ПОВИВАЛЬНАЯ РУНА HE НЕСЕТ УРОЖАЙ. ГОД СОБОЙ ЗНАМЕНУЯ

— А кроме того, — продолжал Вес, обращаясь к Бранру. Оба они неспешно шли от палат конунга к домам, расположенным у самого вала. Вскоре, вынырнув из проулка, к ним присоединился Гвикка Ирландец. — Я хотел бы показать тебе вот это.

Усмехнувшись, Вес повернулся и махнул куда-то в сторону почти незаметного склона, ведущего к баракам, где жили рабы-трэлы и вольноотпущенники. Из небольшой ложбины за ближайшими домами послышался скрежет и шум многих пар ног. Секира Бранра, до того мирно покоившаяся в наплечной петле, молниеносно оказалась у него в руках, взгляд устремился к воротам в поисках нападавших, хотя он прекрасно знал, что их там просто не может быть, стража давно бы уже подняла тревогу.

В проходе между домами показалась колонна людей, выстроенных по четверо в ряд, все они были одеты в кожаные куртки с нашитыми на них металлическими пластинами. За правым плечом у каждого висел лук, за левым — кожаный колчан. «Неужели англы», — с удивлением подумал Бранр, присматриваясь к этим низкорослым ратникам.

Когда колонна подошла поближе, он, узнав даже некоторые лица, понял, что здесь было больше ирландцев, чем англов — добыча, отбитая кораблями Вестмунда у возвращавшейся из набега на западные земли флотилии Горма Старого. Конунг южного Йотланда ежегодно отправлял на запад корабли в надежде разбить у берегов Эрины хозяйничающие там норвежские дружины и самому завладеть тем зеленым краем. И каждый год вместо долгожданных стягов ирландских ярлов длинные корабли Горма привозили живой товар, что было хоть и не столь славно, но не в пример более выгодно.

Прошлой осенью драккары Вестмунда, намного более легкие и маневренные, чем тяжело груженные и потрепанные долгим плаванием корабли старого конунга, разгромили возвращающийся с добычей флот. Таким образом, в Фюркарт попало несколько сотен ирландцев, сменивших большую часть обслуги лагеря. Правда, до отъезда Бранра им доверяли лишь земляные работы да уход за скотом.

За первой колонной из-за домов появилась вторая, в которой тоже англы смешались с ирландцами. Распознать же их возможно разве что по цвету волос, а ростом, решил для себя скальд Тюра, ни один не дотягивает на настоящего воина. На языке ратников Фюрката назвать приятеля здоровяком было немалым комплиментом, и Бранр мог бы придумать полтора десятка эпитетов для человека невысокого роста, и все это были оскорбления.

Не веря своим глазам, Бранр ошеломленно уставился на этих людей. У него даже мелькнула мысль, а стоит ли доверять рабам оружие, даже если конунг пообещал им свободу.

Неожиданно из второй колонны раздался ужасающий, режущий уши вой, будто визжала сотня одновременно закалываемых поросят.

— Это еще что такое? — вздрогнул от неожиданности Вес.

С трудом оторвав взгляд от конунговых недомерков, Бранр увидел, как прячет в ладонь усмешку незаметно подошедший к ним Грим. Бранр не мог бы сказать, как давно сын Эгиля стоит за их спинами.

Мимо них, раздувая щеки, проходил отряд волынщиков.

— Это еще что такое? — недоуменно повторил Вестмунд, ни к кому, в сущности, не обращаясь.

— Видишь ли, конунг, — впервые за все время подал голос Грим, — я решил, что твои новые дружинники скучают. А Глен из Эрины проговорился, что в их стране существует престранный инструмент.

Бранр перевел взгляд с Грима на Гвикку, который изумленно смотрел на сына Эгиля. Похоже, ирландец впервые увидел в нем равного себе, а не просто сумасшедшего берсерка, которых, как было известно скальду Тюра, как никого другого боялись и ненавидели в его зеленой Эрине.

— По счастью, оказалось, что Глен даже может изготовить его прямо здесь, на месте. Я предложил им поиграть, чтобы разогнать скуку.

Вес уставился на скальда в безмолвной ярости, потом перевел взгляд на массивную фигуру воина моря — беглого раба, обзаведшегося собственной дружиной и кораблями! — который, судя по прозвищу, родом был из той же страны, и сдержал готовый вырваться у него гневный ответ. Прислушавшись, конунг вновь недоуменно перевел взгляд на свои новые отряды.

— Да ведь все они играют один и тот же мотив!

Мелодия и впрямь была единой, и не только мелодия. Казалось, сами собой из самих этих несносных воя и гудения складывались какие-то невнятные стихи:

Весть на мунд-вест

Весь змею. вред!

Он все силился найти смысл в тех словах, какие ему удалось разобрать, и не мог:

Весть на мунд-вест

Весь змею в-ред.

Дичь какая-то… Или нет? Не чудится ли ему собственное испоганенное, перевернутое имя в этом «мунд-вест»? А «змей» и «вред»?

Ред — Редрик — Змей!

И главное — кто еще способен увидеть в дурацкой забаве рабов этот скрытый, страшный смысл?

Он вдруг сообразил, что рука у него начинает неметь от боли, каменные бороды, носы вдавливались, впивались в сжимающие жезл пальцы.

Случайность или предательство?

— А это, что, тоже твоя выдумка, Грим, скальд Локи? — заставил себя улыбнуться конунг Вестмунд.

— Нет, — с самым невинным видом ответил Грим. — Мотив придумали они сами.

А может, лишь он один слышал те дурные, страшные слова? Вес всем своим существом уцепился за эту призрачную надежду.

— Глен сказал, это… — ненавистный скальд прокаркал что-то совершенно невообразимое. — Если я верно это произношу, — и, рассмеявшись, повернулся к Гвикке.

— Хуже некуда, — хмыкнул в бороду ирландец, но вышло это как-то заговорщицки.

— А значит это «Все змеи ушли из Эмайн», — как ни в чем не бывало продолжал Грим.

Бранр, услышав это, отвернулся, чтобы скрыть разбиравший его смех: если не к самой мелодии, то уж к ее названию точно приложил руку сын Эгиля.

Просторная горница была залита светом из точно ориентированных по сторонам света широких окон, с воткнутых по углам ее копий свисали гроздья тисовых ягод. Яркий светлячок, будто символ целительных яблок в начале лета. К полудню здесь собрались почти все члены Круга детей Брагги, что были тогда в Фюркате: Лысый Грим — скальд Одина, Торольв и Гранмар — скальды Тора, Амунди Стринда — скальд целительницы Идунн, пришли и другие: Гундбранд Шишка, навигатор, умеющий пролагать путь по звездам, и корабел Ивар Белый — скальды Ньерда, аса морей, Хальвдан Летописец, скальд Тюра. Скальдрек, толмач, и Бранр Хамарскальд скальды Хеймдаля, и скальд светлого Фрейя Ванланди, и многие другие. Не хватало лишь отправившихся к устью Фюрката навстречу Гутхорму Домари Эгиля и его сына Грима.

Кроме посвященных, на скамьях Круга сидели еще два человека: гаутрек Карри Рану из рода Асгаута и пленник, беглый раб, а впоследствии форинг вольной морской дружины Гвикка Ирландец.

Лавки от стен горницы были отодвинуты, образуя круг, внутри которого подле жаровни с огнем Локи меж половиц держалось серебряное копье Одина. Каждый из скальдов, глядя на них, думал, что мало кому под силу взять на себя тяготы Одинова копья, а что до скальда Локи, то он был лишь один, и многие, как это не раз бывало на их собраниях последних лет, радовались про себя его отсутствию.

— Настало время, — обведя взглядом собравшихся, заговорил Ванланди, решить, что мы делаем дальше.

Ответом ему были безмолвные кивки в знак согласия — эти люди редко говорили без нужды.

— Всем нам известно, что конец истории не Асгарда, а нашего мира, хельмскринглы, круга земного не предопределен. Но Убби из Каупанга было видение о том мире, который возможен. Видение о мире, где бог христиан встанет надо всеми. Где на тысячу лет люди будут отданы во власть его жрецов. А в конце, в конце этих тысячи лет, хельмскринглу ждут пожары и голод. Об этом поведано нам в прорицании древних. И на протяжении всего этого тысячелетия бороться эти жрецы единого бога станут за то, чтобы сохранять людей такими, как они есть. Станут говорить им о том, что следует позабыть о мире этом и обратить свои помыслы к миру грядущему.

Как будто исход Рагнарек — битвы богов и людей с великанами — уже предрешен. — Ванланди с каменно-суровым лицом оглядел Круг скальдов. — Казалось бы, именно об этом и говорится в прорицании вельвы. И все же каждому из нас являлись в видениях погибшие в битвах, чтобы сказать, что ушли они не пировать и биться под стенами Вальгаллы, а в свой черед охранять Вечный ясень и Фенрира Волка. С незапамятных времен наши родичи знали, что в день последней битвы погибнут асы. Но время течет, и меняются люди. Не значит ли это, что меняться могут и асы?

И вновь согласные кивки собравшихся.

— Не стоит ли предположить, что Один призывает к себе все больше воинов, пополняя дружину?

— Зачем? — прервал его Скальдрек, скальд Хеймдаля. — Неужели охраняя Стержень мира и Фенрира, пополняя дружину, Всеотец рассчитывает победить?

— Сколь бы ни было велико Одиново воинство, все оно поляжет на поле Вигрид, — согласился с ним Ивар Белый.

— Оглянитесь вокруг! — возразил Ванланди. — Возможно ли, что слова из пророчества о Гибели Богов, те, где говорится, что:

— Каждое из поколений, — уже спокойнее продолжал он, — полагало, что оно живет в тот самый «век волков и секир». Однако сейчас нам угрожают воины с крестом на груди, но призывающие к себе Всеотца.

Не значит ли это, что «братья начнут биться друг с другом»?

— Прежде всего необходимо выяснить, кто именно защищает эти рати волшбой. — Вдохновенные речи скальда Фрейра вновь были прерваны. На этот раз раздался голос Гранмара. — И как, если неизвестно, можем ли мы полагаться на дары Всеотца, если ас асов обернулся к нам Бельверком? Я говорю о рунах.

Повисло молчание.

— Грим Квельдульв, — произнес наконец витавшее в воздухе имя Скальдрек. Но кто знает, чего от него ждать?

— Бессмысленны речи о ненадежности Грима, важнее другое — на что он способен. Сознаюсь, в Том мире сам я видел сына Эгиля лишь однажды, видел его в ту ночь и еще один из нас. — Ванланди повернулся к целителю.

— Я пробовал на себе в тот день новый отвар, — сокрушенно признался Стринда, — но истинность моего знания подтвердить может и Ванланди, который тоже был там. — Целитель обернулся к скальду Фрейя, на что тот кивком предложил ему продолжить. — В ту ночь, своего посвящения, когда Грим завис меж двух миров…

«Неужели он скажет, что они действительно видели Грима волком», испугалась Карри.

— Нет, это было на острове у жестокого конунга, — улыбнулся целитель, и Карри Рану в который раз подумала, что, что бы ни говорили скальды, но скорее всего они умеют читать мысли собеседника. — Мы видели его Велундом, властителем альвов.

Велунда пленил конунг Нидуд. Властителю альвов подрезали сухожилия и оставили на острове Стиварстед, чтобы он ковал там драгоценности Нидуда. Но Велунд заманил к себе в кузню сыновей конунга, убил их, сделал чаши из их черепов, глаза вправил в кольца, а из зубов сделал пряжки, а потом подарил эти украшения конунгу. Он заманил в кузню и дочь Нидуда и взял, одурманив пивом.

— Зачем? Если он все равно остался узником? — удивился Гвикка. — Если он все равно не мог бежать?

— Что ж, ты можешь и не знать всех многих наших легенд. — Однако в голосе Ванланди прозвучало неподдельное удивление. — Велунд бежал. Улетел в небо на железных крыльях, какие тайком выковал в своей кузне, улетел, громко смеясь над теми, кто считал его увечным.

— К чему твоя история, Стринда? — впервые за все это время заговорила дочь Раны Мудрого.

— Все здесь умеют творить заклятия, используя дар Одина, но не опасно ли использовать этот дар? Кто знает, подвластны ли руны, впервые вырезавшему их Хрофту, или силе, к которой люди обращаются посредством рун, подвластны и асы? Однако властитель светлых альвов обладал особым даром, и получил он его не от Высокого. Не важно, какой бы из своих сторон ни оборачивался ас асов к взывающим к нему — Вс-отцом или асом висельником. Дар Велунда — дар открывать в мире вещном, то что сокрыто от прочих…

Дар увидеть легкость и гибкость в металле, создавая железные крылья, или мягкость студня глаз, чтобы оправить его в золото.

Возможно, этот дар Грима позволит нам отыскать то или того, что силами рунной, нашей же волшбы, ведет против нас рати. Грим способен видеть больше и дальше, чем прочие люди. Видеть то и там, что не дано разглядеть другим…

— Правда, когда не пьян или не впадает в ярость, — не удержался от ехидного замечания Скальдрек.

— И это верно, — сумрачно согласился Оттар Черный. — Но с Каупанга пришли дурные вести. К побережью Страны Свеев не раз уже подходили вражеские корабли, хотя пока Дружины и хольды Стейнвера-ярла успешно отражали их нападения. Выбравшиеся с Гаутланда, рассказывают, что франкский конунг Вильяльм по прозвищу Длинный Меч завладел всем островом и выжидает чего-то.

Мне думается, что сын ушедшего походом на юг, Хрольва, сына Ренгвальда-ярла, ждет подкрепления, а пока выбирает, двинуться ли ему на север, на земли Харфарга и Свейна, или на юг, на Йотланд.

Франков немало, но не впервой — встречать нам их в бою. Гораздо опаснее то, что защищает на этот раз воинов Вильяльма. Ключ же к этому, как сказали сегодня руны, на Гаутланде. И мне кажется, содержат его виса или записи, если длиннобородый ас Брагги подсказал Молчальнику оставить что-то при себе.

— Что ж, — подвел итог Ивар Белый, — если записи были, и Молчальник посылал своего мальчишку к Квельдульву, то он один и может разыскать их.

— Потому я и завел речь о даре Велунда, — подтвердил Ванланди.

— Возможно, пришло время поговорить с самим Гримом, — раздумчиво произнес Оттар Черный. — Думаю, по его возвращении это стоит сделать мне. Быть может, говорить со мной ему будет легче, чем со своими родичами.

— Некоторые вещи забыть невозможно. — Грим не отрываясь смотрел на руны на клинке Гранмара. — Помню, я был тогда совсем мальчишкой, дед чертил руны угольком на березовой дощечке, на лечебных палочках. Помню, как возникают из пламени их очертания на закаливаемом мече. Это всегда очаровывало, притягивало меня. Я мог часами сидеть и следить, как рука деда выводит эти знаки — творит волшбу. И еще я помню, как прибежал к Тровину, рассказать, что увидел вдруг цепочки вязаных рун в переплетении ветвей, и как он посоветовал мне поговорить со Стриндой. Помнишь, как я уговаривал сперва его, потом тебя пойти со мной?

Оттар кивнул.

— Он тогда только-только выдернул мне зуб… Как же я его тогда боялся! Грим невесело рассмеялся. Помолчал немного, потом продолжил: — Последние годы…

Слова давались ему с трудом, но Оттар Черный не потому слыл самым мудрым среди скальдов, чтобы прерывать начатое, а уж тем более подбирать за другого слова.

— После отречения я решил, что мне не остается ничего, кроме меча и боя. Берсеркам покровительствует Один, думал я, — этого никто не в силах у меня отнять. Гаутланд — не самое дурное из тех мест, где я бывал. Жаль только, не было доброй дружины, что отправлялась бы в Миклагард, хотелось бы взглянуть и на южные страны.

— Но руны ты на Гаутланде резать не стал, — мягко вернул его к прежней теме Оттар.

Грим резко вздернул голову, чтобы в упор взглянуть на скальда…

— Не стал, слово есть слово. А знаешь ли ты, что такое в каждой косточке чувствовать силу, чуять ее под ногами, во взмахе клинка, в шуме моря? На Гаутланде шум моря слышится по всему острову.

— И ты никогда не думал изменить свое решение?

Голос Оттара прозвучал вдруг очень смутно, будто доносился сквозь плотную пелену.

А он… он снова летел сквозь мокрую тьму… Нет, не летел, несся, чувствуя, как хлещут по бокам отсыревшие под ночным дождем ветки, чувствуя бесшабашную радостную силу в мощных лапах. Вот и берег.

Хресвельг поднимал крылья, Хресвельг поднимал ветер, что гнал сейчас по небу рваные облака. Из прорех напуганно глядел с неба бледнолицый сын Мундильфари.

Чуя, что недолог срок этой всепоглощающей свободы и вольного ветра, волк поднял голову и воззвал к блеклому. И будто отвечая ему, грянуло воем с небесного свода эхо.

От подножия холма поднимались к вершине темные фигуры.

— Эй, Волк, — донесся до него звонкой голос человека, кормившего его.

Волк не откликнулся, а фигуры подошли ближе.

— Эй, Волк, — не унимался знакомый голос. — Поиграешь с нами?

Волк молчал.

— Ты же силен и могуч, — продолжал голос. — Никто из нас не смог бы порвать тех цепей, что разметал по звеньям ты. Давай посмотрим, а сможешь ли ты разорвать простую ленточку?

— Простую? — оскалил клыки зверь. — Что у вас, асов, бывает простым?

— Ладно, не простая это лента, — согласился голос, а фигуры придвинулись еще ближе. — Шесть сутей соединены в ней: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыхание и волчья слюна. «Глеппнир!» — озарило волка.

— Боишься — Темные фигуры окружили его со всех сторон, заслоняя блеск речной воды. — Не веришь нам? А хочешь… — Голос помедлил как будто в нерешительности, но продолжал: — Я знаю, что ты вырвешься, и в доказательство готов вложить в пасть тебе руку. Идет?

Волк сумрачно кивнул. Они не уйдут. Они никогда не уходят, не получив своего. Ловкие руки умело опутали невесомой шелковистой лентой лапы, за ними спину. С отвращением открыв пасть, зверь легонько прихватил клыками мякоть ладони, чувствуя мерзкий запах страха. Неужели есть чего страшиться богу битвы? Снова обман?

Темные фигуры отошли и замерли в ожидании. Волк крепче уперся в землю, приготовился. Рука в пасти дрогнула. Когти волка вонзились в землю…

— Он — мой! Отдайте- его мне! — раздался за спинами хриплый насмешливый тенор.

Но не успели фигуры обернуться или хотя бы дать ответ вновь пришедшему, как волк подобрался, изготовился к прыжку и…

Простаки!

Путы из страны черных альвов разлетелись на все эти шесть перечисленных Тюром сутей.

«Дурачье!» — усмехнулся про себя волк, выплевывая омерзительную на вкус, потную от страха и совершенно невредимую руку кормившего его.

А над ним все хрипел, насмехался голос:

— Волк этот из рода моего! Он — мой! Мой!

И тот же тенор хохотал у него в ушах, когда, очнувшись на утро после посвящения, он увидел склонившиеся над ним лица отца и деда, и потрясенное лицо скальда Фрейра Ванланди, который не нашел в себе сил хотя бы словом приветствовать нового скальда.

Скальда Локи.

И тот же язвительный тенор издевался над ним, над заклятиями и рунами, над силой клинка и властью стиха, когда он, Грим, сын Эгиля, вынимал свой меч из убитого им в бешеной ярости, берсеркерской ярости, Одиновой ярости, Виглейка, скальда аса Тюра.

— И ты никогда не думал изменить свое решение?

Снова голос Оттара, а поверх него хохот. Хохот хаоса, погнавший его прочь от рун, прочь из Круга.

— Нет, — подавив в мыслях этот безумный хохот, покачал решительно головой Грим.

Прочь от рун, прочь от их волшбы, которая неведомым образом меняет само его тело, заставляя скальда Локи принять иные, нечеловечьи сущность и обличье. Прочь от рунных заклятий, заставляющих его по ночам убегать в леса. Прочь от слухов, что неведомо как и откуда поползли после его посвящения: дескать, новый скальд к ночи теряет человеческий облик, оборачивается волком. Прочь от косых испуганных взглядов, прочь от замкнутых лиц, прочь от намертво прилипшего прозвища: Квельдульв.

Грим усилием воли заставил себя вернуться на скамью возле кузни Гранмара, к разговору со скальдом стража богов Оттаром Черным.

— Что сказал бы ты сам, попробуй я вернуться, нарушив клятву?

Оттар молча кивнул, признавая правоту слов младшего.

— Мало радости — признаваться в столь постыдном чувстве, но, пожалуй, мне хотелось бы, чтобы ты знал это. Силу одних лишь знаков, эриля в себе, я мог еще побороть, хоть это и стоило немалого труда. Но в последнюю зиму не было ни дня, когда я не испытывал бы жгучей зависти ко всем вам.

— Зависти? — искренне удивился Оттар.

— Зависти, — пересилив себя, повторил Грим. — Зависти к тому, как легко и свободно творите вы висы. Я поставил себе, что мне остается лишь нид, но забавно, не правда ли, для Гаутланда, где вне крепости нет закона — нид запрещен. Ходят слухи, что даже Торлейв, зимовавший на острове, спасаясь от гнева Хакона Могучего, вынужден был скрывать свое имя: на Гаутланде, как и по всей Норвегии, не сильно жалуют скальдов. И когда, добираясь к Варше, я случайно выехал к усадьбе Молчальника, сколь радостна ни была наша встреча, она лишь добавила боли.

В ответ Оттар лишь удивленно поднял брови, понимая, что внуку Эгиля необходимо наконец выговориться.

— Тровин оставил Круг, но не оставил рун. Его вису о Скульде, рьявенкрикском годи, повторяли по всем харчевням.

— Теперь ты вернулся. Бранр говорил, что это твоя сила проломила защиту врага под стенами Рьявенкрика.

— Вернулся. — Грим с яростью вонзил нож в лавку. — Но это ничего не изменило. — Голос его охрип. — Тогда не я управлял рунами, а руны потянули меня. Для того чтобы снова стать в Круг, недостаточно пересечь пролив, должно быть что-то еще…

Внимание его привлек гомон голосов, который по мере приближения рассыпался на отдельные выкрики. Следом за ним вскочил Оттар, прихватив с соседней лавки меч.

У самого берега, там, где в него упирался крепостной вал, сгрудились с десяток норвежцев из дружины Хальвдана Змееглаза и пара дюжин черноголовых ирландцев. Гриму подумалось, что издали эта толпа напоминает единое существо, странно раскорячившееся на земле и то и дело, будто конечности, выбрасывающее отдельные фигуры.

Возле вала разгоралась ссора, которая, судя по тону голосов, готова была вот-вот перейти в схватку. Увидев среди темных голов знакомый профиль Глена, Грим обернулся к старому скальду:

— Пойду разберусь, что там, — на ходу бросил он.

Оттар благодарно кивнул.

Подойдя ближе, Грим обнаружил, что норвежские ратники настроены скорее поразвлечься, чем драться. Оттеснив ирландцев к самому заливу, они стояли плотным строем, плечо к плечу, но сами в драку вступать не собирались, кричал лишь один из них. Однако судя по тому, как отбрехивались в ответ на оскорбления норвежца вчерашние трэлы, Грим сообразил, что не хватает лишь самой малости, чтобы свара переросла в серьезную потасовку, а тогда бывалые викинги играючи как скот — перережут плохо вооруженных ирландцев. Глен пререкался с воином много выше и плотнее себя, и их перепалка становилась все более грубой и отвратительной.

— Не смей смотреть мне в лицо, дохляк! — услышал Грим голос норвежца.

— Возможно, и к лучшему, что я ростом не вышел, — парировал Глен, — твоя шкура как раз сойдет мне на плащ.

Обогнув дружинников Хальвдана, Грим зашел ирландцам со спины, расшвырял в стороны тех, кто наблюдал за происходящим со смесью испуга и удовлетворения, расчищая себе проход к Глену.

Оказавшись же рядом с ним, сын Эгиля до половины вытянул из ножен меч.

— Что здесь происходит? — осведомился он, обращаясь к ирландцам, поскольку знал, что сказанное ими окажется скорее всего ближе к истине.

— Мы возвращались со стрельбища, — охотно ответил Гриму закадычный приятель Глена.

Ирландец, похоже, рад был появлению знакомого лица. Грим же про себя усмехнулся и тому, что, хоть он и знал этого человека, ему ни за что не выговорить это его кошмарное имя, и тому, что ни те, ни другие не подозревают, насколько спорно его собственное положение в лагере. Не говоря уже о праве вмешиваться в ссоры между отрядами.

— Дело трэлов — чистить нужники и молоть зерно, — прорычал норвежец.

— Нельзя позволить им марать благородные луки своими грязными лапами.

Глен поспешил открыть рот, чтобы дать отпор обидчику, но Грим дал ему знак молчать.

— Насколько мне известно, — обратился он к остальным норвежцам, — херсир Хальвдан дал свое согласие на то, чтобы ирландские лучники возвращались мимо ваших домов, верно? И ваша дружина подтвердила его решение?

Норвежцы настороженно кивнули. Грим же, проявляя миролюбие, к которому в данный момент вовсе не испытывал никакой склонности, вложил меч в ножны.

— С каких пор ратники идут против решения тинглида?

В эту минуту Грим уловил что-то странное во взгляде затеявшего драку норвежца и сам невольно насторожился. Как и в любом ратнике Фюрката, Грим не чувствовал в нем страха, но в этом воине не было даже разумной осторожности, при этом он не стал бы называть этого человека берсерком. Сын Эгиля не мог найти причины этому своему ощущению, и все же он знал — здесь перед ним какая-то новая необычная опасность.

Ирландцы слаженно и незаметно — то один сделает полшага в сторону, то другой — выстроились в привычный им боевой строй, норвежцы тоже подошли ближе, предвкушая увлекательную схватку.

Грим внезапно сообразил, что ссора с ирландцами лишь предлог.

Норвежец, кажется, поджидал именно его, Грима, проведав как-то, что сын Эгиля будет возвращаться от скальдов, вероятно, этой дорогой.

— Прогони этих рабов, скальд. — Норвежец глядел на Грима в упор. — Или пусть вот он, — он ткнул пальцем в Глена, — сразится со мной.

— Он на полголовы ниже тебя, и из оружия у него — лишь длинный нож. — Грим старательно изобразил искреннюю заинтересованность. — Ты всегда вызываешь на бой тех, кто слабее тебя, воин?

— Тогда отошли своих собак, оборотень, — процедил норвежец. — Сразись со мной!

Норвежец выдернул из ножен меч, а его приятели одобрительно рассмеялись.

С деланным безразличием Грим пожал плечами.

— Побереги храбрость для франков. Вдруг я и впрямь обернусь волком, усмехнулся он и вдруг почувствовал прикосновение клинка к рукаву. Даже не опуская глаз, Грим мог бы сказать, что распорот лишь рукав его рубахи, поскольку удар был точно отмерен — чтобы оскорбить.

Грима вдруг окатило волной, но не алой берсеркерской, а холодной и расчетливой ярости. Он был зол на Глена и его приятелей, которым не хватило ума обойти лагерь кругом, чтобы войти на него хотя бы со стороны личной четверти конунга. А впрочем, если норвежцы ждали здесь именно его… С такими, как они, нельзя не считаться.

Оглядев сумрачные лица норвежцев и холодно рассчитав настроение собравшихся, Грим отвязал ножны с мечом и отдал их Глену. И пока его противник в недоумении пытался переварить этот его жест, Грим на выдохе нанес ему удар ногой в живот. Хватая ртом воздух, норвежец согнулся пополам, меч его отлетел далеко в сторону. Все еще стараясь восстановить дыхание, норвежец потянулся за мечом, но Грим, молниеносно сделав шаг в сторону, наступил на клинок. Еще одним ударом он отбросил своего противника прочь от оружия, потом подбросил меч высоко в воздух, так что он вонзился в бревна частокола наверху вала. Когда норвежец отвел руку от рта, на ней была кровь из рассеченной губы, а в глазах его застыла ненависть.

— Я не обнажаю меч против того, кто не желает честной схватки, — сказал Грим, окинув тяжелым взглядом его приятелей.

— Хорошее решение, нечего сказать!

Вниз по склону решительным шагом спускался высокий светловолосый воин в дорогом с меховой опушкой плаще. Он не обратил внимания ни на кого, кроме избитого дружинника. Судя по взгляду норвежца, это был его собственный форинг или грам, которому явно придется не по нраву, что один из его людей позволил избить себя. Готовые было ринуться в драку норвежцы и ощетинившиеся ножами ирландцы отступили на шаг назад, оставив на метровой полоске берега между двумя строями одного Грима.

Дружинник попытался скрыться за спинами своих товарищей, но безуспешно.

— Ты недостоин зваться мужчиной и воином. Недостоин места на скамье «Ярхордра» и в дружине, однако решать твою судьбу станет тинглид. А вы, воины, пристало ли вам отступать перед кучкой рабов?

— Рабов? — переспросил вдруг новый голос, и обернувшись, Грим увидел направляющегося к ним от кораблей Гвикку. — На общем тинге всех дружин Фюрката конунг объявил, что дарует им свободу.

Голос Гвикки Ирландца был опасно весел, а поглядев на походку викинга, Грим заключил, что он отчаянно пьян. Однако ирландец трезвел на глазах. Протолкавшись через строй соотечественников, кивнув по дороге Глену и еще дюжине знакомцев, Гвикка остановился рядом с сыном Эгиля.

— Я наблюдал за происходящим с борта «Линдормра», — спокойно и уже совершенно трезво заговорил он, но любому, кто хоть однажды встречался с ирландским морским разбойником, было ясно, что спокойствие это было обманчиво. — Хотел посмотреть, насколько далеко зайдет эта перепалка. Здесь нечто большее, Берси, — он повернулся к человеку в отороченном мехом плаще, — чем просто ссора из-за возвращающихся со стрельбища лучников, будь они трэлы или вольные люди.

— Ах вот как! — ощерился норвежец, слева сверкнул золотой зуб. — Тот самый беглый раб, который бросился защищать морскую суку, из-за которой мы потеряли Рьявенкрик.

Лицо Гвикки побелело от ярости, и Грим, сделав шаг вперед, положил ему руку на локоть.

— Стоит ли так легко бросаться бранными словами, форинг? Тем более что рассказ мой и Бранра Хамарскальда о том, что произошло на Гаутланде, подтвердил хольмганг, где асы судили победу Карри Рану из рода Асгаута. — Гриму подумалось, что еще мгновение и, высвобождая локоть, чтобы броситься на норвежца, Гвикка сломает ему руку. — Не пристало сыпать оскорблениями за глаза, не пристало и попрекать воина тем, в чем виновен твой конунг, Хальвдан Змееглаз. За эти оскорбления и гаутрек Карри Рану и Гвикка Ирландец вправе вызвать тебя на поединок или требовать виры.

— Я, грам Берси Золотой Зуб…

При этих его словах Гриму показалось, что все поплыло у него перед глазами… Он будто бы увидел освещенную факелами, одетую в камень площадь…

— …по воле Харфарга привел свою дружину к Хальвдану Змееглазу и всегда готов ответить за свои слова. И не тебе говорить об этом, скальд, отрекшийся от собственной клятвы, которого я назову клятвопреступником!

Норвежцы самодовольно расхохотались, а со стороны ирландцев тем временем кто-то подобрал с земли ком грязи, чтобы с проклятием на неизвестном языке швырнуть его в грама. Не успела еще грязь с чавканьем распластаться по складкам плаща, как норвежцы бросились вперед. Примеру их последовали и ирландцы. В начавшейся потасовке недвижимы остались лишь Берси и Грим, не спускавшие друг с друга гневного взгляда.

Безоружный Гвикка Ирландец, с ходу вступив в драку, хватал руки, ноги или одежду и вытащил сначала одного, потом другого, потом третьего, не разбирая, кто это, ирландец или человек Берси. И все это время он сыпал проклятиями и пинал тех, до кого еще не успел дотянуться кулаком. Один из отброшенных им в сторону норвежцев вскочил на ноги и, обнаружив, что лишился меча, который теперь поблескивал в руке ирландца, выхватил из-за пояса нож и бросился в бой снова. Однако на этот раз клинок был направлен не на ирландцев, успешно отбивающихся ножами от норвежцев, которым не хватало места, чтобы удобно занести меч в этой свалке, а в широкую спину Гвикки.

— Сзади! — крикнул Грим, не отрывая взгляда от норвежского грама.

Поднимая в повороте руку с мечом, так что острие его уставилось вниз, ирландец резко обернулся, и клинок вошел прямо в живот нападавшего. В последовавшее за резким окриком Грима мгновение тишины раздался пронзительный хрип. Хрип этот заставил дерущихся на долю секунды замереть, но именно этого времени хватило Гвикке, чтобы оттолкнуть в сторону Берси одного из норвежских ратников и отпихнуть подальше к берегу еще пару ирландцев.

Свалка вновь распалась на две стороны, а между ними остались Гвикка и Грим, тела трех зарубленных ирландцев и норвежец, который, не будучи в силах подняться, попытался отползти к своим.

Сжимая обеими руками засевший в его внутренностях собственный меч, нападавший на Гвикку норвежец осел на песок, потом тяжело рухнул набок. И только тут стало заметно, что острие клинка почти на ладонь выходит у него из спины на уровне крестца.

Лицо грама Харфарга перекосилось от ярости, но он быстро справился с собой и холодно и размеренно процедил:

— За это вам придется поплатиться, и не только вирой… В поддержку ему раздался одобрительный гомон норвежцев.

— А знаешь ли, Берси… — заговорил вдруг, все это время не спускавший с него взгляда, Грим. Говорил он сквозь крепко стиснутые зубы, чтобы не дать волю ярости, не броситься с боевым кличем на врага. Не время сейчас для боя. Сейчас, как никогда, необходимо спокойствие. Необходимо, чтобы его услышало как можно больше людей. — Я вспомнил, где видел тебя, Берси. А напомнил мне это ты сам, сверкнув золотым зубом и доказав, что прозвали тебя Золотой Зуб не случайно. На последних словах Грим повысил голос. — Я видел, как сверкнул у кого-то золотой зуб в свете факелов на площади в одной осажденной крепости. — Голос Грима разносился теперь по всему берегу. — А было это накануне второго штурма. И еще однажды я видел тебя, но было это уже на побережье Йотланда.

Скажи нам, Берси Золотой зуб, — сын Эгиля обернулся, как бы приглашая в свидетели всех присутствующих, — как оказался твой драккар в Скаггене? Как удалось ему пройти через запертое франками устье Гаут-Эльва? И как случилось так, что об его уходе не знали ни старейшины Рьявенкрика, ни оболганная тобой Карри Рану из рода Асгаута.

Притихшие при первых словах Грима воины вновь зашумели, теперь сами норвежцы подозрительно поглядывали на лютого с «Ярхордра» и его раненого дружинника.

— И еще скажи, — с холодной яростью продолжал Грим, — как удалось тебе пройти заваленную камнями Вистингу, если «Ярхордр» вышел из Скаггена всего за пару часов до «Хронварнра»? Не руками ли твоей дружины создан этот завал?

— Я не стану отвечать на твои наветы, — с надменным спокойствием отозвался Берси. — Это лишь твое слово против моего, лжескальд, а свидетелей на моей стороне будет много больше.

— Сколько бы свидетелей ты ни представил, — неожиданно ответил за Грима Гвикка, — но я сделаю все, чтобы доказать правоту сына Эгиля. Даже если ради этого мне придется вернуться на этот проклятый остров или отправиться к самому Косматому.

Голос его звучал спокойно и даже весело, но что-то в нем заставило норвежца потерять самообладание. В тот момент, когда Гвикка наклонился над телом убитого им дружинника, издав боевой клич, Берси бросился на него, вырывая из ножен меч.

Грим не мог бы сказать, когда и как успел заметить приближение врага ирландец, но мгновение спустя он уже держал его на вытянутых руках, так что носки сапог Берси лишь бессильно заскребли по грязи.

— Честный бой! — прорычал норвежец.

Без малейшего усилия Гвикка поставил его на землю и, неплотно зажав в руке меч и чуть пружиня на носках, застыл в ожидании.

— Честный бой, — вновь потребовал норвежец, но уже тише.

— Никто, кто пытается напасть на меня сзади, не заслуживает честного боя. Но с тобой я буду биться, чтобы никто не посмел сказать, что я убил тебя как раб, — ответил Гвикка.

— Нет, не с тобой! — неожиданно возразил Берси. — Оскорбление мне нанес этот скальд, исчадие Локи. Поединок будет у нас с ним.

Пожав плечами, Грим забрал у Глена меч, подумав про себя, что ирландец, похоже, не преминул пустить его в ход, — недаром же ему почудился среди ножей леденистый знакомый блеск. Однако Гвикки резким жестом остановил его.

— Но ты нанес оскорбление мне. Тебя что, так уж беспокоит мой рост? Но только тогда, когда мы стоим лицом к лицу.

Гвикка расстегнул перевязь, снял с пояса кинжал, потом повернулся к Гриму. С улыбкой Грим принял у него оба клинка.

— Ну, этого тебе достаточно? — усмехнулся он Берси, а потом добавил: Твоя воля, ты не желал биться как воин, значит, умрешь как раб.

Догадавшись, что именно сейчас произойдет, Грим подал знак ирландцам отойти дальше к берегу. Норвежским дружинникам не требовалось даже подобного знака, никто из них не посмел возразить против боя, на который безоружный вызывает вооруженного мечом бойца. Сам этот вызов ставил под сомнение храбрость вожака прибывшей от Харфарга дружины.

Воспользовавшись движением воинов, высвобождавших круг, Берси Золотой Зуб бросился на ирландца. Гвикка ускользнул от смертельного выпада, засмеялся и нанес своему противнику сокрушительный удар в шею в тот самый момент, когда тот пронесся мимо него. Берси споткнулся, потряс головой и едва не упал, но все же ему удалось сохранить равновесие.

Теперь он глядел на Гвикку уже настороженно. Как многие другие до него, норвежец решил, что размеры Гвикки сделают его неловким — легкой добычей. Действительность же ни в коей мере не соответствовала его ожиданиям.

Последовали ложные выпады, быстрые увертки сперва в одну, потом в другую сторону, и каждый раз Гвикка не давал норвежцу ни одной возможности нанести удар сверху. Грам мастерски владел мечом, и умело отводя огромные руки Гвикки, ему даже удалось нанести удар ирландцу в бедро.

— Два! — Губы Гвикки растянулись в ужасную ухмылку. — Ты получишь еще один.

Самоуверенный от недавней небольшой победы, Берси попытался ложным выпадом отвлечь внимание своего противника и вспороть ему живот. Но тот с удивительной быстротой выбросив вперед мощные руки, схватил его за сжимавшую меч кисть и за горло.

Грам мучительно пытался высвободиться, молотя Гвикку свободной рукой. Берси сделал попытку дотянуться до ножа, бесполезно висящего у него на поясе, но это ему не удалось.

Ухмылка Гвикки, казалось, ужаснула не только норвежцев, но даже его соотечественников. Пальцы ирландца сжались, и окровавленный клинок упал в грязь. Глаза Гвикки превратились теперь в узкие щелочки, а лицо его жертвы стало серым от боли. Когда тело его противника обмякло, ирландец презрительно отшвырнул его в сторону.

— Следовало бы оставить его в живых, чтобы он перед конунгом признал или опроверг свои слова, — будто очнувшись от боя, обернулся он к Гриму.

— У нас еще остался вот этот. — Грим кивнул на стонущего на земле норвежца. — Вы из дружины Берси или Хальвдана? — обратился он к ратникам, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал как можно более учтиво.

Прав он или нет в своих подозрениях относительно грама Харфарга, ссориться с Хальвданом Змееглазом до времени не следовало.

— Торд был, — ответил тот, что стоял ближе к Гриму, задумчиво перебирая серебряные обручья. Он кивнул на зарубленного Гвиккой ратника. — И Иви. — Кивок в сторону раненого, — Ты действительно полагаешь, сын Эгиля, что Берси Золотой Зуб бежал из Рьявенкрика?

«Однако им уже не хочется сыпать бранью», — усмехнулся про себя Грим, а вслух сказал:

— Да, слова мои может подтвердить Бранр Хамарскальд, который не мог не видеть этого человека на площади у двора законоговорителей.

Пока Грим поднимал раненого, Гвикка на все том же совершенно невозможном языке объяснял ирландским лучникам, что им лучше было бы как можно скорее возвращаться к своим домам, предоставив объяснения ему и Гриму Квельдульву.

— И не ввязываться дорогой в новые ссоры, — грозно добавил он.

Двое дружинников Хальвдана тем временем подобрали тело Берси Золотого Зуба, чтобы унести его прочь, остальные растворились в сгущающихся сумерках, радуясь, что будет о чем рассказать у вечернего костра.