РУНА РЕЧИ ГЕБО — ЩЕДРОСТЬ. ДАР. ГОСТЕПРИИМСТВО

Руна Гебо — единенье в ритуала дара, вейцлы, единенье в договоре асов с ванами востока. Руна связи меж мирами, примирить способна Гебо Муспельхейма жар и пламень с лютой стужей Нифельхейма. Овладевший знаньем Гебо понимает, что едины те, что борются друг с другом. Скальд же руной привлекает силы блага, что стремятся к укреплению союзов, что удачей не оставят тех, кто ближнему подмога.

А время вдруг понеслось с быстротой гонимого по пороше зайца.

Не хриплые звуки рога подняли до зари лагерь, а гонцы конунга, разносившие по дружинным домам приказы, и вожаки — херсиры, форинги и грамы расталкивали своих людей, пересказывая им одобренный большим советом план.

Еще засветло ратники начали разбирать оружие. Повозки с казной и ценностями лагеря под охраной тех из бондов, кто не способен был стоять в строю, покинули Фюркат, чтобы укрыться в лежащих к югу от него лесах. Спину же войску прикроют крепостные валы: если рати йотландского конунга не удастся удержать это поле, дальнейшее продвижение франков станет неостановимо.

Ратники собирались дружина к дружине, и конунг уже установил цепочку для передачи приказов отдельным отрядам: одни из них отдавались звуками рога, другие должны были доставить гонцы.

Всего плана битвы не знал никто, но слава Вестмунда, как военачальника, заставляла забыть о сомнениях. Кто, как не он, создал державу Северного Йотланда, отвоевав ее земли у хозяина могучей датской державы? Кто, как не он, смог разить рати, которые до тех пор считались непобедимыми? Чьими, если не его усилиями, наконец, вырос сам Фюркат? И теперь херсиры северных дружин и гостившие со своими людьми в лагере Вестмунда ярлы готовы были повиноваться любому его приказу.

За день до битвы лагерь узнал об еще одном новшестве своего конунга: отряде всадников, какие были в диковину для привыкших воевать на море людей севера. Вестмунд недаром внимательно выслушивал все, что могли бы рассказать ему о франках гонцы Горма Старого и те, кто бежал с занятых франками земель, не ускользнуло от его внимания и то, что именно лошади, похоже, являлись основным преимуществом франков в бою. Однако много ли скакунов осталось в воинстве Вильяльма после ночного набега гаутрека из рода Асгаута?

Немалых раздумий потребовалось и для того, чтобы отобрать людей в отряды, которым предстояло сражаться верхом, и выбор пал — что неудивительно — на дружину Гвикки Ирландца, люди которого без труда управлялись с лошадьми, и к немалому удивлению даже тех, кто давно знал его, отряд, который привел из своих земель Орм, сын Эйлива, прозванный Готландцем.

С первой зарей обе конные дружины были посланы занять места в редкой роще вдоль гребня земляного вала, с запада замыкавшего поле пред Фюркатом. Лошади на крутом подъеме хрипели, раздувая бока, задыхаясь под непривычным весом воинов и оружия.

— Рассредоточиться среди деревьев! — прокричал Орм Готландец, и по цепочке его приказ передали остальным, и гонец отправился к поднимавшейся следом дружине Гвикки.

Всадники подстегивали вороных поводьями и вонзали шпоры в бока, и те продолжали свой бег вперед, продираясь сквозь колючий кустарник на изрытом оврагами склоне.

Наконец, обе дружины преодолели подъем. До этого мгновения у Скагги не хватало времени, чтобы толком оглядеться кругом. Теперь он связал воедино обрывки случайных разговоров у вечерних костров, из которых выходило, что этот вал — часть древних укреплений поселения, на руинах которого, если верить слухам, был выстроен нынешний Фюркат. Дружины верховых — столь странные для северного мира, где лошадьми пользовались лишь для переездов, но не для боя, стояли в рощице на вершине вздыбившейся гребнем гигантской стены, с востока просторное поле пред лагерем конунга Вестмунда замыкала водная гладь залива.

Скагги проверил, насколько легко покидает его ножны первый в его жизни собственный меч. На сгибе левого локтя у него висел круглый железный щит — один из тех, что, повторяя работу ирландского мастера, отковал Гранмар, взяв за образец тот щиток, с которым вышла на хольмганг дочь Раны Мудрого.

В дружину Гвикки, да если уж на то пошло на поле боя, Скагги попал благодаря упорному нежеланию Ирландца брать в свой отряд кого-либо, кроме Квельдульва. Днем раньше, опасаясь вражьей волшбы, Круг решил, что с каждой из дружин на битву отправится один из детей Брагги. А на большом совете Гвикка осторожно завел речь о том, что хоть он нимало не сомневается в воинской доблести и умении любого из скальдов, возле себя он предпочел бы иметь Квельдульва — Скагги подозревал, что Грим заранее условился о том с Ирландцем. Однако обоим пришлось склониться перед решением Круга, к которому присоединился и сам конунг, что присутствие скальда Локи много полезнее будет в ставке Круга у стыка старого и нового крепостных валов. Скагги помнил, как ясно читалось на лице морского разбойника нежелание брать в отряд полузнакомого человека, пусть и обладающего даром защитной волшбы, а потому, когда ученик целителя набрался смелости и предложил себя, Гвикка, поворчав, согласился. И у старейшин Круга тоже вскоре иссякли возражения. И все же отпустили Скагги, лишь взяв обещание с ирландца присмотреть. по возможности, за мальчишкой в схватке.

— Хватит глазеть по сторонам! — внезапно прикрикнул на него Гвикка, который как раз проезжал по гребню вала, проверяя, как разместились его всадники. — Во время атаки будьте повнимательнее!

Забыв о мальчишке, он обращался уже к своей дружине и людям Готландца:

— Постарайтесь не пропустить вымпелов, обозначающих укрытия лучников.

— Наших лучников? — переспросил низкий бас из-за раскидистой рябины.

— Наших, Гаук, наших, — заговорщицки вдруг подмигнув, отозвался Гвикка. Не захочешь же ты наткнуться на стрелу моего соотечественника, а? И храни вас асы, попасть в овраг: сломаете ноги лошадям и людей Глена потопчете. А за них отвечать мне перед предками собственной головой. Конунг обещал ирландскому отряду почетное право участвовать в битве, а не быть затоптанными своими же войсками. Скальд!

Скагги выехал из общего строя, понимая, что Ирландец не случайно выбрал подобное обращение — принадлежность к Кругу придавала мальчишке весу в глазах воинов. Как и сам Гвикка, многие из его людей были с берегов Эрины, или земли скотов, и полагали скальдов сродни чтимым в их отечестве бардам.

— Отправляйся к кострам Круга. Пусть дадут знать Вестмунду, что обе дружины добрались до места и готовятся к бою.

Скагги пустил чалого рысью вдоль гребня, отмечая по ходу, что сам склон покрыт густой порослью, которая затруднит подъем врагу, но при этом надежно укроет лучников. Грим полагал, что Вильяльму может прийти в голову послать конный отряд овладеть валом. Тогда франкские всадники могли бы, обойдя стороной битву и миновав ров перед укреплениями Фюрката, ворваться в сам лагерь и ударить в спину дружинам Вестмунда. Это и было одной из причин, почему конунг вообще согласился на столь необычную идею, как послать конных на вал. Пеший отряд потратил бы немало времени, добираясь до нового вала, объяснял Грим. Разумеется, снять всадника в лесу несложно, но на валу деревья редки и слишком много может потребоваться людей на его защиту. Кроме двух конных дружин Вестмунд послал на гребень вала еще отряды вооруженных дубинами и пращами рабов. Взбираясь на гребень, франки вынуждены будут искать доступные им цели, тогда как сами станут великолепной мишенью для укрывшихся на склоне лучников.

Добравшись до весело потрескивающего тисовыми поленьями костра Локи, возле которого гордо смотрело в небеса с серебряным наконечником копье, Скагги к немалой своей радости обнаружил, что охрану Круга доверили, кажется, гаутреку из рода Асгаута. Несколько поодаль от напряженно всматривающихся в опушку леса дружинников Карри Рану стояли тесной толпой с дюжину скальдов. Там, судя по всему, кипел какой-то спор, но самих спорящих от Скагги загораживала мощная спина Бьерна.

— Разве не ты, гаутрек, согласилась вчера с решением совета, что дружина твоя останется здесь? — Тон говорившего звучал непререкаемо и настолько жестко, что Скагги с трудом узнал голос своего наставника, скальда Идунн.

— И сам Вес хотел бы, чтобы ты не делала этого. — Голос Эгиля, напротив, звучал мягко, почти упрашивающе.

— Снова стремится решать чужую судьбу? — нехорошо усмехнулась Карри.

— И все же ты одна из немногих, кто встречал франков на поле боя, — указал ей Эгиль. — От твоего знания их хитростей и уловок в бою много больше будет пользы, чем от твоей гибели с оружием в руках.

— Это дело советников конунга, не мое. — Карри пригвоздила его гневным взглядом.

— Гаутрек… — Гневный взгляд оставил скальда Одина совершенно безучастным.

— Я поведу в бой своих людей, и закончим на этом, — не дала ему договорить дочь Раны Мудрого. На лицо ее лег отсвет той же жажды битвы, какая исподволь нарастала в то утро в каждом из ратников Фюрката, которую испытывал даже сам Скагги. — Сомнительно, что собакам Вильяльма удастся добраться сюда, и сколько бы ни осталось тех, кто готов следовать за мной, не мне лишать их права принять участие в тинге мечей, — закончила она с жестокой гордостью.

С этими словами Карри обвела пристальным взглядом собравшихся скальдов и только тут заметила Скагги.

— Ты принес какие-то известия, сын Лодина? Понимая, что иного выхода у него нет, Скагги передал ей слова Гвикки Ирландца. Выслушав его, Карри коротко кивнула и отвернулась, чтобы отдать какие-то распоряжения Сигварту из Нидаррса.

Возвращаясь назад по гребню, Скагги ясно ощущал напряжение среди укрывшихся меж деревьев воинов. С высоты древнего вала без труда можно было увидеть клубы пыли, катившиеся по широкой, прямой, как стрела, просеке, которая почти надвое разделяла далекий лес. Клубы эти все приближались, и источником их, конечно же, были десятки сотен ног и копыт, топтавших землю и измельчавших ее в пыль.

Воины приподнимались на стременах, нетерпеливо всматривались в эти пыльные облака. Сакс Гаук из дружины Ирландца уже начал роптать на вынужденное их бездействие.

Дружинники сына Эйлива, быть может, лишь только на время оставили свою неприязнь к тем, кого принимали за человеческое отребье без роду без племени, набившееся на корабли морского разбойника, и к прикатившимся где-то в оврагах ниже по склону бывшим рабам из дальних западных земель. Скагги почему-то казалось, что он слышит, как не только на самом хребте, как по всему полю и у залива приносятся клятвы на датском языке, как обращаются к своим богам готландцы Орма и ирландцы Глена…

Сам того не ожидая, Скагги беззвучно произнес собственный обет: «За Круг и в дар Гламу. Пусть Хромая Секира примет в дар каждого второго из убитых мной франков. Рас, мрачный страж Хель, выпей их кровь и прокляни их души!»

Дальше к северу затрепетал вдруг на ветру белый вымпел.

Утреннее небо над Фюркатом прорезал вдруг огненный луч — за ним последовал второй, потом третий. Скагги даже не сразу сообразил, что это от крепостного вала подают сигнал расставленным в укрытиях отрядам. А сообразив, тут же вспомнил, что в лагере и раньше ходили слухи о выпускаемых в небо подожженных стрелах. Вес как будто использовал в свое время этот способ в сражении с армией Горма Старого.

Клубы пыли вот-вот готовы были вывалиться на раскинувшееся перед лагерем поле, однако Скагги выручил острый глаз птицелова.

Мгновение спустя не требовалось уже особого труда, чтобы различить под клубами пыли отряд с Оркнейских островов, разыгрывающий — хоть и не очень умело — не в обычае севера отступать — беспорядочное бегство.

Наконец-то дружина Торарина Клакка достигла предназначенного под сражение поля, притворно неумело улепетывая, будто загнанный заяц, что охромел вдруг на правую ногу…

От кромки леса в долину докатилась волна оглушительного шума, и устье просеки окуталось еще большими облаками пыли. Там шел яростный арьергардный бой, скрывавший притворство отступления.

Но стоило ему докатиться до какого-то лишь Торарину и конунгу ведомого места, как изодранный стяг Клакка замер на месте и больше уже не двигался. Подбитый заяц обернулся вдруг ко врагу разъяренным волком!

В это время со стороны лагерного вала, из тыла Торарина, к нему спешили уже отряды пеших воинов. Это была дружина Змееглаза, с которой, как знал Скагги, отправился скальд Тюра Скальдрек.

По всей длине фюркатского вала и вдоль залива взметнулись разом стяги дружин. Заплескался над Гауком-саксом кроваво-черный стяг дружины Ирландца, поднялось бело-синее знамя конунга, и чуть поодаль черное с золотом — детей Брагги. Рев нарастал, вызывая боль в ушах, и пыль вздымалась в небо фонтанами со спин северных китов. Среди этой какофонии звуков Скагги различил зловещий звон, ни с чем не спутаешь этот высокий пронзительный вой: то лучники выпускали свои смертоносные стрелы. Если ирландцы целились сейчас из своих укрытий на склонах, мишеней у них было в избытке.

Прав оказался Грим, отряд франкской пехоты направился к гребню, в надежде по его вершине добраться до самого лагеря.

Гвикка метался по всему гребню, сдерживая нетерпение своих воинов. Скагги крепче сжал коленями бока дрожащего от возбуждения коня, потом сгреб поводья вместе с прядями из гривы своего чалого.

Внезапно из невысокого кустарника показались неприятельские всадники. И в тот же миг топот копыт перекрыл зычный приказ Ирландца, и обе дружины громовой волной устремились вниз, в атаку, выдергивая из ножен мечи и удобнее перехватывая копья.

Ирландские лучники тем временем торопливо попрятались по своим укрытиям, поближе к отмечающим овраги вымпелам, опасаясь попасть под эту неистовую волну.

Два конных войска схлестнулись друг с другом, и теперь в схватке нельзя было различить ничего, кроме испуганного ржания лошадей, звона оружия и криков, исторгаемых болью ран или предсмертным страхом.

Скагги удалось опустить меч на шлем ближайшего из франков, а чалый его, подчиняясь поводьям и коленям всадника, сбил с ног изящного серого скакуна, которым правил раненный противник.

Лошадь и всадник оказались на земле, едва не вырвав при этом меч из руки Скагги.

Позади послышались разрозненные возгласы и крики агонии: вслед за всадниками вниз по склону двинулись вооруженные дубинами рабы, занимая пространство, преодоленное воинами. Они приканчивали раненых франков и отыскивали, чтобы унести наверх, раненых дружинников Гвикки и Орма. И ирландцы уже тоже успели выбраться из своих укрытий и спускались вслед за конными, отыскивая новые удобные места для стрельбы.

Волна за волной накатывали воины противника со странным выражением на побелевших, застывших лицах. Не привыкшим держать конный строй северянам, большого труда стоило не пропустить намного более умелых наездников врага на гребень древнего вала. С каждым новым приступом ряды защитников таяли.

Скагги гнал от себя мысли о передышке или подмоге, зная, что ни того ни другого не будет. На эту битву вышли все, кого смог собрать призыв йотландского конунга.

Прикрывшись щитами и выставив лес копий, люди Хальвдана, прозванного Змееглазом, теснили врага, пытаясь найти, прорубить пусть неширокую, но брешь во франкском строе. Ратники из отряда Рикара де Врена раз за разом кидались на них подобно своре разъяренных собак. Понимая, что и с той и с другой стороны вышли все стрелы, ярл Хальвдан позволил себе замереть на минуту за спиной дерущихся. Вниз от ребер по правому боку стекала теплая струйка, но боли он не чувствовал. Прищурившись за прорезью шлема, ярл взвешивал шансы. А шансы были неравны. Слишком далеко вырвались они в первой горячке боя, когда казалось, что для победы достаточно только лишь их с Торарином Клакком дружин, что враги снопами спелой ржи сами ложатся под ноги любимой богами дружины.

Сколь легким был их путь! Звенел над воинами Севера голос прекрасной девы с развевающимися по ветру волосами:

…гребень — железный, а стрелы — колки; будем мечами ткань подбивать.

Смеялась, вытирая губы тыльной стороной руки, на которую с меча стекала вражья кровь.

…мечи обнажив, начали ткать; сломятся копья, треснут щиты, если псы шлема вцепятся в них.

Пела и смеялась та дева, что приходила к Хальвдану перед победой, укрывая его плащом неуязвимости.

Сами не заметили, как смяли передний ряд франков, как пали под секирами вражеские лучники, как прорубила себе дружина дорогу к самому лесу. Лишь сумрачно улыбнулся нынешний хозяин Сканей, когда под ноги ему скатилась голова этого мальчишки, что похвальбы ради нацепил на копье кровавый плащ славного Хакона, победителя саксов у Данвирка. Думал ли Змееглаз, что так ему будет не хватать давнего врага? Мог ли представить себе, что столь глубокое удовлетворение доставит ему месть за старого ярла, которого не раз, осыпая бранью, обзывал он разбойником и вором, обманом отобравшим у него Сканей.

Лишившись своего вожака, франки, казалось, готовы были дрогнуть, отступить, если не побежать. Но нет, возникло позади них кто-то или что-то, что яростно и беспощадно гнало их вперед — под удары от северных мечей. И люди эти не стонали теперь от боли, не кричали от ярости, даже взгляд, какой удавалось пару раз уловить самому Змееглазу сквозь прорезь вражеского шлема, казался бессмысленным и пустым. И не падали они, даже истекая кровью. И сражались, и умирали они… молча. Не поверил бы рассказу о том Змееглаз, но сам видел такое, когда зверским ударом секиры отрубил франку руку, державшую щит. Славный вышел удар — так что выглянула из обрывков кольчуги и мяса белая сахарная кость, но и тогда франк продолжал надвигаться на него, пока не свалил его ярл новым ударом.

Еще полчаса назад Хальвдан понял, что, даже привычно меняясь в переднем строю, воины его начинают уставать, и приказал отойти на пару дюжин шагов, так чтобы с тыла его отряд прикрывал рыбацкий сарай. Каких-то несколько дюжин шагов по телам своих и чужих, раненых и убитых. Но отступая, Хальвдан не потерял ни человека.

И в том была ошибка витязя, прозванного Змееглазом за пристальный неподвижный взгляд огромных белых глаз с крохотной черной точкой зрачка.

И захлебнулась серебряная песнь.

Они прижаты к этому сараю, и помощи им ждать неоткуда… А число этих странных чужих, будто зачарованных воинов неистощимо… Еще остается за спинами дружинников редкий плетень в паре локтей от постройки, но надолго ли? А попробуй он отозвать людей, запереться с воинами в этой рассохшейся развалюхе, достаточно будет полудюжины стрел, чтобы зажарить их как треску. И враги с лицами-масками ворвутся, чтобы добить последних.

Слева от угла сарая шагнул к нему скальд, отправленный волею Круга с его дружиной. Дико и странно глядели глаза опирающегося на копье старика, в бороде его уже запеклась кровь.

— Уходи, ярл! — пророкотал вдруг старый воин мощным и хриплым басом. Чужая волшба одолеет тебя. Прочь, уходи!

Позволив себе на мгновение оторвать взгляд от схватки, Хальвдан обернулся к скальду, чтобы встретиться с взглядом…

Берсерка.

«Куда? Куда мы можем отсюда уйти?» — хотел было спросить Змееглаз, но старик опередил его:

— По берегу вдоль самой воды, к лесу. Радуйтесь асы! В это мгновение полнейшей, кристальной ясности Змееглаз понял, что скальд лишь с трудом сдерживает в себе священное Одиново безумие, что это, вероятно, последние связные слова, какие можно услышать от него.

— Уходи с нами! — не отпуская взгляда от скальда, приказал Хальвдан.

— Их племя — под корень! Их души — в огонь! Старик вывел над головой у себя, у ярла, над головами рубящихся перед ними воинов какие-то знаки. Хальвдану даже и думать не хотелось, что за волшбу способен выпустить на волю променявший свой разум на священную ярость скальд.

— Уходите отсюда! — вновь повторил старик, но слова его потонули в криках облегчения и боли. Боль вырвалась воплем из глоток врагов, когда спало с них прикрывающее покрывало волшбы, и криков облегчения не сдержали люди Хальвдана, когда увидели вполне человеческие страдания и ярость на их лицах.

Отвернувшись от старого скальда, ярл подозвал одного из своих кормчих, во всех битвах передававших его приказы остальным.

Рагнару предстояло проследить за тем, чтобы все узнали об отступлении.

— Ты идешь? — бросил ярл через плечо скальду, и не дождавшись ответа, обернулся. — Верность конунгу, воин!

— Я остаюсь! — бас набрал мощь, перекрывая грохот схватки. — С великими героями! — И он обвел рукой пространство перед частоколом, заваленное телами. Вместе с ними я уйду в Вальгаллу!

Асы жаждут и ждут! Тюр зовет меня!

По знаку своего ярла дружинники все как один сделали пол-оборота к лесу, отвлекая врага от истинной цели своего удара…

Скрывшись за частоколом, Скальдрек, скальд Тюра, проводил взглядом уходящих. Смятый яростным натиском воинов ярла, враг, казалось, дрогнул подался к лесу. Замешкавшиеся франки с колотыми и рублеными ранами ложились под подметки мерно опускавшихся сапог.

Из-за ближайших деревьев взметнулись, вылетели пылающим дождем, чтобы вонзиться в крышу сарая, подожженные стрелы. Не обращая внимания на запах крови и гари, скальд зашагал меж телами, ощупывая взглядом лежащих. Обнаружив умершего или потерявшего сознание от ран воина в одежде севера, он поднимал тело и относил к частоколу. И там ставил воина на ноги, бормоча заклинания. Движения скальда-берсерка были безошибочны и легки.

Бессознательно он пел:

Сурт едет с юга с губящим ветви, солнце блестит на мечах богов…

Падали ли собранные им тела — Скальдрек не замечал. Скальд Тюра строил воинов для последнего боя.

…Мне многое ведомо, все я провижу

судьбы могучих славных богов.

Гремели над порубленными телами разрозненные строфы…

…вздымается снова из моря земля, зеленея, как прежде.

На следующие полчаса картины и образы в глазах Грима сменялись с лихорадочной быстротой. Со своего места почти на середине склона он мог видеть и как застыло на месте знамя Торарина Клакка, и как одна за другой накатывали волны всадников на удерживаемый Гвиккой и Готландцем вал. Ярость берсерка не заслоняла больше кровавой пеленой зрение скальда Локи, но что оставалось ему, кроме как бессильно скрежетать зубами в бессильном гневе на то, что не дано ему принять участие в этом тинге кольчуг.

Захваченный разворачивающимся перед ним зрелищем, Грим едва ли заметил, как кто-то остановился у него за спиной, и вспомнил об этом человеке, когда, будто отвечая на всхлип натянувшейся в нем в одно мгновение, а потом лопнувшей вдруг струны, услышал рядом судорожный вздох. Резко обернувшись, Грим уставился прямо в расширившиеся от боли глаза целителя. Амунди пошатнулся, и Гриму пришлось подхватить его, чтобы Стринда не упал.

— Ты тоже это понял, — непослушными губами прошептал он, очевидно, прочитав что-то по лицу Квельдульва.

— Что?

В ответ Амунди только указал куда-то на берег залива, где вспыхнула костром какая-то постройка.

— Скальдрек, — опустошенно ответил на свой вопрос Грим. Но останавливаясь взглядом на полыхающем погребальным костром сарае, Грим заметил и другое. То, как несколько в стороне, на расстоянии какой-то сотни локтей, от сарая зародилось какое-то движение к центру поля, означающее скорее всего прокладывающий себе дорогу сквозь схватку отряд. Значит, ненапрасна жертва скальда Тюра!

И еще… из гущи схватки, обегая накатывающие на вал Гвикки волны всадников, к костру и копью Круга, плотно сдвинув ряды и почти не встречая сопротивления, продвигался, причем с какой скоростью! — неприятельский отряд. Зов горна у подножия вала сказал ему, что и внизу тоже заметили этого необычного неприятеля. Франки двигались плотным строем в колонне по трое, не останавливаясь, лишь прорубая себе очень узкий проход, вовсе не заботясь о том, что давно уже попали в кольцо. Однако не слишком тесное, поскольку эта узкая стальная змея щетинилась остриями тяжелых копий, и будто крылья вздымались одновременно заносимые мечи. Совершенно позабыв об опустившемся на жухлую траву целителе, но не спуская глаз с приближающихся франков, Грим бросился вниз по склону, хоть и понимал, что не успеет спуститься, чтобы присоединиться к воинам морского конунга.

Вот необычный отряд оказался на практически пустом участке поля, острая морда стальной змеи целила прямо в огни Круга. С высоты Грим вдруг увидел, как оглянулся по сторонам мальчишка, случайно оказавшийся слишком близко к неприятелю. Гриму он показался смутно знакомым… Может, по хутору Скулли-бонда в Скаггене? Еще мгновение и его примет в себя, прикроет подходящая все ближе дружина Карри. А охваченный священной радостью схватки парнишка, швырнув вдруг наземь меч, покатился прямо под ноги прикрывающимся щитами франкским ратникам. Вскочил на ноги в каком-то полушаге от строя и голыми руками поймал тяжелое франкское копье. Уперся ногой в щит и изо всех сил дернул его на себя.

Не иначе Тор придал ему в тот час свою силу! Мыслимо ли, чтобы какой-то юнец смог выдернуть из строя копейщика!

И тут же в образовавшуюся щель хлынули дружинники дочери Асгаутов, и топоры с хрустом увязали в жестких франкских хрящах.

Впервые Бьерн по прозвищу Большой Кулак нашел себе дружину, что всем была ему по нраву, жалел он сейчас лишь о том, что мало места ему, чтобы повернуть хоть ловкое, но все ж немалое тело. В руке, привычной более к секире или топору, радостно играла ведьма битвы. Вот лезвие ее молнией метнулось в слишком светлое, не тронутое ни морскими ветрами, ни солью лицо франкского витязя. В фонтанчике искр рухнула секира на франкский меч, отводя удар. Но сместилось и лезвие секиры. Удар рухнул не в сам шлем, куда метил Большой Кулак…

Верхний угол лезвия вошел меж двух темных, как омут, расширенных глаз, в которых сверкнуло на миг недоумение, просек лицо франка, и надвое разделив подбородок, остановился. Секира увязла в высокой латной груди.

Обмякшее, закованное в броню тело повалилось назад, а Бьерн на лету, не дав врагу упасть, выдернул оружие.

А франкские ратники со странно пустыми лицами продолжали сражаться так, будто и не рассек сперва надвое, потом на все более мелкие части их строй, натиск дружинников Карри Рану. Гриму на миг показалось, что будто дрогнул, раскрылся, не выдержав такого напряжения, стальной кулак, лишь для того, чтобы с криками радости враг поспешил отсечь от ладони пальцы. Казалось ему, что теперь на поле под ним содрогаются кровавые обрубки — это руки, чьи пальцы силятся прирасти назад к ладони, но каждый из них уже намертво обхватили закаленным кольцом-ободом дружинники морского конунга.

И все же… Будто покорные единой воле, слаженно двигались эти отрубленные персты, разом вздымались в едином замахе клинки…

Обливаясь ли кровью, всасывая ли мучительным усилием воздух, франки продолжали заносить оружие, пока тела их не падали кровавым месивом.

«Как можно заставить в битве бойцов подчиниться, с такой точностью исполнить приказы?» — мелькнула у Грима недоуменная мысль, но додумать ее не оставалось времени. У него на глазах лишенная пальцев ладонь меняла форму, обращаясь в клин. Грим добежал уже до подножия склона, где замер в невозмутимом ожидании строй детей Брагги.

Бросив на произвол печальной их судьбы, отвлекающие врага «пальцы», клин, оборотившись наконечником копья или стрелы, устремился к ожидающим их скальдам. Острие клина внезапно раздвинулось, выпуская стальные рожки, надежно защищавшие высокого светловолосого рыцаря с темной отметиной на виске.

— Вот он, — безо всякого выражения и будто против своей воли проговорил скальд Локи.

В мрачной сосредоточенности застыли на миг суровые лица, качнулись согласно увенчанные шлемами головы.

Над валом Фюрката вспыхнуло, пронеслось еще несколько пылающих стрел. Один из этих сигналов предназначался для дружин Гвикки Орма Готландца и означал, что от расположенных по гребню всадников требуется атака. С огромным трудом им удалось немного продвинуться вперед. Скагги был лишь одним среди трех сотен воинов, и все же, даже не будучи еще полным скальдом, чувствовал он напряжение, связывавшее их всех между собой. И вместе с тем он чувствовал другое напряжение — среди франков, так же заставляющее их сражаться, как единая многопалая рука.

Было ли такое в обычае воинов Вильяльма? Или то была оборотная волшба? Скагги потерял счет сраженным им франкам, но ему казалось, что он еще в силах собрать немалую свиту для Хромой Секиры. Внезапно возле него возник неугомонный Готландец, безжалостно стегавший поводьями измученного скакуна.

— Поспеши к Карри Рану! — не останавливаясь, крикнул он. — Пусть ее люди и охрана скальдов растянутся вдоль нашего фланга. Иначе мы не выдержим их натиска!

Развернув скакуна, Скагги заставил его пробиваться сквозь побоище, забирая к лагерю. Выбравшись ближе к гребню, ученик целителя миновал лучников и живодеров-пехотинцев и, наконец, добрался до знамени детей Брагги. Натянув поводья и спешившись, он замер вдруг как вкопанный, увидев, как неподвижно стоят на краю битвы — плечо к плечу — скальды. Неподвижно?

Что же случилось? Неужели и они подобно часовым в Рьявенкрике поддались оборотной волшбе?

Позади него раздался топот копыт, и спешившись на скаку, Гвикка растолкал застывшие в неподвижности фигуры.

Карри лежала на покрытом жухлой и истоптанной травой склоне.

Сигварт потерянно склонился над вожаком приютившей его после гибели отца дружины. Возле него, опираясь на секиру, стоял на одном колене Большой Кулак. И самозабвенно хлопотал Амунди Стринда, однако выражение его лица ясно говорило, что все усилия бесполезны.

Поблескивали звенья тонкой работы кольчуги, в которой под сердцем зияла рваная дыра, и плащ гаутрека из рода Асгаута, и трава вокруг были залиты кровью. «Если она потеряла столько крови, — в ужасе изумился Скагги, — то как же она еще жива?»

Лицо Гвикки походило на серую маску, которая нисколько не скрывала охватившего его горя.

— Я сделал все, что было в моих силах… — Безвольно опустив руки, Амунди поднялся. В едином движении, столь стремительном, что Скагги даже не уловил его, Большой Кулак вскочил, чтобы сгрести за ворот плаща и притянуть к себе Амунди.

— Гаутрек не должна умереть. Ты спасешь ее!

— Она вскоре окажется рядом со Скаллагримом, — не отпуская взгляда Бьерна, тихо ответил травник. — Я рискнул дать ей… Не важно, но боль не будет беспокоить ее в последние минуты жизни. — Он осторожно разжал пальцы воина.

— Да не стой ты как каменный истукан! — набросился Большой Кулак на Грима, но Квельдульв даже не шелохнулся.

— Как это произошло? — перекрыл вдруг рев Бьерна внятный и какой-то мертвенный голос Гвикки. — Клянусь, я убью всякого…

— Едва ли.

Гвикка резко обернулся к говорившему, чтобы увидеть опирающегося на копье Одина Оттара Черного. Скальд Хеймдаля внезапно показался Скагги постаревшим не на один десяток лет.

— Едва ли возможно убить того, кого вы сами убили уже дважды, — и, прочитав догадку на лице Гвикки, Оттар Черный кивнул.

Вестред. Эгиль. «Пока я жив, он бессмертен», — бессвязные обрывки слов и мыслей водоворотом кружились в голове ученика целителя, в то время как он, как можно незаметнее, оглядывал собравшихся в поисках скальда Одина. Эгиля среди собравшихся не было.

— Он был не один, — добавил, как бы оправдываясь, Бьерн. Сигварт только молча указал на то, что некогда было человеческим телом. Теперь оно превратилось в такое месиво, что желудок Скагги не выдержал отвратительного зрелища, хотя ему пришлось уже немало повидать за долгую битву. Еще несколько франков лежали рядом кучей раздробленных черепов, внутренностей, отрубленных рук и ног. Чтобы не видеть этого, он перевел взгляд на Грима, лицо которого хранило какое-то странное отсутствующее выражение, а глаза были закрыты, как будто за маской отстраненности скальд Локи пытался скрыть бушующую в его душе внутреннюю борьбу. Внезапно Карри с удивительной ясностью произнесла:

— У меня есть к тебе одна просьба.

Никто сперва не понял, к кому именно обращается гаутрек, потом над ней склонился Гвикка.

— Мои люди не должны остаться без вожака.

— Если они согласятся, я с открытым сердцем приму их.

— И еще… Я потерпела поражение… — Голос ее все слабел, и Ирландцу пришлось опуститься на колени. — Вам победить там, где проиграла я…

— Это не было поражением… — впервые заговорил вдруг скальд Локи, но Оттар положил ему руку на плечо, заставляя замолкнуть.

Скагги не мог оторвать глаз от лица Карри в надежде запомнить черты его такими, какими они были в жизни, а не такими, какими они станут, когда дочь Асгаута перейдет последнюю черту, и все же краем глаза заметил, как придвинулись к Квельдульву дети Брагги, будто в попытке скрыть какую-то тайну.

— Возьми мой плащ… Укрепи его на копье, — теряя силы, гаутрек повысила голос, чтобы ее слышала ее дружина, — как это делали в древние времена!

По ее рукам пробежала дрожь, веки прикрыли глаза, которые уже не видели света дня.

— Скагги? А ты откуда здесь? — В голосе ее прозвучала нотка удивления. Придвигайся ближе к огню, дружок. Становится холодно…

Гвикка осторожно опустил голову Карри на траву, не отводя от нее взгляда, словно не веря в то, что случилось. Подобно любому из них, он много раз видел смерть, но почему-то эта, казалось, была выше его понимания. Затем Ирландец поднялся, подобрал залитый кровью плащ Карри и оглянулся в поисках копья. И внезапно, приняв какое-то решение, шагнул к все так же весело потрескивающему тисом костру.

В полном молчании, и как почудилось вдруг Скагги, под безмолвное одобрение скальдов, Ирландец без малейшего усилия выдернул из земли священное копье Всеотца, чтобы ловко закрепить плащ на серебряном наконечнике. Покончив с этим, он сделал шаг из Круга, поднимая копье над головой, так чтобы все воины из дружины дочери Асгаута увидели свое новое знамя.

Скагги, наверное, ожидал бы какого-нибудь клича или призыва, но Гвикка не проронил ни слова. Так же безмолвно сомкнулись вокруг него воины. Ирландец остановился лишь на мгновение, чтобы, едва не поранив лошадь, вырвать из притороченных к седлу ножен тяжелый меч. Одиново копье принял, в свою очередь, Сигварт. В прорехе меж облаков вынырнуло вдруг белесое солнце, луч его светлой полосой лег на запятнанный кровью плащ, ослепительно отразился от серебра…

Блеск этот вырвал из оцепенения Квельдульва, который одним — волчьим прыжком сумел преодолеть с десяток локтей до насмерть перепуганного вороного Гвикки, чтобы стать подле Ирландца.

Взметнулся, почти развернулся на ветру окровавленный плащ.

Спустившись со склона, отряд двинулся было к середине поля, потом стал забирать левее, и Скагги вдруг сообразил, что это Грим решил попытаться направить слепую ярость этих людей на помощь теснимым отрядам Орма. Бросив последний взгляд на детей Брагги, будто прося извинения за что-то у Амунди-травника, его ученик устремился вслед за уходящей дружиной. «Мармир! Мармир! — вырвалось разом наконец из многих дюжин глоток. — Ма-а-армир!»

И этот крик оказался много страшнее всего, с чем приходилось столкнуться франкам. Несколько оркнейских воинов Орма примкнули к ведомым яростью дружинникам Карри, подхватили призыв, не понимая его подлинного смысла. Расширяющимся клином пристроились за ними воины какого-то из разметанных врагом отрядов конунга, что защищали лагерный вал.

Неудержимый стальной поток вылился на поле битвы. Словно под гнетом ураганного ветра, ряды франков дрогнули, отступили. Не было конца жажде мщения, что гнала этих людей, заставляя их отринуть голос разума. В этой ярости и радости боя, принявших облик простых смертных, Скагги чувствовал себя малой песчинкой, которой надо было… Надо было раскрыться, раствориться в этом горячечном мареве… Не сознавая того, что вторит кличу мармирских воинов, Скагги крушил мельтешащие перед ним тела и желал лишь одного: пролить как можно больше чужой крови.

Отчаяние переплавлялось в мощь, отчаяние множило силу.

Никогда не случалось такого с морским разбойником из далекой западной страны раньше. Не захочется вспоминать об этом и потом.

Необычное для его народа священное безумие, ярость берсерка удесятерили его силы. Подхватив левой рукой застрявший в чьем-то трупе франкский клинок Гвикка, орудуя двумя мечами, во главе колонны стал прорубать себе дорогу в плотном строе фигур. Не мог бы сказать Ирландец — мнится ли ему или на самом деле направляют его чьи-то руки, заставляя обращать разящие лезвия клинков на врага…

Случайный удар сбоку сбил с его головы шлем, и он обернулся, чтобы взглянуть в перекосившееся вдруг от страха лицо франкского витязя. Кто знает, что более напугало того воина: выражение лица этого рыжеволосого гиганта или два меча, зажатые в массивных, покрытых пятнами веснушек ладонях…

И внезапно среди грохота и крови, и звона стали о сталь, и снова крови перед ним вдруг качнулась кривая белозубая усмешка на искалеченном лице, с которого глядел единственный синий глаз:

— Я ведь поклялся защищать тебе спину!

От вала, от обращенных на север ворот Фюрката раздался оглушительный треск, будто крушил черепа великанов могучий Мьельнир. И по обломкам деревянной баррикады выплеснулось два бурных потока, чтобы стремительно, будто ткань кровавой иглой, прошить кипящую на поле схватку. И будто волею волшбы иглы эти превратились сперва в стрелы, затем в дротики, копья… Чтобы наконец развернуться полотном смертоносных секир, лезвиями обращенных друг к другу.

Поистине железной была воля молодого конунга, раз смог он сдержать в лагере шесть — целых шесть! — долгих сотен бывалых бойцов. Удержать в бездействии воинов и их вожаков, в ярости рвавшихся в драку, чтобы в решающий миг бросить их в битву.

И поистине железной должна быть воля ведущих дружины ярлов и верность дружинников своим вожакам, чтобы не рассыпались, едва выйдя на поле в цепь, оба отряда. Но стоило дружинам Ньярви и Торира Оленя, будто плугом разрывая пред собой поле, прорубить себе место в сражении, каждый в строю их, сделал лишь пол-оборота, и обе они выхлестнули по железному клину навстречу друг другу. И как неотвратимо разлетается затянутый на скалы корабль, как гонит по фьордам в начале половодья льды, потянулись к этим клиньям фюркатские дружинники.

И вновь с грохотом сталь ударила в сталь, и слышались в ее звоне голоса Гендуль и Гунн, Саннгрид и Свинуль — вещих дев битвы.

Соткана ткань большая, как туча, чтоб возвестить воинам гибель. Окропим ее кровью накрепко ткань, стальную от копий кровавым утком битвы свирепой ткать мы должны.

Гремела-пела и грохотала сталь, будто бы и не встречала нигде уязвимой плоти…

Ступали герои по крови франков. Кончен мир Фроди, рыщут по Йотланду Видрира псы, крови алкая.

Впитывая разрозненные остатки прочих отрядов, дружины Ньярви и Торира Оленя не сомкнулись, но растянули строй, железные клинья превратив в острые зубы, что жевали, колотили, мололи застрявшие между ними Вильяльмовы рати. И по всему полю звенели, переговаривались рога.

Отосланному к скальдам Скагги было видно, как ложится за левой дружиной неровная просека кучами сваленных тел, а если повернуть голову, то такую же будто след дракона из конунгова сна — увидишь и справа. Но вот правая дружина выровняла строй, и со стороны леса стал вытягиваться окованный сталью зловещий крюк, отсекая противнику дорогу назад. Какой-то из франкских вожаков, кто отсюда не разглядеть, собрал своих людей в попытке отрубить этот крюк, от сжимавшей его железной руки. Но люди Оленя сомкнули уже у леса ряды с ратниками Тьодольва Грохота и мяли, теснили франков, разворачивая их лицом к солнцу, спиной к Фюркату, нагоняя их на дружину Ньярви, чтобы раздавить, иссечь, исколоть, размозжить…

И вновь взвыли, переговариваясь, рога. Дружина Ньярви на мгновение как будто стала, уперлась на месте, и стала расходиться клиньями, слово в железные объятия принимая загнанного врага.

Объятия наливались, росли, взбухали, расправляясь толстым железно-чешуйчатым остроголовым двуглавым змеем, готовыми охватить кольцом, сдавить попавшего в эту ловушку врага.

Под предводительством ставшего в тот день берсерком Гвикки из Эрины воины Карри и люди Орма Готландца успели очистить уже почти весь склон древнего вала, и выходили на поле, чтобы слиться со строем Ньярви. А дружина сына Кальва будто выпростала вдруг стальную руку, чтобы сцепилась она с обороняющими укрепления Фюрката личными отрядами конунга. Шариками ртути пробежав сквозь строй Торира Оленя, вылилась в каплю, затем собралась в кулак дружина Змееглаза, усиливая заслон вдоль опушки леса. Подходящие разрозненные группки все раздували кольца удава, и стягивающиеся к ним песчинки затапливали оказавшееся между ними франкское войско. Пока Вестмунд атаковал в лоб, две дружины теснили неприятеля с флангов.

Очистив от неприятеля склон древнего вала и подбирая по дороге франкские мечи, покинули ирландцы свои убежища, чтобы присоединиться к Гвикке.

— Друим-аэд-Бран!

— Гвикка! Эй, Квельдульв! — кричал, прорубаясь сквозь схватку, Глен. — Эй, Гвикка!

— Друим-аэд-Бран! — неслось уже, казалось, со всех сторон.

— Грим! Да что такое с Гвиккой! Никогда его таким не видел!

— Грим, ты что, не узнаешь меня!

Только в это мгновение дошел до скальда Локи полный смысл происходящего, и он тяжело осел в седле, слишком ошеломленный, чтобы сразу же ответить. Да что там ответить, если он не помнил, как вновь оказался верхом! Рядом застыл на мгновение Гвикка. Лицо гиганта было искажено горем, в глазах стояли слезы.

Тесно сбитый отряд верховых из отборной дружины Вестмунда мчался по полю от ворот Фюрката, разбрасывая попадающихся им под ноги пеших франков и поднимая их на копья. Они расчищали путь для конунга.

Вес готов был уже что-то спросить, но осекся, прочитал тяжкие вести по лицам Бьерна и Гвикки.

— Гаутрек… — Вес замолчал, не в силах выдавить ни слова.

Привалившись к коню Грима, Ирландец вцепился в луку седла так, что побелели костяшки пальцев.

И Квельдульв не ответил конунгу. И Бьерн… И Сигварт…

Будто мертвое пятно распространялась от них посреди схватки.

— Доброго пира гаутреку, — пробормотал наконец сквозь стиснутые зубы конунг. Голос его чуть заметно дрогнул.

Он еще раз оглядел сосредоточенные лица, в поисках… Чего?

Сочувствия? Поддержки? Грим нехорошо усмехнулся про себя. Что ж, не Ночному Волку исцелять нанесенные тщеславием раны…

— Такова была воля асов, — сжалился над конунгом Бьерн, но в голосе его звучало скорее не сочувствие, а горькая насмешка.

— На этом поле еще будет немало погибших, которые сопроводят гаутрека к порогу Вальгаллы. Да отправится вслед за ней войско Вильяльма!

Будто очистив душу этой клятвой, Вес повернул коня и направился в гущу схватки, сопровождаемый своим отрядом, что расчищал ему дорогу. Мощные воины все так же методично и безжалостно принялись расправляться с каждым врагом, попавшимся им на пути.

— Не знаю, готов ли я принять победу, за которую заплачено такой ценой, выдохнул Бьерн.

Грим вместо ответа только кивнул, Ирландец же, казалось, вновь погрузился в опустошенное молчание.