Уже стемнело, когда Котиль, швырнув в кусты незаряженное ружьё, добрался до окраины города. Он вышел из тайги в том месте, где недавно процветала забегаловка нефтяников, а теперь безжизненным уродцем чернел остов сгоревшего здания. Постройка сгорела, почернела почти вся, лишь западное крыло пестрело жёлтой плиткой, словно золотой зуб во рту постаревшей, чёрной цыганки. Здесь вечерами всегда было людно и шумно, а теперь стояла гнетущая тишина.

Котиль присмотрелся, прислушался. За горелыми развалинами, стыдливо прячась в сумерках, лежал город, отвергший его, превративший в изгоя и возжелавший его крови, как изголодавшийся хищник мяса. Он миновал заросли можжевельника, и, настороженно осматриваясь, пошёл к пепелищу. Здесь не должно быть людей, такие места отпугивают как старые, заброшенные, населенные привидениями кладбища. Необходимость прятаться угнетала его, и он снова закипал гневом, с силой сжимая кулаки — до чего довели его люди. Он хотел идти дальше, к жилым районам, но было еще недостаточно темно. Скорее всего, весь город уже оповещён об опасном преступнике, террористе, который убивает полицейских, взрывает цистерны с нефтью, нагло бросив вызов обществу. По серой физиономии, как по выжженному на лбу клейму, его узнают сразу, и начнётся увлекательная забава — травля экзотического зверя, не то человека, не то монстра, и попробуй этим людям докажи, что ты не верблюд. Присев на землю возле обожженной стены, выждав минут двадцать, не думая ни о чем конкретном, а лишь лелея в груди злобу, Котиль пошел дальше.

Он миновал двор, где до сих пор играли и от души хохотали дети, весело перекрикиваясь, и неспешно переговаривались женщины, умолкая при появлении незнакомца. Жизнь с появлением опасного террориста, думал Котиль, не изменилась ни на йоту, настолько никто не верил, что именно с ним может произойти что-то плохое. «А ведь вот он я — здесь! — с шальной радостью подумал он, поглядывая на людей, — здесь я…». Из окон домов шёл свет, и он старался обходить освещённые участки дворов, словно карантинные зоны, заражённые чумой. То, что он предпочитал тёмные закоулки, могло вызвать подозрение, но выбора у него не было. Сегодня он вышел победителем из схватки с полицейскими, и это добавляло ему уверенности. Он уже почти ненавидел людей, простых обывателей, безразличных к чужим проблемам, не желавших видеть дальше кормушки, свято блюдущих свое благоденствие.

В одном из дворов двое мужиков, которые не вязали лыка, о чем-то громко спорили. Они едва удерживались на ногах и безбожно матерились. Увидев Котиля, один из них, с трудом переставляя ноги, приблизился к нему и невнятно промычал:

— Слушай, братан, дай на секунду телефон, мне очень надо.

— Нет телефона, — сдержанно ответил Котиль.

— Чё ты врешь-то? — вызверился пьяный с нешуточной обидой в голосе, лицо его стало воплощенным укором, — у всех есть телефон!.

— У тебя ж нету, — спокойно ответил Котиль, и пьяный, не в силах вообразить, чем крыть железную логику, сотворил непонятный жест и вопросительно повернулся к товарищу.

— У меня нету, потому что я его пропил! — найдясь, наконец, с гордостью заявил он и широко воздел руку, словно указывая эпохальный путь целому народу. Опустив её на плечо Котилю, он утвердительно выдал: — И ты тоже пропил? Дай я тебя обниму!

Он полез обниматься, но Котиль решительно воспротивился.

— Пошли! — уверенно заявил пьяный и потянул Котиля за руку. — Пошли, выпьем, брат!..

— Нет, нет, мне надо идти.

— Куда, зачем? — ревел мужик на всю улицу, неподдельно недоумевая, куда это кому-то может приспичить идти, когда предлагают выпить, — да пошли ты их всех!

— Всё, мне пора, — твёрдо сказал Котиль и отцепил впившуюся в его плечо руку. Ему это начало надоедать.

— Никуда тебе не пора! — заявил пьяный. — Выпьешь с нами, потом иди хоть…

— Нет, я…

— Да ты чего? Выпить с нами брезгуешь? Да я тебе…

Он вцепился Котилю в воротник, вплотную приблизив лицо с налитыми кровью глазами. Котиль легко вывернул ему руку, и тот вскрикнул от боли. Тут подоспел его товарищ и стал оттаскивать его, уговаривая.

— Какие мы гордые! — не унимался пьяный. — Но нам на вашу гордость… с самой высокой колокольни! Ты понял или нет?

Он орал ещё что-то, пересыпая откровения матом, но Котиль не слушал. Миновав угол своего дома, он во дворе различил фигуры людей. Здесь его могли узнать и в темноте, и ему пришлось довольно долго ждать, слоняясь под высаженными у торца здания вишнями. Когда, наконец, во дворе обезлюднело, он вышел к детской площадке и посмотрел на окна.

На его кухне был включен свет, и он обрадовался этому. Он не задумывался, что делать, если бы никого не оказалось дома. Еще раз осмотревшись и прислушавшись, стараясь не создавать лишнего шума, он вошёл в подъезд.

А если это засада, подумал он, и отвратительное чувство нерешительности начало пить кровь из сердца. Включили бы они в таком случае свет? Скорее всего, да, чтобы обмануть его бдительность, сымитировав обстановку обыденности и спокойствия. Несколько секунд он стоял на ступеньках первого этажа, не в силах решить, что предпринять, идти или нет. Чутьё почему-то оставило его, и он ощущал в груди странную то ли пустоту, то ли вообще что-то до сих пор не испытанное. Воображение, не повинуясь ему, рисовало одну картину хуже другой: в квартире засада, вооружённый автоматами спецназ станет стрелять, против пуль не поможет его сверхъестественная сила, и его ждет бесславный конец в собственном доме, несмотря на неутолённую жажду справедливости. Он не боялся умереть, не слишком задумываясь об этом, но мысль, что они могут одержать верх, вызывала в нём прилив бешенства.

Повернуть вспять означало поражение ещё большее, и он стал подыматься по ступенькам, опасаясь, что в подъезд может войти кто-нибудь знакомый. Подойдя вплотную к своей двери, он прислушался, но ничего подозрительного не услышал. Нажав на кнопку звонка, он быстро вернулся на лестничную клетку, всматриваясь в полутьму, но всё было спокойно.

— Кто там? — спросили за дверью мужским голосом, и Котиль мимовольно сделал шаг назад, быстро оглянувшись и приготовившись к борьбе. Но тотчас он осознал, что это голос тестя.

— Это я, — ответил Котиль, стараясь говорить спокойно, обыденно. На некоторое время повисла напряжённая тишина; Котиль, прислушиваясь, сжал кулаки. Дверь отворилась, и он, колючим взглядом скользнув по коридору, вошёл.

Тесть, полный статный мужчина в хорошо выглаженной рубашке, как-то ошарашено поглядев на него, отступил на пару шагов.

— Вика дома?

— Нет, — с упрёком, с долей ехидства протянул тесть. — Как же она будет дома? Ты ведь…

— Больше никого здесь?..

— А кто здесь должен быть?

— А где Вика?

— Забрали… в научно — исследовательский.

— Дайте что-нибудь поесть.

— Послушай, да ты знаешь…

— Что?

— Что ищут тебя везде! Что ты натворил?..

Лицо его покраснело, говорил он с напором.

— Пусть ищут. Вам-то что?

— Как что? Да как — что?

Они прошли в комнату; тесть, с видом библейского пророка воздев руку, подошел к окну.

— Я тебе сколько раз говорил — не лезь! Вика тебе говорила — не лезь! И что теперь — кто оказался прав?

— Вас не интересует, что со мной? Не интересует, что произошло на самом деле?

— Да все знают, что произошло на самом деле! Ты убил людей, ранил ещё кого-то, что-то сжег! Что тут знать!

— Я никого не убивал…

— Попробуй, докажи кому-то! Кто в это поверит?

— Вы поверите. Вы же поверите?

— Да что толку, что я поверю! Я не прокурор, чтобы верить или не верить!

— Так поверите или нет?

Он посмотрел на тестя. Тот снова всплеснул руками и мелкими шажками засеменил по комнате, глядя в пол.

— Я поесть просил.

— Что ты будешь?

— Пожарьте яйца. Только пережарьте, чтобы чёрные совсем были.

— Боже, ну какие яйца! Когда их жарить? Мне вот документы Вике надо собирать, завтра с утра нести… Может, бутерброд сделать? Посмотрю, что там в холодильнике…

Он поспешно направился в сторону кухни, но Котиль остановил его.

— Не надо бутерброда.

— Ну… смотри. Как хочешь, — в его голосе слышалось облегчение. — И что ты теперь собираешься делать?

— Теперь уже не знаю. Хотя минут пять назад знал.

— Ага, ага, — тесть тяжело уселся в кресло и достал их кармана брюк платок. Жарко не было, но лицо его покрылось каплями пота.

— Так Вика в научно — исследовательском?

— Да. Хорошо, что её туда положили….

— Что хорошего?

— Ну как что? Там оборудование, уход…

— Там над ней опыты будут ставить.

— Какие опыты, ты что!..

— Всякие.

— Не выдумывай!

— Хотелось бы выдумывать…. Как там… на работе? Как карьера? — с лёгкой иронией спросил Котиль.

— На работе? Да что на работе? Нормально.

— Ну, мало ли. Вдруг нефть закончится, и вашей автоколонне не будет чего возить.

— Она не моя, но…

— Да понятно, чего там. Начальник всё — таки.

— Ты зря это… если бы слушал в своё время…

— Ну да, конечно. Если бы слушал, да пятерки в школе получал, то в угол бы не ставили, а хвалили.

— Ты столько нефти сжег, что скоро не будет чего возить, — тесть суетливо поднялся и снова лихорадочно начал сновать взад — вперед. — Слушай, тебе лучше по-хорошему сдаться, самому пойти и во всем признаться!

— Это им надо по-хорошему… только по-хорошему они не понимают! — рявкнул вдруг Котиль.

— Тише, тише, что ты!

— Чего вы боитесь? От своих отказываетесь, всё боитесь этих тварей! сколько можно бояться, сколько можно жить в страхе!

— Ага, ты у нас не боишься, вот посмотри теперь! Что с тобой будет, что с Викой будет! А ведь она беременна!..

Он переменился в лице, вспомнив что-то, и поспешно, суетливо повернулся в сторону двери.

— Я на кухню, бутерброды…

— Оставьте себе бутерброды. Вам на работу завтра, силы понадобятся.

— Опять ты… Мне волноваться нельзя, я столько нервов убил за эти дни! У меня язва, сердце…

— А у меня нет ни сердца, ничего!..

— А чем ты думал? Каким ты был, таким и остался! А ведь не пацан уже! Я всегда был против, ты на десять лет старше, и вообще!..

Он остановился возле Котиля и втянул носом водух.

— Чем от тебя так воняет? Гнильем каким-то… тухлой рыбой, что ли?

— Дохлятиной от меня воняет. Человечиной дохлой!

Он прошёл мимо тестя и отворил входную дверь. Выйдя на лестничную площадку, он подождал, притаившись, пока тесть щелкнет замком, и быстро, на цыпочках, вернулся, прислонив ухо к двери. Дверь была железной, ничем не обитой, хорошо проводила звуки, и он уловил отдельные слова. Тесть разговаривал по телефону, что-то возбужденно тараторя.

В душевном смятении Котиль скорчил гримасу и изо всех сил сжал кулаки. Он хотел ударить ногой в дверь, он мог выбить её, но сдержался. Исполненный решимости идти до конца, станет он тратить силы и время на мелкую месть, на укоры! С таким же успехом он мог мстить и укорять миллионам! Он развернулся и, в очередной раз переплавив вспышку ярости в холодное ожесточение, побрёл по ступенькам вниз.

Во дворе было тихо. Небо затянули тучи, укравшие бледную луну, сеял мелкий дождь. В девятиэтажках светилось множество окон, за которыми текла мирная жизнь, и дождевая пыль приносила умиротворение, вселяла покой. Не успел Котиль отойти от подъезда, всё еще до конца не переборов гнев и забыв о бдительности, что-то тяжёлое вдруг обрушилось на него и повалило на асфальт, оглушив неожиданностью и напором.

— Ну что, сука, допрыгался! — заревел кто-то диким голосом над самым его ухом, — я тебе всё припомню!

Лёжа на боку, глядя вполоборота, Котиль различил над собой странно бледное лицо, настолько бледное, что это было видно даже в темноте. Больше по голосу и по немаленьким габаритам он узнал Бардаганова. Тот времени понапрасну не терял. С рычанием и отборной руганью он стал осыпать его тяжёлыми ударами, стараясь попасть по голове, в лицо. Котиль прикрывался, выжидая момент перейти в атаку. Наконец, ему удалось словить запястье Бардаганова. Он сжал его, надеясь, что нечеловеческая сила его позволит причинить сопернику отрезвляющую боль, и он остудит свой пыл, уразумев, во что вляпался. Но Бардаганов с неожиданной легкостью вырвал руку и снова ударил. Котиль, быстро переборов недоумение, стал хватать руки, наносил удары в ответ, и пару раз попал по лицу. Лежал он в неудобной позе, и удары выходили слабыми. Изловчившись, напрягая все силы, он почти столкнул с себя Бардаганова, но тот уперся ногами и полз обратно, не желая сдавать позиций. Неожиданно Котиль рванул в ту же сторону, и Бардаганов, не ожидая такого, перелетел через него и спиной врезался в бордюр.

Котиль, прорычав ругательства, вскочил с асфальта. Его чутье, притупившееся было из-за гнева, в результате неожиданной встряски обострилось вновь, и он понял, что в глубине двора, в ночной тьме кто-то есть, опасный для него, враг. Всмотревшись, у соседнего подъезда, напротив детской площадки он разглядел силуэт автомобиля. Ярость стала затапливать его, как приливная волна пологий берег. Он хотел было броситься к машине и разнести её в щепки, но здравый смысл всё же возобладал в нем. У них есть оружие, а он не собирался так быстро и дёшево отдавать жизнь вместе с планами и жаждой справедливости, лелеемой в груди. Бардаганов, исполненный ненависти, изрыгающий ругательства, послужит ему щитом, если он, конечно, сумеет справиться с ним, чтобы подобраться поближе и прояснить ситуацию.

Бардаганов между тем поднялся, и, чередуя стоны с безбожным матом, придерживаясь за ушибленную спину, снова упрямо двинулся на него. Свет уличного фонаря освещал его лицо, и Котиль с удивлением понял, что показавшееся ему в темноте, в пылу борьбы не обман зрения и не бледность, а что-то более ужасное.

— Что это с тобой? — с долей удивления и насмешки обронил он, несмотря на то, что Бардаганов, не переставая ругаться и хрипеть от ярости, подступил к нему, готовясь к борьбе.

— Это чтоб тебе… надолго запомнилось! — прохрипел Бардаганов, сделал обманное движение и ударил кулаком. Котиль защищался, отходя и пригибаясь; Бардаганов снова бил, Котиль прикрывался, как боксер на ринге, ощущая неуёмную силу противника. Он почувствовал боль в разбитой губе, по подбородку потекло что-то тёплое. Он ударил в ответ, но Бардаганов, ловко подставив руку, вцепился ему в предплечье. В борцовских объятиях, тяжело дыша, они отходили к машине, притаившейся в темноте.

— Я знаю, что с тобой, — выдохнул Котиль, чувствуя, что слабеет, не в силах совладать с соперником. — То же, что и со мной, только другие… заморочки.

В ответ Бардаганов снова ударил, злобно зарычав, больше не транжиря энергию на мат. Котилю показалось, что рычал он не столько из злобы, сколько от ярости, вызванной его словами.

— Как на кроликах, — продолжал Котиль, — хочешь — серая кровь, а хочешь — белая. А теперь что? Выясняют, кто лучше? А сами сидят в машине, вон, под деревом, покуривают и смеются во все горло!

— Закрой пасть!

— Крепко запудрили тебе мозги, а сами делают своё дело!

— Я говорю — закрой свою…

Он неожиданно наклонился и цепко ухватил Котиля за ногу. Тот, глухо зарычав, вырвал ногу, но потерял равновесие, и в обнимку, как неразлучные любовники, они обрушились на автомобиль. Его качнуло, заднее стекло потрескалось, но не вылетело. Таская друг друга за шиворот, они снова упали на машину. Металл глухо загудел, словно ударили бревном в пустую бочку, стекло, покрывшись более густой сеткой трещин, просело внутрь.

— Э-э, вы чего, мужики? Машину разнесете! Перебрали что ли?

Из автомобиля выбрались двое с возмущёнными лицами.

— Японский бог! — писклявым голосом протянул тот, что сидел за рулем, худой и высокий. — Ты знаешь, сколько сейчас ремонт стоит?

— Ничего, в конторе бесплатно отремонтируют, — злобно выплюнул Котиль, оттолкнув Бардаганова и стараясь отдышаться.

— В какой еще конторе? — проскрипел второй с угрожающей интонацией в голосе, плотный и приземистый. — Давай плати, ты…

Дальше слов у него не пошло. Он стоял, опёршись о растворённую дверцу, и ничего не предпринимал. Первый тоже вроде чего-то ждал. Бардаганов пока не нападал, тяжело дыша и утирая под носом. Дождь между тем, едва начавшись, прекратился. Котиль в одно мгновение, как распрямившаяся пружина, подскочил к худому, быстро, как безвольную куклу, развернул его к себе спиной и схватил за горло.

— Всем стоять, а то вырву ему глотку!

Он перехватился поудобнее, другой рукой впившись заложнику в предплечье. Тот захрипел, выпучив глаза, ноги его подкосились.

— Тихо, тихо, я не сопротивляюсь… — едва смог пробормотать он.

— Ясно, что не сопротивляешься, и не думай! Куда тебе сопротивляться!

— Отпусти его! — скомандовал второй суровым голосом. Лицо его, слабо освещенное удаленным столбовым фонарем, вытянулось и застыло.

— Ну-ка быстро рассказывайте, что вы там придумали! — пробасил Котиль, — что с Бардагановым сделали, что он теперь тоже на урода похож? А ведь красавец мужчина был, нефть добывал для родной страны! Давайте, всё рассказывайте, чтобы он знал!

— Я говорю — отпусти его! — угрожающе повторил приземистый, все так же не двигаясь.

— Да вы видно не поняли ничего! — взревел Котиль. Заложник в руках его захрипел, дернулся, и пробормотал слабым голосом:

— Не дави так!

Приземистый быстро вырвал из-под ветровки пистолет, и, передернув затвор, направил его на Котиля.

— Это ты не понял, что шутить с тобой никто не будет! Я сказал — отпусти!

— Видишь, как твой напарник тебя любит! Я тебе готов горло вырвать, а он ещё и провоцирует. Ну, тогда конец тебе! С вами только так и надо.

— Убери пистолет! Он задушит меня! У него ж сила медвежья!

Тем временем Бардаганов вынул из кармана какой-то баллончик, поднес его ко рту, нажал на кнопку и глубоко вдохнул.

— Это ещё что? — удивился Котиль, и, как собака, потянул носом воздух. — Никак кислород! Боже, Бардаганов, что это с тобой? Ты без кислорода жить не можешь? Без чистого воздуха? Без всего чистого? Как же теперь, а?

Он засмеялся, громко и непритворно, почти без злобы. Смеялся он долго, не отпуская пленника, лишь слегка ослабил хватку на горле. В руку его он впился так, что тот морщился и постанывал от боли.

— Что же теперь, Бардаганов? Ты станешь защитником природы? Я буду жечь все вокруг, палить твою нефть, взрывать насосы, жечь деревья, чтобы они не давали кислорода, а ты?.. Мы поменялись местами, Бардаганов! Разве это не смешно?

— Тебе до сих пор смешно? — прорычал Бардаганов.

Он отбросил звонко звякнувший об асфальт баллончик и сделал шаг вперёд.

— Ну, всё, хватит, пора кончать с вами — бросай пистолет! — глухим, изменившимся, жутким голосом проговорил Котиль и покрепче взялся за горло заложника. Тот побледнел, бессильно перебирая ногами, хотел что-то сказать, но не смог, лишь в очередной раз захрипев.

— Всё, всё, бросаю! — поспешил заверить приземистый и опустил оружие. — Будет всё по-твоему, отпусти его!

— Я уйду с ним, а потом отпущу. Но если вы…

— Никуда ты не уйдёшь, — прорычал Бардаганов и снова сделал пару шагов. Лицо его было страшным, голос дрожал от ненависти, руки наполовину согнулись в локтях, словно мышцы сводила судорога.

— Стой, он убьёт его! — вскричал приземистый, присел и положил пистолет на асфальт.

— А мне какое дело!

— Ты что, дурак? Стой!

— Иначе он уйдёт!

— Он убьёт его!

— Плевать, у меня свои проблемы! Вы когда-нибудь жалели людей? Почему я должен жалеть?

— Назад, я сказал!

Приземистый поднял пистолет и навёл его на Бардаганова. Тот остановился, искоса, не поворачиваясь, поглядывая на него. По нём было видно — он не верил, что тот станет стрелять. Он не допускал, что его волю к достижению цели, его упрямство может сломить что бы то ни было. Это лишь временная преграда, мелкое препятствие, которое исчезнет само собой. На неё даже не надо растрачивать силы, а лишь дать время, и всё встанет на свои места.

Но агент, вооруженный пистолетом, казался непреклонным. Он медленно приблизился, всем видом выражая уверенность. Котиль, глаза которого иронично и зло блеснули, ослабил хватку на горле пленника, и тот глубоко вздохнул.

— Вот оно как! — воскликнул Котиль. — Пауки дерутся в банке! Накладочка вышла! Не всё, не всё предусмотрели в конторе, ах, какой прокол! Бардаганов, не слушай его, он не станет стрелять! Ты ж бесценный экземпляр, результат их заумных опытов; он не имеет права испортить твою белую шкуру! Давай, вперед, что тебе этот жалкий агентишко! Мало таких у них в запасе?

— Он провоцирует тебя, не ведись!

— Что они тебе обещали? Что вернут деньги, буровую, всё, чем ты людей гробишь? Или, может, что сделают твою шкуру нормальной, смугленькой такой, загар с островов, где ты водку жрёшь? Враньё это всё, Бардаганов! Даже если б они могли… такой ты им нужнее!

— Плевать я хотел!..

Бардаганов, тяжело дыша от гнева, медленно стал подступать. Агент с пистолетом снова выкрикивал угрозы, направляя оружие то на Бардаганова, то на Котиля. Тот не без удовольствия играл пальцами на шее заложника.

— Стреляй в него, что ты ждёшь! — прохрипел измученный пленник. Напарник его прицелился Бардаганову в бедро и уже хотел было нажать на спуск, но вдруг вскрикнул, подпрыгнул и принялся рассматривать что-то под ногами. Бардаганов тоже взревел и закрутился на месте, словно его жалили осы. На мгновение остановившись, он снова рявкнул что-то нечленораздельное и стал наносить ногами удары кому-то во тьме невидимому. Приземистый выстрелил два раза себе под ноги и отбежал в сторону.

— Это крысы! — закричал он. — Откуда они…. Да их тут прорва! Что за напасть!

Котиль, не поверив ни единому слову, присмотрелся. У ног Бардаганова, выдававшего невиданные танцевальные пируэты, он разглядел копошащуюся массу, словно сама земля взбунтовалась под ним. Масса эта неотступно преследовала приземистого и Бардаганова, куда бы они не отпрыгивали, как бы не били и не дрыгали ногами. Только теперь Котиль услышал странный слабый писк, который исходил от этого неведомо откуда взявшегося воинства, то усиливаясь, то затихая. Агент снова стрелял под ноги, пока не закончились патроны.

— В машину! — крикнул он, спешно меняя обойму. — Отпусти его, иначе сожрут всех! — рявкнул он Котилю, и, рванул дверцу автомобиля. Котиль отпустил пленника и побежал, пользуясь моментом.