Ринайя внимательно осматривала просторную заброшенную террасу при интернате. За окном светило задорное утреннее солнце, весело искрился свежий снег. Ринайя открыла форточку.

— Пусть немного проветрится, а то воздух совсем застоялся.

Ещё раз оглядела террасу и сказала Винсенту:

— А ты знаешь, всё не так плохо. Небольшой ремонт — и получится прекрасная оранжерея. Причём работать она будет в двух климатических режимах, сделаем тропики и альпийские луга. И там, и там такие травы растут, что ваши аптекари от радости зайчиками запрыгают. Ведь Медицинская канцелярия, насколько я поняла, лекарственными поставками интернат не балует?

— Не балует, — хмуро согласился Винсент.

— Ну вот, — подошла к нему Ринайя, — а ты говорил, что я зря приехала.

— Рийя, — взял её за плечи Винсент, — Гирреан — самое гнусное место во всей империи. Тебе нельзя здесь оставаться. Ну чем тебе было плохо в Маллиарве?

— Тем, что там нет тебя, — поцеловала его Ринайя.

Винсент отстранился.

— Рийя, ты должна вернуться домой. Здесь…

— Я дома, — перебила Ринайя. — Мой дом там, где ты.

— Здесь слишком опасно.

— Опасней, чем в Алмазном Городе?

— Нельзя так говорить. — Винсет резко отвернулся, отошёл к окну. Колупнул облезлую краску на переплёте. — Это запрещённый приём.

— Прошлое не запретить. Хочешь, не хочешь, а оно будет возвращаться. Но пока мы вместе, прошлое над нами не властно.

Ринайя подошла к Винсенту, обняла.

— Пока мы вместе, нам принадлежит весь мир — и прошлый, и настоящий, и будущий.

Винсент ладонями накрыл её руки.

— Рийя, если с тобой что-то случится… Если ты…

— Ничего со мной не будет. — Ринайя поцеловала его в мочку уха и прошептала: — Ты мой ангел-хранитель. И потому со мной всё всегда будет хорошо. Пока есть ты, ничего плохого случиться не может.

Винсент спрятал лицо у неё в ладонях.

— Только не бросай меня. Я умру, если ты полюбишь другого.

— Дурак! — обиделась Ринайя, хотела уйти. Винсент не отпустил.

— Рийя, постарайся понять… Там, в Алмазном Городе… После того, как император… Ну после всего этого… Я отправлялся на прогулку по залам Большой централи. Шёл до тех пор, пока не встречал какую-нибудь девушку… Мне всё равно было кто она — служанка или высокородная дама, замужем она или нет. Лишь бы личико посмазливее и фигура посексуальней. Я уводил её в Синюю галерею, туда ведь почти никогда никто не заглядывал. Никто не мог мне помешать… И кушетки там удобные. Я заставлял девушек оказать мне определённую любезность. Понимаешь, какую?

— Да.

— Отказаться не смела ни одна из них. Боялись. Я не требовал от них ничего такого… изощрённого… Просто самый обычный трах и короткое «Пошла прочь!» после. Думаю, от изощрённости они тоже не посмели бы отказаться, но я сам такого не хотел. Не знаю, почему. Но не хотел никогда. — Винсент замолчал.

— И что дальше было?.. Винс, прошу тебя, не молчи!

— Трудно поверить, но с избытком хватало девчонок, которые готовы были пойти со мной в Синюю галерею безо всякого принуждения. Они сами старались попасться мне навстречу, заигрывали и кокетничали как могли.

Ринайя тихонько хмыкнула.

— Наложница императорского фаворита, пусть даже и одноразовая — это всё равно повышение статуса. При дворе этого хотели бы многие дамы, не говоря уже о служанках.

— Такие… податливые… меня не интересовали. Нужны были только те, которые не хотели… Не придти в Большую централь в урочный день и час они не могли, но и к моему обществу нисколько не стремились. Прятались в нишах, за портьерами, даже под столами и кушетками. Это было похоже на загонную охоту. У меня даже собственная людская свора подобралась, помогали девчонок вылавливать. Пресвятой Лаоран, до чего же мерзко!

Ринайя обняла его покрепче.

— Что было дальше?

— Девушка. Я не знаю, служанкой она была или дамой. Я даже расы её не помню, не то что лицо. В галерею она пришла, но там… Сказала, что лучше выбросится в окно, чем позволит к себе прикоснуться. А ещё сказала, что я ничем не лучше свиняки трон-нутого, если позволяю себе такое. — Винсент помолчал. — Она была маленькой и хрупкой, эта девушка. Единственное, что о ней помню… Я схватил её и швырнул на кушетку. Она была такой лёгкой, как пушинка. Я разорвал ей платье. И остановился. Положил рядом с ней свой пиджак и ушёл. После этого я не прикасался ни к одной женщине. До той самой ночи, когда ты пришла ко мне в комнату, я и думать не смел, чтобы… Женская любовь слишком чиста для такой грязи, как я, а заниматься одним только трахом, совокупляться бездумно, как животное, как этот свиняка трон-нутый, я уже не мог.

Ринайя разжала объятия.

— Так поэтому ты так долго не хотел меня взять? Мёл всякую чушь о том, что не покупаешь женщин ни за деньги, ни за благодарность? И спас меня тоже из-за неё?

Винсент посмотрел на Ринайю.

— Не знаю. Просто иначе было нельзя. Не сделай я того, что сделал, потерял бы последнее людское, что во мне оставалось. Так что если быть до конца честным, то спасал я не тебя, а себя. Теперь ты знаешь обо мне всё. — Винсент отвернулся. — Если ты хочешь уйти, я пойму.

— Ну и пусть, — сказала Ринайя. — Пусть это всё из-за неё. Из-за другой девушки. Всё равно ты мой ангел-хранитель. Винсент, во имя пресвятого Лаорана, если бы ты только мог видеть всё это с моей стороны! — Ринайя мгновение помолчала и заговорила быстро, захлёбываясь словами: — Стараешься, работаешь, день за днём создаёшь красоту, которая никому не нужна. Зато каждый властен её растоптать, а вместе с ней и меня. Всё очень быстро опротивело. До невозможности опротивело, до тошноты. А уйти некуда. И тогда всё стало таким безразличным, как будто из меня душу вынули и выбросили. Понимала, что каменею заживо, в собственную тень превращаюсь, и ничего с этим поделать нельзя. Страшно было и тоскливо, хоть в петлю лезь. Но смелости не хватило. Всё чего-то ждала, надеялась, как дура. А становилось только хуже и хуже. Император для игрищ своих выбрал. Когда смотрел на меня, думала, умру от ужаса. В Алмазном Городе ничего не скроешь. И о том, что государь наш богоблагословенный в тайной комнате проделывать любит, я в подробностях знала. Рассказывали. И вот, пожалуйста, — он прямо на меня указывает и говорит: «Отведите её в кабинет». То, что это ещё хуже смерти, понимали все, но никто даже и не подумал, что свиняке трон-нутому воспрепятствовать можно. И вдруг ты. Такой смелый. Красивый. Сильный. А главное — добрый. Как настоящий ангел. С тобой ничего не страшно. Только вот меня ты не хотел, твердил какие-то дурацкие отговорки. Как будто от нищенки назойливой отмахивался, смотрел как на пустое место. А я всё время тебя ждала, думала: «Пусть он придёт. Хоть на одну ночь, на один час, но пусть он придёт». И не смогла моего ангела дождаться, сама к нему пришла.

— С той ночи мне перестали сниться кошмары, — сказал Винсент. — Они ещё с лицея, с самого первого курса меня не отпускали, а в ту ночь исчезли навсегда. Так что если кто здесь и ангел-хранитель, так это ты. Без тебя я никто и ничто.

Ринайя повернула его к себе, обняла, прижалась лбом к плечу, хвостом обвила за талию.

— Где ты, там и я, мой путь идёт по твоей дороге, твоё сердце стало моим сердцем. Пока есть ты, есть я, и никому не встать между нами, — произнесла она слова брачной клятвы.

— Отныне и навечно, во тьме, в сумраке и на свету твоё дыхание стало моим дыханием. Пока есть ты, есть я, и никому не встать между нами, — ответил Винсент. Обнял жену, поцеловал. — Теперь мы одно целое. Мы никогда не расстанемся.

— Мы всегда будем вместе, — подтвердила Ринайя. — Теперь мы одно целое.

= = =

Кийриас нервно мерил шагами гостиную своего дома. Её крикливая роскошь, прежде наполнявшая сердце восхищением и гордостью, теперь вызывала лишь досаду и раздражение.

— Вульгарное нуворишество, — зло прошипел Кийриас. — Кич и пошлость.

Николай и Гюнтер засели где-то в Гирреане, ничего серьёзного пока не делают, собирают информацию и ждут объяснений учителя, однако терпение их не бесконечно, а старшие братья категорически отказывают Кийриасу в разговоре.

— Только бы парни не сорвались, не наломали дров… — прошептал Кийриас. — Пресвятой Лаоран, сохрани их от опрометчивости.

В гостиную заглянул один из старших братьев.

— Пройди в малую комнату, — приказал Кийриасу. — С тобой желают говорить.

Тот растерялся. Держать на посылках старшего брата мог только кто-то высшего руководства, один из ближних братьев. Но почему он сидит в подсобке, будто ученик первого посвящения?

Кийриас робко переступил порог малой комнаты, низко поклонился. Старший брат встал на колено.

— Отец мой Великий, это младший брат Кийриас.

Кийриас рухнул в чельном поклоне, даже не успев разглядеть того, пред чьи взором оказался. Для простого братианина встреча с одним из Великих Отцов не столько честь, сколько угроза. Речь явно пойдёт о суровой каре за какой-то очень и очень серьёзный проступок. Только какой? Никаких хоть сколько-нибудь серьёзных дел, ни плохих, ни хороших, Кийриас за собой не знал. Всё слишком обыденно и мелко даже для внимания Младшего Отца, и тем более — Великого.

— Почему гирреанец до сих пор жив? — холодно спросил Великий. Голос у него молодой и резкий, лет Великому Отцу не больше тридцати пяти.

— До назначенного срока, до тридцатого октября, ещё двое суток, — ответил Кийриас. — Даже двое с половиной.

— Это не оправдание! Твоим ученикам приказано было не позднее, слышишь ты, — не позднее! — чем тридцатого октября доставить в Каннаулит голову гирреанского выродка. А чем вместо этого занимаются Николай и Гюнтер?

Угроза в голосе Великого звучала не шуточная. Хвост Кийриаса свился в спираль.

— Я даю им шесть часов, — сказал Великий. — К двадцати двум ноль-ноль голова гирреанца должна быть здесь. Иди.

Подняться из поклона Кийриас не посмел, выскользнул из комнаты на четвереньках. В коридоре кое-как, цепляясь за стену, поднялся на ноги. Колени дрожали. Чем грозил невыполненный приказ, догадался бы и младенец. Смертью, чем же ещё? Причём смертью мучительной.

Сам бы Кийриас шею гирреанцу свернул, не задумываясь. Отцам лучше знать, кому какую долю определить. Чтобы уберечь от гнева высших Николая, Кийриас готов был истребить хоть весь Гирреан от мала до велика, с жандармами вместе.

Только вот сам Николай… Его пролитие невинной крови страшит гораздо больше собственной смерти. «Вот дурачок, идеалист. Пресвятой Лаоран, ну как же можно быть таким наивным в его-то годы? Да ещё Гюнтер этот с толку сбивает, срань светлорожая».

— Ты что, вечно тут стоять намерен? — раздражённо сказал старший брат.

Кийриас посмотрел на него с задумчивостью и спросил:

— Зачем братство приняло Гюнтера? Беглый орденец строптив и ненадёжен, ему нельзя доверять.

— Да, он своенравен. Но это поправимо. Со временем всё наладится. Гораздо важнее, что любую стратегическую игру высшего уровня сложности твой Гюнтер вскрывает часа за четыре максимум. Он вычленяет её главный алгоритм, после чего уже нет необходимости решать множество мелких промежуточных задач, чтобы перейти с уровня на уровень. С начального этапа можно перескочить сразу на финальный, а после попрыгать с уровня на уровень просто любопытства ради, только чтобы посмотреть как они устроены. На такое способен лишь очень одарённый аналитик и планировщик. Генштаб или охранка о таком сотруднике могут только мечтать. Кадровики ордена не пальцем, знаешь ли, деланы. Абы кого в адепты не берут.

Кийриас молчал. Старший брат спросил досадливо и зло:

— Ты сколько времени тратишь, чтобы перейти с уровня на уровень?

— Часов восемь-двенадцать. Как и все.

— Это потому, что за текущими тактико-стратегическими задачами ты не можешь разглядеть логики самой игры. Ты активно включаешься в её сценарий и становишься частью игрового пространства. Ты целиком и полностью подчинён её правилам, и потому не можешь контролировать события. В то время как Гюнтер видит не игровые задачи, а всю игру целиком, он находится вне её, а потому способен ею управлять.

— Если так, — хмыкнул Кийриас, — то какой смысл играть? Ни малейшего удовольствия.

— А Гюнтер и не играет. Он думает и делает выводы.

— Да уж, — хмуро процедил Кийриас и, не дожидаясь разрешения старшего брата, вышел из дома. Сел на крыльцо, задумался.

И Николай, и Гюнтер высказались против ликвидации гирреанца, увидели в этом какую-то неправильность. Николай чувствовал её интуитивно, Гюнтер цеплялся к логическим несообразностям. Но приказ отвергали оба.

Значит, с приказом и в самом деле что-то не то. И даже очень не то.

Но прежде чем делать какие бы то ни было выводы, надо разобраться с тем, на кого направлен приказ.

Кийриас прошёл в кухню, достал из кладовки старенький ноутбук, раньше принадлежавший двоюродному деду. Почтенный родственник редко им пользовался и, при глубокой устарелости деталей, выглядел ноутбук новёхоньким, свежекупленным. Оставалось надеяться, что блестящий хлам всё же способен работать с современной сетью.

Работал он неплохо, хотя и втрое медленнее, чем привык Кийриас. Но это пустяки. Кийриас открыл бенолийскую директорию космонета и загрузил в поисковую систему данные гирреанца — снимки, имя, адрес.

Информации нашлось немного. Справка из паспортного стола — ДНК, имя, возраст, табельный ранг, церковная приписка, домашний адрес. Предписание жандармамерии — Северцев Авдей Михайлович подлежит особому надзору как близкий родственник государственного преступника. Протокол жюри «Хрустальной арфы» о присуждении Северцеву гран-при конкурса. Санкция прокуратуры на прекращение дознания по делу о нанесении Северцеву А.М. тяжких телесных повреждений в связи с окончанием отведённого для расследования срока. Разрешение дежурного судьи на передачу всех документов по означенному делу в архив. Учётная запись налоговой инспекции — Северцев из балансировщика энергокристаллов стал расчётчиком в том же СТО. Вот и всё.

А нет, есть ещё восемь сообщений на полудохлом от непосещаемости форуме сайта «Хрустальной арфы». Пять из них можно сразу выкинуть, составлены они исключительно из смайликов и анимулек, ни малейшей полезной информации не содержат, только эмоциями брызжут. Три оставшихся тоже ничего полезного не дали. Один пользователь малопристойными выражениями изъявлял надежду, что предвозвестник отменит оскорбительный для устоев империи вердикт жюри. Двое других возражали, что если предвозвестник не давит на следователя, у которого в главных подозреваемых идёт дээрн губернаторского звания, то правила чести такой людь понимает как надо, и потому вердикт отменять не станет.

Стоп. Кийриас ещё раз перечитал сообщения. Предвозвестник. Делом безродного гирреанского поселенца занимался ни много ни мало, как прямой порученец самого императора, присланный в Каннаулит искать след истинного Избранника. А если сопоставить даты его внезапного возвращения в Алмазный Город и малопонятного приказа Великих Отцов, то вывод мог быть только один.

Кийриаса бросило в дрожь, хвост свился в спираль.

Отцы не могли отдать такой приказ. Они никогда бы не покусились на жизнь того, кто избран самим пресвятым избавить Бенолию от кровавой тирании и увести людей из мира печалей и бед в край свободы и благоденствия.

Но приказ однозначен и твёрд — не позднее, чем к десяти вечера сегодняшнего дня доставить голову Авдея Северцева.

Убить Избранного.

Навечно осквернить самое сильное и влиятельное братство пролитием священной крови.

Как коллегианец смог пробраться в Цветущий Лотос и даже стать одним из трёх его Великих Отцов, Кийриаса не интересовало. Разум захлестнуло бешеной, пульсирующей, до бела раскалённой яростью.

— Нет-нет, — сказал он. — Не торопиться. Иначе всё испорчу.

Он выключил ноутбук, аккуратно поставил на полку в кладовке. В ящике кухонного стола выбрал нож подлиннее и поострее, опробовал на пластиковой канистре с молоком.

— Отлично. Тем более, что брюхо у него похлипче будет.

Шагнул к двери и замер.

— А, чёрт, едва не позабыл! — Кийриас быстро набрал эсэмэску Николаю. Теперь Избранный в безопасности. Пусть телохранители из парней и непрофессиональные, но прорваться через их заслон коллегианцам будет нелегко. А там и подкрепление подоспеет.

Кийриас прошёл к малой комнате, рывком распахнул дверь. Ложного Отца узнал сразу, он был единственным сидящим, все прочие — референт Отца, трое старших братьев и ученик — стояли, замерев в почтительных полупоклонах.

Отец оказался наурисом. И действительно молодым, не больше тридцати пяти.

Ни слова не говоря, Кийриас по самую рукоять всадил коллегианскому шпиону в левое подреберье нож, провернул для надёжности. Глубинную брюшную артерию должно было разодрать в клочья, а это мгновенная смерть.

Шпион безвольной куклой сполз с кресла, до нелепости неуклюже подмял под себя хвост.

— Мёртв, — тихо сказал кто-то из старших братьев.

— Мёртв, — ответил референт Отца и выстрелил в Кийриаса.

Тот упал ничком, захрипел, забулькал кровью — бластерный луч пробил лёгкое.

Из последних сил приподнялся, зашептал торопливо — на крик не было ни воздуха, ни сил: «Это коллегианский шпион. Авдей Северцев — истинный Избранник пресвятого». Референт выстрелил ему в затылок.

Братиане замерли в растерянности. Кровь убитых растекалась лужами. От её запаха мутило.

— Ты знал, — сказал референту один из старших братьев, беркан. — Ты всё знал.

— Да! — закричал тот. — Отцы знали всё! И Великие, и Младшие. Отмеченный скверной калечества не может быть Избранным. Его уродство стало знаком, что благословение пресвятого досталось не тому, кому нужно. Северцева необходимо уничтожить как можно скорее, тогда благодать покинет его и достанется истинному Избавителю.

Братианин свирепо зарычал:

— И ты берёшься решать, что в свершениях пресвятого правильно, а что ошибочно? Да это кощунство! Ты ещё грязнее таниарского еретика!

— Не тебе судить о волеизъявлении Отцов, — отрезал референт. — Твой долг — повиновение.

— Мы повинуемся, — сказал второй братианин, человек. — Но лишь тому, кому присягали. «Отныне и навечно, — процитировал он, — я отдаю Избранному судьбой Избавителю силу своей жизни и пользу своей смерти. Во тьме, в сумраке и на свету я повинуюсь лишь его воле и ни в чём не прекословлю его слову». А ты… Ты предатель. — Братианин метнул зарукавный нож.

Референт рухнул на пол. Клинок пробил глаз и глубоко вошёл в мозг.

— И что теперь будем делать? — спросил первый братианин.

— Надо предупредить остальных братьев, — сказал второй. — Рассказать о предательстве в Отцовской ложе и назвать имя истинного Избранника.

— Но скверна калечества… — неуверенно сказал третий братианин, светлошерстый беркан. — Быть может это действительно знак пресвятого, что его благодать по проискам сатаны досталась не тому, кому нужно?

Братиане задумались.

— Наоборот, — робко сказал ученик, юный наурис с карими глазами. Вздохнул судорожно и с отчаянной решимостью шагнул к человеку.

— Дядя мой и учитель! Скверна увечья не могла упасть на Северцева по воле пресвятого. Ведь Лаоран милосерден и добр, а нас, своих рабов, любит будто детей… Пресвятой мудр, и потому непогрешим в своих свершениях. Он никогда не допускает ошибок. Но даже если кто-то из его ангелов чего-то напутал, и благодать досталась не избранному пресвятой волей Избавителю, а какому-нибудь случайному людю, то пресвятой сам забрал бы её носителя в лазоревый чертог, послал бы ему тихую и лёгкую смерть. Пресвятой никогда не станет толкать своих слуг на такое нечестивое деяние, как убийство. Так что скверна калечества упала на Северцева по иной воле, не Лаорановой. Сами подумайте, дядя мой и учитель, кому выгодно, чтобы Избавитель исчез из мира, едва появившись? Только сатане и его наместнику, императору Максимилиану.

— Всё это верно лишь при условии, что Северцев действительно Избранный.

— Пресвятой никогда не потребует от своих слуг осквернить себя убийством! — с фанатичной убеждённостью повторил ученик.

Братиане посмотрели на трупы.

— Они предались злу и получили по заслугам, — сказал ученик. — Зато досточтимый Кийриас погиб безвинно.

— Его смертью было куплено познание истины, — ответил первый братианин. — Не будь её, мы никогда бы не узнали имени Избранного. Досточтимый знал, на что идёт и чем рискует. И сделал свой выбор.

— Надо перенести его тело в парадную комнату, — сказал третий братианин. — Недопустимо, чтобы его кровь смешивалась с кровью этих… — он не договорил, лишь покривился брезгливо.

— Я позвоню моему бывшему учителю, — решил второй братианин. — Сейчас у него два ученика. Один у меня. Плюс Николай с Гюнтером. Семь людей — это уже приличный охранный отряд.

— Ты уверен, что можешь доверять своему бывшему? — спросил третий братианин. — После того, что здесь было, я даже в себе сомневаться начинаю.

— Он надёжен, — заверил второй. И велел первому: — Ты займись оповещением. А ты, — повернулся к третьему, — похоронами досточтимого Кийриаса. И немедля избавься от тел шпиона и предателя.

Не дожидаясь ответа, человек схватил ученика за руку и стремительно вышел из комнаты.

— Быстрее! Надо успеть в порт на шестичасовой рейс. Такси возьмём. А, чёрт, одежда кровью заляпана. Но здесь есть во что переодеться. — Братианин потянул ученика в кухню. — Да шевелись ты!

— Учитель, подождите, зачем такая спешка?

— Чем раньше мы окажемся подле Избранного, тем выше будут наши места в ложе Совета. Или ты, даарн, благородная кровь, хочешь сесть ниже этого плебея Николая?

— Нет!

— Тогда поторопись.

— Да, учитель, — кивнул ученик.

= = =

Максимилиан прожигал врача гневным взглядом. В углу кабинета замер перепуганный референт, а на пороге — гардеробщик, который пришёл доложить, что костюм для ночного бала доставлен.

Однако новость, которую сообщил врач, отменила все празднества.

— Так ты говоришь, — процедил Максимилиан, — что мой Лолий умер от передозировки наркотиков?

— Да, государь.

— И как давно он ширяться начал?

— До вскрытия точно сказать нельзя, но не меньше полутора лет назад.

— Значит, ещё до того, как я взял его в башню… — понял Максисмилиан. — А почему ничего видно не было?! — громыхнул он кулаками по столу.

— Высокочтимый заживлял следы уколов биоизлучателем. Так поступают все наркоманы, которые скрывают свою зависимость.

— Я спрашиваю, почему ничего не видел медконтроль?! Вы ведь обязаны проверять всех, кто служит мне. Хуже тараканов обленились и затупели, ни на что не годитесь!

— Мой государь…

— Повесить! Всех повесить! — бесновался Максимилиан. — Охрана! Вздёрнуть всех медиков! Ты, — ткнул пальцем в референта, — чтобы завтра же был новый штат. Выполнять!

Референт и гардеробщик с низкими поклонами выскользнули из кабинета. Когда император в таком гневе, чем дальше окажешься от его богоблагословенной особы, тем лучше.

Теньмы поволокли оцепеневшего от ужаса врача в экзекуторскую. Тот опомнился, визгливо и тонко закричал мольбы о помиловании. Но государя они не тронули.

— Наркоман, наркоман, наркоман, — твердил император. — Гепатит, гепатит, гепатит. Что ещё? СПИД? Реммиранга?!

Максимилиана трясло, на губах начала выступать пена. Теньм прямо через одежду вколол ему лекарство. Припадок прекратился. Теньм помог Максимилиану лечь на кушетку, сел на пятки в её изножии, замер.

…Панимер метался по своей комнате, то порывался паковать вещи, то падал ниц перед иконой Лаорана, обрывочно, взахлёб, шептал молитвы.

Гореть в аду этому свинячьему недородку Лолию! Всё из-за него. При жизни только и делал, что всем гадил, а теперь, подохнув, и то сумел напакостить.

Соприкосновения с наркоманами государь боится до потери рассудка. Но при этом категорически не хочет слушать, что штат службы медицинского контроля ничтожно мал, что им физически не успеть проверить всю мелкую обслугу Алмазного Города, тех же секретарей. Что касается придворных высокого звания, то в дворцовом Уставе есть пункт, который позволяет медикам осматривать их, только если они сами придут на приём. А принудительный проводится только по личному приказу императора. Подписывать же соответствующий бланк Максимилиану всегда было лень.

В итоге наркоманов и сифилитиков по Алмазному Городу ходит не меньше, чем по самым грязным задворкам столичного космопорта.

Но это всё ерунда. Сейчас важно только одно — как смерть Лолия отразится на положении Панимера. Ход мыслей государя мало сообразуется с какой бы то ни было логикой, а потому и решения его непредсказуемы.

В комнату постучал младший референт, передал через камердинера приказ проследовать в кабинет государя. Шёл Панимер на подгибающихся ногах.

У дверей его остановил референт старший.

— Получен иной приказ. Вы немедленно отправляетесь в ссылку вплоть до особого распоряжения государя. Место ссылки — Гирреан.

У Панимера потемнело в глазах.

— Но почему? — рискнул спросить.

— Вы сообщили о Погибельнике в тот же день, когда государь приблизил к себе недостойного Лолия. Но ни тогда, ни позже вы не предупредили его величество о том, что означенный Лолий является орудием Погибельника и должен лишить государя здоровья и даже самой жизни. Вы не справились со своими обязанностями, и потому охранять священную особу императора от происков Погибельника будет кто-нибудь другой. А вы немедленно отправляетесь в Гирреанскую пустошь, в седьмой округ, сектор двенадцать, пятый район, посёлок двадцать три.

Адрес показался знакомым. Совсем недавно Панимер его слышал. Но от кого и при каких обстоятельствах, не помнил. Хотя теперь это не имело ровным счётом никакого значения. Гирреан — он везде Гирреан. И в седьмом округе, и в сто седьмом. Хоть двадцать третий посёлок, хоть третий — жизнь в любом из них одинакова.

Панимер покорно шёл за одним из младших референтов к лётмаршной площадке.

* * *

Бриа йд Мелла йгун, низкорослый, пухленький наурис тридцати пяти лет, бывший следователь плимейрской горпрокуратуры, сидел на пороге дома Михаила Северцева и с тяжёлой нервной торопливостью — в две-три затяжки — курил сигарету за сигаретой.

Смеркалось, а холодный влажный ветер пробирал до костей. Никогда до сих пор не покидавший тропиков Бриайд к такому не привык.

Противно поскрипывала полураспахнутая калитка огорода.

И мысли были подстать обстановке — такие же студёные, промозглые и скрипучие.

«Зачем я сюда приехал, для чего? С работы уволился — тоже зачем? Мало ли у меня провальных дел было, когда и виновного знаешь, и вся доказуха есть, а закрыть поганца не можешь? Были ведь и другие дела. Я даже двух дээрнов трелг полоть отправил, каждого на год. Первого за наркоторговлю, второго — за растление малолетних. Адвокаты аж взвыли, когда я клиентов ко всем эпизодам намертво приклеил. Так почему теперь я здесь?»

От сарая шла Злата, несла ведёрко со свеженадоенным козьим молоком. Остановилась, поставила ведёрко на землю, закрыла на щеколду огородную калитку. Скрип смолк. Злата взяла ведро и пошла к дому. Походка и все движения у женщины уверенные, свободные, и не скажешь, что она слепа. Разве что делает всё помедленнее, чем обычные люди, но это лишь придаёт каждому её движению торжественность священнодействия.

К тому же, как и у большинства слепых, осанка у Златы очень прямая, а немного запрокинутая голова и неторопливые движения придают ей величие императрицы.

Но с собеседником Злата держится легко и просто.

Бриайда смущал такой контраст, таких людей многоопытный следователь ещё не встречал, не знал как с ними разговаривать.

— Холодно, — сказала Злата. — Вы бы в дом шли. Простудитесь.

Бриайд вскочил на ноги, посмотрел на неё с испугом.

— Откуда вы знаете, что я здесь? Вы ведь шли с наветренной стороны и не могли услышать запах сигарет.

Злата подошла ближе. Бриайд попятился. Злата улыбнулась.

— Не бойтесь, не укушу. И слепота не грипп, ею не заразишься.

— Я не боюсь, — пробормотал Бриайд. — Я не верю во всякие глупости. Но… Как вы узнали, что я здесь?

— Вы ды шите громко, с перепадами. Сигареты ещё никогда и никому пользу не приносили. — Немного помолчала и сказала: — Хорошо, что вы приехали в Гирреан. Здесь очень нужна частная сыскная контора. Места у нас неспокойные, а жандармерия в расследованиях не сильна. Да и не стремится к этому. Хотя там есть ребята, которые шли работать в настоящую полицию, высшую школу заканчивали. А их сюда отправили, потому что кадровикам анкета сомнительной показалась.

Бриайд не ответил. Слепая подошла на два шага.

— Гирреанское правосудие с имперским мало связано. Хотя и основывается на том же самом кодексе, — за исключением статей о дворянских привилегиях и прочих глупостях.

— Хотите сказать, что на ваших полууголовных-полудикарских судилищах не бывает заказных приговоров?

— Попытки случаются. Но тут очень многое зависит от работы следователя, который действительно лицо процессуально независимое. В пустоши много противоборствующих групп — уголовные ватажки, политические партии сорока трёх мастей, полсотни братств, таниарские общины разных церковных течений. У каждой группы и понимание закона собственное, и своя судебная коллегия. Но ведь настоящая справедливость должна быть одинакова для всех. Согласны?

Бриайд молчал. Злата подошла ещё на шаг.

— Так что по-настоящему приговор наших, как вы изволили выразиться, судилищ определяется теми материалами, которые предоставляет им следователь. А давить на него лидеры противостоящих групп друг другу не позволяют в силу конкуренции.

— Допустим… — сказал Бриайд. — Я неоднократно слышал, что Гирреан — это государство в государстве, и законы империи на него не распространяются, только я не понимаю, какое отношение нравы и обычаи вашей пустоши имеют ко мне?

— Самое прямое. Гирреан — часть бенолийской империи, вы — её подданный, к тому же служите правосудию. Правда, в Гирреане оно представлено исключительно в виде жандармских дубинок и бластеров карательных войск. Но даже в таких условиях справедливость должна быть, как считаете?

— Никак. Бухгалтерия пусть считает, — зло ответил Бриайд.

Слепая лишь улыбнулась.

— Да, сударь, конечно. Идёмте в дом.

Злата провела его в кухню, налила кружку молока, подала булки домашней выпечки.

— Перекусите немножко. Перед баней нельзя наедаться, но и на голодный желудок идти нельзя.

— Баней?

— Да. Вы ведь никогда ещё не были в настоящей русийской бане? Вам понравится, вот увидите.

— Но, почтенная, — смутился Бриайд, — зачем столько хлопот?

— Вы гость. И гость хороший.

— Не уверен, — пробормотал Бриайд. Слепая услышала, улыбнулась.

Бриайд невольно улыбнулся в ответ, настолько приветливой была её улыбка.

— Вы очень красивая, — сказал Бриайд. — Гораздо красивее любой из звёзд стерео.

Злата пожала плечами.

— Спасибо, сударь, но я давно ни одну из них не видела, и потому не могу по достоинству оценить ваш комплимент. Так что не тратьте зря силы. Попробуйте лучше булку. — Злата положила в расписную глиняную чашечку варенье, поставила перед Бриайдом.

— Вы так уверенно всё делаете, — в который раз поразился он. — Я никогда не поверил бы, что вы… ну…

— Что я слепа. Да, сударь, я действительно слепая, но во дворе и в доме каждая вещь стоит только на своём, строго определённом месте, поэтому мне нет нужды искать её на ощупь.

— Да, — поспешно ответил Бриайд, смущённо опустил голову, отвернулся.

Все слепые, которых он встречал до сих пор, носили тёмные очки. И правильно делали. Оказалось, что глаза незрячих совсем не похожи на тусклое мутное стекло, как думали в Плимейре. Жизни в их глазах побольше, чем у любого зрячего. Создавалось впечатление, что эти люди не слепы, наоборот, они видят нечто невыразимо прекрасное, недоступное примитивному взору простых смертных, и потому не считают нужным замечать презренную обыденность. Когда же их глаза обращались на собеседника, то казалось, что слепые, не размениваясь на такие мелочи, как внешность и одежда, смотрят прямо в душу.

— Поешьте, — сказала Злата. — На голодный желудок мыться нельзя, голова закружится. Дверь в предбанник вон там, за шкафом.

Злата вышла. Бриайд торопливо прожевал булку, запил молоком. Сполоснул кружку, поставил на сушилку.

Взялся за ручку двери в предбанник и замер на полудвижении, услышав разговор.

— Почему «нет»? — спросил Авдей. — По-твоему, я настолько бестолковый, что не справлюсь даже с таким пустяком как текстовый редактор и принтер для газетной бумаги?

— Не говори ерунды! — ответил Михаил. — Бестолковым я тебя никогда не называл.

— Тогда почему говоришь «нет»? Ведь я хочу помочь тебе.

— Помогают дрова рубить и в сарае убирать. А в политический борьбе точно так же как и в спортивной — помощников нет, каждый сам сражается.

— Но ведь есть и групповые состязания, — сказал Авдей. — В одиночку такие не выиграть. Только командой.

— Политика не футбол, — ответил Михаил. — Не игра. Тем более, если речь идёт о политике нелегальной партии. Сюда приходят только те, кто до конца верит в своё дело, кто предаётся ему всецело — и разумом, и чувством. Только такие люди могут стать политической командой. Ты же центристам не верил никогда.

— Я верю вам! Папа, центристы — самая толковая из тех бенолийских реформаторских партий, которые есть сейчас, хотя и не то, что действительно нужно стране. Однако лучше центристы, чем совсем ничего! Пусть я никогда и не разделю ваш путь, но я хочу помочь вам в тех делах, которые считаю полезными.

— Нет, Авдей. Если ты считаешь, что нашёл путь лучше и правильнее центристского, создавай собственную партию.

— Как будто их без того мало!

— Мало ни мало, а по-людски жизнь прожить можно, только если идёшь собственной дорогой. На чужом пути вмиг оскотинишься. Нужен только свой. Сам ты себе этот путь создаёшь, или воспользуешься уже готовым, разница невелика. Главное, чтобы путь в каждой пяди был твоим и только твоим. Подберутся попутчики — хорошо. Нет — иди один. Но сам, без поводырей и указателей. Иначе в тебе ничего людского не останется.

— При чём тут это, папа? Я ведь не о выборе жизненного пути говорю! Я просто хочу тебе помочь.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Михаил. — Ты хороший сын. Но смешивать личное и профессиональное нельзя. Если ты вступаешь в центристскую партию, то мы становимся не отцом и сыном, а командиром и подчинённым. И ты не помогать мне будешь, а приказы выполнять. И дома о работе ни слова! Партийные дела отдельно, домашние — отдельно. Иначе провалим всё, что только можно провалить.

— Я понимаю… Ты прав, но ведь я не прошу доступа к паролям и явкам. Я буду просто работать, только листовки печатать — и всё. Мне незачем видеть лица тех, кто будет их забирать. В случае ареста я никого не выдам, даже если не выдержу допроса. Ведь я ничего не буду знать… Зато смогу делать пусть и самое простое, но полезное дело. А тебе не надо будет тратить дефицитные людские ресурсы на такую примитивную, чисто технарскую обязанность, как печать. Для настоящего дела у тебя освободится как минимум один боец.

— Нет, Авдей. Не знаю, как у других, а у центристов не настоящих дел нет и не будет. Так что и заниматься ими должны люди не посторонние.

— Раньше ты от моей помощи не отказывался!

— Одно дело курьером быть, и совсем другое — нелегальной типографией заниматься!

— Да, конечно, — тускло сказал Авдей. — Как скажешь.

— Дейк…

— Всё нормально. Ты прав. Как всегда…

— Авдей, заниматься нужно своим делом, понимаешь, только своим. На чужом ты…

— И чем же я делать его буду? Вот этим?!

Дверь предбанника резко распахнулась, в кухню выскочил Авдей.

Бриайд посмотрел на его искорёженную руку. Авдей ответил колючим взглядом.

— Я не подслушивал, — торопливо ответил Бриайд. — Это случайно получилось.

Авдей только плечом дёрнул.

— Баня готова, заходите. Отец объяснит, что там и как.

Бриайд осторожно вошёл в предбанник.

— Я слышал ваш разговор с сыном. Так получилось. Простите, что вмешиваюсь, но вы не правы. Стать калекой и для взрослого тяжелейшее потрясение, а ваш сын ещё пацан, ему это вдвойне труднее. Центристские дела дали бы возможность отвлечься, придти в себя.

Михаил вздохнул, глянул на Бриайда. В точности как сын дёрнул плечом.

— Это в Плимейре девятнадцатилетний парень ещё пацан. Да и то в зажиточных кварталах. А нищета, поселковая в особенности, взрослеет рано. Тем более, если посёлок в Гирреане. Так что Авдей давно уже взрослый мужик и прекрасно всё понимает.

— А вы?

— Что я?! — зло спросил Михаил.

— Вы понимаете, что с ним сейчас творится?

Михаил посмотрел на него, усмехнулся невесело.

— У тебя дети есть?

— Нет. На императорской службе женатых не приветствуют. Семья работать мешает.

— Императорская служба в Алмазном Городе. А в прокураторе закону служат. И людям. Скажешь, не так?

— В идеале, — хмуро ответил Бриайд. — А реальность от идеалов далека.

— Реальность без идеалов мертва.

Бриайд отвернулся.

— Мы говорили об Авдее.

Михаил подошёл, взял за плечо. Бриайд смотрел на него с опаской.

— Иногда бывает, — сказал Михаил, — что лекарство становится опаснее самой болезни. С Авдеем именно это и случилось. Он сам себе должен исцеление найти, никто другой не поможет. А чужая помощь, дела чужие лишь погубят. Превратят в тень. Так что я могу только ждать. И надеяться.

— Но ждать пассивно, когда есть реальная возможность помочь, это же… глупо. Какой ты после этого отец?

— Послушай ты, — тряхнул его Михаил. — Знаток семейных проблем. Личное и профессиональное не смешивают, понял? Хватит с меня того, что я Сайнирка Удгайриса под смерть подвёл. Теперь только сына погубить не хватает.

— Смерть Удгайриса случайность! Ты ни в чём не виноват.

— Виноват! — Михаил отпустил Бриайда, отошёл к печке, подбросил в топку угля. Повернулся к Бриайду и сказал: — В гибели подчинённого всегда виноват командир. Я должен был сообразить, что из-за всей это кутерьмы с Избавителем в Плимейре обязательно будет крутиться какой-нибудь придворный чин, который Сайнирка узнает. Нельзя было его посылать. И тем более нельзя было посылать его по делу, которое касалось не партийной работы, а меня лично.

— Сопровождающий для Джолли и Авдея был необходим, — быстро сказал Бриайд.

Михаил сел на корточки, прислонился к стене.

— Да, сопровождающий был необходим. Но можно было нанять спеца в любой охранной фирме. Хоть местной, гирреанской, хоть в Плимейре, через космонет. Речь шла о моих личных делах, и потому решать их я был обязан сам, не впутывая однопартийцев!

— Ты дружил с Удгайрисом. А потому Авдей был ему не чужой. Ведь он сам предложил съездить за твоим парнем?

— Это ничего не меняет.

— Миша… — Бриайд помолчал, собираясь с мыслями. — Нельзя предусмотреть всего. Ты же не пресвятой Лаоран, всеведущий и всевидящий. Нельзя отвергать помощь друга, иначе никакой дружбы не получится. Это судьба, Миша.

— Я атеист. А потому нет у меня никакой судьбы. Только собственная глупость.

Бриайд поёжился.

— Авдей тоже назвал себя атеистом. Когда давал ту клятву.

— Хорошая клятва, — кивнул Михаил. — Он молодец.

— Твой тесть тоже так считает?

— Разумеется. И Злата Григорьевна с ним согласна.

— Миша, ты… Ты не боишься оставаться перед лицом мироздания совсем один? Атеист… Тебе же не на кого рассчитывать, кроме себя.

— Зато и командовать мною некому, кроме меня самого.

— Нет, я не понимаю. Не представляю.

Михаил усмехнулся.

— Чтобы это понять, надо самому стать атеистом. — Он поднялся, отряхнул руки. — Ладно, пойдём. Баня ждёт.

= = =

Маллиарву окутывала предрассветная мгла. Адвиаг смотрел на неё в окно кабинета, хмурился.

— Почему в столице такие резкие огни? — спросил он. — На город смотреть противно. В Кимдене яркость огней такая же, но свет их приятен, ласкает взгляд. Город похож на россыпь жемчуга и бриллиантов по чёрному бархату. Здесь же от огней глазам больно.

Пассер невесело усмехнулся. Конечно, свет будет резать глаза, если не спать четвёртые сутки. Работы много, аврал за авралом. Раньше такие кризисы переживались гораздо легче. А теперь едва хватает сил на ногах держаться. «Стареем», — тоскливо подумал Пассер. Но вслух сказал другое:

— Рефракция воздуха. Один и тот же свет преломляется по-разному. Директор, к вам пришёл Алишер Валиев. Примете его?

— Давай.

Пассер впустил председателя Преградительной коллегии, высокого пухлощёкого азиата пятидесяти трёх лет.

— Что происходит в Цветущем Лотосе? — спросил его Адвиаг.

— Не знаю. Поверьте, директор, я не скрываю от вас ни слова, ни факта. Я действительно ничего не знаю и не могу понять.

— Присаживайтесь, — кивнул на гостевые кресла Адвиаг. — Чай, кофе?

— Спасибо, ничего не нужно. — Председатель сел в кресло, немного помолчал. — Досточтимый Дронгер, с братствами происходит что-то непонятное. У них междоусобицы, можете себе представить? Такого не было никогда. Людей из других братств они всегда ликвидировали охотно и помногу, но чтобы затевать войну внутри собственного братства… Я такого за всё время службы припомнить не могу, начиная ещё с убойного отдела районной полиции.

— А в архивах? — спросил Пассер.

— Референты работают, но я не думаю, чтобы нашли хоть что-то путёвое. Сама идея создания и существования братств исключает подобные события. Должно было произойти что-то невероятное… — председатель умолк.

— Сколько сейчас братств? — поинтересовался Адвиаг, сел в кресло рядом с Валтевым.

— Двести сорок девять, — ответил тот. — Но сто девяносто девять из них так, мусор. Да и среди остальных внимания заслуживает только Цветущий Лотос.

— В котором убиты все Великие Отцы и пятеро из семи Младших Отцов.

— Да, — кивнул Валиев. — Теперь у них срочная комплектация нового руководства — со всей присущей этому процессу грызнёй. В других братствах то же самое, так что в ближайшие недели две-три никаких активных действий они предпринимать не будут. Мы постараемся внедрить своих сотрудников, новое руководство будет набирать новых помощников и слуг… Но мне нужно знать, что там происходит сейчас. Досточтимый Дронгер, во имя пресвятого, у вас есть на них хоть что-нибудь?

— Если помните, почтенный Алишер, в начале нашей беседы я задал вам тот же самый вопрос.

Пассер смотрел на них рассеянным взглядом, словно не видя.

— Ну? — нетерпеливо спросил Адвиаг.

— Логично предположить, — медленно начал Пассер, — что конфликт возник из-за Погибельника. Не сошлись в критериях оценки истинного и ложного.

— Генерал, — устало сказал Валиев, — эту версию мы проверили первой. Никаких сомнений по поводу истинности и ложности Погибельника у них нет. Конфликт действительно начался из-за него, но причина была иной, и нам она неизвестна… Ну да чёрт с ней. Мы перехватили две оперативные группы. Первая из Лотоса, вторая из Хрустального Источника. Допросить не получилось, поганцы успели покончить с собой. Но место назначения мои ребята узнали. Это Гирреан, джентльмены. Седьмой округ, сектор двенадцать, пятый район, посёлок двадцать три.

— Что? — дёрнулся к нему Адвиаг.

— Да, директор, — кивнул Валиев. — Восточный Гирреан. Но это ещё не всё. Именно туда сослан Панимер. Причём адрес государь соблаговолил указать лично.

— То есть? — не понял Пассер.

— А то и есть. Отправляя Панимера в ссылку, он назвал точный адрес. Я точно так же как и вы, джентльмены, удивлён тем, что государь проявил внимание к столь мелким деталям. И кое-что уточнил у его референта. И был удивлён ещё больше. В донесениях предвозвестника, который вёл расследование в Каннаулите, упоминаются сразу три фигуранта из того же района. Причём двое из них бывшие придворные. Диирн Бартоломео Джолли, который отказался вернуться в Алмазный Город, и дээрн Сайнирк Удгайрис, которого отец отрешил от имени за связь с мятежниками. Больше того, приказом предвозвестника Удгайрис расстрелян за пособничество Погибельнику. А проживали они по соседству с нынешним местом обитания Панимера. Джолли из посёлка двадцать четыре, пособник Погибельника из посёлка двадцать два.

— Кто третий?

— Да никто. Чепуха. Простородок из местных, Авдей Северцев, посёлок двадцать три.

— Кто?! — привскочил Адвиаг.

— Ни хрена себе… — пробормотал Пассер.

— Что-то не так? — встревожился Валиев. — У меня неверная информация?

— Северцев — сын одного из лидеров центристской партии, — пояснил Пассер. — Вам процитировать, что реформисты говорят о ваших Избавительно-Погибельных играх или сами догадаетесь?

— Пути отца и сына совпадают далеко не всегда.

— С братками Северцев-младший не связан, это я вам гарантирую.

— Удгайрис тоже числился центристом, — возразил Валиев.

— В центристах не числятся, — хмуро сказал Адвиаг. — Там работают… Это одна из самых опасных и влиятельных партий в империи. А может, и самая опасная.

— Чем же? И почему их называют центристами?

— Потому, что изначально это была народно-социалистская партия, которая десять лет назад распалась на три линии — восточную, западную и центральную. Программы у них по большинству пунктов совпадают. Это преобразование империи в республику, «Три постулата демократии» в качестве первых трёх параграфов конституции, антимонопольный кодекс и всё прочее в том же духе. Но центристы опасны тем, что категорически не признают компромиссов с императорской властью. Ставку делают не столько на вооружённые действия, сколько на пропаганду. Предпочитают овладевать душами людей, а боевые акции для них не более чем вспомогательное средство. Они заявляют, что не будут тратить время и силы на войну с императором и его… — тут директор запнулся, но всё же сказал, хотя и шёпотом: —…его прихлебателями, а просто уничтожат императорскую власть как явление.

— Эта разновидность бунтовщиков действительно самая преступная и опасная, — согласился Валиев. — Их действия нацелены не на процесс борьбы, а на результат. Но тогда непонятно, почему Северцев и Удгайрис попали в донесение.

— А то, что Удгайрис был расстрелян как пособник Погибельника, вас уже не смущает?

— Нисколько. Для придворных, как нынешних, так и бывших, это стандартный способ сводить личные счёты.

— Себя вы к придворным не причисляете? — поинтересовался Пассер.

— Нет.

— Отрадно, — сказал Адвиаг. — Значит, сработаемся. Короче так, председатель: у нас идёт серьёзнейшая операция против реформистских лидеров, и в первую очередь против центристов. Большинство акций приходится, как вы понимаете, на Гирреан. И мне крайне нежелательно, чтобы под ногами братки путались.

— Какого чёрта им там надо? — процедил Валиев. — Братства Гирреаном не интересовались никогда. Избавитель приходит в мир из про клятой земли, обиталища преступников и калек? Смешно. Тогда что они ищут в Гирреане?

— Как только появится информация, поделюсь, — заверил Адвиаг. — А вы постарайтесь, чтобы в Гирреан братки не попадали ни при каких обстоятельствах. До пятнадцатого декабря там должно быть чисто!

— А что будет шестнадцатого?

Пассер хмыкнул.

— Шестнадцатого мы трое либо по Алмазной звезде на грудь получим, либо к расстрельной стене пойдём.

Председателя пробрала дрожь. Не далее как восемнадцать дней назад император едва не приговорил его к смерти. И вот опять…

— Что поделаешь, — сказал Адвиаг. — Работа такая. Только крайности, либо звезду на грудь, либо дырку бластерную в затылок. Ну да ничего, — похлопал Валиева по запястью, — прорвёмся.

— Хотелось бы верить…

— Если сумели выжить до сих пор, то сумеем выжить и дальше.

Валиев кивнул.

— Спасибо, директор. Вместе мы действительно сумеем справиться даже с Погибельником… А сейчас, простите, дела.

Валиев ушёл.

— Как думаешь, — спросил Пассера Адвиаг, — он действительно верит в Погибельника?

— Кто его знает… Может и притворяется. Одно скажу с уверенностью: братков он прессует на совесть. И в полицейский период своей жизни был очень хорошим опером.

— Ладно, черт и с ним, и с Погибельником, лишь бы братки под руку не совались. — Адвиаг помолчал. — Что там с Северцевым-старшим?

— Ничего. Он опять поменял систему связи и паролей, шифровальщики с аналитиками говорят, что ничего подобного никогда не видели. Разбираться в ней будут год, не меньше. А в остальном всё по-прежнему.

— Разбираться год… — пробурчал Адвиаг. — Через год они опять всё поменяют, и мы вновь окажемся на морозе с голой задницей.

— Чтобы сверкать задницей в следующем году, её надо прикрыть в этом.

Адвиаг вздохнул.

— Генерал, давайте о задницах после полудня поговорим? А сейчас отдыхать. Четвёртые сутки без сна — это слишком много даже для офицеров службы охраны стабильности. Совсем уже голова не работает.

— Дронгер, — глянул на него Пассер, — что ты решил с Винсентом?

— И это тоже на послеполуденное время. Винса надо уговорить немедленно уехать из Гирреана. А я никак не могу придумать ни одного убедительного аргумента.

— Я тоже…

— Спать, Альберт. Сейчас от наших мыслей больше вреда, чем пользы.

— Да, — кивнул Пассер.

* * *

Маллиарве выпал редкий для начала ноября солнечный день. Потоки света лились в широкие окна просторной гостиной, отблесками с подвесок люстры рисовали радугу на белом потолке.

Джолли с растерянностью смотрел на затянутые дорогими циновками стены огромной пятикомнатной квартиры. Пол застилают пушистые ковры. Светильники пусть и не хрустальные, но из очень хорошего стекла. Портьеры шёлковые, мебель кожаная.

— Тридцатый этаж! — радостно сказал Кандайс. — Окна на две стороны. Вся Маллиарва как на ладони! Теперь небесные картины можно будет смотреть прямо из гостиной, не надо на мороз выходить.

— Сыночек, — робко сказала Ульдима, — квартира хорошая, но каких же денег аренда стоит?

— Аренда идёт в счёт гонораров. И это только начало. Через год мы будем жить в десятикомнатных апартаментах.

— Кандик, зачем нам десять комнат? Пока эти уберёшь…

— Мама, у тебя есть горничная и кухарка. Приходящие, правда, но скоро будут и постоянные. Для Лайонны няню наймём.

— И чем всё это будет оплачено? — спросил Джолли.

— Я же говорю — у меня постоянный контракт с хорошим спортклубом. Вечером подписываю. Они предоставляют квартиру, питание всей семье, лётмарш. И это не считая гонораров за выступления! Плюс выплаты за рекламу спортивной одежды, зубной пасты и прочей дребедени. Бать, ну ты что? Я уже год в призовых боях участвую. Нормальная работа.

— До сих пор ты заключал только одноразовые соглашения под каждый конкретный бой. Ты сам выбирал противников и условия поединков. Теперь же это будет решать менеджер клуба. И ты не сможешь отказаться от боя.

— Ну и что? — разозлился Кандайс. — Хочешь сказать, что до сих пор я только со слабаками махался, а теперь, когда против меня крутого перца выставят, я лягу, как шлюха последняя?

— Нет, сын. Наоборот. До сих пор ты выбирал только сильных противников. Даже слишком сильных, чтобы нам с мамой хватало смелости смотреть на поединок. Мы закрывали глаза, Канди, и ждали финального гонга. Но мы всегда знали, что победы у тебя честные. Теперь же… Канди, что будет, если против тебя выставят заведомо слабого поединщика?

— Нет, — засмеялся Кандайс. — Так не бывает.

— В Маллиарве бывает. Здесь всегда хватало желающих полюбоваться, как один людь калечит другого, а тот даже сопротивляться не может.

— Такое только в цирке бывает, на гладиаторских боях. А я заключил контракт со спортивным клубом. Там всё чисто.

— За такие деньги чисто? — с ехидной злостью спросил Джолии. — Кандайс, лопух поселковый, ты хоть поинтересовался, сколько стоит аренда такой квартиры в Кимдене занюханной, а тем более — в столице империи? Честному спортивному клубу неоткуда взять такие деньги. Даже с учётом рекламных выплат и тотализатора.

— Батя, я же тебе самого главного не сказал. Контракт я заключал с «Три-Макс-Ринг». Это клуб средней руки, и гонорары там слабенькие. Хотя и вдвое больше, чем на одноразовых договорах. Но дело не в этом. «Клер-Фей», один из лучших спортклубов империи, выкупил у них мой контракт! Ты представляешь, какие теперь у меня будут гонорары? Вот это, — взмахом руки показал он на квартиру, — только начало.

— Постой-постой, — схватил его за руку Джолли. — Ты хочешь сказать, что один клуб продал тебя другому, как барана?

— Не меня, а мой контракт, — обиделся Кандайс. — Пятнадцать тысяч, между прочим, заплатили. Второе больше, чем хороший лётмарш стоит. Да ещё три тысячи лично мне должны, в компенсацию за беспокойство.

— Как это «контракт перекупили»?! — возмутилась Ульдима. — Ты ведь ещё ничего не подписывал!

— Ну так вечером подпишу. Конечно, менеджеры из «Клер-Фэй» постарались успеть договориться с «Три-Максами» до оформления всех бумаг. Иначе бы отступные обошлись бы им не в пятнадцать, а в восемнадцать тысяч! — Кандайс гордился затраченными на него суммами. Абы за кого такие деньжищи платить не станут.

Джолли только крякнул с досадой.

— Канди, сынок, да какая разница, за пятнадцать тысяч дастов тебя продали или за три мална? Главное, что ты продан как вещь. Сын, ты стал рабом, неужели не понимаешь? Ещё контракта нет, а тобой уже торгуют хуже, чем шлюхой распоследней!

— Ты… Ты что говоришь такое, батя? Да ты хоть раз в жизни держал в руках три тысячи дастов? Квартиру такую видел? Даже в Алмазном Городе у тебя комнаты хуже были. Про Гирреан и говорить нечего. Батя, ты настоящую школу откроешь! Чтобы полы в ней были мраморные и потолок с алебастровой лепниной.

— Настоящесть любой школы определяется исключительно успехами её учеников. Твой любимый мастер Никодим, основатель стиля «Девяти звёзд», вообще на задних дворах дешёвых кимденских гостиниц преподавал. И то, если везло на доброго гостинщика нарваться. Нередко занятия в городском парке проходили или на заброшенных стройках. Но ученики приезжали к нему даже из других государств. А разработанный Никодимом стиль единоборства считается наилучшим вот уже третье столетие. И заслуженно считается, насколько я могу судить.

— Батя, тебе что, гирреанский сарай нравится больше столичной студии?

— Нет, студия лучше сарая, с этим никто не спорит. А баранина вкуснее козлятины, с этим тоже спорить бессмысленно. Другое дело, какую цену мы заплатим за такие блага.

— Пока платят нам.

— За что платят, Кандайс? Я готов поверить, что «Клер-Фэй» — честный спортивный клуб и не заставляет своих бойцов выполнять работу палача. Но в цирках другие правила. А для клубов не считается бесчестным делом торговать бойцами. Канди, что будет, если твой контракт перекупит какой-нибудь цирк? Тогда из единоборца ты станешь гладиатором. Ты ведь знаешь, что такое гладиаторский бой. Гладиаторы убивают на потеху толпе оскотинившехся зевак!

— Скажешь тоже, — пробормотал Кандайс. — Откуда у цирка деньги на контракт настоящего бойца?

— Цирки богаты. Они могут заплатить и пятнадцать, и тридцать, и все шестьдесят тысяч. А перекупку контракта не сможет обжаловать ни один адвокат. Фактически все цирки принадлежат императору, юридические владельцы не более, чем управляющие.

Кандайс заколебался.

— Откажись, пока не поздно, — сказал Джолли. — Ты и так получишь всё — и славу, и деньги. Пусть не столь быстро, как по контракту крупного клуба, но…

— Вот именно, что не быстро! — перебил Кандайс. — С одноразовыми договорами на такую квартиру пять лет вкалывать надо. А по контракту я получаю сразу всё. Через пять лет собственную резиденцию куплю, не хуже, чем у любого дээрна. Лётмарш векаэсного производства… Студию твою выкупим, нечего тебе на аренде сидеть… Нас в лучших домах Маллиарвы принимать будут… Сами в нашу честь приёмы устраивать станут… Никто и сявкнуть не посмеет, что мы гирреанцами были!

— Канди…

— Я подпишу контракт, батя. И всё на этом! А ты… Ты лучше съезди за Лайонной. Мы ведь пообещали, что в интернате она не больше трёх дней пробудет. И подыскивай себе студию, рекламу давай. Батя, ну что ты смурной такой? Радуйся, у нас новая жизнь начинается! И не бойся, теперь всё пучком будет.

Джолли глянул на дорогую мебель, на циновки ручного плетения. Горничная принесла вино, шоколад и печенье, — всё натуральное, без малейшей примеси синтетического белка. А за окном лежала Маллиарва. Недоступная долгих семь лет, теперь она была готова подарить Джолли всю свою сладость и роскошь.

— Будь осторожен, Канди, — сказал он сыну. — Маллиарва столь же коварна, сколь и прельстительна. Здесь всё очень непросто.

— Я понял, — усмехнулся Кандайс. — Потому и нанял толкового адвоката, дополнения к контракту читать.

Джолли кивнул.

* * *

Винсент закрепил решётку с силокристаллами.

— Включай, — сказал помощнику.

Двигатель лётмарша работал ровно и почти бесшумно.

— И всё же лёгкий отзвук остался, — нахмурился Винсент. — Но это после обеда откалибруем. Глуши мотор!

Из лётмаршной кабины выскочил Николай.

— Я контакты пусковика царговой кислотой протёр, крепления новые поставил. Звук приглох, но всё равно остался.

— Да, сами мы тут не разберёмся, — сказал Винсет. — Перепиши работу двигателя на анализатор, я расчётчику отнесу, пусть посмотрит, что там не так.

— Подожди немного, Гюнт уже понёс ему данные по вон тому грузовику.

Винсент глянул на обшарпанный лётмарш-пятитонку.

— И они надеются, что эта развалюха ещё сможет летать?

— Хозяин даже смотреть на такой металлолом не хотел, не то что чинить. Но Михаил Семёнович сказал, что всё не так безнадёжно, как выглядит. Тогда хозяин сказал, что если такой умный, то пусть сам это корыто чинит. Семёныч снял данные. Теперь Авдей делает расчёты. Не нужно его отвлекать.

— Ничего, я Авдею не помешаю.

Для расчётчика в ремонтом ангаре отгорожен небольшой звуконепроницаемый закуток. Авдей, поглядывая в данные анализатора, заполнял расчётную таблицу на компьютере.

— Так ты не центрист… — тихо приговорил Гюнтер.

— И никогда им не буду, — ответил Авдей.

— Но почему? Ведь твой отец…

Авдей улыбнулся.

— Мой отец — честный подданный бенолийского императора и ни в каких антигосударственных организациях не состоит.

— Авдей, я серьёзно!

— Серьёзно, говоришь… А если серьёзно, Гюнтер, то я помогал центристам в делах, которые считал полезными, но полностью их путь не разделял никогда, потому что он ошибочен. Центристы видят ситуацию не дальше императорского трона. Им кажется, что если уничтожить его вместе с Максимилианом, то нищета и чиновничьи злоупотребления исчезнут, волна преступности пойдёт на спад, а в стране тут же наступит всеобщее благоденствие. Это ошибка. Уровень преступности низкий там, где люди считают постыдным красть, грабить и насиловать, а такое достигается только целенаправленным воспитанием на протяжении как минимум трёх поколений. Чиновники лишь тогда честно выполняют свои обязанности, когда есть действующая и по-настоящему эффективная законодательная база, подкреплённая активной работой неправительственных правозащитных организаций. Что же касается нищеты… — Авдей вздохнул, досадливо дёрнул плечом: — Тут всё решает трелг. Точнее — монополия ВКС на производство самых жизненно необходимых товаров из трелга, и в первую очередь энергокристаллов из порошка, который получается при выпаривании трелгового сока. Энергокристаллы — один из самых востребованных и доходных товаров в Иалумете, а потому ВКС необходим постоянный источник сырья. Им стала Бенолия. Но оставаться надёжным сырьевым придатком она может только при наличии диктаторской власти, которая ставит большинство населения в положение рабов, вынуждает заниматься трелгом и ничем иным, кроме трелга. К тому же координаторам бенолийская нищета необходима затем, чтобы держать страну в непреодолимой зависимости. Ведь Бенолия не производит никаких товаров — ни продовольственных, ни промышленных. Только трелг. Есть его, конечно, можно. Однако без мяса, круп и овощей, на одном трелге, долго не протянуть. Особенно если учесть, что всю технику для выращивания и обработки трелга, от лопаты до прессовальщика, Бенолия закупает за границей. Без гуманитарных поставок ВКС бенолийцы обречены на голодную смерть.

— Всем остальным странам Иалумета без трелга будет не лучше, — заметил Гюнтер.

— Вот именно! — поддержал его Авдей. — Из этого следует, что если кто-то хочет освободить Бенолию от тирании императора и вытащить из вечной нищеты, то сначала нужно найти новые сырьевые ресурсы для энергокристаллов и прочих трелговых товаров, развить рынок, на котором будут конкурировать множество независимых товаропроизводителей. Это избавит Иалумет от тирании ВКС. И лишь после этого можно будет результативно реформировать бенолийскую жизнь. Иначе мы сменим монархическую тиранию на диктатуру левацкой партии, которая всегда и жесточе, и кровавее. Такое уже было — за семсот лет до Максимилиана, при Алмазной республике, «самой чистой, честной и несокрушимой стране Иалумета», как они себя именовали. И до неё, при первой республике, народно-демократической, было то же самое. Появления третьей тиранической республики я не хочу. Смысла нет. Максимилиан тиранствует нисколько не хуже.

— Кроме энергокристаллов у ВКС ещё и генераторы воздуха есть, — напомнил Винсент.

— И генераторы воды начали появляться, — ответил Авдей. — Это возвращает нас к исходному утверждению: центристы — лучшее, что есть в Бенолии сейчас, но путь их всё же ведёт в тупик. Вся деятельность центристов похожа на гирреанские мятежи — поражений нет, но и побед не бывает. Эдакий бег на месте, щедро оплаченный людской кровью.

И Гюнтер, и Винсент смотрели на Авдея с глубочайшей растерянностью.

— Но почему ты тогда помогал центристам, если нисколько не веришь в их путь? — спросил Винсент.

— Потому что бег на месте — хорошее лечебное средство. Болезнь он не исцелит, но и умереть не позволит, поддержит нездоровье на минимально приемлемом для жизни уровне. А Бенолия, да и весь Иалумет, больны давно и тяжко.

— И твой отец всё это знает? — не поверил Винсент. — Ты говорил ему все эти слова?

— Да. Ему они не нравятся, но папа умеет уважать как чужое мнение, так и тех, кто делает самостоятельные суждения.

— Я заметил, — тихо сказал Винсент. — Повезло тебе с отцом.

— Повезло, — охотно согласился Авдей. — И с отцом, и с дедом.

Гюнтер бросил на него быстрый короткий взгляд.

— Так ты враждебен ВКС…

— А ты стукануть решил? — мгновенно взъярился Винсет.

— Нет, — твёрдо сказал Гюнтер. — Наоборот, я радуюсь, что темная сущность координаторов видна не одному мне. Это внушает надежду на избавление. — Он смотрел на Авдея ждуще, умоляюще. Тот глянул на Гюнтера с растерянностью и недоумением, отвернулся и стал торопливо заканчивать расчёты.

— Готово, — сказал через две минуты. — Грузовик действительно ещё полетает.

Гюнтер забрал расчётные листы, ушёл в цех. Винсент протянул Авдею свой анализатор. Тот внимательно рассмотрел шифрограммы, кивнул.

— Видишь, вторая линия искривилась? Это значит надо подтянуть левый клапан. Сейчас подсчитаю, насколько. — Авдей заполнил расчётные таблицы. — Как тебе новички? — спросил Винсента.

— Если по работе, то никак. Парни добросовестные, аккуратные и не ленивые, но балансировщики из них не получатся никогда. Ни малейших задатков. Если по жизни, то кто их знает… Слишком мало знакомы, чтобы выводы делать.

Авдей отдал Винсенту распечатку с расчётами.

— Гюнтер и Николай — парочка странная, — проговорил задумчиво. — Крестьянский мужик с десятью классами образования и городской университетский парень. Что могло их связать?

— У Николая восемь классов образования. Школу он не закончил.

— Тем более. Такая дружба и здесь-то маловероятна, где все социальные классы и страты спрессованы в единую массу. А на большой земле Николаю с Гюнтером даже пересечься негде. И, тем не менее, они не только познакомились, но и подружились.

— Побратались, — уточнил Винсент. — Как в кино об ойкуменском средневековье. Обряд соединения крови и всё такое.

— Ну да, — кивнул Авдей. — Для дружбы слишком велика возрастная разница, братству же это не мешает. На восемь лет брат тебя старше, или на год младше, особого значения не имеет. Брат он и есть брат.

— Странно как-то, — сказал Винсент. — В наше время — и вдруг обряд побратимства. Не думал, что есть ещё люди, которые верят в Алые Узы.

— Как видишь, есть… Хотя это действительно странно… Если только…

— Что?

— Винс, а почему они рассказали нам о побратимстве? Могли бы просто сказать — мы троюродные братья, поэтому и внешность с фамилиями разные. Семьи отношений не поддерживали, но когда у Гюнтера городской родни не осталось, он приехал к поселковой.

— Да, — согласился Винсент, — такие истории, в отличие от побратимства, случаются сплошь и рядом, а потому внимания не привлекают.

— Алые Узы иногда практикуют братиане, — вспомнил Авдей.

— Да это же многое объясняет! — воскликнул Винсент. — Беглым браткам надо где-то спрятаться, пересидеть время поисков. Ведь братиане просто так никого не отпускают… А лучшего убежища, чем Гирреан, не существует.

— Нет. Слишком велик риск наткнуться на бывшего коллегу.

— Фигня. Ссыльному не так-то легко связаться с руководством, чтобы донести о беглеце. А Гирреан большой, густонаселённый, так что удрать без следа и затеряться в многолюдье они успеют.

— Пожалуй… — согласился Авдей. — Однако это не объясняет, почему Николай и Гюнтер с нами так разоткровенничались. И тем более странно, что им понадобилось знать о моих личных политических воззрениях. Тайны я из них не делаю, но всё равно — зачем им это? Жандармам, чья прямая обязанность следить за убеждениями и намерениями поселенцев, моя политическая позиция глубоко безразлична, а беглых братков заинтересовала. Почему?

Винсент пожал плечами.

Прозвенел звонок на перерыв.

— Ты идёшь? — спросил Винсент.

— Нет, у меня с собой.

Авдей достал из ящика стола плотно закрытую саморазогревающуюся миску с обедом, книгу.

— Ты очень много времени проводишь с книгами, — сказал Винсент.

— Разве читать книги — это плохо? — враждебно спросил Авдей.

— Читать — это очень хорошо, и чем больше ты читаешь, тем лучше. Но только если ты действительно читаешь, а не прячешься в книгу.

— Я никогда ни от чего и ни от кого не прятался.

— Раньше, может быть, и не прятался. А сейчас ты пытаешься заслониться книгами от жизни. Это паскудно по отношению сразу ко всем — и к авторам книг, которые писали их для жизни, и к тебе самому, рождённому, чтобы жить. Такие прятки не принесут ничего кроме вреда.

— Что за бред ты несёшь?

— Это не бред, — сказал Винсент. — Это на собственном опыте опробованное. Я тоже прятаться пытался. Долго, целых десять лет… Хотел раствориться между книжных страниц, чтобы не видеть окружающей жизни, её жестокости. Пытался через чтение уйти в мир, где все люди смелые и честные. Где сильный не причиняет боли слабому. Но бумага или видеоплашетка — броня ненадёжная. Прятаться за книгами от боли, страха и унижений бесполезно. Они не способны защитить. Единственный способ не дать миру тебя уничтожить — это повернуться лицом ко всей его жестокости и грязи и убрать хотя бы их ничтожную долю, сделать реальный мир хоть в малости похожим на тот, который показали тебе книги. Иначе сам станешь грязью ещё хуже той, от которой пытался заслониться книгой.

Авдей судорожно повёл плечом.

— Чтобы что-то делать, нужны руки, — сказал он тихо. — А у меня их больше нет. И ничего нет. Всё что я мог — это играть на вайлите. Я ведь музыку писать не способен, только исполнять. Теперь же я никто и ничто. В любом действительно нужном деле я даже на подсобные работы не гожусь. Ни отцу помочь, ни деду.

— На свете есть тысячи полезных дел, в которых руки не нужны. Ты можешь…

— Ничего я не могу! — перебил его Авдей, усмехнулся горько: — Ничегошеньки… Даже в твоём милтуане полным бездарем оказался.

— Дейк…

— Теперь все на меня смотрят… Внешность оценивают, как будто я выставленный на продажу баран. Знаешь, раньше я мог не обращать внимания на свою морду. Не до неё было. Вайлита, репетиции, концерты… Да ещё надо успеть помочь дедушке в погребальной часовне, маме по хозяйству, папе по его делам, иначе бы он захлебнулся в потоке мелочей. Понимаешь, моего лица почти никто не замечал… Я был вайлитчиком, мастером-очистителем, курьером. А сейчас стал куском мяса, который каждый норовит пощупать…

— Дейк, — недоверчиво посмотрел на него Винсент, — ты хочешь сказать, что к тебе пристают с сексуальными домогательствами?

— Да. Надо отдать должное Теодору Пилласу, художественный вкус у него безупречен. И рисовальщиком он был умелым… Такое уродство экзотичное сделал, что пресыщенных любителей сексуальных приключений обоего пола притягивает как магнит. Гораздо больше, чем прежняя смазливая мордашка. Раньше тоже приставать пытались, но редко, ведь у меня было, что противопоставить таким притязаниям… Они видели, что я не просто обладатель симпатичного личика и неплохой фигуры, чувствовали, что у меня есть нечто несоизмеримо большее, чем внешность, и держались на расстоянии. Теперь же у меня ничего не осталось, я никто, и они это тоже чувствуют, лезут как мухи на падаль.

— Тебе и деньги за… ну за это дело предлагали? — понял Винсент.

— Да.

— И ты стараешься лишний раз на люди не выходить… Дейк, — Винсент схватил его за плечи, — ты не виноват в их похоти. Тебя эта грязь не пачкает. Да, они мухи, крысы, дрянь! Но ты-то людь. Не обращай ты на них внимания. Ты можешь то, на что не способен никто из них. Ты можешь любить. По-настоящему любить — и душой, и телом. Ты обязательно девушку хорошую встретишь. Не все же такие как Анжелка, которая бросила тебя, едва узнала, что на роскошную жизнь супруги известного музыканта рассчитывать больше не приходится… Есть и нормальные девушки. Когда у тебя появится подруга, все эти гады сами отвалят. Дейк, ты обязательно будешь счастлив!

Авдей улыбнулся, кивнул.

— Да, ты прав. Всё так и будет. — Хотел высвободиться, но Винсент не отпустил.

— Не отговаривайся от меня! Ты поверь мне. Просто поверь. Дейк, люди — это ведь не только тело. Есть ещё и душа. Теньмы, Ланмаур и все эти козлы приставучие могут затронуть только твоё тело. Но сам ты остаёшься недосягаемым. Тело — всего лишь тело. Мы гораздо больше, чем тело. Намного больше. Даже если с ним случится что-то очень плохое, пусть даже самое плохое, то нас настоящих это не затронет. Дейк, поверь, я говорю правду! Если в грязь падает тело, то душа всё равно остаётся чистой.

— Душа и тело неразделимы.

— Нет! Грязь тела не способна осквернить душу! Я не только тело! То, что было с ним, не было со мной! Дейк, тело это ещё не всё!

Авдей сглотнул. Оговорка Винсента рассказала о многом, объяснила все его странности, которые удивляли Авдея в самом начале их знакомства — боязнь прикосновений, ненависть к собственной красоте, стремление уничтожить её безобразной причёской и бесформенной одеждой. Категорическое нежелание даже в мелочи говорить о прошлом, — так, как будто его нет и никогда не было.

«Крепко же ему досталось, — с острой жалостью подумал Авдей. — Но Винс не сломался. А теперь мне помочь пытается. Пусть всё, что он говорит — чушь невдолбленная, но лучше она, чем боль. Ложь во спасение честнее убивающей правды».

— Ты прав, — поспешно сказал Авдей. — Тело — это лишь малая часть нас самих. Его уродство душу не калечит.

— Вот и молодец, что понял. А теперь давай немного пройдёмся. Хватит в духоте сидеть.

* * *

Младший эмиссар ордена пришёл поздним вечером, почти ночью. На отставного рыцаря смотрел испытующе.

Найлиас поклонился.

— Орден соблаговолил что-нибудь мне приказать?

Эмиссар, ни слова не говоря, прошёл в квартиру Найлиаса, презрительным взглядом скользнул по дешёвым обоям, пластиковой мебели.

— Свяжитесь с вашим беглым адептом.

Найлиас не шевельнулся.

— Ему ничего не угрожает, — сказал эмиссар. — Он должен вернуться в орден и продолжить обучение. Если Гюнтер захочет, вы останетесь его учителем. Нет — ему подберут другого наставника.

— Без своего бенолийского друга Гюнтер не вернётся, а Николай не очень-то жалует орден.

— Если Гюнтеру так необходим этот мужлан, пусть берёт его с собой. Ордену крайне желательно вернуть вашего адепта. Слышите, рыцарь, крайне желательно!

Найлиас перевёл телефон в режим громкой связи, включил запись и набрал номер мобильника Гюнтера. Ответил бывший адепт после первого гудка.

— Здравствуй, — неуверенно сказал Найлиас.

— Учитель?

— Да, Гюнтер, это я.

— Учитель! — восторженно повторил Гюнтер. Но радость тут же сменилась тревогой: — С вами всё в порядке, учитель?

— Да, Гюнт. У меня хорошие новости. Орден снял возрастные ограничения для адептов. И дал полное прощение адептам-отказниками. Вы с Николаем можете стать рыцарями Белого Света.

Гюнтер молчал.

— Николай — хороший друг… — начал Найлиас.

— Он мой брат! — перебил Гюнтер.

— Тем более… Ты уверен, что Цветущий Лотос даст ему — и тебе — именно то, к чему каждый из вас стремится?

— Я видел его, учитель. Говорил с ним.

— С кем?

— С Избранным, учитель. С тем, чьё Пришествие предрекло Пророчество.

— Гюнт…

— Это свершилось, учитель. Пусть он не такой, как все ожидали, но это именно он, Избавитель. Его можно ненавидеть, но нельзя лишить избранности. Он низринет тиранию координаторов и откроет для нас Врата в благодатный мир. Поэтому я иду с ним. И Николай тоже. Если путь Избранного совпадёт с тропой Белого Света — хорошо. Если нет — значит нет.

— Гюнт, я…

— Не надо лишних слов, учитель. Всё уже сказано.

— Прощай, — тихо сказал Найлиас. — Если всё же одумаешься… Ты ведь не один, Гюнт. У тебя есть брат.

— Мы свой выбор сделали, учитель.

— Я перестал быть вашим учителем, Гюнтер. Прощай.

— Подождите! — закричал Гюнтер. — Уч… Досточтимый Найлиас, у меня есть важная информация. За неё вам простят мой побег. Вернут звание и статус. — Гюнтер торопливо рассказал о силокристаллах. — Удачи вам, учитель. Я очень виноват перед вами. Пусть пресвятой пошлёт вам настоящего ученика, такого, как Николай. Он был бы достоин вас. Но тогда орденом правили другие законы. Глупо всё получилось. Прощайте, учитель. Будьте счастливы.

Запищали отбойные гудки.

— Мальчики мои светлые, — прошептал Найлиас. — Как же вытащить вас из этого болота?

— Беглый ученик сделал вам подарок, достойный гроссмейстера, — сказал эмиссар. — Жаль терять такого адепта.

— Это означает, что я остаюсь в обеспечении?

— Разумеется! Из-за вас орден лишился отличного стратега. Который к тому же блестяще выполняет агентурные операции, а значит сможет столь же эффективно их планировать.

Найлиас убрал телефон в карман.

— Дайте мне запись разговора с Гюнтером, — приказал эмиссар. Найлиас скопировал файл на его телефон.

— Нашли что-то интересное? Кроме информации о том, зачем ВКС корни трелга?

— Тот, кого они называют Избранным, враждебен координаторам и нейтрален ордену.

— И что из этого?

— А вы и впрямь глупы, — презрительно покривил губы эмиссар. — В обеспечении вам самое место.

Найлиас поклонился.

— Повинуюсь воле ордена.

Эмиссар ушёл. Найлиас вернулся в комнату, сел на тахту.

«Что за дрянь они там затевают? Пожалуй, Николаю и Гюнтеру лучше держаться от ордена подальше. Хотя в братстве опасности ничуть не меньше. Одни коллегианцы чего стоят. — Найлису сжало сердце. — Только бы с моими парнями ничего плохого не случилось. — И тут же обожгло догадкой: — Но если тот, кого братиане именуют Избранным, придёт в орден, вслед за ним к светозарным придут и Гюнтер с Николаем. Бросят своих братков. А здесь я сумею объяснить им истинность пути Белого Света и глупость избраннических идей. Избавителя они забудут и станут настоящими рыцарями».

Но сначала надо, чтобы Избранный выразил желание вступить в орден.

«Если сразу после этого его прикончит коллегия, будет ещё лучше. И парни светозарными станут, и моро ки с глупыми бенолийскими фантазиями нет».

Найлиас вновь набрал номер Гюнтера. И тут же нажал на отбой. Нет, здесь лучше действовать через Николая.

Расчёты оправдались. Николай, хотя и старательно избегал опасных тем, проговорился о многом. «Как же ты неопытен», — с тревогой подумал Найлиас. Конспиративная подготовка у братинан слаба почти до нуля. «Неудивительно, что все их избавительские операции проваливаются».

Предложение помочь Николай принял сразу, обещал позвонить, как только случится что-то хотя бы мало-мальски серьёзное.

…Эмиссар положил наушники на приборную доску лётмарша, перевёл прослушку в автоматический режим. Усмехнулся презрительно.

— Привязанности делают людей слабыми и глупыми, — наставительно сказал он ученику.

Тот снял наушники, кивнул.

— Да, учитель.

Эмиссар набрал номер контролёра.

— Всё в порядке. Найлиас выведет нас прямиком на Избавителя и поможет установить контакт. Есть продолжить наблюдение. — Эмиссар отключил связь.

— Учитель, кушать хотца! С полудня не жрамши. Я куплю пирожков?

— И чиннийский салат.

Эмиссар остановил лётмарш возле небольшой круглосуточной закусочной. Ученик выскочил из машины.

— Я быстро!

В закусочной оказалось именно то, что он и надеялся найти — стационарный телефон на барной стойке. «Один звонок по городу — 3 мална. Межгорода нет», — гласила надпись на прицепленной к аппарату картонке. Ученик дал бармену монетку. Тот молча придвинул телефон.

— Привет! — сказал ученик абоненту. — У меня новая информация на скачки. Теперь ставить надо по двум позициям. Встретиться бы поскорее, перетереть, что к чему.

— Завтра в одиннадцать, в торговом центре. Сектор пять, квадрат четырнадцать.

— Лады, — сказал ученик и положил трубку.

— А со мной информухой не поделишься? — спросил бармен. — Я хорошую долю дам, полста дастов.

Ученик лишь фыркнул презрительно. Бармен пожал плечами. На успех предложения он особо и не рассчитывал.

Раздатчик упаковал ужин, протянул ученику. Тот расплатился, вернулся в лётмарш. Эмиссар взял свою упаковку, бросил холодное «Спасибо».

«Ты сам во всём виноват, — подумал ученик. — Ты первый меня предал. Я ведь любил тебя так, как только может ученик любить учителя. Но тебе было всё равно. Я всегда был для тебя чужим. А значит и весь твой орден мне чужой. Координаторы хотя бы не врали на вербовке, не притворялись, что им интересен я сам, а не моя информация. Ты же заставил меня поверить, что я тебе нужен ради меня самого, что я твой друг. Но вскоре стало ясно, что я для тебя значу не больше, чем любой случайный прохожий. Так что, дорогой учитель, если предаёшь сам, не жалуйся, что предают и тебя».