поздно. Палец ловко перепрыгнул через борт яхты и скрылся под водой.

Вслед ему ударила короткая автоматная очередь.

— Суки! Суки, падлы! — кричал, безуспешно пытаясь освободиться, Виктор. — За что его?

Виктор хотел ещё что-то сказать, но осекся, получив несколько ощутимых ударов по голове и в пах.

— Ну, козел… — прохрипел он в адрес медленно выбирающегося из «шестерки» Сергея Ивановича. — Если Андрюха не выныренет сейчас — ты бойся! Всю жизнь оставшуюся бойся, падла!

Палец не выныривал. Два автоматчика напряженно вглядывались в глубину, поводя зачем — то из стороны в сторону стволами автоматов. Один из них даже присел, чтобы заглянуть под сходни.

— Уроды, — сухо произнес Круг. — Я же предупреждал: только этих двоих! Какого… блин, стреляли?

— Ушел бы, — пожал плечами один из вооруженных людей.

— Этих в машину, — распорядился Круг, показав на Левшова и Папича. Доставить ко мне, в отдел. И чтобы глаз с них не спускать!

— А с этим что? — Кивнул в сторону моря автоматчик.

— Промахнулся ты. Живой он. Иначе всплыл бы. Да и крови на воде не видно… скорее всего, под причал занырнул.

— Искать?

— Не надо. Утонет — его проблема.

… Буквально через полчаса Виктор с Мулей уже находились в казенном доме на улице Ленина, пристегнутые наручниками к батарее.

— Дурная привычка.

— О чем ты? — Не понял приятеля Папич.

— За месяц — два ареста. Это уже слишком.

— Странно другое. Не понятно. У нас, вообще-то, если кого задерживают сначала в городскую ментовку везут, в КПЗ.

— Ничего особенного. Задержание незаконное, вот они…

— Молчать! — Рявкнул стоящий рядом оперативник. — Мордой к стене, я сказал!

— Все, гражданин начальник! Какие проблемы?

Еще через полчаса в кабинет вернулся Круг. По привычке потянулся всем телом, вздохнул и полез за свой стол:

— Гражданин Левшов, вы подозреваетесь в умышленном убийстве. Надеюсь, Вам, как человеку опытному, не надо объяснять…

— А я? — Вдруг прервал говорящего Муля. — Меня-то за каким хреном?

— Вас? — Невозмутимо переспросил Сергей Иванович. — Хорошо, что напомнили…

Он поднялся из-за стола, выглянул в коридор и распорядился:

— Папича увести. С ним потом разберемся.

Двое оперативников сноровисто отстегнули беднягу от батареи и куда-то уволокли.

— Ну-с, Левшов, итак… — возобновил беседу хозяин кабинета. — Вы убили Гарпушу. И не только его.

Виктор оглянулся на реплику — и обомлел. В дверях стоял никто иной, как Антон Эдуардович Бойко, слегка потучневший, но все ещё крепкий мужчина, известный Левшову по прежней, питерской жизни.

Значит, вот оно как получается… От наблюдательного Виктора не укрылось, что Антон Эдуардович вел себя в грозном учреждении, как человек, который заказал и оплатил эту страшную музыку, под которую плясали и пляшут все вокруг.

Вслед за Антоном Эдуардовичем в кабинет тихо вошли ещё двое в штатском. С молчаливого разрешения шефа, они приблизились к Кругу, пошептались с ним о чем-то — и так же тихо покинули кабинет.

— Вы ведь и Пиккельмана убили? — Антон Эдуардович по-хозяйски, без церемоний, сел в любимое кресло Круга, закатил глаза под потолок, сделал паузу и добавил:

— Гарпушу ты зарезал скальпелем. А старика чем?

— Ерунда! На мне покойников нет. Сами знаете.

— Откуда? — Неестественно изобразил удивление питерский гость. — Наоборот… Уж поверь, пару-тройку добротных «мокрух» мы тебе нарисуем.

— За что?

— Брось тут нам целку из себя строить, Левшов! — Подал голос отошедший к окну Сергей Иванович. — И не таких ломали.

— Слышь, ты… а твой номер здесь вообще шестой, — неожиданно даже для самого себя оскалился Виктор.

Круг осуждающе покачал головой, подошел поближе и очень сильно ударил Виктора кулаком в солнечное сплетение. Затем приподнял его обмякшее тело и процедил сквозь зубы:

— Не дерзи… а то зашибу ненароком. Никто ведь не знает, что вы с Папичем здесь, у меня. Свидетелей-то не было при задержании. Понял?

— Ошибаешься, куцехвостый, — прохрипел в ответ отдышавшийся Виктор:

— Были свидетели.

— Да ну? — Ухмыльнулся Круг.

— В каюте… девчушка одна. Очень шустрая. Пряталась.

Хозяин кабинета и его питерский гость озадаченно переглянулись.

— Врешь, наверное?

— Проверяйте.

— Ну, ладно, не кипятись. Успокойся, — примирительно произнес Антон Эдуардович.

— Это коллега мой немного погорячился. Но, в любом случае, от «убойных» статей тебе не уйти. Хотя. Конечно, если с другой стороны посмотреть…

— С какой это?

— Да сущая безделица… Икону верни. Ту, которую у Гарпуши прихватил.

— А может, ты уже и тайничок нашел? — Вмешался Круг. — Так давай по-умному, Циркач!

— Договоримся. Одному тебе все равно не управиться — масштаб не тот.

— Сам понимаешь, не по тебе кусок.

— А с вами, значит, управлюсь, — зло прищурился Виктор. — Буду, как сыр в масле, да?

— Только вот вопрос: надолго ли? До тех пор, пока вы меня, как дядьку моего, не грохнете?

— Из наших его никто не трогал. — Заверил Круг. — Гарпушина самодеятельность.

— Так что, считай, отомстил, — поддержал коллегу Антон Эдуардович.

— Не убивал я Гарпушу, — устало выдохнул Виктор. — Хотите — верьте, хотите — нет. Не убивал. И иконы дядькиной тоже у меня нет.

В дверь кабинета вежливо постучали. Получив разрешение, через порог шагнул оперативник и доложил:

— Яхту обшарили. Ничего не нашли. Ни оружия, ни наркотиков, ни предметов старины, как вы ориентировали. Только… только в трюме, оказывается, девка пряталась. Придурочная такая! Истерику нам закатила.

— Доставили? — С надеждой в голосе спросил питерский гость.

Оперативник покосился на своего шефа:

— Так точно. В соседнем кабинете сидит. Вместе с Папичем.

— Ну, вот… а ты волновался, — Круг победно взгялянул в лицо Виктору и довольно фальшиво пропел:

— И никто-о не узна-ает, где моги-илка твоя…

— Может, все-таки договоримся?

— Так ведь не о чем. Нет у меня иконы. И не было никогда.

— Жаль, — поморщился Круг. — Придется с твоим Папичем толковать. Может, он поумнее окажется?

Хозяин кабинета обернулся к оперативнику:

— Задержанного Папича — сюда, а этого на его место.

Парень в штатском подошел к Виктору и отстегнул наручники от батареи:

— Пошли!

… В этот момент двустворчатую дверь кабинета сотряс удар страшной силы. Левый наличник с треском раскололся, часть одна из створок сорвалась с петель и гулко брякнулась на пол, прямо под ноги Виктору. В образовавшийся проем влетел полный ярости и решимости Палец, сжимающий в руках автомат ППШ.

— На пол, бляди! — Взревел он. — На пол! Угнездю сейчас, на хер, всех!

Не дожидаясь ответной реакции, он вскинул вверх ствол и дал веером длинную очередь. На головы присутствующих с потолка брызнула штукатурка, а со стены слетел черно-белый портрет «железного Феликса».

— На пол, суки позорные!

— Я же говорил, что он живой, — пробурчал Круг и недовольно опустился на колени.

— Да, вижу, весело у вас тут, — Бойко тоже подчинился приказу, стараясь при этом, однако, не потерять чувство собственного достоинства.

— Местная специфика, — извинился хозяин кабинета.

— Молчать! — Палец наставил ствол прямо ему в лоб.

— Спокойнее, спокойнее, молодой человек, — прикрылся ладонью Сергей Иванович. — Не надо нервничать! Уйти собрались? Идите. Никто ж не держит.

— Заткнись, — посоветовал Виктор, успевший уже перестегнуть наручники с себя на оперативника. — Отраспоряжался, псина вонючая!

Виктор нагнулся, забрал у Круга табельный «макаров» и сунул его к себе в карман. Потом подошел вплотную к притихшему Антону Эдуардовичу:

— Не надо больше меня доставать. Понятно? Нет у меня иконы. И не было. И не убивал я никого. Лучше у Курьева своего спросите.

Гость из Питера кивнул.

— Понятно, я спросил?

— Понятно.

Все это время Виктор с напряженным недоумением прислушивался, не донесется ли снаружи топот поднятой по тревоге охраны, оперативников или бойцов СОБРа. Позже выяснилось, что опасался он зря: к этому моменту люди, сопровождавшие Бойко, и почти все подчиненные Сергея Ивановича разъехались по Светловодску, выполняя поручения начальства. А единственный сотрудник Круга, стороживший в соседнем кабинете задержанных, валялся без сознания после недолгого и неожиданного знакомства с Пальцем. Что же касается обывателей, услышавших стрельбу из казенного дома, то из них никто милицию вызывать не стал. А зачем её вызывать, если она, милиция сама себе бережет? Мало ли что…

— Вот и ладушки, — Виктор повернулся к приятелю:

— Ну, Андрюха! Ну, ты даешь, террорист, мать твою!

Пистолетный выстрел застал всех врасплох. Пока остальные вели задушевные разговоры, молодой оперативник закованными в «браслеты» руками, неуклюже, вытянул из наплечной кобуры пистолет, снял его с предохранителя и нажал на спусковой крючок. Пуля прошла совсем рядом с Виктором, обожгла его, и, в конце концов, впилась в шкаф со служебной документацией.

Виктор дернулся, потерял равновесие и упал на Антона Эдуардовича, освободив пространство перед оперативником. Палец чуть развернул автомат, и одиночными выстрелами, раз за разом, всадил в противника несколько пуль.

С такого расстояния даже из старенького ППШ промахнуться было бы очень трудно.

— Твою мать…

— Доигрались, — подал голос Бойко.

— Порешу! Порешу, падла! — Виктор в бешенстве ткнул пистолетом, добытым у Круга, прямо в шею питерскому гостю. — Говнюк, это все из-за тебя! Это ты во всем виноват! Это ты виноват, что мы дохнем, один за другим…

— Витек… — Палец, очень бледный, испуганный и растерянный, присел на корточки рядом с другом. — Витек, это не он. Это я, но… я не хотел! Я думал, он тебя…

— Все, Андрюха. Все, — обреченно кивнул ему Виктор. — Теперь точно все! Не отмоемся. Из-за этого вот говна. — Он показал глазами на Круга и на Антона Эдуардовича:

— Нет теперь на нашей стороне правды.

— А что дальше делать?

— Не знаю. Уходить нам надо. Совсем.

— Ага! Я тогда Мулю с девчонкой позову?

— Давай…

— Палец шагнул к двери, но остановился:

— С этими двумя уродами сам разберешься? Или мне их тоже шлепнуть?

— Нет. Не надо.

— Ну, смотри. Как знаешь.

На всякий случай, уходя, Палец одним ударом приклада разнес вдребезги телефонный аппарат:

— Счастливо оставаться! Не задерживайся тут…

Когда Виктор через пару минут вышел в коридор, к ожидавшим его товарищам по несчастью, Круг и питерский гость были живы, но скованы, связаны и спеленаты так, чтобы долгое время не причинять никому беспокойства.

— Завалил? — Поинтересовался на всякий случай Палец.

— Нет. Не взял греха на душу.

— Ну, ты и дурак! — Возмущению миролюбивого обычно Мули Папича не было предела. — Испугался? Тогда пусти, дай, я их сам, собственными руками…

— Остынь! Пошли отсюда. Быстро… Да, а девчонка-то где?

— Отпустили мы её, — пожал плечами Палец. — Очень просилась. А что, не надо было?

— Да нет, ладно. Надо было только денег ей дать. Побольше. За все пережитое. Ну, и чтобы молчала…

— Да откуда деньги-то? Обойдется! — Махнул рукой жадноватый Муля. — Она и так рада, что отсюда свалила.

— Вот, кстати… о деньгах. — Виктор достал из кармана толстую пачку рублей и долларов, только что реквизированных у Антона Эдуардовича и у Круга. — Впечатляет?

— Сколько здесь?

— Не считал пока. Много.

— Неплохо же в Питере менты живут…

— Ничего, Сергей Иванович тоже не пустой оказался.

Виктор аккуратно прикрыл за собой дверь с казенной табличкой. По гулким бетонным ступеням лестницы, вприпрыжку, он и двое его спутников спустились со второго этажа. Выйдя на улицу, огляделись.

Последствия стихии — это, к счастью, всего лишь, последствия. Нет уже ни душераздирающего свиста ветра, ни грохота громовых раскатов, ни беспощадных молний, полосующих небо… так, всего лишь тяжелый, усталый вздох, после которого снова выглядывает солнце и продолжается жизнь на земле.

Мокрые тротуары покрывала сорванная с деревьев листва. На проезжей части блестели огромные, теплые лужи — перепрыгнуть их было нельзя, но, если не жалеть стоптанную летнюю обувь, вполне можно перейти вброд. Говорят, дождевая вода полезна для ног: гребанешь её усталыми ступнями, и побежала волна, перекатилась через песчаный нанос — в ручеек… А ручеек этот, как и многие другие, бежит уже сам дальше, вниз, по дороге. Ищет ложбинку, просачивается под землю, или находит канаву, которая непременно выведет его к реке, к озеру, к самому морю. Туда, где исчезнет ручей, растворится, смешается с подобными себе, чтобы потом, когда-нибудь, вновь вернуться обратно.

— А ты здесь откуда?

— Привет! — Машина Виктора стояла прямо за углом. Водительское место было свободно, а из-за пассажирского сиденья подошедшим приветливо помахал Данила Московский. — Залезайте.

Пока товарищи по несчастью открывали задние двери и располагались поудобнее, Виктор занял место за рулем и завел отсыревший двигатель:

— Все? Поехали!

— Я, кажется, что-то слышал… — Данила вопросительно посмотрел на Виктора.

— Стреляли, — подтвердил его догадку Муля Папич.

— По вам стреляли? — Уточнил Данила.

— И по нам тоже…

— В основном, правда, Палец отличился, — Виктор сделал очередной поворот и на полной скорости проскочил мимо светофора. — Продемонстрировал превосходство в огневой мощи.

Данила не стал уточнять подробности, он и без того все понял правильно:

— Значит, мы опять в полной жопе?

— Полнее некуда.

Одинокий автомобиль мчался по пустынным улицам, за его приоткрытыми окнами уже мелькали одноэтажные домики пригорода и разноцветные полосы деревянных заборов.

Все четверо, включая разговорчивого обычно Мулю Папича, молчали до тех пор, пока Виктор не припарковал машину у своих ворот. На первый взгляд, все здесь было в порядке. Дом — цел и невредим. Виноградная лоза, полная жизненной силы, рвется вверх, к солнцу, тянется вдоль веранды к электрическим проводам…

— Посидите пока, — оставив приятелей в автомобиле, Виктор прошел вдоль полисадника, приблизился к крыльцу и увидел мать.

— Сыночек! Господи, да где ж тебя… Я вся перенервничалась. Такая буря тут была! У соседей огород побило градом, тополь засохший упал, возле пруда…

— Мама!

— И прямо на соседский сарай… а у нас — тьфу-тьфу-тьфу!

— Я на минутку, мама, — смущенно выговорил Виктор. — И ты вот что… ты собирайся, пожалуйста.

— Куда, сынок?

— Уезжай отсюда. Хотя бы к Лагно пока, а вообще…

— Что случилось, сынок?

Пожилая женщина схватилась за сердце, побледнела… и от этого Виктору стало вдруг невыносимо стыдно и больно:

— Не волнуйся, мама! Все в порядке. Я потом объясню, а ты перебирайся пока отсюда…

— Лучше всего, конечно, было бы сразу в Питер уехать. Но только — через Черкассы, хорошо? Обещаешь?

— Так Кременчуг же ближе? — Все ещё недоумевала мать. — И поезд оттуда прямой?

— Черкассы выше по Днепру, мама. Выше плотины… — Виктор пробубнил ещё что-то не слишком вразумительное, потом окончательно смешался:

— Поезжай, мама. Так надо. За меня не волнуйся.

Мать тяжело вздохнула и усталой, старческой походкой направилась в дом.

— Что брать-то с собой? — Уже изнутри спросила она.

— Самое необходимое, — Виктор тоже прошел к себе в комнату и начал торопливо укладывать личные вещи в большую спортивную сумку.

— А хозяйство на кого? Коза в сарае, огород?

— Соседей попроси.

Закончив недолгие сборы, Виктор вышел из дома, подхватил прислоненную к стене лопату и перебрался в сад. Отмерил от крайней яблони несколько метров, сплюнул на руки, вогнал стальное лезвие в землю… а уже через несколько минут раскладывал в багажнике, среди гаечных ключей, тротиловые шашки и детонаторы.

— Ну, вот, мы теперь и банда. По закону. Оружие, транспорт, распределение ролей…

Муля Папич громко и грязно выругался, чтобы отогнать страх. Данила молча пожал плечами: мол, что же теперь поделаешь? Так получилось. И только Палец коротко, по-деловому, спросил:

— Куда сейчас подадимся, командир?

— В море.

— Не понял? — Удивился Папич.

— За деньгами.

— Так ведь, вроде, есть у нас деньги. Ты же сам…

— Сколько? Семьсот долларов? Тысяча? Это не деньги. Так, мелочь.

Муля присвистнул, Палец молча пожал плечами, Данила потребовал:

— Объясни толком. Банк будем грабить, что ли? А зачем тогда в море?

— Не будем мы пока никого грабить. Смысла нет. На Змеином острове спрятано золото.

— Много. Целый клад… Все, поехали!

Виктор плавно тронул машину с места и уже по дороге начал инструктаж. До какого-то момента его друзья молча, дисциплинированно слушали, что, как и кому предстоит сделать, но потом все-таки начали задавать вопросы.

— Ни черта не понимаю! При чем здесь плотина?

— Тайник находится на самом берегу. Вода нам там копать не даст.

— И что теперь?

— Чтобы добраться до золота, — объяснил Виктор, — надо понизить уровень моря. Хотя бы метра на полтора. Или на два.

— Ты чего? Как это?

— Как можно море понизить? Оно же — море!

— Шлюзы взорвем.

Несколько секунд в машине стояла полная тишина. Первым возмутился Папич:

— Больной! Бля буду, больной! Диверсант, мать твою… нашелся.

— Да уж, ты это… того, — покачал головой Данила. — Там, внизу, по течению — Кременчуг.

— Затопим ведь город!

— Только если всю дамбу на хрен снесем. А если только шлюзы — ничего страшного. Я тут посчитал с карандашом, прикинул…

По теории Виктора выходило, что результаты повреждения плотины будут, конечно, заметными, но не критическими. В обычных условиях аварию подобного рода вообще устранили бы за считанные часы, без каких-либо последствий. Но сейчас, после урагана… Экономика района парализована, власти в панике, денег нет, строительных материалов нет, восстановительная техника разогнана по другим объектам. Так что, вода явно успеет уйти.

— А что? — Неожиданно поддержал его Палец. — Может получиться. Помните, парни, позапрошлой весной, когда паводка ожидали после снегопадов, тоже воду на четыре дня спускали? И ничего!

— Да, было дело, — кивнул Данила.

— Ну, вот, — подытожил Виктор. — Вопросы по этому пункту есть? Вопросов нет. Тогда переходим к разработке операции прикрытия.

— Чего? — Встрепенулся Палец.

— Короче, слушайте, как ментов со следа сбить…

В результате обсуждения план Виктора и в этой части был принят почти без изменений.

Решили, для отвода глаз, оставить машину неподалеку от лодочной станции. Потом захватить силой яхту, отогнать её к дамбе — и взорвать вместе со шлюзами, чтобы создалось впечатление гибели всех четверых беглецов. Конечно, плавающие среди обломков личные вещи и документы введут в заблуждение следователей и оперативников ненадолго, но хоть какое-то время удастся выиграть.

— Яхту жалко, — пригорюнился Муля. — Сколько я на ней…

— Не плач, дружище! — Успокоил его Виктор. — Откопаем сокровища — я тебе «Титаник» приобрету.

— А если не откопаем?

— Тогда получишь игрушечный пароходик. Вон, валюта есть. И на макетик хватит, и на билеты в какую-нибудь Якутию… подальше отсюда.

… Почти стемнело, и на потяжелевшем небе появились первые звезды. Алая зорька, казалось, всего на мгновение полыхнула вдали — и тут же поблекла, угасла. В наступившем покое над морем раздавались теперь только вялые всплески волн.

Выстрелы прозвучали, как оскорбление мирному, тихому вечеру. Напрасно Виктор недооценивал охрану гидроэлектростанции. Отправив Папича на удачно угнанной из клуба яхте, и высадившись вместе с Данилой и Пальцем на дамбе, он почти сразу же натолкнулся на рослого крепыша в полувоенной форме, с «калашниковым» на ремне:

— Стой! Куда?

Не получив ответа, военизированный охранник передернул затвор автомата:

— Стой, стрелять буду!

Палец и Данила нырнули за угол какого-то бетонного строения. Виктор, плечи которого оттягивал туристический рюкзак со взрывчаткой, замешкался, и, как подкошенный, рухнул прямо под ближайший куст.

Охранник выстрелил — пока только вверх, по инструкции, и почти сразу же откуда-то отозвалась тревожная сирена.

— Крышка, — успел подумать Виктор. — Если останусь на месте лежать, схватят меня со всеми этими бомбами. Вот будет подарочек Кругу! А если побегу, снимет меня первой же очередью этот чертов вертухай, как кулика в орешнике.

Впрочем, принимать решение ему не пришлось. Высунувшийся из-за угла Палец не стал долго раздумывать, и опорожнил в стоящего напротив человека магазин своего ППШ. Пули хлестко ударили в стены здания, но одна или две все-таки достигли цели. Тело охранника от полученных ударов отлетело на несколько метров, он упал, попытался подняться — но тут же опять распластался на самом краю, у воды.

— Убили, кажется, — подал голос Данила.

— Сейчас ещё прибегут, — обрадовал спутников Палец.

— Действительно, неподалеку послышались уже команды, крики и лай собак.

— За мной! — Рявкнул Виктор и с треском выбрался из кустов.

— Куда? — Почти хором спросили Данила и Палец.

— К машине!

— А шлюзы?

— Какие, к матери… зад свой уносить пора! Уходите обратно.

— А ты?

— Я к Папичу, на волнолом. Предупредить же надо!

Виктор ловко перемахнул через забор и выбежал на асфальтированную дорожку. Но уже через несколько метров, услышав топот сапог и заметив впереди какие-то силуэты, он едва успел шмыгнуть в сторону и притаиться. Мимо, навстречу, пробежало двое или трое вооруженных людей. Слава Богу, специально обученных сторожевых собак с ними не было — лаяла, очевидно, какая-нибудь дворняга, которую держат на цепи возле караулки и подкармливают объедками.

Не заметив Виктора, охранники пробежали дальше.

— Черт бы все это побрал, — мысленно выругался он. — Ни автомата, ни пистолета… нет ничего! Только дерьмо взрывчатое, да и то с электродетонаторами.

Пересилив себя, Виктор снова выскочил на дорожку и побежал к волнолому. Стемнело уже окончательно. С трудом преодолев последние метры, он замер на берегу и, до боли напрягая глаза, начал высматривать яхту:

— Муля, ты где?

— Здесь, — невозмутимо отозвался приятель. Судя по голосу, от края воды до него было не больше пяти метров.

— Живой?

— Глупый вопрос. А вы как там?

— Плохо, — вынужден был признать Виктор. — Брось мне чего-нибудь! Спасательный жилет, или круг. А то я с этими кирпичами за спиной не доплыву.

— Куда бросать-то? Не видно ни фига.

— Бросай на голос.

Получилось даже лучше, чем можно было ожидать. Спасательный круг плюхнулся в воду у самого берега, Виктор не раздумывая ухватился за него и поплыл к яхте.

— Наши где? — Спросил Папич, вытягивая Виктора на борт.

— Не знаю, — ответил Виктор, снимая рюкзак со взрывчаткой. — Мы на охрану напоролись.

— Я их обратно, к машине отправил — даст Бог, попробуют уйти.

— А нам теперь что делать?

— Не знаю! Пока на остров пойдем. Будем ждать, как договаривались. Не объявятся, отгоним яхту в море и подорвем. Пусть считают, что сдохли мы, утонули… нет нас! И не было. Ствол ментовский у тебя с собой?

— На, — Папич протянул Виктору пистолет.

— А «дегтярев» на острове остался?

— Там. В траншее припрятан.

— Это хорошо.

— Да чего уж тут хорошего, — пробурчал Муля Папич, выбирая якорь. — Чего хорошего?

— Все коту под хвост…. Сокровища какие-то! Сидел бы я себе дома, со своей…

С берега внезапно ударила автоматная очередь. Папич охнул, схватился за лицо — и тут же упал за борт.

— Муля! — Дернулся к нему Виктор. — Муля, братуха!

Вторая очередь распорола обшивку, заставив поминальным звоном отозваться начищенную до блеска рынду. Виктор бросился ничком на палубу, передернул затвор и несколько раз выстрелил в темноту. После третьего или четвертого выстрела он услышал вдали человеческий стон, однако продолжал нажимать на спусковой крючок до тех пор, пока не опустела обойма. Затем Виктор поднялся на ноги и швырнул оружие в сторону берега:

— Да чтоб вы все сдохли! Будьте вы прокляты!

… Первое, что сделал Виктор, подойдя к Змеиному острову — подготовил яхту к взрыву. Двенадцати четырехсотграммовых тротиловых шашек вполне хватило бы на то, чтобы от парусно-моторного судна не осталось и следа. Виктор сноровисто прикрепил к каждой шашке детонатор, скрутил провода в тугой узел и подсоединил к выключателю внутреннего освещения. Оставалось только в нужный момент щелкнуть тумблером.

— Утром в Черкассы пойдем, — решил Виктор.

С момента гибели Папича он начал разговаривать вслух, сам с собой. Сам себе отдавал распоряжения, сам себя отчитывал за упущения и провинности, сам себе давал советы… Виктор остался один. Без друзей, которые покинули его в самый нужный момент. Папич — навсегда, а Данила и Палец? Может быть, тоже…

— Не дай Бог, — прошептал Виктор.

Невидящим взглядом он окинул водную гладь. Прослезился. По телу пробежала мелкая дрожь — нервное напряжение постепенно спадало, душевный огонь, порожденный погоней и боем, угас. Навалилась усталость, измотанный организм требовал отдыха. Виктор вытянулся на рундуке, в который только что запихал взрывчатку, и крепко уснул.

Прошла ночь, наступило утро следующего дня, но Виктор все ещё не шелохнулся. Со стороны могло показаться даже, что он умер, и лишь едва уловимое дыхание опровергало это предположение. Очнулся Виктор так же внезапно, как и погрузился в сон. Непонятная, неосознанная тревога вдруг обдала душу спящего человека февральской стужей: на яхте он был не один!

Открыв глаза, Виктор Левшов увидел прямо перед собой лицо Курьева. Тимур сидел, привалившись спиной к переборке, и спокойно курил сигарету, выпуская, одно за другим, колечки дыма. На коленях у него лежал пулемет Дегтярева, реликвия времен Второй мировой войны.

— В траншее, за казармой нашел, — пояснил он, перехватив удивленный взгляд врага.

— Ну, что же, стреляй, — равнодушно отвернулся Виктор.

— Хорошо, — согласился Тимур. — Только попозже.

— А чего тянуть?

— Торопишься, — усмехнулся Тимур. — Потерпи. Немного осталось.

Будто в подтверждение его слов откуда-то издалека послышался характерный гул приближающего вертолета. Звук стремительно нарастал похоже, вертолет шел невысоко и на большой скорости.

— Ну, вот. Дождались.

— Вертолет прошел прямо над яхтой.

— Жестянка, «Ми-шесть», — скорчил презрительную гримасу Тимур. Потом, неожиданно для Виктора, вскинул ствол пулемета вверх, в открытый люк. Раздалась длинная, оглушительная очередь, трассирующие пули растаяли в небе.

— Не попал, — удивился Тимур.

Вертолет отклонился немного в сторону, описал большой круг над побережьем — и вновь пошел к яхте.

— Ну-ка! — Обрадованно покачал головой Тимур. — Давай, милок, поближе… не бойся!

Боковое окно вертолетной кабины открылось, и из него кто-то высунул длинный ствол.

Сквозь гул винтов приближающейся машины послышалась сухая дробь ответной очереди, пули плелиным роем прожужжали над яхтой и ушли в воду чуть в стороне.

— Видел? — Окликнул Тимур Виктора. — Уважают. И боятся! Товарищи в погонах… Еще один заход — и продырявят они твою посудину. А может, и нас с тобой заодно.

«Ми — шестой» вновь пошел на разворот, на этот раз по большой дуге.

— Этот ты зря, — Тимур встал во весь рост, высунулся из люка, положил ствол на гик и, прицелившись с упреждением на два корпуса, нажал спуск.

Даже со своего места на рундуке Виктор увидел, как от корпуса старенького вертолета в стороны полетели куски обшивки, из двигателей повалил черный дым, полыхнуло — и винтокрылая машина с оглушительным всплеском упала в воду.

— Все, — сплюнул Тимур на палубу. — Легко и просто.

— За что же ты так «папика»-то своего? Из пулемета… — поинтересовался Виктор.

— Папа мой там лежит! — Перебил его Тимур, мухнув рукой в сторону острова.

— Документы я нашел. Все сходится, мать моя так и рассказывала.

— Выходит, родственник ты мне? — Хмыкнул Виктор. — Вот уж, не ожидал…

— Плевать мне на твои ожидания! И на тебя плевать. Ты уже в прошлом остался. Нажму сейчас на курок — и все!

— Не нажмешь, — уверенно покачал головой Виктор. — Тебе ведь золото увидеть хочется.

— Или нет? Иначе, зачем было столько народу на тот свет отправлять, верно?

— Шурэна жаль, — цинично поджал губы Курьев. — Уж больно плакал в темном переулке.

— А Гарпушу?

— Нет, — удивился Тимур. — Да пес с ними со всеми! Ты о себе подумай. Скажешь, где золотишко — может, и поживешь еще. Не скажешь — буду убивать тебя долго и неприятно.

— Хорошо, — не стал спорить Виктор и незаметно для Курьева положил руку на задвижку носового люка. — Здесь оно. На яхте. Почти у тебя под ногами.

— Ты чего гонишь? — Не поверил Тимур.

— Карту возьми. Под рундуком.

— Не вижу, где? Темно.

— А ты свет зажги, — посоветовал Виктор.

— Сейчас, — кивнул Тимур и потянулся к выключателю…

 

22 августа следующего года в Санкт-Петербурге было свежо, но безветренно. Ближе к полудню отшумел один из последних летних ливней, сбил тугими струями пыль с тротуаров, взъерошил листву, истрепал бесконечные портянки объявлений.

Все, как и много лет назад. Свежо и немного прохладно. Щедро омытый дождями город хитро прищурился наполовину зашторенными окнами и тихо ждет окончания дня.

Ливень закончился. Скоро закончится и этот день.

В ожидании вечера нетерпеливо зааплодировали друг другу разбитые, разношенные двери парадных, выпуская на волю людей. Кого по делам, кого просто вдохнуть так недостающего горожанину свежего воздуха. Люди спешили, все вместе — и, одновременно, порознь, мало знакомые между собой, одинокие, неприветливые…

На улице Тамбасова, неподалеку от крайней парадной многоэтажного дома, врос в землю убогий, давным-давно разграбленный и раздетый местными автомобильными ворами «москвич». А чуть в стороне, в инвалидном кресле, почти неподвижно сидел хозяин машины. Щеку Виктора обезображивал длинный, извилистый шрам, ноги его были парализованы, а вместо левой руки чернел старой перчаткой протез.

В общем, никто так и не понял, как Виктору удалось выжить после взрыва на яхте. То ли ударная волна смилостивилась, то ли вода не приняла. Сам он совершенно не помнил, как оказался сначала на суше, а потом на больничной койке. Не помнил, откуда и как появилась мать с Дарьей, как привезли они его в Петербург… да, впрочем, и не важно это все было! Главное, теперь они здесь — все вместе.

Мать сейчас что-то готовит на кухне. А Дарья, Дашенька… Всего несколько минут назад она выкатила беспомощного мужа из парадной — и поспешила обратно: заботы-хлопоты, пеленки-распашонки… Меньше года назад у них родилась дочь. Красавица. Виктор был счастлив.

Плевать на ноги и на дурацкий протез! Плевать, что память вернулась не вся, а только случайными, странно подобранными обрывками. И совсем уж не важно, что денег в обрез, а у старенького «москвича» больше нет колес.

Зато, у кресла-каталки колеса есть. И одна рука осталась, вполне рабочая. И есть дочь, и есть мать, и есть Дарья… Время от времени, жена выглядывает во дворик и машет ему рукой. Следит, чтобы никто не обидел. Говорит что-то ласковое, доброе, но по губам не разобрать…

Внезапный страх сковал холодом сердце Виктора.

Вдоль дома, под окнами, будто предательский выстрел из прошлого, скользнула тень. Нет, не тень даже, а матовый отблеск угасающего дня, призрак, первый предвестник приближающейся темноты. Или, все-таки человек? Тот, который… нет, не может быть! Тот ведь умер, разорван в клочки, скормлен рыбам!

Виктор вспомнил, как глупо взлетела вверх мачта. Вспомнил, как перетянутыми гитарными струнами лопались шкоты, как борт яхты вдруг выгнулся — и раскололся на тысячи щепок…

Однако, это был Курьев. Это не мог быть никто другой.

Страшный гость прошел мимо беспомощного инвалида в коляске, равнодушно и без особого интереса скосив глаза в его сторону. Потом, все-таки, зло ухмыльнулся и кивнул головой на окна квартиры, в которой жили самые дорогие Виктору люди. Кивнул — и коротко чиркнул себя ребром ладони по горлу.

Все, понял Виктор. Конец. Расплата…

Он изо всех сил ухватился за колесо кресла-каталки, рванул — но не сдвинулся с места. Рванул ещё раз, еще… напрасно! Тогда, пересиливая боль и головокружение, Виктор свалил кресло на бок, и пополз. В глазах потемнело, огненные круги пчелиными жалами впились в мозг, но он продолжал передвигаться, царапая ногтями асфальт, извиваясь и плача.

— Нет, — закричал он без звука. — Нельзя! Я не дам… не позволю! Там же дочь, мать там, Дарья!

— Даша… Она же сильная! Она мудрая, предусмотрительная… неужели она ничего не видит?

Будто услышав его мольбы, жена снова выглянула в окно. Взмахнула рукой, припала губами к стеклу…

Виктор замер.

В руке Дарья сжимала остро отточенный хирургический скальпель. И лицо её неузнаваемо изменилось, стало сразу каким-то чужим, равнодушным, холодным. И в глазах больше не было ласки и теплоты — только злоба и хитрость.

— Огненный Лис! Будь ты проклят… — теряя сознание, прохрипел Виктор. Выпусти меня из этого круга! Выпусти, Огненный Лис!

Мир вокруг потерял очертания, потемнел и иссяк.

… Всего через мгновение Виктор открыл глаза:

— Почудилось, что ли? Брехня какая-то… ну, конечно, брехня!

Он прекрасно все помнил и понимал. Несколько минут назад тяжело откатились всторону проржавевшие металлические ворота «учреждения» УВ 14/5, но Виктора через них не выпустили.

— Не положено! — Сухо отрезал гражданин начальник, и Виктор Сергеевич Левшов отправился на свободу с чистой совестью, как все нормальные люди через двери контрольно-пропускного пункта.

Вышел и, остановившись неподалеку, стал удивленно осматривать и ощупывать себя с головы до пят.

— Эй! Чего потерял-то? — Окликнул его торопящийся на службу контролер Иваныч.

Потом подмигнул по-свойски, и прищурился:

— Вчерашний день, что ли?

Санкт-Петербург — Светловодск

1997–2002 г.г.