Государством Альянс оказался забавным. Привыкнуть к здешним обычаям не могу до сих пор, хотя и живу в Реме уже четвёртую неделю.

Электричества нет вообще. Люди пользуются свечками, а самые прогрессивные — керосиновыми лампами. По ночам улицы освещаются факелами. Вывешивать их обязаны жильцы, полиция за этим следит строго. Как ни удивительно, но при невероятном изобилии сырья — слов милли- или микроволш здесь даже не слышали никогда — сделать магические фонари дневного света никому и в голову не приходит. Во время вылазок на основицу волшебники ходят по залитым ярким электрическим светом улицам и при этом считают нормой втыкать в стену собственного дома палку, обмотанную пропитанной смолой тряпкой. Факелы делают даже те, кто до школы жил в большом мире.

Водопровод есть в очень немногих домах, в основном народ таскает воду кувшинами из фонтанчиков на площадях кварталов. Столь же редка канализация, да и та сделана по образцу античной — канавка с проточной водой. Полноценная сантехника установлена только в Волшебнической Академии и в резиденции верховного предстоятеля.

Вместо интернета и сотовых телефонов — эльфы-письмоноши, а вместо гелевых ручек — чернильницы и гусиные или фазаньи перья.

Одеваются здешние дамы в платья по образцу 1812 года, викторианские шляпки и туфельки времён Людовика XIV. Средневековая мантия-распашонка обязательна и для мужчин, и для женщин. Современную одежду тоже носить можно, но это делают только низшие слои потайничного общества.

Я по местной моде обряжаться не стала — человеки всё равно остаются быдлом, разоденься хоть в парчу и жемчуга. Так что нет и смысла изображать из себя Наташу Ростову, менять джинсы с водолазкой на эти дурацкие балахоны.

Работу, а вместе с ней и пропускное кольцо, которое позволяет человеку ходить через щель без помощи волшебников, я нашла легко и быстро. Должность незавидная — уборщица в Департаменте магоресурсов, но зарплата неплохая, так что на первое время сгодится. К тому же сюда стекаются все новости и сплетни потайницы, что тоже немаловажно — быстрее узна ю мир, в котором теперь вынуждена жить.

Убирать надо коридоры второго этажа Южного крыла, мёртвую зону. Здесь за тяжёлыми дверьми и крепкими замками складируются разного рода запретные талисманы и артефакты, секретные свитки и прочее имущество того же типа. Ни одна нормальная госструктура и на километр не подпустила бы сюда эмигрантку, которая месяц назад получила паспорт поселенки, но в Альянсе почему-то до судорог боятся одинариц. Ни один стихийник, ни один волшебник или поселенец-человек не войдут сюда даже под угрозой смерти. Все пятеро хранителей Мёртвого архива — опытные лагвяны — тоже без крайней на то необходимости в архив стараются не заглядывать. Уборщика для него не могли найти три года. Грязи накопилось невероятное количество, но ничего, справилась и с этим.

* * *

За послереформенное время я совершенно забыла каково это — быть низшей расой волшебного мира.

Но в Альянсе всё иначе. Человеки здесь мусор.

На площади Пьетре Верди хотела сесть в конку — длинную неуклюжую жёлтую карету на десять мест, влекомую парой коняг, потайничный вариант маршрутки, — но кучер-маг рявкнул «Куда прёшь, мартышка?! Конка только для людей!» и едва не хлестнул кнутом. Еле успела увернуться.

Пришлось дожидаться омнибуса — та же десятиместная карета, только чёрная, и мулы вместо лошадей. Общественный транспорт ездит по краю мостовых, ближе к центру — наёмные голубые кареты-фиакры, нечто вроде такси, а по середине — частные и правительственные экипажи, которые называются ландусы. Частные кареты могут быть любого цвета, за исключением жёлтого, голубого, чёрного и синего, которые предназначены только для казённого транспорта любого ранга, от обшарпанного полицейского экипажа до ландуса верховного предстоятеля. Белого цвета тоже избегают, в Альянсе он считается траурным.

Человекам, даже самым богатым, личную карету иметь запрещено. Однако мысль человеческая изобретательна, а тщеславие немеряно, поэтому богачи арендуют фиакр на неделю, месяц, год — в зависимости от финансовых возможностей, — и водружают на крышу транспарант с надписью «Снято синьором Пупырьенни». Деньги в Альянсе называются тагио ны, мелочь — ди флики.

…На работу я слегка опоздала, но придираться начальство не стало. Найти новую уборщицу будет нелегко, поэтому на мелкие нарушения дисциплины с моей стороны внимания предпочитают не обращать.

После генеральной уборки в архиве делать нечего, везде хрустальная чистота. Я помотала по комнатам и коридорам мокрой тряпкой, создавая видимость работы, и пошла домой. По дороге завернула в «Танцующую обезьяну», маленький китайский ресторанчик рядом с департаментом, купить маринованного мяса для жаркого. Здесь почти все рестораны торгуют полуфабрикатами.

Оформление зала обычное: восточный и западный вход, двенадцать четырёхместных столиков — каждый отгорожен плетёными ширмами, — маленький восьмигранный бассейн с золотыми рыбками, европейская барная стойка у дальней стены. На тот случай, если в ресторан для простокровок заглянут представители более высокой касты, в просторной нише на особом помосте установлены три почётных столика. Ниша полускрыта расписной ширмой. Всё как и в любом китайском ресторане, если бы не одна деталь. В общей части зала столики украшены иероглифической надписью «Для обезьян чистокровных, мутированных в людей», а над входом в нишу красуется надпись «Для обезьян магородных, мутированных в ослов».

Шутка для Альянса рискованная, хозяин легко может получить не меньше десяти лет каторжных работ. На его счастье, в Европе бытует глупейший предрассудок, будто китайский язык выучить очень трудно, потому почти никто и не пытается. И тем более никто не владеет магическим зрением. А ремовские китайцы явно в восторге от остроумия своего земляка, и полиции доносить не станут. Но гораздо вероятнее другой вариант: в ресторанчике установлена прослушка. Содержание надписей наверняка известно всей округе, и потому заведение считается «демократическим», таким, где можно безбоязненно распускать языки.

От стойки меня окликнул Джакомо Сальватори, уборщик из того же Южного крыла, но с третьего этажа. Двадцать восемь лет, высокий, смуглый, прекрасная фигура, прямые чёрные волосы до плеч и зелёные глаза, симпатичную мордаху не портят даже длинноватый нос с горбинкой и слишком большой рот. Парень Джакомо неплохой, весёлый и добродушный. Поначалу он пытался ко мне приставать, но едва услышал, что я замужем, тут же согласился заменить любовные отношения приятельскими.

— Ты только попробуй вот это! — придвинул он мне конфеты-помадки. — Вкуснота умопомрачительная! Только никак не пойму, из чего тут начинка.

Я глянула на карточку со списком закусок. Начинка была из бараньего сала и лепестков хризантем, но вряд ли Джакомо нужно об этом знать. Чтобы спокойно воспринимать изыски китайской кулинарии, надо хотя бы немного изучить культуру и традиции этой страны.

— Какая тебе разница, из чего это сделано, если вкусно? — спросила я. — Главное, что все продукты экологически чистые.

Джакомо кивнул и показал утренний выпуск «Вестника истины».

— Свидетеля нашли. Он видел вурдалака!

Я вздохнула. «Вестник истины» — низкопробнейшее издание, специализируется на уголовной хронике и с тошнотворным упоением смакует наиболее кровавые подробности. Но корреспонденты там пронырливые, могли и в самом деле найти что-то, достойное внимания.

— Вот смотри, это он! — развернул газету Джакомо. — Свидетель. Такой смельчак! Не побоялся признаться, что видел вурдалака.

— Дурак он тщеславный, а не смельчак. Если создатель вурдалака сочтёт его опасным, этому колдунишке и дня не прожить. Но жажда славы затмила разум. Как же, первая полоса любимой газеты. Впрочем, — добавила я, пробежав заметку, — ничего он толком не видел. Молодой мужчина, рост сто восемьдесят сантиметров, правша — это и без него было ясно по характеру ран у жертв.

— Красивый блондин с длинными волосами, — ткнул пальцем в газетную строчку Джакомо. — В сером шёлковом плаще с капюшоном, но свидетель видел золотистую прядь.

— Это не приметы. Мало ли в Реме красивых молодых блондинов в серых плащах с капюшоном.

— На тебя не угодишь, — обиделся Джакомо.

Вурдалак — это покойник, которого частично оживили волшебством. Если зомбак, тоже воскрешённое умертвие, питается обычной людской едой и сохраняет все воспоминания о прошлой жизни, то вурдалак почти полностью теряет память и живёт только за счёт свежей человеческой крови. Выпивает её всю до капли и в придачу пожирает печень. В отличие от зомби, третьей разновидности умертвий, вурдалак способен к произвольным поступкам и самостоятельному мышлению, пусть и самому элементарному.

Если зомбаки практически такие же люди, как и маги, оборотни, человеки или стихийники, то зомби — биороботы, не особо сообразительные, зато выносливые и безотказные, идеально приспособленные для тяжёлой монотонной работы в недоступных для техники условиях — например, прокладывать дороги в горах или на болотах.

— Зомбирование и овурдалачка относятся к отрешённому волшебству, — сказала я вслух. — За это положена смертная казнь. К тому же вурдалак — самая никчёмная разновидность умертвий: тупой, агрессивный, прожорливый и практически неуправляемый. Не могу представить, зачем бы он кому-то понадобился. Разве что какой-то дилетант пытался провести озомбачку и не дотянул волшебство. Уничтожить своё творение тоже силёнок не хватило, и вурдалак сбежал. При всей тупости они очень хитры и проворны.

— Или опытный волшебник захотел пошутить, — ответил Джакомо.

— В Альянсе странные понятия о юморе.

— Смотря для кого. Приближённые Извратителя Основ так часто шутили. Вурдалак ещё не самое худшее из их развлечений. Теперь Неназываемый вернулся, и всё началось по-новой. Это лишь первая весть. Скоро будут и другие, гораздо страшнее.

Звучало неглупо, на уровне рабочей версии.

— Странный он какой-то, этот вурдалак, — сказала я и развернула газету на странице с портретами жертв. Фотография в Альянсе посредственная, полиграфия ещё хуже, но рисунки редакционных художников всегда точны и выразительны, никакой отсебятины, воспроизводится лишь то, что действительно было. Даже у столь жёлтенькой газетёнки, как «Вестник».

— Убивает он ежесуточно, — размышляла я вслух, — что соответствует ритму вурдалачьего пищевого цикла. Способ убийства тоже стандартный — разрывает когтями горло, выпивает кровь, затем когтями же вырывает печень. Жрёт торопливо и неаккуратно, в крови перемазан и сам, и всё вокруг. — Я показала на рисунки мест преступления. — А дальше начинаются странности. Наевшись, он волшебством отмывается от крови и принимается искать вторую жертву, теперь уже эстрансанга, то есть людя магородного. И всегда только молодого мужчину. Ломает ему шею и очень аккуратно, можно сказать, бережно, вырезает сердце и глаза. Но вурдалаки их не едят. Действует ножом с тонким обоюдоострым клинком сантиметров трёх в ширину и пятнадцати в длину. Зачем умертвию кинжал, если есть когти? Тем более что после овурдалачки руки меняются, кисть становится трёхпалой, и кинжал держать неудобно.

— Первые сердце и глаза он забрал с собой, — сказал Джакомо. — Вторые выкинул в мусорный контейнер в квартале от места убийства, их какой-то нищий по случайности нашёл. Третьи бросил рядом с телом.

— Ну это как раз-таки понятно, — ответила я. — Сердце и глаза ему нужны для какой-то особой цели, то есть с какими-то определёнными качествами.

— Поскольку у сердец и глаз жертв этих качеств нет, вурдалак их выбрасывает, — продолжил мысль Джакомо. — Но чего он хочет?

— Стихийники верят, — сказала я, — что сердце — это вместилище души, а глаза — любовных чувств. Вурдалак хочет опять стать живым и вернуться к жене или невесте.

— А какой это стихийник? — заинтересовался Джакомо.

— Откуда же я знаю? Надо прижизненные фотографии жертв посмотреть.

— Вот! — перевернул Джакомо страницу. — Все три пары. Это человеки, это — грязнокровки. Все как один ведьмаки.

Сначала я посмотрела фотографии человеков. Старуха, мужчина лет тридцати пяти, девочка-подросток. Пол и возраст пищи для вурдалака значения не имеют. И трое эстрансангов. Рослые, молодые, очень красивые. Цвет кожи разный — чёрный, оливковый и белый, но внешность при этом сходная. Очень большие глаза восточного типа, маленькие пухлогубые рты, нежные треугольные лица с высокими скулами. Уши остроконечные, длиннее человеческих сантиметра на три, острие направлено к макушке. И у всех трёх бедолаг длинные волосы.

— Преобладает хелефайская кровь, — сказала я. — В доноры все всегда выбирают своё подобие, следовательно вурдалак…

— Нет! — перебил Джакомо. — Дивный Народ невозможно овурдалачить!

— А чем они хуже нас или магов с оборотнями? — удивилась я. — Надо всего лишь знать некоторые особенности хелефайской физиологии, а матрица возрождения как таковая дело не хитрое, всего-то ворожейство.

— В том-то и дело, что физиологию Сокрытого Народа не знает никто, кроме них самих.

— Не думаю, чтобы это было такой уж великой тайной.

Джакомо не ответил, принялся с преувеличенным тщанием складывать газету.

— Ладно, — спрыгнула я с банкетки, — мне домой пора, скоро ученицы придут.

— Какие ученицы? — не понял Джакомо.

— Да я тут взялась двух девчонок учить русскому языку. Приработок нужен.

Джакомо кивнул, сказал «До скорого!», и я пошла к восточной двери. У порога вспомнила, что хотела купить мясо и обернулась к стойке. На моём месте уже сидел ла йто, светловолосый хелефайя с ярко-голубыми глазами. Бывают ещё да рко, черноволосые. Но разницы никакой нет, хелефайя, он хелефайя и есть. В любой общине дарко и лайто примерно поровну. Глаза у дарко чёрные или карие, у лайто — синие и зелёные. И всегда невероятно большие, как у японских мультяшек, только не круглые, а слегка раскосые, что гораздо красивее. Хелефайи вообще самая красивая раса в обоих мирах, незнанническом и волшебном.

Одет лайто в тайлону р, национальный наряд — узкие светло-коричневые штаны на манер леггинсов, похожие на «казачки» коричневые сапожки, бледно-голубая рубаха до колен с длинными рукавами, воротником-стойкой и разрезами по бокам подола. Поверх надет бежевый кафтан, немного короче рубахи, тоже с разрезами, небольшой отложной воротник, рукава до локтя. На талии широкий кожаный пояс со знаками ворожея, к которому прицеплены ножны с дальдром. Это ритуальный кинжал с узким клинком средней длины. Слева на груди приколот алии р — маленькая брошка, знак принадлежности к определённой общине.

Волосы у визитёра, как и у всех хелефайев-мужчин, почти до пояса, надо лбом и ушами подняты и скреплены на темени заколкой, — совершеннолетний.

Лицо знакомое, совсем недавно я где-то его видела.

Тем временем лайто закончил разглядывать посетителей и обернулся к Джакомо. Нахмурился.

— Простокровка? — сказал он с удивлением, брезгливо дёрнул верхушками ушей. — Пшёл вон, обезьяныш!

Хелефайя сбросил Джакомо с банкетки. Тот поднялся с пола и безропотно пошёл к двери.

— Ушастый, ты что, совсем охренел? — возмутилась я. — В нычке у себя командуй.

Посетители боязливо пискнули, а хелефайя подскочил как ужаленный.

— Укороти язык, обезьяна!

— И тебе того же, divnjuk.

Волшебный, то есть русский язык лайто знал достаточно хорошо, чтобы полностью уяснить смысл обращения. Ответил он длинно и многокрасочно.

— У грузчика это могло бы вызвать уважение, — сказала я по-русски, — но у меня другая специальность.

— Считаешь себя равной Благословеннейшим, обезьянка? — по-итальянски ответил хелефайя. — Хорошо. Будет тебе равность. Я вызываю тебя на дуэль. Выбирай оружие.

Испуганно ахнули посетители. По силе и скорости реакции хелефайи превосходят человеков втрое. С точки зрения большинства альянсовцев в такой схватке противник-человек обречён на смерть.

Я демонстративно плюнула метра на полтора в сторону ушастика и шагнула к двери.

— Я вызвал тебя на дуэль! — заорал хелефайя.

Ко мне подошёл Джакомо.

— Ты должна ему ответить, — твёрдо произнёс он. — Это закон.

Пришлось обернуться и сказать:

— Я не пойду.

— Что? — не понял хелефайя. Даже уши обвисли от растерянности.

— Я не пойду с тобой на дуэль потому, что не умею ни дуэлировать, ни даже драться, — ответила я чистую правду: дуэлей в Троедворье не бывает, а наказатели время на драки не тратят никогда.

— Отказ от дуэли, да ещё при свидетелях — вечный позор, — возвестил хелефайя.

— Ну и что?

— Это бесчестие!

— У обезьян чести не бывает, — просветила я. — Как и у тех, кто бросает им дуэльный вызов.

Посетители засмеялись, а хелефайе так физиономию скривило, что мне на мгновение даже стало его жаль.

— Идём отсюда, Джакомо, — сказала я. — Дивнюк — компания для уважающих себя недостойная.

Лайто хотел ответить, но слов нужных не отыскал, только уши во все стороны дёргались. В драку лезть тоже не решился. Телепаты из хелефайев слабые, но что-то похожее на информацию он уловил — мне слегка поламывало виски. Я выставила «зеркалку» и хелефайя с глухим стоном сжал ладонями голову, удар отражённого ментозонда с непривычки довольно болезненен.

— Нина, не надо! — тут же воскликнул Джакомо. — Я сам виноват. Я должен был уйти сразу. Простокровка не смеет сидеть рядом со Звездорождённым.

— Хорошо, тогда сиди рядом со свиньями, — разозлилась я. — Самая подходящая для тебя компания.

Дверь с треском распахнулась. В зал вошёл ещё один лайто, только зеленоглазый. И с трёхпалыми когтистыми руками.

— Вурдалак! — истошно завопил кто-то из посетителей. Остальные заорали в голос и рванули из зала к западной двери. Лайто номер один вместе с ними. Номер два бросился за ним, на ходу выхватил дальдр. Оказалось, трёхпалой лапой с длиннющими когтями можно держать оружие ничуть не хуже, чем нормальной пятернёй.

Я подставила вурдалаку подножку. Тот упал, вскочил и бросился ко мне. Джакомо схватил меня за руку и дёрнул за столики, прочь от умертвия.

— Пусти, дурак! — оттолкнула я его. — Не мешай!

Джакомо опять попытался схватить меня, прикрыть от вурдалака. Смелый парень, хотя и глупый — против умертвия ему и пяти секунд не продержаться. Я сбила Джакомо под стол и уклонилась от удара дальдром. Перехватила хелефайе руку, выдернула кинжал. Подсечка, толчок и нож под основание черепа по самую рукоять. Я повращала дальдром, размалывая мозг. Слишком тонкий клинок, серьёзных повреждений не будет, вурдалак может и воскреснуть.

— Джакомо! Водку, любую! Быстро!

Парень сунул мне литровую бутылку.

— Это ром.

— Пойдёт, — ответила я и дальдром сколола горлышко. Тут в голову пришла дельная мысль.

— Подержи-ка, — сунула я бутылку Джакомо и отцепила от шлевки джинсов сотовый телефон, включила режим видеозаписи. Сняла вурдалака со спины, перевернула, записала вид спереди.

— Поливай, — велела Джакомо.

— Что? — не понял он.

— Лей на него ром. Вурдалаки не переносят спирта, он разъедает их как кислота. Если полностью не уничтожить тело, вурдалак воскреснет. Давай! — подтолкнула я парня.

Он осторожно плеснул на грудь умертвия ром. Плоть подтаяла. Джакомо начал лить увереннее, равномерно распределяя жидкость по всему телу. Я снимала тающий труп. Джакомо посматривал на меня со страхом и отвращением, но своё дело делал. Остановился, не решаясь плеснуть на лицо. Даже в смерти оно оставалось прекрасным.

— Лей, — подбодрила я.

Спустя минуту от хелефайи осталась только большая лужа протоплазмы, в которой лежала одежда.

— Теперь всё, — сказала я. — Вурдалак больше не вернётся. Идём, Джакомо, надо обработать записи, может быть, и удастся установить внешность того, кто сделал вурдалачью матрицу возрождения.

— Так ты не…

— Не некрофилка, хочешь сказать?

Парень смутился чуть ли не до слёз, пробормотал что-то оправдательно-извиняющееся. Я прицепила телефон к шлевке, воткнула в столешницу дальдр.

— Идём, Джакомо. Посмотрим записи.

К луже подошёл лайто.

— Овурдалачить Избранную Кровь — кощунство! — возвестил он, возмущённо выгнул верхушки ушей.

— Несомненно, — ответила я. — Умертвий надо делать из человеков. Мы универсальный материал — и сырьё, и пища.

— Ты говорила, — спросил кто-то из посетителей, — что вурдалака сможет сделать любой ворожей?

Все уставились на лайто, точнее — на его пояс. У хелефайи тревожно дёрнулись уши.

— Я не… — начал было он.

— Это он! — истерично заорал кто-то. — Отрешённик!

— Сволочь ушастая! — завизжали сразу несколько голосов. — Вурдалачник!

Определённая логика тут была — в Альянсе неромансерством занимаются только хелефайи, а этот бедолага оказался чересчур близко от места преступления.

Лайто собрался было спорить и опровергать обвинения, но я схватила его за руку и потащила прочь. Хелефайя вырвался, смерил меня досадливо-брезгливым взглядом и повернулся к толпе.

— Я не…

В голову ему швырнули бутылку. Я схватила Джакомо за рубашку, дёрнула за собой на улицу, оттуда в переулок.

— А он? — на ходу спросил Джакомо.

— Ему уже ничем не помочь, разве что озомбачить. Я физически не смогу увести людя втрое сильнее меня, если он сам идти не хочет. И тем более не смогу остановить толпу.

— Они же не… — Джакомо не договорил.

— Это толпа. Безумное от страха и пьяное от ярости людское стадо, в котором каждому есть за что мстить представителю высокой касты. А хелефайя — спесивый дурак, который элементарных вещей не понимает. Толпа его разорвёт, и нас вместе с ним, если вовремя не удерём. Всё, что мы можем сделать — это вызвать полицию. Если ушастику очень повезёт, он отделается обширными переломами.

Я сорвала со столба и разбила заклинание аварийного вызова полиции, чётко и громко произнесла адрес и название трактира.

— Дети Звёзд сильны, живучи и проворны, — неуверенно ответил Джакомо. Я пожала плечом. Хотелось бы надеяться на лучшее, но сбежать от толпы не легче, чем от горной лавины.

— Ты говорила, — сказал Джакомо, — что не умеешь драться.

— Так и есть. Меня учили только убивать.

— Кого убивать? — испугался альянсовец.

— Всех. Если ты не в курсе, то знай — в Троедворье идёт война. А в бою не дерутся, там уничтожают живую силу противника, то есть убивают людей, пока эти люди не успели убить тебя.

Джакомо поёжился. Потайничник никогда не задумывался, как в действительности выглядит любая битва, хоть Величайшая, хоть самая обыкновенная.

Но сейчас не до эмоций, надо побыстрее домой, записи обработать.

* * *

Джакомо залпом выпил из бумажного стаканчика купленное у разносчика кислое низкосортное вино.

— Не торопись, — сказала я. — Подыши глубоко и ровно. И не стесняйся, после всего увиденного тебя и должно трясти, совершенно естественная реакция.

Сидели мы на скамейке в парке неподалёку от ресторана. Разносчик болтал с клиентами, толстой неряшливой бабой и запойного вида мелкорослым тощим мужичком.

— Этого ушастого вурдалачника уже вся полиция ищет! — визгливо радовалась баба. — Теперь не уйдёт, сучонок. Сам всевладыка подписал разрешение на арест.

— Что-то слишком быстро, — не поверил разносчик.

— Так всевладыка Дуане йвинг сейчас в городе! — ответил мужичонка. — Тот овурдалаченный бедняга из его свиты, личный вассал. В среду парня на дуэли убил один из мелких приспешников Злотворящего Отрицателя. А в четверг вурдалаком сделали. Найти отрешённика, который провёл обряд, от всевладыки требует долг сюзерена. А кто ещё сможет овурдалачить Старшую Кровь, кроме самих Всемудрейших?

— Звучит убедительно, — сказал Джакомо. — Зачем бы ещё Совершеннейшему приходить в дешёвый человеческий ресторан, если не за вурдалаком?

— Нет, — сказала я. — Вурдалак хотел его убить. На создателей они не нападают.

Торговец и пьянчуги ушли в глубь парка.

— Как правило, не нападают, — упорствовал Джакомо.

— Исключено, — повторила я. — Ушастика зовут Миде нвен ар-Далли ган ли-Вириа р. Он тот самый знаменитый фармацевт из нычки Виа льниен, сын не менее знаменитого целителя. Ар-Даллиганы богаты, честны и уважаемы, заниматься отрешённым волшебством им смысла нет. Да и не такие они люди.

— Откуда ты его знаешь?

— Видела в четверг в департаменте. А рассказал о нём один из хранителей Мёртвого архива.

— Ли-Вириар в городе бывает только по понедельникам, когда привозит в аптеки лекарства. Какого чёрта ему здесь делать в четверг? Благословеннейшие из нычек выходить не любят. Если вурдалак начал убивать в пятницу, то сделали его как раз в четверг.

— Департамент — место для этого малоподходящее, — возразила я. — Нет, ли-Вириар к вурдалаку никакого отношения не имеет. Хотя не исключено, что парня подставляют. Из-за вурдалака ситуация в городе напряжённая, эстрансанги и человеки на грани бунта, а Виальниен — ближайшая к Рему хелефайская нычка. Овурдалачен тоже хелефайя. Крупный этнический конфликт неизбежен. Другой вопрос, кому он выгоден — предстоятелю потайничному, который возжелал стать верховным, или верховному, чтобы упрочить свою власть. А может, Лоредожеродд постарался.

— Ты произносишь имя Врага?! — отшатнулся Джакомо.

— Я всегда называю врагов по имени. Это убирает страх перед ними.

— С ума сошла… — ошарашено пролепетал Джакомо. — Так не делает никто.

— Вот поэтому Лоредожеродд и трепет вас всех как трёхгрошовую шлюшку.

Джакомо немного помолчал и спросил:

— Ты уверена, что тот Звездорождённый не создавал вурдалака?

— Да. Ли-Вириар стал шахматюшкой в чьей-то игре. Это означает, что его используют в тёмную, хелефайя и сам не подозревает о своём участии в интриге. В ней он может быть кем угодно: пешкой, конём, даже королём, но всё равно остаётся не более чем фигурой — безвольной и бездумной игрушкой. Это заурядная мелкая провокация, в Троедворье такой спектакль пытаются разыгрывать почти каждую неделю, если не дворня, так равновесники.

— Так значит тот Дивный ни в чём не виновен! — обрадовался Джакомо.

Никогда я не пойму этого восторженного преклонения перед хелефайями. Большинство представителей низших каст их обожают, охотно прощая ушастым и снобизм, и высокомерие.

То, что один из кумиров оказался обычным мелким хамом, да ещё и замешанным в одно из самых тяжких преступлений, причиняло Джакомо немалую душевную боль. Несмотря ни на что, хелефайя нравился ему безмерно только одним тем, что он — хелефайя, часть Дивного Народа, живое воплощение красивых легенд и сказок. Джакомо с радостью ухватился за малейшую возможность оправдать ушастика.

— Пойдём, — поднялась я со скамейки, — надо обработать записи.

— Как ты собираешься это делать?

— Посредством ноутбука и специальных программных дисков, которые остались со времён Троедворья. Друзья привезли кое-какие вещи из дома.

— Понятно, — кивнул Джакомо. — А где ты аккумуляторы подзаряжаешь? На основицу каждый раз не набегаешься.

— В некоторых домах Рема есть и электричество, и нормальная канализация.

— Нина, — медленно проговорил Джакомо, — а зачем в Величайшей из битв нужны такие провокации? Зачем эта грязь?

— Затем, что любая битва — это война, а на войне требуется только одно — уничтожить противника с наименьшими затратами собственных сил. О морали там и не вспоминают. Во всяком случае, на такой бессмысленной и бесцельной войне, как троедворская.

— Странно слышать такое от воина.

— Я не воин, я палач.

Джакомо поёжился, глянул недоверчиво. Я достала сотовый телефон, переключила в режим плеера.

— Думаю, один мой друг объяснит тебе всё гораздо лучше. Он истинный воин — добрый, честный и справедливый. Переводной подсилок у тебя ещё не кончился?

— Нет, а зачем тебе?

— Затем, что песня на русском.

Джакомо достал из кармана рубашки талисман, который купил по моему настоянию у кого-то из заезжих троедворцев, активировал. Я включила песню.

Я выключила плеер и прицепила трубу на пояс. Джакомо посмотрел на меня с испугом. Каким бы плохим ни был перевод, основную мысль донести сумел. А чувства в любой Сашкиной песне через край хлещут.

Молчать было неловко, сказать нечего, и Джакомо проговорил с запинкой, кивнув на мобильник:

— Мощная игрушка, навороченная. И дорогая.

— Трофейный, — ответила я. — Выдали, когда Люцин командором назначил, а конфисковать не успели.

— Понятно. Пойдём?

Ответить я не успела — в кустах за скамейкой зашуршал ветками подглядчик. Шорох почти неслышный, но мне и этого хватило, мускулы отреагировали вперёд рассудка. Я прыгнула через скамейку и ветки, бросила подглядчика на колени, зажала в жёстком захвате и приставила к горлу его же нож. Чуть трепыхнётся, и говорить с ним будут уже некромансенры.

— Нина, нет! — испуганно вскрикнул Джакомо. — Это Перворождённый!

— Ещё одна сотая секунды и он был бы трупом, — зло сказала я и тряхнула ли-Вириара как тряпичную куклу. — Ты что здесь делал?

Сопротивляться ушастик и не пытался.

— Не убивайте меня, госпожа! — взмолился он. — Клянусь первой яблоней, священным источником и опорным камнем я ничего не знаю о вурдалаке. Господин! — обернулся ли-Вириар к Джакомо, — во имя милосердия!

— Отпусти его, — сказал Джакомо.

— Сначала пусть объяснит, что здесь делал.

— Я прятался от тех людей, из харчевни. Парк не лес, но всё равно здесь деревья и спрятаться легко. Я ничего не знаю, госпожа! Утром я привёз лекарства в аптеку, потом познакомился с красивой девушкой. Она сказала, что будет ждать меня в «Танцующей обезьяне». Но не пришла. Появился вурдалак. Всё, госпожа. Больше ничего не было.

— Он правду говорит, — сказал Джакомо. — Лесной Народ всегда прятался от опасности среди деревьев. И у всех Звёзднооких какая-то ненормальная страсть к человеческим шлюшками, особенно уличным. А если девка пообещает дать бесплатно, то любой из них не то что в грошовый ресторан, на городскую свалку за ней побежит. И вовсе не из жадности, а из тщеславия — им нравится думать, что они способны влюбить в себя кого угодно, даже проститутку, которая на подобные чувства в принципе не способна.

— Влюбляются и проститутки, — ответила я. — И как раз-таки они — сильнее всех. — Я отпустила хелефайю. Выглядел он неказисто — нарядная одежда изорвана и перепачкана соевым соусом и землёй, под левым глазом фингал, на правой щеке четыре глубокие ссадины, волосы всклочены. Ушастик ещё дёшево отделался, всё могло быть гораздо хуже. Я отдала ему дальдр.

— Как она хоть выглядела, твоя очаровательница?

— Не знаю, — растерянно пролепетал ли-Вириар, верхушки ушей обвисли, а мочки съёжились от испуга. — Я ничего не помню! Только браслет из светло-зелёного стекла на левой руке, выше локтя. Странное такое стекло, лёгкое как пух и не бьющееся.

— Что за враки? — разозлился Джакомо. — Ни один мужчина не забудет внешность девушки, с которой в первый раз идёт на свидание.

— Это глубинная оморочка, — сказала я. — Дело гораздо дерьмовее, чем казалось на первый взгляд. Ли-Вириара немедленно надо увести из потайницы в Рим, на основице его достать будет сложнее, мы выиграем время, а значит и жизнь.

— Посмотреть, как людь Избранной Крови выходит на основицу, — ответил Джакомо, — сбежится половина Рема. Такого здесь не было уже не менее одиннадцати столетий. Среди зрителей будут и стражники. А приказ об аресте ли-Вириара уже подписан.

— А мы переоденем его большемирской девчонкой. Длинная юбка, кроссовки, просторная блузка с оборками. Уши прикроем шарфом или дамской кепкой, а глаза — тёмными очками.

— Я не буду уши закрывать! — возмутился хелефайя. — Это ещё непристойней, чем выйти на улицу нагишом. И на основицу не пойду, там одно сплошное поганство.

— На плахе поганства ещё больше, — отрезала я. — Джакомо, у тебя деньги есть?

— Есть немного, а что?

— Одежду ему купить. У меня тоже немного есть, должно хватить.

— Я всё оплачу , — сказал ли-Вириар.

— Твои деньги пойдут на оплату такси, жилья и питания. На Щелевой площади зайдём в обменник. И ничего не бойся, основица выглядит непривычно, а сама по себе место неплохое. Только не выходи один на улицу незнакомого города, и всё будет в порядке.

Хелефайя неуверенно кивнул. Выбора у него не было.

Я общипала пригоршню листьев с ближайшего куста.

— Если положить любую свежую зелень в обувь как стельки, мы станем невидимы для вампирских поисковиков. И вот ещё что…

Я достала из сумки баллончик с грошовым аэрозольным дезодорантом, побрызгала скамейку и окрестность радиусом в три метра. Пахнет он не очень, зато полностью уничтожаются все ауральные следы. Теперь ни одна волшебническая экспертиза не докажет, что мы встретили здесь ли-Вириара, да и вообще были на этой аллейке. А технических экспертиз в Альянсе нет.

…До щели мы добрались без труда. На основице я хотела поехать в гостиницу подешевле и помноголюдней, где у постояльцев не спрашивают паспорт и не обращают внимания ни на внешность, ни на способ заработка. Но оказалось, что у Джакомо в Риме есть небольшой домик. Порядком запущенный и давно не жилой, но вполне приличный, особенно по сравнению с потайничными квартирами.

Джакомо снял с ограды табличку «Продаётся», позвонил риэлтеру и предупредил, что поживёт пока в своём владении, поэтому продажа откладывается на неопределённый срок. Соседи к возвращению домохозяина интерес проявили вялый. Гости, то есть мы с хелефаей, им тоже безразличны, любопытных глаз можно было не бояться.

* * *

От культурного шока ли-Вириар опомнился быстро. Вымылся, переоделся в джинсы и рубашку Джакомо. От комнатной обуви отказался, в жилых домах хелефайи ходят только босиком. Сантехникой и музыкальным центром ушастик пользоваться обучился легко, телевизора пока побаивался, зато привычные спесь и высокомерие вернулись в полном объёме.

Ли-Вириар потребовал у Джакомо воды. Тот налил в хрустальный бокал купленную по дороге минералку, подал с поклоном. Ушастый отхлебнул глоток и отшвырнул бокал. Жалобно звякнули осколки.

— Что за дрянь ты мне налил!

— Простите, досточимый, — поклонился Джакомо. — Я сейчас сбегаю в магазин за родниковой водой без газа.

— Не торопись, — сказала я. — Если ар-Даллигану что-то здесь не нравится, то силой его никто не держит, пусть валит обратно в потайницу.

Ушастый посмотрел на меня с удивлением. Он явно считал, что своим визитом оказал нам с Джакомо неслыханную честь.

— Старшей и благословеннейшей расой ты был вчера, — ответила я, — а сегодня стал беглым преступником с отрешённой статьёй. Это смертная казнь.

— Досточтимый ли-Вириар не виновен! — возмутился Джакомо.

Я подошла к нему.

— Это ещё надо доказать. Овурдалачку делали в четверг, с тринадцати тридцати до семнадцати ноль-ноль. Алиби на этот период у ар-Даллигана нет. — Я резко развернулась к хелефайе и рявкнула: — Что ты в городе делал?

Хелефайя возмутился:

— Я высшую клятву дал!

— Это не доказательство. При желании полностью обратима любая клятва, в том числе и высшая. Любой судья это скажет. Так зачем ты приехал в город ещё и в четверг?

— Откуда вы это знаете?

— Не только знаю, но и могу доказать, что у тебя были все средства и возможности сделать вурдалака.

— Госпожа! — с дивнюка мигом слетела вся спесь, он умоляюще сложил ладони, поклонился. — Клянусь, я не… Госпожа, я заказ привозил, только заказ. Омолаживающий эликсир для одной очень знатной дамы. Я действительно приехал в столицу тайно, потому что она не хочет, чтобы кто-нибудь узнал, что такая высокородная особа покупает «Напиток вечной молодости». Ведь так делают только забогатевшие простокровки, а волшебники сами могут вырастить нужные травы, сварить зелье и сотворить над ним волшебство. Но волшебнический дар этой дамы очень слаб, она вынуждена покупать все свои зелья и эликсиры. Предпочитает хелефайскую работу. Некоторые лосьоны и кремы можно сделать только на месте, поэтому я провёл в комнате отдыха при её кабинете пять часов. Это правда, госпожа, клянусь вам!

— Имя? — потребовала я. Хелефайя отрицательно покачал головой, знатную даму он боялся.

— Ну если ты так хочешь на эшафот — пожалуйста, — ответила я и шагнула к двери.

— Графиня Эстер Димиани, — сказал ли-Вириар. — Супруга кудесника Фредерико Димиани.

— Кудесника никогда не видела, — сказала я, — а даму знаю. Начальник пресс-службы департамента, вечно перед журналистами задницей крутит.

Джакомо грязно выругался.

— Фредерико Димиани в своё время служил Неназываемому. Но прямых доказательств не было, после развоплощения Великого Врага под суд кудесник так и не попал. Жена у него тоже кобра первостатейная, если дело дойдёт до суда, показания давать ни за что не будет. Да и сотрудники отдела промолчат, не призна ются, с кем начальница пять часов над колбами сидела.

— Итак, — подытожила я, — невиновность ар-Даллигана доказать хотя и трудно, но возможно. Другое дело, зачем нам с тобой стараться ради мелкотравчатого хама, который, будучи в гостях, не способен соблюдать даже самую элементарную вежливость по отношению к хозяину. Который…

— Замолчи! — оборвал меня Джакомо. Смотрел он на хелефайю. Я перевела взгляд на ли-Вириара и на мгновение оцепенела от растерянности.

Такого беспредельного ужаса на людском лице я не видела никогда. В озверелом от бесконечной войны Троедворье бывало всякое — истерзанные пыткой полутрупы дворовых пленных, родители, вынужденные дарить прощальное милосердие собственным детям… Но такой бездны отчаяния и страха я никогда ещё ни в чьих глазах не встречала. Ар-Даллиган словно истаивал в этом страхе, его душа стремительно и необратимо сжигала сама себя.

— Клянусь сердцем и печенью, — сказал Джакомо, — Виальниен-шен Миденвен ар-Даллиган ли-Вириар ни в чём не нарушил долг гостеприимства. Это мой дом и только мне решать, каким правилам должен следовать мой гость. Миденвен ничем не оскорбил ни меня, ни мой очаг, ни стол.

Хелефайя словно от жестокого морока очнулся. Бледный, дрожащий, уши обвисли. Джакомо подвёл его дивану, уложил, накрыл пледом. Погладил по волосам.

— Всё хорошо, — мягко, словно маленькому ребёнку, сказал Джакомо. — Не бойся. Всё хорошо.

Ли-Вириар заплакал. Джакомо сидел рядом с ним на корточках, гладил волосы, говорил успокаивающие слова. Хелефайя затих, и как будто задремал. Джакомо поднялся, жестом позвал меня на кухню. Я наполовину притворила за собой дверь, чтобы ли-Вириару было удобнее подслушивать. Регенерируют хелефайи не так быстро как вампиры, но вскоре он полностью опомнится от шока и придёт послушать, о чём мы говорим.

Джакомо резко обернулся и схватил меня за плечо.

— Никогда, — яростно прошипел он, — слышишь, никогда не смей упрекать Перворождённого в нарушении долга гостеприимства.

Я сбросила руку.

— Даже если он действительно виноват?

— Да, — твёрдо сказал Джакомо. — Есть три закона, которые Дивный Народ не нарушает никогда — закон равновесия стихий, закон сочетания крови и закон гостеприимства. Нарушение становится вечным проклятием не только для самого Перворождённого, но и для его семьи. Нарушителя казнят вместе со всеми родственниками и лишают права на погребение. Но сначала заставляют пройти Тропой Позора. Затем будет казнь. Долгая, мучительная, но даже она становится благодеянием и освобождением после всего, что было до неё.

— При условии, что о нарушении узнают правители общины, — возразила я.

— Нет, владыки тут ни при чём. Ты видела, что было с Миденвеном. Как ты вообще могла сказать такое!

— Потому что он действительно виновен. Ар-Даллиган дважды нарушил правила гостеприимства. Первый раз в ресторане, когда выгнал тебя с твоего законного места, второй — сейчас. Нормальные люди, когда чего-то просят, то всегда говорят «Пожалуйста», и «Спасибо», когда получают просимое. Даже если этот ушастый хам действительно не может пить газировку, то надо было сказать об этом спокойно и вежливо!

— И ты считаешь, — холодно спросил Джакомо, — что за такую мелочь можно убить?

— Я — нет. Но Миденвен уверен, что нужно. Он сам установил такие правила, ему первому их и соблюдать. Ушастик захотел поиграть в высшую и низшую расу, однако не учёл, что и сам может оказаться низшим. Он попал в мир, созданный человеками и для человеков. Мифологическим персонажам здесь места нет. Как думаешь, что будет, если о хелефайе узнает полиция или журналисты?

Джакомо мертвенно побледнел.

— Нет, — едва слышно прошептал он.

— Вот именно, — злорадно сказала я.

— Надо как можно быстрее найти доказательства его невиновности и вернуть в тот мир, для которого Миденвен и был рождён.

— А с какой стати мы должны надрываться ради того, кто считает нас быдлом?

— Но Звездорождённые действительно намного выше и совершеннее нас! — выкрикнул Джакомо.

— Тогда пусть твой звездюк валит в потайницу и выкручивается сам как хочет, — спокойно ответила я. — Высшим помощь низших не нужна. Ты ведь не требуешь, чтобы собака решала для тебя задачки по тригонометрии.

— Нина, — едва пролепетал потрясённый Джакомо, — неужели ты сама не видишь величия Дивного Народа?

— Не вижу. Что великого сделали хелефайи? Конкретно.

— Благословеннейшие мудры и добры. Они прекрасны, исполнены грации и очарования, их голоса сладостны, как мёд, и чисты, как лесной родник. Они — Старшая Раса, любимейшие дети Творца. Дивные и совершенные.

— И в чём это выражается? — оборвала я панегирик. — Приведи конкретный пример.

Джакомо на мгновенье запнулся. Ответить было нечего.

— Сама не видишь? — взбешённо рявкнул он.

— Нет, не вижу, — с уверенным спокойствием ответила я. — Зато вижу стадо спесивых снобов, которые приехали с просвещённого Востока в отсталую Европу и принялись хвастаться перед дикарями своей великой мудростью. Бахвалиться знаниями, которые ушастики не сами добыли, а получили в подарок от Верховных Учителей, среди которых были и человеки. Демонстрировать величие хелефайи могли только среди полузверей. В высокоразвитом античном мире они были незаметны. Нимфы, фавны — мифы ровным счётом ничего не говорят ни об их мудрости, ни о мастерстве. Даже внешность и то считалась заурядной, от всего прочего населения эллинских и латинских земель хелефайи отличались лишь формой ушей. Но как только в Западной Европе начала складываться собственная цивилизация, когда человеки стали подниматься от полуживотного уровня к людскому, хелефайи сразу же попрятались в нычках, потому что не могли выдержать конкуренции.

Джакомо едва заметно покачал головой.

— Нет, — сказал он одними губами.

— Ты легко сумеешь выжить и в потайнице, и на основице, а дивнючок твой, — кивнула я в сторону гостиной, — даже в потайнице не способен обойтись без няньки. Так кто из вас совершеннее?

— Нина, я с двенадцати лет мечтал увидеть Дивный Народ. Даже ролевиком был, толкиеновского эльфа изображал. Потайницу эту поганую терпел только ради них. Совершеннейшие и Благословеннейшие. Я хотел увидеть их танцы, услышать песни. Лишь увидеть — и всё.

— И увидел, — сказала я. — Если до сих пор не налюбовался, стряхни Миденвена с дивана, поставь посреди гостиной и смотри хоть до посинения. А ещё лучше спеть и сплясать заставь. Поскольку выбора у него нет, ушастику придётся соглашаться на всё.

— Нина! Ты что несёшь? — возмутился Джакомо.

— Всего лишь предлагаю тебе сделать с потайничником то, что пять лет потайничники делали с тобой.

— Я людь, я человек, и не собираюсь унижаться до уровня скота, пусть и волшебнокрового! — выкрикнул Джакомо и осёкся, понял смысл собственных слов.

— Ты чудовище, — сказал он. — Ты выворачиваешь всё наизнанку, разбиваешь все основы, искажаешь понятия.

— Это были плохие основы, — ответил вошедший в кухню Миденвен. — На них нельзя построить жизнь. Они обрекают на смерть. А понятия о правильном и скверном уже давно искажены до уродливости. И наши души вместе с ними.

Он подошёл к Джакомо. Верхушки ушей развернулись вперёд, мочки приподнялись.

— Господин, вы действительно снимаете с меня вину за нарушение закона гостеприимства?

— Да. Целиком и полностью.

Верхушки ушей у Миденвена резко отвернулись к затылку. Хелефайя прижал ладонь к груди, глубоко поклонился.

— Вы слишком добры ко мне, господин. Я ничем не заслужил такой доброты. Мне надо вернуться в Виальниен.

— На плаху, — зло ответил Джакомо. — Здесь сидеть будешь! Пока не найдём доказательства твоей невиновности, о потайнице и думать забудь.

Уши у хелефайи встопорщились.

— Зачем вам это, господин? — недоумённо спросил он.

— Затем, что ты такой же людь, как и мы, — сказала я. — А люди должны помогать друг другу, если хотят остаться людьми.

— Госпожа? — с ещё бо льшим недоумением и растерянностью посмотрел на меня Миденвен.

— Ненавижу это холуйское обращение, — ответила я. — Меня зовут Нина Хорса. Если вы, уважаемый ли-Вириар, предпочитаете официальность, можете называть Нина Витальевна или Хорса Витальевна, это всё равно.

Верхушки ушей у хелефайи слегка оттпырились, мочки сжались, он почувствовал, что второе имя — истинное, но вопросы задавать не решился.

— Я всё же схожу за водой, — сказал Джакомо.

— Нет, монсеньор! — воскликнул Миденвен. — Не утруждайтесь из-за меня.

Джакомо в растерянности посмотрел на хелефайю, затем на меня. По Генеральному кодексу «монсеньор» — обращение вассала к сюзерену.

Насколько я успела разобраться, с представителями иных рас общаться на равных ушастики не умеют вообще. Для них существует только одна форма взаимоотношений — высший и низший. Если не получается быть высшим, значит надо ползать на брюхе. Интересно, что будет, когда оба вернутся в потайницу.

— Ничего страшного, — сказала я Джакомо вслух. — Со временем уважаемый ли-Вириар поймёт, что даже для хелефайев и человеков существует такое явление, как дружба.

У Миденвена испуганно дёрнулись уши, верхушки отогнулись назад. Джакомо улыбнулся, пожал ему плечо.

— Всё образуется, всё будет хорошо.

Миденвен неуверенно кивнул.

— Вы пока с телевизором и дивиди-плеером разберитесь, — сказала я.

— А ты куда? — насторожился Джакомо.

— Съежу в потайницу за дисками и ноутбуком. Я живу рядом со щелью, так что вернусь быстро.

— Там рядом жилых домов нет, — не понял Джакомо.

— А Чесночный квартал?

— Ты поселилась с вампирами?!

— Ну и что? — не поняла я удивления. — Люди как люди. К тому же это единственный квартал на весь Рем, где есть не только нормальная сантехника, но и электричество. Вампиры сделали маленькую станцию с ветряками.

— Но они же монстры!

— Ни один вампир никогда не причинит зла Источнику, монсеньор, — тихо сказал Миденвен.

— Кровь потайничних человеков брать запрещено!

— За исключением тех случаев, когда они сами соглашаются стать донорами, монсеньор.

— Бред, — сказал Джакомо. — Какой надо быть дурой, чтобы согласиться стать пищей для кровохлёба.

— Это мы обсудим позже, — ответила я. — Сейчас важнее другое — найти доказательства невиновности Миденвена. Родниковую воду куплю по дороге.

Из кухни я вышла прежде, чем Джакомо и Миденвен успели что-то ответить.

* * *

Без адвоката нам не обойтись. А денег на него нет. Разве что поискать хотя бы мало-мальски сообразительного специалиста среди бесплатных государственных защитников, которые сидят на заднем дворе Дворца Правосудия в ожидании левого приработка. На оплату услуг такого законника у нас финансов хватит. Другое дело, что качество работы у них — на риске клиента, но нам не до капризов.

Я выбрала шустрого быстроглазого гнома-ведьмака по имени Арзе н Дамма р, сын Кава ра из рода Ги мры нычки О мда, в просторечии — Арзен Каварли.

Специалистом Каварли оказался толковым и знающим, суть дела уяснил сразу и мгновенно выработал первоначальную стратегию действий. Я растерянно хлопала глазами. Адвокат уровня Лопатина, русским языком владеет свободно, какого чёрта он делает в компании тупоголовых неудачников? К тому же на основице жить умеет не хуже любого человека, параллельно с потайничным закончил римский университет.

— Я эстрансанг, — пояснил Каварли. — Кроме этих задворок мне идти некуда. Университет я закончил всего пять лет назад и потребуется ещё немало времени, чтобы Коллегия адвокатов признала за мной право на ум и сообразительность. Переселиться на основицу я не могу, это означало бы отказ от волшебства и полный разрыв с родственниками.

Выглядел Каварли чистокровным гномом — в половину человеческого роста, черноволосый, смуглый, нос с горбинкой, круглые верхушки ушей. Бо роды и усы городские гномы не носят, волосы стригут коротко.

— Гномьей крови во мне три четверти, — криво улыбнулся Каварли, — но отец прижил меня от наложницы-эстрансанги, так что войти в общину без разрешения тана, её главы, я не могу. Ладно ещё, тан позволил отцу подарить мне право на родовое имя.

Я сочувственно кивнула. Порядки в волшебном мире, что в Троедворье, что в Альянсе — гаже некуда.

— Но хватит о грустном, — сказал Каварли, — давайте работать. Прежде всего надо поговорить с гоблинкой Тле йгой улл-Ди лла дор-Но хлан. По слухам, у неё была прочная любовная связь с тем овурдалаченным Прекрасноликом. Они даже в Пражанию сбежать хотели, там подобные браки не запрещены, а их дети имели бы равные права со всеми остальными стихийниками. Во всяком случае — де-юре. Работает девушка старшим цветоводом в садах Стелла-делла-Сера, домашний адрес я узна ю легко.

— Сначала зайдём в «Танцующую обезьяну», нужно взять динамичную ауральную картинку того, как я снимала вурдалака на мобильник. Технический вещдок альянсовский суд не примет, но приобщить к делу заключение лучших экспертов Совета Равновесия Троедворья будет обязан. А экспертам нужны доказательства того, что я ни в чём не нарушила предусмотренную инструкциями процедуру видеосъёмки.

— Как скоро они её сделают? — уточнил Каварли.

— Если успеем отослать материалы сегодня до шести вечера, то к восьми утра четверга получим заключение.

— Как раз к началу процесса, — сказал Каварли. — Но шансов выиграть его никаких. В деле без сомнений замешан высший ранговик, и у нас могут даже не принять заявление.

— Хм… — задумалась я. — Каварли, а что если я подам иск на судейского чиновника за то, что он не выполнил свои непосредственные профессиональные обязанности, отказавшись принять заявление? Тогда начнётся служебное расследование, и высший ранговик будет противопоставлен уже не нам — простокровому быдлу и беглому хелефайе, а всей юстиционной системе Альянса. Параллельно я заявлю в прессу, в самые скандальные и горластые газеты, что чиновник Министерства юстиции покрывает сотворителя отрешённого волшебства. Мне тут же предъявят обвинение в клевете, но тогда уже само министерство должно будет доказывать нунцина ту, службе государственной безопасности Альянса, что это была именно клевета.

Адвокат посмотрел на меня с интересом.

— Тогда вам напрямую придётся столкнуться с самим Дья трой, верховным нунцием Альянса. Но шансы выиграть процесс будут пятьдесят на пятьдесят.

— Не думаю, чтобы Дьятра оказался страшнее Люцина, так что процессу быть. Вы, разумеется, свободны от всех контрактных обязательств.

— Это ещё почему? — возмутился Каварли. — Минуту назад вас устраивало моё мастерство. Вы неплохо соображаете в юриспруденции, синьора Нина, но без профессионального адвоката вам это дело не одолеть. А мне нравится ваша затея, и я хочу, чтобы она стала реальностью. Мне нравитесь вы. Есть в вас что-то такое… настоящее. Я пока не понял, чего вы добиваетесь на самом деле, но чувствую, что это правильный путь. Достойный и нужный. Больше ни у кого в Альянсе такого нет. Я пойду с вами до конца, синьора Хорса, каким бы он ни был.

Я судорожно сглотнула. Повторялась троедворская история — мне опять безоглядно доверяли жизнь, от меня снова требовали чего-то запредельного. Очень хотелось сказать «Нет!», но в Риме ждали ни в чём не повинный Миденвен и Джакомо, который теперь считается его соучастником. Я кивнула и обменялась с Каварли крепким рукопожатием.

* * *

Дверь в квартиру Тлейги оказалась незапертой. Мы вошли, Каварли окликнул хозяйку.

Молчание. И в обеих комнатах, и в кухне никого. Я распахнула дверь в умывальню.

В полной окровавленной воды ванне из белого мрамора лежит сказочно красивая юная негритянка с длинными огненно-рыжими волосами. На полу валяется кинжал с широким изогнутым клинком, на рукояти и ножнах какие-то этнические узоры.

Картина безумного сюрреалиста. Каварли сдавленно охнул и зажал ладонью рот.

Я приподняла негритянке волосы. Ушная раковина заострённая, острие направлено к затылку — гоблинка. Я нащупала пульс у неё на шее. Очень слабо, но ещё бьётся. Зачерпнула воду, понюхала. Лёгкий аромат очищенной первоосновной магии. Девушка растворила в воде какое-то заклинание, чтобы остановить регенерацию.

Я подхватила её под мышки и потянула из ванны. Тяжёлая. Каварли хотел было помочь, но тут же метнулся к раковине, его вырвало. Он ведь гражданский адвокат, а не троедворский боевик, чтобы руки в крови полоскать.

Я отволокла гоблинку в гостиную, положила на софу. Оценила серьёзность ранения. Руки изрезаны до костей, огромная кровопотеря, на собственной регенерации не вылезет. Я метнулась в спальню, сдёрнула с кровати простыню, разорвала на полоски. Но раны перевязать — это так, мера профилактическая, а не лечебная.

Понятия не имею, как лечить гоблинов. С вампиром всё просто, кровью напоить — и всё, дальше сам регенерирует. Гоблинке кровь не поможет, это совершенно точно. Так, стоп, Нина, не торопись. На самом деле исцеляет не кровь, а содержащаяся в ней живица, которую способны впитать и усвоить все. Волшеопорник нужен, без него я живицу передать не смогу. Или хотя бы талисман, пусть даже без переходника. Так, второй раз стоп. Магическими и стихийными татуировками я разрисована от головы до пяток. Волшебства в них ничтожно мало, но ведь гоблинка тоже волшебница, поэтому ей нужен только первотолчок, дальше сама из меня живицу потянет.

Я закончила бинтовать девушке руки и прижала её ладони к своим щекам. Дала через татуировки ментальный посыл. Это высший предел того, что может сделать человек в магии без опорника. Дальше всё зависит от самой гоблинки. Её пальцы едва заметно дрогнули, и щёки мне закололо так, что слёзы брызнули — гоблинка тянула живицу.

Тяжело сдавило затылок, и я убрала её руки. Для регенерации живицы хватит, а терять собственные силы мне сейчас нельзя, девчонку ещё из потайницы в большой мир волочь.

Я вернулась в умывальню. Каварли уже полностью пришёл в себя, посмотрел на меня смущённо и виновато. Я ответила рукопожатием и нашарила в ванной затычку, выпустила воду. Вымыла руки, ополоснула холодной водой лицо. Вернулась в комнату.

Гоблинка очнулась, но была слабой и полусонной. Я сре зала с неё окровавленную одежду, по некоторым признакам — белое траурное платье столичного покроя. Вошла в спальню, открыла шкаф. Нашла бельё — на основице такие неуклюжие бюстгальтеры с трёмя пуговицами и трусы-панталончики носили в начале прошлого века. Взяла носки, штаны, рубаху и кафтан. К цвету не приглядывалась, хватала первое попавшееся. Сдёрнула со спинки кровати кожаный пояс с ремешками, к которым должны крепиться ножны. Тлейга одевать себя позволила безропотно, даже немного помогала. Начала было с удивлением рассматривать перебинтованные руки, но я быстро натянула на неё рубашку, и девушка увлеклась зрелищем поинтереснее — завитком узора на обоях, всё порывалась его потрогать. Я взяла её за затылок, мягко заставила приподнять лицо. Черные глаза пусты и бездумны словно у куклы, сверкают нездоровым блеском. Да она пьяна вдребезги! Ни одного признака, что до самоубийства приняла наркотики, нет, алкоголем не пахнет, значит, это побочный эффект от живицы, как-то неправильно я передачу сделала. Но сейчас опьянение даже к лучшему, пока не протрезвеет, о несостоявшемся суициде и не вспомнит.

— Вставай, — подняла её с софы. — Пора идти.

Тлейга послушно кивнула. Большинство людей первые два часа после переливания живицы склонны безоговорочно доверять и подчиняться донору. Особенно пьяные. К счастью, координация движений у девчонки не нарушилась.

Я сорвала несколько листьев с цветка в висячем кашпо.

— Иди туфли надень, а это под ступни положи, — велела я и, пока Тлейга возилась, побрызгала квартиру дезодорантом. Мы с Каварли зелень в обувь положили заранее.

Во двор въехала большая карета. Я выглянула в окно. Полиция.

Как хорошо, что они здесь такие… незатейливые. Троедворская опергруппа через нигдению перестреляла бы всех парализующими заклятиями и погрузила в воронок как брёвна.

— В какой квартире хозяев нет? — спросила я Каварли. Тот сосредоточено растопырил ладони, пощупал воздух.

— Вон там, через одну.

Я вышла на лестничную клетку и достала из-под воротника блузки отмычку. Сигнализация на двери только магическая, без примеси первооснов, дезодорант её развеял вмиг. Замо к примитивнейший, позапрошлый век, я открыла его за четверть секунды. Каварли завёл гоблинку в квартиру. Я заперлась изнутри, жестом велела молчать.

По лестнице затопала полиция. Провозились они недолго, всего-то минут десять, и сразу же уехали. Для верности мы выждали ещё десять минут и вывели Тлейгу на улицу. Каварли остановил фиакр подороже и велел во весь дух гнать к щели. Как только мы уйдём, кучер сразу же помчится с доносом в полицию, ну да плевать. Главное, что спустя всего полчаса я уже ловила такси на основице. Каварли остался в Реме.

Воистину Альянс — край непуганых идиотов. Ни засады у квартиры подозреваемой, ни КПП у щелей. Теперь понятно, почему всякие там Лоредожеродды становились кошмаром неодолимым и неотвратимым.

Потайницы жёстко и целенаправленно низводились до тупого дикарства, точно так же, как и Троедворье жёстко и целенаправленно удерживается в состоянии непрерывной гражданской войны.

Мой счёт к Девятке становился всё длиннее и длиннее.

Как только закончится дело Миденвена, вплотную займусь этими сволочами.

* * *

Джакомо хмуро разглядывал сидящую на диване Тлейгу.

— Ты решила превратить мой дом в приют для пьяных гоблинов? — спросил он.

— Сейчас протрезвеет, — ответила я.

— Зачем ты вообще приволокла сюда вурдалачницу?

— Затем, что если бы погиб мой муж, я бы тоже провела для него возрождение.

— И сделала из него вурдалака? — разозлился Джакомо.

— Нет, потому что знаю, как подстраховаться. А гоблины таких вещей знать не могут.

— Здесь не Троедворье, — высокомерно сказал Миденвен, — чтобы даже мёртвых лишать покоя во имя вечной войны.

Он встал так, чтобы оказаться между Тлейгой и Джакомо. Уши у Миденвена развернулась вперед, верхушки наклонились, а самые кончики агрессивно задрались. Хелефайи и гоблины — многовековые враги, и, несмотря на то, что причин вражды давно уже никто не помнит, от примирения обе стороны отказываются категорически.

Я посмотрела на Миденвена с любопытством. Боец ушастик никакой и сам прекрасно это понимает, но Джакомо будет защищать до последнего. Видела я уже такие глаза и лица. Убить можно, заставить отступить — никогда.

Зрение привычно попыталось перестроиться на магический режим, но без опорника это невозможно, только больно кольнуло глаза, острым холодом обожгли татуировки. И всё-таки слабый отсвет хелефайской ауры я увидела.

— Де йлирин, — произнесли мои губы прежде, чем я успела понять увиденное.

Миденвен испугался до мертвенной бледности. Похоже, я опять угадала истинное имя.

У хелефайев им обладают все в обязательном порядке, но при этом его тайну берегут даже больше, чем волшебники.

С дивана встала Тлейга.

— Зачем ты меня исцелила? — спросила она. Навеянный живицей дурман прошёл, и девушке потребовались ответы. — Почему не дала умереть?

— Потому что твоя смерть не воскресит никого из тех, кого убил твой жених, — сказала я.

— Семьи погибших получили виру, — ответила Тлейга. — Это не возместит потери, но даст им возможность жить получше. У меня было много драгоценностей старинной работы. Дети в этих семьях теперь никогда не будут есть скверную пищу и ходить в лохмотьях. Я должна была отдать виру и умереть. Долг виры я исполнила. Исполнить долг смерти ты мне не дала. Почему? Я отослала следователю письмо-признание. Я исполнила всё, что следовало исполнить, и должна была умереть. Отрешённикам нет места среди живых.

Миденвен смотрел на неё с сочувствием. Традиции вражды традициями, но Тлейгу было жаль до слёз. Миденвен что-то быстро сказал на тирива лне, гоблинском языке. Девушка лишь отрицательно качнула головой.

— Лидединга смерть забрала в отрешённом обличии и без погребального костра. Он умер навсегда. Я тоже умру навсегда. Без него мне Аваллон не нужен. Земная жизнь тем более не нужна.

— Нет, — твёрдо сказал Миденвен, — не навсегда. Он принял искупительную смерть от собственного дальдра и ушёл тропой очищения в благословенный Аваллон, потому что огненная вода равна огненным сполохам. Когда завершится звёздный круг, Лидединг вернётся на Землю обновлённым и чистым от любой скверны. — Дальше Миденвен заговорил на тиривалне. Судя по тому, как резко и ломано двигались уши, рассказывал подробности смерти овурдалаченного хелефайи.

Тлейга посмотрела на меня с сомнением.

— Он говорит правду? Это ты убила Лидединга его же дальдром и расплавила плоть огненной водой?

— Да.

Слабо заломило виски, Тлейга пыталась просмотреть менталку.

— Ты не лжёшь, — сказала она и вынула кинжал.

Джакомо шагнул было к ней, но Миденвен остановил.

— Монсеньор, она не собирается убивать. Наоборот.

Тлейга подошла ко мне, встала на колени и протянула кинжал.

— Это мой клайс. То же самое, что и дальр. Освободи меня, госпожа.

В глазах у девушки застыл стеклянный блеск. Я надавила ей сонную точку на шее. Тлейга мягко опустилась на ковёр, закрыла глаза. Из ослабевших пальцев выпал клайс. Я подняла её, потянула к дивану. Джакомо помог, посмотрел на меня вопросительно.

— Это оморочка, — сказала я, — и очень мощная. Причём настолько искусная, что уловить её присутствие сможет далеко не каждый волшебник. Но поведенческие признаки слишком характерные, так что сомнений нет — это оморочка. По собственной воле гоблинка не решилась бы на возрождение, ведь это сугубо хелефайское искусство. И тем более никогда бы не стала проводить обряд в одиночку.

— Я ни разу не слышал, — ответил Джакомо, — чтобы Дивный Народ вообще когда-нибудь воскрешал мертвецов.

— Мы никогда не делали это для себя, — сказал Миденвен, — потому что посмертная жизнь на Земле противна воле Миродержателей и мирозданья. Но были вынуждены делать зомбаков для других. Для высших волшебников, — в голосе хелефайи одновременно звучала и злоба, и глубочайшее преклонение. — Для тех, кто способен увидеть первоосновы мира и прикоснуться к ним. Никому из рождённых стихиями этого не дано.

— За исключением вампиров, — сказала я. — Они могут управлять и стихиями, и первоосновами.

— Как вы смеете сравнивать эту грязную расу кровохлёбов с избранниками самих Предрешателей? — возмутился Миденвен.

— И сравнение не в пользу кудесников и чародеев. Во всяком случае, альянсовских, — ответила я, мимоходом отметив, что, говоря о волшебниках высших рангов, хелефайя упомянул Девятку. Но сейчас не до этого.

— Нам нужна помощь вампира, — перебила я возмущённые речи Миденвена, попытавшегося защищать кудесников и чародеев. — Только он сможет снять с Тлейги оморочку.

— Никогда! — отрезал Джакомо. — Ни один кровохлёб сюда не войдёт!

— Хорошо, — согласилась я. — Тогда решай, куда будешь девать труп гоблинской девчонки. Если не убрать оморочку, она с собой покончит обязательно. И не забудь купить цветочки на могилу Миденвена, потому что снять с него обвинения в отрешённом волшебстве может она одна. Для суда покаянное письмо самоубийцы не доказательство. Альянсовское правосудие рассматривает только показания живых людей.

Джакомо глянул на хелефайю. Тот опустил голову, уши обвисли.

— И сколько понадобиться крови? — спросил Джакомо.

— Доза приличная, но для жизни это не опасно.

— Хорошо. Пусть будет вампир. Я согласен стать донором.

— Ни одно порождение Тёмного Огня не станет помогать Детям Благословенных Звёзд, — сказал Миденвен. — Они — наши враги. Враги больше, чем гоблины.

— Я сумею его уговорить.

— Нет! Даже сама мысль, что вампир войдёт в дом, где живёт Избранная Кровь, оскорбительна.

На диване слабо застонала Тлейга. Девушка дрожала от озноба, но губы запеклись от жара, на щеках лихорадочный румянец. В глазах плещется смертная пустота.

— Прелестно, — сказала я. — Началось выгорание менталки. Если не снять оморочку, девчонка умрёт через два часа. Ли-Вириар, вы фармаций и поэтому должны знать основы целительского волшебства. Постарайтесь погрузить её в состояние анабиоза. В глубинную оцепенелицу, — пояснила я по-русски.

— А вы куда? — спросил он на том же языке.

— Вампира искать.

— Но это обязательно — приводить кровохлёба? Неужели нельзя обойтись без него? И без гоблинской девки.

Ни времени, ни желания устраивать дискуссии у меня не было.

— Дейлирин, тебе придётся как можно скорее уяснить один из базовых законов бытия — созидать возможно только совместно. Рознь не приносит ничего, кроме разрушения. Чтобы спасти твою шею от плахи, нужны показания живой Тлейги. Чтобы сохранить ей жизнь, необходим вампир. Чтобы вампир мог снять оморочку, ему понадобится много человеческой крови. Чтобы донор не умер от кровопотери, ему нужна твоя целительская помощь. Это замкнутая цепь. Убери одно звено, и всё разрушится. Сейчас ты либо выживешь в команде, либо сдохнешь в одиночку. Выбирай.

— Но как вы заставите вампира помогать нам?

— Я хорошо знаю Алый закон, и плевать хотела на потайничные страшилки, которыми волшебники любят пугать простокровок.

Миденвен посмотрел на меня со страхом и недоверием.

— Нина, кто вы на самом деле?

— Людя. Человечица, если говорить о расовой принадлежности. Лингвист, если вас интересует профессия. Беглая троедворская боевичка и поломойка в Департаменте магоресурсов, если вам нужен нынешний социальный статус. Ничего интересного.

— Вы не похожи на человека. Нельзя быть и волшебницей, и человечицей одновременно. Человеки не способны изучать волшебство. У них не бывает истинных имён. Человеки никогда не ведут себя так, словно они — высшие ранговики. Человеки не меняют основы бытия, не могут узнавать имена… А собственное сокровенное имя даже высшие никогда не открывают.

— И тем более никогда не говорят хелефайям «ты такой же людь, как и я».

У Миденвена испуганно дрогнули верхушки ушей.

— Я человек, Дейлирин. Самая обычная обезьянородная простокровая человечица, и с этим непреложным фактом тебе придётся смириться. Так что займись Тлейгой и постарайся успокоить Джакомо. Визит вампира станет для него тяжким испытанием.

Я молча развернулась и пошла к двери.

— О чём вы говорили? — спросил Джакомо.

— Сколько раз тебе надо повторять, — взьярилась вдруг я, — если ты не хочешь до конца жизни оставаться на задворках волшебного мира — учи русский!

— О чём вы говорили?

— Миденвена спроси, переведёт. Ведь должна быть от ушастого хоть какая-то польза.

Не знаю, чем меня взбесил обычный и совершенно естественный вопрос. Наверное, устала и перенервничала. Я буркнула матерное ругательство и ушла искать вампира.

* * *

Вычислить ближайшее место вампирьей Охоты было нетрудно. Это оказался небольшой многолюдный парк в полуквартале от дома Джакомо.

Теперь надо поубедительнее изобразить из себя жертву — человека с мягкой, податливой менталкой. Задача не из лёгких. Полтора года от меня требовалось отражать мощные пси-атаки и нападать самой — стремительно, внезапно и сокрушительно. На тонкоэнергетическом теле очень быстро наработалась динамичная броневая оболочка, одинаково действенная и для атаки, и для защиты — шипы, крючья, отражатели и поглотители. До реформы было ещё ничего, но после, когда ментальному бою стали обучать точно так же, как и оружейному, вид у брони стал ужасающий. Ни один вампир-охотник к такому Источнику и на километр не подойдёт.

Я сажусь на парковую скамейку и пытаюсь сделать ментальную маскировку. Совсем молодой и неопытный вампир, который ещё не приучился осматривать Источник срединным зрением, может купиться. Техника древняя, придумана ещё в раннем средневековье японскими ниндзями, но очень действенная. А главное — никакого волшебства не требуется. Надо всего лишь вообразить себя частью скамейки, чешуйкой краски на её плашке, раствориться в ней, исчезнуть… Стоп-стоп-стоп. Это не засада для атаки, я должна не в невидимку превратиться, а стать приманкой.

Пытаюсь вообразить какое-нибудь аппетитное кушанье, красиво разложенное на тарелке. Ароматное, вкусное, сочное. Такое, чтобы сразу же захотелось съесть без остатка.

Рядом со мной садится молоденький вампирчик, подросток лет четырнадцати. Эта Охота для него уже не первая, хотя и не более, чем пятая. Но парень толковый, хорошо обученный. Чётким и аккуратным движением пальцев сбрасывает на меня умело сплетённый морок, который скатывается по отражателю. Я со всей возможной добросовестностью изображаю глубоко забалдевшую наркоманку — дегенеративная улыбка, пустой и бездумный взгляд. Слегка ломит виски — вампирёныш проверяет, насколько основательно я одурманена. Всё в порядке, поверил. Он расстегнул воротник блузки и подвернул его, чтобы случайно не заляпать кровью, быстро, чётко и аккуратно. Похоже, парнишка вообще всё делает быстро, чётко и аккуратно. Из него получился бы идеальный соединник. Вампир достал из дорогой барсетки кровозаборник, собрал, продезинфицировал заклинанием. Вторым заклинанием обработал шею — и обезболивание, и обеззаражка. Ловко воткнул иглу и столь же ловко вынул, когда колба наполнилась. Лёгким касанием пальцев залечил ранку. В это мгновение я выцепила из менталки его имя — Карой Келети. Маскировка тут же улетучилась, но вампир уже ничего не замечал, всё его внимание сосредоточилось на колбе с кровью.

Фамилия Келети применительно к вампиру напомнила о чём-то важном, но конкретизировать воспоминание я не смогла, слишком зыбким и мимолётным оно оказалось. Ладно, чёрт с ним, после разберусь. Сейчас другое важнее.

— Приятного аппетита, Карой Келети, — сказала я на торойзэне.

Вампирёныш подскочил, уронил колбу — кровь растеклась по асфальту. Карой оглянулся на меня и наступил в красную лужицу.

Гуманизма и жестокости у вампиров не больше и не меньше, чем у всех остальных людей мира. И спасать чужие жизни, рискуя собственной, и ходить сапогами по свежевывороченным кишкам вампиры могут не хуже мага, оборотня, человека и любого стихийника.

Но кровь Источника священна. Она никогда не должна упасть на землю даже единой каплей. Это кощунство. Наступить на Живую кровь — такого святотатства ни один вампир даже вообразить не сумеет. Днём меня напугало лицо Миденвена. Карою Келети было ещё хуже. Его душа сожжёт себя через минуту.

Я оттолкнула мальчишку и туфлей растёрла лужицу по асфальту.

— По праву Источника объявляю это кровь пустой. Я забираю себе всю тяжесть проступка алдира Кароя Келети перед Алым законом и объявляю его невиновным.

У Кароя дрогнули безвольно обвисшие крылья, взгляд обрёл осмысленность. Мальчишка посмотрел на меня со смесью испуга, решительности и недоверия.

— Что вы возьмёте в оплату долга благодарности?

— Об этом чуть позже. Сейчас есть дело поважнее. Спрячь крылья и дай мне кровозаборник. В рабочем виде.

Вампир удивился, но требование выполнил.

Я воткнула иглу в артерию. Мальчишка испуганно ахнул, но привычность движения тоже успел заметить, растерянно махнул диннющими и густыми чёрными ресницами.

А ведь красивый парень вырастет — высокий и смуглый синеглазый брюнет с фигурой атлета и грацией леопарда. Сочные губы, длинные брови, нос идеальной формы, плавный овал лица.

Умом, наблюдательностью и трудолюбием тоже не обделён. Перспективный молодой людь, родителям повезло.

Я протянула ему колбу. Мальчишка отрицательно мотнул головой, попятился.

— Нет, взять вашу кровь я не могу.

— Пей, — строго сказала я. — Только твоей Жажды сейчас и не хватает. Пей.

— Но как вы…

— Ерунда. Это не первая крупная порция в моей жизни, и совершенно точно — не последняя.

Противно покалывали обережные татуировки, их убогое волшебство пыталось восстановить кровопотерю.

Мальчишка осторожно взял колбу, отпил глоток. Поёжился и залпом выпил остальное. Скрючился в быстрой жестокой судороге — заёмная Жизнь легко не даётся. Отдышался, очистил кровозаборник, убрал в барсетку.

Я протянула ему сотовый телефон.

— Звони отцу. Долг благодарности и крови я возьму с него. В качестве выкупа мне нужна единовременная услуга, совершенно законная и среднего уровня сложности.

— Нет, — сказал Карой. — Это моя вина и моя расплата. Остальные Келети вам неподвластны.

— Мальчик, я клянусь тебе пред изначалием — это услуга действительно совершенно законная и особо трудная. — Я кратко объяснила ему, в чём дело. — Но ты сам оморочку снять не сможешь, тебе не хватит ни сил, ни опыта.

— Вы свободно говорите на нашей речи, — ответил Карой. — У вас должно быть много знакомых вампиров. Почему вы не обратились к ним? Почему устроили эту ловушку?

— Потому что я приехала в Рем месяц назад, и среди вампиров, с которыми успела познакомиться, пока нет ни одного, кого можно было бы просить о помощи. Это именно знакомые, с которыми у меня нет ни дружбы, ни даже приятельства. Да и далеко отсюда до Рема, а для той девушки счёт идёт на минуты. Я вынуждена прибегнуть к услугам наёмника, первого встречного вампира, который снимет оморочку за порцию крови. Но ты прав — грязными средствами доброго дела не сделать. Ты свободен. Моя кровь становится вирой за проступок перед Алым законом, который ты совершил по моей вине.

Я пошла в глубь парка. Вампиров здесь немало, я быстро найду какого-нибудь ворожея, в крайнем случае — ведуна, и предложу кровь в обмен на услугу. Алый закон такие сделки допускает, а приближающаяся Жажда не оставит места для капризов или пустого упрямства.

— Подождите, — догнал меня Карой. — То, что вы рассказали про омороченную девушку — правда?

— Да. Если хочешь, могу ещё раз поклясться пред изначалием.

— Нет, — испуганно помотал он головой, — не надо… И… Сударыня, но как же вы сможете оплатить помощь наёмника, если уже два раза давали кровь?

— Ерунда, переживу. Карой, я на самом деле привыкла давать кровь очень крупными порциями и смогу быстро восстановиться.

Мальчишка ответил недоверчивым взглядом.

— Всё хорошо, — сказала я. — Возвращайся домой.

— Но… — Вампир запнулся, помолчал мгновение и решительно сказал: — Вы теперь должны будете отвечать перед Алым законом! Отвечать за мою неуклюжесть… Ведь вы не толкали меня под руку, кровозаборник я уронил сам. И… И на кровь наступил сам.

— Я Источник, Карой. Это моя кровь, и только мне решать, что и как с ней делать. Алый закон меня не накажет. И тебя не накажет.

— Всё равно, госпожа, наши судьбы теперь связаны.

— Я гойдо, Карой. Знаешь, что это такое?

— Люди без судьбы, — голос у вампира дрогнул. — Те, кто идёт сквозь вечную пустоту.

— Вот поэтому никакой связи между нами нет. Ты свободен от каких бы то ни было уз.

Мальчишка посмотрел недоверчиво и спросил:

— А как это — быть гойдо? Вам не страшно знать, что впереди ничего нет?

— Мне нравится, — улыбнулась я. — Ничего нет — это значит, можно идти куда угодно, заполнять свободное пространство только тем, что нравится именно тебе, а не всяким дурацким предначертаниям. У меня нет предрешённых удач, но зато нет и ни одной предрешённой беды. Я всё делаю сама. Что-то получается, и это становится удачей, что-то нет, и в этой беде виновата лишь я одна. Мне некого упрекать в своих горестях, но зато и всеми своими удачами и радостями я могу гордиться как собственным достижением, а не как подарком, который мне сделали, будто никчёмной глупой кукле. Именно потому, что у меня нет никакой судьбы, у меня есть гораздо бо льшая драгоценность — я сама.

Карой сосредоточено разглядывал асфальт. Немного помолчал и спросил:

— А вампир может быть гойдо?

— Конечно. Гойдо может стать любой, кто захочет.

— И тогда злая судьба потеряет над ним власть?

— Любая судьба теряет власть над гойдо — и хорошая, плохая. Путь и удачу гойдо определяет только его собственная воля и его собственный выбор.

Вампир едва заметно кивнул. Посмотрел на меня.

— И всё равно, — упрямо сказал он. — Долг крови и благодарности семья Келети вам выплатит. — Карой достал мобильник. — Я всё расскажу сестре. Она лагвяна и дарулка. Зовут Рижина. Она поможет вам.

Карой отошёл в сторону, позвонил. Рижина Келети приехала через двадцать минут. Чернокудрая, синеглазая — сразу видно семейное сходство.

— Заключим договор на «алом слове», — сказала я.

— Вы думаете, — возмутилась вампирка, — я буду рисковать судьбой и свободой брата?

— Я думаю, сударыня Рижина, что для хорошей работы вам необходима твёрдая уверенность в том, что я не стану рисковать ни судьбой, ни свободой вашего брата.

Вампирка посмотрела на меня с удивлением — все другие расы «алое слово» сковывает точно так же как и вампиров, но матрицу для договора сделала. Заключить его было делом одной минуты.

— Езжай домой, — велела Рижина брату. Он дёрнулся было спорить, но Рижина ответила твёрдым и строгим взглядом. Мальчишка что-то обиженно буркнул под нос и пошёл к своему мотоциклу, а я села в Рижинину машину.

— Если можно, — сказала я, — то поедем по кроми. У нас очень мало времени, а там нет ограничения скорости.

— Откуда вы знаете о кроми?

— Уважаемая, вы ведь умеете переключать режимы восприятия. Ну так посмотри те на меня магическим и срединным зрением.

Почему-то в Альянсе все те, кто умеет пользоваться дополнительными режимами восприятия, делают это крайне редко.

Взгляд у Рижины затуманился. Вампирка испуганно дрогнула — для альянсовкого обывателя, пусть даже и вампира, выгляжу я страшновато. С головы до пяток в ауральных шрамах и боевых татуировках, приписной знак перечёркнут желтой линией — метка лишения троедворского гражданства, и красной — лента смертного приговора. Ментальная броня делает похожей на персонажа кибер-ужастика. Ко всем этим «прелестям» добавляется весьма экзотичное для Альянса сочетание начертательница-самоназванка и наказательские символы.

Вампирка торопливо сделала мне защитную оболочку для поездки в кроми и включила зажигание.

* * *

Рижина заканчивала снимать с Тлейги оморочку.

Джакомо полулежал у кресле, у него сильно кружилась и болела голова. Явная передозировка волшебства, но Миденвен дал ему обычную порцию. Очень странно. Ну да об этом позже — очнулась Тлейга.

Безразлично глянула на Джакомо и Миденвена, с лёгким удивлением — на вампирку, и сказала:

— Хорса, меня ты спасала не из дружеской симпатии и не развлечения ради. Что ты хочешь?

— Доверенность на представительство твоих интересов в суде, — ответила я.

— Что? — ошеломлённо переспросила Тлейга. Джакомо, Миденвен и Рижина уставились на меня с не меньшим удивлением.

— Так вот почему вы потребовали, — сказала Рижина, — чтобы я именно сняла оморочку, а не уничтожила, хотя это было бы гораздо быстрее и легче. Вам нужен вещдок.

— Да. Кстати, осмотрите, пожалуйста, ли-Вириара. Пусть его оморочка и реализовалась, следы должны остаться.

Вампирка кивнула. Тлейга смотрела на меня в полнейшей растерянности. Джакомо и Миденвен переглянусь, от недоумения верхушки ушей у хелефайи согнулись крючочками.

— Но как тебе вообще такое в голову пришло? — не понимала Тлейга.

— Обыкновенно. Есть вещи, которые прощать нельзя никогда. Если тебя ударят, на это обязательно нужно ответить двойным ударом, да так, чтобы больше никому и в голову не приходило тебя бить. Даже высшие ранговики должны уяснить элементарную истину — причинять людям боль не позволено никому.

Альянсовцы посмотрели на меня как на умалишённую, но спорить не стали.

Рижина сняла с Миденвена следы оморочки, положила в прозрачную пластиковую баночку из-под конфет. Отдала мне.

— Зачем Фредерико Димиани всё это понадобилось? — спросил Джакомо.

— Следствие установит, — ответила я. — Возможно, всего лишь развлекался — ты сам говорил, что прихвостни Лоредожеродда такие шутки любили. Но мог и выполнять его приказ спровоцировать в Ремнии межрасовый конфликт. Это вероятнее всего, потому что при всей своей тупости вурдалаки очень хитры и осторожны. В нормальном состоянии он дождался бы, когда Миденвен выйдет из ресторана, заклинанием зова приманил бы в тихий тупичок и убил. Со всеми предыдущими жертвами вурдалак так и поступал. Вломиться в ресторан его могла заставить только мощная волшба подчинения, к тому же с обратной композицией матрицы, ведь подчинять надо было умертвие. А Лоредожеродд — обратник.

Потайничники от испуга на несколько мгновений онемели. Первой голос обрёла Рижина.

— С ума сошла?! — рявкнула она. — Имя Извратителя вслух не произносят. Особенно теперь, когда он вновь обрёл живое тело.

— Если вам всем так нравится изъясняться намёками да иносказаниями — на здоровье. Но я предпочитаю называть всё истинными именами. Так остаётся меньше места для лжи и трусости. Если бы вы почаще называли Лоредожеродда по имени, вместо того, чтобы наделять пышными титулами, он бы никогда не получил над вами такой власти.

Потайничники опять испуганно вздрогнули.

— Его имя притягивает несчастья к тем, кто его произносит, — возразила вампирка. Но уже на октаву ниже.

— Несчастья вам принесло вовсе не имя, а ваш страх перед ним.

— Мастеру имён легко рассуждать, — зло ответила Рижина.

— Мастером имён я стала только потому, что всегда всё называла и называю истинными именам. Вам, сударыня, это мастерство тоже доступно.

Рижина упрямо повела крыльями, но спорить не стала.

Тлейга шагнула ко мне и прикоснулась кончиками пальцев запястью. Кожу слегка укололо, и на тыльной стороне руки появились чёрные угловатые буквы гоблинского алфавита, метка доверительности.

— У доверительной метки синий цвет, — сказала я.

— Чёрный — знак защиты и покровительства, — ответила Тлейга. — Я прошу тебя о полной защите на время всего процесса.

— Хорошо.

— Нина, — сказал Джакомо, — я прошу тебя о том же самом для Миденвена и для себя.

Я кивнула. Миденвен прикоснулся к моему запястью, и на нём появились ещё два ряда букв.

* * *

Экспертные заключения в Прагу привёз Тимур. Спецы постарались, сделали всё в рекордно короткие сроки и в двойном экземпляре — на русском и итальянском.

Теперь мы сидим в маленьком кафе на уютной улочке старой части города и обмениваемся новостями.

— Сколько с меня в пересчёте на евро? — спросила я, кивнув на документы.

— Нисколько. Это гуманитарная помощь от Троедворья угнетённым классам Альянса.

— Тимка, равновесные эксперты признаю т гуманитарную помощь исключительно в свою пользу. У нас со дня основания Совета все заключения выдавались только через буфет.

— Так Люцин всё оплатил, — сказала Люся. — Твердит, что за такое — не жалко. Видишь, все документы заверены Высшей равновесной печатью? Наш Каримыч поставил на твою победу пять штук баксов. Всё Троедворье в экстазе. Ты и из-за границы прозвездеть сумела не хуже, чем дома. Ходят слухи, что если ты выиграешь процесс, то директор отменит приговор. Люцин хотя это и не подтверждает, но и не отрицает.

— Да пошёл он у шайтана святость искать, — буркнула я.

Каварли бросил на меня испуганный взгляд. В обществе троедворцев ему было крепко не по себе. Зомбак в ранге волхва ещё туда-сюда, но чаротворица внушает ему ужас.

— Люся, — вспоминаю я, — ты же хотела экзамен осенью сдавать. А сейчас начало апреля.

— Через неделю после твоего отъезда был прорыв. Десятка.

Я присвистнула. У всех, кто сумел выжить на ликвидации такой катастрофы, потенциал поднимается минимум на ступень.

— Потери? — спросила я просевшим голосом.

— Треть личного состава по всем дворам и Совету, — ответил Тимур. — Пришлось срочно собирать кадры из провинций, там теперь всё оголилось, поисковики работают на износ.

— Поликарпов тоже стал чаротворцем, — сказала Люся. — А Вероника — кудесницей и повелительницей светлой общины Камнедельска. По Уставу нужен чародейный ранг, но сейчас всем не до формальностей.

— А Роберт мне ничего не сказал, паршивец! — разозлилась я. — Врал, что генерала на экзамене получил.

— Будь ты моей сестрой, командир, я бы тоже соврал, — ответил Тимур. — Своих надо беречь. Особенно гражданских.

— Я боевой офицер, а не гламурная барышня!

— Разжалованный офицер, командир. Теперь ты лицо гражданское.

— Но воевать и ликвидировать прорывы я от этого не разучилась.

— А какое звание у вас было? — робко спросил Каварли.

— Лейтенант. Ворожея в переводе на ранги.

Каварли полузадушено охнул, в полнейшем обалдении уставился на волхва и чаротворицу. Люся улыбнулась.

— Лейтенант наказательного подразделения Совета Равновесия по статусу равен дворовому полковнику, — сказала она. — К тому же бывают ситуации, когда все звания и ранги становятся не более чем пылью, а значение имеют только людские качества. Или профессиональные. Юридический отдел Совета Равновесия возглавляет колдун. Отдел технической экспертизы — ведьмак. В волшебстве большего им не достичь никогда, но это ровным счётом никого не волнует. Они получили генеральские звания и чародейние ранги не за волшебнические способности, а талант и высочайший профессионализм в своих областях. Волшебство — это ещё не всё.

— Если бы хоть на один день увидеть ваше Троедворье… — тихо сказал Каварли.

— Его лучше никому не видеть даже на секунду, — хмуро ответил Тимур. — Война не предмет для любования.

— Вы лучше о процессе расскажите, — попросила Люся.

— Процесс как таковой начнётся только в пятницу, — сказал Каварли. — Завтра. Должен был сегодня утром, но из-за самоотвода судьи перенесли на завтра. Синьора Нина додумалась дать изначальную присягу.

— А разве в суде бывает ещё какая-то присяга, кроме изначальной? — не понял Тимур.

Каварли ответил растерянным взглядом. Моим словам, что работа с Хаосом и первоосновами в Троедворье считается приготовительным курсом, он не поверил.

— В Альянсе применяется и другая присяга, — сказала я, — на стихийной или магической волшбе как таковой. Но поскольку сторона истцов в моём лице дала присягу изначальную, то судьёй теперь может быть только высший ранговик. Минюст срочно подыскивает кандидатуру.

— Фигня, — отмахнулась Люся. — Дурь чиновная. Судья, он в любом ранге судья. Что о вас пресса пишет?

— О процессе как таковом ни слова. Всех гораздо больше волнует, что хелефайя, эстрансанг, гоблинка и человеки действуют одной командой. Хелефайско-гоблинский союз ещё туда-сюда, но равноправного партнёрства с низшими кастами в Реме не было уже много столетий. Все в шоке.

— Не только в Реме, — тихо сказал Каварли. — Такого много столетий не было во всём Альянсе. И в Лиге тоже.

Я положила на стол ремнийские газеты.

— В самолёте почитаете.

Люся и Тимур кивнули.

— Вот дикарство-то, — сказала Люся, глянув магическим зрением на один из заголовков. — Касты всякие…

— Высокочтимая, — обратился к Люсе Каварли, — ведь до реформы в Троедворье тоже было кастовое деление?

— Да. Не такое жёсткое как в Альянсе, но было.

— И после реформы прошёл всего лишь год? Так ничтожно мало времени?

— Каварли, — сказала я, — на самом деле время измеряется не часами и не календарём, а событиями. На войне их столько, что почти каждый день вмещает в себя год, а то и целый век. И таких дней триста шестьдесят пять. Вот и посчитайте, много времени прошло или мало.

Каварли не ответил.

— Командир, это правда, что Кох теперь живёт с твоими родителями? — спросил вдруг Тимур.

— Правда. Они всегда хотели двоих детей, девочку и мальчика. Но второй ребёнок у мамы не получился по медицинским причинам. Теперь всё в порядке, есть и дочь, и сын.

— И они поладили?

Я мягко улыбнулась.

— И с моими родителями, и с Робертом не поладить невозможно.

— Завидую, — ответил Тимур. У него семейная жизнь не складывалась хронически.

— Всё у тебя образуется, — заверила я.

Тимур кивнул.

— У твоей Вероники в воскресенье свадьба, — сказал он. — Хотели летом, но после прорыва решили больше не тянуть.

— И правильно, — одобрила я.

— В подружки невесты пригласили меня, — виновато сказала Люся. — Из-за чрезвычайного положения Вероника не может выехать на регистрацию и венчание в Прагу. Это нас выпустили по прямому разрешению Люцина. Инферно опять на пике возмущения.

— Ты гораздо лучше, — ответила я. — Моё свидетельство принесло бы им несчастье.

— Не уверена. Но ты точно не обижаешься?

Я только фыркнула. Придёт же в голову такая глупость.

— И на кого мне обижаться — на инферно или на Люцинову чрезвычайку?

— Нам пора в аэропорт, — напомнил Каварли.

— Пора, значит едем. — Я подхватила с пола спортивную сумку с разнообразными полезными мелочами, которые Тимур и Люся привезли из дома. Тяжёлая. Но как-нибудь допру.

— Подожди, — сказала Люся. — Я твой волшеопорник привезла.

— Я не возьму. Иллюзии сейчас опаснее всего.

— Иллюзии? — не понял Каварли.

— Как волшебница я нулевичка.

Каварли опять судорожно вздохнул.

— Богатый у вас сегодня выдался день на зубодробительную информацию, — посочувствовала я.

— Боюсь, синьора, это только начало.

Я пожала плечом и сказала:

— Скорее да, чем нет.

Время поджимало. Тимур перевёл арендную машину в кромь, и мы помчались в аэропорт.

У входа в Ремнию нас встретила Рижина.

— Вам нужна ещё моя помощь, синьора? — спросила она.

— Нет. Долг благодарности и крови выплачен полностью. И вы, и ваш брат свободны от каких бы то ни было обязательств передо мной.

Рижина вложила мне в ладонь визитку.

— И всё же, — сказала она на торойзэне, — если вам нужна будет помощь вампира — звоните. Люди Лунной Розы не связаны «алым словом» ни с верховным предстоятелем, ни с Неназываемым, ни с Великими Учителями. Над нами хозяев нет. Ограничителя силы тоже нет. Мы можем помогать кому хотим и как хотим.

Вампирка из дикой общины Анрой-Авати улыбнулась и мгновенно исчезла в толпе. А я растерянно стояла с визиткой повелителя Иштвана Келети в руке.

* * *

Судебное заседание начнётся через пять минут. Каварли последний раз просматривает документы, делает какие-то пометки. Миденвен, Джакомо и Тлейга сидят на скамье истцов, тесно прижавшись друг к другу, и крепко держатся за руки. Журналисты щёлкают громоздкими допотопными фотокамерами, торопятся запечатлеть столь необычную компанию. Ребята стараются не обращать на нахалов внимания, но получается слабовато, от каждого щелчка вздрагивают и крепче сжимают руки. Кроме как друг на друга им надеяться больше не на кого.

У меня запиликал мобильник, Егор прислал эсмэмэску. «Нина Хорса — чемпион!». И длинная вереница смайликов и сердечек. Я нарисовала сердечко из сердечек, в середине поставила его имя и отправила Егору. Пусть для кого-то это выглядит это смешно и нелепо, но именно из таких мелочей и складывается хорошее супружество. А мне действительно стало легче в гадючнике, именуемым Дворцом Правосудия, заметно прибавилось душевных сил и уверенности в себе. Победа в этом бою будет моей.

Объявили о начале заседания. Судьёй оказался какой-то наспех посвящённый кудесник-оборотень, напуганный происходящим не меньше истцов. Как и предсказывал Каварли, обвинение представлял сам Дьятра. Солидный людь. Боевой маг-обратник в ранге чаротворца, семьсот пятьдесят три года, выглядит на тридцать два, высокий смуглый брюнет арабского типа. Симпатичный. А имя Дьятра — истинное.

Сторону защиты представлю я. Каварли в протоколе записан как мой ассистент.

Сам процесс продлился ровно двадцать минут, слишком однозначны и неоспоримы были представленные нашей стороной доказательства. Дьятра задал несколько формальных вопросов и кивком разрешил судье объявить предварительный приговор. Окончательный вынесут присяжные, но это уже процедура чисто символическая.

Фредерико Димиани приговорили к столетию каторжных работ. За отрешённое волшебство и прямое сотрудничество со Всепреложным Властителем полагается гильотина, но вынести смертный приговор высшему ранговику по иску такой мелочи, как мы, суд не отважился. Эстер Димиани за соучастие получала восемьдесят лет каторги. Имущество супругов конфисковывалось. Их пособника, который убил на дуэли Лидединга и оморочил Тлейгу, приговорили к пятидесяти годам. Проститутка, набросившая оморочку на Миденвена, признана невиновной — противостоять приказу кудесника девчонка не могла. Тлейге, Миденвену и Джакомо причиталось по пять процентов обширного имущества Димиани в качестве возмещения морального и физического ущерба. А чиновника, который не принял у нас с Каварли заявление, приговорили к двадцати годам каторги как пособника Лоредожеродда.

Немолодой ведун сидел на скамье подсудимых рядом с дуэлянтом и невидящим взглядом смотрел в пол. Плечи безнадёжно опущены, покорно склонённая голова. То, что никаких дел ни с Лоредожероддом, ни с его прихвостнями у ведуна никогда не было, понятно любому дураку. Но ни единого шанса на апелляцию для бедолаги нет.

Я прикусила губу. Вполне возможно, этот мелкий чинуша никогда не был хорошим людем. Но к преступлениям Димиани он совершенно точно не причастен. К каторге приговаривают невиновного. Юстиционной системе Ремнии нужен козёл отпущения, на которого можно свалить всю ответственность за негласные судебные барьеры для низших каст. Дьятре необходимо продемонстрировать готовым к бунту плебеям видимость справедливости, показать строгость закона по отношению и к высоким кастам. Мне требовался повод для процесса, выгодная боевая позиция, и я подставила ведуна под удар как ненужную пешку в шахматной партии. Но ведь это не игрушка, а живой людь. Плохой, хороший — неважно. Главное, что он людь, и превращая его в разменную фигуру, я низвожу себя до уровня Девятки. И своих друзей окунаю по уши в ту же грязь.

— У стороны истцов есть заявления? — спросил судья.

— Да, ваша честь. От имени моих доверителей я отзываю иск против Роналдо Амарено, судейского чиновника второй ступени.

У судьи отвисла челюсть. У Дьятры, Каварли, Миденвена и Тлейги тоже, а Джакомо внимательно посмотрел на Амарено и кивнул. «Нина всё делает правильно, — шепнул он Тлейге и Миденвену, — подробности после объясню». Сообразительный парень, суть происходящего уловил сразу. Амарено не шевельнулся. Погружённый в собственные переживания и страхи, он не слышал и не видел окружающего.

— Но всё обвинение базировалось на этом иске, — сказал судья.

— Ваша честь, разве без него супруги Димиани и их соучастник перестали быть наймитами Лоредожеродда, которые совершили по его приказу отрешённое волшебство?

Услышав запретное имя, судья полузадушено охнул, а Дьятра привстал с места.

— Ваша честь, — продолжила я, — Амарено точно такая же жертва происков Лоредожеродда, как и мои доверители. В ходе интриг Всепреложного Властителя обстоятельства сложились так, что начать процесс против Димиани можно было, только предъявив обвинение Амарено. Но ни в их преступлениях, ни в преступления Лоредожеродда он не виновен, а потому не подсуден.

— Прекратите называть это имя! — заорал судья. — Его нельзя произносить!

— И какой статьёй какого кодекса это запрещено, ваша честь?

— Есть вещи, человечица Нина Хорса, — сказал Дьятра, — запретность которых очевидна сама по себе.

— Потому что очевиден их вред, уважаемый обвинитель. Кому конкретно и какой именно вред причиняет произнесение слова «Лоредожеродд»?

— Вам предъявляется обвинение в нарушении процедуры судопроизводства и оскорблении юстиционной чести, — сказал Дьятра.

— У стороны обвинения нет для этого никаких юридических оснований, — ответил Каварли. Голос у него дрожал, но парень покрепче стиснул перила деревянной оградки перед нашей скамьёй и повторил уверенно и твёрдо: — Заявление моей клиентки полностью правомочно. Амарено является жертвой преступлений Димиани и… — тут голос у него опять дрогнул, но Каварли всё же сказал: — и Лоредожеродда.

— Вот вы как… — приподнял одну бровь Дьятра. — Эстрансанги начинают позволять себе то, на что не осмеливаются высшие?

— Каждый делает лишь посильные ему свершения, — ответила я.

— Довольно, — сказал какой-то укутанный в шёлковый плащ с капюшоном хмырь со зрительского балкончика. — Утверждайте приговор и разгоните эту шваль по домам.

— В зале суда приказывает судья, а не зрители, — обернулась к нему я.

Хмырь сбросил капюшон.

— Монсеньор! — И судья, и Дьятра, и все в зале вскочили с мест, склонились в поклоне.

Я с интересом глянула на главу государства, вежливо поклонилась. Надо же, не побрезговал лично пожаловать. Стало быть, едва не случившегося бунта низших каст испугался почти до усрачки.

Верховный предстоятель уловил ментальное эхо и яростно сверкнул глазами. Я ответила прямым взглядом.

Зовут его Фелиппе Брокко, очень элегантный светловолосый и голубоглазый оборотень-чаротворец, обратник, истинного имени нет. Чакры, насколько могу судить, тоже не активированы.

— Ты не по чину дерзка, простокровка, — сказал со своего балкончика Брокко. — Имя Злотворящего Отрицателя не осмеливаются произнести даже те, кто несоизмеримо выше тебя.

Желудок у меня заледенел, спина покрылась липким по том — угроза в голосе Брокко прозвучала нешуточная. Но отступать уже некуда. Только вперёд, только в атаку.

— Их трусость — исключительно их беда, — сказала я. — Но теперь понятно, почему мелкий уголовник вроде Лоредожеродда так вольготно чувствует себя в Альянсе. Если у сильных потайницы сей смелости не хватает даже на то, чтобы произнести его имя, отваги для победы тем более никогда не наберётся.

Взбешённый Брокко вскочил с кресла и взмахнул волшебной палочкой. Уклониться от потока волшбы невозможно, только принять его на ногти и волосы, тогда заклинание трансформируется в ментозонд, сопротивляться которому сумеет и человек. Мне жёстко и пронзительно заломило виски. Я попыталась выставить «зеркалку», но в голове будто противотанковая мина взорвалась — так ломануло болью весь череп. Я взвыла, скрючилась на полу. Ментозонд словно когтями раздирал мозг, татуировки горели огнём. Такой сокрушительно пси-атаки ни в одном бою не было.

Но вколоченные тренировками в каждую клеточку тела защитные рефлексы работали. Я на мгновение нырнула в самую глубину боли, схватилась крючьями брони за ментозонд и как на тарзанке выскочила на нём на поверхность бытия. Приём действенный, хотя и опасный, сто ит замешкаться на долю секунды, и ментальное напряжение сожжёт мозг. Но ради преимуществ, которые этот приём даёт для ответной атаки, можно рискнуть. Отражателями я толкнула ментозонд к Брокко. Обра тка, стремительно набирая силу, покатилась к своему создателю.

Защиту чаротворец выставить не догадался, ему и в голову не приходило, что человек и без всякой магии способен сопротивляться волшебству. Так что ударило его мощно.

Все в зале, включая Дьятру, с ужасом смотрели, как воет и корчится от нестерпимой боли всемогущий верховный предстоятель Альянса.

Тут у него пусть и запоздало, но сработали оборотнические инстинкты выживания — началась трансформация. Волк, коршун, рысь, людь. Узенький диапазон, всего лишь три дополнительные ипостаси.

Я к тому времени успела отправить в глубокий обморок двух охранников и запрыгнуть на балкон. В голове звенело только одно — убить. Немедленно. Необратимо.

Останавливаться, пока не ликвидирован противник, троедворские боевики не умеют. Чаротворец — цель трудная, но вполне достижимая. А собственная жизнь приемлемая цена за смерть врага.

— Мир! — вскинул ладонь Брокко. — Мир тебе пред изначалием, командор Хорса.

Я замерла. Вздыбленная броня начала потихоньку опадать, расслабились напряжённые в сталь жилы и мышцы.

— Мир и вам, всепредстоятель, — ответила я.

Он отряхнул мантию, взмахнул палочкой, и с балкона в зал спустилась широкая лестница с перилами. Брокко предложил мне руку, и мы спустились в зал. Я прошла к своей скамье, Брокко — к трибуне обвинителя. Дьятра глубоко поклонился, встал рядом с ним.

— Что ж, — медленно проговорил Брокко, — Амарено действительно невиновен. И ему, как и той синьорине, — кивнул он на проститутку, — полагается пять процентов имущества Димиани.

Верховный предстоятель кивнул в такт своим мыслям и смерил меня оценивающим взглядом. Взор затуманился — догадался-таки переключиться на магическое зрение. От увиденного Брокко едва слышно охнул и нарочито медленно повернулся к Дьятре.

— Гойдо, начертательница пути, мастер имён, самоназванка и обладательница «вольной смерти», а в рапорте об этом ни слова, — прошипел он, задыхаясь от ярости.

— Я передал вам полную копию её досье, — пролепетал перепуганный едва ли не до полусмерти Дьятра. — Там об этом тоже ни слова не говорилось.

— Быть такого не может, — не поверила я.

Брокко обернулся ко мне.

— Что ты сказала?

— Высокочтимый всепредстоятель, — начала догадываться я, — а какой аппаратурой были сделаны фотографии для копии досье — простеньской или потайничной?

— Какое это имеет значение? — склочно спросил Брокко.

— Решающее. У вас пользуются плёнкой и фотоаппаратами, изготовленными по технологиям, которые на основице были ещё до Второй мировой войны. А с середины шестидесятых годов прошлого века в большом мире появились плёнки и объективы, которые фиксируют образ не только плотного, но и тонкого тела. Ауру фотографируют. С тех пор в троедворских досье никогда не пишут буквами то, что можно увидеть, глянув на фотографию магическим или срединным зрением. Особенно эффективны для съёмок тонкостуктурных объектов цифровые камеры. Но даже если ваша разведка, высокочтимый всепредстоятель, не догадалась сделать качественные снимки, то хотя бы сплетни собрать они должны были сообразить. Сколько в Камнедельске мастеров имён, начертателей и прочих сотрудников с пикантной биографией, кто они и как зовут, охотно расскажут в любом нейтральном кафе. В Троедворье эта информация секретной не считается.

Оборотень зарычал. Я злорадно улыбнулась и сказала:

— Такая растяпистость объясняется только одним — ваши люди посчитали ниже своего достоинства собирать настоящую информацию о человечице. Сняли халтурную копию с личного дела, которое хранится в архиве общего доступа и в котором содержится лишь самый необходимый минимум служебной информации, — и всё. А расплачиваться за их разгильдяйство пришлось вам.

Брокко резко развернулся к Дьятре и влепил ему пощёчину.

— Прочь с глаз моих, ленивый раб, — сказал он на волшебной речи.

У меня от изумления едва глаза на лоб не полезли. Чтобы ударить подчинённого, да ещё по лицу и прилюдно — такого я даже вообразить не могла. Ладно бы в полубезумной горячке предельного боя, но вот так, в заурядной мелкой разборке — невозможно.

— Нина, это Альянс, — сказал Каварли и потащил меня за руку к двери в фойе. — Здесь и не такое бывает. И позорный столб может быть, и плети, и даже костёр.

— Но это же дикость, средневековье! — возмутилась я.

— Это очень редко бывает, — словно бы извиняясь, сказал Джакомо.

— Вы лучше подумайте, — посоветовал Каварли, — какую бурю накликали на свою голову. Всепреложный Властитель никогда не простит вам такую дерзость.

Я прикусила губу, чтобы скрыть довольную улыбку. В какой бы щели ни прятался Лоредожеродд, теперь он совершенно точно выползет из своего укрытия.

И покажет мне путь к Девятке.

* * *

Пыли в Мёртвом архиве за неделю моего отсутствия накопилось изрядно, с уборкой я провозилась два часа. Но все неприятности когда-нибудь кончаются, даже вымывание сора из-под канцелярских шкафов. Я подхватила вёдра с грязной водой и понесла на задворки департамента к сливной канаве. Задорно светило апрельское солнце, а в плеере мобильника звучала Сашкина песня.