Архонт Маргарита кормила птиц в саду резиденции ареопага. Пичуги посмелее садились на ладонь, другие сновали у ног.

К Маргарите подошёл Тромм. Взял из пластиковой чашки в её руке немного птичьего корма. На ладонь Тромму тут же присели две маленькие пёстрые птички.

— Кто такие? — спросил Тромм Маргариту.

— Щеглы. Хотя бы их мог запомнить, такой яркий окрас, что ни с какой другой птицей не спутаешь.

— Они певчие?

— Да. Поют не хуже соловьёв. Первые поселенцы привезли и тех, и других с Земли Изначальной именно ради пения. — Маргарита глянула на Тромма. — Но ведь ты не птицами любоваться пришёл.

— Что ты думаешь об избраннических затеях ордена? — спросил Тромм.

— Я уже говорила — это одна из лучших приманок для пушечного мяса. Дешёвых боевиков под эту сказочку светозарные наберут быстро.

— И всё?

— А что ещё? Ты профессиональный военный и должен гораздо лучше меня понимать, что широкомасштабное вооружённое столкновение с орденом неизбежно. Если не сейчас, то через десять лет или через сто, но с белосветцами всё равно воевать придётся.

Щеглы доели корм и упорхнули. Тромм взял у Маргариты ещё горсточку зерновой смеси и бросил стайке маленьких чёрных птиц.

— А эти откуда? — спросил он.

— Местные, иалуметские. С планеты Наддариа га.

— Тоже певчие?

— Конечно. Иначе какой смысл содержать их в саду?

Тромм глухо зарычал.

— Марго, я хороший офицер. Я понимаю ценность солдатской жизни и умею воевать так, чтобы свести людские потери к минимуму. Я знаю что делать, когда на любой объект — и военный, и гражданский — в открытую нападает армейское соединение. Знаю, как противостоять скрытой угрозе диверсионных групп. Могу защитить объект и находящихся в нём людей от террористов-камикадзе. Но я понятия не имею, что делать, когда атака идёт на души моих солдат. Я не умею вести идеологические войны. И тем более не представляю, как их выигрывают.

Маргарита глянула на него с лёгкой усмешкой.

— А зачем вообще устраивать идеологическую войну? Мало тебе оружейной?

— Марго, многим координаторам бенолийская сказка пришлась по вкусу. В Пришествие верят около двадцати процентов от всего личного состава ВКС. Слышишь, Марго, — от всего личного состава. Это слишком много людей, чтобы пренебрегать их настроениями.

Маргарита опять улыбнулась.

— Боишься, что солдаты ВКС, вместо того, чтобы стрелять в орденцов, начнут убивать координаторов, а светозарных впустят на базу под фанфары?

— Да! Боюсь! В истории не счесть примеров, когда во имя идеи целые крепости сдавались врагу, а войны проигрывались, не успев начаться.

— Всё так, — согласилась Маргарита, — но кто тебе сказал, что Избавитель непременно взойдёт на тропу ордена Белого Света? Ведь он может стать офицером ВКС. Во всяком случае, те координаторы, которые поверили в Пришествие, думают именно так.

— Перечитай Пророчество, — буркнул Тромм. — Избавитель избирается судьбой для того, чтобы низринуть тиранию. А единственные кандидаты на роль тиранов — это мы с тобой и Лиайрик.

— Кстати, где он?

— Ещё утром улетел в Западные пределы. Там сложная ситуация и с водой, и с воздухом, назревает восстание.

Маргарита задумчиво зачерпнула зерновую смесь и медленно высыпала обратно в чашку.

— Если архонты, — сказала она, — тираны, подлежащие обязательному и немедленному уничтожению, то истреблять следует и наших помощников, то есть рядовых членов ВКС. Думаю, избранниколюбивые координаторы это понимают. А если ещё не осознали непреложность столь простой истины, то специалисты из корпуса собственной безопасности должны им всё разъяснить. Подчёркиваю — именно разъяснить, а не принять карательные санкции.

Птицы, видя, что люди не собираются делиться с ними кормом, подняли возмущённый гвалт. Тромм бросил им щедрую горсть зерна.

— Марго, в Пришествие начинают верить и за пределами ВКС. Не скажу, что среди рядовых иалуметцев легенда об Избранном пользуется большой популярностью, но ею увлеклось немало рядовиков, причём из самых различных социальных классов — как мелочь всякая, вроде дворников и банковских операторов, так и крупные министерские чиновники.

— Нередко две сотни банковских операторов и дворников оказывают на политику влияния больше, чем один премьер-министр, — заметила Маргарита. — Народная воля, это знаешь ли…

— Знаю, — хмуро ответил Тромм. — Потому и боюсь.

Маргарита бросила птичкам ещё горсть зерна.

— Уважаемый коллега, повторяю главный вопрос, на который ты так и не дал ответа: почему Избранный обязательно должен взойти на тропу ордена Белого Света? С таким же успехом он может вести Иалумет к изобилию и процветанию по тропе ВКС.

— И от какого же тирана в таком случае он будет избавлять наш многострадальный мир?

— Тирания совсем не обязательно должна воплощаться в официальной власти. Она может быть и тайной. Как у ордена Белого Света, например.

— Что за вздор? — возмутился Тромм. — В такой запредельный абсурд не поверит ни один дурак.

— Как раз дурак и поверит. Тот самый, который верит в Пришествие. Как заметил один очень мудрый философ Земли Изначальной, чем абсурднее идея, тем охотнее дураки в неё верят. А дураков в Иалумете, к сожалению, немало.

— Жизнь не философия! — огрызнулся Тромм. — Этому твоему мудрецу легко было рассуждать, в его солдат орденцы стрелять не собирались. Да и не было у него никаких солдат. А мне за четыре миллиона жизней отвечать!

— Вот ради этой ответственности и поразмысли. Избранника пока нет, верно?

— Ну… Не то чтобы совсем нет, но и ни в чём конкретном он себя пока не проявил. И даже Бенолию не покинул. Преградительная коллегия обещает возложить его голову к ногам своего императора не позднее тридцатого октября.

— Сегодня двадцать первое, — сказала Маргарита. — Завтра День Хризантем. Мой самый любимый праздник, — мечтательно улыбнулась она. Вздохнула и вернулась к делам: — Почему Избраником вновь занялись коллегианцы? Ведь поиск его головы Максимилиан поручал кому-то из своей ближней свиты?

— Он отозвал предвозвестника ещё девятнадцатого. Максимилиану нужна неудача коллегии, чтобы иметь основания уничтожить эту организацию со всеми её членами. С недавних пор он почему-то не жалует коллегианцев.

— Почему он так уверен, что коллегия не справится с заданием?

— Не знаю, — Тромм пожал плечами. — Вроде бы так предсказал его личный толкователь Пророчества. Первого ноября Максимилиан планирует начать аресты коллегианцев, а за головой Избранника отправить предвозвестника.

— Ну и ладно, — сказала Маргарита. — Нам их внутрибенолийские игрушки до задницы. Свои бы дела разгрести…

— Ты начала говорить об Избраннике применительно к ВКС.

— До тех пор, пока Избавитель не появился, остаётся неизвестным, чей путь к благоденствию он предпочтёт — наш или орденской. И чью власть сочтёт тиранией — ареопага или гроссмейстера. Если наши избранниколюбы будут уверены, что благодаря им, в награду за именно их примерное поведение Избавитель предпочтёт ВКС, то, как думаешь, будут ли они симпатизировать избранниколюбам из ордена, своим главным конкурентам в борьбе за халяву?

Тромм улыбнулся.

— Да, столкнуть их лбами было бы замечательно. И белорылых уничтожим безвозвратно, и ВКС от людского мусора очистим. Но словосочетание «тирания ордена» звучит нелепо. Как может тиранить тот, у кого нет реальной власти?

— Зато есть реальная возможность пакостить. Точнее — люди будут думать, что она есть. Пусть Лиайрик объявит, что кризис в Западных пределах порождён диверсиями светозарных.

— Да… Да какой дурак в это поверит?! — возмутился Тромм. — Ляпать такие заявления — только себя позорить.

Маргарита с насмешливым прищуром посмотрела на Тромма.

— На протяжении столетий твои соплеменники верили, что белые и рыжие берканы насылают на прочих жителей Келлуне ры, вашей родной планеты, стихийные бедствия и моровые поветрия, пьют кровь младенцев и зловредным колдовством наводят на женщин бесплодие. Светлошерстых объявляли отродьем сатаны, сжигали на площадных кострах. На Земле Изначальной точно так же поступали с цыганами и евреями. На Вайлури йне, планете наурисов, в роли во всём виноватых и повсеместно изгоняемых и истребляемых оказались кареглазые ящеры. И ты думаешь, что эти люди постесняются объявить источником всеиалуметских бед орден? Надеешься, будто они, вместо того, чтобы устраивать загонную охоту и хором кричать «Ату!», будут разбирать, логично предъявленное обвинение или нет?

— То, о чём ты говоришь, творилось лишь в средневековье.

Маргарита невесело рассмеялась.

— А дураки с тех пор не поумнели. И количество их не уменьшилось. За расовую принадлежность или социальное происхождение людей десятками тысяч убивали не только в средневековье, но и во все последующие эпохи. Так что орда агрессивных дуболомов, готовых орать «Бей орденцов, спасай Иалумет!» соберётся быстро. Увы.

— Если так, то пусть они лучше орденцов бьют, чем затевают межрасовые конфликты.

— Вот и я о том же, — сказала Маргарита.

— Но тогда орден нам будет нужен, — озадаченно проговорил Тромм. — Его нельзя уничтожать.

— Нужен, — согласилась Маргарита. — Только не слишком сильный. Тогда светозарные станут громоотводом для агрессии людей, склонных к национализму и религиозному фанатизму. А фанатики и националисты будут фактором сдерживания для ордена. Отличный баланс получится!

— И долговременный, — кивнул Тромм. — Теперь подытожим. В неком неопределённом будущем явится некий людь, самой судьбой избранный для великих дел и благословлённый на них сразу и Таниарой, и Лаораном. Сначала Избранник поможет ВКС окончательно избавить Иалумет от скрытой тирании зловредного ордена, источника всех бед и несчастий. Затем, когда с белосветцами будет покончено, он откроет заветные Врата в Ойкумену и выдаст персональные пропуска к неиссякаемому и дармовому источнику всего того, что каждому конкретному иалуметцу хочется. Но допущены к источникам будут только те, кто был верен ВКС и послушен его воле.

— Красиво и действенно, — оценила Маргарита. — Только выдавать в народ твою трактовку бенолийского Пророчества надо не в столь конкретной форме и не таким циничным тоном.

— Само собой, — согласился Тромм. — Формулировкой пророческого оповещения займётся пресс-корпус. Пропаганда — их обязанность. И с информацией они работать умеют.

— Только бы на самом деле Избранный не явился. Тогда контролировать ситуацию будет практически невозможно.

— Не явится, — заверил Тромм. — Если за двадцать одно столетие с лишним не явился, то дальше и подавно не явится.

— Всё это двадцать одно столетие в Бенолии успешно работала Преградительная коллегия. А теперь её, считай, нет. Зато Слуг Избранниковых больше, чем на бродячей собаке блох. Рано или поздно, но они сумеют подыскать подходящего для роли Избавителя кандидата и надлежащим образом употребить его в дело. Кстати, как называются объединения избранниколюбов? Товарищества?

— Братства. Что гораздо хуже и опаснее. Но ты зря волнуешься, Марго. Преградительная коллегия будет всегда. В Бенолии это вопрос выживания императорской власти. Если истинное положение дел не в силах постичь слабоумный извращенец Максимилиан, то Коронный совет всё прекрасно понимает. И Преградительная коллегия продолжит работать столь же эффективно, как работала до сих пор. Хотя, возможно, ей придётся сменить название.

— Пожалуй, — согласилась Маргарита. Немного подумала и сказала решительно: — Хорошо, играем избранническую карту по полной. Чем мы хуже Даайрида?

— Да, мужик он неглупый, — подтвердил Тромм. — Иду звонить Лиайрику, пусть начинает первый этап акции. Пока придётся делать всё навскидку, но уже к завтрашнему утру аналитики разработают чёткий план действий.

Тромм озадаченно огляделся.

— Марго, а куда птицы подевались?

— Улетели. Или ты думал, они вечно будут ждать, когда мы соизволим о них вспомнить и подкинуть ещё зерна?

— Ещё одно подтверждение тому, — хмыкнул Тромм, — что никогда нельзя забывать о мелочах.

— И главная мелочь — Бенолия, место Пришествия Избранного. Не слишком ли большой статус в политической табели о рангах получит этот сырьевой придаток?

— Да, — согласился Тромм. — Баланс может нарушиться. — Он задумчиво потеребил себя за губу. — Марго, а кто сказал, что обрести свою истинность Избавителя Избранный должен именно в месте Пришествия? Не логичнее ли будет сразу же после Пришествия покинуть такую гнусную и никчёмную планетёшку, как Бенолия, и отправиться за обретением силы куда-нибудь в центральные области Иалумета? Например, в одно из тех святилищ, которые в равной мере почитаются и таниарцами, и лаоранами, и даже приверженцами мелких религиозных сект, где поклоняются всяким экзотическим божествам вроде Вселенского Духа? Если такое святилище за счёт Избранного прибавит себе ещё немного святости, то на статусное распределение государств, планет и городов это никак не повлияет.

— Братствам идея понравится, — одобрила предложение Маргарита. — То, что их кумира с нетерпением ждут в одном из самых знаменитых и почитаемых святилищ Иалумета, будет льстить их самолюбию. К тому же идея дальнего и трудного путешествия Избранника за обретением силы и истинности очень красива и романтична. Она будет легко пленять и разум, и чувства, потому что тогда даже самый заурядный браток почувствует себя сопричастным к чуду героем. Поэтому в то, что Избранному необходимо покинуть Бенолию и посетить место обретения силы, братства поверят. А вслед за ними поверят и все остальные иалуметцы.

— А путь к источнику силы долог и тернист, — добавил Тромм. — Если Избавителя не пристукнут коллегианцы, то он обязательно погибнет на пути к месту обретения истинности. Злокозненные орденцы и прикончат.

— Но они же…

Тромм перебил Маргариту смехом.

— Ты ровным счётом ничего не смыслишь в хорошей военной провокации, уважаемая коллега. Поверь, так или иначе, а прикончат Избавителя всея Иалумета именно орденцы и никто другой.

— Если это обещаешь ты, — сказал Маргарита, — я спокойна.

* * *

Сегодня в кои-то веки выдался короткий день, и директор службы охраны стабильности смог вернуться домой пораньше.

— Пойдём к нам, — предложил он Пассеру. — Чаю выпьем, какой-нибудь новый фильм посмотрим. Малнира обрадуется, ты давно уже к нам не заходил.

— Голова болит фильмы смотреть, — буркнул Пассер. — Чай до самых ушей булькает. Ты бы ещё бутерброды предложил. Ну и денёк выдался, даром, что короткий. Даже в столовую сходить некогда было. Ладно ещё, отлить успевали.

— Что верно, то верно. Тогда предлагаю шашлыки в саду, красное вино и тихий осенний вечер. Идёшь?

— Иду.

…Малнира встретила их в малом холле. Рядом с ней — Ринайя Тиайлис, садовница из оранжереи, молоденькая наурисна. Наряжена в новёхонькое и очень дорогое платье из белого ларма, туфли стильные, макияж изысканный. Украшения выбраны с умом: изумрудные диадема и ожерелье замечательно подчёркивают глубину и цвет глаз. Выглядит девица настоящей дээрной, но всё равно — садовница она садовница и есть. Плебейка. Как Малнира могла её к себе допустить? И откуда у простой девчонки такая одежда? Одни только туфли стоят всей её зарплаты за три года, если не больше.

— Сегодня День Хризантем, — сказала Малнира. — Главный женский праздник в Иалумете.

— Прости, милая, — покаянно сказал Дронгер. — Забыл. Столько работы было… Я немедленно всё искуплю! Будет и фейерверк, и сладости, и самые лучшие хризантемы Иалумета, и даже…

— Оставь, — перебила Малнира. — Мы ещё до свадьбы договорились, что никогда не станем отмечать ни общих праздников, типа Дня Хризантем, ни семейных дат, вроде дня венчания, потому что ты всё равно не сможешь вовремя вырваться с работы. Вместо них в свободное время будешь устраивать праздники просто так… Но другие люди таких обещаний не давали. Сегодня мне и Ринайе был прислан традиционный для Дня Хризантем подарок — букет цветов, музыкальная открытка и шоколадное ассорти. Заказ делался через космонет в одном и том же недорогом, но приличном магазине Маллиарвы, о достоинствах которого может знать только тот, кто жил в столице хотя бы полгода, потому что по сети их не оценить. Посылка анонимная, но помечена кодом личных сообщений, который знают лишь члены семьи, близкие друзья (Малнира кивнула Пассеру) и принимающий почту референт. В общей сложности десять людей. У нас есть список их имён. И есть один юноша, имя которого не внесено в список, но которому я сама называла код личной почты. Зовут его Винсент Фенг.

У Дронгера качнулся пол под ногами. Пассер схватил его под руку.

— Повтори, что ты сказала! — прохрипел Дронгер.

— Сиятельный господин, — подошла к нему Ринайя, — вы ведь можете по трафику космонета и банковского перевода узнать, где находится отправитель? Во всех детективах так делают. Ведь это не киношная выдумка? Вы правда можете найти Винсента?

— Если следы специально не затирались, то смогу.

— Винсент такого не умеет.

— Долго ли научиться… — ответил Дронгер. — В Бенолии каждый десятый — специалист. У следователей от их мастерства нервная экзема по всем местам.

— Нет-нет, сиятельный господин! Винсент не затирал следы. Если бы он и дальше хотел прятаться, то не стал бы присылать подарки.

Подошла Малнира, обняла Ринайю, а мужу сказала:

— Ну что ты замер, горе лохматое? В контору свою звони!

— Нет, — медленно выговорил Дронгер. — Такой поиск надо делать лично. Я должен вернуться в офис.

— Так возвращайся. И позвони сразу же, как только что-нибудь станет известно.

— Да, — кивнул Дронгер. Из холла он вышел, опираясь на руку Пассера. Голова кружилась как хмельная, на лице — блаженная улыбка.

— Твоя Малнира смотрит на эту плебеечку как на законную сноху, — сказал Пассер. — Платье ей дорогое купила, побрякушки.

— Судя по тому, что Винс дарит Ринайе цветы, скоро она действительно станет нашей снохой.

— И ты согласишься на брак своего наследника с простокровкой?!

— Альберт, если Винсент притащит домой болотную гадюку и скажет, что хочет на ней жениться, я провозглашу её супругой наследника дома Адвиагов.

— Хорошо, что у меня детей нет, — сказал Пассер. — Не нужно творить такие глупости.

— Дурак. С детьми жизнь хлопотная, а без них — муторная. Поверь, я это хорошо знаю.

Пассер только хмыкнул. Адвиаг остановился, посмотрел Пассеру в глаза.

— Альберт, жениться надо только по любви. Как мы с Малнирой. Иначе у тебя никогда по-настоящему не будет ни супруги, ни детей. А без них мужчина уже не мужчина. Да и людь не людь, а так, видимость одна. Так что женись пока не поздно. Найди женщину по сердцу и женись, рожай детей. Но только женщина обязательно должна быть любимой. И плевать на её сословие и приданое. Любовь дороже.

— То-то тебя отец за брак с нищей даарной из дома выгнал и от имени отрешил. Только перед самой смертью и простил. Да и то лишь потому, что ты — единственный потомок прямой линии. — Пассер отрицательно качнул головой: — Нет, Дронгер. Пусть я младший из трёх детей, и родовых прав у меня почти нет, но и своей законной малости я лишаться не хочу.

— Зато личной жизни у тебя совсем нет, даже в самой крохотной малости. Ты можешь перетрахать всех шлюх Иалумета, но настоящей близости так и не узнаешь. В сравнении с ней физиологический секс и плевка не стоит. — Дронгер усмехнулся невесело: — А что касается моего отца… Знаешь, его и отцом-то в полном смысле назвать нельзя. Так, производитель. И мать у меня такая же. Кое-как выродили наследника, нянькам сбросили и забыли. Женились они по семейному сговору, друг друга не любили, а лишь терпели. И меня тоже терпели — как обременительное, но обязательное условие существования. — Дронгер вздохнул. — В детстве я люто завидовал сыну уборщицы. Папашу его почти не знал, он кухонным сантехником был. Зато мамашу встречал едва ли не каждый день… И ненавидел всё их семейство. Добился, чтобы Макаровых уволили и выслали из столицы без права на возвращение. Но они всё равно остались настоящей семьёй, а Кирилл — любимым сыном. А я всю жизнь так и пробыл всего лишь наследником. — Дронгер прикусил губу, отвернулся. — Вот такая гнусная история. А самое паскудное в ней то, что семью Макаровых я до сих пор ненавижу.

— Не ты один, — тихо сказал Пассер. — Не с тобой одним такая история произошла.

Адвиаг внимательно посмотрел на Пассера. Тот кивнул.

— Так со многими было, Дронгер. Почти со всеми. И хватит об этом! Директор, вы собирались вычислить местопребывание Винсента Фенга? Так поторопитесь в контору. Сами знаете, время в таких ситуациях измеряется на секунды. Следов слишком много, чтобы среди них легко было отыскать один.

Адвиаг торопливо пошёл к двери на лётмаршную площадку. На полдороге остановился, посмотрел на Пассера.

— Альберт, если твоя невеста окажется простолюдинкой, от гнева главы семьи я тебя прикрою. Власти директора службы охраны стабильности на это хватит.

Пассер кивнул, пожал ему руку.

= = =

Найлиас кончиками пальцев прикоснулся к пышному букету белых хризантем, перечитал записку.

Для дамы Вашего сердца в знак вечной и глубочайшей благодарности за всё, чему Вы меня научили, за Ваше терпение и доброту.

Гюнтер.

Неизменно с почтением и уважением.

Найлиас вздохнул. Беглый адепт прекрасно знает, что у светозарных рыцарей не может быть никакой дамы сердца, потому что и сердце их, и разум, и даже душа безраздельно отданы Белому Свету. Но Гюнтер пользуется любым поводом напомнить о себе. Хотя при этом уклоняется от личных встреч. Он ждёт только одного — когда бывший учитель скажет: «Я хочу принять братство по Цветущему Лотосу».

За Гюнтеров побег Найлиаса на две ступени понизили в звании и навечно перевели в обеспечение, на подсобную работу. Теперь он стал сортировщиком корреспонденции на главпочтамте Маллиарвы. Из Бенолии Найлиасу уже не выбраться. В центральных областях никому не нужен рыцарь, бестолковый настолько, что от него даже удрал адепт. Поэтому не будет больше серьёзных поручений, а значит и субсидий от ордена. Всё, что осталось Найлиасу — крохотная однокомнатная квартирка в рабочей окраине города и мизерная зарплата почтаря.

Однако на Гюнтера опальный рыцарь не сердился. Мальчишка, что с него взять. Очень романтичный, эмоциональный, а потому доверчивый и наивный. Голову такому заморочить — раз плюнуть. Зато Николай…

Но как ни старался Найлиас, ненавидеть братка не мог. Знал, что тот и порядочен, и честен, о Гюнтере будет заботиться как настоящий старший брат, если не лучше. Ведь родные братья разными бывают, иные хуже любого врага… А Николай Гюнтера никогда не предаст и не обидит.

К тому же Николай искренне верит в свою избранническую ересь. Так что Гюнтеру, если судить беспристрастно, он не солгал ни слова. Николай сам обманут.

«Жаль парня, доблестный был бы рыцарь, — подумалось Найлиасу. — Если бы не эти дурацкие ограничения по возрасту, я обязательно попробовал бы открыть Николаю путь Белого Света. А так орден потерял сразу двоих — и Гюнтера, и Николая».

Найлиас поставил цветы в вазу.

«А ведь теперь я могу завести постоянную любовницу. И даже могу жить с ней одним домом как с женой. Если брак официально не регистрировать, то на столь вопиющее нарушение Устава со стороны подсобника никто и внимания не обратит. Для этого я слишком мелок».

Гюнтер о таких неписаных правилах ордена знает. А браткам Цветущего Лотоса женитьба разрешена, хотя и строго в пределах их сообщества. Однако взятую со стороны жену позволяется ввести в братство, никаких препятствий Великие Отцы чинить не станут.

Тогда получается, что цветы — предупреждение. Братство собирается охмурить Найлиаса при помощи бабы, сестрицы во Цветущем Лотосе.

«Да ну, вздор! Кому я там, кроме Гюнтера, нужен… Цветы — всего лишь стандартное праздничное пожелание счастья в личной жизни. Ведь теперь я могу её начать…»

Гюнтер желал бывшему учителю семейного счастья. Мальчишка хорошо знает, что это такое. Родители у него дружно жили, и сестрёнку он любил.

«А я всё детство по дальним родственникам проболтался, — подумал Найлиас. — Отец только и делал, что напивался до свинячьего визга да по тюрьмам сидел за злостную хулиганку. Мать выгоняла меня на улицу, чтобы не мешал ей с хахалями блудить. Настоящего дома у меня никогда не было. Потому я и не понял, что потеря семьи равна для Гюнта крушению мира. Не посочувствовал, не поддержал. Не хотел замечать его боли, не помог залечить душевные раны. Вот мальчик и уцепился за первое подвернувшееся подобие семьи».

Обидел Найлиас Гюнтера, и жестоко. Таких обид не прощают, и правильно делают.

Найлиас поправил цветы, погладил нежные лепестки.

— Мальчик мой светлый, — прошептал он. — Я виноват перед тобой, но за что ты отверг орден? Он-то ничего плохого тебе не сделал. Пусть я никчёмный учитель, но тебе бы другого нашли, хорошего.

Найлиас резко дёрнул хвостом, отвернулся. Не нужен Гюнтеру никакой другой учитель, разве не ясно? Найлиасу он давно все обиды простил и позабыл. Но Гюнтер хочет, чтобы учитель пришёл к нему, а сам возвращаться не станет ни за что. Ведь он с самого начала, ещё до разжалования, пытался увести Найлиаса из ордена.

И сейчас норовит к браткам перетянуть.

Почему Гюнтер так уверен, что в ордене учителю будет плохо? Что такого скверного углядел он в пути Белого Света? Так молил Найлиаса бросить орден, как будто речь шла о жизни и смерти…

— За что, Гюнт? Почему ты ненавидишь орден? Чем тебе у братков лучше? Они все как на подбор тупые, словно бараны, и алчные, будто гиены!

«Нет, с Гюнтером ничего плохого не случится. Николай сможет его защитить. Только кто защитит самого Николая? Во многом он дитя великовозрастное, ничуть не лучше Гюнтера. Что за чёрт?! — поразился собственным мыслям Найлиас. — Я что, чувствую себя ответственным и за этого братка? Так и есть, Тьма меня раздави. Бред какой-то… Зачем мне Николай?»

И тут же припомнилось, что до падения ордена у рыцарей было два ученика — старший и младший.

«С Николаем мы поладили бы… Второй ученик появлялся у рыцаря, когда первый проходил половину обучения. Как Гюнтер. Хотя Николай на роль старшего пригоден гораздо лучше, да и Гюнт согласен быть для него младшим. А, чёрт! — Найлиас досадливо хлестнул хвостом по стене. — Чушь это всё и пустословье. Такое невозможно было и во времена орденского расцвета. Тогда в адепты брали только тринадцатилетних подростков. Николаю при любом раскладе не ступить на путь Белого Света».

Но браток и не стремится в орден, наоборот, старается держаться от него как можно дальше. Найлиасу опять сжали сердце обида и боль. Почему Гюнтер и Николай отвергают светозарных? Что такого плохого видится им в ордене?

* * *

В спальне императора теньмов всегда двое: телохранитель и слуга. Для каждого отведена особая ниша, чтобы теньмы оставались невидимы вошедшим — нередко секретарши и секретари, смущённые их присутствием, становились неуклюжими, теряли половину мастерства.

…Сегодня Клемент дежурит в паре с теньмом номер пять, берканом тридцати двух лет. Клемент — слуга, теньм-пять — телохранитель. Вахта длится три часа, потом пересменка, а спустя три часа опять на пост, только теперь уже пятый будет слугой, а Клемент — телохранителем.

Клемент смотрел на императора, на свой Светоч. Теньм досконально изучил привычки и вкусы повелителя, угадывал многие приказы ещё до того, как они были произнесены — по едва уловимым жестам и выражению лица. Император сидел в кресле у туалетного столика, листал порножурнал. Движением пальцев потребовал чай. Клемент набрал на коммуникационном браслете код младшего референта, затем код приказа. Спустя две минуты взял у придверного теньма поднос. Подошёл к императору и, преклонив колени, подал чай так, чтобы чашка оказалась у самой руки, и её можно было взять, не глядя. Вернулся в нишу. Император отпил несколько глотков, поставил чашку на стол, встал, сбросил халат, оставшись в теннисной майке и спортивных брюках. Клемент подхватил халат прежде, чем тот упал на кресло, поклонился, повесил халат в шкаф. Вернулся в нишу. Император допил чай, отодвинул чашку. Клемент забрал её со столика, опять поклонился. Пятясь, отошёл к двери, и, не оборачиваясь, сунул поднос придверному теньму. Вернулся в нишу.

Обычная вахта, таких за годы служения было тысячи. Когда Клемента, после трёхлетней испытательной службы во Внешнем круге Серой стражи, перевели во Внутренний, он посчитал это величайшей удачей в своей жизни, и думал так все эти годы. Почему же последние дни так пусто и муторно на душе? Откуда взялось ощущение напрасности и никчёмья?

Пришло время пересменки. Вторая двойка теньмов чельно поклонилась императору, бесшумно заняла места пятого и четырнадцатого в нишах. Клемент с напарником поклонились Светочу и, пятясь, выскользнули из спальни. Поклонились двери. Вахта окончена.

Теперь можно сходить в туалет, размять занемевшие мышцы, что-нибудь перекусить.

В дежурке семеро теньмов смотрели стерео, пятеро дремали, сидя в креслах.

Клемент несколько секунд постоял на пороге, резко развернулся и пошёл обратно к императорской спальне, но уже не по специальному коридору для прислуги, а прямо через гостиную.

— У меня срочная информация для государя, — сказал он придверным теньмам. Те покривили губы в презрительной и злой усмешке. С подобным заявлением мог придти директор стабилки или председатель Преградительной коллегии, но из уст такого же теньма, как и они, фраза о срочной информации звучала оскорбительной нелепицей.

Клемент ответил им уверенным до каменной тяжести взглядом и произнёс с холодной бесстрастностью:

— Это завершающая часть информации, которую я добывал для государя, будучи его предвозвестником.

— Что же ты тогда раньше не доложился, пока подле Светоча был? — спросил левый придверник.

— Докладывать можно во время дежурства, но не на вахте, — ответил Клемент.

— А до вахты почему не доложился? — спросил правый придверник. — Или сразу же после приезда?

— Потому что необходимость доклада наступила именно сейчас.

Придверники обменялись неуверенными взглядами. Подобная самочинная явка теньма на доклад — событие, доселе невиданное и неслыханное, но и дело, ради которого четырнадцатый назначался предвозвестником, было наивысшей важности. К тому же оно так и не закончено, а значит должна поступать новая, ценная для Светоча, информация.

— Там референт и три гардеробщика, — сказал правый придверник.

— И что? — ответил Клемент. — Если Светоч решит, что их присутствие на докладе нежелательно, прикажет выйти.

Теньмы отступили в стороны. Клемент чельно поклонился двери. Теньмы открыли створки. Клемент скользнул в спальню, поклонился императору. Тот сидел перед зеркалом, один из гардеробщиков накладывал ему на лицо вечернюю маску из клубники и сливок. Рядом замер референт с папкой в руках. Ещё два гардеробщика раскладывали на кровати пижаму и ночной халат.

— К вам посетитель, государь, — прошептал референт.

Император глянул на спальню в зеркало.

— Где посетитель? — не понял он.

— Вот этот теньм и есть посетитель, ваше величество. Должно быть, сообщение у него наивысшей важности и срочности, если он предстал пред вами без вызова.

— Сообщение? — ещё больше озадачился император. — Откуда у теньма может взяться сообщение?

Клемент приподнялся на полупоклон.

— Мой Светоч… — Голос Клемента дрожал: так прямо к императору, да еще по собственной инициативе, он обращался впервые.

Максимилиан развернулся и посмотрел на него с тем же возмущённым и злым удивлением, что и придверники. Самовольно заговоривший теньм столь же невозможно нарушал должный миропорядок, как пустившаяся в пляс прикроватная тумбочка.

— Я не отчитался перед вами о последнем поручении, мой Светоч, — торопливо объяснил свой поступок Клемент. — Вы назначали меня предвозвестником и приказывали расследовать каннаулитские события, чтобы выяснить… — Договорить Клемент не отважился, склонился в чельном поклоне.

— Предвозвестником я назначал теньма-четырнадцать, — сказал император.

— Я и есть четырнадцатый. — Клемент сел на пятки, кончиками пальцев прикоснулся к номеру на левой стороне груди, на рукаве.

«Он впервые видит моё лицо, — понял Клемент. — Все эти годы он смотрел только на номер. А меня не замечал никогда… Ему безразлично, кто надел эту форму — я или кто-то другой. Если бы я поменялся должностями и обмундированием с берканом-референтом или с гардеробщиком-наурисом, то император ничего бы не заметил. Мы все для него не более чем подручный инструмент. Для него у нас нет лиц».

— Предвозвестником был теньм-четырнадцать, — повторил император. И добавил с удивлением: — Это был ты.

— Да, мой Светоч. Это был я. Теперь я должен отчитаться перед вами за командировку. Представить последнюю информацию.

— Нет, — брезгливо отмахнулся император. — Какая там у тебя может быть информация. Мало мне референтов, так ещё и теньмы с докладами лезть начали. Прочь пошёл. Жди. Если понадобишься, вызову.

— Но государь, — сказал один из тех гардеробщиков, что стояли у кровати, — четырнадцатый занимался Погибельником. Можно ли пренебрегать даже самой ничтожной информацией об этом отродье дьявола? — И обратился к Клементу: — Что тебе известно?

— Имя и адрес наиболее вероятного кандидата. Твёрдой уверенности, что Погибельник именно он, пока нет, требуется окончательная проверка, но большинство улик указывает на него как на Погибельника.

— Так назови имя и адрес, — приказал гардеробщик.

— Мой Светоч? — посмотрел на императора Клемент.

Максимилиан сделал неопределённый жест.

— Говори.

— Это Северцев Авдей Михайлович. Девятнадцать лет. Сын известного мятежника из центристской партии Михаила Семёновича Северцева. Внук таниарского священника. В настоящее время проживает в Гирреанской пустоши. Округ семь, сектор двенадцать, район пять, посёлок двадцать три, дом семнадцать.

— Что? — с брезгливым возмущением переспросил Максимилиан. — Гирреанец? Да за всю историю Пришествий Погибельником не становился выходец из Гирреана! Тамошний людской мусор даже сатанинским силам бесполезен. Дед-таниарец! Ты ещё скажи, что среди родни этого твоего кандидата есть калеки!

— Мать Авдея Северцева слепа, мой Светоч. Но не от рождения! Сам он…

— Вздор! — перебил император. — Глупость и вздор! Сын гирреанской увечницы, отродье ссыльника, настолько тупого, что даже мятежничать не сумел, жандармам не попавшись! Да ещё и гнусный таниарский еретик! Ничтожный кусок грязи и скверны! Вздор! Таким презренным мусором побрезгуют даже в аду!

— Мой Светоч, Авдей принял лаоранство. И его отец не ссыльный, а поселенец Гирреана по жене. Кроме того, мой Светоч, служба охраны стабильности вот уже семнадцать лет не может предъявить обвинение Михаилу Северцеву.

— Вздор, — с брезгливой миной велел император. — Хренотень это, а не информация. Погибельник из Гирреана. Надо же было додуматься до такого вздора. Ты портач и тупица! Только и годишься, что перед дверью столбом торчать, дармоед. Пошёл вон! И не лезь сюда больше. Когда будет что тебе приказать, сам вызову. Иди.

Клемент поклонился, выскользнул из комнаты, поклонился двери. Встал на ноги, усталым до равнодушия взглядом посмотрел на сидящих в гостиной придворных. Криво усмехнулся и пошёл в дежурку — опять прямо через гостиную.

Теньм-пять схватил его за рукав, затащил в коридор для обслуги.

— Ты что вытворяешь, четырнадцатый?! Ты хоть представляешь, что тебе теперь будет? Вся «лестница пяти ступеней» — и радуйся, если отделаешься только одним прохождением!

— Какая ещё «лестница»? — ответил Клемент. — С чего вдруг? Я предстал пред Светочем с отчётом о поручении, но отчёт не понадобился, и мне велено возвращаться в дежурку. Только и всего.

— Только и всего?! Ты сказал «Только и всего»?! — потрясённо переспросил пятый.

— Да. Я сказал «Только и всего».

— Что с тобой происходит, четырнадцатый?

— Ничего. Со мной уже много лет ничего не происходит. Да и никогда не происходило, если разобраться. Даже сегодня всё осталось никак.

Клементу действительно было никак. Пусто. Пренебрежение императора не причинило ни обиды, ни боли.

Вся боль и все обиды остались там, в Плимейре, в кабинете безвестного следователя.

А здесь… Это похоже на то, как удаляют швы на затянувшейся ране — приятного ничего нет, но и болью тоже не назовёшь. Противно, только и всего. Хотя и необходимо.

Разговор с императором поставил точку в нескончаемо длинном споре теньма-четырнадцать с самим собой, завершил какой-то этап его жизни.

«И завершил пустотой, — подумал Клемент. — Итог моей жизни — пустота».

— Что с тобой, четырнадцатый? — спросил пятый. — Ты всегда был с придурью, но то, что ты вытворяешь теперь…

Клемент посмотрел на него с интересом.

— Пятый, а ты ещё помнишь, что тебя зовут Эльван, что фамилия твоя Кадере ?

— Это здесь при чём?

— Ни при чём. Просто у тебя есть имя, а не только номер.

Клемент прошёл в дежурку, сел в кресло. Теньмы тут же пересели подальше, — никто не хотел, чтобы вместе с рехнувшимся четырнадцатым наказали и его.

Клемент медленно обвёл их изучающим взглядом.

«Почему я не замечал, как пусты их лица? Все они разные — человеки, берканы, наурисы. У каждого свой оттенок глаз и кожи, свой цвет волос… Тембр голоса тоже у каждого свой. Разные отпечатки пальцев. Каждый из этих людей уникален и неповторим. Но почему они выглядят такими неразличимо одинаковыми, что распознать их можно только по номеру? Ведь ни у кого из них действительно нет собственного лица. Разве что Эльван сохранил что-то своё. Да, Эльван не безлик. Зато все остальные похожи на манекены. Они всего лишь подобие людей, но не люди. Запрограммированная на определённый набор действий биомасса».

От этой мысли стало холодно до дрожи. И болью кольнуло душу.

Теньм-пять смотрел на четырнадцатого с тревогой. Что-то неладное с ним происходит. Четырнадцатый никогда ещё не был таким… таким… Эльван затруднялся подобрать определение, но лицо четырнадцатого пугало.

И не зря.

— Когда Светоч отозвал меня с расследования, — сказал четырнадцатый, — то из-за внезапности приказа получилась накладка с транспортом. В Маллиарву пришлось лететь гражданским аэсром. Полчаса сидеть в зале ожидания. Он был вип-варианта — ни толчеи, ни духоты, ни шума… Подавали отличный кофе и бисквиты. Но в зале оказалось два огромных окна. Первое выходит в обычный зал, второе — на маленькую торговую площадку, такие есть в любом космопорте. Вип-зал на третьем этаже, обзор очень удобный. И подробный. Окна зеркальные, и люди внизу не знали, что на них смотрит предвозвестник государя.

— Ты это к чему? — настороженно спросил Эльван.

— Люди вели себя естественно. Так, как ведут всегда. И я заметил нечто, о чём не могу забыть до сих пор. Чтобы убедиться в правильности наблюдения, я спустился в общий зал, прошёлся по торговой площади. Даже заглянул в один из подсобных отсеков. Там упаковывали готовые завтраки для пассажиров.

— И что же такое невероятное ты увидел?

— В космопорте тысячи людей. И никому из них нет никакого дела до Алмазного Города. Этим людям безразлично, кто правит Бенолией: Максимилиан, его племянник Филипп или даже выборный президент. На их повседневную жизнь смена властителя никак не повлияет. Это два различных мира. Первый — Алмазный Город и все подчинённые ему канцелярии, службы и коллегии. Второй мир — Бенолия, которая состоит из обычных людей, занятых самыми обычными делами. И пересекаются миры лишь частично. Но если исчезнет Бенолия, Алмазный Город обречён на гибель. А если не станет Алмазного Города, то Бенолия пропажи и не заметит.

Теньмы ошарашено молчали, смотрели на четырнадцатого с ужасом.

— Это слова бунтовщика, — сдавленно сказал кто-то из них. — Тебя расстреляют за такие речи. И нас всех накажут. Из-за твоего поганого языка нас пошлют на «лестницу пяти ступеней».

Теньм-одиннадцать вскочил с кресла.

— Если возложить к ногам капитана его голову, то получим прощение!

— Правильно, — поднялся теньм-восемь. — Надо сейчас же отре зать ему голову. Кровь отступника смоет нашу вину.

— Сидеть! — шагнул на середину дежурки Эльван. — Чью голову отреза ть, а чью — оставлять на плечах, решать будет тот, кто волею Светоча назначен распоряжаться нашими судьбами — Серый капитан. Четырнадцатый виноват, но казнь слишком дорогая цена! Он заслужил одну ступень лестницы, ну две. И не больше!

— Ты что, изменника покрываешь?! Тогда отре зать голову надо и тебе.

Эльван с вызовом и насмешкой оскалил клыки.

— Или тебе. Ты своей черепушкой всё равно никогда не пользуешься.

— Что ты сказал? — шагнул к нему восьмой теньм.

— Я сказал, что решать нашу судьбу может только Светоч и, если на то будет его воля, капитан. А ты посягаешь на властительное право Светоча! И подстрекаешь к этому других.

— Даже не пытайся переложить на нас чужую вину, — зло прошипел теньм-одиннадцать.

— Какую это «чужую» вину? — холодно уточнил Эльван. — Четырнадцатый виновен всего лишь в неразумных до дерзости речах. Но ты и восьмой, твой подельник, предложили устроить самовольное судилище. А это уже оскорбление императорского величия и умаление капитанского достоинства.

Эльван кончиками пальцев поглаживал кнопки коммуникационного браслета.

— Вызываем капитана. Пусть он оценит вину каждого и назначит воздаяние.

— Ты… — срывающимся голосом проговорил одиннадцатый. — Ты тоже судил четырнадцатого сам.

— Нет, ни в коей мере. Я лишь предположил, какой приговор наиболее вероятен. И сказал, что окончательное решение примет капитан. Если, конечно, Светоч не прикажет иного. Поэтому да свершится его воля и пусть пресвятой поможет капитану её воплотить. — Эльван нажал кнопку экстренного вызова. Ответного сигнала не было. Эльван потряс браслет, нажал кнопку ещё раз.

— С браслетом всё в порядке, — сказал капитан. — Просто связь автоматически отключается, если абоненты находятся в одной комнате. Я здесь уже две минуты, но вы так увлеклись разбирательством, что меня и не заметили.

Теньмы вскочили с кресел, замерли по стойке «смирно». Четырнадцатый, восьмой, одиннадцатый и пятый встали на правое колено. Одна ладонь лежит на левом колене, вторая упирается в пол, головы склонены покорно.

— Капитан, позвольте доложить… — начал Эльван.

— Не трудись пересказывать подробности. Я знаю всё. — Капитан кивнул на камеры видеонаблюдения, жестом велел теньмам подняться.

Клемент коротко и зло рассмеялся.

— Открытого надзирания вам показалось мало, капитан, и вы решили почтить наши разговоры личным подслушиванием и подглядываем. Скрытно, на тараканий лад, проскользнуть в дежурку, забиться в щель и…

— Замолчи, — велел капитан. — Ты и без того уже языком натрепал достаточно.

— Зато теперь вы развлечётесь, собственоручно отрезая мне голову.

— Четырнадцатый, молчать!

— У меня есть имя, капитан. Я Клемент Алондро. И если вы, Серый капитан Дима йр Фа йдис, собственное имя позабыли за ненадобностью, то я своё помню! У меня есть имя!

— Да, Клемент Алондро, имя у тебя есть, — спокойно ответил капитан. — Но от должности теньма номер четырнадцать оно не освобождает. Поэтому заткнись и жди своей очереди на приговор.

Капитан подошёл к теньмам восемь и одиннадцать.

— Итак, вы решили устроить самосуд. Присвоили чужие — и высшие! — права. Кара за это положена немалая. Но есть вина и посерьёзнее. Вынося приговор, вы не удосужились разобраться в причинах поступка подсудимого.

— Какое значение имеют причины, — с трусливой склочностью ответил восьмой, — если сам поступок заслуживает крайней меры наказания?

— Ты скверно учился в лицее. Иначе бы знал, что любые последствия, в том числе и судебный приговор, всегда определяются причинами.

— Причины? — переспросил одиннадцатый. — Ни одна причина не оправдает оскорбления величия нашего Светоча!

— Предоставь Светочу самому судить о своём величии. Оставь ему хотя бы это право.

— Я не…

— Вот именно, что «не». Ты очень много чего «не». В том числе никогда не был предвозвестником. Ты ничего не знаешь о том, что происходит за пределами Алмазного Города. Единственное, что тебе известно досконально — так это дешёвые бордели Маллиарвы, в которых ты проводишь все увольнительные. Но истинная жизнь большой земли тебе неведома, и потому судить о ней ты не можешь. Так что оставим неприкосновенным величие Светоча и займёмся тем, что касается нашего ничтожества. — Капитан встал так, чтобы видеть всех подчинённых, медленно обвёл тяжёлым взглядом. — Четырнадцатый сказал правду. Все эти плебеи за стенами Алмазного Города, вне зависимости от того, простой они крови или высокой, слишком скудны умом и мелки душой, чтобы в полной мере осознать богоблагославенность своего владыки. Они не способны ни уразуметь, ни прочувствовать, какое счастье даровал Бенолии пресвятой, послав ей такого наместника.

Капитан гневно хлестнул по стене хвостом, — на гладкой белой поверхности остались глубокие выщерблены.

— Тяжело понимать, что большинство живущих вне стен Алмазного Города недостойны даже смотреть на его ограду. Ещё труднее примириться с тем, что весь этот людской мусор осмеливается противоречить высочайшей воле. Плебеи дерзают оценивать поступки своего государя! Это действительно так.

— Но почему… — начал было Эльван.

— А чтобы никогда не возникало никаких «но» и «почему», существуем мы, теньм-пять. Волей бенолийского государя мы избраны из общего ничтожества и прямым благословением пресвятого подняты над плебеями. Но избранность нам дана не просто так! Мы должны стать неодолимой стеной между нашим Светочем и той зловонной людской грязью, что изобилует за пределами Алмазного Города. Однако вы начали забывать о своём высоком жребии. И четырнадцатый напомнил вам, кто вы есть и зачем!

Капитан подошёл к одиннадцатому и восьмому.

— Вы и теперь скажете, что четырнадцатому следует отрезать голову? Поняли теперь почему всегда надо знать причины любого поступка и лишь затем выносить о нём суждение?

Теньмы рухнули на колени, согнулись в чельных поклонах, покорно вытянули перед собой руки. Капитан посмотрел на скрюченные спины и сказал:

— Не поняли. Как не поняли и того, почему поспешность суждений всегда наказуема. Вы снимаетесь с дежурства.

По спинам теньмов пробежала дрожь: сейчас капитан должен был отмерить наказание.

— Эту ночь вместо уборщиков драите в казарме сортиры и душевые, а после отправляетесь в космопорт, на любые подсобные работы по усмотрению старшего тамошней смены. И так до самого вечера. За простыми делами хорошо думается. Надеюсь, уразуметь смысл сегодняшних событий вы сумеете.

Капитан подошёл к Эльвану.

— Теперь ты, пятый. Тоже поспешил обвинить, не разобравшись в причинах. А значит должен разделить с одиннадцатым и восьмым их кару. Однако есть смягчающее обстоятельство: ты пытался защищать напарника от навета. Поступок похвальный, но что-то слабая у тебя получилась защита. Трусливенькая. Поэтому хвалить тебя не за что. Но ты хотя бы вину искупил. Так что остаёшься на дежурстве.

Эльван согнулся в низком поклоне. Капитан подошёл к теньму-четырнадцать.

— Клемент… Будучи предвозвестником, ты выполнил важную миссию. И сейчас мне помог, вразумил позабывших себя болванов. Ты достоин награды. Я даю тебе увольнительную. Сегодня двадцать четвёртое, так что гуляй до утра двадцать шестого. Возьмёшь у старшего референта деньги, гражданскую одежду — и вперёд, ко всем прелестям ночной Маллиарвы. — Капитан глянул на одиннадцатого и восьмого. — А вы чего замерли? Или с приговором не согласны, другого ждёте?

Одиннадцатый и восьмой скользнули прочь.

— Ты тоже иди, — сказал капитан Клементу. — Отдыхай.

«Капитан не верит ни одному слову из тех, что сейчас произносил, — обожгло Клемента ненужным пониманием. — Тогда зачем он всё это сделал?»

Капитан вперил в теньма-четырнадцать испытующий и цепкий взгляд.

Клемент торопливо поклонился, вышел из дежурки.

Капитан ждал его у служебных ворот Алмазного Города.

— Я действительно не верю собственным словам, — сказал капитан. — Ты правильно догадался. И давно знаю, что у нашего Светоча никакого величия и в помине никогда не было.

— Тогда почему вы… — Клемент не договорил.

— А что мне ещё делать? Куда идти? И куда деться остальным теньмам, тем же пятому, восьмому и одиннадцатому? Клемент, на большой земле мы не нужны никому. Во всём Иалумете для нас нет другого места, кроме Алмазного Города. Поэтому сомнения для любого из нас не просто пагубны, а смертельны. — Капитан смотрел Клементу прямо в глаза. — Теперь ты знаешь, как мучительны сомнения, какую боль они приносят. Так зачем и других обрекать на терзания? Разве боли и без того мало?

Клемент не ответил. Капитан горько улыбнулся.

— Сегодня ты понял, как пусты и бездумны обитатели Алмазного Города. В их глазах одна только алчность, похоть и тщеславие. Видеть такое всегда больно. И вдвойне больней смотреть в пустозракие лица тех, с кем вынужден делить стол и ночлег… Но жители большой земли ничуть не лучше. В их глазах ты тоже не увидишь даже намёка на душу. Везде всё одинаково, Клемент, и Алмазный Город не самое скверное место в Иалумете. А теньм — не самая худшая судьба.

— Капитан…

— Димайр. Если ты вспомнил моё имя, то по имени и зови.

Клемент встал на колено, склонил голову.

— Я истерику устроил. Вас едва не подвёл под расследование. Я виноват.

— Перестань. Когда вдруг замечаешь, как до мертвенности пусты лица вокруг тебя, становится жутко. Хочется встряхнуть этих людей, напомнить им, что жизнь — есть. Ты начинаешь говорить немыслимые прежде дерзости и с ужасом понимаешь, как правдиво каждое твоё слово. Но всё бесполезно. Мертвецы остаются мертвецами. Тогда ты сам хочешь умереть, спрятаться от этого ужаса в небытии… Ведь живому среди мёртвых невыносимо. Ты говоришь высшим всякий оскорбительный вздор, надеешься, что отправят к расстрельной стене.

— Но тебя лишают даже этого, — сказал Клемент. — Приговаривают жить. Почему?

— Мне нужен преемник.

Клемент посмотрел на капитана с удивлением.

— На пенсию я выхожу в семьдесят, — ответил тот. — Как и все мужчины Бенолии. Теньм заканчивает служение в сорок, если не раньше, но для Серого капитана правила иные. Оставшихся лет с избытком хватит, чтобы научить тебя всему, что должен знать глава Сумеречного подразделения. Я ведь не только за Внутренний круг Серой стражи отвечаю, но и за Внешний.

Клемент отрицательно качнул головой.

— Нет, капитан. Вы оберегали нас все эти годы. Защищали от грязи за стенами Алмазного Города. Всегда старались спасти от наказаний, даже если под хлыст попадала ваша собственная спина. И никогда, ни разу за всё время капитанства никого не отправили в экзекуторскую по своей воле. Хотя властны поставить любого из нас к расстрельной стене. Но я ничего этого не замечал… Я не достоин даже простого служения подле вас, и тем более не гожусь в преемники. Нет.

— Ты научился видеть людей, Клемент. И понял, что даже с пустыми глазами и с омертвшими душами они всё равно остаются людьми. Пусть в очень незначительной степени, но всё равно это люди.

— Нет, — повторил Клемент. — Я не гожусь.

— Передача должности состоится не завтра, — сказал Димайр. — Ты успеешь привыкнуть. Научишься всему, что необходимо. И встань, теперь такие поклоны не для тебя.

Клемент поцеловал ему руку, поднялся на ноги.

— Нет, Димайр, для капитанства я не гожусь. И никогда не сгожусь. Если сможешь — прости мою никчёмность. И забудь, что когда-то произносил моё имя.

Он отдал капитану уставной поклон и скрылся за дверью караулки.

= = =

Кабинет следователя в жандармском участке пятого района двенадцатого сектора седьмого округа Гирреанской пустоши оказался маленьким, тесным и узким как коробка для карандашей. Семь шагов вдоль, от стола до двери, четыре поперёк.

— Дронгер, — с раздражением сказал Пассер, — ну что ты мечешься? Сядь.

Сам он сидел за столом. Адвиаг присел на свидетельский диванчик.

— Как можно было так лопухнуться? Альберт, я тебя спрашиваю! Искал его везде, но только не в Гирреане. Мне и в голову не пришло, что Винс может работать санитаром в инвалидском интернате.

Пассер пожал плечами.

— Прекрасное убежище. Если ты хотя бы один раз говорил с ним о конспирации, то можешь быть доволен. Урок Винсент усвоил на «отлично».

— До каких пор мы будем наступать на одни и те же грабли? — разозлился Адвиаг. — Сколько поднадзорных реформистов уходило от нас через Гирреан? А сколько здесь отсиживалось после побега из тюрьмы? Почему мы никогда не догадываемся искать беглецов среди ссыльных?

— И среди калек, — добавил Пассер. — Увечье изобразить не сложно, а суевериями реформисты в большинстве своём не страдают.

— К тому же неплохо ладят с таниарцами. Среди еретиков стукачей мало, не то что среди уголовников, братиан, опальных придворных или тех же реформистов.

— Ну ещё бы… — оскалился Адвиаг. — Углы, опальники, а так же слабые духом братки и реформисты надеются хоть что-то полезное от властей получить. Смягчение режима, сокращение срока. А на что рассчитывать еретикам?

Пассер усмехнулся невесело:

— Только как объяснить Коронному совету, что невозможно контролировать Гирреан без послаблений таниарцам?

Адвиаг в ответ только фыркнул. Вскочил, начал ходить от окна у к двери. Пассер вздохнул.

— Дронгер, просил же — сядь!

Адвиаг замер посреди кабинета.

— Альберт, а если Винс меня прогонит? Скажет, что и знать не хочет?

— Вряд ли.

Адвиаг опять заметался по кабинету.

— Почему он так долго не идёт?

— Никуда не денется, приведут. Если есть приказ проверить личности вольнонанимаемых работников по району, то приведут всех, от главврачей до санитаров.

— Зря я это сделал, — сказал Адвиаг. — Винс испугается. Говорить не захочет. Надо было самому идти…

— И подставить Винсента. Мы с тобой сейчас кто?

— Ты — младший следователь из Кимде ны, столицы этого гнусного материка. Я — твой оперативник. Приехали уточнять архивную информацию.

— Вот именно, — кивнул Пассер. — К нашим мордам никто не приглядывается только потому, что мы из кабинета не вылезаем. Но если примемся шастать по посёлкам, опознают вмиг. И всех, с кем мы контачили, возьмут под надзор. Хочешь, чтобы твоего Винсента стукачом сочли и прирезали? А личности вольняшек проверяют по два раза в месяц, за полгода гирреанской жизни Винсент привык к подобным вызовам в участок.

В кабинет заглянул сержант.

— Многочтимые, так вы в проверке помогать не передумали?

— Нет, — ответил Пассер. — Давай тех, кто с конца списка.

— Когда эта толпища попрёт, — сказал сержант, — вдвоём вам тесно будет. Мы тут ещё один кабинетик освободили.

— Альберт, — едва слышно взмолился Адвиаг, — не оставляй меня. Я боюсь.

Пассер кивнул.

— Ничего, поместимся, — сказал сержанту. — Давай проверяемых. Но по одному!

Фенг оказался в списке шестым. Одет в мешковатую тускло-зелёную форму санитара. Волосы острижены в короткий ёжик.

Увидел Адвиага и замер в растерянности, даже рот от изумления приоткрыл.

— Садись, — кивнул Пассер на табуретку сбоку от стола. Обычно её занимают допрашиваемые. Фенг коротко поклонился, сел, руки сложил на коленях.

— Винс, — начал Адвиаг, — я… — Замолчал, посмотрел на Фенга. Опустил глаза. — Ты хорошо выглядишь, Винс. Сразу понятно, что не болел и не голодал.

— Нет, голода у нас не было, сиятельный господин. И здоровье у меня в полном порядке. — Фенг смотрел на руки.

— Ты не болеешь и не голодаешь, — повторил Адвиаг. — Это хорошо.

— Что угодно от меня сиятельному господину? — спросил Фенг.

— Ничего.

— Тогда зачем вы здесь?

— Увидеть тебя.

— Зачем? — требовательно спросил Фенг.

— Я люблю тебя.

Фенг вскочил, метнулся к стене. В глазах застыл ужас.

— Нет, — прошептал он. — Больше никогда.

— Дурак, ты Дронгер, — сказал Пассер. — Думать надо, что ляпаешь! — И обратился к Фенгу: — Подожди, парень. Ты всё не так понял. — Пассер поднялся из-за стола.

Фенг затравленно оглянулся, увидел на подоконнике ножницы. Схватил, выставил перед собой. Держал их умело и ловко, явно не в первый раз так оборонялся.

— В коридоре полно армейской охраны, — сказал Пассер. — Ты и с ними ножницами воевать намерен?

Фенг отступил на шаг и приставил ножницы к горлу.

— Лучше бластер возьми, — посоветовал Пассер, достал оружие из подмышечной кобуры. — Вот видишь, перевожу в боевое положение. Стрелять будет короткими очередями. Мы на первом этаже. Одной очередью можно вышибить оконную решётку. Тремя — разворотить бетонную ограду участка. Зарядов хватит на десять очередей. Так что не забывай считать выстрелы.

Пассер положил бластер на стол поближе к Фенгу, а сам отступил к стене.

— Бери, — велел Фенгу. — С ним можно пробиться к старым складам. А там от преследования оторваться не сложно. Ты ведь умеешь стрелять?

— Умеет, — сказал Адвиаг. — Мы часто в тир ходили.

— Это хорошо, что умеет, — ответил Пассер. — И всё же лучше взять пропуск, — кивнул он на загодя подписанную бумагу.

Фенг не шевельнулся.

— Сударь, — сказал ему Пассер, — то, что называл любовью Максимилиан, на самом деле назвать можно только матом. И то всей мерзости не передашь. У слова «любовь» много значений, но среди них нет и не было никогда того, чем пытался осквернить это понятие Максимилиан.

Фенг ловчее перехватил ножницы.

— Не спеши, — повторил Пассер. — Я знаю, что у тебя никогда не было родителей. Но ты ведь видел, какими бывают нормальные семьи? Тогда ты должен знать, что любви отца можно доверять. Настоящий отец никогда не причинит сыну зла. И кровное родство к подлинному отцовству никакого отношения не имеет. Сын может быть и приёмным. Но любят его не меньше родного. Так часто бывает, ты ведь сам видел.

— Видел, — ответил Фенг. — Но при чём здесь вы, сиятельные господа?

— Ни при чём, — сказал Адвиаг. — Вы правы, сударь. Я сейчас уйду. И простите меня, сударь, я не хотел вас беспокоить. И тем более, не хотел вас пугать. Простите. Я ухожу. Можно, я встану?

Адвиаг показал Фенгу пустые руки, медленно поднялся, вышел из кабинета. Фенг рванулся за ним, схватил за рукав. Отшвырнул ножницы. Адвиаг осторожно прикоснулся к его волосам.

— Винс… Сердце моё.

Пассер втянул их обоих в кабинет.

— Нашли, где объясняться. Для всего участка решили театр устроить?

Адвиаг видел только Винсента.

— Сын, — обнял он Фенга.

Пассер вышел в коридор, закрыл за собой дверь.

— Винс, — повторил Адвиаг. — Сердце моё. — И тут же тряхнул его за плечи. — Ты что с нами делаешь? Ты о матери подумал? Каково ей было эти полгода? А мне? Ты хоть представить себе можешь, что значит каждый день искать в смертной сводке твою ДНК? Сегодня, хвала пресвятому, ничего нет, а что будет завтра? А послезавтра? Винс, — стиснул ему плечи Адвиаг, — никогда — слышишь?! — никогда больше так не делай!

Фенг ответил прямым взглядом.

— Сиятельный господин, вы уверены, что я действительно вам нужен?

— Я люблю тебя. Хочу открыто назвать сыном. Ты Адвиаг, Винс. Дээрн Бенолийской империи.

Винсент высвободился из его рук, сел на табуретку.

— Я безродный подкидыш из нищего приюта. Работаю санитаром в интернате для калек. Живу в общаге с удобствами в конце коридора. Все мои доходы — семьдесят пять дастов ежемесячного жалованья. Такова правда, сиятельный господин.

— Часть правды, Винс. И она уже стала прошлым. В настоящем у тебя личные апартаменты на десять комнат, тысяча дастов в месяц только на мелкие расходы и титул наследника одного из древнейших семейств империи.

— Нет, сиятельный господин. Кровь Адвиагов слишком благородна, чтобы осквернять её плебейской примесью. К тому же и раса у меня неподходящая.

Адвиаг вздохнул, сел на диванчик.

— Ну это уже глупость. Раса тут ни при чём. Ты не хуже меня знаешь, что берканами наша семья стала только сто пятьдесят лет назад. А до того бывали и человеками, и наурисами.

— Но всегда оставались дээрнами, — возразил Винсент. — Если появлялась необходимость в приёмышах, то их брали только из самых знатных семей империи. Чистота крови не нарушалась. Да и брали приёмных наследников младенцами.

— Бывали и взрослые приёмыши.

— Но не с таким прошлым, как у меня. Секретарь из Алмазного Города, подстилка профессиональная.

— Бывший секретарь, — уточнил Адвиаг. — Все это давно уже недействительно.

— Зато смертная статья актуальна.

Адвиаг подошёл к нему, потянул за плечо. Винсент встал. Адвиаг сказал:

— Никаких данных о тебе нет ни в архивах Алмазного Города, ни в Рассветном лицее. Ничего нет. Любая попытка назвать тебя Максимилиановым секретарём будет злостной клеветой. В приюте я тоже всё вычистил. Как тебе удалось получить паспорт на имя Винсента Фенга?

— Я подал заявление в паспортный стол как местный уроженец. В здешних приютах полно незарегистрированных выпускников. Я не судимый, не инвалид, не таниарец, на принадлежность к знатному сословию не претендую, зато работаю в интернате. Паспорт мне выдали за день.

— Нужны свидетели… — сказал Адвиаг. — А ложное свидетельство немалых денег стоит. У тебя есть долги?

— Здесь лжесвидетельство дешёвое, — улыбнулся Винсент. — А за меня так вообще бесплатно свидетельствовали. Это были санитарка и главврач из нашего интерната. При таком дефиците кадров каждый работник на вес золота. А работнику нужен нормальный паспорт. Так что…

— Ты умница, — улыбнулся Адвиаг, мягко провёл ладонью по волосам Винсента. — Умеешь слушать и слышать главное. Ведь это я тебе рассказал, что стопроцентно надёжный паспорт легче всего получить в Гирреане.

Винсент кивнул.

— Да, это рассказывали вы, сиятельный господин. В один из вечеров у камина.

— Перестань! — сказал Адвиаг. — Если не хочешь называть меня отцом, то зови по имени. Но не титулуй как чужака.

Винсент отошёл к диванчику, сел.

— Сият… Сударь, пожалуйста, скажите, в резиденции Адвиагов всё еще работает Ринайя Тиайлис? Она была садовницей в южной оранжерее.

— Она ждёт тебя, — сказал Адвиаг. — Все эти полгода ждала, никого и близко к себе не подпускала. А ты как? Новую девушку не завёл?

— У меня нет девушки. — Винсент отвернулся, покраснел.

— Но когда становилось совсем невмоготу, ходил к проституткам, — понял Адвиаг. — Ринайе я ничего не скажу, не беспокойся.

— Я не покупаю женщин, — зло ответил Винсент.

— Ну ещё бы, — улыбнулся Адвиаг. — Для этого ты слишком хорош собой. Девицы сами готовы приплатить, лишь бы к такому красавчику сладкому в койку запрыгнуть.

— Я не альфонс! — отрезал Винсент. — И не буду им никогда.

— Прости, — быстро сказал Адвиаг. — Я опять ляпнул, не подумав. Ты обиделся?

— Нет.

Адвиаг сел рядом, осторожно обнял.

— Не сердись. Ведь это очень хорошо, что ты красив и умеешь нравиться девушкам. Жаль только, что молодость и красота недолговечны. — Адвиаг прикоснулся к волосам Винсента. — Тебе надо отрастить их до плеч. Так будет гораздо лучше.

— Мне все это говорят. Но… Нет.

— Прошлое прошло, Винс. Так не позволяй ему портить настоящее. Даже в такой мелочи, как причёска.

Винсент неуверенно пожал плечами. Адвиаг ладонью накрыл его руку.

— Через четыре часа мы будем дома.

— Нет. — Винсент встал, отошёл к двери. — Я не поеду с вами, сиятельный господин.

— Винс…

— Вам и вашей супруге, сиятельный господин, нужен ребёнок взамен умершей дочери. Новый малыш, которого можно брать на руки или укладывать в кроватку. Но я взрослый, сиятельный господин. Я давно уже сам научился шнуровать себе ботинки и заваривать чай.

— Я не понимаю тебя, Винс, — беспомощно сказал Адвиаг. — Что ты хочешь?

— Ничего. Хотите вы. Только я не смогу исполнить ваше желание, сиятельный господин. Но в Бенолии сотни тысяч малолетних сирот. Вы можете выбирать любого.

— Моя жизнь ты, Винс. Только ты.

Винсент отрицательно качнул головой.

— Вы даже не спросили, нравится ли мне работа в интернате, есть ли у меня друзья. Так вот, сиятельный господин, работа мне нравится, и друзья у меня есть.

— Работа? — растерянно переспросил Адвиаг.

— Да, сиятельный господин, работа. Я ведь не только полы надраиваю и кормлю с ложечки паралитиков. Ещё я читаю больным вслух. Подписываю открытки для их родни. Столько лет не пойми ради чего изучал искусство декламации и каллиграфии, и вдруг оказалась, что это дворцовое никчёмье может приносить пользу людям. — Винсент улыбнулся: — Многие пациенты говорят, что им становится легче, когда я просто сижу рядом. Проходят боли, прибавляется сил. Чушь, конечно, самовнушение, но мне приятно. И главврач меня хвалит. Говорит, что интернат может мной гордиться. Впервые в моей жизни появились люди, которым интересен я сам, а не моё тело. И вы предлагаете бросить этих людей, уехать? Нет, сиятельный господин. Это было бы подлостью. Сначала надо найти себе замену. Другого санитара. А претендентов на эту должность не так много, как хотелось бы.

— Сегодня же твой интернат получит двух санитаров, которые заключат с ним пятилетний контракт и работать будут не за страх, а за совесть.

— Ну да, — с ехидством ответил Винсент. — Лучше пять лет подтирать задницу паралитику, чем один год полоть трелг. Тем более, что и отметки о судимости не будет, верно?

— Только не говори, что среди твоих коллег нет осуждённых, — с раздражением ответил Адвиаг.

— Смотря каких. Уголовники интернат обходят десятой дорогой. Опальники тем более туда не сунутся. А реформиста или братианина, который согласится сотрудничать с вашей фирмой, сиятельный господин, к беспомощным людям и на бластерный выстрел подпускать нельзя. Ведь он предатель.

— Ты связался с политиками?! — вскочил Адвиаг.

— Нет, сиятельный господин. Ни с реформистами, ни с братианами у меня никаких дел нет. Точнее, я никак не связан с их делами. Но это ничего не меняет. Людь, который один раз нарушил добровольно данную клятву, предавать будет всегда и всех. А по отношению к инвалидам предательство омерзительно вдвойне.

Адвиаг испытующе посмотрел на Винсента.

— Ты сильно изменился.

— Поэтому вам и госпоже Малнире лучше забыть меня. И Ринайе тоже.

— А ты сможешь нас забыть?

Винсент не ответил.

— Я не могу уехать отсюда просто так, — сказал он после долгого молчания. — Из интерната можно уйти ради того, чтобы поступить в медакадемию. Все врачи в один голос твердят, что у меня способности. Это у меня-то — и вдруг способности. Главврач специально для меня привезла с большой земли учебники. К поступлению готовиться помогает. Дейк, это мой друг, говорит, что в провинциальных университетах императорскую стипендию можно получить без блата и взяток. А подготовка там не хуже, чем в столице. Ведь по-настоящему учёба зависит только от студента.

— Винс, — начал было Адвиаг и замолчал. Говорить с парнем нужно предельно осторожно, любое неловко сказанное слово разделит их неодолимой стеной. — Винс, совершеннолетнему наследнику по закону принадлежит пятнадцать процентов семейных доходов. Это не подачка и не милостыня, а твоя законная доля, распоряжаться которой ты обязан, хочешь того или нет. Наш род очень богат, Винсент. Со своих процентов ты можешь оплачивать обучение в лучшей медакадемии ВКС. Так почему ты хочешь лишить какого-то неимущего бедолагу единственного шанса выбиться в люди? Зачем тебе отбирать у него стипендию?

— От стипендии можно отказаться, — сказал Винсент. — Тогда её отдадут тому самому бедолаге. Но получить стипендионное свидетельство я обязан. В ваш дом, сиятельный господин, я смогу войти только студентом. Лишь тогда у меня будет право назвать вас отцом.

— Винс, — шагнул к нему Адвиаг, — тебе не надо нам ничего доказывать. И мне, и Малнире нужен только ты сам, а не свидетельства.

Винсент уклонился от объятия, отошёл к окну. Внимательно посмотрел на Адвиага и спросил:

— А в чём я буду сам собой?

Адвиаг досадливо дёрнул плечом.

— Винс… Ребёнком был, ребёнком и остался!

— Так не мешайте мне повзрослеть, сиятельный господин.

— Может быть, ты и прав, — сказал Адвиаг. — Но я не хочу оставлять тебя в Гирреане. Пресвятой Лаоран, здесь на каждом углу в открытую продают наркотики! Гопота за даст убить готова, пьяные жандармы тащат в кутузку кого не попадя, в одну камеру суют и уголовников, и поселенцев. Пить здешнюю воду можно только самоубийце. Летом на улицах нечем дышать от пыли, а зимой морозы под сорок и перебои с топливом. Винс, тебе ничего не мешает работать и снимать квартиру в Маллиарве. Зачем оставаться в этом аду?

Винсент пожал плечами.

— Для воды и воздуха мы делаем очистители из пави ра. Это кустарник такой, его размочаленные ветки — отличный фильтр. Печку топить можно и кизяком. За небольшое пожертвование на церковь таниарская община прикроет от уголовного произвола. Что касается жандармов, то в нашем районе много реформистов, а при них эти жабы не наглеют. От шпаны я могу защитить себя сам.

— Ты говоришь как гирреанец.

— В Гирреане началась моя жизнь. До того было только существование.

Адвиаг опустил голову.

— Винс, — сказал он тихо, — потерять тебя второй раз я не смогу. Когда умирала твоя сестра, мне казалось, что мир рассыпается на части и его осколки режут тело. Боль осталась до сих пор. Притупилась, но не исчезла… Винс, если с тобой что-нибудь случится, нам с матерью этого не пережить.

— Ничего со мной не случится! Я выиграл первенство района по боям без правил. Я смогу постоять за себя.

— Что? — переспросил Адвиаг. — Какие ещё бои без правил?

— Сначала я на тренировку из любопытства пошёл. Кандик уговорил попробовать. Олег-сенсей тогда как раз начинающую группу набирал. Сказал, что я способный. Ну я и остался.

— Кандик — это кто?

— Мой друг. Он и Дейк. Они поселенцы. И честные люди!

— Я верю, Винс, верю. Просто…

— Просто вы не ждали, что я смогу выжить сам, — оборвал его Винсент. — И тем более не думали, что из комнатного украшения я стану людем! В качестве вещи я был приятней, верно?

— Винс, что я должен сделать, чтобы ты мне поверил? Скажи, и я сделаю всё. Я люблю тебя, Винс, я хочу быть тебе и отцом, и другом, но не знаю как доказать тебе свою преданность. Ты не говоришь мне «Уходи!», но и к себе не подпускаешь. А я не знаю, что делать. Так подскажи мне, Винсент. Или давай оборвём всё сейчас.

Винсент подошёл к нему, посмотрел виновато.

— Вы… Ты всё делаешь правильно. Это я неправильный. Я не хочу оставаться без тебя и без госпожи Малниры, но поехать с тобой не могу. Войти в ваш дом таким, как я сейчас, невозможно. Ведь я никто. А пустое место нельзя назвать сыном. Сначала я должен получить право говорить о себе «Я есть». Лишь тогда я буду достоин вас.

— Во имя пресвятого Лаорана, Винс, какой же ты глупый! — Адвиаг притянул Винсента к себе, обнял. — Винс, право говорить о себе «Я есть» мы зарабатываем и отстаиваем всю жизнь. А любовь всегда даётся нам просто так. Это подарок без отдарка. Тут никогда и ничего не нужно доказывать. Просто любить — и всё. Любовь сама по себе доказательство.

— Одной любви мало. Нужно ещё и уважение. Оно гораздо важнее.

Адвиаг разжал объятия.

— О чём ты, Винс?

— Вы очень любите засахаренные ягоды трелга, сиятельный господин. Любите рубашки из жёлтого ларма. Но разве вы их уважаете?

Адвиаг отвернулся, отошёл к окну. Посмотрел на покрытый пыльным снегом двор, на куривших под навесом жандармов и армейскую охрану.

— Ты выбираешь очень трудный путь, Винс. Я не буду спрашивать, сам ты его разглядел или кто подсказал… Сейчас у тебя есть возможность уйти на другую дорогу. Но если ты ступишь на эту… У тебя никогда не будет возможности ни отступить, ни свернуть в сторону. Идти можно будет только вперёд. Надо будет постоянно перешагивать через боль, через страх, через безнадёжность. И ни секунды на передышку. Всегда идти, даже если не останется ни капли сил. Только вперёд, только прямо, потому что если ты замешкаешься даже на мгновение или сделаешь полшага в сторону, упадёшь в такую грязь, что никакими словами не передать её мерзости.

— Я знаю.

— Винс, — тихо сказал Адвиаг, — ведь всё может быть гораздо проще и легче. Зачем тебе это?

— Так я быстрее смогу сказать о себе «Я есть».

— Делай, как знаешь. Твоя жизнь, тебе и решать. Но только не забывай о тех, кто тебя ждёт.

Винсент подошёл к нему, прижался лбом к плечу.

— Я очень тебя люблю, папа. И маму. И Ринайю. Я обязательно приеду к вам. Сам приеду. А сейчас я должен быть на дежурстве. Иначе мне нельзя. Прости. — Он на мгновение крепко обнял Адвиага и вышел в коридор.

В кабинет зашёл Пассер.

— Дронгер?

— Всё в порядке, Альберт. Всё хорошо.

— Уверен?

— Да.

Пассер недоверчиво качнул головой, но вслух ничего говорить не стал.