Гром, как всегда, грянул неожиданно, и сначала мы с Мишкой не осознали масштабов катастрофы. Мишкина мама, правда, нас ругает, когда мы умничаем, а нам нравятся красивые и непонятные слова, с ними кажется, что все не по-настоящему, и от этого не так страшно.

В общем, мы сначала не поняли, куда вляпались, когда Ольга Павловна задержала нас после уроков и объявила, что мы избраны для участия в олимпиаде по труду, потому что сделали мягкие игрушки лучше всех ребят.

– Готовьтесь, – сказала она.

Мы переглянулись.

– Да почему мы должны… – отважно пискнул Мишка и сразу заткнулся под ее ледяным взглядом.

– Да потому, Михаил, что иначе я выставлю вам те оценки, которых вы заслуживаете, и вы оба останетесь на второй год. И я лично прослежу, чтобы вы попали в разные классы. Так что поработайте руками, если не можете работать головой. Еще вопросы будут?

Мы только обреченно покачали своими нерабочими головами.

Моя мама называет Ольгу Павловну «старорежимной». Я не знаю, что значит это слово, но что она очень старая, это да. Наверное, она даже старше моей прабабушки и сильно на нее похожа. У них даже одинаковые красивые платки, пушистые и белые, как их волосы, и брошки с женским профилем. Моя прабабушка очень добрая, и когда я в первом классе увидел Ольгу Павловну, то сначала страшно обрадовался. Думал, она тоже добрая, но нет. Совсем наоборот. В жизни не видел человека строже, а мой папа, между прочим, преподает в медицинском институте, считается самым суровым преподавателем и ставит двойки всем подряд, потому что «невежество врача смертоносно». Он очень гордится, что никакие слезы и мольбы не могут его разжалобить, но до Ольги Павловны ему еще далеко. Когда-то мы с Мишкой соврали ей, что у нас страх аудитории, поэтому мы так плохо отвечаем у доски. Думали, такие взрослые слова ее проймут, но ничего подобного. Ольга Павловна сняла свои огромные очки, протерла их кружевным платочком, уголок которого всегда выглядывал у нее из-за ремешка часов, и сочувственно покачала головой: «Молодцы, ребята, что признались. Теперь я буду вызывать вас к доске как можно чаше, чтобы вы смогли побороть свой страх». И будьте уверены, слово свое она сдержала.

Мы с Мишкой оба троечники, но родители считают, что мне просто не хватает усидчивости, а Мишка реально тупой и плохо на меня влияет, и я учился бы гораздо лучше, если бы дружил с кем-то другим. Но я не поддаюсь. Даже Ольге Павловне не удалось нас рассадить, хотя и приходится быть на уроках тише воды ниже травы. «Один звук, Прусаков и Ларионов, один звук, и вы окажетесь в разных углах класса!» И мы молчим, но не только из-за этого. Все-таки Ольга Павловна очень-очень старенькая, и мы боимся, что вдруг, когда будет стучать указкой по столу, она не рассчитает сил и у нее заболит сердце. У моей прабабушки так бывает, но я уже знаю, какую ей надо дать тогда таблетку. А тут непонятно, что делать.

Сейчас мы уже в четвертом классе, и нам разрешают самим приходить из школы домой. Обычно мы идем к Мишке, и его мама, тетя Роза, кормит нас обедом, если не «на сутках». Она у него веселая и совсем не расстраивается из-за плохих оценок сына. Оказывается, все главврачи в молодости были троечниками.

Мы с Мишкой приосаниваемся, а его мама тут же замечает, что трояки и пары еще не гарантируют нам карьеру главврачей, но все равно любит она нас такими, какие мы есть. От нас она только требует, чтобы мы каждое утро делали зарядку и обливались холодной водой. «Кем бы вы ни стали, а здоровье лишним не будет», – все время повторяет она.

Сегодня тетя Роза «на сутках», нам придется самим разогревать обед, и Мишка будет ночевать сам, потому что папы у него нет. Я всегда ему завидую, что он спит один в квартире, как взрослый, и прошу маму отпустить меня к нему, но она не разрешает.

Мишка сказал, что сегодня мама приготовила мясную запеканку. Мы голодные, но домой не торопимся, потому что все важные вопросы всегда решаем на качелях – длинной деревянной доске.

Мишка мелкий, а я «жиртрест», поэтому для равновесия я катаюсь налегке, а он – с обоими нашими рюкзаками. Когда меня дразнят (бывает такое иногда), Мишка огрызается, мол, сам жиртрест, а я не обижаюсь. Мы с Мишкой занимаемся айкидо, и я просто мускулистый, а в жирные попал, потому что в классе не нашлось никого толще, а вакансия жирдяя обязательно должна быть занята. Ну, выпала мне такая доля, так что ж теперь.

Мишка сильно отталкивается ногами, так что моя сторона качелей стукается об землю.

– Так что делать-то с этой олимпиадой? – спрашивает он.

Я стараюсь оттолкнуться еще сильнее.

– Придется идти.

– А может, скажем, что мы мужики и не собираемся с девчонками позориться?

Мысль богатая, но только если не знаешь Ольгу Павловну. Нет, она любой разумный довод так перевернет, что побежишь на олимпиаду впереди всех, радуясь, что жив остался. Я прямо слышу ее голос: «Прусаков, неужели ты считаешь труд позорным? Неужели думаешь, что женщины обязаны тебя всю жизнь кормить-поить да обстирывать? А если ты станешь космонавтом? Или летчиком? Или моряком? Думаешь, мама прилетит к тебе на орбиту заштопать носочки?»

– Не прокатит, – говорю я, и Мишка обреченно кивает.

От тяжелых раздумий мы почти перестаем раскачиваться, зеленая доска едва колеблется под нами.

– Ну ладно, сходим, если ей так надо. Пошьем там, как умеем.

– А мы никак не умеем.

– Ну и что? Последнее место кто-то должен занять, почему не мы?

Мишка фыркает. Он ненавидит проигрывать, а во мне нет спортивной злости. Тренер так и говорит: «Нет в тебе, Ларионов, спортивной злости». Мне просто нравится заниматься.

– Еще и неизвестно, кто там еще будет, – пытаюсь я утешить Мишку. – Может, они еще хуже нашего.

– А может, признаемся? Ну, поорет она на нас да и пошлет Бородянскую, у нее обезьянка третья по красоте.

– Потому что ей мама сшила. Мы не одни такие умные.

Ольга Павловна беспощадна к тому, что называет «плагиатом». Не дай бог заметит, что делать уроки помогали родители, тут хорошего не жди. Такую двойку выведет, что страшно смотреть, да еще и маму вызовет на беседу!

«Как ваши родители работают на своей работе, так и вы работаете учениками четвертого класса, – говорит Ольга Павловна. – И должны справляться со своей работой самостоятельно!»

Так что признаться, кто сшил нам обезьянок, не вариант, ни нам, ни Бородянской. Это сразу двойки и второй год, а с олимпиадой еще есть шанс.

Решаем идти, но что-то давит, какая-то тяжелая мысль не дает встать с качелей.

– Слушай, но нас же Ольга Павловна выбрала, – вздыхает Мишка, – типа, доверилась нам.

– Ага. Ну, на первое место она, конечно, не замахивается, но хоть пятое.

– А чего это пятое?

– А того, что она нас знает.

Мишка хмурится. Я знаю, что, когда он так сдвигает брови, это у него в голове зреет план. Часто эти планы заканчиваются разбитыми коленками и порванными куртками, но они всегда работают. Всегда.

– Надо идти к Наташке, – произносит он сквозь зубы, – пусть научит нас шить и всякое такое.

Мне не хочется соглашаться, но, кажется, это единственный выход. Больше обратиться не к кому.

Все началось три недели назад, когда мы стали проходить по труду мягкие игрушки.

Ольга Павловна показывала на уроке, как шить обезьянок, всякие стежки и еще какие-то штучки, но мы с Мишкой не вникали, дело-то женское. Играли себе спокойненько, а в конце урока она вдруг раз – и задала на дом каждому сшить по целой обезьяне.

Мы рванули к мамам, но помощи не дождались. Тетя Роза сказала, что на работе так много шьет разных кишок, что дома никакая сила не заставит ее взять иголку в руки, а моя достала нам старую шубу и пожелала успехов в труде.

Поскольку в запасе у нас было две недели, мы решили, что все успеем, и откладывали шитье до последнего. Моя мама распустила швы на шубе и отпорола подкладку, осталось только вырезать кусочки по лекалам, которые раздала Ольга Павловна, и сшить. И мы бы смогли это сделать, если бы слушали на уроке, а не резались в морской бой.

Сначала откладывали, потом забыли и спохватились в самый последний день. Мишкина мама была на сутках, и мы остались с проблемой один на один. Единственное, что нам удалось, – это вдеть нитку в иголку. Тут мы не оплошали, а через несколько секунд эта самая нитка предательски завязалась на несколько узелков, которые становились тем туже, чем больше мы старались их распутать. С кройкой тоже вышло не ахти. Как только мы начинали вырезать деталь, она тут же сваливалась с меха. Тогда Мишка предложил обрисовать контур. «Как в кино вокруг трупа», – сказал он зловещим голосом. Только ничего у нас не вышло, потому что ручка не хотела рисовать по изнанке шубы. Мы сообразили, что трупы обрисовывают вроде бы мелом, и я вспомнил, как сто лет назад прабабушка шила мне штаны из старых папиных брюк и тоже отмечала все маленьким шариком мела. Поискали. У тети Розы ничего похожего в хозяйстве не нашлось.

Мы подумали, не рвануть ли к прабабушке, как к единственному известному нам специалисту, но она жила далеко, одних нас не отпустили бы, а от такой ответственной задачи она могла сильно разволноваться и заболеть.

Ситуация казалась безвыходной, и мы вышли на балкон. Просто мой папа всегда выходит на балкон в критические минуты и через некоторое время возвращается если не спокойным, то с каким-нибудь конкретным предложением. Мы подумали, что нас тоже озарит, но нет. Мы стояли, смотрели на вечерний город и ругали Ольгу Павловну, как только могли. Досталось от нас и меху, и выкройкам, и шариковым ручкам, и обезьянам, и много чему еще.

– Да просто руки у вас растут не из того места, – вдруг услышали мы с соседнего балкона.

Когда я вижу Наташку, мне всегда становится жутковато и я стараюсь поскорее уйти. Правда, она редко выходит из дому. Наташа не может ходить сама и ездит в коляске. Лифт в Мишкином доме такой маленький, что коляска туда не влезает, и пандусов нет, поэтому папа выносит Наташу на руках, а тетя Роза спускает коляску. В общем, «целая войсковая операция». Поэтому Наташка учится дома, Ольга Павловна сама приходит к ней. В эти дни мы с Мишкой сидим у него тихо, как мышки, чтобы не попасться на глаза учительнице. Просто на всякий случай.

Наташа живет вдвоем с папой, мама у нее погибла в той же аварии, из-за которой она не может ходить. Папа у Наташи «хирург от бога», так все говорят, и раньше целыми сутками пропадал на работе, а теперь не может, потому что ухаживает за дочерью. Он все время хмурый и, когда мы с ним здороваемся, быстро отвечает и отводит взгляд. Наверное, ему неприятно, что мы здоровые, а Наташка – нет. Нам самим кажется, будто мы у нее что-то украли, поэтому мы не хотим с ней играть.

Иногда Наташиного папу вызывают в больницу. Когда такое плохое дело, что справится может только он. Тогда тетя Роза будит Мишку, целует и уходит ночевать к Наташе. Мишка понимает, что дело серьезное, речь идет о спасении жизни, а он – настоящий мужчина, но все-таки немножко боится, что мама когда-нибудь уйдет к Наташе и не вернется. Наташа – отличница, хорошая девочка и нуждается в заботе, а он кто? Троечник, хулиган, и, как говорят мои родители, гопник, так что не пропадет. На наш взгляд, выбор очевиден, но тетя Роза пока не уходит.

Один раз мы все-таки пошли в гости к Наташке, но ничего хорошего из этого не вышло. Мы с Мишкой сидели как две статуи, боялись шевельнуться. Нам казалось, что нельзя хвастаться перед ней, что мы можем ходить и все такое. Она пыталась поговорить с нами о книжках, но мы не увлекались чтением, да и вообще, она девчонка, мы парни – о чем разговаривать?

В общем, целый час просидели и еле дождались тетю Розу, чтобы уйти. Больше Наташка нас не приглашала, и Мишкина мама не говорила, что мы должны быть добрыми и проявлять участие. Наверное, мы Наташке не понравились.

Но в тот вечер она сидела на балконе и слушала наши отчаянные вопли. Когда она сказала про руки, мы развернулись и только в самый последний момент вспомнили, что слабых обижать нельзя.

– А… – начал Мишка по инерции и захлопнул рот.

Наташка улыбнулась и помахала нам.

– Не кручинься, старче, – сказала она сурово.

В общем, кончились переговоры тем, что мы бросили ей на балкон шубу и выкройку.

– Завтра утром заберете готовую продукцию, – пообещала Наташка.

Мы сначала не особенно ей поверили – как можно за один вечер сшить двух обезьян, а потом вспомнили, что ее комната полна мягких игрушек и всяких таких девчачьих штучек. Наверное, Наташка – ас шитья, да и выхода у нас особо не было.

Утром Мишка предъявил таких обезьян, что я аж покачнулся. Будто из магазина, только мех маминой шубы доказывал, что Наташка сама сшила их за один вечер. Она еще приделала обезьянам глаза из черных круглых пуговиц и рты из красной тряпочки. Эти рты очень здорово натягивались обезьянам на уши, придавая им загадочное выражение, и мы с Мишкой всю дорогу в школу ржали как ненормальные.

Ольга Павловна три раза переспросила, сами ли мы сделали этих обезьян, и все три раза мы кивнули, хоть это далось нам и непросто. Но перед уроком мы посовещались и решили, что Наташка – это почти что сами. Мы тоже совершим для нее что-нибудь хорошее, и совесть наша будет совсем чиста.

Ольга Павловна поставила нам по пятерке с плюсом, хотя нам вполне хватило бы и трояка, а вознаградить Наташку нам пока было нечем.

И вот теперь эта олимпиада!

Еще вопрос, захочет ли Наташка нас учить!

– Интересно, там будет только шитье? – спрашивает Мишка тоскливо.

Мы сидим у Наташки уже второй вечер подряд, и пока ничего не получается. Ни он, ни я не можем положить двух ровных стежков, не запутавшись в нитке. А Наташка как строгая учительница – понахваталась разных приемчиков у Ольги Павловны. Главное, в ее руках иголка так и порхает, и когда смотришь на нее, кажется, что нет ничего легче, чем шитье. Вроде плевое дело, каждый дурак сможет так, а я так еще лучше. Но стоит только самому взять иглу в руки – тут конец. Сразу будто деревянный.

– Ну это же не по шитью олимпиада, а по труду, – говорит Наташка, – значит, еще аппликация будет, и вышивание, и папье-маше.

Я вздыхаю, а Мишка, услышав про аппликацию, слегка приободряется. Когда он был маленький, то ходил с мамой на работу, помогал ей клеить истории болезни и так набил руку в этом деле, что стал буквально нарасхват. Стоило ему появиться в ординаторской, как доктора заваливали его кипами бумаг, и Мишка клеил с важным видом, а потом хвастался мне, что он «уникальный специалист». Я сильно завидовал.

В общем, он может не глядя сделать любую аппликацию, не то что я. Глядя на мои работы, Ольга Павловна говорит, что я приверженец абстрактного искусства.

Вот папье-маше мне нравилось, хорошо бы оно попалось на олимпиаде, а не это дурацкое шитье! Чувствуя, что готов швырнуть его в стенку, я медленно выдыхаю и озираюсь по сторонам. Сколько же Наташка всего сотворила! Вот вышитый букет цветов – нам с Мишкой над таким корпеть двадцать лет, и то ничего не получится. А вот медвежонок Тедди, тоже Наташка сама сделала. И абажур тоже сама… Вдруг мне становится так пусто, что даже больно. Последний раз я чувствовал такое, когда мы с папой смотрели научную программу, и там сказали, что через миллион лет земля остынет, а солнце взорвется (точно не помню, но тоска меня тогда охватила страшная). Вот и теперь. Я думаю, как бы я сидел дома совсем один, чем бы занимался. Выдержал бы? Наверное, нет.

– Наташ, – говорю я вдруг.

Она смотрит на меня, а я не знаю, что дальше.

Тут слышится лязг замков, и вскоре на пороге комнаты появляется Наташин папа. Он смотрит на нас, пока мы не соображаем встать и поздороваться.

– Привет, придурки, – отвечает папа дружелюбно, – ужинать будете?

Я наступаю Мишке на ногу и соглашаюсь. Папа зовет нас в кухню – помогать. Дома он совсем другой, веселый и растрепанный. Он называет Мишку «мелкий», а меня – «пухлый». Так и говорит:

– Давай, пухлый, чисть картошку!

Я пытаюсь возразить, что не пухлый, а мускулистый, папа фыркает: «Видали мы таких мускулистых», и я принимаюсь за работу. Мишке вообще не повезло – он режет лук и плачет.

Наташе досталось делать салат из помидоров. В маленькой кухне тесно, но мы друг другу не мешаем. Наташин папа жарит курицу и рассказывает, как в детстве мастерил лодки на резиновом ходу, и потом обязательно нас научит.

– А то что это вы девчачьим делом занялись?

Мы сообщаем, что нас выдвинули на олимпиаду по труду.

– А, ну тогда конечно, – кивает Наташин папа. – Раз школа доверила вам такую важную миссию, провалить ее нельзя. Давай, дочка, научи их как следует.

Наташа молча улыбается и показывает рукой «о’кей».

И снова мне становится не по себе. Если бы Наташа могла сама поехать на олимпиаду, то победила бы там всех, а ей приходится натаскивать двух придурков – мелкого и пухлого.

Когда все готово, Наташин папа берет в руки телефон, долго смотрит на него и откладывает, так и не позвонив.

– Давайте есть, – приглашает папа, и мне почему-то кажется, что ему стало грустно.

Мы ходим к Наташке три раза в неделю, когда у нас нет тренировок по айкидо. Нитки так и путаются, иголка вместо ткани колет прямиком в палец, но это не страшно. Страшно, что скоро олимпиада пройдет и уроки прекратятся. Наташин папа снова станет хмурым незнакомцем и не скажет мне: «Я бы на твоем месте на картофан не налегал», и мы с Мишкой будем знать, что Наташка сидит одна, шьет или читает.

Через неделю у нас начинает получаться. Сначала Мишка проложил ровный стежок, а вслед за ним и я. Наташка говорит, что мы «поймали движение» и дальше дело пойдет гораздо проще.

Потом к нам присоединяется тетя Роза. Теперь мы ужинаем впятером, и снова никому не тесно. Тетя Роза приносит пирожки, такие вкусные, что меня не останавливает даже строгий взгляд Наташиного папы: «Вижу-вижу, как ты мускулы наращиваешь».

После ужина мы идем гулять. Папа несет Наташу по лестнице на руках, я тащу коляску. Они провожают меня, а назад коляску затаскивает Мишка.

В один прекрасный день Мишка шепотом сообщает мне по секрету, что у его мамы с Наташиным папой, кажется, роман. Значит, в любую секунду Наташка может стать его сестрой, но теперь это его уже не так пугает. «Я понял, Наташка такая же, как мы, просто ей надо помогать», – вздыхает он, а я вдруг понимаю, что давно уже не боюсь Наташу. И думаю, хорошо бы тетя Роза поскорее поженилась, тогда я смогу навещать Наташку как сестру лучшего друга.

Еще неделя, и мы умеем шить! Не так, как наша учительница, но школу точно не опозорим. Только гордость наша быстро сдувается, и мы идем качаться на качелях.

– Что-то не то. – Мишка сидит и пружинит ногами, обхватив наши рюкзаки.

Я киваю. Не то.

– Надо признаться.

Я снова киваю. Мы возвращаемся в школу.

Ольга Павловна еще не ушла, она сидит в классе и проверяет тетради.

Сурово смотрит на нас поверх очков так, что мы почти готовы убежать. Если бы я был один, точно бы убежал, или, как говорит мой папа, ретировался.

– Это не мы сшили обезьян, – выпаливает Мишка.

– Но мы научились и теперь можем их сшить, – быстро добавляю я.

– Да неужели? – ахает Ольга Павловна.

– Да, это Наташа нам сшила. Но мы как узнали про олимпиаду, сразу пошли к ней учиться и теперь умеем так же.

– Почти так же, – вставляю я, – сильно почти.

– Что вы говорите! – Ольга Павловна качает головой и начинает протирать свои очки. – Вот уж никогда бы не подумала.

– Мы готовы ехать на олимпиаду, но это несправедливо, – продолжает Мишка, – Наташа должна сама участвовать. Мы все продумали. Моя мама с Ларионовым отнесут Наташу, я – коляску. Потом обратно. Ничего сложного. Зато она точно завоюет первый приз. Вы же видели, как она умеет.

Ольга Павловна все протирает и протирает очки, так что нам становится страшно. Сейчас наденет их, наставит нам двоек, и все. Второй год!

Нам очень страшно, а Ольга Павловна все медлит. Наконец водружает очки на нос и смотрит на нас очень странно. Раньше я у нее такого взгляда никогда не видел.

– Что же делать, ребятки? Нет никакой олимпиады.

– Как нет?

– Я ее выдумала в надежде, что у вас проснется совесть и вы признаетесь, что не сами сшили этих обезьян. Кто же знал, что вы догадаетесь пойти другим путем, чуть менее порядочным, но более, как бы это сказать, практичным… А вы уже Наташе что-то обещали?

Мы отрицательно качаем головами.

– Так что же делать? – хмурится Ольга Павловна. – Мы можем провести олимпиаду среди всех младших школьников, годится?

Я киваю, а Мишка вдруг отворачивается.

– Только это будет не по-настоящему, – буркает он себе под нос. – Все не по-настоящему, и олимпиада липовая, и на следующий день все пойдут в школу, а Наташа – нет. А она такая же, как мы, только ходить не может, и все.

– Что ты хочешь этим сказать, Прусаков?

– Что Наташа должна ходить в школу вместе с нами.

– Согласна с тобой, – кивает Ольга Павловна, – я сама давно этого хочу. И девочке полезно, и мне уже тяжело становится ее навещать. Только…

Она хочет что-то нам сказать, но вместо этого вдруг кладет руки нам на плечи и улыбается:

– Вот как мы поступим, ребята. Мы всем классом будем шить игрушки, а потом устроим ярмарку или даже аукцион для родителей.

– А если они не купят?

– Пусть только попробуют! – фыркает Ольга Павловна. – А на вырученные деньги мы устроим пандус, подъемник и все необходимое, чтобы Наташа могла посещать школу. Правда, нам всем придется для этого как следует постараться.

– Мы постараемся, – говорю я.

– А вдруг не получится? – Мишка заглядывает в глаза Ольге Павловне. – Вдруг деньги не соберем или директор не разрешит?

– А ты за других не думай, Прусаков. Просто делай, что можешь, и этого довольно. Научился шить – так шей.

И мы стали шить.