Когда наступает вечер и врачи расходятся по домам, в больнице становится тихо и тоскливо. Холодным огнем мерцают лампы дневного света в пустых коридорах, по которым неслышно и незримо бродит смерть, высматривая жертву.

Особенно любит она крутиться возле реанимационного отделения, хищно пользуясь каждой оплошностью докторов.

Стас всегда остро ощущал это страшное соседство, зная: если возникнет хоть маленькая брешь в обороне больного, через нее тут же протянется костлявая рука. Поэтому он не позволял себе на работе предаваться посторонним мыслям. Тосковать по Любе он будет дома, а сейчас нельзя.

Он проверил листы назначений, которые оставили дневные врачи. Заказал в лаборатории анализы и сел писать дневники, пользуясь стабильной обстановкой.

Кто только придумал эти записи каждые четыре часа! Врачи неоднократно поднимали вопрос о дневниковых записях в историях, просили отменить их, но им неизменно отвечали: «Если вы не оставили записи в истории, непонятно, смотрели вы больного или нет». Видимо, честным людям в страховых компаниях не приходило в голову, что преспокойно можно сделать запись и не смотря больного. Он, например, сейчас пишет дневники вперед, потому что не знает, каким выдастся дежурство и будет ли у него время оформить истории в те часы, которые требуются протоколом.

«Все у нас так, сплошные бумажки, – думал Стас мрачно, в десятый раз записывая фразу «Состояние тяжелое, но стабильное». – Главное не что ты сделал, а как записал. Если ты вывел больного из тяжелейшего отека легких, это твои личные трудности, мог бы и не выводить, но вот если ты не записал в истории должное количество дневников… Страховая тебя сожрет и историю не оплатит. А если ты больного проморгал, зато историю хорошо заполнил – ты молодец и герой. Вообще больной, обращаясь за медицинской помощью, должен знать, что его выздоровление волнует доктора в последнюю очередь. Так застращали врачей, что они думают не о том, как вылечить, а о том, как бы им за это лечение не огрести разных неприятностей. От администрации за перерасход лекарств, от заведующего за неправильную, по его мнению, тактику, а то и от органов правосудия, если пациент жалобу напишет. Первое, что делает врач, – прикрывает собственную задницу, все остальное – вторично. Очень мало специалистов, которые интересы больного ставят выше собственных, по пальцам можно перечислить. Зоя Ивановна, Колдунов, Ванька в своей психиатрии…»

Тут как по заказу дверь ординаторской открылась, и вошли Ян Александрович с Зоей.

Стас вскочил:

– Здравия желаю!

– Вольно, вольно.

Колдунов сел за соседний стол и притянул к себе пачку историй, а Зоя кинулась к компьютеру.

– Стас, помогай, мне срочно нужны данные обо всех операциях Максимова. Хочу сделать подлость.

Колдунов усмехнулся и пересчитал медицинские карты.

– Четверо. Стало быть, восемь мест мы имеем?

– Да, Ян Александрович. А те, кто есть, вполне стабильные, если вдруг массовое поступление, я легко их на терапию переведу.

– Колдунов, не отвлекай его. Пусть мне выведет на экран все максимовские художества за последний год хотя бы.

Стас послушно защелкал мышкой.

– А зачем вам, Зоя Ивановна?

– А затем, что он совсем оборзел! Раньше Ян на нейрохирургический этап приглашал Миллера, и все были довольны. Но Максимов пронюхал об этом и завозмущался, мол, как можно на такие филигранные операции звать обычного хирурга из ЦРБ. Ты ведь знаешь, где Миллер работает… А Максимов же у нас главный нейрохирург города. Ну, начальство и запретило Миллеру вообще переступать порог академии.

– Как это – запретило?

– Очень просто, – объяснил Колдунов. – Оперируйте, говорят, уважаемый Ян Александрович, с Борисом Владиславовичем или вовсе не беритесь за такие сложные случаи. А у меня уже аспирант диссертацию пишет по теме «Хирургическое лечение распространенных злокачественных опухолей с поражением центральной нервной системы». Главное, результаты хорошие, бросать жалко. Хотели у Миллера в больнице продолжать, но там тоже запретили – лицензии нет. Потыркались, потыркались, а потом я думаю – ладно. Не полный же Максимов дебил, в конце концов. Пригласил его на операцию.

– Ну и все, – азартно перебила Зоя. – Больной отправился на кладбище, а Борька – к начальству с доносом.

– Он столько крови выпустил, пока позвоночник долбил, вспомнить страшно! – Колдунов содрогнулся. – Больной и не выдержал. Да, у любого из нас случаются неудачи, но отличить жопорукого хирурга от хорошего я пока еще могу. Все, говорю, Борис Владиславович, большое спасибо, больше мы с вами сотрудничать не будем. Он начал что-то блеять про первый блин, который комом, про досадную случайность, но я ему конкретно сказал, чтобы больше ко мне в друзья не набивался. Ах, говорит, какое у вас немужское поведение!

Стас нашел в компьютерном операционном журнале все операции, сделанные Максимовым, и перенес их в отдельный файл.

– Ага, молодец. Теперь посмотри у этих больных исходы и осложнения.

– Сейчас попробую. Некоторых я и так помню, например, вот этого.

Стас украдкой вздохнул. Как забудешь, если именно благодаря этому больному он познакомился с Любой? Конечно, он помнит все до мельчайших деталей.

– Давай действуй. Видишь ли, Максимов решил, что лучшая защита – нападение, и написал кляузу. Якобы Колдунов недостаточно подготовлен для таких вмешательств, оперирует, не обследовав больного, и хоть на этапе ревизии видит, что опухоль не подлежит удалению, все равно не отказывается от первоначального плана действий. Указал, скотина, что основная кровопотеря произошла во время выделения легкого. И так, знаешь, трогательно добавил, что он, конечно, не общий хирург и не может компетентно судить о действиях Колдунова, поэтому настоятельно рекомендует назначить комиссию, которая решит, может Ян оперировать четвертую стадию рака или пусть сидит на экстренной помощи и не жужжит. А Ян Александрович у нас таков, что жужжать никогда не будет и лучше сам пострадает, чем скажет плохое слово о коллеге. Поэтому, как всегда, придется мне. Вот я и хочу представить статистику. Скажу: «Мужики, кого вы слушаете? Этого придурка, у которого больные мрут как мухи? Словно он не со скальпелем к ним подходит, а прямо с косой? Гоните его в шею, он умеет только кляузы писать, а больше никакого проку от него нет. Сегодня на Колдунова, а завтра на вас напишет. Он же буйнопомешанный псих с манией величия».

Выведя на экран эпикризы больных, оперированных Максимовым, Стас присвистнул.

– Вот, Зоя Ивановна. Даже не открывая файлов, можно увидеть, что из восемнадцати человек у шести эпикризы посмертные, а остальные надо смотреть.

– Будем смотреть. А ты, Ян, иди к себе, отдыхай, пока в приемное не дернули. Ты же через сутки дежуришь, как только не свихнулся еще.

– Похоже, свихнулся, раз Максимова оперировать пригласил.

– Вот именно. Иди отсюда, или что, тебе одному не спится?

– Отчего же? Спиться я могу и один, – улыбнулся Колдунов.

– Не каркай.

Ян Александрович пожелал Стасу спокойного дежурства и ушел, а Зоя принялась составлять отчет о злодействах Бориса Владиславовича.

– Бедный Колдунов, – сказала она с чувством. – Не берет деньги за операции. Не умеет. Вот ему и приходится закрывать две с половиной ставки, чтобы хоть как-то прокормить семью. А он еще невезучий, спокойные дежурства ему почти не выпадают. Сейчас вот борьбу с коррупцией объявили. Хорошо, посадят несколько врачей за взятки в особо крупном размере – тысяча рублей, остальные испугаются и перестанут брать. Ура, победили мздоимство, остались одни честные люди. Но при существующих зарплатах эти честные люди на одну ставку просто не проживут. Придется брать вторую работу. Так что пациент, радостно потирающий руки в предвкушении бесплатного лечения, должен быть готов к тому, что его встретит доктор, не спавший нормально двое суток подряд. Позавчера он работал сутки, вчера с утра побежал на дневную работу, возможно, что-то там прооперировал после напряженной ночи, приперся домой в шесть часов вечера, а там тоже дела есть, например, белье замочено третий день. А потом начинается фаза перевозбуждения, и ты ворочаешься всю ночь как идиот. К тому же, если ты опытный доктор, тебя могут выдернуть из кровати и в свободную ночь, если сложный случай. А утром опять скачешь на службу как ни в чем не бывало. Так что, когда ты заступаешь на дежурство, у тебя единственное желание – выспаться, и понятно, что ты больному не рад. Хотя бы потому, что плата тебе идет за часы, а не за принятых пациентов, а провести эти самые часы тебе приятнее во сне, чем в процессе лечения.

Стас кивнул. Он давно работал в таком режиме, но был молод и свободен. Организм пока спокойно переносил перегрузки, а в общаге почти не было домашних дел – так, постирушка раз в неделю. К тому же постоянная занятость не давала ему остро почувствовать безденежье. Получая много сильных впечатлений от работы, он не искал дорогостоящих развлечений. Стас ел большей частью то, что давали в больнице, иногда обедал у Вари, пока она не уехала, проезд у него был льготный. Даже на одежду уходило очень мало, ведь Министерство обороны снабжало его формой. Но все равно на карточке перед зарплатой оставались жалкие гроши. Из-за этого Стас побаивался жениться – ведь у него сразу появятся новые расходы. Нужно будет вносить квартплату, покупать еду, а если Варя забеременеет, то и содержать ребенка. Стипендия аспиранта и полставки дежурного реаниматолога не покроют этих расходов. Правда, Варин папа обещал ему хорошее место в частной клинике, но если бы можно было выбирать, Стас предпочел бы жить в нищете, чем заниматься эстетической медициной.

Крики о повышении благосостояния медиков, раздающиеся в средствах массовой информации, только раздражали его. Повышение идет с оклада, который составляет две с небольшим тысячи. Обещанные пятнадцать процентов – это всего лишь триста рублей, есть из-за чего поднимать шум!

– Честный врач – это измотанный врач, – продолжала Зоя, – у которого от недосыпа и усталости голова не варит. У меня единственная жалоба знаешь на что была? Я у Миллера в ЦРБ подрабатывала, хотела ремонт в ванной сделать. Нанялась к нему прошлым летом дежурантом, пока все в отпусках. Как раз за три месяца работы на ванную хватало, если ни копейки на сторону не тратить. И понеслась сутки через сутки, плюс я еще здесь пахала. Короче, две ночи подряд оперировала, вдруг под утро приходит бабка. У нее, видишь ли, три дня болит спина, и лучшего времени полечиться, чем полшестого утра, она не нашла! – Зоя сделала страшное лицо и закурила. – Я могла бы ей сказать, что с подобными жалобами нужно идти в поликлинику, но вдохнула, выдохнула, собрала всю волю в кулак по системе йогов и приступила к осмотру. Говорю: у вас, скорее всего, камни в почках, нужно сделать УЗИ, хотите, положу вас в больницу? Нет, говорит, дома хочу лечиться, вы мне только дайте рекомендации. Я начинаю: брусничный лист, ношпа, то-се… А бабка дотошная, спрашивает: ношпу до еды или после? Я смотрю на нее тупо и отвечаю: вместо. Самое противное, что я ничего плохого не хотела, просто перепутала слово. Хотела сказать: независимо от еды, – но от усталости получилось другое. А бабка разоралась и помчалась прямиком к Миллеру в приемную писать жалобу, какие у него работают хамы и грубияны.

– Так чаще всего и бывает, – посочувствовал Стас.

– Хорошо еще, Дмитрий меня знает, поржал, и все. А мог бы на основное место работы передать.

Пока Зоя рассказывала, Стас выписал все осложнения и похолодел от ужаса. На счету Максимова не было ни одного выздоровевшего больного. Приглашенный профессор, он оперировал в клинике от случая к случаю, интервалы между его визитами составляли иногда больше месяца, за это время неудача забывалась или ей находили разумное объяснение. Поражение хирурга всегда можно объяснить плохим состоянием пациента или объемом опухоли или списать все на ошибки анестезиолога. «Поэтому мы и есть такие въедливые и вредные, требуем собрать перед операцией множество анализов и ругаем хирургов за плохую технику, – вздохнул Стас. – Ведь именно нас потом винят во всех неудачах. Только и слышно – не справился с острой кровопотерей! А зачем ты ее устроил, скажи на милость?» В отсутствие прямой угрозы жизни Стас безжалостно отстранял больных от операции, если у них не хватало хоть одного анализа, зная, что это может обернуться крупными неприятностями именно для него. Как-то за чаем они обсуждали великих хирургов прошлого, и Зоя сказала, что Ларрей во время Бородинского сражения сделал триста ампутаций. «Если бы тогда был Грабовский, он бы и тридцать не сделал!» – заметил Колдунов, больных которого Стас несколько раз завернул из-за плохой кардиограммы, несмотря на профессорский авторитет.

Так что для неудачи каждой отдельно взятой операции Максимова всегда находилось оправдание, а статистику никто не вел.

Увидев результаты, Зоя даже повеселела:

– Убойный компромат! Сейчас напишу на красивой бумажке и завтра же положу на стол начальнику! Пусть знает!

Она села печатать докладную записку, злорадно напевая: «Враг бежит, бежит, бежит», а Стас отправился смотреть больных.

Не найдя в их состоянии ничего тревожного, он остановился поболтать с дежурной сестрой.

Девушка смотрела на него с обожанием – после истории с кардиографом Стас стал народным героем. Его всюду встречали с почестями. Даже опытные сестры реанимации, раньше смотревшие на него как на желторотого мальчишку и с видимой неохотой выполнявшие его распоряжения, теперь обращались с ним едва ли не почтительнее, чем с заведующим реанимацией.

А вчера Стас удостоился высшей формы уважения – санитарка из буфета лично изволила спуститься к нему в реанимацию, чтобы узнать, что он хочет на ужин – рыбу или котлеты.

Это было очень приятно, и Стас ничуть не жалел о своем поступке, несмотря на то что в руководящих кругах буря еще не улеглась. Статья в газете, которой пугали родители наркомана, так и не вышла. Скорее всего, это был блеф.

В коридоре появилась каталка с больным в сопровождении двух взмыленных сестер с терапии.

– Инфаркт у нас! – выкрикнула сестра постарше.

– Не у вас, а у больного, – поправил Стас, помогая женщинам переложить пациента с каталки на кровать и приклеивая к его груди датчики кардиомонитора. – Расскажите, что случилось.

– Внезапная потеря сознания. Давление шестьдесят на ноль. Мы решили, что быстрее всего будет его к вам привезти.

Стас кивнул. Больной, мужчина лет пятидесяти, был ему знаком. Несколько дней он пролежал в реанимации с инфарктом, прежде чем его подняли в терапию. Почему же его состояние вдруг резко ухудшилось? Тромбоэмболия легочной артерии? По клинике похоже, правда, нет характерной синей окраски кожи лица, так называемого цианоза. Повторный инфаркт? Обычно он проявляется отеком легких, а не внезапным падением давления. Стас пощупал пульс – не определяется. Только на сонной артерии он уловил слабые неритмичные толчки. Фибрилляция?

– Ставь пока глюкозу с калием и срочно снимай ЭКГ! – скомандовал он постовой сестре. – А ты, Алиса, быстро накрой мне столик для подключички.

Волнуясь, он взял шарик со спиртом и обработал подключичную область пациента. Ситуация такая, что нужно попасть в вену с первого раза, времени на поиски нет.

Он потянул на себя поршень шприца и радостно заметил в нем струйку темной венозной крови. Попал! Быстро по проводнику установил катетер и сразу подключил капельницу, которую медсестра уже успела зарядить.

Через три минуты была готова пленка ЭКГ – фибрилляция предсердий и желудочковые экстрасистолы. Очень неблагоприятное сложное нарушение ритма, требующее филигранного подбора препаратов.

Стас набрал номер приемного отделения:

– Кардиолога мне срочно!

– Яволь, мой генерал, – услышал он жизнерадостный голос Сони и немного успокоился, зная, что она немедленно найдет нужного специалиста. Теперь надо решить, интубировать больного или нет. Если стабилизируется сердечный ритм и поднимется давление, он сможет дышать самостоятельно.

Вдруг кардиомонитор тревожно завыл. Черт, остановка! Стас подбежал к пациенту, поставил скрещенные ладони ему на грудину и принялся толкать, раскачивать сердце. На экране рисовалась прямая.

– Атропин, адреналин, соду в подключичку быстро! Ларингоскоп сюда!

Алиса подала ему включенный ларингоскоп и вместо Стаса начала непрямой массаж сердца.

– Адреналин пошел! – Вторая медсестра, Леля, отбросила пустой шприц и приготовилась помогать на интубации.

Стас запрокинул голову больного, вывел челюсть и, убедившись, что Леля стоит наготове с интубационной трубкой, ввел клинок ларингоскопа.

– Стоп, не качай! – Увидев гортань, Стас молниеносно пихнул в нее трубку. – Теперь качай.

Наладив аппарат ИВЛ, он сменил запыхавшуюся Алису на массаже сердца. На мониторе пошла фибрилляция желудочков, и у больного был абсолютно мертвый вид.

– Еще атропин, адреналин. Алиса, давай дефибриллятор. Заводи мотор!

«Как хорошо, что сегодня дежурят такие компетентные сестры», – мимоходом отметил Грабовский. Другие бы заволновались, заметались и в итоге упустили время.

Алиса подала ему утюжки дефибриллятора и включила накопление заряда. Утюжки тревожно загудели.

– Все отошли! – Стас установил утюжки на грудной клетке. – Разряд!

На мониторе зеленая прямая превратилась в хаотичные зубцы. Фибрилляция желудочков, уже кое-что.

– Давай еще раз стукнем.

После второго разряда на мониторе появились уверенные сердечные комплексы. Синусовый ритм, ура!

Стас поднял веко больного – зрачок, еще минуту назад растекшийся во весь глаз, подобрался. На глазах исчезала синеватая бледность лица, успевшие застыть черты мягчели, теплели.

Через минуту появилось давление и быстро поднялось до ста.

– Снимай кардиограмму. Сейчас кардиолог придет. Стас опустился на табуретку. По телу разливалась усталость, руки болели.

– Нужно рентген легких сделать. Как бы я ему ребра не сломал.

Стас тупо смотрел на монитор. Тот уютно попискивал, регистрируя нормальный сердечный ритм, и показывал стабильные цифры давления. Сколько длилась клиническая смерть? Минуты три, не больше, хотя в адреналиновом запале время ощущается совсем иначе. Нет, определенно не больше трех минут.

Теперь специфическую терапию распишет кардиолог, он же поставит диагноз, что случилось на самом деле: повторный инфаркт, или пациент просто съехал с ритма, что бывает в постинфарктном периоде. В конце концов, реаниматолог – врач посиндромной диагностики.

Убедившись, что состояние больного остается стабильным, Стас вышел покурить. Напряжение уходило, оставляя в душе мир и покой. «Такое не купишь ни за какие деньги, – усмехнулся Грабовский, мечтательно выпустив струю дыма в облупившийся потолок курилки. – Пусть я последний голодранец и на всю жизнь останусь им, но сейчас я спас от смерти человека, и это очень хорошо».

В кармане зажужжал телефон. Зоя Ивановна. Стас оценил такт начальницы. Она прекрасно видела, что происходит в реанимационной палате, но, понимая, что ничем не сможет помочь, осталась сидеть в ординаторской и не путалась под ногами. Знала: если нужно, Стас сам позовет ее.

– Ты освободился?

– Да, Зоя Ивановна.

– Приходи в приемное, дело есть.

– Сейчас с кардиологом назначения отрегулирую и приду. Минут через десять.

На выходе из отделения его остановила маленькая женщина в платке, повязанном по-азиатски.

– Доктор, как там мой муж?

Стас уточнил фамилию и сообщил:

– Давление хорошее, пульс нормальный. До завтра он останется у нас, так что вы можете идти. Завтра приходите на беседу с лечащим доктором.

Женщина с жаром пожелала ему здоровья.

– Я буду молиться за вас, – сказала она. – Пусть Бог вам даст все, что вы хотите.

Стас помчался в приемное отделение.

«За меня молятся, это хорошо! – думал он на бегу. – На сегодняшний день у меня только одно желание – быть с Любой. Только как Бог исполнит это мое желание, если она замужем?»

Мысль о том, что Люба замужем, была очень мучительной. Потом Стас вспомнил, что его пациент – татарин. «А я вроде бы по ведомству Аллаха не прохожу», – ухмыльнулся Стас.

В смотровой Зоя с Яном Александровичем беседовали с пожилым мужчиной, похожим на физика в отставке. Худощавый, с хаотично растущей бородой и в старомодной олимпийке, он, казалось, перенесся на машине времени из шестидесятых годов, причем прямо от бардовского костра.

– Я повторяю в сотый раз, что отказываюсь от операции, – говорил он.

Ну вот, снова здорово! Грабовский работал с первого курса академии и застал еще те благословенные времена, когда люди беспрекословно соглашались на операции. Конечно, если это было плановое вмешательство, они морально готовились к нему, искали хорошего хирурга, но по «Скорой помощи» проблем почти не бывало. В последние же годы авторитет врачей оказался настолько подорванным, что люди стали бояться обращаться к ним, а если уж становилось невмоготу, то требовали только консервативного лечения. Из-за этого страха в клинике появилось множество таких запущенных случаев, которые раньше можно было встретить только где-нибудь в районе Подкаменной Тунгуски.

– У меня друг заплатил бешеные деньги за замену тазобедренного сустава и умер во время операции!

– Помилуйте, мы с вас никаких денег не берем, – растерялся Ян Александрович.

– Что ж, не так обидно будет умирать! – Физик в отставке поджал губы.

– Мы предлагаем операцию, чтобы вы жили! А вот без нее вы погибнете.

– Какая жизнь, господи! Я старый человек, два инфаркта уже было, какая жизнь! Я еле хожу последнее время, и ваша операция все равно ничем мне не поможет.

– В таком случае зачем вы к нам пришли? Чтобы выяснить, от чего именно вы умираете? Из научного интереса?

Стас подошел поближе к Зое и тихо поинтересовался, о чем идет торг.

– Да опять аппендицит, будь он неладен! Человек неделю сидел дома, прикинь?

– Неделю? И все еще способен протестовать? Может, там что-нибудь другое?

– Что другое, если до правой подвздошной области не дотронуться и лейкоцитоз двадцать?

Стас присвистнул. Количество лейкоцитов превышало нормальный показатель в три с лишним раза.

– Вы кто по специальности? – неожиданно спросил Колдунов у больного.

– Радиоэлектронщик.

Стас поздравил себя с догадкой.

– Вы же не станете выбрасывать целый прибор, если на нем всего лишь полетел предохранитель, верно? Замените деталь и станете работать дальше, так велит здравый смысл. Так почему вы отказываетесь подчиняться этому самому смыслу, когда речь идет о вашей жизни?

Мужчина не слушал, все порывался написать отказ от операции и уйти, но хирурги его не отпускали.

– Если вы сейчас пойдете домой и посидите еще день, аппендикс ваш, как говорят в народе, лопнет. Родственники привезут вас в больницу в состоянии инфекционного шока. Вы будете недоступны контакту, и оперировать мы будем по жизненным показаниям без вашего согласия, но благополучного исхода гарантировать уже не сможем. Время будет безнадежно упущено. Поймите, время не только лучший врач, но и лучший убийца.

– А вдруг у меня еще и не аппендицит? – упорствовал мужчина.

– Всякое бывает, – заметил Колдунов философски. – Но не в этот раз. Поверьте мне, бояться не стоит. Оперировать будут два профессора, а наркоз даст один из лучших анестезиологов клиники.

Вспомнив, что из-за наголо бритой головы он больше похож на школьника, чем на маститого доктора, Стас поспешно надел очки и приосанился.

– Сделаю все, что смогу. Кардиограмму сняли?

Колдунов с Зоей переглянулись.

– Тебе ли спрашивать об этом, Стас? – фыркнула начальница. – Кто лучше тебя знает, что аппарата ЭКГ в отделении нет?

– Ладно, – вздохнул Грабовский. – Делайте рентген легких, анализ крови и везите в реанимацию.

– Ты человечище! – воскликнул Ян Александрович.

Эх, клятва Гиппократа, клятва Гиппократа! Врач, принимая ее (в метафорическом смысле), клянется помогать больным всеми силами, но львиная доля этих самых сил тратится не на выбор правильной стратегии лечения, а на то, как бы реализовать это лечение в условиях тотального дефицита препаратов и оборудования. Разве профессорское дело – обеспечивать съемку ЭКГ или выбивать дорогостоящие антибиотики? Или, например, монтировать систему дренажей из подручного материала, потому что администрация клиники не закупила нужных трубок? Но руководство предпочитает тратить деньги на содержание целой армии бухгалтеров, на ремонт административного корпуса, на все что угодно, только не на лечебный процесс. Зачем, если связанные врачебным долгом доктора найдут способ выкрутиться? Они же не имеют права оставить больного без помощи!

Оказавшись на реанимационной койке, радиоэлектронщик продолжал возмущаться.

Стас скороговоркой заверил его, что он попал в руки лучших хирургов города и волноваться у него нет никаких причин.

– Я бы очень удивился, если бы вы сказали, что меня будет оперировать косорукий дебил, – ядовито произнес пациент.

– Я говорю вам правду. И зря вы на себя наговаривали, сердце у вас неплохое, и анализы вполне приличные, кроме лейкоцитов.

Он назначил премедикацию, чуть более жесткую, чем обычно. После нее бывший физик обмяк, расслабился, рассказал Стасу несколько старых анекдотов и в превосходном настроении поехал в операционную.

А Стас, наоборот, разнервничался. Он очень не любил, когда больные предрекали себе смерть. А вдруг? Ведь ни об одной операции нельзя сказать, сложная она или простая, до ее окончания. Иногда врачи делают нелепые ошибки, а бывают моменты, когда на врача накатывает необъяснимый ступор, и он делает явную глупость, но не осознает этого.

«Вот сейчас возьму и поставлю интубационную трубку вместо трахеи в пищевод и всю операцию буду вентилировать желудок, а больной тем временем помрет от асфиксии, – мрачно думал Стас. – А я всю жизнь потом буду мучиться угрызениями совести, думать: у него было предчувствие смерти!»

У пациента должна быть воля к выздоровлению, иначе все бессмысленно. Если человек хочет умереть, его не спасет даже самый искусный врач.

Стас кивнул Колдунову. Тот взял у сестры инструмент с раствором антисептика и начал обрабатывать операционное поле. Зоя Ивановна оделась в стерильный халат. Вдвоем с Колдуновым они слаженными движениями накинули на пациента стерильные простыни, ограничивающие операционное поле.

Колдунов взял скальпель:

– Можно?

Стас важно кивнул.

– Как я рад, что ты согласилась мне помочь, – сказал Колдунов Зое, прижимая салфетку к кожному разрезу, чтобы остановить кровотечение из мелких сосудов. – Хороший ассистент обеспечивает девяносто процентов успеха операции.

– Ладно, не скромничай.

– Серьезно, дорогая. Даже самый виртуозный хирург провалится, если ему будет помогать, а точнее мешать, плохой ассистент. Это как в семейной жизни. Если жена знает, чего хочет муж, и мыслит на шаг впереди него, то их совместная деятельность будет приятной и успешной.

Зоя фыркнула и, не дожидаясь команды, ввела лопасти крючков в разрез мышцы. Растянув крючки, она открыла брюшину.

– Ого, – сказал Колдунов, – средневековье какое-то.

Стас заглянул в рану из-под руки профессора. Париетальная брюшина была тусклой и серой, хотя в норме ей надлежало иметь приятный цвет слоновой кости.

– Нужно ограничить рану, прежде чем вскрывать брюшную полость. Иначе вся дрянь хлынет в подкожную клетчатку, и рана нагноится.

– Она и так нагноится, не переживай. – С этими ободряющими словами Ян Александрович тщательно закрыл подкожную клетчатку и мышцы салфетками.

Стас наладил инфузию антибиотика и проверил показатели гемодинамики. Пока все шло гладко, несмотря на чрезвычайно запущенный гнойный процесс.

Зоя, следуя классическим канонам, пыталась взять край брюшины в зажим, но воспаленная ткань расползалась.

– Ваши кохера не держат, – заметила она и уронила крючок.

– Зоя Ивановна! – возмутилась операционная сестра. Упавший инструмент считался плохой приметой.

Значит, в их смену будет еще одна экстренная операция.

– Что там у нас упало? Фарабеф? О, тянет как минимум на ножевое! – Колдунов улыбнулся под маской. – Тебе хорошо, Зоя Ивановна, ты домой пойдешь, вот и кидаешься инструментами. Так, шутки в сторону. Посмотри, какой кошмар в животе.

Все дни, что больной просидел дома, его организм яростно боролся с болезнью, окружая воспаленный аппендикс мощным воспалительным валом. Это спасло от распространенного гнойного перитонита, но работа хирургов многократно затруднилась. Нужен огромный опыт, интуиция и, что лукавить, везение, чтобы выделить червеобразный отросток из отечных, слипшихся между собой тканей. Можно ранить толстую кишку, в этом случае безобидная аппендэктомия моментально превратится в большую полостную операцию. Миллиметр за миллиметром продвигаясь в этом месиве, Ян Александрович, кажется, не дышал от напряжения.

Наконец он захватил основание отростка:

– Есть! Давай кетгутишку! Сейчас от купола слепой кишки отойдем, дальше проще будет.

Через минуту отросток покоился в майонезной банке, залитый формалином. Самый трудный этап операции позади, теперь всем членам операционной бригады можно немного расслабиться.

– Надо же было довести себя до такого! Его счастье, Ян, что ты дежуришь. Другой бы кто не рискнул разбирать этот гнойник, сунул бы салфетку с мазью и ушел из живота. Я смотрю, тебе вообще везет со сложными случаями. И им с тобой, конечно, тоже.

– Задолбали уже эти вихри яростных атак. Что ни смена, то или полостная операция, или эксклюзив, как сейчас. Со мной никто дежурить не хочет, карма, говорят, у вас плохая. Ну, карма не карма, а голова точно ни к черту не годится. Другой раз как зомби хожу.

– Как ты свихнуться не боишься, работая в таком режиме?

– Да мне хорошо, Зоя! – Колдунов кинул последний взгляд в брюшную полость, тщательно осушил ее и, попросив сестру сверить количество тампонов и инструментов, стал зашивать брюшину. – Я занимаюсь любимым делом ради любимых людей, что еще нужно?

Прооперированный больной прекрасно выходил из наркоза, и Стас решил сесть за очередную порцию дневников. Он гордым взором окинул реанимационную палату, словно падишах свои владения. Пациент, выведенный из клинической смерти, чувствовал себя вполне прилично, показатели гемодинамики оставались стабильными, и сердце устойчиво держало синусовый ритм. Бывший физик пришел в сознание и, убедившись в том, что жив, улыбался Стасу.

Спасены две жизни, а дежурство еще не кончилось. Какие еще приключения готовит сегодняшняя ночь? Стас чувствовал, что ему все по плечу.

Вдруг ему нестерпимо захотелось рассказать о сегодняшнем дне Любе. Но она замужем и слушает сейчас кого-то другого. Он представил, как они с мужем сидят на кухне, Люба наливает чай, смешно округляет глаза и кивает в такт его словам. Нужно привыкнуть к тому, что они никогда не будут вместе. Теперь он знает, где Люба живет, но идти туда нельзя.

Несколько дней назад Зоя приглашала его в гости…

Наверное, ей что-то было от него надо, например, починить компьютер. Пришлось отказаться, поскольку Стас знал – если он окажется в Любином доме, никакая сила не удержит его от звонка в ее дверь. Увы, он не только вожделел эту женщину, потребность просто говорить с ней, хвастаться своими достижениями и горевать о неудачах была едва ли не более сильной, чем желание.

С Варей они вместе работали и вместе учились, но делиться с ней Стас немного стеснялся. Она всегда ревновала к его успехам, и он чувствовал эту ревность. «Наверное, поэтому и забрала себе стажировку», – догадался Стас. Чтобы иметь хоть один козырь, хоть в чем-то быть лучше его.

На самом деле его мало интересовали Варины профессиональные качества. Пусть работает, если нравится, а нет – так нет, он как-нибудь извернется и прокормит семью. В семье его родителей основным работником всегда был отец.

«Запомни, Стас, – говорил он, – все мужчины отвечают за весь мир в целом, а каждая женщина за каждую семью в отдельности. Другими словами, от тебя зависит, каким будет окружающий тебя мир, а от твоей жены – каким будешь ты сам».

Стас впитал это старомодное мировоззрение. Познакомившись с Варей, он полностью погрузился в работу, предоставив ей заботиться обо всем остальном. Но он забыл еще одну заповедь отца: «Ты можешь получить от супруга только то, что дал ему сам».

Все правильно, он же не интересовался Вариными успехами на работе, вот и она перестала следить за его карьерой.

С тех пор как Варя уехала, они звонили друг другу всего несколько раз, в основном переписывались по электронной почте, но Стас ограничивался общими фразами. Даже не написал ей про то, как сломал кардиограф.

И в то же время ему было ужасно приятно, что о его геройском поступке узнала Люба.

Стас усмехнулся. Варя в Англии, Люба замужем, обе женщины далеки и недоступны. Но к Варе его сердце не стремилось, а образ Любы все время был рядом. Странно, он так мало ее знает, но все его мысли текут как бы в беседе с ней, она ни на секунду не покидает его сознания. Что бы он ни делал: давал ли сложный наркоз, выводил ли больного из клинической смерти или просто шел в магазин за чаем, – он все время думал, что бы сказала Люба, если бы увидела его сейчас.