Получив гонорар, Люба по традиции купила бутылку вина и двести граммов красной икры. Уже стоя в очереди к кассе, она подумала, что, вполне возможно, у Зои дома нет ни крошки хлеба, вернулась в торговый зал и взяла изумительно мягкий, с корочкой, багет и пачку финского масла.

Купив продукты, Люба приступила к приятной стадии шопинга – подаркам. Возле супермаркета находилась галерея маленьких лавочек, где продавались предметы первой необходимости для каждой уважающей себя женщины – парфюмерия, белье и бижутерия. На предыдущий гонорар Люба, зная страсть Зои к вычурным прическам, подарила ей стильные заколки. Судя по тому, что почти каждый день она видела свой подарок у подруги на голове, та оценила ее вкус. Вспомнив о заколках, Люба провела рукой по собственной голове. Может быть, расстаться с ежиком? Отпустить сначала каре, а потом и косу? Люба вздохнула. Возраст, черт его дери! Как-то она спросила у Зои, почему та, обладая шикарными длинными волосами, никогда не носит их распущенными. «Потому что мне уже сорок, – отрезала Зоя. – Сами по себе распущенные волосы не старят, но психологический эффект срабатывает всегда. Так люди видят меня и думают: о, молодая баба, а прическа как у старухи. А если я появлюсь с локонами до плеч, они скажут: ей о душе пора думать, а она, как русалка, патлы распустила. Это подсознательные реакции, знаешь, как говорят – если не хотите испортить впечатления, никогда не предупреждайте, что сейчас в комнату войдет красивая женщина. Длинные волосы – это признак юности».

Люба взяла с прилавка зеркало и пристально вгляделась в свое отражение, пытаясь представить, как будет выглядеть с башней на голове. «Я стану похожа на директора школы», – подумала она с отвращением и положила зеркало на место. Обладая безупречной формой головы и шеей, как у Нефертити, Люба носила ежик с девятого класса, и до сегодняшнего дня ей не хотелось ничего менять. Неужели это влияние Максимова? Пока он не стал на каждом свидании информировать ее, что гораздо больше любит женщин с длинными волосами, чем с короткими, у нее не возникало мыслей о смене прически. Получается, он начинает управлять ее сознанием? Как говорится, если вы страдаете паранойей, это еще не значит, что за вами не следят.

«Ни за что не буду отращивать волосы!» – строго сказала она себе и решительно зашла в расположенную тут же маленькую парикмахерскую. Мастер пожала плечами, но на полсантиметра укоротила волосы, успевшие отрасти с последней стрижки, и покрасила ежик цветом «венецианская бронза». После этих манипуляций Любина голова стала напоминать гранат, такая же гладкая и красная.

«Вот и славно! Максимов должен знать, что я не собираюсь подчиняться его фанабериям! Он говорил на днях, что терпеть не может неестественный цвет волос. Пусть видит, что его жизненные предпочтения не являются для меня руководством к действию».

Подбирая под гранатовую голову гранатовую же помаду, Люба спросила себя: «Интересно, если бы я сказала, что обожаю усатых мужчин, а Борис взял бы и сбрил свои усы на следующий день? Обиделась бы я?» Потом она вспомнила, что просила Максимова расстаться с усами, но он напыщенно заявил, что не собирается ничего менять в своем облике. А раз так, она тоже не будет.

Зоя открыла ей взбудораженная, в шортах и майке. Глядя на ее сияющие глаза, Люба запоздало подумала, что теперь, наверное, не стоит приходить к ней так вот запросто, без звонка.

– А, приветики! Заходи.

– Ты не одна? – прошептала Люба.

– У меня Иван Сергеевич. Да входи же!

– Я просто принесла тебе маленький презент по случаю гонорара.

– Спасибо. Батон? Отлично, у нас как раз хлеба нет. – Зоя почти насильно втянула ее в прихожую. – Давай давай, раздевайся!

– Неудобно, Зоя. Я тебе багет оставлю…

– Без разговоров! Я все равно собиралась тебе звонить, чтобы ты к нам спустилась поужинать. Я котлет навертела.

– Зоя, спасибо, но я не голодна… Хотя пахнет упоительно.

– Нужно, чтобы ты обязательно поела, иначе ни за что не поверишь, что нюхала котлеты в моем доме. Скажешь еще, что это мираж. Но у Ваньки жуткий насморк, предупреждаю. Ты заразы не боишься?

Люба отрицательно покачала головой, продекламировала стишок: «Нас спасет от бед наш иммунитет» – и подала Зое пакет из супермаркета.

– Ого, икра! – закричала Зоя из кухни. – Да мы живем! Что же ты не позвонила, я бы котлеты делать не стала. Ну-ка, а это что?

Люба надела велюровые тапочки с помпонами и прошаркала в кухню. Зоина обувь была меньше ее собственной на четыре размера, поэтому в гостях у подруги приходилось перемещаться коньковым ходом. Каждый раз, надевая эти гламурные шлепки, Люба говорила: «Надо мне принести сюда какие-нибудь сандалии». А Зоя отвечала: «Что ты, я сама куплю для тебя специальные тапки». Но, расставаясь, обе тут же забывали о своих благих намерениях.

– Ой, спасибо! – Зоя крутила в руках коробочку с комплектом нижнего белья в стиле XIX века – большие трусики с буфами и лифчик-корсет до талии. Зачем-то Зоя посмотрела коробку на свет, смутилась и положила на холодильник. – Я сейчас не буду открывать, ты не обидишься? Классно выглядишь, кстати. Надеюсь, красный цвет твоей головы символизирует зарю новой жизни?

Тут в кухню, оглушительно чихая, вошел Иван, облаченный в Зоин махровый халат. Халат едва закрывал колени молодого человека и не сходился на груди. Шея Анциферова была замотана шарфом. Увидев Любу, он быстро скрылся в комнате и через несколько минут появился в джинсах и футболке. Еще несколько раз чихнул, поздоровался и сел за стол.

– Можно я не буду есть? – спросил он у Зои.

– Иван Сергеевич! Неизвестно, когда я в следующий раз буду готовить! Думаю, не скоро. Воспользуйтесь моментом.

– Зоя Ивановна, у меня так заложен нос, что я, когда жую, задыхаюсь.

Зоя поставила перед Любой тарелку с двумя идеально круглыми котлетами и засмеялась:

– Ладно, ради меня не старайся. Икры поешь, ее жевать не нужно. Слушайте, есть же бабы, которые готовят каждый божий день! Вот это все – мясо покупают, проворачивают, потом еще мясорубку моют! Ад какой-то! Я понимаю, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок…

– Лозунг, придуманный импотентами, – категорически заявил Иван и полез в карман за носовым платком. – Путь к сердцу мужчины лежит через его сердце.

Они с Зоей выглядели как дружная семейная пара, как люди, прошедшие вместе множество испытаний и не разочаровавшие друг друга.

Задолго до начала этого странного романа Зоя рассказывала Любе о Ване Анциферове, и в ее речах он представал образцом развратителя и погубителя женских сердец. Тогда Зоя переживала, что Ваня своими многочисленными сексуальными эскападами нарушает трудовую дисциплину и моральный климат в коллективе («Из за него у нас на отделении настоящие субтропики, и становится все жарче и жарче», – сокрушалась она), и ломала голову над тем, как успокоить этого необузданного самца. Загвоздка была в том, что Ваня занимался на другой кафедре и ей не подчинялся.

Неужели Зоя говорила именно об этом молодом человеке?

– Если ты не будешь есть, может, ляжешь в комнате на диван? Чаю я тебе туда принесу.

Ваня покачал головой:

– Мне скоро ехать, так что ложиться смысла нет.

– Куда это ты собрался с температурой 38?

– В общагу, ясное дело. Будем с Грабовским сочинять объяснительную записку, как мы сломали электрокардиограф.

– Господи, зачем? Сдали медтехникам, и все. Кардиографы постоянно ломаются.

– Мы его очень сломали, – усмехнулся Ваня. – Начмед в шоке. Десять лет копили на новый аппарат, а два идиота аспиранта вдребезги его разбили, причем об голову больного.

Зоя присвистнула и, отложив наполовину намазанный икрой бутерброд, уставилась на Ваню:

– Ну?

– Да все как обычно. «Скорая» подобрала где-то наркомана и притащила нам, хотя его преспокойно можно было сразу сдать в полицию. Соня вызвала меня и на всякий случай Стаса. Грабовский не понял, чего от него хотят, и явился при параде, с реанимационным чемоданом, дыхательным мешком и анестезисткой – вы ее знаете, Алиса, монгольская нимфа.

Зоя пожала плечами:

– Нормальная девушка. Очень даже положительная.

– Да я и не говорил, что отрицательная. Ну, неважно. Суть в том, что я назначил наркоману комплексное лечение в нашем тигрятнике, вежливо попросил охрану, чтобы они его туда затрюмили, и пошел писать историю.

– А что такое тигрятник? – спросила не искушенная в медицинской терминологии Люба.

– Палата повышенной комфортности с железной дверью и решетками, – мимоходом пояснил Ваня и со вкусом чихнул. – Карцер, грубо говоря. В общем, я мирно заполняю карту, Стас кокетничает с девушками, наркоман ждет, когда наши доблестные стражники отведут его лечиться. И вдруг среди полного спокойствия этот царь природы, гражданин Земли достает из кармана небольшой такой ножичек с двадцатисантиметровым лезвием и прет на Алису с Соней. Я сам-то ничего не видел, вскочил, только когда девки завизжали.

Зоя всплеснула руками:

– Охренеть! Я понимаю еще, когда каждый второй пациент с порога заявляет врачу, что он взяточник и убийца, но если они начнут на нас с ножами кидаться…

– И кто еще знает, кого он до нас этим ножом кромсал! Получается не только холодное, но и бактериологическое оружие. Я сидел-то выгодно, за его спиной, но мне ведь время нужно было из-за стола вылезти… И тут Стас хватает наш новый кардиограф и как треснет этого козла по башне со всей дури! Аж зазвенело все! Тут я подскочил…

– А охрана?

– Ну их в жопу! – с чувством выругался Иван. – Не знаю, чего они копались! От них только пользы было, что наручники ему надели, когда мы с Грабовским уже его вырубили. Стас, честное слово, прямо герой! Можно сказать, грудью закрыл девок. Правда, чтобы закрыть Алиску, нужно пять таких грудей, как у него.

У Любы неожиданно стало так тепло, так спокойно на душе! Так приятно было слушать похвалы в адрес мужчины, в которого она по уши влюбилась и которому тоже немножко нравилась.

– Неужели кардиограф сломался от одного удара? – поинтересовалась Зоя.

– А вы как думали? Если даже твердокаменная башня наркомана раскололась, Колдунов потом зашивал. Грабовский – это, как красота, страшная сила! Нет, я тоже этого урода, конечно, перетянул пару раз по хребту, но без особой злобы. А кардиограф с первого удара разлетелся, я уже обломками орудовал.

Зоя заметила, что в данной ситуации нужно им объявить благодарность перед строем, а не заставлять писать всякие бумажки.

– Или он умер? – спохватилась она.

– Сейчас, дожидайся! – фыркнул Ваня, в волнении забыв о конспирации. – Лежит у нас с абстиняком и каждое утро на обходе рассказывает мне, что он со мной сделает, когда выйдет. Слушай, а Колдунов какой мужик классный!

– Ты мне это говоришь?

– Нет, правда, такого самообладания я даже от него не ожидал. Представь себя на его месте – заходишь ты в приемное по вызову дежурной сестры и видишь картину маслом: на полу стреноженное тело среди останков кардиографа, под головой лужа крови, а посреди холла финский нож валяется. Девчонки белые, будто их полдня в «Ванише» отмачивали, и два придурка с перекошенными рожами. Есть, вообще говоря, от чего впасть в истерику. А Ян Александрович спокойно попросил доложить обстановку. «Слава богу, – говорит, – ребята, вы все живы. Несите мне скорее набор хирургического моего оборудования, я этому другу рану зашью, пока он не очухался». Мы оправдываемся, извиняемся, а он шьет и знай себе поет из фильма про трех мушкетеров: «Если сам вам шпаги дал, как могу остановить я кровопролитье, кровопролитье!» И так нас сразу отпустило…

– На таких, как он, вообще молиться надо, – сказала Зоя сурово. – Дай-ка мне телефон, я Стасу звякну, пусть сюда едет. Будет лучше, если вы напишете объяснительную под моим чутким руководством, знаю я вас!

– Фи, что за солдафонские выражения. – Анциферов улыбнулся и погладил Зою по острой коленке.

– Серьезно. Вы возьмете бутылку и вместо покаянной бумаги накатаете программное заявление типа «Я этих гадов давил и давить буду!».

– Пока есть кардиографы в приемном отделении, – робко заметила Люба и отодвинула тарелку. – Спасибо, Зоечка, за ужин.

Зоя захлопотала, уговаривая ее остаться, а Ваня тем временем звонил Стасу, чтобы бросал все и ехал к начальнице.

Люба боялась встречи с Грабовским, а потом вдруг подумала – ничего, последний раз можно! Да, она будет тосковать по Стасу, но ничего страшного, если сейчас она просто посмотрит на него…

И Люба покорно опустилась на табуретку, активно принявшись занимать Зою с Ваней легким трепом о жизни сценаристов, пока ждали Грабовского. Сердце ее сжималось в такт каждой прошедшей минуте: вот он спустился в метро, вот стоит на проспекте Энгельса, ожидая красно-белую коробочку трамвая…

Звонок в дверь раздался в точном соответствии с ее расчетами. В ответ на него у Любы наступила такая слабость в ногах, что она поняла – ни за что не сможет выйти в прихожую встретить Стаса. Бросив на нее укоризненно-заговорщицкий взгляд, открыла Зоя.

– Господи, тебя что, посадили уже? – раздался из коридора ее изумленный возглас.

– А, это! – Люба услышала, как Стас смеется, и невольно улыбнулась сама. – Маленькое недоразумение, Зоя Ивановна. Меня сосед по общаге машинкой стриг. А потом хотел подровнять, да забыл, что насадку уже снял. Провел над ухом разик, и все! Панки в городе! Пришлось добривать.

– Тебе идет!

Стас вошел в кухню. С обритой головой он напоминал первоклассника, и Любе показалось, что он совсем по-детски смутился, увидев ее. Или она выдает желаемое за действительное? Вдруг она почувствовала, как Зоина рука властно провела по ее собственному ежику.

– Такое впечатление, что у меня дома заседает партячейка скинхедов. Сговорились вы, что ли?

Люба вспомнила, как выглядит ее голова, и похолодела. Теперь Стас запомнит ее с дурацкой экстремальной стрижкой и нечеловеческим цветом волос. Боже, что он о ней подумает? Зачем только она решила досадить Максимову? Знала же, ничего хорошего не может получиться, если делаешь что-нибудь назло.

– Ты поужинаешь, герой? – невозмутимо продолжала Зоя. – Съешь котлетку, пока горячая.

Стас смущенно отказался. Он мялся в дверях, не решаясь сесть на единственное свободное место рядом с Любой.

– Я так волнуюсь, что совсем нет аппетита.

– Герой, съешь бутерброд с икрой! Видишь, даже стихами заговорила. Да что тут волноваться! – Не обратив внимания на отказ, Зоя наполнила тарелку. – Лучше бы он вас поубивал, что ли? Это мы еще на администрацию представление напишем, что закупают в приемное кардиографы с такими низкими боевыми характеристиками. Что такое, в самом деле? Развалился после первого удара.

– Смех смехом, а меня вызывали сегодня на ковер. Тебя, Вань, тоже хотели дернуть, но ты уже ушел. Орали так, что у меня уши заложило.

– Да что они нам сделают? – сказал Иван безмятежно. – Ну, заставят возместить стоимость аппарата. Ради бога, с моей стипендии пусть вычитают хоть до посинения. Ну, выговор объявят. В тюрьму не посадят, не убьют, раком не заразят, импотентом не сделают. А больше я не боюсь ничего.

– Да оказалось, что этот гражданин – сын каких-то очень крутых родителей.

– О, это уже хуже! – вздохнула Зоя. – Гораздо хуже. Предки и так на взводе от наркоманских подвигов ребеночка, а теперь – ура, нашелся наконец повод слить негатив.

– Я вот думаю: а вдруг, когда он очухается, им покажется, что он стал еще дурнее, чем раньше? Точно спишут это на черепно-мозговую травму, а не на многолетнее употребление наркотиков.

Зоя, резавшая помидор, обидно хмыкнула:

– Дурнее, скажешь тоже! Нулее нуля не бывает.

Иван задумчиво покачал головой:

– Не удивлюсь, если из рассказов родственников выяснится, что до момента поступления к нам в больницу он вел чистую и праведную жизнь.

– Так и будет. Начальник сказал, уже готовится статья про бешеных врачей, которые лупят тяжелыми предметами всех подряд. Домашний мальчик, студент, чисто случайно завернул в приемное отделение посоветоваться с доктором и получил по черепу. Мораль такая – пока были просто врачи-убийцы, мы худо-бедно терпели, но когда появились врачи-убийцы-маньяки, такого общество вынести не может. Карать будет беспощадно.

– Стас, успокойся. Зато теперь родителям есть кого обвинить в том, что они воспитали придурка сына. Это же очень тяжелый груз – груз собственной вины. Как ни крути, дети подсаживаются на иглу из-за невыносимой обстановки в семье, а вовсе не от плохих дяденек-драгдилеров. Если человека устраивает реальность, в которой он живет, он не станет убегать от нее в наркотический или алкогольный сон.

– Ваня, но мы сплошь и рядом видим, как наркоманами становятся дети из богатых благополучных семей.

– Дело не в деньгах! – воскликнул Ваня азартно. – А в том, что надо жить в радости!

Люба вздрогнула. Ванины слова оказались созвучны тем, что говорили Зоя с подругами, отговаривая ее от брака с Максимовым.

– Нет, я неправильно выразился. Не реальность должна устраивать человека, а он сам себя в этой реальности. Пока он доволен собой и чувствует в себе силы для хороших дел, сбить его с пути истинного невозможно. Это я как психиатр говорю. Ладно, не будем отвлекаться. Что нас ждет, Стас, не сказали? Суд офицерской чести с предложением самоубийства или расстрел на рассвете у Кремлевской стены?

– Пока неясно. Объяснительные все равно надо писать, каждому отдельно, а дальше все будет зависеть от наркологической экспертизы. Мы биосреды-то у него взяли, но, сдается мне, родители проплатили отрицательные результаты.

– Тогда чепец! – заключил Ваня весело и чихнул.

– Простите, что вмешиваюсь, но, если этот наркоман напал на вас с ножом, разве имеет значение, был он обдолбанный или нет? – спросила Люба, робко взглянув на Стаса. – Нужно разбирать этот случай как уголовное преступление. Есть же свидетели, как он на вас кидался, есть нож.

Доктора посмотрели на нее с жалостью.

– Видишь ли, Люба, в делах против медиков свидетельства этих самых медиков, как говорят уголовники, не канают. Все наши показания воспринимаются как жалкие попытки выгородить свою трижды виновную шкуру. Мы говорим правду, а в ответ слышим – это у вас корпоративная солидарность. Охранник же, как я поняла, самого момента нападения не видел. Только если нож… Где он, кстати?

– В сейфе приемного отделения. В пакет положили, актировали, все честь по чести. Но я сомневаюсь, что кто-то будет назначать экспертизу, уголовного дела-то нет. Да оно никому и не надо, базарный скандал в прессе гораздо приятнее. Мы, конечно, виноваты, прохлопали острый психоз, то есть совершили врачебную ошибку. Но остальное, простите, это необходимая само– и взаимооборона.

«Какое слово хорошее – «взаимооборона», – подумала Люба и поднялась. Зоя с Ваней шумно уговаривали ее остаться. Стас вышел за ней в прихожую.

– Я провожу.

– Не тревожьтесь. Я живу в этом же подъезде.

– Все равно провожу.

У Любиной двери оба остановились в замешательстве. Она боялась пригласить, он – напрашиваться. Дрожащими руками она достала ключи. Еле попав в замочную скважину, открыла дверь и замерла на пороге. Невозможно было отпустить его, а просить остаться – тем более нельзя.

…Руки его властно и спокойно легли на ее талию, губы уткнулись куда-то за ухо и распустились там нежным цветком. Обнявшись, Люба и Стас разом шагнули в коридор, краем уходящего сознания Люба слышала, как хлопнула дверь.

– Наконец-то я знаю, где вас искать, – шепнул Стас умиротворенно.

Он целовал ее невесомыми, осторожными поцелуями, так кошка трогает лапкой заинтересовавший ее предмет. Люба положила руки ему на плечи и несмело прижалась щекой к щеке. Сколько они простояли так – вечность, минуту? Она не знала. Мир кружился и летел в тартарары, родные стены обрушивались и исчезали, вместо них перед Любиными глазами возникали райские сады. В голове шумело, а ноги подкашивались так, что пришлось прислониться к шифоньеру.

– Послушайте, – сказала она слабо, – послушайте…

– Люба…

Вдруг Стас опустился перед ней на колени и прижался лицом к ее животу. Возле его рта кофточка сразу стала теплой и влажной.

Люба застонала и закрыла глаза. Стас осторожно приподнял кофточку и провел кончиком языка по ее животу. Это было очень приятно, хотя и немножко стыдно. Люба попыталась отпрянуть, но сильные руки удержали ее. Тогда она опустилась на колени рядом со Стасом и поцеловала его в губы.

Все это время Люба надеялась, что тот восторг, который она испытала в беседке, был связан не со Стасом, а с романтической аурой летнего вечера. О, эти коварные летние вечера! В загадочных серых сумерках разливается тепло земли, и звуки разносятся так далеко, что, кажется, можно докричаться до соседней планеты. Остро пахнет сиренью, и призрачный диск луны смотрит на землю своими пустыми глазами. В такие вечера душу посещает светлая, щемящая тоска, но ее скоро сменяет надежда на любовь и счастье…

Стас отстранился и посмотрел в ее глаза, и Люба растаяла в его объятиях, такого раньше с ней никогда не случалось.

Поцелуи Стаса становились все откровеннее. Стоять дальше на коленках рядом со шкафчиком для обуви было нелепо. Люба поднялась и повела Стаса в спальню, еле сохраняя равновесие на ватных ногах.

– Я так мечтал о тебе! – прошептал он. – Я просто не верю, что мы вместе.

Неловко, одной рукой, он справился с застежкой ее брюк, а Люба гладила его худые, еще юношеские плечи, не решаясь помочь ему освободиться от одежды.

– Я на секунду, – вдруг шепнула она и выскочила в ванную.

Зеркало отразило чужую женщину с разгоряченным лицом, Люба не сразу себя узнала. Она включила холодную воду и умылась. «Господи, что же я делаю? – подумалось ей тоскливо. – Зачем?»

Если бы она была молодой неискушенной девушкой, можно было бы поддаться этому натиску страсти, но в ее жизни бывали такие бурные ночи, когда кажется, что ты сливаешься со своим партнером в единое целое и навсегда. Но за сумасшедшей ночью наступает серое утро, лучи солнца заглядывают в окно, и вся страсть исчезает, как нечистая сила с криком петуха.

Заспанное лицо, зевание, несколько ободряющих слов и скучных комплиментов, кофе с бутербродами или с чем-то другим, но таким же недомашним, несемейным, когда вы едите, стараясь не смотреть друг на друга. Он не хочет видеть в твоих глазах отчаянной надежды, а ты в его – такой же отчаянной скуки и желания поскорее уйти, пока ты не начала просить его остаться навсегда. Покончив с формальностями, он уйдет, обронив: «Я тебе позвоню!», и ты перестанешь выпускать из рук телефон, прекрасно зная, что он никогда этого не сделает, и все же надеясь на чудо.

«Так будет и сейчас. Пусть не обманывает тебя ни блеск его глаз, ни слова, ни ласковые руки. Сейчас он хочет тебя, может быть, ему даже кажется, что он готов на многие жертвы ради тебя, но когда он тебя получит, то поймет – игра не стоит свеч».

У него своя жизнь, молодая и красивая жена, зачем ему что-то менять? Но почему бы и не переспать с красивой опытной женщиной, если она этого хочет? И жена как раз в отъезде.

«Люба, нужно смотреть правде в глаза: время, когда ты могла выйти замуж за пылкого влюбленного юношу, давно прошло. Все твои поезда давно ушли, и догонять их глупо – ты выдохнешься, сломаешь ноги, растеряешь по пути все, что у тебя есть, но все равно не догонишь! Напиток молодости и любви, который ты хочешь сейчас выпить, завтра утром обернется ядом.

Для юношей – девушки, а для тебя, Люба, – Максимов».

Она еще раз умыла лицо ледяной водой. За все надо платить – это непреложный закон жизни. Пусть ей будет плохо сейчас, пусть она проплачет всю ночь напролет, пусть будет мучиться всю жизнь, что Стас потерян для нее навсегда, но у нее останется утешение – она не сделала ничего стыдного и плохого и сохранила свое достоинство. А иначе… Стас вернется к своей жене, а к боли утраты Любы добавится еще сознание того, что она оказалась обыкновенной шалавой. «Старой шалавой», – ядовито уточнила Люба.

– Тебя так долго не было… – услышала она, вернувшись в комнату. В ожидании Стас выходил на балкон покурить, и у Любы немножко отлегло от сердца. Она боялась, что он разобрал постель и ждет ее в полной боевой готовности.

– Прости, Стас, – сказала она, глядя в пол, – я не могу.

– Люба… – Стас протянул к ней руки, но Люба отступила.

– Извини, что обнадежила тебя…

– Я сам обнадежился. Я вообще не могу спокойно думать о тебе, а когда вижу, просто схожу с ума. Такие дела, Люба.

От того, что он не стал ее уговаривать, Люба совсем растерялась.

– Прости, – тупо повторила она.

Стас улыбнулся:

– Я понял. Ничего, я подожду.

– Чего?

– Когда ты будешь готова. Это ты меня прости за бурный натиск. – Он взял ее за руки и крепко сжал. – Я все время думал о тебе и почему-то решил, что ты тоже обо мне думаешь.

– Так и было.

Люба ждала настойчивых уговоров, может быть, даже упреков, только не безоговорочной капитуляции.

– Зато я знаю теперь, где ты живешь, а то совсем извелся.

Стас безмятежно улыбался ей. «Хочет растянуть удовольствие, – мрачно подумала Люба. – Все время флирта я буду надеяться, что он перерастет во что-то серьезное. А надежда – это как резинка от трусов: чем больше ты ее растягиваешь, тем сильнее она потом бьет тебя по заднице».

– Стас, нам лучше не встречаться больше, – решительно произнесла она.

– Почему?

– Потому что ни к чему хорошему это не приведет. Ты женат, я – замужем.

– Ты замужем? – изумленно переспросил он.

– Да, – сказала она твердо.

Как там говорила Зоя? Левак возможен при абсолютном равноправии сторон? Пусть Стас не считает ее одинокой, никому не нужной бабой. Пусть лучше думает, что она вполне благополучная женщина, немножко уставшая от семейных уз, как и он сам, но вовремя одумавшаяся.

– Я не знал… Ты же была одна у Зои на дне рождения…

– Ну и что? – буркнула она, с удивлением обнаружив, что они все еще держатся за руки.

– Ничего, конечно, – растерянно пробормотал Стас и отступил в прихожую.

Закрыв за ним дверь, Люба упала на диван. На душе была такая свинцовая тяжесть, что заплакать не получалось. Даже мысль, что она уберегла себя от гораздо худших мук, сейчас ее не поддерживала.

Люба посмотрела на часы – всего девять вечера. Неужели они так мало пробыли вместе? Ей-то казалось, что промчалась целая вечность с тех пор, как они вышли из Зоиной квартиры. Возвращаться к подруге невозможно, она занята своим Ваней, но сидеть одной было выше Любиных сил.

И она позвонила Максимову.

– Да? – сказал тот раздраженно.

– Это Люба, привет.

– Здравствуй. – В голосе жениха не было никакой радости. – Что случилось?

– Соскучилась, – соврала Люба.

– Неужели? – Наверное, Борис в глубине души сознавал, что ни один человек в здравом рассудке не станет по нему скучать. – И что ты от меня хочешь?

– Давай просто поболтаем.

– Слушай, дорогая, не заставляй меня думать о тебе как о взбалмошной идиотке, которая не может управлять своими эмоциями и занимать себя самостоятельно. Лично у меня нет времени на пустопорожние разговоры.

– Если я скучаю по любимому человеку, это еще не значит, что я идиотка! – вспылила Люба.

Молчание в трубке стало чуть менее напыщенным.

– По любимому? Лестно, лестно…

Глупый сарказм. Правду говорят, что человек все меряет по себе. Если он способен любить, то спокойно и доверчиво принимает любовь, а если нет, то ему в любых изъявлениях нежности будет чудиться подвох и попытка манипулирования. Пока он не испытает любви, не поверит в то, что она вообще существует.

– Тем не менее я бы просил тебя не звонить мне первой. Кроме того, что это неприлично для женщины, ты отвлекаешь меня от работы. Я пишу очень важную статью. Поверь, я отношусь к тебе с большим уважением и симпатией и готов заниматься тобой, как только у меня появляется свободное время.

Быстро попрощавшись, Люба повесила трубку. Злость на Бориса немного развеяла ее печаль.

«Даже не спросил, вдруг у меня что-то случилось! – Она достала сигарету из пачки, которую хранила для гостей, и раздраженно закурила. – Важную статью он пишет, надо же! Если он закончит ее на полчаса позже, человечество неминуемо вымрет!

Женщина томится, скучает, любит – что еще ему надо? Почему не сказать: «Бери такси и приезжай»? Или он там с другой бабой?»

Представив Максимова в роли прожигателя жизни, Люба повеселела.

Ей достанется занудный, эгоистичный и туповатый муж, зато над ним всегда можно будет посмеяться.