1

Отстучали, оттопали по коридору барака ботинки, сапоги и валенки девчат, спешивших на работу. Посинели оледенелые стекла окна, пропуская в комнату, где жила Сима, прозрачную дымку рассвета. Потускнели цифры будильника, тлеющие в темноте зеленым светом.

Вставать с теплой постели Симе не хотелось. Комнатку выстудило за ночь — на оконной раме белели обметанные инеем шпингалеты. Глядя на минутную стрелку будильника, Сима подумала о том, как больно и горько, что время течет с прежней неумолимой быстротой. Через неделю ей исполнится двадцать шесть, молодость проходит, а жизнь все еще не устроена… Сима вздохнула, рывком отбросила одеяло и ступила босыми ногами на холодный половичок.

С полотенцем на плече она вышла в коридор. Пол в умывальне был уже подтерт, и уборщица тетя Лиза развешивала возле печки мокрые тряпки.

— Доброе утро, — ласково сказала Сима.

— Кому доброе, а кому злое! — Тетя Лиза швырнула чистую тряпку на пол. — Опять нальют, чтоб вас нелегкая взяла! Они вылеживаются, а я убирай.

— Хватит вам, тетя Лиза. Набрызгаю, сама подотру. Долго ли?

— Так я и доверила тебе мой инвентарь! — выпалила уборщица таким тоном, будто ее тряпки были сделаны, по меньшей мере, из бархата.

— Тогда убирайте сами, — сказала Сима и стала умываться, стараясь не накапать на пол. — Мне чуть свет не к чему вставать: поздно вечером работу кончаю.

Сима не обиделась на уборщицу. Она привыкла прощать ей многое — ведь тетя Лиза вертится день-деньской словно заведенная: моет полы, убирает в комнатах, стирает, штопает, готовит пищу своим детям (их у нее четверо, она называет их «моя орава») и вдобавок до полуночи вяжет для приработка шали и скатерти.

— В других бараках люди снегом умываются, — ворчала тетя Лиза, — а в моем такие барыни поселились: ключевую водичку им подавай.

— Рукомойники там замерзли и полопались, вот и умываются снегом, — спокойно разъяснила Сима, намыливая щеки.

— А у меня и не замерзнет, черт оцинкованный!

— Как ему замерзнуть: вечером вы воду из него спускаете, по утрам заливаете кипятком, — сказала Сима, вытираясь полотенцем.

— В других бараках люди как люди, а тут за каждым шагом подглядывают. Лишнее ведро кипятку не дадут взять, — не на шутку рассердилась уборщица.

Сима снисходительно пожала плечами и молча ушла в свою комнатку.

Причесываясь, она долго смотрела в зеркало и самой себе не понравилась: лицо какое-то серое, глаза блеклые, без блеска, то ли от переутомления — в последние дни приходилось много работать в бухгалтерии над годовым отчетом, — то ли оттого, что первая молодость уже прошла.

Сима разогрела на примусе вчерашние котлеты. Ела без аппетита, просто потому, что принято каждое утро завтракать. Да и день предстоял нелегкий: надо было ехать в управление строительства за деньгами, а потом выдавать их.

Она потеплее оделась, завернула в газету рюкзак, куда обычно складывала получаемые у главного кассира деньги.

На крыльце барака встретилась с тетей Лизой.

— Получку нынче будешь выдавать? — поинтересовалась уборщица и поджала губы, показывая, что стычки у умывальника еще не позабыла, а спрашивает потому, что вопрос этот служебный и личные их отношения тут ни при чем.

— Привезу, так буду выплачивать.

— Действуй, — разрешила тетя Лиза. — Девчата уж три дня на хлебе да картошке постятся. Молодое дело, легкомысленное. Бросаются деньгами. Где пирожное, где шелк, а где и в брюхе щелк. Да иначе и трудно жить: каждому хочется лакомством побаловаться и красивую одежду поносить. — Помолчала и добавила: — Хорошая у тебя специальность: радость людям приносишь, не то что я…

Хлопьями падал снег. Он был лохматый, липкий, тяжелый. Сима любила снегопад, но сегодняшний не порадовал ее: мог замести дорогу в управление строительства, которое помещалось на другом берегу реки.

Сима пришла в участковую бухгалтерию за четверть часа до работы, но все сотрудники были уже на местах. Старший бухгалтер Сидор Ильич в ответ на приветствие молча наклонил голову и ожесточенней прежнего застучал на счетах. Практикантка Катя шепнула Симе:

— Полтора рубля никак не может найти. Злой, как демон! Все-таки крохобор он. Доплатил бы из своего кармана, и можно отчет закруглять. Если жалко, могла бы и я заплатить, все бы люди не мучились, да и сам…

— А документация? — спросила Сима, посмеиваясь в глубине души над наивностью практикантки.

— Какие-нибудь полтора рубля! Можно где-нибудь и подправить…

— Интересно вас на курсах учат, — сказала Сима.

Катя огорченно вздохнула: она хотела дружить с кассиршей, но никак не могла приноровиться к ней.

Сима позвонила в гараж и в ожидании машины присела, не раздеваясь, в своем отгороженном уголке возле несгораемой кассы. От нечего делать принялась рассматривать дощатые, плохо оштукатуренные стены бухгалтерии. Подумалось: когда строительство гидростанции закончится, неказистое строение левобережной конторы снесут и на этом месте воздвигнут красивый многоэтажный дом или разобьют парк с фонтанами. И никто из жителей нового города не будет знать, что здесь когда-то находилась захудалая бухгалтерия. Будут вспоминать инженеров-проектировщиков, прорабов, знаменитых экскаваторщиков, бульдозеристов и бетонщиков, а кассиров и счетоводов никто не помянет добрым словом.

«Вот тебе и хорошая профессия, — подумала она, припомнив слова уборщицы. — Обслуживающий персонал мы, и только. Вроде той же тети Лизы».

Отдохнувшие за ночь сотрудники бухгалтерии дружно скрипели перьями, щелкали на счетах. Потому, наверно, что Сима сидела без дела, ей показалось вдруг не таким уж важным все то, чем были заняты товарищи по работе. Глядя на юное румяное лицо Кати, она подумала: «Может, практикантка и права? Так ли уж на самом деле важно найти полтора рубля, которые мешают закончить годовой отчет?»

В комнату вошел шофер Кожуркин — самый осторожный и тихоходный водитель на всем левобережном участке. Про него говорили: «Этот не растрясет».

Сима запахнула пальто, сунула сверток с рюкзаком под мышку. На ходу надевая варежки, подумала: сейчас Сидор Ильич, как обычно, скажет, чтобы она была осмотрительней с деньгами. И ей стало скучно.

Но старший бухгалтер все так же сухо и четко звенел на счетах и, казалось, не замечал ничего вокруг себя.

Сима невольно замедлила шаг, около двери даже оглянулась, удивленная этим. И тогда Сидор Ильич сказал, не поднимая головы:

— Серафима Ивановна, поаккуратней с деньгами…

2

Симе едва исполнилось восемнадцать лет, когда она вышла замуж (сестра Ольга говорила: выскочила). Муж, Леня Гонцов, был ниже ее ростом, и Сима покупала туфли на низком каблуке, чтобы не страдало его мужское самолюбие.

Леня носил косую челку, скрывая шрам в правой половине лба, куда в детстве ударил острым копытцем стригунок. Выходя на улицу, он частенько надевал очки, хотя зрение у него было отличное: ему казалось, что очки придают солидный и внушительный вид. Сима ласково подсмеивалась над ним:

— Лень, а Лень, в очках ты на академика смахиваешь.

— Серьезно?

— У кого хочешь спроси: вылитый академик.

— Смотри-ка! Не думал. Академик? Хорошо! — радовался Леня, даже не подозревая, что она шутит: он был на удивление доверчивым.

Сима целовала мужа в ямочку на подбородке и говорила, прижав ладони к его щекам:

— Чудной ты у меня, некрасивый, маленький, а дороже всех на свете. Всех-всех!

Они жили в узкой комнате, оклеенной синими пузырящимися обоями. В одном углу стоял березовый комод, в другом — этажерка с книгами, к окну был приткнут маленький письменный стол, за которым Сима писала письма школьным подругам, уехавшим учиться в институты. И комод, и этажерку, и письменный стол украшали вышивки и выточенные из бронзы пепельницы, кубики, шахматные фигуры. Над кроватью висела мандолина. Леня бережно снимал ее с гвоздика, вытряхивал красный, сердечком, медиатор, начинал играть. Сима присаживалась рядом, склоняла голову на его плечо. Она слушала, полузакрыв глаза, и ей казалось, что они с Леней будут всегда молоды и счастливы.

Вечерами, когда у Лени не было занятий в школе рабочей молодежи, они обычно гуляли по городу. Сима надевала лучшее платье, вкладывала узкую кисть в ладонь мужа, заскорузлую от машинного масла, и они медленно шли по улице мимо типографии городской газеты, мимо часовой мастерской, мимо дома, где возле подъезда висела стеклянная табличка: «Зубопротезный техник А. И. Энш, 2 эт., кв. 24». Прохожие, обгоняя, толкали их, заглядывали в лицо, а они шли, не обращая ни на кого внимания, занятые лишь друг другом.

Леня был самолюбив: ему хотелось, чтобы Сима хорошо одевалась. Каждый раз после получки он покупал ей или отрез на платье, или шляпу, или еще что-нибудь самое дорогое и красивое из того, что попадалось в магазине. Зарабатывал он много: тихий Леня был чуть ли не лучшим токарем-универсалом завода. Себе он ничего не покупал, кроме безделиц вроде галстука, майки, носового платка. Когда Сима упрекала его, зачем он так много тратит на ее наряды, а сам ходит в лоснящемся от долгой носки шевиотовом костюме, Леня отшучивался:

— Ты меня и так любишь, а я тебя в старом платье в два счета разлюбить могу: знаешь ведь, какой я ветреный.

Так они прожили чуточку больше года. Счастье оборвалось неожиданно. Воскресным летним утром поехали вместе с молодежью Лениного цеха за город, на массовку. Назад возвращались в сумерках по осклизлой от недавнего дождя дороге. Грузовик занесло, левым задним колесом он влетел в кювет. Все, кто сидел возле левого борта, попадали на землю. Сима и другие отделались легкими ушибами и вывихами, а Леня ударился виском о белый степной валун. Мандолина, висевшая у него на поясе, осталась невредимой, красный, сердечком, медиатор выпал из нее и сиротливо лег возле безжизненной руки хозяина.

Когда Леню вносили в приемную больницы, он очнулся, спросил, жива ли Сима, и услышав ее плачущее: «Да, родной, да», — снова впал в забытье.

В полночь он умер.

Симе представлялось: она бы легче переживала, если бы Леню убило на фронте или при выполнении какого-либо ответственного производственного задания. Обидно было, что смерть настигла его случайная и глупая, точно в насмешку над ними кто-то положил рядом с кюветом тот проклятый белый валун.

Дома Симе все напоминало о Лене. Она перебралась к родителям, поселилась опять в той же боковой комнатушке, в которой жила до замужества, и порой испытывала такое ощущение, будто никогда не уезжала отсюда. Правда, изредка, глухими ночами, ее охватывало странное состояние, она прислушивалась каждой клеточкой тела, не возникнет ли в темноте знакомый шелест шагов, не звякнет ли неповторимо, как прежде, щеколда калитки.

Вокруг все учились или работали. Учиться Симе не хотелось, она устроилась на первое подвернувшееся под руку место — кассиршей в бакалейный магазин. Покупатели были нетерпеливы, вечно спешили, никому не было дела до ее переживаний. Вначале, когда Сима часто ошибалась и выбивала на своей грохочущей кассе не ту сумму, какую просили покупатели, они ругались и жаловались директору магазина, а тот долго и нудно отчитывал Симу, называл ее «матушкой» и грозил увольнением. Увольнения Сима не боялась, но ей надоела вся эта канитель, и она заставила себя быть внимательной. Как-то незаметно стала работать механически: не думая, правильно выбивала чеки, считала деньги, давала сдачу. Директор не называл ее больше «матушкой» и даже ставил в пример другим кассиршам.

После работы Сима возвращалась домой, ужинала и шла в боковушку. Она много спала, часами бездумно лежала на кровати, запоем читала и, кроме библиотеки, нигде не бывала, а по выходным дням, когда не надо было идти на работу, даже не причесывалась. Отец с матерью пробовали «облагоразумить» ее, но из этого ничего не вышло, и они махнули на нее рукой как на пропащую.

Печаль и горечь, как находили знакомые, наложили на лицо Симы печать задумчивой и строгой красоты. Должно быть, поэтому, а может, потому, что она выглядела еще совсем юной, за ней пытались ухаживать экспедиторы с базы, снабжающей магазин, и те из покупателей, кому некуда было спешить. Но Симе одинаково неприятно было внимание и тех мужчин, кто рассчитывал на легкий флирт, и тех, кто тянулся к ней из самых добрых и серьезных побуждений. С годами образ Лени не потускнел в памяти, но, оставаясь самым дорогим, как бы отодвинулся вглубь и стал в один ряд с милыми воспоминаниями детства и ученичества.

Шел шестой год Симиного вдовства, когда она почувствовала, как опротивела ей тесная боковушка и вся ее нынешняя жизнь, размеренная и бесцельная. Она стала ловить себя на том, что дольше и внимательней смотрит по утрам в зеркало и мечтает о встрече с человеком, который был бы похож на Леню и так же любил ее. Она верила, что где-то обязательно должен быть такой человек и он тоже ждет не дождется встречи с ней.

Как раз в это время старшая сестра Ольга и ее муж Василий Васильевич, работавшие в Мингечауре, были переброшены на строительство крупной сибирской гидроэлектростанции. Проездом Ольга с мужем «завернули к старикам», и Сима уговорила их взять ее с собой.

Когда они прибыли на строительство, работа только-только начиналась. На берегах реки пузырились огромные серые палатки. Неподалеку от них плотники ставили бараки. Сверкали днищами ковшей шагающие экскаваторы: один — на песчаном карьере, другой — на мшистых почвах будущего судоходного канала.

Река была широкая, с горбом на стрежне, будто какая-то сила выпучивала ее из глубины. Буксиры, роя красными плицами дикие воды, подтаскивали к причалу баржи с самосвалами, досками, тросами, станками, кирпичом.

Здесь Симе хотелось зажить совершенно по-новому, чтобы ничто ей не напоминало о прошлом. Но устроиться на живую, интересную работу, как она мечтала, не удалось. Начальник отдела кадров, узнав, что она пять лет проработала в кассе, сразу же направил ее замещать заболевшую кассиршу левобережного управления. Напрасно Сима доказывала ему, что работала в магазине и совершенно незнакома с бухгалтерией, — ничто не помогло.

Прежняя кассирша вскоре выздоровела, вышла замуж за топографа и уехала с ним в экспедицию — изыскивать место под новую гидроэлектростанцию. Перед отъездом она зашла в бухгалтерию, написала на стенке несгораемого шкафа «Прощай, касса», а на окошечке — «При коммунизме кассиров не будет». Сидор Ильич в тот же день увидел надпись на окошечке, сильно разобиделся, собственноручно стер ее, но она, хотя и плохо, все-таки осталась заметной. Слова на темной стенке несгораемого шкафа он не углядел, и они были ясно видны до сих пор.

Для Симы они были как обещание, что и она когда-нибудь уйдет отсюда, сменит эту скучную работу на другую, интересную и почетную, как у бульдозеристки Маруси Репкиной или машиниста шагающего экскаватора Кости Генералова.

Несколько раз Сима пыталась убедить Сидора Ильича, чтобы он повлиял на начальника отдела кадров, который был его старинным товарищем, и помог бы ей устроиться хотя бы перфораторщицей, но бухгалтер оставался непреклонным.

— Я, Симища, — он любил произносить имена в превосходной степени, — всю жизнь деревянные костяшки перекидываю, а сам, однако, сызмала мечтаю стать дрессировщиком собак. — В подтверждение он вытаскивал из-под пиджака черную белоносую карманную собачку с иронической кличкой Львица, заставлял ее служить, переворачиваться через голову, а потом грустно заключал: — Такая уж наша бухгалтерская доля.

Сима пробовала работать плохо, чтобы ее прогнали из бухгалтерии, но Сидор Ильич не замечал этого: некем было заменить Симу; так из ее отлыниваний ничего путного и не вышло.

Василия Васильевича назначили главным механиком левобережного управления, а Ольгу — диспетчером стройки. На первых порах Сима поселилась в комнате, которую им дали.

Василий Васильевич уходил на работу рано утром и возвращался затемно, усталый и злой. Ввалившись в комнату, он бросал на спинку кровати прорезиненный плащ, скидывал у порога сапоги, обляпанные грязью и бетоном, говорил Симе тоном приказа:

— Помой!

Он садился за стол и, ожидая, когда Сима подаст еду, поддерживал лобастую голову прижатыми к вискам кулаками. Василий Васильевич никогда не спрашивал, готов ужин или нет, и, просидев за столом с минуту, хмуро оборачивался, всем своим видом показывая, что голоден и недоволен тем, что Сима мешкает. Насытившись, он резко отодвигал посуду, вставал и, не оглядываясь, кидал:

— Постели!

Сима покорно разбирала постель и отходила к печи. Развалясь на кровати, он вытаскивал наугад с этажерки книгу, прочитывал несколько строк и засыпал.

Симу возмущало барское обхождение Василия Васильевича, но она с самого начала не осадила его, а потом все как-то стеснялась сделать это. Думала: он сильно устает, работа у него трудная, ответственная, не то что у нее.

Василий Васильевич вел себя так и в отсутствие Ольги, и при ней. Ольга не только не замечала оскорбительного поведения мужа, но и сама поступала точно так же, лишь прикрывалась ласковостью и деликатностью. Ранним утром она, сладко потягиваясь в постели, просила заискивающим шепотом:

— Симчик, миленькая, не могла бы ты вскочить да скоренько приготовить завтрачек? Вскочи, ласточка, очень буду тебе благодарна…

А если скапливалось под кроватью грязное белье, она обнимала Симу за плечи, терлась щекой о щеку сестры, жаловалась:

— Опять голова от мигрени лопается, а тут стирка на шее. Не простирнешь ли, добренькая, пару моих комбинаций да кое-что Васино?

Сима понимала, что за скромной просьбой старшей сестры кроется желание, чтобы она выстирала все грязное белье. Вечер-два она гнулась над корытом, презирая Ольгу за елейный тон, а себя за мягкотелость и покладистость. Крепло желание распрощаться с родственничками и уйти жить в палатку.

Вскоре случай представился. Выполняя очередную просьбу сестры, Сима нарочно постирала только часть белья, скопившегося под кроватью. Заметив это, Ольга сжала капризные губы, левая бровь поползла вверх, правая — вниз.

Ольга обошла вокруг Симы, остановилась перед ней — красивая, дородная, с напряженными от злости ноздрями.

— Кого из себя строишь? А? Принцесса Люксембургская! Руки бы у нее отвалились, если бы на три-четыре вещи больше выстирала. Из бакалейного ларька вырвали, на хорошую работу устроили, и вот — благодарность.

Сима грустно слушала сестру, надеясь, что хоть на секунду проснется в ней совесть.

Ольга подошла к тумбочке и стала передвигать флакончики с духами, а потом, видимо, почувствовав укоризненный взгляд сестры, резко повернулась.

— Что уставилась?

Презрение, боль, негодование, осуждение — все вылилось у Симы в одну фразу:

— Эх ты, а еще человек!..

Она уложила в чемодан свои пожитки, повесила через плечо Ленину мандолину, обшитую белым полотном, и вышла из барака. На крыльце ее взяла оторопь: «Может, вернуться! Может, они станут другими?..»

Налетевший ветер опутал лицо, волосы паутиной. Сима решительно сняла ее и сбежала по ступенькам.

Около месяца она жила в палатке и спала на одной койке с бульдозеристкой Марусей Репкиной. Потом им дали на двоих маленькую комнатку в новом бараке.

После ссоры Сима виделась с Ольгой только один раз, в коридоре управления строительства. Они одновременно кивнули головами и разошлись, как малознакомые люди, которым нечего сказать друг другу.

3

Хотя снега в колеи дороги нападало немного, машина часто буксовала: ее скаты износились настолько, что узорные выпуклости на их поверхности скорее угадывались, чем выступали.

Шофер Кожуркин открывал дверцу, выходя из обшарпанной «Победы». Он или вытаскивал из багажника две короткие массивные доски и подсовывал их под задние колеса, или протирал залепленное снегом смотровое стекло: не работали «дворники». Всякий раз, садясь за руль, он цокал:

— Погодка, цорт возьми! Цтоб ей пусто было!

Дорога через лед реки, еловый колок и слегка всхолмленную равнину осталась позади. Машина пересекла наискосок голую березовую рощу и остановилась возле двухэтажной с верандой и бельведером дачи, где временно разместилось управление строительства.

Пока Сима добиралась до дверей дачи, шаль, пальто и валенки запорошило снегом. В коридоре она встретила кассиршу правобережья Бельскую. Та сообщила, что главный кассир еще не вернулся из банка, и повела ее к скамейке.

От Бельской исходил тонкий аромат духов, миловидное лицо было припудрено розовой пудрой, из-под шляпы мягко спускались к плечам и спине русые, с бронзовым отливом волосы. Вся она была празднично возбуждена и рассказывала о задержке кассира веселым голосом, точно сообщала приятную новость. Сима давно заметила, что Бельская радуется, когда ей удается вырваться из дому. Она жила раньше в большом областном городе, нанимала домашнюю работницу и никак не могла привыкнуть к тому, что здесь ей приходится самой готовить обед, стирать белье и мыть в корыте двух малышей. Симе казалось, что Бельская не очень-то любит мужа и тяготится детьми… Присаживаясь на скамью рядом с Симой, она игриво улыбнулась:

— Симок, хочешь, порадую тебя?

— Ну, предположим, хочу.

— Ты нравишься кузнецу Ступину из механической мастерской нашего участка.

— Не знаю такого.

— Скоро узнаешь! Не парень — загляденье. На Лемешева походит. Только Лемешев по сравнению с ним щупленький. У этого рост около двух метров. А руки какие! Не руки — ручищи: обнимет — не вырвешься. Он тебя в клубе заприметил, а подойти не посмел. Эх, была бы я помоложе, зацапала бы его! — Бельская огорченно заморгала синеватыми веками и спросила: — Познакомить?

— Не стоит. — Симу раздражала навязчивость Бельской, хотелось встать и уйти, но все равно, ожидая главного кассира, надо было как-то коротать время.

Из диспетчерской вышла Ольга. Увидев Симу, она обрадовалась, припала к ней, ласково погладила по спине. Потом кивнула на дверь:

— Зайди ко мне, я сейчас… — И торопливо застучала каблуками модельных туфель по коридору.

Сима тоже обрадовалась Ольге — видимо, родственные чувства оказались сильнее, чем она предполагала.. Но заходить к сестре не хотела, боясь в разговоре с ней утратить ту внутреннюю теплоту, которая возникла при встрече. Сима представила, как Ольга похвастается, что они с Василием Васильевичем получили новую квартиру в коттедже, как будет просить перебраться к ним, как, услышав отказ, рассердится, начнет разглагольствовать об ее щепетильности, а под конец пригрозит написать отцу, не знающему до сих пор об их разрыве.

Чтобы Ольга на обратном пути не увлекла в диспетчерскую, Сима быстро прошла в дальний конец коридора. Она перечитала приказы начальника строительства и долго стояла перед Доской почета, разглядывая фотографии передовиков. Была здесь и фотография Василия Васильевича: открытое, веселое лицо, глядя на него, никак нельзя было заподозрить, что он способен по-хамски вести себя дома.

В стенгазете «Гидростроитель» ее привлекли стихи:

— Сильные стихи! — усмехнулся кто-то за спиной Симы. Она оглянулась. Рядом с ней стоял широкий в кости парень. Лосевая шапка натянута до бровей. Черные глаза на круглом лице смотрят озорно и лукаво. Из карманов необмятого овчинного полушубка торчат пальцами вверх шерстяные перчатки. Хотя парень чем-то понравился Симе — может, тем, что был на редкость кряжистым, а может, тем, что на подбородке у него была такая же ямочка, как у покойного Лени, — она, назло себе, сухо сказала:

— Попробуйте сочинить лучше, — и отошла от стенгазеты.

— Стихов не пишу, но поэзию люблю, только хорошую, — сказал он вслед ей немножко обиженным тоном.

Сима вышла на крыльцо. В тишине безветрия гуще прежнего валил снег. Теперь он был суше, пушистей и чуть слышно шелестел.

— Плохо дело, Сима! — проговорил Кожуркин, распахнув дверь. — Снежища-то! Завал… Нажать надо, цтобы трактор или бульдозер пустили по дороге. Не пустят — придется ноцевать.

— А ты бы сходил к диспетчеру да попросил.

— Луце ты попроси. Сестра ведь.

Сима подумала: если не пойти, Кожуркин догадается, что у нее нелады с сестрой. Да и для пользы дела лучше пойти: не срывать же выдачу зарплаты из-за родственных счетов.

Ольга стояла перед селектором, держа руку на телефонной трубке. Она кивнула Симе на стул и застыла в прежней позе, занятая какой-то неотложной мыслью. Ее профиль (Василий Васильевич называл его греческим) четко выделялся на фоне заснеженного окна. Сима рассматривала Ольгу со странным чувством. Чудилось, будто эта красивая женщина в бордовом шерстяном платье совсем не родная сестра ей, а просто знакомая, вроде Бельской.

— Знаешь, Сима, — промолвила Ольга, — я очень ругаю себя и Васю. Мы обидели тебя… Но все же ты проявила излишнюю щепетильность. Мы уставали на работе, поэтому я…

— Если бы только поэтому!

— А именно? — Левая бровь Ольги знакомо поползла вверх, правая — вниз.

— Не будем сейчас об этом говорить. Я к тебе с другим пришла: надо выслать на дорогу трактор или бульдозер, а то мне сегодня с деньгами на тот берег не попасть.

— Знаю, — жестко сказала Ольга, — но сейчас ничего сделать не могу. Трактор ушел в сторону каменного отвала — там один за другим «МАЗы» садятся. Оба снегоочистителя ремонтируются. А бульдозер даже начальник строительства не рискнет послать через реку: лед тонковат.

Сима встала и вышла из диспетчерской. Присев на скамью у окна, ругала себя за то, что обратилась к Ольге. Чтобы досадить ей, сестра теперь лишь в самую последнюю очередь направит снегоочиститель на дорогу, ведущую с левого берега сюда. Оправдаться она всегда может: дорога эта не имеет производственного значения и служит только для проезда легковых машин. Правда, тогда Ольга сама не сможет вернуться домой, но вряд ли это остановит ее.

Донесшийся сквозь сухую сосновую дверь голос прервал ее невеселые думы. Ольга говорила громко, с повелительной интонацией человека, который привык к тому, что его внимательно выслушают и беспрекословно исполнят распоряжение.

— Правый берег, я жду левый. Левый, начальника автотранспортной конторы. Товарищ Северцев? Очень хорошо! Снегоочистители еще в ремонте? Так и знала! Ваша медвежья неповоротливость, товарищ Северцев, осточертела. Пора кончать проволочки. Как только трактор вернется в котлован, направляйте его сюда. Вы же понимаете, что люди ожидают зарплату!..

Сима слушала и не верила своим ушам.

«Молодец, Ольга! А я уж и месть ей приплела. О-хо-хо, много еще придури во мне».

— Главный кассир приехал, — осторожным шепотом сказал Кожуркин и покосился на обладателя лосевой шапки.

Главный кассир Учайкин, с золотым кольцом на безымянном пальце, несмотря на то что знал Симу очень хорошо, потребовал паспорт, педантично сверил фамилию, имя и отчество и только тогда начал выкладывать на конторку пачки, перепоясанные крест-накрест бумажными ленточками с зелеными полосками. Сима получила сто шестьдесят одну тысячу пять рублей, сложила их в рюкзак и присела на стул, ожидая, когда подойдет трактор. Всезнающий Кожуркин, сообщил, что трактор выехал, но прошло больше часа, а о нем не было ни слуху ни духу. Часто звонили по телефону, спрашивали насчет зарплаты. А раз кто-то угостил Учайкина крепким выражением. Кассир поспешно положил трубку, недоуменно выпятил губы и пробормотал:

— Матючок загнул товарищ… А я тут при чем? Погода.

Симе надоело сидеть в бухгалтерии. С рюкзаком на руке она вышла в коридор. В дальнем углу Кожуркин разговаривал с парнем в полушубке. Заметив Симу, парень замолчал, а Кожуркин поспешно приблизился к ней.

— Этот-то все расспрашивает, кто мы да откуда, скоро ли назад поедем и сколько целовек в машине. Подозрительный субъект. Наверно, из амнистированных. Вы бы возле него с деньгами не проходили: не ровен час — выхватит рюкзак, кинет в глаза горсть махорки и удерет. Оцень даже просто! — сказал шофер, проявляя удивительное познание воровской тактики. — Не уценая вы еще, вот ницего и не боитесь, — добавил он, заметив недоверчивый взгляд Симы.

— Паникер вы, Кожуркин.

Сима прильнула к окну. На дворе не на шутку разыгралась пурга. Белая пыль зло впивалась в стекла. Где-то, заслоненное снежной мглой, надсадно трещало дерево, словно разламывалось пополам.

В коридор ввалился залепленный снегом старик дворник, отряхнулся и стал сворачивать цигарку.

— Разве это метель? Так, лебеда. Вот в старину были метели… Ы-эх! Куда что девалось? Тятю моего как-то в поле захватило, ну и начало снег за шиворот кидать. До самого пояса набило. Полдня оттаивал: кругом снег, а посредине он…

Сима понаведалась в диспетчерскую. Ольга нервничала: о тракторе не было никаких известий — застрял по дороге, а то и провалился.

Тогда Сима предложила Кожуркину двинуться навстречу трактору, но он отказался:

— Не могу я машину здесь бросить. Пока дороги не будет, никуда не тронусь.

Сима разыскала в буфете Бельскую и обратилась к ней с той же просьбой.

— Вы с ума сошли, милая! — воскликнула Бельская, с удовольствием уплетая бутерброд. — С такими деньгами?! Мне ближе, и то я не решаюсь. Чем тут плохо? Да я хоть отдохну от дома. И никто нас ни в чем не упрекнет: пурга, стихия. Мы с вами скромные кассирши, а не полярные летчики. Не будет дороги, заночуем. Я уже с нормировщицей договорилась… Рабочие сидят без денег? Ничего с ними не поделается. У многих вклады на книжках. Как в магазин что ценное привезут, к прилавку не протолкнешься. А твои девчата займут, перебьются. Нет, я не намерена рисковать. Мне собственная жизнь дороже…

— Не любите вы людей, — тихо сказала Сима.

— Милая, на всех любви не напасешься! — убежденно ответила Бельская и принялась за второй бутерброд.

Сима вышла на крыльцо, еще не зная, что будет делать. Снежные искры завихрились возле ступенек, запорошили глаза, нос, щеки. Она поежилась, представив, как хлещет ветер на свободе. Потянуло обратно в контору, в тепло, но вдруг живо припомнилось усталое лицо тети Лизы. Что уборщица сейчас поделывает? Ругает, наверное, пургу и кипятит титан, чтобы «барыни» могли попить чаю. Добрая, сварливая тетя Лиза! Нашлось ли у нее, чем покормить свою «ораву»? Сима машинально подтянула лямки рюкзака, попробовала спиной его вес. Хорошо, что теперь деньги делают из бумаги, а вот в давние времена, говорят, их возили на быках, потому что были они из больших кусков железа…

Она медленно спустилась с крыльца. Из-за угла дома налетел ветер, сильно толкнул. Чтобы не упасть, Сима поспешно шагнула вперед. Потом сделала еще шаг, еще и вышла со двора через сорванную с петель калитку.

4

От мороза снег был скользким, хрустким. Там, где вздулись высокие сугробы, он черствел, покрывался гладкой коркой. Березовая роща исходила гулом, свиристением, а по временам по ней прокатывался шум, напоминающий звук упавшей на отмель морской волны. Во всем этом — гуле, свиристении, шуме — было что-то тревожное и смутное.

Когда Сима выбралась на всхолмленную равнину, двигаться стало еще труднее: ветер пронизывал шаль и пальто, трепал полы. Часто приходилось останавливаться и, чтобы не сбиться с пути, отыскивать прищуренными глазами в пурге еле приметные гребни навалов на обочинах дороги.

Симу не пугало, что она заплутается и замерзнет. Она была уверена, что одолеет непогодь: силы свежи, сердце и ноги молоды и крепки. Страшило другое: встреча здесь, в снежной мгле, с дурным человеком. На стройку съехались люди со всех концов страны. Среди сотен честных людей попадались хулиганы и воры. В мужском общежитии иногда исчезали вещи; осенью, вскоре после приезда Симы, был ограблен продовольственный магазин и убит сторож. А товаров-то во всем магазине было меньше чем на пять тысяч.

Сима вспомнила об этом, и ее охватил озноб страха. Ей стал мерещиться скрип шагов за спиной, чудилось выплывающее из метели смутное пятно фигуры. Она отчетливо представляла, как кто-то ударит ее ножом, сорвет с плеч рюкзак и торопливо, по-волчьи оглядываясь, закопает в сугроб ее холодеющее тело.

Время от времени Сима поворачивалась спиной к ветру, чтобы растереть леденеющие колени: двое чулок и гамаши плохо защищали от пронизывающих порывов ветра. В одну из таких остановок она увидела сквозь буран движущуюся белую глыбу. Подождала, всмотрелась и узнала давешнего парня в овчинном полушубке. Подымая носами валенок снежные брызги, он шел стремительно и твердо. Разом припомнились предостережения опытного Кожуркина. Почувствовала предательскую слабость в ногах и подумала, холодея: «Все! Отжила!»

— Ф-фу… Наконец-то догнал! — странно веселым голосом крикнул парень и похлопал по оттопыренному карману полушубка, видимо, проверяя, не обронил ли где нож. — Что вы стоите как статуя? Просквозит. Грипп схватите.

«Еще и издевается, — с ненавистью подумала Сима. — Убивать собрался, сам гриппом пугает».

Она ощутила величайшее презрение к этому здоровому парню, который, не желая трудиться, готов убить ее, чтобы присвоить рабочие деньги для разгульной жизни.

«Был бы у меня пистолет, пристрелила бы как собаку!» — уверенно подумала Сима, хотя ни разу в жизни не держала в руках огнестрельного оружия.

Она выпрямилась и вскинула голову, чтобы налетчик видел, что она ничуть его не боится, а лишь презирает.

Он медлил, запустив руку в оттопыренный карман.

— Что мешкаете? Что? — озлобясь, спросила Сима.

— Я вас жду… — пробормотал он. — Вместе шагать веселей.

«Оробел! Не совсем еще растерял совесть», — решила Сима.

Она сказала ему, чтобы он шел своей дорогой, и удивилась своему властному голосу. Парень недоуменно поднял плечи и пошел вперед. Сима двинулась за ним. Бежать назад, в контору строительства, было бесполезно: незнакомец шагал так широко, что тут же догнал бы ее. Сима слышала, что неопытный убийца не решается убивать человека, когда тот смотрит ему в глаза, и поэтому следовала за парнем на таком расстоянии, чтобы успеть встретить его взгляд, когда он кинется на нее с ножом.

Следя за каждым движением парня, Сима думала: он знает, конечно, что она получила большие деньги, и не случайно догнал ее вблизи ельника. Ударит ножом, унесет в чащу, закопает — и до весны ее никто не найдет. А он за это время успеет уехать куда захочет. С такими деньгами хоть на Украину, хоть на Дальний Восток… Нет, скорее всего он закатится в Крым или на Кавказ, начнет там кутить, и тут его, голубчика, сцапают! Милицию у нас хоть и поругивают, но свое дело она знает и с успехом вылавливает подлых людишек. Вот и здесь, на строительстве, в последние месяцы стало гораздо спокойнее.

Симе хотелось думать, что парня поймают раньше, чем он растранжирит и десятую часть украденных у нее денег. Да, конечно, он попадется, но рабочие не получат сегодня зарплату, и тетя Лиза пройдется по ее адресу не одним крепким словом, прежде чем узнает, что она погибла. А кое-кто, пока Симу не разыщут в ельнике, будет думать, что она сбежала с деньгами; ведь никто не видел, как и куда она уходила из конторы.

И хотя Сима понимала: мертвой ей будет все равно, что станут говорить, все-таки было очень больно, что на нее падет подозрение тех самых людей, ради которых она решилась идти в непроглядный буран.

А Ольга? Поверит ли она предположениям и домыслам? Василий Васильевич — тот сразу поверит. Но Ольга? Обидно, что сестра находится под влиянием своего муженька. А ведь она не такая уж плохая. Добилась же того, чтобы послали трактор расчищать дорогу… Сейчас она, бедная, переживает: пропал трактор, а главное — тракторист. Вдруг утонул? Вот горе-то! Наверное, семейный. У жены никакой специальности. Помочь жене, конечно, помогут, но отца детям никто не заменит.

Еще ни разу в жизни Сима не чувствовала себя так близко от смерти. Мысли были отрывистые, лихорадочные, сами собой, не подчиняясь ей, перескакивали с предмета на предмет.

Ветер переменил направление и бил теперь сбоку, так что широкая спина идущего впереди не защищала больше Симу.

Парень неожиданно остановился, рывком повернулся. Она отступила на шаг и с тоской вскинула голову, стараясь встретиться взглядом с глазами налетчика, чтобы снова обескуражить его.

— Трите щеку, да и нос у вас с одного боку побелел! — проговорил он добродушным и, как показалось Симе, даже каким-то домашним голосом — и все страхи мигом покинули ее.

«Вот дуреха! Навыдумывала о хорошем человеке разных гадостей ни с того ни с сего. Он обо мне заботится, вот теперь нарочно медленней пошел, а я… И все из-за этого труса Кожуркина!»

Симе хотелось сказать своему спутнику что-нибудь душевное, но она не находила подходящих слов. Было стыдно: она предполагала, что он догадался о ее подозрениях и теперь сердится.

Впереди сквозь сумятицу пурги смутно зазеленели елки. Подымаясь на клинообразный сугроб, Сима поскользнулась и упала. Локти пробили упругую корку сугроба. Слышно было, как лопнул рюкзачный ремешок. За спиной стало дрябло и вроде тяжелей. Сима лихорадочно скинула рюкзак, засунула внутрь выпавшую пачку пятидесятирублевок и принялась связывать ремешок. Он затвердел на морозе, неподатливые концы выскальзывали из замерзших пальцев. Спеша связать ремешок, она совсем забыла о своем спутнике. И вдруг услышала над головой его голос:

— А денег-то, денег! Сразу видно, кассир.

Прежние опасения вернулись к Симе. Парень опустился рядом с ней на колени, молча взял лопнувший ремешок, ловко связал его в узел и затянул рюкзак до отказа. Сима потянулась было за лямками, но парень проворно вскочил и набросил рюкзак себе на плечо.

Сима хотела крикнуть, что деньги казенные, что она никак не может доверить их постороннему человеку, но неизвестный успокоительно улыбнулся: ничего, мол, все будет в порядке, и быстро зашагал вперед. Сима вскочила и побежала вслед за ним.

Ветер стал еще сильнее, чуть ли не валил с ног. Не останавливаясь, Сима прикоснулась рукой к коленям. Гамаши и чулки были прошиты льдом: растаявший снег замерз и теперь опасной коростой облегал чашечки.

Она не выпускала из виду парня и растирала на ходу колени, но они все больше коченели. Тогда Сима остановилась, повернулась спиной к ветру и стала попеременно шоркать коленки варежками. Колени заныли от боли, теплая волна прошла по ногам. Обрадованная, Сима снова повернулась в сторону парня, но он исчез где-то в белом летучем сумраке.

Свистела пурга, зализывая еле заметные вмятины от валенок парня. Сима смотрела по сторонам. Нигде не было видно его фигуры. Вокруг была лишь неистовая круговерть бурана. Снег несся по воздуху косматыми струями, гибко обтекая сугробы, вздутия, навалы.

Мгла, мгла, мгла, и нет ей ни конца ни края.

5

Сима побежала. Снежная крупка больно ударила по глазам. Вмиг они наполнились слезами. Она остановилась, вытерла их варежками, стала отыскивать след похитителя, но глаза снова застелило слезой. Мелькнула мысль: пока она мешкает тут, он уйдет далеко, и тогда его не догонишь. И Сима побежала вперед, почти ничего не различая. Вскоре она наткнулась вытянутыми руками на колючую ветку ели. С беспощадной ясностью поняла: обезумев от страха, что он унесет деньги, сбилась с дороги. Еще не теряя надежды догнать парня, она побежала назад. Уже не хватало сил, а того вытянутого полумесяцем сугроба, возле которого оттирала колени, все не было. Сима решила, что пробежала мимо сугроба, и повернула обратно. И опять наткнулась на еловую заросль.

Сима кинулась в другую сторону, но подломились ноги, и она рухнула лицом в жесткий равнодушный снег. Когда падала, вдруг живо представила коридор левобережного управления, рабочих, толпящихся перед закрытым окошечком кассы, зыбкий пласт табачного дыма под сосновым сучковатым потолком.

Милые, работящие люди, как она посмотрит им в глаза? Что ответит на вопрос, куда дела деньги? И Симе стало ясно, что она не сможет прийти к рабочим без денег. Она останется здесь, возле ели, холод скует ее тело, закидает снегом пурга. Туда ей и дорога, растяпе!

Она винила сейчас только себя. Ведь сама отдала парню рюкзак, а потом еще и отстала. Ой, дура, дура! Побоялась коленки обморозить. Балерина, не кассирша! Может, парень и честный человек, да ведь сама она сто шестьдесят тысяч ему в карман положила. Не всякая честность устоит против такого искушения. Как глупо получилось! Никто даже и не пожалеет, что она замерзла. Скажут: «Поделом ей…»

От острой жалости к себе Сима зарылась лицом в снег, зарыдала. Будто и не о себе подумала: «Если бы Леня был жив, такого бы не случилось. Жили бы они по-прежнему в родном городе. По вечерам муж играл бы на мандолине или они, как встарь, гуляли бы по главной улице города».

Чьи-то сильные руки подхватили Симу под мышки и поставили на ноги. Она разомкнула веки и увидела перед собой парня в овчинном полушубке. Рюкзак по-прежнему висел на нем, надетый на одно плечо. Встревоженное и злое лицо его показалось Симе милым и родным.

— Вот куда вы запропастились. Еле отыскал.

— Заблудилась я…

— Говорил, идите за мной, а вы к черту на кулички залезли. — Он достал из кармана носовой платок и стал вытирать вспотевший лоб. — Пойдемте, а то и замерзнуть недолго. Не обморозились? Тогда обопритесь на меня, и поехали.

— Я сама.

— Сама съела сома. Быстрей шагайте, быстрей, вам обязательно согреться надо. — Он бесцеремонно подтолкнул Симу. Она зачастила ногами, но ему этого было мало, и он торопил ее, приговаривая: — Шире шаг, касса! Веселей шагайте. Это вам не в бухгалтерии возле теплой печки греться.

Он снял с себя шарф, обмотал им Симину шею, прихватив заодно и воротник пальто, и пошутил:

— Только с отдачей!

От быстрой ходьбы у Симы перехватило дыхание, а парень торопил и торопил.

— Перестаньте меня в спину толкать! — сердито сказала Сима, останавливаясь и тяжело дыша.

— Вижу, согрелись, — засмеялся парень. — Самолюбивые, однако, кассирши здесь живут. И мелочь до копейки, наверно, выдаете? Или, как везде, жалуетесь, что мелочи нету?

— У меня всегда мелочь есть.

— Скажите пожалуйста! Где же берете? Сами чеканите?

— В столовой беру, в буфете.

— А почему другие кассирши туда дороги не знают?

— За других я не отвечаю. Мне ваша мелочь не нужна. Сколько надо, я сама на себя зарабатываю.

Сима не выдержала нарочито строгого тона и засмеялась.

Подумала признательно: «Есть же люди на свете…»

Захотелось расспросить парня, кто он, откуда, но она не решилась на это, чтобы он не подумал чего не следует. А пока Сима нашла, что незнакомец напоминает Леню.

Может быть, он совсем и не был похож на него, но Симе хотелось как-то оправдать в собственных глазах интерес к парню, и она решила, что он и есть тот самый человек, встречи с которым она так долго ждала. Сима вспомнила, как парень вытирал нечистым платком лоб, и заключила уверенно: «Холостяк!»

Она искоса поглядывала на парня, и у нее было такое чувство, будто она давно знает его: много раз выдавала ему зарплату и удерживала подоходный налог и за бездетность… В другое время Сима подивилась бы своему неожиданному легкомыслию, но сейчас, после всех недавних переходов от надежды к отчаянию, которые она пережила в сугробах, недолгое время ее знакомства с парнем нельзя было мерить обычными минутами. Казалось, что эти минуты, проведенные вместе с ним, вместили в себя месяцы обычного повседневного знакомства.

Посредине реки они встретили снегоочиститель. Он двигался, рубцуя гусеницами колеи и оставляя на обочине белый вал.

— Что поздно? — крикнула Сима трактористу.

Тот приоткрыл дверцу застекленной кабины, с досадой махнул рукой.

— Поломка была, будь она неладна! Думал, с ночевкой останусь, да вот наладил.

Быстро смеркалось. Снежная мгла редела. Сквозь нее просвечивали белесые крапины неба. Тише хлестал ветер: ржавый шпунтовый ряд, поднимавшийся надо льдами, останавливал его порывы. Слышалось, как грозно и натужно гудят могучие «МАЗы», выезжая из котлована под здание гидростанции. В поселке, что прилепился на просторном холме, зажигались огни.

Парень далеко отбросил выкуренную папиросу. Прежде чем она воткнулась в сугроб, ветер высек из нее крупную искру и унес в снежную замять. И Сима вдруг испугалась, что они скоро расстанутся и неизвестный затеряется среди людей, как эта вот мелькнувшая искра затерялась в пурге.

— За кого бога молить? — спросила Сима небрежно, чтобы он не догадался, как сильно ей хочется узнать, кто он и откуда.

— Приехал ваше строительство из прорыва вытягивать, — в тон ей ответил парень. — По специальности экскаваторщик. Иду начальству представляться. Имя — Михаил. Фамилия хоть и неказистая, зато, по-моему, вкусная — Печенкин. Уважаете жареную печенку?

— Уважаю.

— То-то!

«Экскаваторщик! — подумала Сима. — Вот уйду из бухгалтерии, будем вместе на одной машине работать».

— Как у вас тут с жильем? — спросил Михаил.

— Койка в общежитии найдется.

— А для семейных?

Сима засмеялась:

— Жениться собираетесь?

— Зачем собираюсь. Я уже два с половиной года женат. Жена с мальчугашкой на вокзале в городе ждут. Определюсь тут — и за ними.

— Та-ак… — протянула Сима и, боясь, что Михаил догадается о ее тайных помыслах, поспешно добавила: — Для экскаваторщика, конечно, найдут комнату.

Они остановились неподалеку от конторы управления.

— Возьмите свои тысячи, касса, — сказал Михаил, — а то как бы чего не подумали, все-таки деньги. А шарф я с вас сниму: жена у меня ревнивая.

Сима улыбнулась, повесила на локтевой сгиб рюкзак.

— До свидания. Спасибо за все. Славный вы человек!!

— Что вы?! Не за что.

Она молча пожала ему руку и зашагала к управлению. Завидев ее, из ближних к конторе бараков бежали рабочие, на ходу напяливая ватники. В другое время Симу, наверное, порадовало бы то, что она оказалась такой необходимой всем этим людям, но сейчас она лишь подумала покровительственно: «Заждался, рабочий класс!»

На крыльце Сима увидела тетю Лизу и слышала, входя в коридор, как уборщица громовым шепотом убеждала какую-то женщину:

— Я же говорила, она пешком придет! Говорила! Ей любая пурга нипочем. У меня в бараке все такие отчаянные, даже жить с ними страшно!

В бухгалтерии Сима положила на стул рюкзак. Суровый Сидор Ильич по-прежнему щелкал сухо и четко на счетах. Не подымая головы, спросил:

— Одна с такими деньгами решилась?

— У меня провожатый был.

— Надежный?

— Экскаваторщик…

Сидор Ильич удовлетворенно кивнул головой и, прежде чем снова защелкать, сказал:

— Сестра твоя надоела: триллион раз звонила и спрашивала, не пришла да не пришла? Женщина есть женщина. Выдержки ни на грош.

— Не нашли полтора рубля? — спросила Сима у Кати.

— Семнадцать копеек осталось… Не понимаю я такого крохоборства!

«Не получится из девчонки настоящего бухгалтера». Не раздеваясь, Сима налила из графина стакан воды, выпила залпом и прошла в свой закуток возле несгораемого шкафа.

Там она сняла пальто, припудрила мокрое от растаявшего снега лицо.

Сима не обижалась на то, что никто, кроме тети Лизы, не удивился ее пешему переходу: здесь, на строительстве, где подвиги не в диковинку, поступок ее выглядел простым, будничным. Она подумала: так и надо. Жизнь — трудная штука, и это хорошо. Хорошо, что у людей нелегко заслужить похвалу. Так, пожалуй, интересней жить. Михаил оказался женатым, но нюни по этому поводу она распускать не станет. Несмотря на усталость, начнет выдавать зарплату и проработает до полуночи. А Сидор Ильич будет перебрасывать костяшки счетов до тех пор, пока не собьет весь баланс копейка в копейку. Катя, наверное, скоро выйдет замуж за топографа или геолога и уедет в экспедицию. А тетя Лиза, забыв нынешние похвалы, опять по утрам будет ворчать около умывальника… Все идет как надо!

Она посидела немного в тепле, блаженно вытянув натруженные ноги. Потом разложила по полкам несгораемого шкафа деньги, развернула на столе платежные ведомости и бросила рядом с ними красный карандаш, чтобы ставить «птички» перед фамилиями получающих зарплату.

В коридоре, толкаясь и шумя, выстраивалась очередь.

Сима увидела на окошечке полустертые Сидором Ильичей слова: «При коммунизме кассиров не будет» — и перевела глаза на бурую стенку несгораемого шкафа, где красовалась надпись: «Прощай, касса».

Потом Сима открыла оконце и сказала строго:

— Только не напирайте. Все до одного получите.

1955 г.