Вспоминаю минувшую неделю и диву даюсь: какой невероятный калейдоскоп событий! Ничего подобного в моей жизни не было, и, наверное, уже никогда не будет. Выходные, 17 и 18 августа, – тяжелейшая во всех отношениях поездка в Алма-Ату. Думал, на обратном пути в самолете передохну, но всю душу вынул Дмитрий Соколов, фотограф, числящийся в штате у Коржакова и по этой причине позиционирующий себя как фигуру неприкасаемую. Воспользовавшись щедростью принимающей стороны и услужливостью экипажа президентского авиалайнера, этот папарацци-секьюрити напился «на дармовщину» до полубесчувственного состояния и тем лишил нас покоя на все четыре часа перелета, превратив его в сущий кошмар. А едва приехал домой и принял с дороги душ, как позвонили из приемной президента и передали приказ: срочно явиться в Белый дом, потому как в стране переворот и чрезвычайное положение. Потом поездка к президенту в Архангельское, а от него – назад, в Белый дом, обгоняя колонны танков, БТРов и военных грузовиков с солдатами. Ощущения не из приятных. Будто попали во вражеское окружение.
Потом были три безумных дня путча. Практически семьдесят часов на ногах, не считая короткой паузы в бомбоубежище. А в четверг, 22 августа, когда все завершилось низложением ГКЧП, нагрянули толпы журналистов, и весь день прошел в нескончаемых рассуждениях про то, какой отныне будет внешняя и внутренняя политика России. Думал, пятница даст хоть какую-то передышку – куда там! В этот день состоялась встреча Ельцина и российских депутатов с доставленным из Фороса Горбачевым. Она заняла немногим более часа и не запомнилась ничем, кроме демонстративного унижения, которому подвергли Михаила Сергеевича. Из-за этого пришлось до позднего вечера отвечать на бесчисленные звонки советских и зарубежных СМИ. Всех интересовал один и тот же вопрос: как понимать все происшедшее в Белом доме – Ельцин больше не признает государственный приоритет президента СССР?
…Вот оно, блаженное бездельем субботнее утро! И вдруг – телефонный звонок. Первая мысль – опять что-то случилось! Но оказывается, звонит матушка. Старушка ни свет ни заря у плиты и в ультимативной форме требует, чтобы непременно прибыл к ней на обед. Ей важно, наконец, своими глазами увидеть непутевого сына и убедиться, что жив, здоров и не слишком исхудал. С трудом уговариваю заменить обед ужином, потому как около полудня должен быть на Манежной площади. Там сегодня панихида по ребятам, погибшим 21 августа. А во сколько она закончится, это непредсказуемо.
Звонок Илюшина лишает надежды на то, что субботний вечер будет проведен у родительского очага:
– Павел Игоревич, – по голосу руководителя Секретариата чувствую, сейчас он меня чем-то очень сильно «обрадует», и не ошибаюсь, – когда все закончится на Манежной, приезжайте в Белый дом. Нам придется немного поработать. У Бориса Николаевича на вторую половину дня намечено ответственное протокольное мероприятие.
Наверное, и даже наверняка, это большой грех – присутствовать на панихиде и мечтать о том, чтобы она поскорее закончилась. Но я устал. Чертовски устал. Стою в толпе, и в какой-то момент кажется, что сейчас кровь отольет от головы, ноги ослабнут, подогнутся в коленях, и я погружусь в беспамятство. Хорошо, если рядом окажется кто-нибудь из сердобольных – подхватит и не даст рухнуть на асфальт. Сколько же мне еще бороться со сном? Если ориентироваться на нашу протокольную службу, панихида продлится часа два. Во всяком случае, на такую продолжительность устроители ориентируют автоинспекцию, которая перекрыла движение в центре города. Но все будет зависеть от числа выступающих, которое заранее невозможно предугадать. Первым, разумеется, скажет прощальное слово наш шеф. Из Моссовета сообщили о намерении Гавриила Попова. Знаю, спичрайтеры Горбачева готовят для него соответствующий текст. Наверняка выступит кто-то от депутатов, может, даже и не один. А вот далее непредсказуемо – тут и защитники Белого Дома, и посланцы борцов с ГКЧП из других регионов, и, наконец, друзья погибших и их родственники.
Те, кому по должности положено скорбеть, незаметно покидают трибуну. Слежу за Ельциным – он тоже уходит. Значит, и мне пора. От Манежной до Белого дома рукой подать. Отпускаю машину с водителем и иду пешком по Калининскому проспекту, тем более что погода солнечная и вполне располагает к безмятежным прогулкам на свежем воздухе. Вглядываюсь в лица москвичей, идущих навстречу, и пытаюсь разглядеть в них какую-то новизну. Они, в общем-то, такие же, как и несколько дней назад. Но отчего-то очень хочется заметить в них перемены, которых на самом деле нет – будто с лиц исчез налет недружелюбия, извечного раздражения и безысходного недовольства.
Возле кабинета Ельцина замечаю прогуливающихся взад-вперед двух прибалтийских лидеров – Арнольда Рюйтеля и Анатолия Горбунова. Чуть поодаль, двумя раздельными группками, стоят люди их свиты. Догадываюсь, что «ответственное протокольное мероприятие», о котором утром говорил Илюшин, – встреча президента России с председателем Верховного Совета Эстонии и председателем Верховного Совета Латвии. Только почему о ней нас не известили заранее? И как она будет проходить – с обоими сразу или с каждым в отдельности? И какие вопросы будут обсуждаться?
Хватаю за руку пробегающего мимо заведующего президентской канцелярией Валерия Семенченко: не знаешь, что тут у нас намечается? Тот загадочно подмигивает: уговаривать приехали!
– Уговаривать? Кого? В чем?
– Кого же еще?! Папу, конечно! Чтоб признал их независимость.
– Так ведь пока только у Горбачева есть такое право?
– Папа признает, Мишка никуда не денется! – Семенченко говорит это так, будто они с Ельциным только что обсудили эту геополитическую интригу. – Хотя я бы лично не торопился. Зачем? Пускай еще немного с Горбачевым пободаются, а уж после папа скажет свое слово. Ценить будут больше.
Первым в кабинет Ельцина приглашают Горбунова со товарищи. С нашей стороны, кроме президента, присутствуют госсекретарь Бурбулис, госсоветник Шахрай и глава президентской администрации Петров. Но почему-то нет министра иностранных дел Козырева. Спикера парламента Хасбулатова тоже нет, хотя, согласно протоколу, ему следовало бы быть. Все-таки Горбунов в равном с ним статусе. В общем, все выглядит как-то странно. То ли это полуофициальные переговоры, то ли полуприватная встреча. Мы с Илюшиным ожидаем завершения этого «ни то ни се» в приемной. Здесь же Коржаков и Дмитрий Рюриков, недавно назначенный помощником президента по международным делам.
И все-таки какие-то странные переговоры – уложились в четверть часа! Ведущая в кабинет дверь открывается, и на пороге появляются улыбающиеся Ельцин и Горбунов. Как мне кажется, улыбаются они все же по-разному: латвийский спикер – будто молодой папаша, которому только что сообщили о рождении долгожданного первенца, российский президент – как добросердечный дедушка, на которого с рождением дитяти свалилась масса забот.
– Виктор Васильевич, – Ельцин протягивает Илюшину листок, – прямо сейчас сделайте несколько копий.
Через плечо Илюшина заглядываю в бумагу. Читаю: «Акт о признании независимости…» Сердце ёкает от неожиданности: конец Союзу! Но как ни относись к происшедшему, оно будет навечно вписано в Историю. Не думал, что подобные акты могут рождаться экспромтом и выглядеть так обыденно – листок формата А4 с напечатанными на нем несколькими строчками, под которыми стоят две подписи-закорючки. Ни гербов, ни печатей, ни ленточек, ни сургуча. Больше смахивает на черновик. А ведь это, по сути дела, свидетельство о разводе двух стран и двух народов. Какой-нибудь час назад мы еще жили вместе, хотя, может, и не в любви, и не в согласии. А вот теперь уже врозь. Навсегда врозь. Мы им чужие, и они нам не родня.
– Борис Николаевич, я уже могу передавать этот документ в прессу?
Ельцин медлит с ответом, будто что-то прикидывает, но Бурбулис опережает его решение:
– Конечно. Передавай.
Спустя час Россия Бориса Ельцина так же решительно и безоговорочно признала независимость Эстонии. Уложились в те же четверть часа. Похоже, сами балтийские посланцы не рассчитывали на такое великодушие, поэтому выглядят слегка растерянными. Они отказываются от предложенного обеда, наспех, прямо в приемной, выпивают за свершившееся по бокалу шампанского, и, рассыпавшись в благодарностях и уверениях, торопливо откланиваются. Видно, торопятся ошеломить свои народы отвоеванной, наконец, у России свободой.
Теперь надо переслать текст подписанных документов в Российское информационное агентство. Захожу к себе в кабинет, чтоб связаться с президентом РИА Андреем Виноградовым, и нахожу у себя на столе срочный телекс из Киева: только что, буквально полчаса назад, тамошний Верховный Совет, который отныне будет именоваться Верховной Радой, провозгласил независимость Украины. Вот это сюрприз! Надо срочно сообщить Ельцину, вдруг еще не знает. Застать бы только на месте, а то, может, уже уехал.
Несусь по коридору и пулей влетаю в приемную:
– У себя? – секретарь удивленно кивает. – Кто у него?
– Бурбулис и Коржаков.
Вхожу в кабинет и, не дожидаясь вопросов, докладываю: полчаса назад Украина провозгласила независимость. Ельцин выдавливает из себя зловеще-задумчивое: та-ак! Бурбулис разводит руками: в общем-то, мы с вами такой вариант просчитывали. Коржаков, со свойственной ему простотой суждений, в которых все укладывается в незатейливую схему «за нас – против нас», произносит, будто сплевывает: «Ах, Макарыч, подложил-таки бяку!».
– Борис Николаевич, сейчас со всех сторон посыплются вопросы насчет вашей реакции. Что отвечать?
Ельцин, сидя в кресле, легонько постукивает ребром ладони по подлокотнику и покачивается взад-вперед, совсем как китайский болванчик. Только уж больно крупный.
– Ничего не отвечать.
– Да, но…
– Ни-че-го! – и, погрозив пальцем, что обычно означает: «Задумайтесь над тем, что я сказал!», уже вполне примирительным тоном отдает распоряжение: – Держим паузу.
Дабы избежать нежелательных журналистских вопросов и не крутиться ужом на сковородке, стараясь не произнести ни «да», ни «нет», прерываю все свои контакты с внешним миром – не отвечаю ни на какие телефонные звонки. Ни на городские, ни на местные. Меня ни для кого нет на месте.
…Воскресное утро радует приятным ощущением беззаботности. Как же это здорово – никуда не торопиться! Вчера допоздна просидел в Белом доме. Отслеживал сообщения, поступающие с Украины и из Прибалтики. Вдруг шефу срочно понадобится информация о том, что там происходит? Но сегодня он отдыхает у себя в Архангельском, а потому и я, что бы ни случилось, посвящу день сладостному ничегонеделанью. Сейчас попью кофе и отправлюсь к матушке в Кузьминки. Старушка ждала в субботу, но так и не дождалась. Поди, обижена.
Вдруг оживает мой старенький телефон. Это уже просто какое-то дежавю – каждое утро начинается с телефонного звонка! И кто же тревожит мой покой на сей раз? Привычка названивать в неурочное время свойственна многим западным журналистам, не отличающимся особой деликатностью. Если им что-то от тебя надо, для них не существует понятия «неудобно». Надо, значит, надо! Из гроба поднимут. Может, это кто-то из них? Но интуиция подсказывает, что звонят с работы. «Послепутчевые» времена уж больно неспокойные и хлопотные.
Так и есть – с работы! В трубке слышу голос доблестного начальника президентской охраны:
– Будешь говорить с Борисом Николаевичем, – и уже не мне, а ему: – Вощанов на проводе.
Как всегда в таких случаях, шеф опускает приветственные слова и сходу переходит к постановке задачи:
– Надо, понимаешь, срочно сделать такое заявление пресс-секретаря, но как бы от имени президента…
Далее следует краткая постановка задачи – что я должен упомянуть и на что намекнуть в своем заявлении. Главная цель – припугнуть возомнивших о себе невесть что соседей территориальными претензиями: если какая-либо республика СССР, провозглашая государственную независимость, отказывается от союзнических отношений с Россией, то в этом случае наша страна вынуждена будет поставить вопрос о существующих границах и о своем законном праве на территории, которые по решению Президиума ЦК КПСС у нее некогда были отторгнуты и переданы в административное подчинение соседним с нею союзным республикам.
– Вам все понятно?
– Понятно. Когда принести текст на согласование?
– Передадите через Виктора Васильевича.
Моя неприученная к суровой субординации вольнолюбивая газетная сущность захлебывается недовольством: это ж надо – поговорил, как с автоответчиком! Ни тебе «здрасьте!», ни «до свидания!». Про «спасибо» с «пожалуйста» и говорить не приходится. Ну, а то, что текст заявления нужно передать не напрямую, а через Илюшина – это вообще что-то новенькое! Такого отродясь не бывало.
…Если ориентироваться на рабочий график президента, правда, составленный почти неделю назад, шеф сегодня будет на месте где-то до полудня, а после уедет в Ново-Огарево, на очередное совещание по Союзному договору. Поэтому надо торопиться. Первым делом захожу к себе в кабинет, быстренько набираю на компьютере и распечатываю текст моего заявления, который можно было бы озаглавить: «Прости меня, мама…», ибо из-за него в очередной раз поставлен крест на поездке в Кузьминки. После этого бегу к Илюшину. Сейчас еще половина одиннадцатого, но надо, чтоб тот успел прочитать и, если возникнут вопросы, то и задать их мне. А то, что он ничего не станет передавать шефу, что называется, не глядя, в этом можно не сомневаться. Не его стиль. Человек он по-хорошему скрупулезный, и если какой-то документ проходит через его руки, должен знать о нем не меньше самого исполнителя.
– Что ж, мне кажется, получилось. Сейчас же отправлю фельдсвязью в Юрмалу.
– В какую Юрмалу?
– А вы не знали? Горбунов позавчера уговорил Бориса Николаевича съездить на несколько дней к нему в Юрмалу.
Если Илюшину что-то не слишком нравится в словах или поступках нашего шефа, он никогда не позволит себе высказаться на сей счет, тем более при подчиненных. Но об его отношении к происходящему можно догадаться. Во всяком случае, я догадываюсь. Не знаю, замечает ли он за собой эту привычку или нет, но его недовольство Ельциным можно почувствовать по тону, каким он говорит о нем в данной ситуации – со снисходительной улыбкой и усталым вздохом сожаления. Как о малом дитяти, к шалостям которого приходится относиться снисходительно. При этом, если разговор идет с глазу на глаз, непременно переходит с повседневно-уважительного «вы» на воскресно-внеслужебное «ты». Вот и сейчас:
– Ты ж понимаешь, какие у него были тяжелые дни. Все на нервах. Ему просто необходима пауза, – говоря это, Илюшин упаковывает текст моего заявления в конверт для фельдсвязи. – Пусть отвлечется. Пусть погуляет по песочку. Пусть подышит морским воздухом.
– Но почему именно в Юрмалу, а не в Сочи или в Крым?
Задаю вопрос скорее по инерции, нежели от неведения. И чувствую насмешку в глазах Илюшина: к чему спрашивать других о том, что тебе самому и без того понятно?
В прошлом месяце шеф был в Юрмале дважды. Последний раз за три недели до путча. Это были частные визиты, заявленные как кратковременный отдых, но оба раза он встречался на взморье с тремя закоперщиками «балтийской независимости» – Ландсбергисом, Рюйтелем и Горбуновым. И отчего-то возвращался донельзя усталым, всем и всеми недовольным.
В сентябре 1994 года в Париже некто David Kreys (думаю, имя вымышленное), представившийся сотрудником европейского подразделения международного сыскного агентства Krol Associates, ознакомил меня с документом, который он якобы приобрел у одного из отставных сотрудников латвийского КГБ. Приведу лишь некоторые выдержки из него (при цитировании мною сделана не меняющая сути косметическая корректировка авторской стилистики и правописания):
«27 июля 1991 года в резиденции Балтийского Совета (б. резиденция правительства СССР), по адресу: Юрмала, улица Юрас, 13, состоялась встреча членов Балтийского Совета А.В. Горбунова (Латвия), А. Рюйтеля (Эстония), В. Ландсбергиса (Литва) с президентом России Б.Н. Ельциным. Официальная часть встречи проходила в музыкальной гостиной резиденции. Сопровождающие лица и представители прессы присутствовали лишь первые 5 минут…
На встрече президент Б.Н. Ельцин около часа рассказывал о своем принципиальном несогласии с политикой президента СССР М.С. Горбачева по ключевым вопросам внутренней и внешней политики, а также о своих планах реформирования Российской Федерации. Присутствующие вопросов не задавали. По всей видимости, руководителей Балтийского Совета данная тема не интересует…
Члены Совета, соблюдая очередность, изложили президенту России свою позицию по вопросу признания независимости балтийских государств. При этом В. Ландсбергис заявил, что Литва уже фактически независима, на что Ельцин возразил в резкой форме, сказав, что до тех пор пока независимость не признана Россией, она так и останется на бумаге…
Президент Ельцин проинформировал присутствующих о своем разговоре с М.С. Горбачевым по поводу признания независимости стран Балтии. Он заявил, что без его давления Горбачев не отважится на такой шаг…
Примерно в 17:00 А.В. Горбунов предложил продолжить разговор в неформальной обстановке …
По поводу ужина сообщаю следующее: управляющий резиденцией распорядился накрыть стол в гостиной на четыре персоны. Завезено большое количество алкоголя. Приоритет отдан виски и коньяку. Численность обслуживающего персонала на время ужина сокращена до минимума…
А.В. Горбунов предложил тост за гостя – президента России. Ельцин обратил внимание, что Горбунов, Ландсбергис и Рюйтель наливают ему по полной рюмке, тогда как себе вдвое меньше. Гость потребовал, чтобы все было на равных, и до окончания ужина лично следил за этим…
18:40 – разговор за столом вновь приобрел политическую направленность. Участники вернулись к вопросу о признании независимости Балтийских государств. Президент Ельцин участвует отдельными репликами, касающимися его отношений с Горбачевым…
Обсуждение политических вопросов на время прервано. Горбунов, Ландсбергис и Рюйтель по очереди произносят тосты за Ельцина и за Россию…
Обсуждение политических вопросов продолжено. Ландсбергис предлагает вернуться к какому-то документу. По всей видимости, в нем идет речь о признании Россией независимости Литвы, Латвии и Эстонии. Все трое объясняют, что учли замечания Ельцина, которые были им сделаны на предыдущей встрече (очевидно, речь идет о встрече 13 июля 1991 года в Юрмале)…
Ельцин потребовал дать ему ручку и что-то исправил в документе. После него какие-то исправления внесли Ландсбергис и Горбунов.
Ельцин произнес тост за благополучие Юрмалы, всей Латвии и ее балтийских соседей. Горбунов произнес ответный тост…
Горбунов вполголоса зачитал исправленный документ. Слышны лишь обрывки фраз. Ельцин сказал, что общими усилиями они нашли правильное решение. Все четверо ставят на документе свои подписи. Ельцин провозгласил еще один тост за независимость Балтии и за ее нерушимый союз с Россией…
Под конец ужина возникла проблема – Ельцин нуждается в отдыхе. Горбунов предложил воспользоваться апартаментами на втором этаже резиденции. Охрана Ельцина выразила обеспокоенность крутой лестницей. При участии Горбунова, они помогли Ельцину подняться наверх. После его ухода оказалось, что пропал подписанный документ. Кто-то (точно сказать, кто именно, затруднительно) высказал предположение, что его забрал Ельцин.
В 21:40 Горбунов, Ландсбергис, Рюйтель покинули резиденцию…
28 июля, 9:00 – завтрак подан в гостиную. Присутствуют: Горбунов, Ландсбергис, Рюйтель. Ельцин к завтраку не вышел…
12:00 – Рюйтель заявил, что больше не будет ждать, что уходит. Горбунов уговорил еще немного подождать…
14:10 – Ельцин вышел из апартаментов и спустился в гостиную. Выглядит нездоровым. От завтрака отказался. Объявил собравшимся, что все утро обдумывал состоявшийся за ужином разговор и принял решение – Россия признает независимость государств Балтии. Это будет одно из его первых решений по возвращении в Москву…»
Можно ли верить этому документу, да и документ ли это, а не какая-то самоделка, коих немало гуляет по мировому рынку политического компромата? Все может быть. Но я показывал его людям, сопровождавшим российского президента в той поездке. Они отметили некоторые фактологические неточности, но признали, что в целом, в общих чертах, он достаточно правдиво описывает происходившее в резиденции Балтийского Совета в Юрмале 27–28 июля 1991 года.
Но куда же в таком случае подевался подписанный «под рюмочку» исторический документ и каково его содержание? В общем-то, он никуда не девался. Если верить латвийской прессе, на следующее утро его обнаружила уборщица валяющимся на полу под сервантом. И это был (опять же, если верить латвийской прессе) черновой набросок Акта о признании Россией независимости Литвы, Латвии и Эстонии. Прообраз тех документов, которые были подписаны спустя месяц – 24 августа 1991 года.
…Вторник, 27 августа, раннее утро. Ранним называю его лишь потому, что обычно появляюсь на службе в девять, а сейчас еще нет и восьми. Для меня это равнозначно подвигу. Первым делом, не заходя к себе в кабинет, направляюсь в приемную президента. Надо узнать у дежурного секретаря, не приходило ли что для меня от Бориса Николаевича. Оказывается, не приходило. Может, отправили не сюда, а в Секретариат, к Илюшину? Звоню ему, благо Виктор Васильевич имеет обыкновение приходить на работу на час раньше. Но и у него для меня никакой информации из Юрмалы. Что ж, буду ждать.
Жду до десяти, после чего повторяю попытку в той же последовательности – звонок в приемную, звонок Илюшину. Ничего нет.
В одиннадцать иду на третий заход. И снова безрезультатно.
Ответ получаю только после полудня: Борис Николаевич уведомил Илюшина, что документу, который готовил Вощанов, можно давать ход. Через час все мировые информагентства с пометкой «молния» передали заявление пресс-секретаря президента Российской Федерации:
«В последние дни в ряде союзных республик провозглашена государственная независимость, заявлено о выходе из Союза ССР. Возможны и другие решения, существенно меняющие баланс отношений в рамках единой Федерации. В связи с этим уполномочен Президентом РСФСР сделать следующее заявление:
Российская Федерация не ставит под сомнение конституционное право каждого государства и народа на самоопределение. Однако существует проблема границ, неурегулированность которой возможна и допустима только при наличии закрепленных соответствующим договором союзнических отношений. В случае их прекращения РСФСР оставляет за собой право поставить вопрос о пересмотре границ. Сказанное относится ко всем сопредельным республикам, за исключением трех прибалтийских (Латвийской, Литовской, Эстонской), государственная независимость которых уже признана Россией, чем подтверждена решенность территориальной проблемы в двусторонних отношениях».
С этого момента жизнь моя становится сущим кошмаром. По телевизору только и говорят, что о провокационном заявлении пресс-секретаря Бориса Ельцина, которое подорвало то взаимное доверие, что возникло между союзными республиками после путча. А мои друзья-демократы на каждом углу твердят, что Вощанов-де навязывает стране югославскую модель распада. Шум на весь белый свет! Телефон мой трезвонит, не переставая. Звонят журналисты, звонят политики, звонят представители творческой интеллигенции, звонят иностранные дипломаты. Всех волнует один и тот же вопрос: каким именно советским республикам Российская Федерация намерена предъявить территориальные претензии? Но я на сей счет не имею от президента никаких конкретных распоряжений, а связаться с Юрмалой может разве что Илюшин, да и то в случае крайней необходимости. Хотя для меня она именно так и выглядит. Поэтому в очередной раз бью челом Виктору Васильевичу: узнайте, Христа ради, какие будут указания относительно комментариев к сегодняшнему заявлению!
– Вечером у меня должна быть связь с шефом. Непременно задам ему этот вопрос.
Вечером с шефом связи не было. Точнее – была, но не с ним. Он почему— то трубку не взял. Утром на связь тоже не вышел. Так что остаюсь в информационном неведении. Всеми правдами и неправдами уклоняюсь от настоятельных требований прокомментировать заявление, сделанное мною от имени президента РСФСР. А они, эти требования, уже раздаются со всех сторон.
В общем-то, в большой политике отказ от комментариев – не редкость. Только в нынешней ситуации он выглядит полной нелепицей, потому как, если отбросить прибалтов, остаются только три республики, с которыми у России имеется общая граница, – Украина, Белоруссия, Казахстан. Так что мое упорное нежелание что-либо пояснять выглядит довольно смешно. Как в сказке: «Решили как-то медведь, волк, лиса и заяц перекинуться в картишки. Но прежде чем приступить к игре, косолапый огласил правило «для всех»: кто будет мухлевать, тот получит «по наглой рыжей морде!». Здесь, как и в моем случае, адресат угрозы понятен без комментариев. Так что буду я упорно молчать или же разговорюсь не в меру – это ровным счетом ничего не обострит и ничего не сгладит. И без того понятно, что речь идет лишь о тех республиках, кому решением советского руководства в разные годы были переданы в административное подчинение российские территории с преимущественно русским и русскоговорящим населением. А таких у нас всего две – две! – Украина да Казахстан. Первой республике даровали Крым с Донбассом, второй – все южно-сибирские земли.
Шеф, конечно же, пустил стрелу в сторону Киева. Для меня это очевидно. Это там Верховный Совет, громко, почти истерично заявив про нэзалэжнiсть, ни словом не обмолвился о дальнейших союзнических отношениях с северным соседом. И произошло это под председательством Леонида Кравчука, который за несколько дней до этого – я сам был свидетелем их разговора! – в Ново-Огареве клялся Ельцину в дружбе и верности. Так что Москве было за что осерчать – шановнi депутати замахнулись на геополитические интересы Российской Федерации, а их шановний голова демонстративно проявил неуважение к ее президенту.
Но можно ли в этой связи говорить и об Алма-Ате? И да, и нет. До сегодняшнего дня Казахстан не объявлял о выходе из СССР и не провозглашал государственную независимость. Но пример Украины более чем заразителен, и в будущем, причем недалеком, такое развитие событий исключить нельзя. К братьям казахам вполне подходит известная поговорка: «Знает кошка, чье мясо съела». Так что упоминай их в комментариях или не упоминай, они по— всякому будут на нас в обиде. Зато, может, лишний раз призадумаются о последствиях политической дезинтеграции с Россией.
Что же касается кары президентской, так мне ее, похоже, не избежать при любом раскладе. Заявление о территориальных претензиях уже произвело эффект разорвавшейся бомбы, поэтому Кравчук с Назарбаевым непременно потребуют от Ельцина объяснений. И как же он поведет себя в этой ситуации? И гадать нечего – все спишет на своеволие вышедшего из-под контроля пресс-секретаря. По большому счету, я сейчас играю роль пугала, про которое после скажут: «Оно само вылезло из чулана!». И очень может быть, устроят мое ритуальное сожжение. Чтоб никому не было повадно вбивать клин между демократической Россией и другими республиками СССР, также вставшими на путь политической модернизации.
…Кабинет пресс-секретаря президента России едва вмещает всех желающих задать свой вопрос, так или иначе касающийся вчерашнего заявления о границах. Не думаю, что хоть один из них станет для меня неожиданностью. По всей видимости, большинство, в той или иной интерпретации, повторит заголовки и подзаголовки сегодняшних утренних газет, которые я уже успел просмотреть: «Пресс-секретарь Ельцина бросает вызов независимости… Вощанов разрушил последние надежды на сохранение СССР… Территориальные претензии пресс-секретаря Ельцина… Кто разжигает войну: Ельцин или его пресс-секретарь?.. Какие силы стоят за спиной Вощанова?».
Первым задает вопрос мой давний знакомец (он, кстати, участвовал в организации визита Ельцина в Японию) господин Комото-сан, представляющий японское агентство «Чуничи симбун». Несмотря на его весьма своеобразное произношение, понять то, что он желает от меня услышать, нетрудно, тем более, что он «режет» фразу как закатанный в трубочку ролл:
– Сказитя-я… пазаласа-а… Россия-я… си кема-а… хоцета-а… вояватя-я… за територия?
– Россия ни с кем не хочет воевать за территории…
Пышнотелая девица, судя по внешним признакам, родом из Казахстана, не дает мне закончить мысль:
– Неправда! В вашем заявлении недвусмысленно сказано, что если какая-то республика СССР провозгласит независимость, Россия предъявит ей территориальные претензии!
– Предъявить территориальные претензии и воевать за земли – это так же далеко друг от друга, как признаться в любви и совместно зачать ребенка.
– Что вы нас здесь хохмами развлекаете! – судя по говору, возмутившийся господин представляет украинскую прессу. – Вот скажите лучше: президент Ельцин, он исповедует коммунистическую идею или демократическую?!
– И чем же навеян ваш оригинальный вопрос?
– Тем, что Украина в составе СССР – это наследие коммунизма. И если господин Ельцин против ее независимости, значит, он был и остается убежденным коммунистом!
– Мне кажется, вам, как и кое-кому из ваших депутатов следует получше ознакомиться с историей образования Украинской ССР.
Похоже, агрессивно настроенный «незалэжнец» начинает раздражать не только меня, но остановить его уже невозможно:
– Наши депутаты, провозгласив Украину независимой, отвергли наследие коммунизма, а вам это очень не нравится! Лично вам, а может и вашему…
Терпение мое иссякло, и я обрываю его обличительную речь на полуслове:
– Не нравится! Представьте себе, очень даже не нравится! А знаете почему? – делаю паузу, но совсем короткую, чтоб не дать гостю с Украины возможность перехватить инициативу. – Потому что вы, лично вы, и ваши депутаты относитесь к наследию коммунизма слишком уж избирательно. То, что вам в нем выгодно, готовы оставить за собой на века. То, что не выгодно – отвергаете. Не хотите жить в союзе с Россией, этот союз для вас есть «наследие коммунизма»? Бога ради, не живите! Но тогда верните нам Крым и Донбасс! То, что они сейчас в составе Украины – это же не что иное, как наследие коммунизма! Вы получили их по воле Хрущева и с одобрения Президиума ЦК КПСС. Вы не видели протокол о передачи этих территорий из РСФСР в состав Украинской ССР, нет? А я видел! Под ним, чтобы вы знали, стоят подписи Хрущева, Ворошилова, Булганина, Кагановича, Микояна, Суслова. Эти выдающиеся коммунисты преподнесли вам территориальный презент. Что ж вы его-то не отвергаете?!
Казашка трясет поднятой рукой, совсем как добросовестная первоклашка, жаждущая удивить учителя назубок выученным стишком:
– Можно еще вопрос? Если Казахстан объявит о государственной независимости, вы и ему предъявите территориальные претензии?
– Не исключаю, что этот вопрос будет поставлен на обсуждение.
– И о каких территориях тогда пойдет речь?
– Полагаю, что о пяти областях РСФСР, переданных в административное подчинение Казахстану.
…28 августа, среда. Для кого-то это, может, и обычный рабочий день, а для меня – триумф славы. Правда, славы не в самом хорошем значении этого слова. Сегодня граждане нашей необъятной страны узнали обо мне как человеке, напрочь отбившем у братских народов великого и нерушимого Союза всякую охоту жить под одной крышей. Мое имя не сходит со страниц газет и многократно упоминается в информационных сводках. Про новостные программы советского радио и телевидения и говорить нечего. Для них я – ньюсмейкер № 1. Едва ли не каждый общественный деятель считает своим долгом высказаться обо мне и о сделанном мною заявлении.
Особенно усердствуют в изобилии расплодившиеся после путча приверженцы демократии. Они вдохновенно, с несвойственным интеллигентным людям фанатизмом покрывают меня несмываемым позором. При этом тщательно обходят вниманием фигуру президента Ельцина. Его в этой истории как бы и нет вовсе. Будто это не он уполномочил сделать от своего имени это чертово заявление. В общем, получается, весь сыр-бор возник по вине пресс-секретаря – недоумка, наговорившего всякую х***ню, к которой наш Борис Николаевич не имеет ни малейшего отношения. И он, несомненно, разберется с этим политическим проходимцем. Кстати, то, что я проходимец, и именно политический, а не какой другой, за это утро услышал и прочитал не единожды.
А в Алма-Ате, где день начался на несколько часов раньше, проходит шумный митинг протеста против «агрессивной политики России и ее руководства». Судя по тому, что показывают в репортажах с места событий, особое внимание уделено моей скромной персоне. На многих плакатах присутствую в карикатурном образе а-ля американский империалист. Правда, в отличие от заокеанского злодея у меня в руке зажата не атомная бомба, а извивающаяся змеей перьевая ручка. Зато я точь-в-точь как он, в бессильной злобе скалю зубы на гордо шагающих под реющими знаменами казахских рабочих с гаечными ключами в руках, крестьян с мотыгами на плече и представителей трудовой интеллигенции с прижатыми к груди толстыми книгами.
Среди стоящих на трибуне «протестантов» замечаю нашего Руцкого. Когда же успел туда прилететь? Вроде вчера вечером видел его в Белом доме, а вот он уже за тридевять земель и, похоже, собирается выступать. Слова вице-президента России заглушает недовольный гул многотысячной толпы. Вполуха слушаю про то, как они с президентом Ельциным высоко ценят дружеские, братские отношения с казахским народом, про наши республики, которым нечего делить, и про то, что у нас общая история и общая судьба. Понимаю, что все это лишь прелюдия. Жду главное – фугу про пресс-секретаря. Любопытно, какой она будет в его исполнении – в миноре или в мажоре?
– Что касается заявления Павла Вощанова…
А вот и она, основная тема. Я весь внимание. Давай, Саша! Приколоти меня к позорному столбу!
Оратор делает многозначительную паузу, которая должна показать собравшимся, как он вместе с ними искренне негодует. А для большего эффекта при упоминании моего скромного имени хмурит брови и ощетинивает пышные боцманские усы. Мне даже кажется, что я слышу, как он, едва сдерживая гнев и желание употребить крепкое солдатское словцо, возмущенно сопит в микрофон.
– …Борис Николаевич разберется со своим пресс-секретарем! Он не останется безнаказанным! Обещаю вам вот с этой самой трибуны!
Выпуск новостей окончен. Выключаю телевизор. Больше смотреть не хочется. И не только новости, вообще ничего. На всякий случай звоню Илюшину: для меня есть что-нибудь от Бориса Николаевича? Ничего нет. И это наводит на размышления: если до сих пор шеф не высказал мне своего недовольства, стало быть, он все именно так и задумал? А если все так задумывалось, то ария московского гостя в исполнении Руцкого – или самодеятельность, или тоже одна из сценок в ельцинской пьесе.
Заведующий секретариатом вице-президента Алексей Церегородцев, завидев меня на пороге своего кабинета, догадывается о цели визита и реагирует в свойственной ему шутливой манере:
– Знаю! Сочувствую! Морально поддерживаю!
– У меня имеется к вашему шефу пара вопросов, хочу повидаться.
– Через час вылетает. Из аэропорта сразу сюда. Думаю, часам к шести-семи будет на месте. Я позвоню.
В начале восьмого ко мне заглядывает Александр Владимирович Руцкой, собственной персоной. Видимо, Царегородцев сообщил ему о моем визите, и тот, пробегая мимо, соблаговолил на секундочку заглянуть к опальному пресс-секретарю.
– Ну и подкинул же ты мне работенку! – Руцкой разговаривает, стоя на пороге, что должно продемонстрировать его крайнюю занятость. – Назарбаева просто трясло от ярости!
– А чего трястись-то? Позвонил бы Борису Николаевичу, и тот ему разъяснил, что сам он ни сном, ни духом. Все это пресс-секретарь, сука такая, понапридумывал!
– Пашка, сынок, ты что, обиделся?! Вот ты мне скажи: тебе Борис Николаевич звонил, нагоняй тебе устраивал, уволить грозился? Нет! Вот тебе и ответ на все твои обиды. Это же политика! Большая политика! – Руцкой ободряюще подмигивает и делает шаг за порог. – Ладно, побегу, еще дел полно. Завтра рано утром лечу улаживать твой конфликт с братской Украиной. Там, кстати, слегка смягчу позицию насчет тебя. Так что после обеда заходи, расскажу, что и как.
…Что-то мне подсказывает, что сегодня могу на работу не торопиться. Долго стою под душем, не торопясь пью кофе, смотрю по телеку какой-то концерт. И вдруг телефонный звонок: слушаю! Голос Коржакова не предвещает ничего хорошего: сейчас будешь говорить с шефом.
– Слушаю, Борис Николаевич.
– В заявлении все было правильно сказано. Но затем вы начали комментировать – это ошибка. Серьезная, понимаешь, ошибка! Очень серьезная! Нельзя было этого делать!
Если чиновник, какого бы высокого ранга он ни был, попадает в опалу, у него сразу замолкает телефон. Сначала внутренний, а после и городской. Еще вчера у коллег к нему была масса вопросов. Дверь буквально не закрывалась. А сегодня в нем уже никто не нуждается. Такое впечатление, что все вопросы разом разрешились, причем без его участия. Коллеги с ним пока еще здороваются, но как-то холодновато: вышестоящие – без крепких рукопожатий, нижестоящие – без имени-отчества. В такой момент в голову приходит мысль: а не написать ли заявление по собственному желанию?
Может, я излишне мнителен (хотя прежде за собой такого не замечал), но мне кажется, что я оказался в положении аппаратного изгоя – внутренний телефон молчит, никто ко мне ни по каким делам не заходит, ни на какие мероприятия не зовут. Что ж, надо принимать решение и не дожидаться, когда шеф вернется из Юрмалы и укажет мне на дверь.
– Виктор Васильевич, а не написать ли мне заявление по собственному желанию?
Илюшин смотрит на меня, как учитель на ученика, который на уроке ботаники вдруг поинтересовался насчет субботника по сбору металлолома – дело, несомненно, нужное, но вопрос поставлен крайне несвоевременно:
– Павел Игоревич, не торопись. Уйти мы с тобой всегда успеем. Шеф скажет – за полчаса соберемся.
– А стоит ли дожидаться, когда он мне укажет на дверь?
– Работай спокойно и ни на что не обращай внимания.
Работать спокойно не получается. А «ни на что не обращать внимания» получается еще меньше – по телевизору показывают репортаж из Киева, где на площади Октябрьской революции проходит шумный митинг по поводу моего заявления. Все точь-в-точь как в Алма-Ате. Разве что там не было языческого обряда сожжения чучела ненавистного пресс-секретаря Ельцина. Здесь я горю, корчусь, объятый языками пламени, и выгляжу при этом крайне некуртуазно. Зато вице-президент Руцкой на трибуне – ну просто молодец молодцом! Сурово насупленные брови и гневно раздувающиеся ноздри, ощетинившиеся усами – все это демонстрирует собравшимся неотвратимость моего наказания. А чтоб на сей счет вообще не было никаких сомнений, эмоциональный зрительный образ дополняется не менее эмоциональной речью:
– Борис Николаевич не имеет отношения к этому заявлению и разберется со своим пресс-секретарем! Вощанов будет наказан! Это мы с президентом Ельциным вам обещаем!
…Желание посетить Руцкого и узнать у него, как все прошло в Киеве, пропало напрочь. Главное я уже услышал, и никакие рассказы очевидца моего впечатления не изменят. Но, как назло, сталкиваюсь с Руцким около президентских апартаментов.
– Ну что, видел?! – Руцкой спрашивает меня таким радостным тоном, словно в Киеве он огласил президентский указ о присвоении мне почетного звания «Заслуженный пресс-секретарь Российской Федерации». – Все нормально! Теперь можешь забыть об этой истории!
– А я уже забыл! Так что для следующих подобных заявлений поищите себе другого дурочка.
– Э-э, брат, ну-ка, пойдем со мной!
– Это еще зачем?
– Буду воспитывать в тебе оптимизм.
«Воспитание» у Александра Владимировича незатейливое, но, надо признать, довольно эффективное – мы втроем распиваем бутылку виски. Втроем, потому что, когда мы пришли, в кабинете его уже поджидал старый боевой товарищ по Афганистану, приехавший из Баку с большой коробкой даров азербайджанской земли. В основном я и общаюсь с ним, потому как хозяин кабинета все время отвлекается на телефон или выбегает в приемную, отдать секретарю какие-то архиважные и сверхсрочные распоряжения. Но присоединившись к нам, он все же не забывает выполнить обещанное – вселить в меня жизнеутверждающий оптимизм:
– Ты пойми, у тебя работа такая – озвучивать президента. Если получилось – это он тебе велел так сказать! Не получилось – он вообще не при делах, во всем пресс-секретарь виноват. Ты, Пашка, у нас как собака-минер: пробежала через минное поле, значит, и мы пройдем, а подорвалась – будем искать другую дорогу.
– Так пусть бы он объяснил мне это заранее…
– Не может и не должен он тебе ничего заранее объяснять!
– А выволочку мне делать, причем не для виду, не для того, чтоб Кравчук с Назарбаевым поверили, а с глазу на глаз? Это он может и должен, так что ли?
– Это ж для натуральности! А то придет к тебе какой-нибудь коллега из газеты или с телевидения, а ты сияешь эдаким пятаком начищенным. И сразу по миру пойдет гулять слух: мол, Ельцин хотел взять Кравчука с Назарбаевым на испуг, да не смог. А хотел, но не смог – это уже поражение.
Руцкой кивает фронтовому другу на стоящую рядом с ним еще недопитую бутылку, и тот наполняет стаканы янтарной микстурой, призванной медикаментозно усилить воспитательный эффект проведенной со мной беседы об оптимистическом восприятии политических реальностей.
…В 1994-м году бурная оттепель не стала дожидаться весеннего равноденствия и заявила о себе уже в первые дни марта. Если не смотреть под ноги, все замечательно – солнце стало лучистей, небо голубей, птички голосистей. Но под ногами – сущая распутица. Мы с Виктором Югиным, экс-членом президиума расстрелянного в прошлом году Верховного Совета, уже битый час бродим по переулкам между набережной Москва-реки и Остоженкой, форсируя разливанные моря и бурные реки. Мой приятель забыл адрес, и мы никак не можем отыскать дом, в котором проживает на днях отпущенный на волю по президентской амнистии Александр Владимирович Руцкой.
Собственно говоря, навестить экс-вице-президента – идея Югина. Он приехал ко мне из Питера погостить. Всего на пару деньков. После прошлогодних октябрьских событий у него в Москве вообще нет никаких дел. Как, впрочем, и у себя дома. А человек этот обожает суету – нервотрепку, когда просители рвут на части, и без нее чувствует себя невостребованным, что тяготит его много больше, нежели утрата депутатского статуса.
– У тебя есть какие-то пожелания на эти дни – куда-то сходить, с кем-то встретиться, что-то купить?
– Слушай, а давай навестим Сашу Руцкого?
Предложение не кажется мне своевременным. Не уверен, что человек, пять дней назад вышедший из тюрьмы, обрадуется незваным гостям.
– Неудобно как-то без приглашения.
– Ты что, Сашку не знаешь?! Да он будет рад, вот увидишь!
И вот мы ищем нужный нам дом, в котором Югин бывал однажды, но забыл название переулка и даже то, как он выглядит.
– Вроде там была какая-то церковь…
– В этом районе у каждого переулка своя церковь.
Мало того, что у меня ботинки грязные, как у прораба на строительстве котлована, так они еще и промокли.
– Югин, у тебя же есть его телефон. Почему не позвонишь? А то ходим-бродим тут битый час!
Югин звонит, и генерал выводит нас на цель. И тут мы сталкиваемся с другой проблемой – войти в дом так же сложно, как в гостиницу «Интурист» в советские времена. Долго объясняем вылезшему из будки неприветливому охраннику, кто мы такие, к кому и зачем. Но этим сложности проникновения в «прибежище избранных» не исчерпываются – с полчаса ждем, когда неведомый блюститель сановного домовладения соблаговолит по поводу нас дать необходимое указание: впускать или не впускать? После минут пяти стоим в холле у лифта, потому как за нами должен кто-то прийти и сопроводить на нужный этаж, в нужную квартиру. Иначе нельзя, не положено. Тут что ни имя, то должность, а что ни должность, то мурашки по коже.
Мы с Югиным располагаемся на диване, Руцкой – в кресле напротив. Виктор ставит на журнальный столик принесенную нами бутылку. Понимая, что теперь разговор непременно примет свойственную мужскому застолью выразительность, амнистированный хозяин подносит палец к губам: в квартире все прослушивается!
– Ну что, со свиданьицем?
– За встречу!
Руцкой не рассказывает про тюремное житье-бытье, мы о нем не расспрашиваем. Разговор идет о том, что за время его вынужденной отсидки произошло в Кремле и вокруг него, и как сложилась судьба общих знакомых, в прошлом октябре защищавших Белый дом.
– Да-а, Саша, – Югин разливает остатки по рюмкам и ставит пустую бутылку на пол, – отбил Ельцин у людей охоту к политике, напрочь отбил.
Руцкой вдруг забывает про прослушку, а, может, просто надоело остерегаться:
– А ведь ты, Пашка, тогда был прав, – и, заметив мое удивление, поясняет: – Помнишь, сидели у меня в кабинете? Я думал: разнюнился парень! И когда ты от него ушел, тоже так про тебя думал. Только потом понял: а ведь действительно не нужны Борьке никакие соратники! Такие, как он, на войне страшнее врага! Дивизию, армию ради славы своей положат, а после не вспомнят ни лица, ни имени тех, кого в бой послали!
…После возвращения президента из Юрмалы прошло больше недели, а я так ни разу и не побывал у него в кабинете. Не зовет, а все поручения, коих, надо признать, стало совсем немного, передает через Илюшина. Для людей «ближнего круга» такая опала свидетельствует об одном – скоро с вещами на выход! Собрался сегодня поговорить на эту тему с Бурбулисом, который в свое время сосватал меня на эту чертову должность, но вдруг неожиданный звонок из приемной: иди, вызывает! Странно даже. С чего это вдруг?
Все вроде как обычно – ни на лице, ни в голосе никаких признаков недовольства. Разговор идет о предстоящей поездке на северные нефтепромыслы и о том, что важно к ней привлечь внимание российской и зарубежной прессы. О моем заявлении, о его звонке из Юрмалы, о митингах протеста в Алма-Ате и Киеве – про это ни слова.
– Возьмите с собой несколько журналистов. Только согласуйте этот вопрос с Александром Васильевичем.
Ельцин раскрывает лежащую перед ним папку и погружает взгляд в какие-то документы, что означает окончание аудиенции. Беру блокнот, встаю – и вдруг неожиданный вопрос:
– Вы чем-то недовольны?
Вопрос абстрактного свойства, но я догадываюсь, чем он продиктован. Вовсе не тем, что на лице моем отразились не самые радостные чувства из-за того, что нужно что-то согласовывать с Коржаковым, хотя это занятие и не из приятных. Его интересует другое – как отношусь к истории с моим заявлением насчет территориальных претензий? Если сейчас выскажу хотя бы малейшую обиду, пусть даже в форме самооправдания, значит, от меня может исходить потенциальная угроза разглашения репутационных секретов нашего закулисья. Причем не только и не столько касающихся политики. Есть некая жизненная аксиома – больше всего яда на языке предавшего слуги.
– Да нет, все нормально.
– Хорошо. Не забудьте предупредить Александра Васильевича насчет журналистов.
…Заполярье – это много перелетов и много застолий. В этот раз на меня большой спрос. Местные начальники буквально жаждут угостить экзотическими северными разносолами. А все после того, как Борис Николаевич, расхваливая за ужином свою команду – мол, не чета горбачевской, собраны лучшие мастера своего дела! – вдруг произнес с гордостью: «А кто у меня пресс-секретарь?! Сам Павел Вощанов!». После этого началось такое паломничество к моему столику, что пришлось отказаться от угощения с его нескончаемыми здравицами и укрыться в машине, где «царский виночерпий» Дима Самарин потчевал меня президентской заначкой.
Осенью на Крайнем Севере солнце садится рано. Вокруг непроглядная тьма, и только готовый к взлету президентский лайнер купается в ярких лучах прожекторов. На сей раз все прошло, слава богу, без эксцессов. Даже шеф выглядит довольным, хотя и усталым. Часа через два будем в Москве. Коржаков появляется в салоне с бутылкой в руках:
– Борис Николаевич, может, теперь можно и по рюмочке? За возвращение?
Предложение вызывает оживление присутствующих:
– Поездка была очень удачной!
– Вы столько вопросов успели решить!
– Местные от вас просто в восторге!
Чувствуется, шефу приятно слышать столь лестные отзывы подчиненных, и он с готовностью соглашается:
– Что ж, можно и по рюмочке, – обводит челядь взглядом художника, только что положившего последний мазок на полотно, призванное стать мировым шедевром, и вдруг, кивнув в мою сторону, усмехается: – А Павел у нас, как всегда, чем-то недоволен.
Фразу эту слышу от него не впервой. Чем она ему так приглянулась?