«Андрюша, просыпайся. Пора», – будила тетя Надя Андрея, – «Смотри, как притомился. Давай, вставай. Доберешься до дома, вот уж отдохнешь от похождений. Я тебе колбасы подготовила, яичек, пирогов с вишней, – все в этой сумке на дне. Если захочешь пить, компот грушевый в бутылке, это из сушеных груш. Вставай, Андрей. Бабушке собиралась позвонить, но не успела, все так на словах перескажешь. Цыплят же мне не поморозьте! Слышишь? Дядя Женя тебя на машине повезет».

Андрей еще весь был во власти сна, и дядя Женя ему представился кабаном с усиками, как раз таким, какого перед закатом гонит по сельской дороге шестилетний мальчик, похлестывая по жирным колышущимся бокам хворостинкою и щурясь на не горячем солнце. А батько неотступно рядом. А мама, завидев их, растворяет впереди ворота.

«Вставай, Андрей! Времени нет совсем!»

«Какой я ему дядя, козаку такому!» – обиделся толстый милиционер, влезая в машину. «Ну, извините, Евген Григорьевич», – сказала тетя Надя подчеркнуто вежливо. «Да вы ей-богу!» «Ладно. Пора ехать. Да, Женя, сверни к Кочубеевской церкви по дороге, покажи хлопцу, ведь не видел никогда нашей Пасхи. Это красота, Андрюша, неописуемая. Оделся тепло?» И Андрей сонно кивнул головой. «А шапка где?» – спохватилась тетя Надя, – «Забыли дома!» «Я ее вам дарю», – промолвил Андрей. «Не выдумывай», – отрезала тетя Надя, – «Где оставил ее? Все равно найдем и бабушке переправим, а там уже и сам заберешь. Вещь ценная».

Милицейская машина напустила тошнотворного туману. Тетя Надя долго целовала Андрея и махала рукою вслед, и что-то приговаривала, но невозможно было расслышать.

Ехали, и однообразный гул мотора звучал. Фары прощупывали окрестность, и обнаружилось, что на улицах полным-полно людей, словно ни единая живая душа не спала теперь. Люди продвигались группами и в одиночку все в одном направлении, по переулкам ручьями к улице-реке и дальше, дальше, к широчайшему какому-то морю. Скоро пришлось остановиться, потому что дорога впереди была запружена покинутыми автомобилями. С этого места через ряд высоких равноотстоящих друг от друга тополей, шелестящих верхушками где-то во мраке был выход в открытое поле. Лишенное пределов небо там усеивалось звездами. Ближе к рассвету стало оно глубоко синим с неуловимыми зарницами по горизонту. Земля вокруг была темна, и лишь церковь вдалеке светилась ровным светом. Приближалось действие неописуемое! Картина необычайная!

«Женя!» – окликнули толстого милиционера из толпы. «Петро! Коля!» – крикнул он, вглядевшись во мрак, – «О, и Сашко с вами!» А ему оттуда: «Давай с нами!» «Так хлопца мне везти», – с досадою развел руками Женя. «Далеко?» «Так в Кременчуг». «А я думал, в Карпаты. Женя, в Кременчуг и пешком доползти можно. Не валяй дурака». Дядя Женя помялся, глянул на Андрея: «Так не святили же еще, как-то неуютно». «А мы потрошку».

И Евген Григорьевич, странно потирая шею под кителем, повелел Андрею самому скоренько сходить посмотреть на красоту, пока он тут с товарищами посторожит машину. Но чтобы не задерживаться! Потому что нужно еще будет ехать.

Андрей двинулся к церкви с прочими людьми, и навстречу им стали попадаться огоньки, а впереди – несметное множество огоньков – едва зыблемых ночным ветром свечей. Они окружали уже недалекую церковь и высвечивали дорогу к ней, как дорогу к обретаемому царству. Тысячи лиц открывались приходящим, неузнаваемых, нездешних, озаренных ровным светом. Останавливались, и вновь трогались, всколыхивались волнами. Среди движущихся в толпе Андрей все искал взглядом кого-то. Люди стали распространяться вширь и устраиваться на долгое стояние. Принесенное с собой опускали наземь. Похрустывали кожею курток, сверкали живыми глазами и металлическими зубами. Все поле гудело от разговора. Бабы и молодицы переговаривались, осматривая соседей, судачили; козаки пускали белые пары горячего дыхания, – и в кожаных куртках, в шарфах, начищенных туфлях и с браслетами часов на запястьях они были все теми же козаками, как и сто, двести, триста лет назад, с усищами, пузами и бритыми затылками. Девушки прогуливались стайками, точно рыбки, то собираясь, то рассыпаясь вдруг. Заметив Андрея, расступились перед ним, и словно зашептали у него за спиной, и словно подивились ему, что так вольно он разгуливает, и словно устрашились его. Слышалось уже и пение из церкви: деяния Апостолов. Но внезапно и вся она обрисовалась ясно, круглая, с полушарием купола, уходящего крестом в синеву. Окошки светились ярко и обдавали ближайших радостными лучами и звуками божественного пения. Всем в церковь было не войти в одночасье, и длинная очередь выстроилась перед входом, закручиваясь спиралью на конце. А чего только не нанесли с собой хозяйки в эту святую ночь и не разложили с искренней любовью на ряднинках для освещения: куличи, с непостижимой заботой испеченные, высокие и приземистые с толстыми боками, припорошенные сверху сахарной пудрой или дроблеными орехами, с изюмом, со сладкой глазурью, пронзенные свечами и принимающие на себя талый воск их; яйца, красные, сваренные в луковой шелухе, и синие, и желтогорячие, и крашенные нитками, и среди прочих чудотворные писанки; сало, белоснежное, как сугроб перед хатой, колбасы, свернутые в галактические спирали, окорока, ветчины, поросячьи головы, горилка в покрытых каплями бутылках, рыба, и даже живая, бьющаяся в принакрытых рушниками корзинах. И все это богатство крошилось на рушники, и все это богатство пахло, забивая и пар весенней земли, и запах свечек, и запах счастья над головами. Долго ждали крестного хода. А Андрей прохаживался и все искал кого-то.

Рассказывали: в церкви как днем; стены, лишенные выступов и ниш, режут взор чистейшей белизной, на них в рушниках улыбаются Николай Чудотворец и Илья Пророк, Пантелеймон и Петро с Павлом, Пресвятая Богородица глядит умиротворенно. А такое столпотворение, что ни до батюшки, ни до дьяков не добраться живому. Хор возносит славу детскими голосами, облегчая их до невесомости, выше и выше. Все так звенит, что заслушаешься.

Проходили вечности времени. Тут ударили в колокола, и двинулось. Андрея чуть не под руки снесли с дороги в сторону. И торжественно во вселенную, во все ее концы возгласили: «Христос воскресе!» «Воистину воскресе!» – зазолотились кресты, вспыхнули хоругви и иконы над головами. «Христос воскресе!» – «Воистину воскресе!» – покачнулись звенящие паникадила. «Христос воскресе!» – «Воистину воскресе!» – брызнуло в толпу, на лица, на одежды святым дождем, и зашкварчали свечи.

И десять тысяч раз одно:

Окропленные, улыбались православные, словно заново родились, и увлекались в круговорот. Совершался бесконечный круговой ход. Казалось, светила небесные повторяли раз за разом пути свои, и гимны светлые повторяли пути свои.

Андрей, не помня себя, выходил прочь, долго искал милицейский автомобиль, расспрашивал проходящих рядом, не видали ли они здесь каких-нибудь милиционеров. А уже светало. Наконец в одном доме, на веранде, он обнаружил своего конвоира, храпящего на диванчике в окружении еще четверых без чувств и разумения. Андрей будил Евгена Григорьевича долго. «Что! А?», – вскочил милиционер, – «Где моя фуражка?» «Нам ехать пора», – ответил Андрей. «А, да, да, да», – согласился тот, – «А куда? Не помнишь?» «В Полтаву» «Да, в Полтаву», – признал дядя Женя, но потом засомневался, – «А не в Кременчуг ли?» «Нет, что вы», – успокоил Андрей, – «В Кременчуг далеко, а нам тут рядом, в Полтаву, и посадить меня на поезд до Киева». «А, все, вспомнил, вспомнил, так и есть, в Полтаву», – обрадовался Евген Григорьевич.

А колокола звучали, и начиналась в притворе храма утреня. В одно время с радостными песнями всходило где-то за краем поля солнце, и быстро, быстро теперь прояснялось. Холмы и долины, речные балки и зеленеющие рощи наполнялись новой жизнью, и сама Украина, и весь мир православный по всей Земле.

(9-е письмо)

Друг мой заветный!

Сколько времени пролетело, все ты в Снетине. Что случалось, что творилось, сколько перевидали мы, тебе одно предназначенье – быть узником своей судьбы. А я не ведаю, куда иду. И кажется, все пережитое – лишь детские забавы, и чудится, не то еще ждет меня впереди. А что будет дальше? Хотел к тебе идти, но прочь ухожу. Прости уж. Я верю, что следят мой путь, что ведет верная рука, и мы не одни, и о нас знают, и во всякой мелочи дан знак, а только нам его не прочесть порой из-за собственного упрямства. Вот уже меня встречают шумными кронами тополя, я иду прочь, а чудится, что возвращаюсь домой. Я буду писать тебе, не надо отвечать, если руки дрожат или тяжело, мне довольно будет одного твоего внимания. Я буду писать тебе в воображенье. Я пролился словом, но не вылился весь, и опять наполняюсь, и чем дальше ухожу, чем больше вижу, тем полнее становлюсь. Что ждет впереди? Вот и узнаем. Жди, мой друг, новых писем, с голубями прилетят они.

Всегда твой Андрей.