Глава 1. В постели со Сталиным

Тотальная прослушка по-сталински: всех генералов слушали даже в постели

3 января 1947 года министр государственной безопасности СССР генерал-полковник Виктор Абакумов направил на имя Сталина документ за № 082/А:

«Представляю при этом справку о зафиксированном оперативной техникой 31 декабря 1946 года разговоре Гордова со своей женой и справку о состоявшемся 28 декабря разговоре Гордова с Рыбальченко.

Из этих материалов видно, что Гордов и Рыбальченко являются явными врагами советской власти.

Счел необходимым еще раз просить Вашего разрешения арестовать Гордова и Рыбальченко».

На документе есть резолюция Абакумова, сделанная в тот же день: «Тов. Сталин предложил пока арестовать Рыбальченко».

Генерал-майор Филипп Рыбальченко, начальник штаба Приволжского военного округа, был арестован 4 января 1947 года. Его допрашивали по 9–12 часов подряд с применением пыток, 9 января он сломался. 12 января люди Абакумова взяли уже генерал-полковника Василия Гордова, его тоже пытали… Судили их 24 августа 1950 года, вместе с ними по тому же делу проходил и бывший маршал Советского Союза Григорий Кулик: всех обвинили в измене родине, «злобной клевете» на советский строй, попытке реставрации капитализма, создании заговорщической группы и вынашивании террористических планов. Гордова и Кулика расстреляли в тот же день, Рыбальченко — на другой.

Немного о главном персонаже. Генерал Гордов участвовал в Первой мировой, Гражданской и Советско-финской войнах. В июне-июле 1941 года — начальник штаба 21-й армии, в июле-августе 1942 года — командующий Сталинградским фронтом (прообраз генерала Горлова в пьесе А. Корнейчука «Фронт»), снят с понижением — до марта 1944 года командовал 33-й армии. Затем командующий 3-й гвардейской армией, в апреле 1945 года ему присвоено звание Героя Советского Союза. Короткое время Гордов командовал войсками Приволжского военного округа, но в ноябре 1946 года уволен в отставку — формально по болезни. Если верить ряду свидетельств, Гордов был классическим военачальником «жуковского типа». Как утверждал доклад комиссии ГКО, расследовавшей причины провала наступлений на Оршу в конце 1943-го — начале 1944 года, «управление со стороны Гордова сводилось к ругани и оскорблениям. Гордов часто прибегал по отношению к своим подчиненным к угрозам расстрела… Гордов преступно нарушил приказ Ставки о запрещении прибегать к расстрелам командиров без суда и следствия». «Лучше нам быть сегодня убитыми, чем не выполнить задачу», — это фраза из типового приказа генерала Гордова. Наступление он вел чисто «по-жуковски»: «Нигде так плохо не был организован бой, как в армии Гордова. Вместо тщательной подготовки операции и организации боя, вместо правильного использования артиллерии Гордов стремился пробить оборону противника живой силой. Об этом свидетельствуют потери, понесенные армией. Общее количество потерь, понесенных 33-й армией, составляет свыше 50 % от потерь всего фронта… Гордов весь офицерский состав дивизии и корпуса направлял в цепь. …За последние полгода в 33-й армии под командованием Гордова убито и ранено 4 командира дивизии, 8 заместителей командиров дивизий и начальников штабов дивизий, 38 командиров полков и их заместителей и 174 командира батальона». Но за такие «мелочи» Верховный своих военачальников не карал: они все так воевали. Посему указано Гордова «предупредить, что при повторении ошибок, допущенных им в 33-й армии, он будет снижен в звании и должности».

Долго было загадкой, чем та прослушка так взбесила «корифея всех наук», пока в 1992 году папку с ней не обнаружили в архиве КГБ эксперты Конституционного суда и сотрудники «Мемориала» Арсений Рогинский, Никита Охотин и Никита Петров. Итак, 28 декабря 1946 года оперативной техникой зафиксирован такой разговор Гордова с Рыбальченко:

«Р. Вот жизнь настала — ложись и умирай! Не дай бог еще неурожай будет.

Г. А откуда урожай — нужно же посеять для этого.

Р. Озимый хлеб пропал, конечно. Вот Сталин ехал проездом, неужели он в окно не смотрел. Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят <…> что делается кругом, голод неимоверный, все недовольны. <…> Министров столько насажали, аппараты раздули. Как раньше было — поп, урядник, староста, на каждом мужике 77 человек сидело, — так и сейчас! Теперь о выборах опять трепотня началась.

Г. Ты где будешь выбирать?

Р. А я ни х… выбирать не буду. Никуда не пойду. Такое положение может быть только в нашей стране, только у нас могут так к людям относиться. <…> Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?

Г. Он все видит, все знает.

Р. Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! <…> Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.

Г. Безусловно.

Р. О том, что война будет, все говорят. <…> Как наш престиж падает, жутко просто! <…> За Советским Союзом никто не пойдет… <…> В колхозах подбирают хлеб под метелку. Ничего не оставляют, даже посевного материала. <…> Надо прямо сказать, что все колхозники ненавидят Сталина и ждут его конца. <…> Думают, Сталин кончится, и колхозы кончатся… <…>

Г. Ах, е… м…, что ты можешь еще сказать?!

Р. Да. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает.

Г. Едят кошек, собак, крыс. <…>

Р. Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен.

Г. Но народ молчит, боится.

Р. И никаких перспектив, полная изоляция.

Г. Никаких. <…> Ни х…, все пошло насмарку!

Р. Да, не вышло ничего.

Г. Вышло бы, если все это своевременно сделать. Нам нужно было иметь настоящую демократию.

Р. Именно, чистую, настоящую демократию, чтобы постепенно все это делать. А то все разрушается, все смешалось — земля, лошади, люди. Что мы сейчас имеем? Ни земли, ни школ, ни армии, ничего нет. <…>».

А вот запись разговора Гордова уже с женой, Татьяной Владимировной: оперативники Абакумова сделали ее 31 декабря 1946 года, буквально в постели супругов!

«Г. Я хочу умереть. Чтобы ни тебе, никому не быть в тягость.

Т. В. Ты не умирать должен, а добиться своего и мстить этим подлецам!

Г. Чем?

Т. В. Чем угодно.

Г. Ни тебе, ни мне это не выгодно.

Т. В. Выгодно. Мы не знаем, что будет через год. Может быть, то, что делается, все к лучшему.

Г. Тебе невыгодно, чтобы ты была со мной.

Т. В. Что ты обо мне беспокоишься? Эх, Василий, слабый ты человек!

Г. Я очень много думал, что мне делать сейчас. Вот когда все эти неурядицы кончатся, что мне делать? Ты знаешь, что меня переворачивает? То, что я перестал быть владыкой.

Т. В. Я знаю, плюнь ты на это дело! Лишь бы тебя Сталин принял.

Г. Угу. А с другой стороны, ведь он все погубил. <…> А почему я должен идти к Сталину и унижаться перед… (далее следуют оскорбительные и похабные выражения по адресу товарища Сталина).

Т. В. Я уверена, что он просидит еще только год.

Г. Я говорю, каким он был (оскорбительное выражение), когда вызвал меня для назначения… (оскорбительное выражение), плачет, сидит жалкий такой. И пойду я к нему теперь? <…> Я же видеть его не могу, дышать с ним одни воздухом не могу! Это (похабное выражение), которая разорила все! Ну как же так?! А ты меня толкаешь, говоришь, иди к Сталину. А чего я пойду? Чтобы сказать ему, что я сморчок перед тобой? Что я хочу служить твоему подлому делу, да? <…> Что сделал этот человек — разорил Россию, ведь России больше нет! А я никогда ничего не воровал. Я бесчестным не могу быть. Ты все время говоришь — иди к Сталину. Значит, пойти к нему и сказать: „Виноват, ошибся, я буду честно вам служить, преданно“. Кому? Подлости буду честно служить, дикости?! Инквизиция сплошная, люди же просто гибнут! Эх, если бы ты знала что-нибудь! <…>

Т. В. <…> Вот сломили такой дух, как Жуков.

Г. Да. И духа нет. <…> Сейчас только расчищают тех, кто у Жукова был мало-мальски в доверии, их убирают. А Жукова год-два подержат, а потом тоже — в кружку и все! Я очень много недоучел. На чем я сломил голову свою? На том, на чем сломили такие люди — Уборевич, Тухачевский и даже Шапошников. <…> Я поехал по районам, и когда я все увидел, все это страшное, — тут я совершенно переродился. <…> у меня такие убеждения, что если сегодня снимут колхозы, завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее! <…>

Т. В. Нет, это должно кончиться, конечно. Мне кажется, что если бы Жукова еще годика два оставили на месте, он сделал бы по-другому».

Вождя встревожило, прежде всего, что разговорчики вне строя (и в постели) показали реальный срез настроя военной верхушки. Для власти очень опасно, когда военные начинают думать и сомневаться. Посему сплоченность военной корпорации надо было рубить в зародыше: сегодня они т. Сталина в постелях матерно лают, а завтра — танки на Кремль двинут?! Ведь слово произнесенное зачастую имеет обыкновение материализовываться.

 

Глава 2. Товарищи генералы? Расстрелять!

В 1950 году в расстрельных подвалах Москвы вовсю гремели выстрелы: чекисты, набившие руку еще в годы «Большого террора», привычно «шмаляли» в затылок советских генералов.

Хотя смертную казнь в СССР отменили в мае 1947 года, но 12 января 1950 года, «идя навстречу», как водится, многочисленным просьбам «от национальных республик, от профсоюзов, крестьянских организаций, а также от деятелей культуры», Президиум Верховного Совета СССР решил допустить применение смертной казни «к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам».

Особенно зачастили чекистские выстрелы в августе 1950 года. 24 августа расстреляны Герой Советского Союза, маршал Советского Союза Григорий Кулик и Герой Советского Союза генерал-полковник Василий Гордов. На другой день, 25 августа, расстреляны еще три генерала: генерал-майоры Филипп Рыбальченко, Николай Кириллов и Павел Понеделин. 26 августа 1950 года чекистские пули в затылок приняла очередная генеральская тройка — генерал-майор авиации Михаил Белешев, генерал-майор Михаил Белянчик и комбриг Николай Лазутин. 27 августа несколько подуставшие судьи и палачи сделали воскресный перерывчик, а 28 августа в подвал повели следующих — генерал-майоров Ивана Крупенникова, Максима Сиваева и Владимира Кирпичникова. Еще один высокопоставленный военный, бригврач (соответствовало званию «комбриг») Иван Наумов, чуть-чуть не дотянул до «положенной» ему чекистской пули — умер 23 августа 1950 года в Бутырке, запытанный «ребятами» Абакумова. Всего же, по данным Вячеслава Звягинцева, работавшего с материалами Военной коллегии Верховного суда СССР, только с 18-го по 30 августа 1950 года к расстрелу было приговорено 20 генералов и маршалов.

Впрочем, генеральское истребление не в августе началось, не августом (и даже не 1950 годом) и ограничилось. Скажем, 10 июня 1950 года, был расстрелян генерал-майор Павел Артеменко, а 28 октября 1950 года в Сухановской тюрьме МГБ пулю в затылок получил замкомандующего Черноморским флотом по политической части контр-адмирал Петр Бондаренко. В тот же день и в той же Сухановке умер забитый чекистами генерал-лейтенант танковых войск Владимир Тамручи, томившийся в заключении аж с 1943 года. «Первопроходцем» же применения указа от 12 января 1950 года стал маршал авиации Сергей Худяков, арестованный еще в декабре 1945 года: его расстреляли 18 апреля 1950 года, обвинив, как водится, в «измене родине».

Казнь в рассрочку

По тому же указу в апреле и июне 1950 года под расстрел пошли еще не менее шести военачальников: комбриги Иван Бессонов и Михаил Богданов и четыре генерал-майора — Александр Будыхо, Андрей Наумов, Павел Богданов и Евгений Егоров. Но здесь история как бы особая: эти шестеро, если верить документам, поплатились за свое сотрудничество с немцами в плену.

Скажем, комбриг Бессонов — кадровый чекист, накануне войны по дискредитирующим обстоятельствам и с очень сильным понижением в должности переведен в РККА: был начальником отдела боевой подготовки Главного управления погранвойск НКВД и затем командующим Забайкальским пограничным округом, а стал — начальником штаба 102-й стрелковой дивизии. В конце августа 1941 года, когда от дивизии ничего не осталось, комбриг Бессонов сдался в плен. Почти сразу же стал сотрудничать с немцами, а там и вовсе предложил им свои услуги в создании карательных антипартизанских формирований и лжепартизанских отрядов — для дискредитации настоящих партизан в глазах населения. Тут, несомненно, сказались чекистская школа и богатая практика самого Бессонова: он участвовал в спецоперации ОГПУ 1933–1934 годов в Синьцзяне — когда несколько бригад и полков ОГПУ, переодетых в белогвардейскую и китайскую форму, вели боевые действия против «китайских мусульман» и войск Чан Кайши. Наверняка был Бессонов и в курсе некоторых деталей операции «Ложный закордон» — когда чекисты в пограничной зоне вербовали местных жителей, переправляя их «за границу» — как лазутчиков. На «той» стороне — на ложных «маньчжурских» («польских», «финских», «румынских» и др.) заставах их ловили чекисты же, переодетые в форму тамошних пограничников, пытками выбивали признания в работе на НКВД, «перевербовывали» и засылали обратно. Где несчастных «лазутчиков» брали уже как натуральных «шпионов»… По крайней мере, контрпартизанские предложения Бессонова слишком уж явно вытекали из богатейшей практики школы чекистских провокаций. Но самое интересное, Бессонов предложил немцам выбросить в районах лагерей НКВД десант из бывших военнопленных — до 50 тысяч парашютистов, которые должны были уничтожить лагерную охрану, поднять узников ГУЛАГа на восстание, развернув партизанскую войну в советском тылу. Успел энергичный чекист поработать и по специальности — в качестве «наседки», в камере Якова Джугашвили…

Генерал-майор Павел Богданов, командир 48-й стрелковой дивизии, в плен, судя по всему, сдался действительно добровольно и, если верить документам, выдал немцам своих политработников, попутно предложив свои услуги в борьбе против Красной армии. В 1942 году вступил в «русскую дружину СС», принимал участие в карательных операциях, в 1943-м возглавил контрразведку «1-й русской национальной бригады СС» Гиля-Родионова, но… был выдан партизанам. Генерал-майор Александр Будыхо, бывший командир 171-й стрелковой дивизии, попал в плен осенью 1941 года, сотрудничал с немцами — вступил в РОА, формировал «восточные батальоны». Командир 13-й стрелковой дивизии генерал-майор Андрей Наумов угодил в плен тоже осенью 1941 года. Согласился работать на немцев, вербовал военнопленных в «восточные батальоны» и, как задокументировано, написал донос на пленных генералов, ведших антинемецкую агитацию, — Тхора и Шепетова… Их немцы и расстреляли по тому доносу.

Командир 4-го корпуса 3-й армии Западного фронта генерал-майор Евгений Егоров в плену с конца июня 1941 года: документы МГБ утверждали, что он вел среди военнопленных «профашистскую агитацию». Проверить это сложно, однако он не был посмертно реабилитирован. Комбриг Михаил Богданов попал в плен в августе 1941 года, будучи начальником артиллерии 8-го стрелкового корпуса 26-й армии Юго-Западного фронта. Работал в организации Тодта, затем вступил в РОА, дослужившись там до чина начальника артиллерии.

Казалось бы, конкретно с этими военачальниками все ясно: предали — отвечайте. Но ведь и загадок полно. Например, что мешало осудить их много раньше, почему их столь долго держали в загашнике, чтобы вынуть оттуда именно в 1950-м?

«Он слишком много знал…»

А вот генералы Артеменко, Кириллов, Понеделин, Белешев, Крупенников, Сиваев, Кирпичников и комбриг Лазутин в эту компанию уже никак не вписываются. Хотя в плену и были, но с противником не сотрудничали. Впрочем, генерал-майор авиации Михаил Белешев для Сталина был виноват, видимо, одним уже тем, что был командующим ВВС 2-й ударной армии — той самой, которой командовал Власов, хотя никаких данных о его сотрудничестве с немцами нет. Генерал-майор Павел Артеменко, замкомандующего 37-й армией по тылу, попал в плен в «Киевском котле». Когда его освободили американцы, генерал буквально умирал от дистрофии (читай: от голода). Чекистскую спецпроверку он прошел успешно, уже в 1945 году был восстановлен в кадрах Вооруженных сил СССР, ему сохранено звание генерал-майора. Более того, вдобавок к уже имевшемуся у него с 1938 года ордену Красного Знамени в 1946 году генерала Артеменко наградили еще двумя орденами: Красного Знамени — за 20 лет безупречной выслуги, и Ленина — за 25 лет выслуги. Уж если бы у чекистов была бы хоть тень сомнения относительно безупречности поведения Артеменко в плену, о таком награждении и речи быть не могло! Впрочем, быть может, именно речи его и подвели — крамольные рассказы (и рассуждения) в своем кругу о причинах поражения в 1941-м, о пребывании в плену…

Начальник артиллерии 61-го стрелкового корпуса 13-й армии Западного фронта комбриг Николай Лазутин попал в плен в июле 1941 года, после разгрома остатков корпуса под Могилевом. Будь на комбрига реальный компромат, его в 1956 году не реабилитировали бы. Начальник военных сообщений 24-й армии Резервного фронта генерал-майор Максим Сиваев попал в плен после окружения армии в октябре 1941 года под Вязьмой. Чекисты инкриминировали ему измену родине в форме добровольной сдачи в плен и выдачи немцам тайны военных перевозок, вот только ни единого факта, доказывающего это, так и не обнаружилось, что засвидетельствовала и посмертная реабилитация генерала в 1957 году. Генерал-майор Иван Крупенников, начальник штаба 3-й гвардейской армии Юго-Западного фронта, попал в плен, конечно, в неудачное время (если для этого вообще есть удачный час!) — в финале Сталинградской битвы, в декабре 1942 года: немецкие части, прорывавшиеся из окружения на среднем Дону, захватили штаб 3-й гвардейской армии. Вот только с немцами плененный генерал не сотрудничал. Равно как не сотрудничал с пленившими его финнами и генерал-майор Владимир Кирпичников, командир 43-й стрелковой дивизии. Боевой командир, получивший орден Красной Звезды за Испанию и орден Красного Знамени за финскую войну, «прокололся» только в одном: когда его допрашивали финны, он слишком хорошо отозвался о финской армии. Как потом писал Абакумов в записке Сталину, «клеветал на советскую власть, Красную армию, ее высшее командование и восхвалял действия финских войск». С таким «диагнозом» выжить было нереально.

А с генералами Понеделиным, командовавшим сгинувшей под Уманью 12-й армией Южного фронта, и Кирилловым, командиром 13-го стрелкового корпуса той же армии, еще сложнее — зуб на них имел лично товарищ Сталин. Еще 16 августа 1941 года за его подписью вышел печально знаменитый приказ № 27 °Cтавки Верховного Главнокомандования, гласивший: генералы Понеделин и Кириллов — предатели, изменники и дезертиры, добровольно сдавшиеся в плен и нарушившие присягу. По версии Сталина (если не весь приказ, то его основную часть писал или диктовал он сам), Понеделин якобы «имел полную возможность пробиться к своим, как это сделало подавляющее большинство частей его армии. Но Понеделин не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу, дезертировал к врагу, совершив таким образом преступление перед Родиной как нарушитель военной присяги». Тут вождь откровенно и нагло лгал: «подавляющее большинство» сгинуло в Уманском котле, попав в плен, так что в данном случае командарм, разделявший участь солдат своей армии, был взят в плен при попытке прорыва из окружения. Равно как и генерал-майор Кириллов, про которого в сталинском приказе утверждалось, что он, «вместо того чтобы выполнить свой долг перед Родиной, организовать вверенные ему части для стойкого отпора противнику и выхода из окружения, дезертировал с поля боя и сдался в плен врагу. В результате этого части 13-го стрелкового корпуса были разбиты, а некоторые из них без серьезного сопротивления сдались в плен». Еще в приказе упоминался командующий 28-й армией генерал-лейтенант Владимир Качалов, штаб которого «из окружения вышел», но сам он якобы «проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам… предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу». Хотя в действительности генерал-лейтенант Качалов погиб под Рославлем почти за две недели до выхода этого приказа — от прямого попадания снаряда в танк, в котором командующий во главе остатков своей армии шел на прорыв из окружения. Но действительность, как известно, вождя интересовала лишь тогда, когда она его устраивала. Потому героически погибший генерал мало того что был оклеветан лично Верховным главнокомандующим, так еще 26 сентября 1941 года заочно (и посмертно!) приговорен к смертной казни, а его семья была репрессирована. 13 октября 1941 года к смертной казни заочно были приговорены и Понеделин с Кирилловым. Их семьи также подверглись репрессиям — в полном соответствии с тем же самым сталинским приказом № 270, гласившим, что семьи этих генералов «подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров». Приказ фактически гласил: все, кто попал в плен, — предатели. И потому каждый обязан «уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи». И хотя этот людоедский документ формально не был тогда опубликован, но его последняя строка гласила: «Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах». Так что с 1941 года вся действующая (и недействующая) армия знала: Понеделин и Кириллов — предатели и изменники, заочно приговоренные к смерти. Масла в огонь подлило то, что немцы вовсю постарались использовать сам факт пленения генералов, фотографируя Понеделина и Кириллова вместе с немецкими офицерами и разбрасывая затем листовки с этими фотографиями в расположении советских войск. А после победы вдруг выяснилось, что все не так — генералы вели себя в плену мужественно, отказавшись от любого сотрудничества с немцами и Власовым, хотя прекрасно знали, что объявлены трусами, предателями, изменниками и заочно уже приговорены к смерти. Но мог ли непогрешимый товарищ Сталин признать, что он так жестоко ошибся, самолично и на всю страну назвав их предателями? Мог ли он их «простить», признав тем самым, что именно на нем лежит львиная доля вины за страшную трагедию 1941 года? Товарищ Сталин, как известно, никогда не ошибается, да и не выпускать же, в самом деле, заочно уже расстрелянных!

Зачистка перед боем

Казалось бы, с какого бока тогда здесь Худяков, Кулик, Гордов, Рыбальченко, Белянчик, Бондаренко или, например, Тамручи? Никто из них в плену не был, но всех их уничтожили по обвинению в мифических «измене родине», антисоветской клевете, террористическом умысле против советского руководства — и т. д., и т. п.

Формальную логику искать здесь бессмысленно: Сталин и после войны продолжал уничтожать своих военачальников по тем же мотивам, по каким уничтожал их и до войны, и в разгар ее. Расстрелы 1950 года стали естественным развитием начатого Сталиным сразу же после победы погрома маршальско-генеральской группировки — в рамках целой серии развернутых тогда дел. Сталину необходимо было осадить военачальников, мало того что возомнивших себя победителями (таковым мог быть, разумеется, только тов. Сталин!), так еще и осмеливавшихся в своем кругу болтать почем зря и о чем ни попадя. Например, о нехорошей роли вождя в роковом 1941-м, о плачевной ситуации в стране. Первый урок строптивым дали, арестовав в декабре 1945 года маршала авиации Худякова, а в 1946 году развернулось уже полноценное «авиационное дело», стоившее постов (и свободы) куче авиационных маршалов и генералов. Летом 1946 года было инициировано «трофейное дело», направленное против маршала Жукова, помимо этого маршала обвинили в «бонапартизме» и раздувании заслуг в разгроме Германии, сняли с поста главкома Сухопутных войск, отправив в малопочетную ссылку — в Одесский военный округ. Потом было «дело адмиралов» — и в опалу попал уже легендарный главком ВМФ Кузнецов… В общем, все в лучших традициях 37-го, хотя и в несколько иных масштабах. Правда, расстреливать маршала Жукова товарищ Сталин счел пока преждевременным: тот (как и ряд других военачальников) еще был нужен вождю — в видах планируемой очень всерьез (и столь же серьезно подготавливаемой) им войны против США.

В 1950 году подготовка к этой войне была в самом разгаре, и, как можно предположить, тов. Сталину необходимо было снова показать слегка «разнежившейся» военной верхушке, что рука его тверда, как и в незабываемом 1937-м. Потому он и стал нещадно расстреливать подвернувшихся под эту руку «болтунов» — типа Кулика и Гордова, запись разговоров которых показала, как они, неблагодарные, матерно лают лично тов. Сталина! И ничего, что первый давно уже в тираж вышел — все, до кого надо донести этот урок, помнят, что он был настоящим маршалом. Как помнят и то, что именно Гордов командовал Сталинградским фронтом — неприкосновенных героев нет… В общем, типовая сталинская многоходовка: Хозяин всегда стремился одним выстрелом уделать нескольких зайцев. Расстрелами того августа, да и вообще всего 1950 года, он как бы дал понять военным, что это — традиционная зачистка в преддверии очередной большой войны. Во время которой поблажки не будет никому — ни болтунам, усомнившимся в мудрости вождя, ни тем, кто думает «отсидеться в плену» или, подобно Власову, надеется при случае замахнуться на святое — советскую власть (читай: личную диктатуру Сталина), перейдя на сторону «демократий». Не случайно в смертном приговоре генерал-майору Филиппу Рыбальченко, проходившему в одной связке с Куликом и Гордовым, говорилось, что он был «сторонником реставрации капитализма в СССР, заявлял о необходимости свержения советской власти», да еще «во вражеских целях стремился упразднить политический аппарат в Советской армии». И в определенной логике товарищу Сталину отказать нельзя: он прекрасно понимал, что его власти реально могут угрожать лишь военные. Потому перманентно и рубил их корпоративную сплоченность на корню. Ибо своим звериным чутьем ощущал, что в грядущей войне — уже с американцами — второго издания Власова и власовщины ему не осилить. В том, что новые пленные новой войны (а войн без них не бывает) уже наверняка станут тем костяком антисталинской армии, которую в охотку поддержат и измученное население страны, и… немалая часть армейской верхушки, Хозяин не сомневался. Потому и предохранялся, как мог и умел, дробя чекистскими пулями генеральские затылки в августе 1950-го.

 

Глава 3. Убить Масарика

Ранним утром среды 10 марта 1948 года во внутреннем дворе пражского Чернинского дворца, где располагалось министерство иностранных дел Чехословацкой республики, под окнами ванной комнаты своей служебной квартиры было обнаружено тело министра иностранных дел республики Яна Масарика. Ян Масарик — один из самых видных политиков Чехословакии того времени: сын первого президента Чехословакии Томаша Масарика, длительное время был послом республики в Великобритании, а с 1940 года — министром иностранных дел чехословацкого правительства в изгнании. Свой министерский пост он сохранил и после освобождения Чехословакии от немецкой оккупации. Формально тогда в стране сохранялся политический режим довоенного образца с его многопартийностью, парламентом, демократическими свободами. Но реальные властные рычаги уже были в руках коммунистов, а правительство с 1946 года возглавлял один из самых ярых сталинистов, лидер чехословацкой компартии Клемент Готвальд. 20–25 февраля 1948 года люди Готвальда совершили переворот, окончательно взяв власть при помощи отрядов своих вооруженных боевиков. Отпор им было дать некому: к тому времени компартия (и советники из СССР) уже полностью контролировала МВД, госбезопасность послевоенной Чехословакии вообще была создана советскими советниками, ими же контролировалась и управлялась. Чехословацкая армия также находилась под советским контролем. Собственно советских войск в стране формально уже не было, но для успеха переворота этого и не требовалось: они наготове стояли рядом — в восточной оккупационной зоне Германии, Венгрии, Австрии и Польше, стальной удавкой сжимая Чехословакию почти по всему периметру ее внешних границ.

Ян Масарик — единственный из всех некоммунистических министров, отказавшийся добровольно уходить в отставку, чем явно спутал карты коммунистов. Но видимость приличий поначалу решили соблюсти, и Масарик сохранил пост министра, оставшись одним-единственным беспартийным в новом правительстве Готвальда. Но он все же представлял потенциальную угрозу для сталинистов: любимец народа, а также весьма популярен и за пределами Чехословакии. Опасен он мог быть тем, что, отказавшись уйти «по-хорошему», мог — как министр иностранных дел — стать рупором демократических сил и каналом их связи с внешним миром. Масарик, как мог, противился коммунизации аппарата МИД: невзирая на давление, отказался подписать приказ об увольнении демократически настроенных сотрудников своего министерства. Было известно, что Масарик хотел выставить свою кандидатуру от социал-демократической партии на планировавшихся той весной парламентских выборах. Конечно, можно было просто отправить его в отставку, но этого было недостаточно: Масарик мог покинуть страну, либо бежав, либо уехав законно — он как раз собирался сочетаться узами брака с известной американской писательницей и музыкальным критиком Марсией Девенпорт. Есть упоминание, что с просьбой помочь ему покинуть страну Масарик якобы обращался и к британцам. Этого Кремль допустит не мог: за рубежом Масарик непременно стал бы знаменем борьбы с просоветским режимом. До открытых массовых репрессий в той Чехословакии еще не дошло, оставался лишь один вариант: убить, но так, чтобы все выглядело «пристойно», замаскировав ликвидацию под несчастный случай или самоубийство. Возможности для этого были: имелись и соответствующие структуры — отдел «ДР» МГБ СССР, возглавляемый Павлом Судоплатовым, и кадры ликвидаторов.

Тело Масарика обнаружил Карел Максбауэр, истопник Чернинского дворца, вышедший ранним утром во внутренний двор, чтобы поднять флаг. Мертвый министр лежал на брусчатке в вывернутой наизнанку пижаме и босой… Тут же было объявлено, что это самоубийство: человек, мол, был в расстроенных чувствах, депрессия, бессонница, перевозбуждение, болезнь — и все такое прочее, потому взял и выбросился. Причем официальное заявление о самоубийстве сделали задолго до вскрытия, когда даже формально об установлении причин смерти еще и речи быть не могло. Личного врача министра, доктора Оскара Клингера, к телу его подопечного просто не подпустили, угрозами и силой вынудив подписать подсунутый ему протокол вскрытия.

Да и вообще неувязок и нестыковок в этом деле было хоть отбавляй. Прибывшие во дворец сотрудник госбезопасности доктор Франтишек Борковец и полицейский врач-эксперт доктор Яромир Теплый обнаружили в квартире Масарика такой разгром, словно там произошла рукопашная схватка. На постели отсутствовали подушки — они валялись в ванной. Возле стены, прилегающей к ванной, пол комнаты был засыпан осколками стекла, окно в ванной, которое вообще никогда не открывали, оказалось распахнуто настежь. Сразу стало очевидно, что в квартире побывали посторонние, проведшие там несколько часов. Пепельницы оказались забиты окурками сигарет — их насчитали 14, причем как минимум четырех разных марок — в том числе и советского производства. Но Масарик курил только совершенно конкретную марку сигарет, и уж точно не советских! На оконной раме и штукатурке обнаружили царапины от ногтей, более того, следы ногтей обнаружились и на штукатурке внешней стены — словно кто-то изо всех сил защищался, пытаясь цепляться руками за стены, сопротивляясь падению. Было установлено, что погибший находился спиной к окну, значит, не выбросился, а был выброшен. Врач, первым осмотревший тело, обнаружил физиологические симптомы смертельного испуга, чего никогда не встречается у самоубийц. Но все отпечатки пальцев, обнаруженные в квартире сразу после смерти Масарика, загадочным образом испарились из материалов следствия.

Сотрудник МИД Павел Страк в ночь с 9-го на 10 марта 1948 года заступил на дежурство в Чернинском дворце, и на его кабинет были переключены все телефонные линии министерства. Около 11 часов вечера он услышал звук автомобильных моторов, затем шаги в дворцовом вестибюле. Решил проверить, кто там, но оказалось, что его кабинет заперт снаружи. Бросился к телефонам — все отключены. Минут через 15 все стихло; подождав немного, дипломат обнаружил, что дверь разблокирована, а телефоны вновь включены. Но какой неудобный свидетель! Вскоре Страк был арестован «за измену родине» и приговорен к 12 годам тюрьмы.

Расправа ждала и других неудобных свидетелей. Уже упомянутый выше Франтишек Борковец в конце 1948 года тоже арестован, обвинен в… подготовке восстания, подвергнут пыткам и казнен. Комиссар полиции Йозеф Кадлец, усомнившийся в официальной версии и предложивший провести эксгумацию тела Масарика, арестован и убит на допросе. Были и другие странные смерти. Как полагают, одним из участников ликвидации Масарика был некий майор Августин Шрамм, давний агент советской госбезопасности, в годы войны занимавшийся вопросами ликвидаций и организации диверсионной деятельности в Словакии по линии, скорее всего, ведомства Павла Судоплатова, а после войны служивший связным между советской госбезопасностью и чехословацкой. В его обязанности, видимо, входило сопровождение советских ликвидаторов и обеспечение им условий для беспрепятственного проведения операции. Вскоре после которой, 27 мая 1948 года, майор Шрамм и был застрелен неизвестными в своей квартире в пражском районе Винограды. Другим соучастником операции полагают Вацлава Седма из охраны Чернинского дворца: в июне 1948 года он тоже погиб — в автомобильной катастрофе при невыясненных обстоятельствах.

Следствие, проведенное уже после «бархатной революции» с использованием современных достижений судебно-медицинской экспертизы, установило: министра, несмотря на его отчаянное сопротивление, выбросили из окна или столкнули с подоконника несколько человек. В 1994 году советская разведчица Елизавета Паршина, служившая некогда под началом генералов Судоплатова и Эйтингона, а после войны бывшая на нелегальной работе, сделала сенсационное заявление: Масарик был убит ликвидаторами МГБ СССР. Позже она дополнила: непосредственным организатором убийства был генерал-лейтенант госбезопасности Михаил Белкин, на тот момент — начальник Управления контрразведки МГБ Центральной группы войск, советской оккупационной группировки в соседней Австрии. Попутно Белкин выполнял функции советника МГБ при органах госбезопасности Венгрии и Чехословакии. Как утверждала Паршина, именно генерал Белкин и выкинул Масарика из окна, «ассистировал» ему при этом младший оперуполномоченный Бондаренко. В 2002 году чешская сторона обратилась к Москве с просьбой: исследовать российские архивы — госбезопасности, МИД и ЦК ВКП(б) — за период 1947–1948 годов с целью обнаружения документов, могущих пролить свет на обстоятельства смерти Яна Масарика. Но спустя почти год Генеральная прокуратура РФ ответила, что «архивные материалы, к которым был проявлен интерес, <…> до сих пор являются государственной тайной».

 

Глава 4. Взрыв в посольстве: как и было обещано

Бомба для депортации

Февраль 1953 года выдался в Советском Союзе тревожным, в стране явно назревало нечто страшное и масштабное: своего апогея достигла развернувшаяся с января 1953 года кампания по делу «врачей-убийц», Москва полнилась слухами о грядущих «стихийных» еврейских погромах. А по всей стране тем временем в поте лица своего денно и нощно трудились отделы кадров и домоуправления, по распоряжению горкомов и райкомов партии и под наблюдением МГБ составляя списки «лиц еврейской национальности». 8 февраля 1953 года газета «Правда» опубликовала директивный фельетон «Простаки и проходимцы»: «проходимцы» — понятно кто, а «простаки» — те, кто берет их на работу… Да что фельетон, если почти в открытую уже велись разговоры, что «по просьбе трудящихся» всех советских евреев вот-вот должны эшелонами отправить в места не столь отдаленные и дело лишь за подходящим поводом.

«Юстас — Алексу»

Весь вечер 9 февраля 1953 года в Тель-Авиве лил сильный дождь, слегка приглушивший резкий звук во дворике дома 46 на бульваре Ротшильда: там, в симпатичном двухэтажном особняке с башенкой, известном как «Дом Левина», располагалось тогда советское посольство. И в 21 час 45 минут по местному времени, как зафиксировали охранявшие миссию израильские полицейские, на территории советского посольства в Тель-Авиве прогремел взрыв. Но только через час посланник Павел Ершов лично вызвал скорую помощь, сообщив про взрыв бомбы в посольстве.

Жертв, к счастью, не оказалось, но ранения получили жена самого посланника, Клавдия Ершова, жена завхоза посольства Сысоева и шофер дипмиссии Гришин. Супруге посланника, находившейся у окна второго этажа особняка, осколками стекла посекло лицо. Шоферу посольства рассекло губу и выбило зуб, сильнее всех пострадала жена завхоза: ей раздробило стопы ног, а из кожи медики извлекли множество мраморных осколков — взрывное устройство вроде бы было подложено под мраморную скамью на территории посольства.

Но при этом глава советской миссии озвучил время взрыва — 22 часа 35 минут, расходившееся с данными израильской полиции на 50 минут. По сей день загадка, почему целых 50 минут советская миссия скрывала сам факт взрыва, из-за чего и медицинская помощь была оказана пострадавшим с запозданием. Ждали шифровки с инструкциями из Москвы?

Советские данные расходились с израильскими не только по этой детали, но и собственно по взрывному устройству: что оно собой представляло, как попало на территорию посольства, где было установлено и какова его мощность. Первоначально даже утверждалось, что это была 30-килограммовая бомба, но столь мощный заряд запросто снес бы с лица земли весь особняк! По более «умеренной» версии, мощность бомбы якобы составила «всего» 15 кг, но и такой заряд неизбежно обрушил бы часть особняка, а на снимках можно видеть, что ущерб от взрыва, мягко говоря, незначительный. Эксперты уже израильских спецслужб полагали, что на территории миссии, скорее всего, взорвалась граната — это больше похоже на правду.

Из посольской шифровки в Москву, отправленной сразу же после взрыва: «…Проверкой установлено, что диверсанты проникли на территорию миссии, перерезав ножницами проход в сетке, ограждающей территорию миссии». Кстати, собственно дипломатов среди работников тогдашнего советского посольства в Израиле были считанные единицы: костяк миссии составляли сотрудники МГБ, многие из которых имели весьма немалый опыт проведения диверсионно-террористических операций. И чтобы эти матерые волки бериевского розлива и закалки прозевали, пусть и темным дождливым вечером, как группа неких молодцев через посольский забор затаскивает на территорию миссии ящики со взрывчаткой?! Даже не смешно…

Но еще более странным — для знающих дипломатические тонкости и нормы протокола — выглядит финальный пассаж шифровки: «Считаю, что в связи с этим случаем было бы целесообразным разорвать дипломатические отношения с данным правительством Израиля. Ответ прошу телеграфировать немедленно».

Почти ультиматум своему же руководству?! Но никакой дипломат в принципе не может общаться со своим начальством в таком тоне. Более того, даже самый полномочный глава дипмиссии вправе лишь информировать высшие инстанции, запрашивая инструкции, но уж никак не предлагать конкретные (да еще и самые резкие) меры, когда его об этом не спрашивают. А уж вопрос разрыва дипломатических отношений и вовсе находится вне компетенции не только посла, но даже и МИДа: так вопрос мог поставить (и решать) только один человек — лично Сталин, и никто иной. А тут какой-то посланник по своему почину (!) предлагает взять да и разорвать отношения между странами — чистой воды покушение на прерогативы товарища Сталина?! Обиделся, понимаешь, что жену стеклышками поцарапало? Так государственные интересы выше не только личика жены посла, но и самого его: когда персы на кусочки разорвали посла Российской империи Грибоедова, никто с ними дипотношений не порвал…

Шифровка однозначно выглядит подготовленным и заблаговременно согласованным документом, которому надо было дать ход в нужный момент, предоставив Кремлю необходимую отмазку: «Товарищ Сталин, вот тут в связи с этим поступило такое предложение…».

Тем временем израильские спецслужбы и полиция буквально рыли землю, выполняя приказ премьер-министра Бен-Гуриона: любой ценой срочно найти злодеев. Невзирая на разгул антисемитской кампании в СССР, портить отношения с ним Израилю тогда было не с руки — это был мощный противовес давлению со стороны Великобритании и Франции. Но поиски злоумышленников оказались тщетны: никаких следов причастности к взрыву какой-либо из радикальных еврейских групп не выявили, а уж арабских террористов к советскому посольству и вовсе не подпустили бы на пушечный выстрел. Уже утром 10 февраля 1953 года премьер-министр Израиля Бен-Гурион выступил с резким заявлением в Кнессете, гневно осудив тех, «которые совершили это подлое преступление». Президент Израиля прислал в советскую миссию письмо с сожалениями-извинениями, правительство страны немедленно выпустило спецзаявление, выразив свое потрясение и возмущение случившимся, отдельное заявление сделал спикер Кнессета, непрестанно извинялся израильский МИД…

Но события развивались по сценарию, сочиненному и отработанному явно до взрыва. В ночь с 11-го на 12 февраля глава советского МИДа Андрей Вышинский принял у себя израильского посланника и, не дав ему вымолвить ни слова, зачитал ноту о разрыве дипломатических отношений.

Советские «дипломаты» покинули Израиль столь стремительно, словно уже сидели на чемоданах в ожидании отмашки. Попутно с ними оттуда отозвали корреспондента ТАСС, который никаким журналистом, разумеется, никогда не был, и его коллегу по тому же ведомству — представителя «Совэкспортфильма». Только не подумайте, что МГБ оставил «логово сионизма» без пригляда: продолжать свой незримый труд там остались представитель Российско-палестинского общества и шесть ответственных товарищей с погонами под рясами — из числа работавших под крышей Московской патриархии.

Вещее письмо

3 февраля 1953 года писатель Илья Эренбург обратился к Сталину с необычным посланием. В частности, писатель поведал «дорогому Иосифу Виссарионовичу», что сегодня (т. е. 3 февраля) ознакомился с проектом «Письма в редакцию газеты „Правда“», который ему предложено подписать вместе с другими видными «учеными, писателями, композиторами и т. д. еврейского происхождения». От имени «ученых и композиторов» пресловутое письмо гневно обличает «врачей-убийц», сионизм и государство Израиль, ставшее «плацдармом американской агрессии против Советского Союза». Эренбург, разумеется, незамедлительно готов подписать это «Письмо», но делится с вождем своим сомнением: не используют ли его за рубежом, чтобы «раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую теперь ведут сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины»? Ведь «клеветники могут использовать „Письмо в редакцию“ для своих низких целей»…

Сам проект «Письма» выплыл из сталинских бумаг в 1997 году, и читать эту обычную пропагандистскую шелуху скучно, пока глаз вдруг не натыкается на такое: «Только недавно все честные люди мира были потрясены вестью о взрыве бомбы на территории миссии СССР в Тель-Авиве. Фактическим организатором и вдохновителем этого взрыва являются нынешние правители Израиля. Играя с огнем, они усиливают напряженность в мировой обстановке, созданную американо-английскими поджигателями войны».

Еще раз, не веря глазам, сверяю даты: Эренбург адресует свои замечания по этому проекту «Письма в редакцию „Правды“» 3 февраля 1953 года. И в этом же проекте уже говорится, как потрясены взрывом бомбы на территории советской миссии «все честные люди мира» — взрывом, который еще не произошел, который будет лишь 9 февраля! Какие провидцы, однако, работали над этим документом — все знали уже за неделю…

Так кусочки мозаики одним щелчком стали на свои места: собственно к советско-израильским отношениям тот взрыв касательство имел, мягко говоря, весьма отдаленное. Как предлог для сугубо внутренней спецоперации, взрыв в посольстве (организованный, скорее всего, ребятами Судоплатова из Бюро № 1 МГБ СССР, отвечавшего за проведение диверсий и террора за границей) ничем не выделяется из типового ряда подобных провокаций: эсэсовской — в Гляйвице и сталинской — в Майниле. Зато каким сочным мазком он лег на полотно происходившего в СССР, став поистине бесценным подарком, подтверждающим виновность «врачей-убийц»: «Смотрите, товарищи, сионисты поручили им убить руководителей партии и правительства, а когда эти планы сорвались, сионисты учинили теракт против посольства!»

Да после такого советский народ «на ура» воспринял бы и «стихийные» погромы, и депортацию «лиц еврейской национальности». Потому как уже был подготовлен к восприятию и «одобрямсу» карательной акции против «безродных космополитов» аж с 1949 года. Тем паче ведь не только уже списки составлены, но и эшелоны с теплушками наготове, и новые лагеря. Но, как известно, 5 марта 1953 года свои коррективы в сталинские планы внесло «дыхание Чейна-Стокса»…