Допросные камеры Преградительной коллегии расположены на самом нижнем этаже подвального сектора.

Красный кафель стен, прорезиненное покрытие цвета охры на полу, — так проще отмывать кровь. Серый пластиковый потолок с пронзительно-яркими лампами дневного цвета. С потолка спускаются нержавеющие цепи растяжек и дыб, у стены ряд пыточных кресел. Как правило, здесь допрашивается сразу несколько человек по разным делам.

Но сегодня подследственный только один.

— Когда он сможет продолжить разговор? — спросил эмиссар.

Мастер-вопрошатель, высокий светловолосый и светлоглазый человек сорока трёх лет, глянул на подследственного, который был подвешен на цепи за запястья так, что ноги лишь самыми кончиками пальцев касаются пола. Такая подвиска заставляет подследственного постоянно дёргаться, невольно ища опору. Это не только мешает объекту дознания сосредоточиться на увёртках от вопросов, но и причиняет сильную боль, поскольку руки скованы за спиной и теперь вывернулись в плечевых суставах жестоко и нелепо, вопреки естественному направлению движения.

Полностью обнажённое тело объекта покрыто чёрными синяками и кровавыми ссадинами от хлыста, лицо и голова закрыты шлемом психозонда.

— В обмороке что ли? — пробормотал вопрошатель, глядя на безвольно обвисшего подследственного. И приказал помощнику: — Подбодри его разрядом.

Помощник, молодой тёмношерстый беркан, нажал кнопку пульта дистанционного управления. Тело подследственного выгнулось дугой. Кричал объект хрипло, воюще.

— Хватит пока, — сказал вопрошатель, подошёл к подследственному поближе. — Ну что, ублюдок гирреанский, говорить будешь?

— С тобой говорить — только зря время тратить, — бросил Авдей. Голос у него слабый, еле слышный. Слова произносит с усилием, зато язвительности хватит на десятерых. — Достоевского ты не читал, фильмов Рязанова не видел, о Бетховене никогда не слышал. Как собеседник ты мне не интересен.

Эмиссар поёжился. Даже боль и бесконечная усталость не лишили голос подследственного его невозможного, невероятного тембра: звенящая плавная гибкость и тяжёлая острая хрипота. Странный голос, один из тех, забыть которые невозможно. Особенно, если в нём, кроме необычности звучания, слышно нечто несоизмеримо большее — прямота и сила характера.

— Ещё разряд, — приказал вопрошатель. Дождался, когда подследственный обретёт способность слышать. — Будешь говорить, сучонок?

— Я желаю разговаривать только о культуре Ойкумены. Если тебе, по причине мозговой скудости, на эту тему сказать нечего, можешь идти в пивнарь. Дозволяю.

— Тройной разряд! — гаркнул вопрошатель.

— И давно он так? — с холодным гневом поинтересовался эмиссар.

— Да всё время, многочтимый! Замучились с уродом, сил нет! Либо молчит как истукан, либо издевается как падла последняя.

— Что дало психозондирование? Покажите снятую информацию.

—. Ничего не снялось, многочтимый.

Эмиссар вперил в вопрошателя ледяной взгляд.

— Так не бывает. Информация есть всегда. Снимите по-новой. И почему шлем работает в дистанционном режиме, ведь прямой контакт результативнее?

— Да сволочонок брыкается, что твой конь. И ведь метко бьёт, гад! Даром, что из-под шлема ни черта не видит. Потому лучше применять дистанционное воздействие, многочтимый.

— Хватит болтовни! Начинай психозондирование.

Вопрошатель опасливо глянул на эмиссара, втянул голову в плечи и достал из кармана формы пульт дистанционного управления, набрал код воздействия. «Максимальный», — отметил эмиссар. Помощник включил монитор, настроил на волну шлема.

— Задавайте вопрос, многочтимый.

— Где Винсент Фенг? — сказал эмиссар.

Вопрошатель нажал кнопку. Подследственного опять выгнуло дугой, затрясло крупной судорогой. Спустя мгновение раздался хриплый воющий крик.

Психозонд проломил ментальные барьеры, на мониторе появилась надпись. Подследственный обвис на дыбе.

Эмиссар прочитал надпись один раз, второй.

— Да он издевается над коллегией! — Эмиссар ударом кулака сшиб монитор со стола. Тот упал экраном вверх. Помощник вопрошателя глянул на надпись. Опять то же самое, слово в слово.

— Где Винсент Фенг? — заорал взбешённый эмиссар. — Отвечать, паскуда!

— Святая для правоверных лаоран книга Вейда рна гласит, — повторил написанное на экране Авдей, — что верующим в звезду предвечного круга откроется каждая тайна любого из трёх миров посредством небесного откровения.

— Он твердит это всё время, многочтимый, — пояснил вопрошатель. — Что бы у него ни спрашивали. Это позволяет избегать ментального удара от психозонда за ложь или утаивание информации и одновременно даёт возможность не отвечать на вопросы. Очень действенный приём. Прежде у братков я такого не встречал.

— Поганый таниарский еретик! Он издевается над нашей верой!

— Вовсе нет, многочтимый, — сказал помощник вопрошателя. — Объект всего лишь предлагает нам воспользоваться тем, что она обещает.

— Ты что несёшь? — гневно зарычал эмиссар.

— Объект сам так сказал, когда мы обвинили его в оскорблении нашей святой веры.

Эмиссар подошёл к подследственному.

— Ничего, ублюдок. Скоро от твоей дерзости не останется даже воспоминаний.

Авдей по-змеиному извернулся и пяткой ударил эмиссара в левый бок. Эмиссар с ревущим стоном повалился на пол. Вопрошатель с помощником оттащили его в сторону, положили на диван, на котором отдыхали вопрошатели в перерывах между допросами.

— Ещё пятью сантиметрами левее, — с испугом пробормотал эмиссар, — и было бы прямо по селезёнке.

Эмиссар глянул на подследственного. Авдей опять безвольно обвис на дыбе. Вопрошатель торопливо забормотал:

— Поскольку нас предупредили, что объект может оказаться проблемным, мы отдали его на предварительную процедуру. Так эти придурки с предвариловки перестарались и повредили объекту позвоночник. Резкие движения вызывают болевой шок. Но тварёныш упёртый, всё равно брыкнуть норовит. Значит, и ходить сможет. Так что с представлением объекта на открытом судебном заседании никаких сложностей не будет.

Эмиссар поднялся, оправил форму и приказал:

— Приведите объект в чувство.

Помощник дал разряд, Авдей очнулся, слабо застонал.

— Многочтимый, — осторожно начал вопрошатель, — здесь побывало немало таниарцев. И тех, кто привержен главенствующей церкви, и сектантов. Я хорошо знаю таниарских братиан. Объект не похож ни на кого из них. Но точно так же он не похож и на братиан лаоранских. Я ещё ни разу не видел таких подследственных. Кто он, многочтимый? Если я ничего не буду знать об объекте, я не смогу получить из него информацию.

— Сколько часов длится допрос? — буркнул эмиссар.

— Непрерывно — девятнадцать. До того было два часа предвариловки, после полчаса ушло на технический перерыв.

— Двадцать один час воздействия, — злобно процедил эмиссар, — и нулевой результат. Вы что, работать разучились? Или сами на его место захотели?

— Помилосердствуйте, многочтимый! — рухнул на колени вопрошатель. — Невозможно разрабатывать объект, ничего о нём не зная. Я не могу найти нужную точку воздействия. Мне нечем его зацепить. Без информации об объекте я бессилен.

— А сам объект расспросить не догадался?

— Он ничего не говорит. Точнее — говорит то, что здесь никогда ещё не звучало. Все братки перемежают проклятия для нас и императора с прославлениями своего Избавителя. Этот же городит всякую чушь о взаимовлиянии изобразительного искусства, литературы и музыки. В пример приводит фильмы какого-то ойкуменского режиссёра. Или советует ждать небесного откровения. Он понимает, что молчать в допросной комнате невозможно, и для того, чтобы не сказать нужного, говорит о ненужном. Я не знаю, как пробиться через этот щит.

— Так дайте серию разрядов! — приказал эмиссар. Вопрошатель вскочил, выхватил пульт и тут же уронил от торопливости, залепетал извинения и оправдания.

Авдей засмеялся. Коллегианцы попятились. Смех и истерзанное пыткой тело — такое сочетание испугало.

— Винса вы не получите, — сказал Авдей. — Ни вы, ни братиане. Кем бы вы его не считали — Погибельником или Избавителем, вы на Винсента клевещете. Он самый обычный парень. Таких миллиарды. И этим Винс драгоценен для мира. Потому что мир живёт только благодаря самым обычным людям. Таким, как Винсент. А вы с братками хотите погубить его, и тем самым лишить мир права жить. Так что Погибельник в Бенолии не один. Вас тысячи.

— Он что, бредит? — не понял эмиссар.

Авдей опять засмеялся.

— Бред — это Пророчество со всеми его толкованиями. А все вы — свора психопатов, которая старается сделать бред реальностью. Братки, коллегианцы — разницы никакой. Всё одно нелюдь, которая только и может, что пожирать чужие жизни. Иначе вам не существовать. И друг друга жрёте, хотя поодиночке обречены на вымирание. Братиане и коллегианцы похожи на упырей из сказок Земли Изначальной. Нет-нет, так нельзя… — оборвал себя Авдей. — Нехорошо ругать людей за калечество. Они ведь не виноваты в своей ущербности. Тело изувечено или душа, врождённое это увечье или приобретённое, неважно. Главное, что калек надо вылечить, и тогда они тоже станут самыми обычными людьми, которые дают жизнь миру… Только я не знаю, как нужно лечить. Стыдно. Видеть боль и не помочь — это очень плохо. Людям нельзя так поступать. Но ведь я могу забрать часть их боли себе. Это страшно. И очень больно… Так больно! Но надо терпеть. Выдержать, выдержать, выдержать… Я выдержу! Тогда они смогут думать и понимать. Найдут средство исцелить себя сами… Ведь от рождения они были людьми и только потом превратились в упырей. Значит, смогут опять стать людьми.

— Замолчи! — закричал эмиссар. — Замолчи!!!

— Это всего лишь ментальный шок, — торопливо сказал вопрошатель. — Сейчас мы приведём объект в норму, и вы сможете продолжить разговор.

— Он сказал, что мы ничем не отличаемся от братков.

— Это всего лишь бред, многочтимый, не обращайте внимания. В ментальном шоке объекты всегда несут разную чушь. Мы даже никогда её не пишем. Неинформативна. Минуты через две он опомнится и будет готов к осмысленному разговору, многочтимый.

— Сними с него шлем. А ты, — велел эмиссар помощнику вопрошателя, — приведи ещё один объект. Любой. Закрепи в кресле так, чтобы объект-один видел объект-два во всех подробностях.

Авдей отшатнулся от яркого света, зажмурился. Спустя несколько секунд проморгался, посмотрел на эмиссара.

Тот отвёл взгляд. Смотреть на Северцева невозможно. Ангел и дьявол слились в едином лике. Неудивительно, что вопрошатель поспешил закрыть лицо Северцева шлемом.

Помощник вопрошателя привёл ещё одного подследственного, темноволосого смуглого человека лет тридцати семи, закрепил в кресле. Подследственный едва слышно стонал от ужаса.

Эмиссар вперил острый взгляд в глаза Авдея.

— Видишь его? — показал на второго подследственного. — Ты ведь хочешь ему помочь. Так помоги. Спаси его от боли. Скажи, где Винсент Фенг?

— Я знаю этот приём, — сказал Авдей. — И ложь твою знаю. Мы с этим бедолагой одинаково обречены на смерть. Даже если я скажу то, что ты хочешь слышать, ты всё равно убьёшь его как свидетеля. И убивать будешь мучительно и долго, потому что так требует твоя упыриная сущность. Поэтому я не стану добавлять к двум обречённым третьего.

Эмиссар кивнул вопрошателю. Тот тронул сенсорную панель кресла, и подследственный взвыл от боли. Эмиссар жестом велел прекратить.

— Ты уже обрёк на мучительную смерть своего отца, — сказал эмиссар. — Теперь хочешь погубить ещё одну жизнь?

Он вновь кивнул вопрошателю.

Авдей отвернулся, зажмурился, втянул голову в плечи, пытаясь спрятаться от полного боли крика.

— Прекратить воздействие, — приказал эмиссар. — Что ты скажешь, Авдей? Разве ты не хочешь спасти людскую жизнь? В тебе нет ни капли жалости к его мукам? Конечно, откуда взяться состраданию у отцеубийцы. Твой отец сейчас в таком же кресле, Авдей. И это ты его туда посадил. Ты причиняешь ему боль. Ты причина его мучений.

Эмиссар жестом приказал вопрошателю продолжать. От крика подследственного Авдей изогнулся в судороге, сдавленно простонал «Не-ет!».

— Прекратить воздействие, — сказал эмиссар. — Где Винсент Фенг? Скажи, Авдей, и вся боль исчезнет. Ты спасёшь людей от мучений.

— Мне очень жаль тебя, — искренне ответил Авдей. — Ведь это невыносимо — всю жизнь прожить с такой болью.

— Что? — оторопел эмиссар.

— Мучительно понимать, что жизнь проходит мимо тебя, потому что ты мёртв заживо. Очень больно знать, что мир людей для тебя недоступен, потому что ты зверь. Но вдвойне мучительно и больно осознавать, что когда-то ты был таким же людем как все, а теперь стал полутрупом-полуживотным. Врата в настоящую жизнь для тебя закрылись.

— Разряд! — закричал эмиссар. — Вот этому разряд! — пальцем показал на Авдея. Браток был забыт.

Авдей отдышался от электрошока и сказал:

— Что, не получилось чужой болью заглушить собственную? Не получилось… И не получится. Если душа болит, значит она есть. А душа душегубства не терпит. Так что выбирай, что тебе делать — окончательно в зверство скатиться или поднять себя к людям.

— Да на кого ты слова тратишь? — сказал второй подследственный. — Это же коллегианец. Мразь, гаже которой ничего нет.

— Братки ничем не лучше, — фыркнул Авдей. — Окажись мы в твоём подвале, всё было бы точно так же, с той лишь разницей, что палачом окажешься ты.

— Ты сказал — «мы»? — переспросил эмиссар.

— А ты думаешь, браткам не интересно местонахождение Винсента Фенга? — Авдей рассмеялся: — Ты в кресле, он в дознавателях — вот и вся разница. Даже истязатели останутся прежними.

Эмиссар невольно глянул на вопрошателя с помощником. Этим действительно всё равно на кого работать.

— Ты точно такой же, — сказал Авдей. — Тебе тоже всё равно, зверь ты или людь. А значит ты и не зверь, и не людь. Ты нежить, которая может существовать лишь за счёт чужой боли. Ты упырь.

Эмиссар ударил Авдея под дых.

— Замолчи!

Авдей отдышался от удара, на губах опять появилась улыбка.

— Существование — не жизнь, а лишь тень жизни. И ты не людь, а всего лишь бледное подобие людского образа.

— Молчать!!! — ударил его эмиссар.

— Странные вы особи, дознаватели. Сначала били, чтобы я говорил, теперь бьют, чтобы молчал. Вы бы определись в своих желаниях. А то как-то непрофессионально получается. Дилетантски.

— Разряд! — завопил эмиссар. — Серию разрядов! Чтобы молчал…

— И вот так всю смену, — пожаловался вопрошатель. — Все нервы измотал, гнида гирреанская. Упёртый, что твой ишак. Зато язык острее скорпионьего жала.

Эмиссар влепил вопрошателю пощёчину.

— Рассуждать ещё будешь, паскуда! — второй пощёчиной сбил его с ног. Пнул по рёбрам. — Ничего, я тебя сейчас научу работать! Прибавлю мастерства!

— Не смей! — Авдей брыкнул эмиссара, оттолкнул от вопрошателя.

— Ты чего? — обалдело посмотрел на него эмиссар.

— Людей бить нельзя. Особенно тех, кто не может ответить тебе тем же. Это подло.

— Ты… ты их защищаешь? После того, что они с тобой сделали, ты их защищаешь?!

— Нельзя причинять людям боль, — твёрдо сказал Авдей. — Тем более нельзя допускать, чтобы людям причиняли боль другие люди. Не по-людски это.

— Ты сам называл их нелюдью.

— Но сам-то я людь.

С этим эмиссар не спорил. Посмотрел на скрючившегося на полу вопрошателя. В руке у него зажат пульт.

— Встань. Иди сюда, — велел эмиссар.

Вопрошатель в ужасе замотал головой.

— Нет, — прошептал он. — Нет. — Вопрошатель отполз от эмиссара подальше, спрятался за Авдея.

Эмиссар усмехнулся.

— Разряд! — приказал он.

Вопрошатель нажал кнопку.

Электрошок ударил обоих, и Авдея, и вопрошателя, — висящий на дыбе подследственный невольно опирался ступнями о палача. Руку вопрошателя свело судорогой, убрать палец с кнопки он не мог, и теперь поровну делил с объектом его боль.

Помощник выбил пульт резиновой дубинкой, схватил его и шмыгнул за шкаф с инструментами. Сжался там, скрючился, стараясь стать как можно незаметней. Вопрошателю по-прежнему казалось надёжней прятаться за Авдея. Он крепко обхватил его ноги.

— Не выдай, господин! — взмолился вопрошатель. — Не погуби!

— Пресвятой Лаоран! — прошептал прикованный к креслу браток. — Да кто он такой?

— Истинный Погибельник, — твёрдо сказал эмиссар. — Никто другой на такое не способен. — Он достал из кобуры бластер, направил на Авдея, но выстрелить не успел — капитан службы охраны стабильности выбил оружие. Глянул на эмиссара и плюнул ему под ноги.

— Скуксился, дерьмо истеричное? Так тебе и надо. Реформистов допрашивать — это не братков плющить. Тут характер нужен. А ещё ум и сила воли.

Сопровождали капитана пятеро бойцов в камуфляже.

— Зачем вы здесь? — недоумённо пролепетал эмиссар.

— Авдей Северцев, как лицо, причастное к антигосударственной деятельности, переводится в ведение службы охраны стабильности. Снимите объект с дыбы и наденьте ему арестантскую робу, не везти же его голым. — Капитан протянул эмиссару предписание.

— Так ты не Избранный?! — заорал браток. — Ты реформист?! — Он пару мгновений помолчал и заорал с новой силой: — Ах ты, сука!!! Чтобы тебя, падлу безбожную, в охранке расстреляли!

Капитан глянул на него с интересом.

— Этого мы тоже забираем, — сказал эмиссару. — И вопрошателей с предварильщиками. Все, кто находился в прямом контакте с Северцевым, переходят в ведение моей службы. Так что собирайтесь, эмиссар. Поедете с нами.

— За что? — мертвенно побледнел эмиссар. — Я верен государю.

— Однако вы, прекрасно зная о тесных связях подследственного с центристской партией, не передали его, как требовала инструкция, в службу охраны стабильности, а начали допрос сами. Это серьёзное должностное преступление, которое совершают те, кто участвует в дворцовом заговоре. Мятежник может знать немало полезного для тех, кто злоумышляет против его величества. Вот вы и решили разжиться информацией.

— Что за вздор? — возмутился эмиссар. — Авдей Северцев — Погибельник либо наперсник Погибельника, его ближайшее доверенное лицо.

— Следствие разберётся. А сейчас не совершайте ничего такого, что можно было бы квалифицировать как сопротивление высшим государственным приказам.

— Да, — покорно опустил голову эмиссар. — Я иду с вами, капитан.

= = =

Найлиас ждал в переулке неподалёку от здания Преградительной коллегии. Одет в форму армейского спецназа, к уху прицеплен коммуникатор. В руке бластер.

Рядом замер Гюнтер. Тоже в форме, с оружием и коммуникатором.

— Северцева повезут в охранку завтра, двадцать четвёртого ноября в ноль часов сорок минут, — сказал Найлиас только для того, чтобы снять напряжение.

— Уже сегодня, сударь. Сейчас ноль часов десять минут. И не надо лишних слов. Братство было кратчайшим путём к Избранному, поэтому я ушёл в братство. Братство предало Избранного, орден его спасает, поэтому я с орденом.

— Гюнт, я…

— Скоро вы увидите его, сударь. И тогда всё поймёте.

— Я уже понял самое главное: Авдей Северцев, которого ты именуешь Избранным, избавительско-погибельническую идею не приемлет категорически.

Гюнтер улыбнулся:

— Вы ведь сами говорили мне — для того, чтобы осознать своё истинное Я, нужно время и дело, которое потребует приложения всех имеющихся сил. Скоро Авдей поймёт, кто он на самом деле, и тогда позабудет весь тот бред, которым заморочил ему голову отец.

— Мне этот бред показался самым разумным из всего, что я слышал с той минуты, когда прилетел в Бенолию.

— Однако вы подчинились приказу ордена забрать Авдея Северцева, — возразил Гюнтер.

— Приказы не обсуждают, — ответил Найлиас.

— Когда Авдей будет за пределами Бенолии, вас не только вернут на оперативную работу, но повысят по сравнению с тем званием, которое было у вас до моего побега.

— Ты поэтому со мной пошёл? Хочешь загладить вину? Но ты ни в чём не виноват!

Гюнтер шевельнул желваками, отвернулся.

— Не в это дело. Не только в этом. Я надеюсь… Я верю… — Он посмотрел на Найлиаса. — Орден не для вас! Он похож на ледяную пустыню. А вы другой. Авдей действительно Избранный… Он откроет для нас новый путь, где мы будем вместе — вы, я и Николай.

— Не ты ли называл Николая предателем и убийцей?

— Я поспешил в суждении. Коля не мог сделать копирайт сам. Вы же знаете, какой он на самом деле! Его братки заставили.

Найлиас усмехнулся:

— Твой Коля не приемлет ни малейших сомнений. И никогда не простит того, кто заставит его сомневаться.

— Его заставили, — упрямо повторил Гюнтер. — Братки во имя своих целей способны на всё, на любую подлость! Они могли даже взять в заложники его семью.

У Найлиаса ломано изогнулся хвост.

— Да, это возможно. — Найлиас дёрнул себя за воротник форменной куртки так, словно ему не хватало воздуха. — Конечно, заложник. Он что-то упоминал о том, что старшая сестра живёт в городе совсем одна и работает очень много, домой приходит только ночевать… Если такую похитить, соседи ничего не заметят, а на работе всем плевать на мелких служащих: один раз не пришла — уволят, не интересуясь причинами, вот и всё внимание к исчезновению… Но почему Николай ничего не сказал мне? Я нашёл бы способ её освободить!

— Вам и так из-за нас досталось, незачем новую головную боль добавлять, — твёрдо сказал Гюнтер и тут же запоздало обиделся: — Мне он тоже ничего не сказал.

— Коле только и не хватало, чтобы ты ещё в заложниках оказался! — буркнул Найлиас. И добавил, убеждая не столько Гюнтера, сколько себя: — Когда речь заходит о страданиях близких, мы все теряем рассудок. Светозарные правы, запрещая привязанности.

— А без них и жизнь не жизнь.

— Да, — согласился Найлиас.

Гюнтер опустил голову.

— Коля сможет меня простить? Ведь я обвинил, не разобравшись. Даже слушать его не захотел… Только сейчас догадался, как всё было на самом деле.

Найлиас пожал ему плечо.

— Не бойся, Гюнт. Твой брат понимал тебя раньше, поймёт и теперь.

У Найлиаса тихо пискнул коммуникатор.

— Время, командир, — сказал боец. — А на воротах тихо.

— Ждать, — приказал Найлиас. — Десятиминутное опоздание в пределах нормы.

— Откуда пришла информация по Северцеву? — спросил Гюнтер.

— Не бойся, не подстава. Коллегианцы жуткие бюрократы, от них так просто даже с предписанием ВКС не уйдёшь, не то что с цидулькой из охранки. А информация надёжная. В охранке немало светозарных. Это самый надёжный способ быть в курсе всего, что происходит в Бенолии. В конечном итоге все сведения сходятся к ним. И, надо отдать должное папаше твоего приятеля, оперативно.

Пискнул коммуникатор.

— Всем внимание! У ворот движение. Вижу лётмарш-бус. Две лёгких машины сопровождения.

— Готовность один! — приказал Найлиас.

— Всем внимание! Кортеж выстроился, пошло движение в сторону юго-запада.

— Готовность ноль! Провожаем до площади.

Найлиас и Гюнтер сели на авие тки — воздушные мотоциклы.

— Группа-один, внимание! — сказал Найлиас. — Кортеж брать над площадью. Группа-два, в прикрытие.

— Кортеж над площадью, — доложил боец.

— Внимание всем! — приказал Найлиас. — Пять, четыре, три, два — захват!!!

= = =

Небесные картины видны и над Гирреаном.

«Значит, пустошь не проклята, — подумал Клемент. — Иначе небо не дарило бы этой земле высшую из своих благодатей».

Делать в Гирреане нечего. Оба Северцевых арестованы, младший передан в коллегию, которая благополучно отрежет ему голову как Погибельнику.

Но капитан приказал ждать до вечера двадцать четвёртого. И Клемент ждал. «Ты проводишь дознание о том, причастны ли Винсент Фенг и Ринайя Тиайлис к деятельности Погибельника. Когда выяснишь, что не причастны, возвращайся».

Пусть такое дознание и чистая фикция, но в посёлке, где жил Авдей и Фенг с Тиайлис, побывать надо.

Клемент поговорил с персоналом интерната, где работал Фенг, заглянул в СТО. Ровным счётом ничего интересного не услышал и не увидел. Обычная людская жизнь, точно такая же, как и у всех… Настораживало только внезапно открывшееся обилие талантов у ничем ранее не примечательного секретаря, заурядной придворной куклы.

С другой стороны, зачем бы Фенгу раскрывать свои дарования в Мёртвоглазом Городе? Там они не нужны никому…

Свидетелем того, как Фенг дал пощёчину императору, Клемент не был, зато видел ненависть, с которой смотрел на своего недавнего Исянь-Ши Цалерис Аллуйган. Император ещё дёшево отделался.

Клемент шёл по поселковой улице к таниарской церкви. Оставалось поговорить с преподобным Григорием и можно возвращаться в соседний райцентр, чтобы оттуда вылететь в Алмазный Город.

Опять телепаться на лошади… Верховой ездой Клемент владел прекрасно, но хороша она только в качестве развлечения. Рассматривать лошадь в качестве реального транспортного средства в эпоху лётмаршей нелепо до глупости.

Но векаэсники накрыли весь пятый район двенадцатого сектора ста зисным полем. Теперь здесь не работают электрогенераторы, мертвы энергокристаллы, не способны стрелять бластеры и пистолеты с пороховым зарядом…

Даже нельзя метнуть нож или воспользоваться арбалетом, потому что стазис снизит скорость и силу их полёта, заставит уже через полметра упасть на землю.

Дышать в стазисе тяжело, ходить трудно, словно сквозь воду. Клементу, с его крепким, превосходно натренированным телом, стазис не мешал, но каково приходилось калекам?

Таниарская церковь оказалась просторным квадратным строением в три этажа. По углам высокие узкие башенки, увенчанные неким подобием чалмы, на крыше квадрата нечто вроде стеклянной пирамиды.

Внутри три ряда скамеечек для прихожан, у противоположной входу стены — похожее на театральные подмостки возвышение для священника, посреди помоста водружён алтарь. Стены расписаны сложным узором из цветов и текстов молитвенных песнопений. Роспись выцветшая, местами облупившаяся. Церковь давно требовала серьёзного ремонта.

Церковный зал заполнялся прихожанами, приближался час дневной службы. Семинарист-практикант зажигал ароматические курительницы.

Скандально знаменитый поп оказался точно таким же, как и все настоятели полунищих поселковых церквушек: обряжен в сильно поношенную синюю рясу, минимум ранговых татуировок.

Только вот глаза… Яркие, живые, без той усталой, ко всему равнодушной скуки, которая присуща всем стареющим служакам низких званий, вне зависимости от того, где они служат — в церкви или в армии.

Преподобного Григория беды и радости прихожан интересовали по-настоящему, а не по долгу службы. И был этот интерес не тем жадным досужим любопытством, которое может вызвать лишь враждебность и отвращение. Взгляд преподобного Григория приветлив, как солнечный луч по весне. Клемент невольно улыбнулся, шагнул на встречу его теплу.

— Вы хотите исповедоваться, уважаемый? — спросил преподобный.

— Да, — неожиданно для себя сказал Клемент. И добавил уверенно: — Я хочу вам исповедаться.

— Тогда идёмте ко мне в кабинет. Там вас не услышит никто, кроме меня и вашего бога.

— В кабинет? — не понял Клемент. — Но… — Он глянул в сторону церковной исповедальни.

— Вы ведь лаоранин, уважаемый? Вам может быть неприятно говорить о сокровенном в стенах чужого святилища.

Клемент не привык, чтобы кто-то заботился о его душевном комфорте.

— Нет, — быстро сказал он. — Ничего. Я не хочу вас затруднять, преподобный. Любое святилище свято.

— Тогда пожалуйста, — жестом пригласил его в исповедальню Григорий. «Именно пригласил, а не повелел пройти, — отметил Клемент. — Странный поп».

— Осмелюсь напомнить, рабби, — сказал семинарист, — что сейчас время обедни.

— У великой матери впереди целая вечность, — возразил Григорий, — а людская жизнь коротка, и потому исповедь нашему гостю нужна сейчас.

— Но взгляните, рабби, вас ждут прихожане.

— Вседержительница услышит их молитвы и без моего посредничества. Или вы полагаете, будто великая мать глухая или скудоумная, и я должен объяснять ей, в чём заключается смысл обращённых к ней речей?

Семинарист издал сдавленный горловой звук, смесь испуга, изумления и возмущения. Прихожане засмеялись, зааплодировали.

— Идёмте, — вновь пригласил Клемента Григорий. — Только куртку сдайте в гардеробную, в исповедальне тепло, и вам будет неудобно в верхней одежде.

Таниарская исповедальня оказалась маленькой комнатой с голыми белыми стенами. Слева от входа стоит кресло исповедника, справа — маленький алтарчик с кувшином святой воды. Всё точно так же, как и в лаорнаской церкви, с той лишь разницей, что алтарь украшен не звёздами пресвятого, а треугольниками великой матери. И подле кресла исповедника поставлено второе кресло, для исповедующегося.

Клемент неуверенно оглянулся. В дворцовых церквях правила исповеди требовали, чтобы прихожанин чельно поклонился алтарю и громко произнёс своё имя и звание. Хотя теньмам позволялось или, скорее, предписывалось ограничиваться номером…

Как начинается исповедь у таниарцев Клемент не знал, а спросить не решался.

— Никаких дополнительных церемоний не нужно, уважаемый, — сказал Григорий. — И пресвятому Лаорану, и великой матери ваше имя и звание известны и без выкриков. Мне же их лучше не знать, так легче сохранить непредвзятость суждений. Если по ходу разговора вам самому захочется назваться, то назовётесь. Нет — значит нет.

— Но разве это не нарушает уставные предписания вашей церкви? — с растерянностью спросил Клемент.

— В каждом правиле есть место для исключений. Ведь вы же не хотите себя называть?

— Нет.

— Так и не называйтесь. Лучше присядьте.

— Куда? — не понял Клемент. Кресла оказались совершенно одинаковыми и стояли так, как принято в гостиных: навстречу и немного наискосок друг к другу, чтобы смотреть можно было и на собеседника, и в сторону.

— А куда хотите, — сказал Григорий.

— Если позволите, преподобный, я предпочёл бы сесть на пол, как принято у лаоран.

— Как вам будет удобнее, так и садитесь.

Клемент сел на ковёр у ног преподобного, сложил руки на коленях, склонил голову. Преподобный проговорил:

— Пусть милосердная мать ниспошлёт вам свою благодать, уважаемый, вне зависимости от того, во что вы веруете и не веруете.

Клемент смотрел на него с изумлением.

— У вас на исповедях бывают атеисты?!

— Снять тяжесть с души необходимо всем. А кабинетов психологической разгрузки здесь нет.

— Но как же комендатура? — не поверил Клемент. — Жандармы будут задавать вам вопросы о беседах с реформистами.

— У жандармов есть право вопросы задавать, у священника — обязанность на них не отвечать. В таниарстве тоже соблюдается тайна исповеди.

— Да, — опустил взгляд Клемент. В лицее и в Алмазном Городе любая исповедь была разновидностью допроса в службе безопасности. Для теньма иначе быть и не могло.

Но здесь Клемент был почти что людем. И мог рассчитывать на настоящую исповедь.

— Много лет я считал себя мёртвым, — сказал Клемент. — Но теперь вдруг оказалось, что я жив.

— И вы не знаете, что делать со своей жизнью, — ничуть не удивившись, ответил преподобный.

— Да.

— Быть может, вам попробовать чем-нибудь её заполнить? Тогда из бремени она превратится в источник сил.

— Мне нечем её заполнять, — отрезал Клемент. — У меня ничего нет. И никого нет.

— Тогда попробуйте наполнить жизнь любовью. Любовь — единственная ценность, которую каждый из нас может сотворить из ничего в неограниченном количестве.

— Я же сказал, — рассердился Клемент, — мне некого любить!

— А как насчёт себя самого? — спросил преподобный. — Себя любить вы не пробовали?

— Себя? — растерялся Клемент. — Зачем мне любить себя?

— Чтобы радоваться самому себе.

— Но зачем мне это?

— Если душа радуется, то значит она есть. А если есть душа, то жизнь уже не пуста.

— Ну не знаю, — сказал Клемент. — Вы как-то странно говорите. Обычно эта поговорка звучит так: «Если душа болит, значит она есть».

— На мазохиста вы не похожи.

— Что? — в который уже раз растерялся Клемент. «Пресвятой Лаоран, да что это за священник такой?!»

— Получать удовольствие от испытываемой боли могут только люди, отягчённые заболеванием, которое называется мазохизм, — пояснил преподобный. — Не в обиду будет сказано, но в медицине мазохизм относится к психосексуальным расстройствам и является оборотной стороной садизма, тоже психосексуального расстройства, при котором людям доставляет удовольствие причинять боль. И в том, и в другом случае получаемое больными удовольствие патологично, иными словами — противоестественно. Нормальные люди получают удовольствие такими способами, которые не противоречат изначально гармоничному естеству их природы.

Краткая лекция окончательно вогнала Клемента в оторопь.

— Но разве получать удовольствие — это хорошо? — только и смог пролепетать он.

— А разве плохо? — спросил преподобный.

— Стремление к удовольствиям греховно. Нам надлежит смирять себя.

— Интересное утверждение. Но согласиться с ним я смогу только в том случае, если вы аргументированно объясните, зачем это нужно.

— Как это «зачем»? — возмутился Клемент. — В любой проповеди, даже таниарской, говорится, что нам надлежит смирять себя, избегая удовольствий этого бренного и греховного мира, дабы сохранить свою первородную чистоту и удостоиться разрешения войти в чертоги высшего из миров.

— И что вы собираетесь там делать?

— Вкушать вечное блаженство райских кущ, — заученно ответил Клемент.

— Простите, уважаемый, но я не понял ваших слов. Получать удовольствие путём отказа от удовольствия? Как-то это нелогично. И противоестественно. А потому не может быть реально осуществимо.

— Но… — начал было возражать Клемент и тут же умолк. — Я не знаю, — сказал он тихо.

— Вопрос трудный, — согласился преподобный. — Быть может, вам легче будет над ним думать, если вы пересядете в кресло? Ноги ведь наверняка затекли? А боль в затёкших ногах не способствует остроте мышления.

— Ничего, я привык так сидеть.

— Но в кресле-то удобнее.

— Да, — машинально пересел Клемент. Мысли были заняты другим. — Вы такие странные вещи говорите… Я не знаю, что о них думать.

— А что вам хочется о них думать?

— Что они мне нравятся, — сказал Клемент. — Но никаким боком не подходят к моей жизни.

— Какие же вещи подходят к вашей жизни?

Клемент пожал плечами.

— Не знаю. Я не так давно начал жить, чтобы это знать.

— Тогда попробуйте как можно яснее представить, какой вы хотите видеть вашу жизнь.

— Я не знаю.

— Конечно, не знаете, — согласился преподобный. — Ведь вы ещё ни разу об этом не задумывались. Не пора ли определиться, кем вы хотите быть и зачем?

— Мои желания ни для кого никакого значения не имеют, — отрезал Клемент.

— А для вас самого?

— Тоже.

— Странное решение. Это как если бы вам дали незнакомое кушанье, а вы выкинули бы его на помойку, не попробовав ни кусочка. Не зная, по вкусу оно вам или нет. Но зато продолжали бы есть блюдо, вкус которого вам не нравится. Как-то всё это…

— …нелогично и противоестественно? — закончил невысказанную мысль Клемент.

— Да.

— Но у меня нет возможности ничего изменить! — ударил кулаком по подлокотнику Клемент.

— А вы её искали?

Клемент не ответил. Но преподобный ответа и не требовал.

Все ответы придётся рано или поздно давать себе самому.

— Я пойду? — глянул он на преподобного.

— Если хотите уйти — идите. Если хотите ещё о чем-нибудь поговорить — я вас слушаю.

— Нет. Я не знаю. Я пойду.

Преподобный встал с кресла одновременно с Клементом.

— Пусть милосердная мать ниспошлёт вам свою благодать, уважаемый, вне зависимости от того, во что вы веруете и не веруете, — произнёс преподобный напутствие.

— Почему вы называете меня уважаемым? — не понял Клемент. Все священники, с которыми он говорил до сих пор, обращались к нему «сын мой» или, крайне редко, «брат мой».

Преподобный Григорий улыбнулся:

— Уважения достоин любой и каждый, пока своими поступками не докажет обратного.

Клемент отшатнулся.

— Я… Я убил людя.

— В прямом смысле или в переносном? — нисколько не удивился признанию Григорий. В Гирреане они звучали часто.

— В прямом. Я был облечён властью казнить и миловать. И я казнил.

— Этот людь был виновен согласно букве закона?

— И букве, и духу, — уверенно ответил Клемент.

Григорий кивнул.

— Теперь вы считаете закон, сообразно которому поступили, несправедливым?

— Не знаю. Об этом я не думал. Достаточно того, что я воспользовался законом, чтобы совершить личную месть.

— Чем тот людь обидел вас?

— Обидел? — непонимающе переспросил Клемент.

— Вы говорили о мести. Мстят только за обиду. Так что этот людь вам сделал?

— Он произнёс слова, которые в прах разрушили мою жизнь.

— Но вы говорили, что долгое время считали себя мёртвым, и лишь недавно поняли, что всё-таки живёте.

— Да, — кивнул Клемент. — Из-за его слов и понял. Не только из-за них, но они стали окончательным доказательством того, что я живу. А значит, обречён страдать.

— Страдать там, — сказал преподобный, — где вы находились до встречи с этим людем, так? И где остаётесь до сих пор?

— Да.

— Тогда, быть может, вы попробуете устроить свою жизнь где-нибудь в другом месте?

— Невозможно!

— Но ведь вы и не пробовали.

— Это невозможно! — повторил Клемент. — Если я уйду, если я уволюсь из… Ну, в общем, оттуда, где я служу, то моего командира серьёзно накажут. Очень серьёзно. Я не хочу, не могу причинить ему боль! Он единственный, кто был добр ко мне за всю прошедшую жизнь. Если это вообще можно назвать жизнью.

— В начале нашей беседы вы сказали, что у вас нет никого, кто удостоился бы даже самой лёгкой вашей симпатии, не говоря уже о любви. Однако за своего командира вы переживаете как за очень дорогого и близкого друга.

— Друг? — переспросил Клемент. — Нет. Друзьями мы не были никогда. Просто мой командир очень хороший людь, и я не хочу ему ни малейших неприятностей. А с моим увольнением они неизбежны. И немаленькие.

— Препятствие, о котором вы говорите, труднопреодолимое, — согласился преподобный. — Но ведь не обязательно пробивать его лобовой атакой. Всегда есть возможность обходного манёвра.

— Не в этом случае.

— А вы думали над обходным манёвром как над конкретной задачей?

Клемент не ответил.

— Вы не осуждаете меня за убийство? — спросил он после паузы.

— Сильнее, чем вы сами себя осудили, вас не осудит никто. Беда в том, что мы обретаем жизнь только ценой чужой боли. Сначала, чтобы жизнь обрело наше тело, мы причиняем боль матери. После, уже взрослыми, причиняем боль кому-то из встречных людей для того, чтобы жизнь обрела сотворённая нами душа. Чем труднее процесс обретения жизни, тем выше риск смерти для того, кто помогает ему осуществиться. Немало матерей умирает родами. И всё же они идут на это, чтобы помочь миру обрести новую жизнь. Ведь тот людь, о котором вы говорите, понимал, чем рискует, когда говорил вам те слова?

— Да, — тихо ответил Клемент. — Он понимал всё. Я пойду, если позволите…

Клемент шагнул к двери и резко обернулся.

— Вы сказали — сотворённая нами душа? Но разве мы не наделены душой от рождения?

— Так пишется во всех до единой священных книгах. Я думаю, что в этом их авторы, кем бы они ни были, ошибаются. Душу каждый сам себе творит, такую, в которой нуждается. Или остаётся бездушной пустышкой.

Клемент вспомнил обитателей Мёртвоглазого Города.

— Вы говорите ересь, — сказал он Григорию. — Но вы правы. Прощайте. И спасибо вам, преподобный.

— Будьте счастливы, уважаемый.

— Нет! Вы не можете меня так называть. Ведь я даарн Клемент Алондро, теньм императора номер четырнадцать и тот самый предвозвестник, который назвал вашего внука Авдея Северцева Погибельником.

Григорий побледнел, впился взглядом в лицо Клемента. Опустил глаза.

— У вас было на это право, уважаемый, — сказал он тихо, но твёрдо. — Авдей Северцев был первым из тех, кто вольно или невольно начал разрушать вашу прежнюю жизнь и преуспел в этом едва ли не больше всех остальных. Плоха она была или хороша, но это была ваша жизнь. И вы в праве были защищать её от гибели.

Клемент закрыл лицо ладонями.

— Что вы несёте? Я же… Я лишил вас будущего. Внука погубил. А вы… — он посмотрел на Григория: — Отец Сайнирка Удгайриса тоже не стал мстить. Но с ним, с пустышкой мёртвоглазой, всё понятно, ему что сын, что собака, что портки лармовые — никакой разницы. Он не способен любить никого, даже самого себя. Иначе никому не позволил бы собой помыкать. И сам не помыкал другими… Но вы-то… Вы же не мёртвоглазый!

— Таниарская вера не запрещает самоубийство, — сказал Григорий.

— Что? — ошарашено переспросил Клемент.

— Великая мать даёт своим детям право поступать с их жизнями так, как они сами сочтут нужным. Но отказываться от жизни, даже не попытавшись жить, это не просто глупость, а дурнина невдолбленная. Я такому потакать не буду.

— Я не…

— Вы рассказали мне об Авдее ради воздаяния? Под воздаянием вы понимаете смерть? Так что это, если не самоубийство?

— Вы безумец.

— Не исключено, — согласился Григорий.

— Вы… Вы… Знаете, преподобный, в тот же день, когда я убил Сайнирка, другого людя я приговорил к жизни, чтобы вместе с ним жили и все его муки.

— Если в жизни есть из-за чего мучиться, найдётся и чему радоваться.

— Вы безумец, — повторил Клемент. — Но ваше безумие выше любой мудрости.

— Вы слишком щедры на оценку. Я самый обычный священник и делаю именно то, что должен делать, не больше. Хотелось бы надеяться, что и не меньше.

— И вы дадите мне отпущение грехов? — не веря в такую возможность, спросил Клемент.

— Если раскаяние искренне, а намерение не повторять былые проступки твёрдое, то прощён будет любой грех. А потому да благословят вас и Таниара, и Лаоран, и все боги бесконечного мира, сколько бы их ни было.

— Я могу придти к вам на исповедь ещё раз? Когда-нибудь потом?

— Двери церкви открыты всегда и для всех, — как о само собой разумеющемся ответил Григорий.

— Не везде.

— К сожалению. Но здесь дверь открыта всегда.

— Я обязательно приду. А сейчас… Сейчас я должен идти.

Клемент коротко поклонился Григорию, вышел из исповедальни.

Забрал у гардеробщика одежду, вышел на улицу. Морозный ветер защекотал снежинками лицо.

Клемент улыбнулся.

* * *

Охрану автозака нападавшие перебили всю.

— Задержанных не расковывать, — распорядился какой-то наурис лет тридцати шести в форме армейского спецназа. — После разберёмся, кто из них кто. Сейчас главное — довезти груз в целости и сохранности.

— Командир, мы не можем оставить здесь Избранного! — возмутился молодой парень, русоволосый сероглазый человек.

— Выполняйте приказ, боец! Спорить будете на совещании.

— Слушаюсь, — хмуро ответил человек и захлопнул дверь автозака.

— А ведь ты его знаешь, — сказал эмиссар Авдею, когда автозак поднялся в воздух. — Этого молодого заместителя командира. Я видел, как ты на него смотрел. И он на тебя. Вы близко знакомы.

Авдей не ответил.

— Это не братки, — добавил эмиссар. — Те перебили бы нас вместе с охраной, а тебя и вон его, — кивнул он на братианина, — повезли бы на пассажирском кресле легкового лётмарша. Эти же весь автозак собой поволокли.

— Мы летим в сторону порта, — сказал один из предварильщиков, беркан. — Направление я всегда точно чувствую.

— У военной прокуратуры и у охранки автозаки одинаковые, — сказал эмиссар. — Зато сопроводительные документы военных подделать несравненно легче. Так что из Маллиарвы нас вывезут как осуждённых на каторгу дезертиров. Досматривать автозак никто не станет. Только куда повезут дальше?

Автозак остановился, завис в воздухе.

— Полиция объявила перехват, — сказал вопрошатель. — Теперь будут тормозить всех подряд.

Лётмарш полетел в прежнем направлении.

— Говорил же, — мрачно усмехнулся эмиссар. — Военных досматривать не станут. Перехватчики ещё и «зелёный коридор» сделают, чтобы никто их больше не тормозил. — Он посмотрел на Северцева. — Послушай, Авдей, это ведь и не реформисты. Не их почерк. Кто этот парень?

Авдей молчал.

— С нами не шутки шутят! — разозлился эмиссар. — Зачем мы понадобились им всей гопой? Взять должны были только братка или тебя, в крайнем случае — вас двоих, а всех прочих положить вместе с охраной.

— Реформисты не стали бы вас убивать, — сказал Авдей. — Просто сказали бы «Выбирайтесь, как хотите» и отпустили. Охрану тоже бы не стали уничтожать полностью. Достаточно было надеть сдавшимся кандалы, чтобы не бояться выстрела в спину. И автозак с собой тащить глупо. Разве что…

— Ты о чём?

— Всё это имеет смысл, если они хотят вывезти нас из Бенолии. Погрузить автозак в аэрс, поднять его на внешнюю границу орбиты и там перекинуть автозак в звездолёт. Тогда, чтобы не привлекать внимание досмотрщиков, заключённых должно быть не менее пяти людей, стандартной эпатируемой партии особо опасных преступников. Но реформисты всё равно не стали бы убивать всю охрану. Приковали бы рядом с нами, а после отпустили бы, аэрс им оставили бы. Так всегда делалось, в любой партии. Ты прав, нас захватили не реформисты.

— Пресвятой Лаоран, — прошептал эмиссар. — Кто же они такие? Авдей! Ты ведь знаешь этого парня!

— Только по имени. И то, что раньше он был связан с каким-то братством. Но сбежал от них. Теперь прибился к кому-то другому.

— К кому?!

— Не знаю. Правда, не знаю.

— Нас всех убьют, — сказал предварильщик. — Вывезут на орбиту и убьют.

— Они чтят Избранного, — сказал вопрошатель. И с мольбой посмотрел на Авдея — Возьми меня с собой, господин! Не дай им убить меня. Клянусь именем и звездой пресвятого, я буду служить тебе как верный пёс!

— Я не Избранный, — качнул головой Авдей.

Эмиссар фыркнул:

— Кому другому мозги парь, но не коллегии. Сколько бы Панимер не пытался вылезти из Гирреана за счёт Винсента Фенга, а нас не обманешь. Мы все видели, кто ты есть на самом деле. На погибель ты избран или во избавление, но то, что ты Избранник судьбы и пресвятого, несомненно.

— Пощади меня, господин! — твердил своё вопрошатель. — Я пыль у твоих ног…

— Заткнись! — рявкнул эмиссар. — Без тебя тошно.

Авдей молчал. Глянул на соседа справа, братка. Тот мрачно зыркнул в ответ. Посмотрел на соседа слева, предварильщика, беркана средних лет.

— Это штука у вас на плече, — кивнул Авдей на маленький трезубец, украшающий форму, — она пластиковая или металлическая?

— И то, и другое. Рукоять пластиковая, наконечники стальные. А что?

— Придвиньтесь поближе. Я оторву его зубами, а вы тоже возьмёте зубами и переложите мне в ладонь. Только не уроните!

— Ты что задумал?

— Попробую открыть замки оков. Грамотное использование пластика и стали даёт очень хорошие результаты.

Эмиссар сдавленно охнул. Вопрошатель смотрел на Авдея как на икону.

— Он не Избранный, — твёрдо сказал браток. — Винсент Фенг, кем бы он ни был — возможно. Но только не это палёнорожее отродье реформистов.

— Заткнись, гнида, — велел вопрошатель. — Язык вырву.

— Руки связаны.

— Притухни, — приказал эмиссар.

Авдей тем временем оторвал трезубец. Беркан вытянул трубочкой губы, по-медвежьи гибкие и сильные, взял у Авдея трезубец и переложил ему в ладонь.

— Есть! — сказал Авдей и заковырял в замке наручника. Пискнул магнитный предохранитель, тихо щёлкнул замок. Безвольно упала рука. Авдей тихо застонал от боли в затёкших мышцах, растянутых связках.

Но отмычку не выронил.

— Сейчас, мужики, сейчас. — Он осторожно пошевелил рукой. — Сейчас.

Авдей открыл второй замок. И рухнул бессильно на пол.

— Ничего, это ничего. Сейчас встану.

Он сел, заковырял в замках ножных кандалов. Открыл.

Поднялся на ноги.

Эмиссар в ужасе вжался в стену. Теперь они все в его власти. Скованные, беспомощные. Авдей может убить любого из них. Переломать рёбра, выковырять трезубцем глаза… Мало ли что ещё. Ведь он на свободе, а они в кандалах.

Авдей, шатаясь, подковылял к решётке, открыл замок.

— Ты куда собрался, ублюдок? — заорал браток. — Сначала цепи с нас сними, сука!

Авдей обшарил стену над сидушками конвоя, открыл маленькую нишу, достал аптечку экстренной помощи. Прямо через одежду вколол себе в бедро какое-то лекарство.

— Сейчас, мужики, — сказал он. — Подождите немного.

Минуты две Авдей сидел неподвижно, закрыв глаза. Потом поднялся лёгким стремительным движением, размял изувеченную руку. Подобрал оброненную отмычку и подошёл к эмиссару.

— Ты выглядишь наиболее разумным среди всей компании, — сказал Авдей. — Поэтому слушай внимательно, чтобы потом растолковать остальным на доступном им языке. Те, кто нас взяли, лишь изображают похитителей. На самом деле это те же стабильники, что и убитый конвой. Они вывезут нас на орбиту и взорвут аэрс.

— Зачем? — не поверил эмиссар.

— Чтобы не осталось свидетелей того, что сын Дронгера Адвиага был в обслуге Алмазного Города и проходил по делам Преградительной коллегии.

— Ты уверен?

— Нет. Но пока это единственная логичная версия. Тот пацан из боевой группы, которого я считал беглым братком, на самом деле секретный агент охранки. Это объясняет, как в «Лицеистском файле» оказался копирайт. Мной воспользовались, чтобы убить отца. Его расстреляют из-за моей глупости. Но сначала допросят… — лицо Авдея повело судорогой.

— Михаил Северцев не был в допросной комнате, — быстро сказал эмиссар. — Я обманул тебя. Хотел сломать. Твоего отца не допрашивали. Он успел покончить с собой. У него в челюсти была зашита капсула с ядом. Но это ещё не всё. Среди конвоиров Северцева был центрист. Через него Северцев передал какой-то важный документ, который спёр у дознавателя. Конвоир исчез. Северцев сразу же принял яд.

— Тогда почему не отменён суд? — не поверил Авдей.

— Адвиаг хотел найти актёра, похожего на Северцева, загримировать до полного подобия и представить на суде. Но не успел. Вчера центристы запустили в сеть настоящую информацию о гибели Северцева. В двадцать два часа семнадцать минут по времени Маллиарвы. Точка сброса информации пока не установлена. Адвиаг в ярости.

— Вот как… — Авдей смотрел в пол.

— Послушай меня, парень, — горячо заговорил эмиссар. — Твой отец не самоубийца. Он погиб в бою со славой для себя и ущербом для врагов. Я не знаю, что он такого важного спёр у дознавателя, но, судя по злобе Адвига, это была очень опасная для стабилки информация. Твой отец был воином, и смерть у него была воинской.

— Отец был механиком, — сказал Авдей. — Лучшим механиком Восточного Гирреана и виртуозным балансировщиком энергокристаллов. Мог починить лётмарш, от которого все другие ремонтники отказывались. Всё время что-то рационализировал, переделывал конструкции. Если бы не так грязь, в которой утонула Бенолия, он мог бы стать выдающимся инженером-машиностроителем. Но вместо этого нашёл смерть. Из-за меня.

— Авдей…

— Не надо пустословья, — оборвал Авдей и занялся замком кандалов.

— Сбежать мы сможем только в порту, — сказал Авдей. — Надо разоружить тех конвойных, которые сюда сунутся, и пробиваться с их оружием к грузовому сектору порта. Там всегда многолюдно и шумно, легко будет затеряться в толпе и уйти. Уходить будем поодиночке. Когда выберетесь из порта, надо отсидеться где-нибудь в укромном месте месяца два, пока всё уляжется, а там или за границу выбираться и объявлять себя политическим беженцем, или добывать новые документы и жить в Бенолии тише воды, ниже травы.

— Звучит разумно, — согласился эмиссар. — Но ты уверен, что эти люди из стабилки? Как минимум один из них глубоко чтит тебя как Избранного, а другие, хоть и не высказывают почтения, но и не оспаривают высоту твоего статуса.

— Я не Избранный! — отрезал Авдей. — А что касается того, из охранки они или нет, то сказать наверняка нельзя, это всего лишь версия, пусть и наиболее вероятная. И даже единственная. Однако версия — ещё не факт. Вполне возможно, мы чего-то упустили… У тебя есть новые предположения?

— Нет, — ответил эмиссар.

— Вот и у меня нет. Ты говоришь, что они не братиане. Я уверен, что не реформисты. Остаётся только охранка. Никто другой ни во мне, ни в вас заинтересован быть не может. Только Адвиаг. Он получает сразу четыре выгоды. Первая — аэрс взрывается на орбите, якобы из-за неумелости пилота и небрежности механика. Событие обычное, таких в любом порту бывает по два-три в неделю. Поэтому никакого разбирательства не будет, дело о нападении на конвой сразу же закроют в связи со смертью главных подозреваемых. О самом нападении забудут уже на следующий день, и Адвиаг будет вне подозрений. Выгода вторая: Адвиаг избавится от самых неблагонадёжных сотрудников, которые уверовали в байку, которую он сам категорически не приемлет — байку об Избраннике. Третья выгода: Адвиаг получает повод начать тотальную проверку малодоступного прежде армейского спецназа. И выгода четвёртая, самая главная: Адвиаг избавляется от всех действительно значимых свидетелей того, что его сын был в обслуге Алмазного Города и проходил в коллегии по делу Погибельника.

Эмиссар ошарашено смотрел на Авдея.

— И ты, зная всё это, прикрывал от нас Винсента Фенга даже под пыткой?

— Сын за отца не ответчик, — твёрдо сказал Авдей. — К тому же Винс мой друг и я дал слово ему помочь.

— Это не единственная причина. Есть что-то ещё.

— Есть, — кивнул Авдей. — Но коллегианцу этого не понять.

— И всё же…

Авдей посмотрел на эмиссара. Тот ответил прямым взглядом.

— Раньше я был музыкантом, — сказал Авдей. — Теперь стал никем и ничем. — В доказательство он показал изувеченную руку. — Винсент может стать замечательным врачом. Он может сбыться как настоящий людь, понимаешь? Я же навечно останусь не более, чем людским подобием. А потому бесчестно было бы допустить, чтобы ещё кто-то лишился своей истинной сути, превратился в пустое никчёмное существо.

— Винсента Фенга называли Избранником судьбы и пресвятого, — возразил эмиссар. — Избавителем для страждущих и Погибельником для зла.

— Избранность — удел раба. А рабов никто и никогда не считал людьми. Раб — это всегда только вещь, которую любой желающий использует по своей прихоти, а затем выбрасывает как мусор.

Эмиссар смотрел на Авдея.

— Если Избранный — всего лишь раб, то кто же тогда мы? Те, кто призван остановить его Пришествие? Тоже рабы?!

— А разве нет? Если Избранный — это не более чем бездумное и безвольное приложение к Пророчеству, чей удел рабски следовать его предписаниям, то братиане и коллегианцы — это приложение к Избранному, столь же безвольное и бездумное, как он сам.

— Вольно же тебе оскорблять того, кто стянут оковами, — зло сказал эмиссар. — Кто не может дать тебе в морду.

— Кандалы с тела я сниму, — сказал Авдей, — но оковы с души сможешь убрать только ты сам.

Авдей провернул отмычку в замке, и обручье раскрылось. Рука эмиссара бессильно свесилась вдоль тела, а он сам застонал от боли в затёкших мышцах.

— Пошевели рукой, — посоветовал Авдей. — Быстрее пройдёт.

— Больно! — пожаловался эмиссар.

— Иногда, чтобы избавиться от боли, надо пройти сквозь неё. Иначе болеть будет намного сильнее и дольше.

— Опять философствуешь?

— Нет, — с удивлением глянул на него Авдей. — Всего лишь говорю, как быстрее восстановить руку. — Авдей открыл второй замок.

Эмиссар рухнул на пол, сдавленно взвыл — болела, казалось, каждая косточка и жилочка.

— Ты шевелись, — слегка тряхнул его за плечо Авдей. — Иначе ещё больнее будет.

— Отстань!

Авдей подошёл к прикованному рядом с ним вопрошателю, стал открывать замок ручных кандалов.

— Почему ты нам помогаешь? — не понимал вопрошатель.

— В одиночку никому из нас отсюда не выбраться. А всем вместе есть шанс спастись.

— Очень маленький шанс.

— Но ведь даже очень маленький — это больше, чем никакой.

Вопрошатель криво усмехнулся.

— Когда корабль тонет, то в одну лодку прыгают и кошки, и крысы, — так что ли?

— Вы ещё можете стать людьми. А покойник способен стать только пеплом или грудой вонючего мяса.

— Ты… — едва не задохнулся от возмущения вопрошатель. — Ты не считаешь нас людьми?

— А кем себя считаете вы?

Вопрошатель хотел было ответить, но осёкся. Понял, что за ответом последует новый вопрос — «А в чём вы считаете себя людьми?».

— Служение предречённому Пророчеством Избраннику делает нас высшими из людей! — закричал браток. — А ты был, есть и будешь преисполненным мерзостной скверны калечества гирреанским ублюдком!!!

— Нет, — сел на полу эмиссар. — Я всё же вырву этой гниде язык.

— Собака лает — караван идёт, — заметил предварильщик.

— Не марай руки, — ответил эмиссару Авдей. — Мир пачкается грязными мыслями, а не словами. Грязным мыслям вырванный язык не помеха. Что же касается того, будто связанные с Пророчеством особи становятся высшими из людей, то это не более, чем заблуждение. Мир существовал до Пророчества, будет существовать и после него. А значит живущие в мире люди легко смогут обойтись и без Пророчества, ничего от этого не потеряв. Тогда как без музыки или медицины люди обойтись не могли никогда. Вот и считайте, кто для мироздания ценнее — первый встречный санитар из первого попавшегося госпиталя или самый могучий из Великих Отцов.

— Или председатель Преградительной коллегии, — криво усмехнулся эмиссар. — По чести сказать, сейчас я предпочёл бы увидеть санитара, чем Валиева. Санитар совершенно точно умеет делать массаж, тогда как в мастерстве высокочтимого председателя я не уверен.

Авдей справился с замками кандалов вопрошателя, помог ему лечь на пол.

— Ты не валяйся просто так, шевелись, — сказал Авдей. Вернулся к эмиссару, стал ковырять замок ножных кандалов. — Да что у них у всех разная настройка? — рассердился Авдей. — Пока откроешь…

— До порта успеешь? — спросил эмиссар.

— Конечно. — Замок оножья открылся, Авдей занялся вторым браслетом.

— Ты не благословенный небом Избранник, призванный избавить нас от горестей и бед, — сказал вдруг браток. — Возможно, что Избранником окажется этот самый Винсент Фенг, кем бы он ни был. Но ты совершенно точно мерзкий посланец дьявола, всеми про клятый Погибельник, разрушитель и убийца всего благословенного, что есть в мире.

Эмиссар яростно сверкнул глазами, хотел ответить, но не успел — лётмарш резко тряхнуло. Полёт остановился.

— Что такое? — испугался предварильщик.

Лётмарш снова тряхнуло.

— Это штурм, — сказал эмиссар. — Нас опять пытаются захватить, но уже кто-то другой.

Камеру автозака наполнил низкий тягучий звук, машина завибрировала.

Авдей закричал от боли, схватился за голову, выгнулся как от электрошока, рухнул навзничь, затрясся в судороге. На губах появилась кровь.

Эмиссар нашарил в карманах носовой платок, свернул в жгут, сунул ему между зубами. Подложил ладонь под голову.

Судорога прекратилась внезапно и резко, Авдей обмяк, дыхание стало слабым, едва ощутимым.

От вибрации и звука тело начало сводить болью и всем остальным.

— Что это?! — не понимал эмиссар. — Что они там делают?

— Виброгенератор запустили, — сказал предварильщик. — Местная попытка сделать собственный стазис. Неудачная, и двигатели, и бластеры от неё можно экранировать, зато для здоровья очень вредная.

— Особенно через два часа после ментозондирования, — сказал вопрошатель.

Звук и дрожь прекратились.

— Парень, очнись, — похлопал Авдея по щекам эмиссар.

— Не поможет, — качнул головой вопрошатель. — Нужна аптечка.

— Сдох прокля тый Погибельник, сдох падла! — радовался браток. Вопрошатель швырнул ему в голову ботинок.

Эмиссар смотрел в отсек для конвоиров. Аптечка упала с сидушки на пол, от удара раскрылась. В зажимах блестели разноцветные ампулы. Эмиссар глянул на свою левую ногу, по-прежнему прикованную к стене.

Осторожно, словно боясь причинить боль, кончиками пальцев погладил Авдея по щеке.

— Я сейчас принесу тебе лекарство, ты только подожди немного, не умирай.

Эмиссар снял пиджак, свернул в некое подобие подушки и положил Авдею под голову. Подобрал оброненный трезубец, стал ковырять им в замке окова. Замок не поддавался.

— Как он это делал?!

— Смотреть надо было! — рыкнул вопрошатель.

— Умный, да? Тогда на, открой.

Автозак снова тряхнуло. А мгновение спустя клацнул дверной замок. Новые похитители желали посмотреть добычу.

* * *

В Маллиарву Клемент летел обычным гражданским аэрсом. Это вдвое дольше, чем индивидуальный прямой рейс, который бы доставил его прямо в порт Алмазного Города, так что в столицу Клемент добрался только в десять часов утра двадцать пятого ноября.

Но слишком многое надо было обдумать, прежде чем вернуться в Императорскую башню.

После исповеди у преподобного Григория Клемент заглянул ещё в пять таниарских церквей. Ни в одной их исповедальне не было двух кресел. И даже табуретки не было.

В навигаторе лётмарша остались координаты посёлка, где живёт Ламина Палиан, первая и единственная женщина, которая целовала Клемента не за деньги и не по приказу, а по собственному влечению.

«Жизнь пришла ко мне слишком поздно, — подумал Клемент. — Мёртвоглазый Город выпил из меня все силы и желание жить. Я пуст, никчёмен и никому не нужен, потому что никому и ничего не смогу дать».

Для Клемента оставался только один путь. Тот, который ведёт в казарму Императорской башни.

…Даже если теньм и становится предвозвестником государя, вторым по всевластию лицом в империи, теньмом он остаётся всё равно. И войти из Маллиарвы в Алмазный Город может лишь через служебные ворота пятнадцатой категории, самые низкоранговые среди всех.

Клемент подождал, когда из ворот выедет мусоровоз, подошёл к караулке, хотел позвать дежурного.

— Дядя Клэйм! — окликнул мальчишеский голос. — Даарн Клемент Алондро!

Клемент обернулся.

Мигель. Клемент не поверил собственным глазам, на мгновение зажмурился. Но нет, ему не мерещится, это действительно Мигель. Обряжен в какие-то обноски, лицо бледное, осунувшееся.

— Ты что здесь делаешь? — шагнул к нему Клемент. — Почему ты в таком виде? Ты из дома убежал? — понял Клемент.

Мальчишка испуганно сжался.

— Я не вернусь туда! Диего сказал, что отдаст меня в пансион! А про них в газетах такое пишут! Я читал и по стерео видел! В пансионе ещё хуже, чем на плантации! Там из меня зомби сделают!

— Мигель, — увещевающе сказал Клемент, — то, что говорят в газетах и по стерео, верно лишь для Высших лицеев. А пансион — это такая же школа, как и все. К тому же там учат не только школьной программе, но и благородным манерам, которые приличествуют людям высокой крови. Тебе нечего бояться.

— Нет! Диего никогда не пошлёт меня в простую школу. Господин, позвольте мне остаться здесь! Я могу много работать. Если вы отдадите меня в аренду на фабрику, то будете получать по двадцать дастов в неделю. Это правда! На поле я выполнял всю сменную норму, старшины меня никогда не ругали. На фабрике я тоже буду хорошо работать. Только не отдавайте меня Диего, господин!

Клемент стряхнул ошарашенное оцепенение и переспросил:

— Ты работал на плантации? Ты, наследник главы даарнского рода, полол трелг вместе с батраками?

— Сезон прополки давно закончился, господин. Сейчас время сбора макушечной листвы. Она быстро отрастает, и её надо обрывать через день. Поэтому мы сначала на одном поле работали, на другой день на втором, а потом опять возвращались на первое.

Клемент схватил руку Мигеля, осмотрел кисть. Цыпки, многочисленные порезы об острую твёрдую листву, на ладонях подсохшая сукровица мозолей.

— Как он мог? — прошептал Клемент.

— Диего сказал Бланке, что не будет кормить её ублюдка.

— Пресвятой Лаоран! — только и смог выговорить Клемент.

— На поле было даже лучше, чем дома, господин! Намного лучше. Там почти никто меня не бил… Немножко только. Иногда. Но всё равно не так сильно, как Диего!

— А спал ты где? — Голос у Клемента дрогнул. О том, что творится по ночам в батрацких бараках, Клемент слышал в баре при гостинице на заправке.

— В кухне, под котлом, — ответил Мигель. — После того, как дядя Коля и Гюнтер уехали, там другие старшины работают. Но тоже добрые, сказали, что я могу остаться на кухне и не ходить в барак. Всё было хорошо, господин, но из-за этого прокля того «Лицеистского файла» в поселковую школу приехал инспектор, увидел, что я на уроки не хожу, и пришёл к Диего. А тот сказал, что отправляет меня в пансион.

«К Диего Мигель не вернётся, — решил Клемент. — Не знаю, как я это сделаю, но я найду Мигелю нормальный дом и хороших родителей. У мальчишки будет настоящая семья! Больше никто и никогда не причинит ему боли».

Клемент сел на газонный бордюр, притянул к себе Мигеля. От него пахло давно немытым телом, подвалом и кошками.

— Насекомых никаких не нахватался?

— Вроде бы нет, господин.

— Перестань меня так называть! «Дядя Клэйм» было неплохим обращением.

— Да, дядя Клэйм, — произнёс Мигель с той же интонацией, что и «господин».

— Идём, — поднялся Клемент. — Я сниму тебе номер в гостинце. Вымоешься, поешь.

Мальчик не шевельнулся. Клемент опять сел на бордюр.

— Я не отдам тебя Диего, не бойся. И никто никогда больше не посмеет тебя ударить.

Мигель опустил глаза.

— Да, дядя. — Клементу он не верил.

— Пойдём. Гостиница здесь недалеко, в соседнем квартале. — Клемент встал, потрепал Мигеля по плечу. — Всё будет хорошо, парень. Обещаю.

Мигель отстранился.

— Почему ты так долго не приезжал? Я ждал тебя каждый день, а ты не приезжал!

— Я не мог, — неловко оправдался Клемент.

— Я ждал тебя! Каждый день ждал! — Мигель заплакал. — А ты не приезжал!

Клемент подхватил его на руки.

— Прости меня. Но я действительно не мог.

— Тебя император не пускал?

— Да, — ответил Клемент прежде, чем успел полностью осмыслить вопрос.

Мигель крепко обхватил его руками.

— Я знаю, — тихо прошептал Мигель, — он такой же злой, как и Диего. Он часто тебя бьёт?

— Не очень.

— Когда Диего меня бил, то не разрешал плакать. Я убегал в поле и плакал там. А в Алмазном Городе есть, где плакать?

Клемент с трудом удержал дрожь.

— Мы не останемся в Алмазном Городе, Мигелито, — сказал он твёрдо. План действий сложился у Клемента мгновенно. — Мы уедем очень далеко. Мы больше никому и никогда не дадим нас бить.

— А разве так бывает?

— Бывает, — заверил Клемент. — Ещё как бывает.

Мигель улыбнулся, кивнул.

Клемент осторожно поставил мальчика на землю.

— Как ты сюда попал?

— Меня дальнобойщики подвезли. Я сказал на заправке, что у меня настоящий дядя есть, только я не знаю, где он. Тогда они нашли твой адрес и должность через паспортную службу. А возле больших ворот в Алмазный Город господин привратник сказал, что если я будут ждать теньма-четырнадцать у этих ворот, то когда-нибудь дождусь. Хороший господин, — оценил Мигель. — Добрый.

— Да уж, — процедил Клемент. — Добрее некуда…

«Это ничего, — подумал он. — Мигель ещё поймёт, что такое настоящая доброта».

— Пойдём греться, — сказал Клемент вслух.

Он отвёл Мигеля не в гостиницу, а в бордель, где обычно проводил увольнительные. Проститутки в большинстве своём сентиментальны, и если зацепить эту их струнку, то лучших нянек не найти. Правда, порыва хватит ненадолго, но Клементу много времени на улаживание дел и не понадобится.

Проститутки ахали и охали над бедами Мигеля, а бордель-маман, высокая, усиленно молодящаяся наурисна, выговаривала Клементу за глупость и невнимательность:

— Ребёнок всё время жил в тропиках, а теперь ходит по десятиградусному морозу в тощей куртёшке и худых ботинках. — И прикрикнула на проституток: — Ванесса, Клотильда, хватит кудахтать! Быстро в магазин и купите ребёнку нормальную одежду на зиму. Всю одежду, от трусов до шапки. Да не задницами там крутите перед молодыми папашами, а покупки делайте! Кабрина, — сдёрнула с кресла пухленькую берканду, — иди за доктором Ульпасом, пусть посмотрит, нет ли у мальчика воспаления лёгких!

— Что он может понимать в лёгких, этот Ульпас? Он только в сифилисе разбирается.

— Тогда сходи за доктором Илиайей! — И снова Клементу: — А ты чего замер, гость дорогой? Что с пацаном будешь делать? Ты же теньм, у тебя ни кола, ни двора, ни даже имени!

— Я не просто теньм. Я ещё и предвозвестник, — Клемент показал значок. — Думаю, если один раз и совсем немного использовать данную мне власть в личных целях, то Светоч вряд ли это заметит.

— Ой, не знаю, — сказала бордель-маман. — Попробуйте, господин. И удачи вам.

— Благодарю, — поклонился Клемент.

…С департаментом Детского Надзора ни малейших затруднений не было. Документы о том, что даарн Диего Алондро и его супруга Бланка, урождённая диирна Кван, лишаются родительских, именных и всех прочих прав на Мигеля Алондро, а сам упомянутый Мигель Алондро передаётся в полное и безраздельное распоряжение Клемента Алондро, младшего брата Диего, сделали за каких-то полчаса.

— Уведомление о лишении прав будет передано супругам Алондро сегодня же, предвозвестник, — заверил директор департамента.

— Зарегистрировать усыновление Мигеля Клемент Алондро придёт в два часа пополудни. Будьте готовы.

— Инспектор будет ждать его, предвозвестник, — поклонился директор.

— И документы на ребёнка тоже подготовьте. Свидетельство о рождении, регистрационную карточку и всё прочее. Супруги Алондро их утеряли.

— О да, предвозвестник. Всё будет готово к назначенному часу, предвозвестник.

Клемент кивнул.

…Билеты на двоих Клемент заказал по телефону. Предвозвестнику выдаётся особая трубка, номер которой занесён в память компьютеров и коммутаторов всех учреждений Бенолии и частных, и государственных. Так что билеты нашлись на весь маршрут, до самой его крайней точки. «Ничего, казна Алмазного Города не обеднеет, если мы с Мигелито напоследок проедемся за её счёт, — подумал Клемент. — Всё равно там ежедневно выбрасывают огромные деньги в никуда».

…Теперь оставался только сам Алмазный Город. С отделом кадров разобраться удалось легко и быстро. Клемент всего лишь приказал его начальнику уволить теньма-четырнадцать за профнепригодность, но с сохранением потомственного дворянства и выплатой выходного пособия.

«Странно, что Диего не лишил меня родового имени, как грозился. Хотя, куда этому трусу на такой поступок. Побоялся, что я ему башку сверну».

— Серому капитану выдать премиальные и внеочередную увольнительную на три дня, — приказал Клемент кадровику. — Эльвана Кадере назначить заместителем и преемником капитана. И тоже выдать премиальные и трёхдневную увольнительную.

Клемент невольно усмехнулся. Премия и увольнительная — высшая награда для теньма. И единственно возможная.

— Но господин мой предвозвестник, — робко проговорил кадровик, — в Сумеречном подразделении нет должности заместителя капитана, а тем более — его преемника.

— Теперь есть, — холодно обронил Клемент.

— Да, предвозвестник, — согнулся в поклоне кадровик.

«Почему я раньше не замечал, — думал Клемент, — что даже становясь вторым после Светоча лицом в государстве, я всё равно остаюсь всего лишь безликой и безымянной тенью? Никто даже не сообразил, что теньм-четырнадцать, даарн Клемент Адондро и предвозвестник один и тот же людь. И не задумались, почему такой ничтожной мелочью, как судьба теньма, занимается лично предвозвестник. Все слишком привыкли, что приказы не подлежат обсуждению, а значит, нет необходимости обдумывать их причины. Интересно, если бы я приказал им поджечь Алмазный Город, они бы подчинились так же беспрекословно?»

— Документы и выходное пособие для теньма-четырнадцать должны быть в караулке Пятнадцатых ворот через час, — велел Клемент.

— Да, предвозвестник, — вновь согнулся в поклоне кадровик.

Клемент скользнул по нему безразличным взглядом и пошёл в Императорскую башню. Осталось отчитаться в своих поступках перед Серым капитаном, Димайром Файдисом. И это будет труднее всего.

Клемент сдал референту значок предвозвестника, телефон, кредитную карточку. Расписался в бланке об увольнении с должности теньма.

Повода оттягивать разговор с капитаном больше не было.

Перед дверью кабинета Димайра Клемент замер, целую минуту набирался храбрости постучать.

— Войдите, — разрешил капитан.

Клемент переступил порог, закрыл за собой дверь.

— Ты почему в гражданском? — поразился Димайр. — Теньму, будь он хоть трижды предвозвестник, запрещено появляться в Алмазном Городе без формы. Немедля переоденься, пока никто из референтов тебя не видел!

— Я больше не теньм, капитан. Я уволился.

— Что? — привстал из-за стола Димайр. — Что ты сказал?

Клемент повторил.

— У вас никаких неприятностей не будет, капитан, не беспокойтесь. Это я предусмотрел.

— Ах, предусмотрел, — процедил Димайр. — Чудесно. А Эльвану ты о своём увольнении уже сказал?

— Он ваш заместитель, капитан. Официально. Властью предвозвестника я ввёл новую должность и произвёл назначение.

— Могу спросить зачем, господин мой предвозвестник?

— Я не хочу, чтобы Элви повторил судьбу Лесли Дорна, теньма-семнадцать. Тем более, что семнадцатому всегда было всё равно, жить ему или умирать… Но Эль не такой! Он не мёртвоглазый.

— И всё же ты ничего не сказал Эльвану об увольнении.

— Нет, — опустил голову Клемент.

Капитан подошёл к Клементу.

— Почему ты уходишь? Только говори правду. Ты нашёл себе женщину?

— Да. Нет. Есть одна девушка, но я не знаю, как у нас сложится… Тем более, что у неё дочь, а у меня… Теперь у меня тоже сын есть. Племянник. — Клемент сбивчиво рассказал о Мигеле. — Мы поедем в тот же посёлок, где живёт она, но поселимся в интернатском общежитии. А там как пресвятой даст. Может, что и получится.

— Понятно, — кивнул Димайр.

— Я предал вас, капитан, — сказал Клемент. — Но вы можете без меня обойтись, а Мигель нет. И всё же я предатель. Вы в праве покарать меня так, как до лжно карать предателей.

— Дурак! — Димайр отвернулся, отошёл к столу. — Уезжай из Алмазного Города немедленно, пока Светоч ничего не узнал и не принял собственных мер. Надеюсь, казённых денег кроме как на билеты и выходное пособие ты не брал?

— Нет.

— Это правильно. Иначе была бы статья за растрату или казнокрадство. Обслугу на такие дела проверяют тщательно. Даже слишком. — Димайр немного помолчал. — Уезжай, Клэйм. С Эльваном я поговорю сам. Он неглупый парень, но вспыльчив и поспешен в суждениях. Наговорит сгоряча всякой чуши, тебе обидно будет, ему стыдно. Так что ни к чему все ваши разговоры. После как-нибудь поговорите.

— Капитан…

— Молчи. Что бы ты сейчас ни сказал, всё будет пустословием.

— Не всё. — Клемент подошёл к столу, положил листочек бумаги. — Это координаты посёлка и адрес почты на бесплатном ресурсе. Там может зарегистрироваться любой желающий и переписываться с кем захочет. Достаточно зайти в первый попавшийся космонет-клуб. Я буду проверять ящик каждый день в девять утра по Маллиарве.

— Ты молодец, — сказал Димайр. — Ты правильно всё сделал.

Клемент робко прикоснулся к его плечу.

— Капитан…

Димайр кивнул.

— Всё правильно, Клэйм.

Клемент обнял его, зашептал на ухо:

— Я заберу вас отсюда, Димайр, клянусь. И тебя, и Элви. Не знаю как, но заберу. Сейчас я ничего не могу, даже предвозвестник не всевластен, и уволить трёх теньмов сразу ему не под силу. Но я найду способ. Ты только поверь мне.

Димайр пожал ему руку.

— Нет, Клэйм, нет. Мы навечно принадлежим Алмазному Городу. За его оградой мы ничто. А ты… Ты всегда был другим, с самого первого дня. Я помню.

— Я заберу вас. Ты стал мне отцом, Эльван — братом. Я не оставлю вас здесь, в Мёртвоглазом Городе.

— Нет. — Димайр убрал руки Клемента. Повернулся к нему, посмотрел в глаза. — Иди, Клэйм. И будь счастлив. За всех теньмов, сколько бы нас ни было. А главное — за себя самого. И… забудь нас. Это важнее всего. Забудь. Иди, Клэйм, — подтолкнул его к двери. — Иди и не оглядывайся.

Клемент вышел из кабинета. Дверь захлопнулась.

— И всё же я заберу вас отсюда, — твёрдо сказал Клемент.