ПОВИВАЛЬНАЯ РУНА АНСУЗ. ИМЯ ЕЙ АС И ПОСЛАНЬЕ

Легкая победа над наводившими ужас на побережья Фризии, Франции и Британии викингами, разрушение военных лагерей, правда, что не без помощи этого странного норвежца, попросившегося в его, Вильяльма, личную дружину, кружили голову. Однако уже бой на болотах, где Рикар де Врен положил едва ли не половину данного ему отряда, заставил нормандского герцога призадуматься. Когда разнесен в щепы был невысокий частокол и сосчитаны тела врагов, оказалось, что данов за ним было не более долгой сотни. Франков же полегло на насыпи и окружавших ее проклятых болотах втрое больше.

С другой стороны, учитывая, сколько викингов порубили франки в военных лагерях на побережье, земля данов, должно быть, практически обескровлена. Впрочем, у него все равно не остается иного выхода, кроме как продвигаться в глубь страны, не дожидаясь сыновей Альфреда. А раз так, причитающаяся ему доля окажется неизмеримо большей. Глупо возвращаться назад на этот неприветливый остров, где не остается ничего иного, кроме как ловить по лесам банды бродяг да сидеть в горелой крепости. И то, и другое давно уже наскучило франкским витязям, и то и дело герцогу доносили о недовольном ропоте среди вассалов. Равно бессмысленно было и оставаться на побережье.

Но стоило только его отрядам, миновав пойменные луга и топи, войти в лежащие южнее леса, как, по его мнению, уже завоеванная страна начала преподносить герцогу сюрприз за сюрпризом. Сперва это были какие-то мелочи, вроде комариных укусов: появлялся время от времени из-за дерева на опушке какой-нибудь даже не воин, мальчишка.

Выпускал из лука стрелу или камень из пращи и поспешно сбегал, не удосужившись даже оглянуться, чтобы проверить, попал ли его снаряд в цель. Франкские лучники, молниеносно срывая с плеч луки, отвечали десятком стрел. В тех отрядах, где лучников не было, воины просто прикрывались щитами.

Но уже к вечеру первого дня выведенные из себя этими нападками франки принимались поносить в ярости невидимого врага, требуя, чтобы тот остановился и принял бой. Потом какой-то окончательно выведенный из себя рыцарь из отряда все того же злополучного Рикара де Врена метнул вслед убегающей щуплой фигурке копье, ему показалось, что человечишко подошел слишком уж близко. Рыцарь промазал и, грязно выругавшись, послал оруженосца, чтобы тот подобрал оружие. На какое-то мгновение и оруженосца, и направившего с дороги коня рыцаря скрыла листва.

Когда к лесной прогалине подошли остальные, обоих уже нигде не было видно. Не без труда остановив колонну, де Врен, исполненный недобрых предчувствий, послал на поиски их еще несколько человек.

На этот раз отряд состоял из двух дюжин ратников. Когда лишь половина из них выбежала из леса, унося тело рыцаря — уже изуродованное и обобранное до нитки, — из чащи в спину им вылетела туча жалящих стрел.

Чем дальше на юг продвигалось войско Вильяльма, тем все более организованным становилось сопротивление. Остановить продвижение франков было невозможно, однако захватчики не знали местности. А местным жителям здесь были известны каждое дерево, каждый куст, дорожка, все до единого болотца. Сколько раз какой-нибудь мальчишка или даже раб незаметно возникал из леса, чтобы нанести зазевавшемуся на свою беду удар и исчезнуть среди деревьев. И никто не отваживался сойти с дороги, чтобы преследовать их.

Признавшись самому себе, что поход этот будет не столь легким, как представлялось ему вначале, как выходило из вкрадчивых речей Вестреда из Сканей, Длинный Меч последовал совету старших своих вассалов и объявил о том, что настало время искать место для опорного лагеря в этой уже почти завоеванной славными норманнскими воинами стране. Стране, которая не может не покориться героям, пришедшим вернуть себе земли своих предков.

Пробираясь на север по левому берегу Вистинги, двое всадников — грузный, свирепого вида бродяга и остроглазый мальчишка — то и дело останавливали лошадей, чтобы расспросить стекающихся к Фюркату людей о продвижении вражеских отрядов. Делать это приходилось с немалой осторожностью и тщанием — однажды им даже пришлось спасаться бегством, поскольку принявший их за предателей бонд приказал своей охране схватить негодяев. Скагги стоило немалого труда утащить с того перекрестка Бьерна по прозвищу Большой Кулак, иначе не добраться бы до Фюрката заподозрившему их в злодействе бонду.

Выехав из Фюрката засветло, они довольно беспокойную ночь провели в лесу, не решаясь развести костер, поскольку не желали привлекать к себе внимания ни беженцев, ни разведывательных отрядов самих франков. Ни у Скагги, ни у Бьерна не было определенного плана, как или под чьей личиной стоит пробовать проникнуть во вражеский лагерь. Однако не успели они наутро проехать и мили, как леса и поля вокруг них будто притихли, будто вымерли, но лишь потому, как в скорости поняли они оба, что теперь они оказались в пределах прохождения франкских дозоров. Скрыться от этих было легче, но при этом они были намного опаснее. Один такой отряд они обнаружили в безмолвном ожидании на опушке леса: человек пятьдесят всадников, в тяжелых доспехах, с огромными мечами у седел. Боевые копья щетинились над шлемами сероглавой зарослью исполинского репейника.

Последнюю милю до лагеря франков они проделали пешком, бросив — несмотря на бурчание Бьерна, жалевшего, что пропадают такие деньги, — лошадей на лесной поляне. И уже через полчаса осторожного продвижения, едва ли не ползком, Скагги внезапно схватил Бьерна за запястье и молча указал на невысокий склон. В двадцати локтях от них под пышно разросшимся кустом боярышника стоял, опираясь на копье выше своего роста, воин. Стоял он неподвижно, то и дело обшаривая взглядом местность вокруг.

Крепкий человек, с толстой бычьей шеей и выпирающим над наборным поясом пузом.

По всяком случае к скорости его сложение не располагает, решил Скагги.

— Стоит он неверно, — прошептал ему Бьерн. — Если уж желает быть дозорным.

Скагги глянул на медведеподобного дана и подумал, что хотя боец он отменный, но едва ли сгодится для того, чтобы незаметно снять часового. Взглядом предложив Бьерну, что пойдет именно он, мальчишка ужом залез под низкие колючие ветки. Двигался он наискосок от часового, чтобы вынырнуть не прямо перед ним, а чуть сзади. Проскальзывая под сухими ломкими ветками, стараясь не чихать от забивающей ноздри сухой земли и то и дело отцепляя от одежды колючки, Скагги пытался сообразить, что именно ему теперь делать. Прикончить этого человека, напав на него сзади, несложно, обойти часового в лесу — и того проще, но ни то ни другое не поможет им пробраться в сам лагерь.

Но заросли боярышника неожиданно кончились, а он оказался прямо за спиной у часового. Франк же не только не обратил внимания на шорох в кустарнике, но и просто смотрел куда-то в начало просеки.

Скагги вдруг вспомнил, что эта вырубка должна выходить на огромное треугольное поле, образованное слиянием Тистра с Вистингой.

Конечно же! Нигде в округе не найти удачнее места под лагерь. Скагги уже развернул кинжал оборотной стороной, чтобы попытаться не убить, но, ударив за ухом, оглушить часового, но тут краем глаза увидел, как отчаянно подает ему какие-то знаки и корчит зверские рожи Большой Кулак, и замер, так и не занеся руки.

— И как это называть? — раздался вдруг спокойный, надменно насмешливый голос, и Скагги обнаружил, что справа, с той же стороны, что и он, только не через кустарник, а меж деревьев, к часовому подкрались еще двое.

— Мой господин! — шевельнул побелевшими от страха губами дозорный и сделал попытку упасть на колени.

Молодой человек, которого он назвал «господином», годами оказался чуть моложе Грима и одет с роскошью, о какой Скагги только слышал в байках вернувшихся со службы в Миклагарде воинов. Скагги лихорадочно соображал, кто может быть этот человек и как ему выпутаться из создавшегося положения, не потеряв при этом жизнь, и вдруг его осенило… Так ведь это, должно быть, сам сын Хрольва, герцог нормандский Вильяльм!

— О господин мой! — поспешно изобразив на лице радостное удивление, Скагги бросился на колени рядом с перепуганным часовым.

— Ну, кто выиграл? — с кровожадным весельем пророкотал, выходя из-за ели Бьерн. — И где мой заклад? Снять часового — забава не для зеленых юнцов.

— Вы оба еще узнаете, что это за забава, — зловеще процедил узколицый спутник герцога, Вильяльм же, переведя взгляд с мальчишки на его весьма смахивающего на медведя приятеля, только расхохотался.

— Для кузнеца что меч отковать, что об заклад побиться — все едино, весело объявил Бьерн, без зазрения совести рассматривая герцога. — Что зазевавшегося часового снять. — Он с ухмылкой подмигнул Вильяльму.

— Что это за кузнец без кузни? — От узколицего, казалось, исходили волны презрения и неприязни.

— Быть может, вы выкажете нам снисхождение, позволив доказать, на что мы годны, — затараторил, не поднимая глаз, Скагги, потом, обращаясь к узколицему, поспешно добавил: — Мой господин.

По мере того как они приближались, лагерь неприятельской армии представлялся все более внушительным. Походные шатры скрывались за высоким земляным валом, вдоль которого еще и шел ров по меньшей мере в полфарлонга шириной. Немало они в это вложили труда, подумалось Скагги. Неужто решили обосноваться здесь надолго? Или для франков это было само собой разумеющимся? Или такие основательно выстроенные и защищенные стоянки были в обычае у франков? Тут он вспомнил разговоры на Круге, что эти воины, по сути, никакие не исконные франки Ванланда, а сыновья и внуки датчан или норвежцев, ушедших искать земель и удачи с Хрольвом Пешеходом.

И действительно, лагерь их немногим отличался от того, в какой превратил небольшое поселение Фюркат Вес — конунг Вестмунд.

Земляной вал венчал частокол из заостренных бревен. Фарлонг.

Две сотни и двадцать ярдов. Четыре стороны — нет, по расположению местности, как внезапно сообразил Скагги, две из них замыкаются берегами Вистинги и Тистра. Справа от него вроде бы даже проглядывали меж шатров очертания кораблей. Ему показалось, что носы их слишком далеко вдаются на территорию лагеря, но потом он сообразил, что франки, наверное, вспомнив дедовский обычай, вытащили их на берег. Будучи тесно придвинуты друг к другу, те корабли, которые удалось завести вверх по Вистинге, образовали естественную замыкающую вал стену.

И как это было в Фюркате, чем ближе они подходили к валу, тем больше встречалось им воинов. И лошади, множество пасущихся лошадей.

Сколько же хуторов и усадеб пришлось разграбить, чтобы собрать такие табуны, удивился про себя Скагги. Но потом он вспомнил, что и на Гаутланд франкская флотилия привезла с собой лошадей. Так что, быть может, хотя бы часть этих скакунов не украдена?

Немало требуется, наверное, лошадей для такой армии, размышлял Скагги, немалые пастбища для них. Вот оно, вероятно, слабое место их лагеря. Неожиданно для самого себя он сообразил, что рассматривает стоянку франков как их противник. Что ни говори, такие его наблюдения немало порадовали бы Молчальника, который, осматривая усадьбу Хамарскальда, вдалбливал воспитаннику, что всегда нужно отыскивать удобные возможности для нападения или отступления. Не будучи ни конунгом, ни ярлом Скагги, однако прекрасно понимал, что сколько бы ратников ни отправлялось верхом в дозоры, ни за что не удастся держать в поле зрения одновременно все эти гигантские табуны. Несколько человек, знакомых с окрестными болотами, могли бы без особого труда перебить часовых и распугать лошадей. Возможно, даже напасть на охраняющие табуны отряды. Как понравится франкам выходить в ночные дозоры, если ушедшие в ночь раз за разом перестанут возвращаться?

— Эй ты! — окликнул вдруг их провожатый хмурого кряжистого человека, согнувшегося под тяжестью какого-то тюка.

Не прерывая шага, кряжистый обернулся, и Скагги увидел, что все лицо его от правого виска до подбородка пересекает почерневший шрам — след давнишнего страшного удара. Еще пару месяцев назад Скагги посмеялся бы над человеком, у которого вместо двух четыре губы, но теперь зрелище это вызывало у него лишь смешанное с легким ужасом сострадание, которое тут же сменилось возмущением.

Будь у франков настоящий целитель, такой как Амунди, он уж точно попытался сделать что-нибудь, чтобы спасти этого человека.

— Герцог велел отвести их к тебе, а вот ты и сам попался мне под ноги, грубо хохотнул недавний дозорный. Вопреки настояниям узколицего, который требовал повесить и нерадивого вояку, и обоих бродяг, Вильяльм как бы в насмешку над ним оставил своего спутника стоять на часах, а дозорному приказал препроводить предполагаемых злоумышленников к кузням.

Судя по лицу кряжистого, у него явно вертелся на языке какой-то хлесткий ответ на грубость ратника, но он предпочел промолчать.

— Эти двое пытались напасть на меня в лесу сзади. Да куда им! — Вояка самодовольно ухмыльнулся. — Вот этот, — он ткнул пальцем в Бьерна, — заявляет, что он-де кузнец. Герцог велел испытать его.

— Испытывать — не пытать. Приятеля моего, заморыша, звать Скагги Обжора, а меня, бывает, кличут Бьерн Большой Кулак.

И Бьерн, как ни в чем не бывало, с беспечной ухмылкой шагнул к кузнецу, чтобы забрать у него тюк, вовсе не обратив при этом внимания на то, что походя отмахнулся от их стража. Вояка попытался преградить ему путь мечом, но от легкого толчка Большого Кулака сам едва не упал и лишь с трудом удержал равновесие. Скагги же заметил и то, как мелькнула улыбка в прищуренных глазах мрачного оружейника, и то, как перекосилось от злости лицо их провожатого-стража.

А Скагги вдруг сообразил, что добродушная медвежья повадка Бьерна завоевала им по крайней мере одного друга.

— Тебе возглавить Круг, — ровно проговорил он. — Если верно, что тебе дано объединить в себе рунный дар двух асов, это твой удел.

Грим в тоске уставился на скальда Хеймдаля. Только что вернувшийся с севера, где он отчаянно пытался побудить бондов раздать оружие не только домочадцам, но и рабам, и не оказывая сопротивления франкам, покинуть свои земли и уходить в Фюркат, Бранр выглядел смертельно усталым. Мокрый плащ лип к телу и сзади был заляпан глиной. Хамарскальд вымок до нитки и загнал, кажется, не одного коня, и в голосе его сквозила боль. Слишком многое довелось увидеть скальду стража богов в этой его поездке к северным берегам.

— Тебе нужен отдых. — Грим сделал попытку помочь Бранру снять плащ, но тот отвел его руку.

— Ты мне не ответил.

— Согласно обычаю, стать во главе детей Брагги вправе только скальд Одина или длиннобородого аса.

Ни одна черточка не дрогнула в лице Хамарскальда. Маска. Пустая маска усталости, скрывающая истинные чувства.

— Обычаи отмирают. И знамений не будет.

С плаща Бранра на добела выскобленный дощатый пол капала вода, возле мокрых сапог расползалась небольшая лужица. Грим молчал, глядя в осунувшееся лицо Бранра, где кожа туго обтягивала резкие угловатые скулы, а тени факелов залегли темными колеблющимися провалами. В неверном факельном свете скальд Хеймдаля казался почти стариком. Внезапно Грим понял, как много потерял со смертью его деда Хамарскальд. Бранр мог быть другом сыну Эгиля, мог быть соратником Грима, но никогда — во всяком случае, не так скоро, — несмотря на свои же доводы, не согласится он принять как старшего Квельдульва, Оборотня.

Он посмотрел на застывшего в неподвижности скальда.

— Хамарскальд. — Удивленный мягкостью тона Бранр, поднял глаза.

— Мне нужна будет твоя помощь. Только лишь Скаллагриму было по плечу нести эту ношу одному.

— Я сомневаюсь, что ты вообще справишься, — непреклонно отозвался Хамарскальд. От этого спокойствия его слова звучали еще более жестоко.

— О, Хель! — не выдержав, чертыхнулся скальд Локи. — Неужели то, что все вы вынуждаете меня стать главой Круга, что-то меняет, Бранр? Это что, причина для ненависти?

— Я вовсе не ненавижу тебя. — Ни голос, ни выражение лица скальда Хеймдаля не изменились. — Ты — не Лысый Грим, и этим все сказано. Это несправедливо, я знаю… Но справедливости нет в мире, есть равновесие. Разве не так? — В глазах Бранра застыло горькое сочувствие. — Среди детей Брагги немало таких, кто негодует, что Скаллагрим избрал наследником именно тебя. Есть еще конунг, который, втайне ненавидя, пока наблюдает за тобой с тревогой и неприязнью. И есть еще Вестред, который сделает все, чтобы тебя уничтожить… И Вес, которого предстоит избавить от того, что он есть. — Бранр горько усмехнулся. — Нет, Грим, как можно ненавидеть человека, которому асы уготовили подобную западню?

— Бранр… Мне нужна твоя помощь… Локи меня побери, — вновь чертыхнулся Грим и в ярости уставился в лицо Хамарскальда. — Мне понадобится помощь каждого из вас!

— Вот теперь ты больше похож на самого себя, Ночной Волк! — усмехнулся в ответ Бранр.

Скрывая облегчение, Грим повернулся к столу, чтобы налить Хамарскальду пива.

— Снимешь ты наконец мокрый плащ? — проворчал он, а потом, шагнув к сеням, крикнул: — Гюда!

— Передышки у нас не будет, — устало выдохнул Бранр, принимая третий уже по счету кубок, будто пиво не утоляло жажды.

— Не знаю… — Стринда-травник был непривычно мрачен. — Я никогда не питал особой любви к младшему сыну Хакона, и все же руна Перт слишком ненадежна.

— Руна игрока, — усмехнулся Ивар Белый, которого, как и прочих скальдов, разбудил среди ночи Грим, собирая их в горницу Круга. — Доверившись катящейся кости, можно выиграть, а можно и проиграть.

— Не в том дело. — Стринда, казалось, вот-вот вспылит, рассерженный тем, что соратники не понимают или не желают понять смысла его слов. — Вы никогда не задумывались, почему Перт способна разорвать замкнутый круг, нет? А мне последние два дня это не давало покоя.

— И? — подстегнул его Эгиль, бросив взгляд на сына, который, стоило заговорить целителю, удвинулся поглубже в тень.

— Перт разрывает связи причины со следствием, те самые нити, что связывают воедино прошлое и будущее.

— То есть это именно то, чего мы ищем? — пожелал удостовериться Ивар.

— Не совсем. — Целитель нахмурился. — Если не совладать с выпущенной на волю силой, возможна душевная смерть того, кто подвергнут волшбе. А тогда вместо вожака всех дружин у нас на руках окажется бесполезное и бессмысленное существо, неспособное даже самостоятельно ходить.

— Итак, кукла вместо конунга, — усмехнулся вдруг Скальдрек. — Подмалевать, подвязать веревочки и дергать за них, как нам будет угодно?

Целитель уставился на него в ужасе и недоумении, даже не зная, что на это сказать.

— Услышь я такое из уст скальда Локи, я, возможно, бы не удивился, обрушился на Скальдрека Ванланди, — но ты…

— Хорошеньким я пугалом здесь стал, — раздался из темного угла язвительный голос Квельдульва. — Признаю, в твоих речах немало разумного, Ванланди. Не я ли стал причиной раздора между конунгом и детьми Брагги?

— Хватит, — резко оборвал обмен колкостями Эгиль. — Не хватало еще, чтобы Круг стал местом для ссор.

Пожав плечами, Грим подался вперед.

— А что, если замкнуть Веса в расположенных по окружности знака Футарка? задумчиво предложил он.

— Недурная идея, — с готовностью отозвался Ванланди, — но…

— И все же я попробовал бы сперва мед Одина, — возразил травник, а Гранмар, соглашаясь с ним, степенно кивнул.

— Попробовать применить силу всего Футарка стоит, — вернулся час спустя к недоговоренному Ванланди. Скальд Фрейя задержался в горнице после того, как разошлись остальные. — Но, боюсь, он способен лишь помешать асу в Весе покинуть по собственной воле место волшбы. В круге рун с ним должен быть кто-то еще.

Грим только кивнул. Гюда, слуга Эгиля, успел уже потушить факелы, и теперь просторную горницу освещал лишь огонек фитиля, плавающего в плошке с салом.

— Прости мне, Грим, но опасно допускать туда твоего отца, — продолжал Ванланди.

— Он знает. — Грим снова кивнул. — Я и сам сделаю все, чтобы отговорить его, реши он творить волшбу. Этим человеком должен быть я. Локи — против Одина, волк — против охотника. — Он нехорошо усмехнулся, заметив, как поморщился скальд Фрейя на его непочтение.

Грим встал, чтобы, повернувшись к столу, собрать в кожаный мешочек выложенные на него руны, и вдруг — и опять слева! — Ванланди тронул его за рукав. Удивленный тревогой, поступившей на немолодом морщинистом лице непреклонного скальда, издерганный поучениями стариков Грим обнаружил, что не должен даже давить в себе желание огрызнуться.

— Принимая решение и подбирая нужные знаки, не относись к этому слишком легко. — Ванланди сокрушенно покачал головой. — Худые пришли времена, если сами руны небезопасны скальду. Что ж до волшбы, даже я, невзирая на многие свои странствия в видениях, не в силах представить себе, с чем тебе придется столкнуться. Да пребудет с тобой сила светлого Ингви.

Неожиданно для себя самого Грим улыбнулся — несколько смущенно и совсем, как когда-то в бытность свою мальчишкой, которого не уставал проклинать за шальные проделки этот самый скальд-воин, — и протянул Ванланди руку.

Первые пару дней у Скагги не было времени думать о том, что им предстоит не было времени думать ни о чем, если уж на то пошло.

Непривычная работа оказалась слишком тяжела, и Скагги не раз удивленно задавал себе вопрос, как же выдерживает немолодой уже Гранмар. Оберон-оружейник вставал затемно и работал иногда до поздней ночи: ковал, перековывал, точил, закалял, а уважением оружейники франков пользовались почему-то не в пример меньшим, чем в Северных землях. И все же в многочисленном воинстве норманнского герцога число воинов, у которых возникала потребность в оружейнике или кузнеце, казалось бесконечным: у одного расшаталось лезвие секиры, щиту другого требовались новые клепки, а кто-то считал, что копью его срочно необходимо новое древко.

Иногда выстраивалась очередь человек в двадцать, вытянувшись от самой кузни до жилого шатра, а иногда даже и в проход, который вел меж палаток к походным мастерским лагеря.

Случалось, на долю Скагги и Бьерна выпадали и более сложные задания. Несколько раз оруженосцы приносили от своих хольдов, которых здесь называли рыцарями, кольчужные рубахи, порванные и окровавленные. Кольчуги предстояло залатать, расширить или подогнать под нового владельца. Все это требовало немалого труда: каждое колечко приходилось встраивать в четыре других, а каждое из этих четырех — в четыре следующих.

— Кольчугу легко носить, — заметил Бьерн, когда Скагги однажды принялся ворчать на занудную работу, — она дает свободу рукам, хоть и не предохранит от мощного удара. Но, побери меня Хель, сколько же от нее мороки кузнецам!

— А я и не знал, что ты это умеешь. — Скагги даже не думал скрывать удивление.

— В странствиях много чему приходится учиться, — пожал плечами Бьерн.

Большой Кулак, казалось, не унывал, даже выполняя неподходящую, на его взгляд, для воина работу. И все же пребывание их во вражеском лагере никак нельзя было бы назвать спокойным.

— Не знаю я, зачем вы заявились к нам, и знать этого не хочу, — сказал Бьерну в первый же вечер Оберон. — Укрепить щит, ты, положим, умеешь, но ты не кузнец и не оружейник, а мальчишка твой не отличит железа под наконечник от того, что годится для секиры.

Бьерн с каменным лицом молчал, делая вид, что целиком и полностью занят рукоятью меча, с которой он как раз сбивал окалину, Скагги же из предосторожности подался поглубже в тень, лихорадочно соображая, выдаст ли их герцогский оружейник. А если нет, то не удастся ли перетянуть его на свою сторону?

— Я и вправду не знаком с твоим ремеслом, мастер Оберон, — внезапно решил испытать удачу он. Скагги пытался говорить весело-деловым тоном Стринды, который имел обыкновение на удивление умиротворяюще воздействовать на собеседника. — Я только уговорил моего побратима, — он в последний момент вспомнил, что не следует упоминать принятое среди воинов севера выражение «фелаг», — помочь мне пробраться к вам в лагерь.

Оба его собеседника, открыв рот, уставились на мальчишку: Бьерн, пораженный, как ему казалось, опрометчивостью безмозглого мальчишки, а сам Оберон — дерзкой речью.

— Я просто ищу здесь одного человека… — Он намеренно сделал паузу, чтобы мастер-оружейник заставил его продолжать. И как он и ожидал, последовал настороженный вопрос:

— Кого?

— Ну… — Скагги изобразил некоторое замешательство. — Если господин будет столь добр, чтобы выслушать меня…

Оберону ничего не оставалось, как хмуро кивнуть. И ученик целителя пустился в путаное повествование о том, что он сын мелкого владетеля с юга это возле самого Датского Вала, и люди там, поверьте, мой господин, вовсе не враги франкам, не последние же они глупцы. На этих его словах Оберон улыбнулся. Отец-де Скагги принял к себе одного человека, тот из-за каких-то распрей бежал с севера, а вот откуда именно и почему, сокрушенно признался Скагги, он не помнит. Работник из северянина был хороший, а потом… Если б он только знал из-за чего… Человек этот, поссорившись с его отцом, убил славного бонда и бежал куда-то… Говорят, видели, как он взял лодку и переправился на острова, а там как раз стояли корабли его милости герцога Вильяльма.

— Вилфрид, мой дядя, думал, что, быть может, убийца его брата затерялся где-то в вашем войске, — с наигранным смущением заключил Скагги. — И когда до нас дошли вести о том, что герцогу покорился Гаутланд, дядя отправил меня на север искать этого человека. Боги были милостивы ко мне, что мы встретили вас на полдороге.

— Месть за убитого родича — доброе дело. — Герцогский оружейник, кажется, был доволен. — Однако не думай, что я до конца поверил в твою байку. — Сердце Скагги провалилось куда-то в желудок. — Как видишь, я не стал расспрашивать тебя, как удалось вам пробраться мимо отрядов йотландского короля, — хитро улыбнулся Оберон.

— Уф! — с шумом выдохнул Бьерн, когда Оберон скрылся из виду. — А я уж было подумал, что асы лишили тебя разума.

— А что было бы, если бы мне дали в руки молот и поставили к наковальне? Я ведь даже не знаю, что мне с ним делать, — резонно возразил ему Скагги.

Следующие два дня Скагги просто не находил себе места: если им не верил даже принявший их до некоторой степени под свою защиту Оберон-оружейник, то открыто расхаживать по лагерю было бы тем более опасно. А сидя в кузне, оборотного эрилия не отыщешь.

И потому, когда на третий день возле кузни не нашлось никого из прислуги, чтобы отнести в шатер герцогского кравчего починенные ножны, Скагги это показалось подарком судьбы. Оберон пребывал в тот день в добродушном расположении духа: Гикар-кравчий не просто заплатил ему за работу, что само по себе было достаточной редкостью, но прислал с ножнами целую марку серебром! поэтому легко согласился отпустить с никчемным мальчишкой еще и Бьерна, к которому испытывал искреннее расположение. Жаль только, что остальные кузнецы и подмастерья настроены были иначе.

— А на что годен этот мальчишка? — узколицый рыцарь дернул головой в сторону Скагги.

— Я умею рвать зубы, — неожиданно выпалил он.

— Посмотрим, умеешь ли ты терпеть, когда их рвут.

Скагги увидел, как Бьерн шагнул вперед, но тут же понял, что сопротивление бесполезно. Секиру Большому Кулаку пришлось припрятать в лесу, еще перед тем, как они пытались снять часового.

Но даже будь он вооружен — врагов кругом слишком много. Через минуту у него на глазах франкские мечи отрубят дану руки или ноги, быть может, даже снесут голову. И все же он бы испытывал искреннюю благодарность. Рука Бьерна скользнула к рукояти ножа у пояса.

Уловив его движение, оруженосец отскочил в сторону, выхватывая при этом из ножен меч. Положил руку на рукоять меча и приближенный Вильяльма.

— Оберон-оружейник послал нас к его милости, — снова попытал тон целителя Скагги, но толпа вокруг них уже ощетинилась сталью.

— Что тут происходит? — раздался вдруг за стеной мрачных лиц ледяной голос. — Если я не ошибаюсь, Гуно, ты должен был привести лошадей, а теперь, мне сдается, все твои люди смотрят на тебя, а должны бы присматривать за любимым жеребцом герцога. Или для того, чтобы разобраться с каким-то мальчишкой, нужен целый отряд?

Толпа перед Скагги будто бы растворилась, и он обнаружил, что смотрит прямо в глаза говорившего. Бледно-голубые, почти белые глаза. Эти глаза, как показалось Скагги, были такими же светлыми, как корка льда на застывшей в тарелке воды — в тарелке из клена, выточенной так тонко, чтобы быть прозрачной. Они не мигали, эти глаза, и ждали, чтобы стоящий перед ним человек опустил взгляд.

Скагги лишь с трудом оторвался от этих страшных неподвижных глаз. И в то же мгновение его сковал страх, в то самое мгновение, когда он понял, что сейчас на него смотрит сама смерть. И все же…

Ему отчаянно необходимо взглянуть в это лицо еще раз.

Удостовериться, что это действительно тот человек, который примкнул со своей дружиной к Тровину в том упландском походе. Удостовериться, что…

Скагги решительно поднял взгляд:

— Мой господин. — Он даже низко поклонился и вновь заставил себя выпрямиться, чтобы взглянуть еще раз. — Нас послал мастер Оберон, оружейник герцога, отнести вот это, — мучительно стараясь побороть дрожь внезапного ужаса в руках, ужаса от того, что этот человек вдруг сейчас может случайно коснуться его, Скагги протянул завернутые в чистое полотно ножны, — в шатер кравчего Гикара… Это действительно он, Редрик Змей. Вестред! Не осмеливаясь поднять более глаз, ученик целителя не видел, как бледноглазый недоуменно нахмурился, потом пожал плечами. Он только услышал над собой холодный приказ:

— Гуно, возьми еще пару человек, присмотрите за этими двумя, действительно ли их ждут у кравчего, как они говорят.

Продолжая смотреть в пыль на ведущей через лагерь дороге, Скагги увидел, как к нему и огромным сапогам Бьерна придвинулись еще три пары ног. Потом кто-то толкнул его в спину, заставляя наконец сдвинуться с места.

Ближайшему советнику и доверенному лицу норманнского герцога Вильяльма по прозванию Длинный Меч было как-то не по себе. Нет, его нисколько не волновало то, что опустошенные им местности не оправятся еще не одно десятилетие, это было, пожалуй, даже неплохо. Он чувствовал, что над сегодняшним днем будто нависла какая-то тень, и дело даже не во все учащающихся ссорах между вынужденными скучать в лагере воинами, в то время как их рыцари выжидают. Причину тревоги следовало искать гораздо глубже. Вестред с неохотой признался себе, что тревожит его утренняя стычка, когда какой-то мальчишка осмелился во второй, в третий раз поднять на него глаза, чего в последние несколько недель не осмеливались делать даже суровые норманнские рыцари.

Почему невластна оказалась над ним уже ставшая привычной сила белого взгляда? И само это лицо вызывало у него какое-то смутное ощущение, будто заставляло вспомнить что-то, что никак не удавалось ухватить, что колебалось и уворачивалось на самом краю разума. Такое назойливое и мучительно близкое, и все же Вестред никак не мог ухватить это. А как же заклятия, руны? Почему же не подействовал взгляд? Разве что сам этот недоносок обладал даром рунной волшбы.

Но Вестред, разглядывая его, не уловил привычного покалывания, того сосущего чувства, какое испытывал он каждый раз при встрече с кем-либо, кто сам обладал силою скальда. Не испытал Вестред и того страстного голода, который заставлял его растягивать мучения и смерть этих людей, пока весь до капельки их дар не перейдет к нему Весу-Вестреду.

Не было в этом мальчишке ни священной жажды битвы, по которой Вестред научился определять, кто именно должен отправиться в чертоги Всеотца, ни ненависти к нему, оружию неведомой этим жалким смертным людишкам силы, по которой Вес научился распознавать мастеров рун.

Отряд Карри Рану и Гвикки выступил на следующее утро после тинглида под низким тяжелым небом через час после рассвета.

Немало сил пришлось потратить дочери Раны Мудрого даже для того, чтобы добиться согласия конунга обратиться к решению всех дружин, Вестмунд полагал ее идею напасть на франкский лагерь заранее обреченной на поражение.

— Почему же? — настаивала Карри Рану. — Если верны сведения о том, что собранная эльсингами армия осталась на юге и не придет на помощь Вильяльму, почему не попытаться разгромить его, раз он сам рискнул пойти в глубь Йотланда, не дожидаясь того, чтобы корабли перевезли с Гаутланда остальные его войска.

И все же тинглид Фюрката отказался выступать всеми силами Йотланда, оставив лагерь лишь с небольшой охраной. К. решению воинов присоединились и скальды, полагая, что если юна потерпит поражение, то Фюркат станет местом, где можно будет собрать войска для нового сражения. Однако было совершенно очевидно, что нет смысла посылать небольшой отряд. Молодое еще конунгство Северного Йотланда перестало быть таковым, многие могучие его хавдинги и ярлы погибли, остальные же увели своих людей на юг, к Вестмунду.

Сам Фюркат принял сколько мог беженцев с севера и потому едва ли теперь походил на исключительно воинское поселение, каким помнили его многие. Те же беженцы, кому не хватило места внутри крепостного вала, скрылись в лесах, лежащих к югу за ним. Но лишь немногие выбрали себе дорогу еще дальше на юг, в земли Старого Горма, у старого конунга датского сил хватало только на то, чтобы оборонять от захватчиков западное побережье и выставить заслоны у Данвирка. Почти всем было ясно, что судьба Йотланда решится здесь, под Фюркатом. Сами же йотландские земли наводнили отряды мародерствующих франков и именно потому не было смысла выступать в какой-либо поход лишь одной дружиной. Небольшой отряд вполне мог столкнуться с во много раз превосходящим его числом соединением.

Бранр Хамарскальд на Круге бушевал и ругался, что выходка эта безумна, говорил, что вовсе не желает проснуться от того, что через крепостной вал ему однажды швырнут головы дочери Асгаута и ее людей, а Эгиль и Грим только поддержали его. В конце концов Карри позволили поискать добровольцев, и никто не был удивлен, что на ее зов немедленно ответили заскучавшие на берегу дружины пиратской флотилии Гвикки Ирландца.

Пара долгих сотен викингов выехали поутру, каждая корабельная дружина держалась отдельно, как было заведено при пиратских набегах по суше, каков был их обычай в столь долго разоряемой Нортумбрии и Восточной Англии или Франкских землях. В центре колонны скоро катилась дюжина запряженных пони повозок, на которых везли палатки и провиант, одеяла и бочонки с элем, — впервые за многие годы датчане не могли рассчитывать собрать, если понадобится, провиант в собственной земле. К повозкам приставили бывших трэлов, вооруженных ножами и луками. Вес согласился на предложение Гвикки взять соотечественников с собой, рассудив, что лучше уж пусть гибнут эти недолюди, чем его воины.

Споры из-за этого ирландского отряда разгорелись еще до выхода из Фюрката. Даже дружинникам самого Гвикки, не говоря уже обо всех прочих, едва ли пришлось по нраву их общество. Трэлы требовались каждому воинскому лагерю: копать рвы и отхожие места, ставить шатры, разжигать огонь и ухаживать за лошадьми. Но тащить с собой такое стадо этих недолюдей? И чтобы каждый из них получал свою долю продовольствия? Позволить им начать думать, что хоть и вольноотпущенные, но, может быть, тоже люди? Даже скальдам не приходило в голову считать равными себе тех, кто едва-едва говорил на датском языке. Впрочем, освобождая этих отбитых у Горма людей, Вес и не собирался предлагать ничего подобного. В свою очередь, дочь Раны Мудрого, тоже едва ли считая их чем-то большим, чем скот, прекрасно понимала, что в случае необходимости эти люди скорее привлекут на ее сторону перепуганных местных жителей, чем слишком уж похожий видом и замашками на захвативших их земли франков до зубов вооруженный отряд.

А потому она приказала ирландским лучникам как можно реже обращать на себя внимание, во всяком случае, пока они не приблизились достаточно близко к франкскому лагерю, а лучше так и просто не поднимать головы.

— Если кто-то пожелает, чтобы вы смололи ему зерно или натянули шатер, сделайте это, в остальном же держитесь подальше от морских воинов, присовокупил по-ирландски к ее приказам Гвикка.

Что ж, быть может, ее план и сработает, размышляла Карри, глядя на слаженно и быстро продвигающуюся колонну.

Странный шум разорвал тишину летнего полдня. От головы колонны неслись режущие слух протяжно-заунывные звуки. Подъехав поближе, Карри узнала того малого, с которым любил болтать Грим, и сообразила, что здесь не обошлось без одной из его обычных шуточек. Нет сомнения, это Ночной Волк надоумил вчерашних рабов захватить с собой свои кошмарные мешки с присоединенными к ним дудками. Оглянувшись на подъехавшего за ней Гвикку, Карри увидела, что вид у морского разбойника задумчивый, и в обычно лукавом взгляде вдруг промелькнула тоска по чему-то почти позабытому. Внезапно Карри догадалась, что эти идиотские волынки напоминают ему и нескольким его дружинникам, по тем или другим причинам покинувшим острова зеленой Эрины, о далекой родине.

Сейчас же Глен, раздувая щеки и ловко перебирая пальцами по дырочкам на деревянной трубке, весело выступал на своем пони впереди груженных поклажей повозок. Приободрились и остальные ирландцы, кто-то даже принялся насвистывать в унисон. Но самое удивительное в этой невероятной мелодии было то, что под нее приободрились и пошли быстрее даже подуставшие лошади викингов.

Один из ратников из переднего отряда развернул лошадь и, нахмурившись, остановился. Карри увидела, что это Ньярви Кальвсон, он был одним из первых, кто присоединился к ней со своей дружинной. В сущности, кроме пары дюжин человек, что остались от когда-то многочисленной дружины гаутрека, людей дружины Твикки, Ньярви и его побратим Орм были единственными, кто решился отправиться в поход под командованием женщины. Отборный отряд из личной дружины Тьодольва Грохота тоже вызвался отправиться с ними, командовать им собирался сам Тьодольв, но перед самым выступлением сдался на милость мучительной лихорадки. Теперь Ньярви с угрожающим видом приближался к волынщику, на ходу вытаскивая из ножен меч. Волынка совсем уж фальшиво мяукнула и смолкла.

Карри повернула коня, однако ее опередил Гвикка:

— Под музыку путь кажется короче, — самым дружеским тоном заявил он прямо в раскрасневшееся от гнева лицо норвежца. — Пусть играет.

— Как знаешь, — скривил рот Ньярви. — Но для воинов существуют харпы. Дудку слушают лишь…

Карри и сама догадалась, что именно собирался сказать сын Кальва и потому тронула коня, так чтобы встать на этот раз уже между Ньярви и Гвиккой, но норвежец осекся сам, увидев выражение лица гиганта-ирландца. Положив руку на плечо Гвикки, Карри взглядом заставила его промолчать, не требовать произнести это слово, всей душой надеясь, предотвратить надвигающуюся ссору, за которой, несомненно, последует обмен оскорблениями, а затем и поединок.

— Похоже, лошадям их волынка больше по нраву, чем воинам севера, попыталась обратить все в шутку дочь Раны Мудрого.

Ньярви в ответ только угрюмо пожал плечами.

— У нас привал? — весело поинтересовался, останавливаясь рядом с ними, его побратим.

— Ни в коей мере. — Карри вновь посерьезнела. — Чем больше мы сумеем пройти за сегодняшний день, тем больше у нас будет ночного времени обследовать местность вокруг лагеря Вильяльма.

— Если только этот вой не навлечет на наши головы франков, — угрюмо буркнул Ньярви.

— И ты думаешь, они ответят нам тоже воем? — Орму явно не хотелось, чтобы побратим ввязался в ссору с забиякой ирландцем, в которой скорее всего придется принять участие ему. К тому же он полагал себя в долгу у дочери Асгаута.

Ньярви пробурчал в ответ что-то уж совсем неразборчивое, но явно смахивающее на ругательство.

— Продолжай играть, — крикнул Гвикка волынщику Глену. — Сыграй… Во имя Тюра, сына Одина. — Он с улыбкой глянул на Ньярви.

«Ну вот, снова!» — усмехнулась про себя Карри Рану.