РЕЧИ РУНА ОДАЛЬ РАЗДЕЛЕНЬЕ НЕСЕТ ИЛЬ НАСЛЕДСТВО

В харчевне «Зеленый кабан» было дымно и шумно. На небольшом возвышении нестройно играла пара заезжих менестрелей с островов Эрины, и для развлечения подгулявших воинов танцевали доступные женщины. Над залом, смешиваясь с клубами сизого дыма витал дух празднества, победы. Танцующих пар не было, ни один уважающий себя воин не удостоил бы такой чести рабыню, но мужчины то и дело дергали ближайших танцовщиц за подолы юбок, и одна потеряла уже почти всю свою одежду под руками бессовестного гуляки. Нисколько этим не смущенная, она распутно повела плечом, вызвав на себя целый дождь монет.

У соседнего стола какой-то зеленый юнец с упоением рассказывал о ночной битве. На стенах он, судя по всему, если и был, то лишь последние часы второй ночи. Грим, вполуха слушая его хвастовство, только мрачно ухмыльнулся. Добрая сеча? Сколько храбрых воинов полегло в этой доброй сече! А битва за город еще не выиграна, как бы ни тявкал этот щенок. Грим вспомнил свистящие стрелы, клинки врага, проходящие на волосок от его горла или груди, или отблеск во вражьих глазах, горящих странным бешенством, которое сдерживало боль и заставляло их молчать перед лицом мучительной смерти. Франки сражались как истинные герои. С той и другой стороны падали, умирали воины, копья протыкали животы, топоры проламывали головы, выкалывали глаза стрелы — кровавая ярость сечи. Сладко будет павшим пировать у Одина. Гриму же хотелось напиться, чтобы забыть. Забыть, как вывалились ему под ноги внутренности из живота зарубленного франка. Забыть, как его забрызгало какой-то серой мерзостью, когда стоящему рядом с ним дружиннику размозжил голову пущенный из пращи камень. Забыть, во что бы то ни стало забыть, как его потянула некая страшная сила, как заставила она его вычерчивать руны, как он едва не потерял человеческий облик…

Гибель на поле брани — славная кончина для воина, но дыхание хозяина воронов всегда веяло ледяным холодом, и Грим почувствовал какое-то брезгливое презрение к этому сосунку из купцов, который так небрежно говорил о своем первом бое.

Внезапно под ударом чьей-то могучей ноги дверь едва не слетела с петель, и, занимая своей тушей дверной проем, на пороге возник гигант в драном плаще и кольчуге, ржавой от пятен засохшей крови. Из-под съехавшего набок шлема топорщилась рыжая борода, а сам ее обладатель, был, судя по всему, отчаянно пьян.

— Музыки! — невнятно взревел он. — И пива! Последнее прозвучало хоть тише, но гораздо яснее. К немалому своему облегчению Грим узнал голос Бьерна.

— Эй! — Грим даже привстал, чтобы его было лучше видно.

— Забери мою душу Хель! — удивился Бьерн и, прихватив по дороге со стойки кувшин дорогого южного вина и отмахнувшись от испуганного хозяина, захромал к столу Грима.

— Рад, что ты все ж сюда добрался. Ранен?

— А, не так уж все и скверно, — отмахнулся Бьерн. — Я продержался обе ночи. К счастью, франки порастеряли почти все свои стрелы, когда одна все-таки достала меня. Глам шумел, чтобы я остался на этом их захудалом дворе, мол, для охраны старейшин. Но пока меня держат ноги, я могу найти себе занятие и получше, чем валяться на соломе. Сам-то он довольно беспечно отнесся к тому, что едва-едва избежал смерти.

— Старик, что, тоже был на стенах?

— Нет, говорит, попал в засаду, когда добирался от этой бой-девки. Послушать его, ни дать ни взять валькирия.

— Он ничего не сказал, что там с кораблями?

— В первую ночь дружина Карри отбилась, это было еще при Гламе, а на вторую франки даже не дошли до них.

— Слава Одину, — пробормотал Грим и против воли добавил про себя: «И да храни меня Локки».

— Сюда! — загрохотал Бьерн куда-то в сторону хозяина харчевни. — Еще пива!

И повернувшись к Гриму, дан принялся пространно объяснять, что веселье здесь идет с самого утра. Один богатый торговец с юга, благодарный защитникам за спасение города и его товаров, угощает сегодня каждого забредшего в харчевню воина. Даже не спросив, что ему принесли, Бьерн залпом осушил свою кружку. Грим последовал его примеру в надежде обрести в ней забвение. Вскоре его голос уже присоединился к зычному пению Бьерна и остальных.

Голос рассудка занудно нашептывал, что следовало бы быть поосторожнее с хмельным, что, возможно, придется снова идти на стены, но пробивался он так смутно, будто сквозь какую-то вязкую кашу. Грим пил и пил, подгоняемый желанием пить еще, пока последняя капля усталости и торжества, ярости и горечи прошлых двух ночей не утонет в браге.

Женщина, наверное, пыталась предупредить Грима и раньше. Но ее слова, едва пробивавшиеся к нему сквозь пелену сна, ничего для него не значили. Теперь же он резко проснулся, пытаясь сообразить, что вырвало его из хмельных видений. Рыжая ирландка, рабыня хозяина харчевни, исчезла. Стряхивая с себя сон, Грим недоуменно оглянулся по сторонам и начал одеваться. За кожаными штанами последовали сапоги, спал он, оказывается, в кольчуге.

А потом вернулось то, что его разбудило: с улицы раздавались какие-то крики и хрип, а потом в отдалении послышались вопли агонии и боли. Грим метнулся к крохотному окну.

Рассвет еще только едва тронул небо над крышами серокаменных домов. Во все стороны по улицам бежали в панике люди, в спешке сбивая с ног раненых и стариков, — все они стремились на восток. Поспешно накинув перевязь с мечом, он, перескакивая через две ступеньки, бросился вниз по лестнице. Внизу харчевня была перевернута верх дном. Завидя его, хозяин в ужасе отпрянул.

— Это не я! Я его не убивал, клянусь!

— Кого?

Толстяк в ответ указал на перевернутые столы. Под обломками скамьи виднелся труп какого-то человека, на месте головы у него было кровавое месиво, а по грязной одежде Грим все равно не смог бы распознать, кто он. Сапог на трупе не было.

— Клянусь! Это не я… Ты… Ты из дружины конунга Карри Рану?

— Нет.

— Хвала Тору. Этот был из ее людей и слишком этим гордился, чтобы держать язык за зубами. Дружинники приканчивают всех с ее кораблей, кого найдут, они…

— Что ты несешь? Какие дружинники? Зачем рьявенкрикцам убивать тех, кто помогал им защищать город? Почему бегут все эти люди?

— Ты не знаешь? Франки! Они здесь!

— Что! Почему! — не поверил своим ушам Грим. — Когда это случилось?

— Говорят, всего за час до рассвета. Скальды, говорят, наколдовали. Женщина в мужской одежде…

Не мог же этот толстяк говорить о Карри, она ведь не скальд? Грим в ярости встряхнул хозяина харчевни, требуя подробностей:

— Кто наколдовал? Какая женщина?

— Она… Женщина шла по стенам. Ее многие видели. Как ее было не заметить, когда всю ее окружали огненные руны. Она это была, она, морской конунг. И плащ пурпурный, из похода на Миклагард. Кто как не она? И пока дружинники как зачарованные глядели ей вслед, она… Говорят, она исчезла прямо у них на глазах. Я это от многих слышал! Всякий раз одна и та же история! А пока она своими заклятиями удерживала их внимание, кто-то зарубил стражу на воротах и…

Решительно надвинув шлем, Грим шагнул к двери:

— Мне нужно на стены.

— Глупец! Я говорю тебе, франки — в самом городе! — лепетал толстяк. Говорят, они открыли ворота! Тор защити нас! — в беспомощном ужасе всплеснул руками хозяин харчевни. — Их невозможно было остановить, как воду, прорвавшуюся через промоину в плотине. Беги, пока есть время, к восточным воротам. Рьявенкрик пал! — с этими словами владелец харчевни выбежал на улицу и присоединился к спасающемуся стаду, оставив за собой все, чем владел.

У Грима от этих новостей голова пошла кругом. Если то, что наболтал здесь этот негодяй, правда… Нужно добраться до двора старейшин, вытащить Глама… И куда, хотелось бы знать, подевался после попойки Бьерн? Если асы были к нему благосклонны, дан, возможно, успел примкнуть к какому-нибудь из отрядов. И что сталось с Карри и ее кораблями?

Поворачивая за угол, он натолкнулся на конного франка, который преследовал семью какого-то торговца. Трясясь в повозке, горожане отчаянно стегали вислоухого пони, но было совершенно очевидно, что им не уйти от вооруженного преследователя. Грим скрылся в тень, пережидая, пока франк не окажется прямо против него. Потом внезапно издал резкий пронзительный свист, испуганный конь поднялся на дыбы, почти выбросив из седла седока. Грим нанес удар, прежде чем франк успел обрести равновесие, и без долгих раздумий добил оглушенного противника, с размаху ударив ногой по голове. Конь шарахнулся было в сторону, но Грим поймал его за узду, резко пригнул голову книзу и мгновение спустя уже был в седле.

Женщина в испуге оглянулась назад, но теперь уже помахала ему рукой в знак благодарности и выкрикнула:

— Да пребудет с тобой милость Тора!

— Слава Одину! — откликнулся Грим, разворачивая лошадь по направлению к площади Двора старейшин.

Снаружи двор, как и сама площадь перед ним, казались совершенно покинутыми, но когда Грим галопом ворвался в распахнутые ворота, ему едва удалось уклониться от летящего ему в голову камня. Бьерн по прозвищу Большой Кулак, Глам Хромая Секира и несколько городских ремесленников отчаянно рубились с захватчиками намного превосходящими их числом. Прокладывая себе путь конем, Грим обеими руками вырвал из-за спины секиру. Эти нападавшие были гораздо моложе тех, что бросались на стены.

Неужто франки понабрали совсем уж детей, чтобы пополнить свои ряды? Обессиленные и неумелые мальчишки вскоре погибли все до единого, не выдержав долгого боя.

— Пойдешь к воротам, — бросил Глам бородатому мастеровому в прожженном кожаном переднике. — Никаких больше нежданных нападений.

Ремесленник, молча подобрав секиру и тяжелый нож, вышел на двор. Грим же спешился.

— Ты уже знаешь?. — Я… Мы с Бьерном…

— Знаю уже… — Глам, задыхаясь, хватал ртом воздух.

— Так что я собираю, кого найду, на стены?

— Во имя Одина, нет! Это безнадежно. Рьявенкрик уже не спасти. Остатки головорезов Варши, если успеют, заменят перебитую дружину Карри. Быть может, им удастся удержать пару кораблей. Только что прибыл от нее гонец, сказал, что франки прорвались уже и на обрывах. Теперь нам не удержать Рьявенкрик, даже будь у нас вдвое больше людей. Бранра я отправил к восточным воротам, он там пытается собрать тех, кто еще держится на ногах, чтобы вывести хоть часть дружины из крепости. Как только наберется порядочный отряд, Бьерн отправится с ним к Карри — корабли наша единственная надежда. — Глам умолк, переводя дух, а потом с горечью продолжал: — Они знали все. Каждый пост стражи! Каждое слабое место на стенах!

— Тот, с кем я говорил, сказал, что руны…

— Да, руны и какая-то девка к тому же… Мне б немного времени… не признак ли это того, из-за кого так тревожится Круг… — последнее он пробормотал едва слышно, будто говорил с самим собой, потом голос его вновь зазвенел яростью: — А обрушился этот город глупцов на дружинников Карри!

— Но…

— Да. И гаутландцы будут правы, если обрушат свою месть на скальдов. История Рьявенкрика забудется не скоро. Одна из тех немногих битв, которыми руководили скальды… Мы сражались, а теперь такое поражение…

Глам сплюнул на лежащий у его ног труп франка.

— Нам нужно продержаться здесь еще немного. Бьерн, не время медлить.

— Лучше бы ехать тебе, Хромая Секира, — мрачно возразил огромный дан.

— Кто знает, что ждет еще Рьявенкрик. Мои годы сочтены, и вы с Гримом еще отметите за меня. Не спорь со мной. — Глаза Горе-скальда сверкнули внезапным гневом. — Отправляйся. — Старый скальд уже отвернулся от дана, обратившись к насущным делам. — Грим, Торд, карту, дощечки — все в огонь.

Бьерн, подняв в прощальном салюте меч, исчез за дверьми.

— Немедленно в огонь, — повторил Хромая Секира в ответ на протестующий взгляд подмастерья. — Хоть этим мы сможем помочь Гаутланду. Мы должны сжечь все и держать Двор, пока Бранр не выведет людей. — Внезапно он усмехнулся Гриму. Это сам дьявол. Желал остаться здесь, рубить франков. Но я отослал его прикрывать отступление. Он и так рисковал своей шкурой на каждом шагу, а его дело вернуться и известить о случившемся Круг.

— Действительно, мало кто из воинов сравнится с хольдом.

— Ба! Мне и в две жизни не сравниться с подобным шквалом, — совершенно неожиданно старик лукаво подмигнул. — Его меч еще понадобится в грядущих битвах.

— Они опять идут! — криком предупредил их дозорный.

— Приволоки сюда Скагги, — бросил Гриму Хромая Секира.

— Что с ним?

— Мальчишка ранен, лежит в соседней каморке. Любой ценой вытащи его с острова, Кругу нужна его память.

Перехватив секиру в левую руку, Грим миновал короткий коридор и оказался в тесном темном чулане. Скагги метался на соломе у стены. Присев на корточки, Грим потряс мальчишку за плечо:

— Эй, очнись!

В ответ Скагги лишь бессмысленно затряс головой. Опустив секиру, Грим подхватил под мышки безвольное тело, потянул вверх, надеясь заставить раненого хотя бы сесть. Носок его сапога ткнулся в какой-то предмет, пошарив у себя под ногами, Грим нащупал кувшин с брагой. Разжав лезвием секиры мальчишке зубы, Грим влил ему в рот сперва несколько капель, потом уже просто плеснул хмельного. Скагги дернулся, закашлялся и, наконец, открыл глаза, попытался встать, однако ноги его не держали. Не теряя времени на попытки заставить мальчишку идти самому, Грим взвалил его на плечо и, подхватив с полу секиру, двинулся в обратный путь по коридору.

Однако на полпути внезапно застыл как вкопанный. Звон и скрежет стали о сталь. А потом вдруг в узкий проход ворвался франк. С меча в его руке капала кровь. Не давая ему опомниться, Грим взмахнул секирой, и тело перерубленного почти пополам противника рухнуло на пол, загородив проход. Скагги застонал и сделал попытку высвободиться. Привалив его к стене, сын Эгиля бросился в главную залу.

Побоище, нет, скорее, бойня. Один человек еще стоял спиной к нише посреди лежащих кругом тел. Франкский шлем. Вот он с окровавленным мечом склонился над Гламом.

Грим ринулся на него прежде, чем враг успел его заметить. И лишь тогда, когда его вернул к действительности горестный возглас Скагги, Грим, сын Эгиля, осознал, что снова и снова наносит удары уже мертвому человеку, тупя секиру о кольчужную рубаху, погружая ее лезвие в участки незащищенной плоти.

Опустившись на колени, он приподнял голову Глама. Глаза Хромой Секиры уже начинали стекленеть, однако руки его по-прежнему сжимали рукоять тяжелого меча. Очевидно, он отражал выпад одного врага, когда другой нанес ему удар в спину. Жестокий выверт судьбы для витязя, который ничто не ценил превыше честного боя один на один, и скальда, способного защитить свою спину заклятием. Хромая Секира, над которым он, Грим, столько насмехался, которого прозвал Горе-скальдом, который никогда не был другом ни ему, ни его роду… Но сейчас горло Грима перехватило от горя, перед глазами плыло — это накатывала ярость.

Глам Хромая Секира сморгнул, потом его взгляд стал более осмысленным.

— Грим? Птенец Эгилев, выкормыш дисов… Пальцы умирающего сжали руку Грима. Речь старика была бессвязна, и в ней гораздо яснее слышался говор его родного Мармира.

— Змей… — невнятно пробормотал будто в бреду старик. — Йормунгант…

— Он исчез, — попытался, как мог мягко, успокоить его Грим, понимая, что старый скальд бредит. Или это пророчество?

— Огромные белые крылья, перья-клинки и когти-крючья, чешуйчатый хвост, как… как…

— Он бежал от твоего меча, Хромая Секира. Ты зарубил его.

— Отвлекли меня, а потом… — Глам и на пороге Вальгаллы гневался, что его обманули, но слишком быстро слабел, чтобы думать только об этом. Его взгляд прояснился. — Бранр… Найди Бранра. Теперь более чем когда-либо нужно известить Круг. И еще… твоя ярость… обуздай ее… не дай ей заполонить мир… вернись к рунам… Найди Оттара…

— Конечно. Это лишь одна из битв. Мы раздавим франков. И… Да славного тебе пира.

Грим вдруг осознал, что старый скальд уже больше не слышит его и не услышит больше никогда. Он разжал сжимавшие его кисть ледяные пальцы, осторожно опустил тело на пол и закрыл невидящие глаза.

Жеребец, которого он отобрал у франка, все еще ждал на привязи у дверей и беспокойно бил копытом. Действительно предусмотрительно привести животное прямо в дом по обычаю венедских конников — это предотвращало кражи лошадей. Бранр.

Глам требовал, чтобы он разыскал Бранра. А где, он говорил, должен быть посланник Круга? Площадь у восточных ворот…

— Прости меня, — горестно шептал Скагги над телом Глама. — Я неумел и слаб. Я не должен был отходить от тебя… Сколько смертей…

— Его принял Один, — столь же мальчику, сколь и себе в утешение пробормотал Грим, поднимая его в седло. Потом сам вскочил на лошадь позади него.

— Мы не можем оставить его здесь! — отчаянно дернулся Скагги.

Грим тронул коня, направляя его в дверной проем.

— И я бы хотел похоронить его, как того требует обычай, но живые нуждаются в нас больше, чем мертвецы.

Петляющие узкие улочки вынуждали его использовать все свое пусть и невеликое умение наездника. Снова и снова каменные ущелья заставляли поворачивать коня под какие-то арки, в залитые помоями проулки, прячась от отрядов пеших и конных франков. Ни у тех, ни у других явно не было ясного плана — они убивали всех без разбора. Грим мрачно подумал, что не поздоровится тем двум, трем или десятерым, которые решатся встать на его пути. Но что делать с раненым Скагги? Его ведь просто зарежут без честной схватки. И если они погибнут, кто отомстит за старого Глама? Эта мысль впервые за многие годы заставила Грима пытаться побороть в себе огненную волну, жажду боя. Во что бы то ни стало необходимо добраться до восточных ворот.

Раз ему пришлось заехать в какой-то темный проход между домами, где каменные крыши почти что смыкались над головой, образуя что-то вроде навеса. Внезапно он резко натянул поводья, заставляя коня остановиться, и зажал ему рукой ноздри. И Скагги тоже затаил дыхание, вглядываясь в залитую солнечным светом площадь, куда открывался проход, в котором они прятались.

Там как раз проезжал отряд из нескольких конных франков. Лошади шли ровным шагом, и лица всадников были каменно невозмутимы — охрана какого-то знатного витязя, возможно, конунга франков. Недурная добыча, оружие, лошади, но главное — сведения о франках, если хорошенько попытать этого князька… Но на руках у него мальчишка… Впрочем, глупо и бессмысленно нападать на хорошо вооруженный отряд, пустая трата жизней их обоих. Не стоит надеяться, что удастся добраться до князька, не перерезав всех головорезов, и если он даже успеет, на шум тотчас же сбегутся новые. Оставалось только смотреть, как они проезжают мимо и клясться отомстить за смерть Глама и многих других в грядущие дни, клясться отплатить вдвойне.

На мгновение тела всадников раздвинулись, и Грим мельком увидел лицо того, кто ехал в центре отряда.

— Что с тобой, Грим? — испуганно шепнул Скагги, когда из груди Грима вырвался сдавленный хрип.

Грим до крови прикусил губу, чтобы не дать себе выкрикнуть имя, вызов на смертный бой. Бой, но с кем же…

Чертами смуглого лица всадник напоминал другого человека, того, которого Грим видел однажды перед тем, как, как он думал, навсегда покинуть Фюркат. И тот человек невозмутимо скакал, окруженный невозмутимыми воинами. И тогда их кони ступали по покоренному городу. Но Бранр же считает, что Вес в Фюркате!

Человек с лицом Веса слегка наклонил голову, повернулся, обращаясь к одному из воинов и… Его глаза! Этот острый взгляд пронзительно синих глаз.

Со смуглого лица с чертами Веса на Грима вдруг глянули — ни с чем не перепутать этот взгляд — глаза его отца, глаза умирающего скальда Эгиля.

Отряд прошел, видение исчезло. Грим, прежде чем снова тронуть коня, переждал еще несколько минут в проходе, давая заглохнуть цокоту конских копыт и стараясь унять круговерть мыслей. Не может быть… Но ведь есть…

А потом они, как животные или тати, крались через город, прячась под карнизами, за выступами стен или громоздящимися зданиями, медленно пробирались по улицам, раз за разом неизменно сворачивая на восток. Скагги умолк, дыхание его стало ровнее, но мальчишка смотрел перед собой невидящими глазами, только губы его беззвучно шевелились. В другое время Грим посмеялся бы над ним, драппу, что ль, воробышек, сочиняешь?

Он уже даже открыл было рот, надеясь разогнать тоску шуткой, но осекся. Довезти бы его, наследство Глама.

Наконец перед ними распахнулась площадь, Грим даже ее вспомнил: они вчетвером проезжали здесь, кажется, целую вечность, а на самом деле несколько дней назад, когда заблудились в каменной темноте. А он так и не узнал, как она называлась.

Грим похлопал жеребца по шее, вознося хвалу асам за выносливость коня, которая доставила их сюда. Жаль, конечно, того, кого прикончил франк, добывая себе лошадь, но ему, Гриму, да и Скагги тоже, это помогло попасть на место встречи около ворот.

С узких боковых улочек еще подходили к центру площади воины. Грим распознал несколько человек из бывшей дружины Рьявенкрика, пару ремесленников, которых в какую-то из ночей видел возле Двора старейшин. Отступлением руководил Бранр, который успевал одних уговорить не спешить, на других прикрикнуть, чтоб поторопились, собирая хоть сколько-нибудь боеспособный отряд. В тот момент, когда Грим выехал на площадь, из-за сломанной телеги возник Бьерн с парой секир в руках.

Завидев его, Бьерн наспех сунул секиры кузнецу и поспешил к Гриму, чтобы снять с седла едва живого Скагги, а Бранр широко ухмыльнулся. Правда, времени на радость у них не оставалось. Грим наскоро передал невеселые вести, пересказав историю захвата Двора, смерти старого скальда.

Лицо Бранра перекосилось от гнева.

— Не стану приносить клятв, не время обычаям, но я отомщу… А этот… Бранр осекся. — Не время сейчас. Надо уходить. Воины, — неожиданно гаркнул он на всю площадь, — ваш удел — биться за корабли. Пойдешь с ними, — уже тише сказал он Бьерну, — вот еще мальчишку с собой забери.

Бьерн, возможно, хотел что-то возразить, но только нахмурился и как куль с мукой взвалил на плечо мальчишку.

— Эй, — подал неожиданно ясный голос Скагги, угрем выскальзывая из хватки Бьерна, — я еще живой.

— Так, значит, сам и пойдешь, — огрызнулся на него вместо Бранра дан. Раз живой, так будешь драться.

— И буду. — Мальчишка выпрямился, хоть и побелел от боли.

— Оставь его, — осадил готового сорваться приятеля Грим. Дан в ответ лишь пожал плечами и, отсалютовав всем троим мечом, направился вслед за уходящим отрядом.

Грим собирался приструнить мальчишку, но тут его отвлекла свалка, возникшая там, где к площади под тупым углом сходились две улочки: там кого-то били, причем били со звериной яростью. В несколько шагов преодолев расстояние до кучки городских ремесленников, Грим отшвырнул одного, ударил обухом секиры под дых второго, дал в ухо третьему и, наконец, прорвался в центр драки. Едва держась на ногах, к углу дома привалился человек с до неузнаваемости разбитым лицом: угол рта у него был разорван, один глаз заплыл, от другого почти до самого уха скулу пересекал кровоточащий рубец. Один из нападавших замахнулся тесаком, чтобы прикончить его, но Грим молниеносно отвел удар рукоятью секиры.

— Кто это?

— Он из банды этой морской суки.

Лицо говорившего исказилось болью и яростью:

— Смерть предателю.

— Я не… Мы срашались, — выдавил избитый, выплевывая осколки зубов.

— Смерть!

— Это лишь твое слово против его. Так, может, тогда пусть решает поединок, а? — едко бросил Грим.

Ремесленники опешили.

Воспользовавшись их замешательством, Грим схватил дружинника Карри за ворот и потащил его к центру площади, где Бранр собирал уже последний отряд. На полдороги тот внезапно вывернулся у него из рук и застыл, упершись замутненным болью взглядом в лицо Грима.

— Никто не пошмеет наывать меня нидинг, — голос его был холоден как сталь, но на мгновение в нем промелькнула и мольба, — мы пробирались втроем и нас заброшали камнями. Двое убиты, а я… Сигварт, сын ярла Рагена с Галогалланда, пьивык возвьащать долги.

— Грим, — коротко ответил сын Эгиля, не отпуская взгляда дружинника Карри. — Там, — он мотнул головой сторону окруженного кучкой воинов Бранра, — все оружие, какое удалось собрать.

Коротко кивнув, Сигварт, приволакивая ногу, но все же быстрым шагом направился к центру площади.

Будто следуя за наползающими на город сумерками, площадь то и дело омывали волны непонятного грохота, будто где-то рушились не укрепления какой-то крепости на небольшом островке, а сами великие стены, что возвел хозяин коня Свадильфари, и Грим еще удивился, как Бранру удается создавать некое подобие порядка среди подобного хаоса. А потом грохот перекрыл голос подбежавшего рьявенкрикца:

— Они идут! Они уже распахнули и вторые ворота.

Тени над Гаут-Эльвом, сгущаясь, превратились в ночь. И в этой ночи полыхали кострами, казалось, все до единого длинные корабли и драккары, блики огненного света плясали на оружии и доспехах. Походные шатры корабельных дружин, а может, они принадлежали тем, кого привел с собою Варша, были втоптаны в грязь атаковавшими отмель франками, не разбиравшими, кто лежит в этих шатрах, живые ли, раненые, мертвые. Грим с первого взгляда еще от самой городской стены определил, что бой, по сути, окончен, битва за корабли превратилась в настоящую свалку, в которой мечутся воины моря, пытаясь одновременно спасти корабли и не подставить себя под удар неприятельского меча или секиры.

В одном лишь месте еще держалась пара шатров, да несколько кораблей в центре лагеря еще не занялись красным пожаром: палатка самой Карри и, быть может, кормчих ее флотилии — точнее, того, что от нее осталось, подумал про себя Грим. Вокруг них бушевало то, что хоть как-то можно было назвать организованным боем.

Грим обернулся к Бранру и высокому мускулистому рьявенкрикцу, на шаг выступившим из сгрудившегося за ним последнего отряда погибающего города.

— Придется пробиваться к этим шатрам. Карри там, и последние корабли тоже.

В свете пожара вспыхнула внезапно улыбка рьявенкрикца, безжалостный безнадежный оскал.

— Взгляни, — указал он.

Грим снова повернулся к реке. На мгновение, когда вдруг расступилась стена сражающихся тел, зарево пожара выхватывало черные силуэты двух воинов, языки пламени бились на ветру, и в каждом сполохе фигуры представали в новой, будто бы застывшей, остановленной мгновением света позе. Мечи взлетали, кружили, на каждый выпад приходился парирующий его удар. Удары сыпались — прямые, обратные, под всевозможными углами, — и каждый встречал точно рассчитанный ответный шаг. Оба противника — каждый в свой черед — то наступали, то уклонялись, поднимали щиты, подпрыгивали над низкими выпадами, с каждым ударом переходя в позицию для следующего, стремясь использовать даже силу удара противника, чтобы добиться пусть малейшего, но преимущества, выжидая случайной ошибки, кратчайшего промедления.

Взгляд дружинника был каким-то отстраненным, будто сам воин был очарован этим ритуалом, в голосе его звучала едва ли не нежность:

— Они стоят друг друга. Они лучшие… Лучший из франков и хольд Рьявенкрика…

— Да это же Бьерн, — удивленно прервал его Скагги, пробившийся к ним из-за спин воинов.

— …сыны Одина. — Он вдруг как будто стряхнул с себя наваждение. Сколько мы выдержим против таких? Я… ну, может, и отвлеку кого-то из них на пару минут. Ты? С тобой я рядом на стене не стоял, не знаю. А эти, — он большим пальцем указал за спину на столпившихся за ними раненых, — для них лишь мясо.

Промедление, нерешительность, думал Грим, они губительны для всех нас…

Внезапно весь небольшой отряд разом рванулся вперед, поднимая копья, сдвигая щиты — в том числе и дружинник Рьявенкрика. Он же знает, что идет на верную гибель, пронзило догадкой Грима, а я знаю, что…

Над головами сражающихся взметнулась вдруг невероятных размеров фигура, будто бы крест, гигантский пылающий крест. Ряды франков расступились, вперед с поднятой секирой выпрыгнул Большой Кулак. Огромный ствол накренился и стал падать в самую гущу сражающихся, как будто его с неба обрушили на звенящих железом древние духи этих мест. Бьерн отпрыгнул в сторону, споткнулся о веревку и с грохотом рухнул наземь, едва успев перекатиться от пылающего бревна, вспрыгнул на ноги и едва не завыл от радости, увидев возникшую из ниоткуда, бегущую по этому самому пылающему кресту полуголую фигуру жилистого крючконосого воина, с лицом перекошенным от ярости и радости.

Грим бежал по еще дымящейся мачте длинного корабля, смутно ощущая зуд от царапины на плече, зуд в обожженных ладонях, хоть от самого худшего их и предохранила разорванная напополам рубаха. Но все перекрывала радость битвы. С помощью рьявенкрикца они с Бранром схватили тлеющую на дне корабля мачту, к которой еще был привязан канат, дождались, когда подоспеют остальные из их небольшого отряда, когда они выдернут кольца из крепежных гнезд. И весь отряд, как единое целое, рванулся с пылающим тараном в самую гущу схватки. И Грим, и Бранр, и рьявенкрикец изо всех сил старались задрать при этом огненный конец с перекладиной как можно выше, удержать его наверху до тех пор, пока не наступит тот миг, когда можно будет швырнуть его в гущу дерущихся. Но в тот момент, когда они швырнули мачту, их захлестнуло волной бегущих, не успевших остановиться. С полдюжины вопящих тел перелетело через их головы вместе с мачтой — прямо на мечи франков и дружинников, Карри Рану и людей из отряда Варши.

Именно тогда, перепрыгнув через борт корабля на пылающий гигантский ствол, Грим как по сходням побежал по нему к шатрам Карри. Что-то чавкнуло, кто-то закричал у него под ногами. Еще один франк рухнул наземь с рваной раной в боку. Грим, не оглядываясь, рубанул куда-то вбок, перескочил через упавшее ему под ноги тело. Краем глаза он увидел потрясенное, перемазанное сажей лицо Карри Рану, расширенные глаза морского конунга взглянули черными дырами.

— Рог! — крикнул он ей. — Сталкивайте на воду оставшиеся корабли.

Карри чуть заметно кивнула и, отсалютовав ему, как старшему, мечом, стала прорубать себе дорогу через свалку рубящихся тел. За спиной у него послышался лязг, за ним предсмертный хрип. Обернувшись, Грим увидел радостный, одновременно и детский, и звериный оскал Бьерна.

— Прорубайся к кораблям. Собери с собой, кого сможешь.

У кораблей суетились кучки людей, сталкивая на воду не тяжелые длинные корабли, а более легкие и податливые драккары. Вот огонь перекинулся на канаты одного из них, и какой-то воин вспрыгнул на борт, чтобы поспешно забить неугомонные язычки плащом. С другого, уже спущенного на воду драккара пронзительно и тоскливо запел рог.

Грим оглянулся по сторонам — в последний раз он видел Скагги на горящем корабле, — стараясь сдержать себя и не ринуться в битву, вместо того, чтобы искать мальчишку, которого во что бы то ни стало Глам требовал вывезти с пылающего острова. На какой-то миг схватка вновь расступилась, приоткрыв ощетинившийся во все стороны копьями холм щитов. Вот холм приподнялся, сдвинулся на несколько локтей, сметая и растаптывая все на своем пути, присел снова. По знакам на щитах Грим распознал остатки отряда Варши. Бывшие рабы сгрудились вокруг своего главаря, но от кораблей они были еще дальше, чем сейчас Грим. У Варши оставался единственный выход — пытаться уйти по скалистым обрывам вдоль реки и в глубь острова. Кому известны все тайные убежища острова, как не объявленному вне закона пирату, скрывавшемуся на нем не один десяток лет. Кто знает, быть может, у Варши еще есть надежда, пронеслось в голове Грима. Не с ними ли мальчишка? Едва ли.

Грим вдруг увидел, как к нему бежит с мечом в руке знакомая фигурка. В самую гущу боя. Франки были теперь повсюду: внутри лагеря у последних сталкиваемых на воду кораблей, они набрасывались на отступающих викингов одновременно спереди и сзади, исполненные решимости смести остатки уходящих защитников Рьявенкрика, прежде чем те успеют столкнуть на воду корабли или пока эти самые корабли будут дожидаться тех, кто еще мог бы добраться к ним из гущи схватки. Одержимые страхом и триумфом, яростью битвы и разочарованием долгой осады, франки рубили все, что двигалось.

Одним прыжком Грим преодолел разделяющие их с десяток локтей, чтобы собственным телом сбить бегущую фигурку, и рухнул на мальчишку в тот самый момент, когда разгоряченный франк, заметив, как что-то движется у него за спиной, развернулся и нанес сокрушительный удар на высоте пояса. Прихватив на удивление щуплое тело, Грим откатился с ним в тень чудом уцелевшего шатра. Шатер устоял, вероятно, потому что находился ближе всего к сходням сталкиваемых на воду кораблей. Над уцелевшим шатром разгоралась новая схватка.

Мальчишка, похоже, потерял сознание. К лучшему, пожалуй. Перекинув мальчишку через левое, чтобы не мешал, плечо, Грим крепче сжал в руке меч и метнулся к ближайшим сходням.