Часть первая
Память не поспевает за быстро текущим временем. Кажется, еще только вчера я бегал по Белому дому, увешанный оружием, как новогодняя елка игрушками. Кажется, еще только вчера по этому поводу надо мной насмехался ныне уже покойный Геннадий Харин, в ту пору главный президентский спичрайтер. Кажется, только вчера москвичи стекались к Белому дому, готовые защищать обещанную Ельциным новую жизнь, достойную и благополучную. И вот все это уже в прошлом. Путч стал ярким эпизодом пусть недавней, но все же истории, путчисты – узниками «Матросской тишины», а Горбачев – президентом полумертвого государства. Он пока еще единоличный хозяин Кремля, но тамошние чиновники, похоже, уже осознали, что это ненадолго, и втайне от коллег и начальства освобождают рабочие кабинеты от личных и памятных им вещей. Время от времени Михаил Сергеевич, найдя подходящий повод, звонит Ельцину в Белый дом для того, чтобы чего-нибудь согласовать, но тот всякий раз уклоняется от разговора, а если не удается уклониться, ограничивается ничего не значащими словами. Очевидно, что все идет к развязке. Для одних она будет радостной и вселяющей уверенность в завтрашнем дне, для других – трагической, подводящей черту под прожитой жизнью.
По вечерам, когда поток ходоков-демократов, рассчитывающих на благодарность за мужество, проявленное в борьбе с путчистами, идет на убыль, в приемной Ельцина появляются люди из ближайшего окружения советского президента. Те, кого тот и по сей день считает своими соратниками и на кого опирается в борьбе с сепаратизмом возвысившихся после августа региональных вождей. Они приходят в Белый дом поговорить ни о чем: или посоветоваться по какому-нибудь пустячному вопросу, или высказать пару-тройку ничего не значащих мыслей о состоянии российской государственности, или поделиться планами политических и экономических реформ, якобы нереализованных исключительно по вине нерешительного Горбачева. Но потаенная цель у всех одна – заранее подстелить соломку, на которую в ближайшее время всем им предстоит свалиться с высокой кремлевской стены. Приходят, садятся на диванчик в дальнем углу приемной и, ни с кем не общаясь, терпеливо дожидаются высочайшей аудиенции. Иногда ждут по часу, иногда даже по два.
Ельцин уже чувствует себя полновластным Хозяином, а потому визиты политически уцененных кремлевских сановников воспринимает с высокомерным радушием. Как правило, принимает их не по-свойски в рабочем кабинете или в апартаментах для неформальных встреч, а в помпезной парадной зале, как бы подчеркивая возникшую между ними дистанцию. Разговаривая, он не намекает на занятость, но и не предлагает отужинать или хотя бы выпить по ритуальной рюмке за победу российской демократии. Общается уважительно, но без теплоты: поговорили о том о сем, откушали чаю-кофе с печенюшками, выразили заранее заготовленное недовольство Горбачевым, с которым «стало невозможно работать», намекнули насчет того, что хотят и могут быть полезными новой России – и бывайте здоровы! К этим встречам Ельцин даже не привлекает никого из помощников. Иногда те лишь наутро узнают, кто из кремлевских вождей побывал накануне с визитом, на что жаловался и чего просил.
– Нам давать в прессу какую-то информацию об этих встречах?
Ельцин стоит ко мне спиной и смотрит в окно. Наверное, любуется незатихающим вокруг Белого дома многолюдьем. Охрана говорит, что даже ночью здесь бывает немало народу. Приходят и поодиночке, и компаниями, и даже семьями. Всем хочется увидеть еще не стертые временем и коммунальными службами следы исторической обороны. Самые восторженные пытаются жечь костры, чтобы самолично ощутить то, «как все было». Дежурящим у здания милиционерам приходится пресекать эти несанкционированные выражения чувств.
Молчание затянулось, и я решаюсь пояснить свой вопрос:
– То, что члены команды Горбачева приходят на поклон к президенту России, продемонстрирует людям, что теперь все главные политические решения принимаются в Белом доме, а не в Кремле.
– Какая еще «команда Горбачева»?! Нет никакой команды, – президент стоит ко мне спиной, я не вижу его лица, но уверен, что на нем знаменитая ельцинская гримаса полупрезрения. – И никогда не было!
– Тогда тем более важно, чтобы Горбачев узнал из газет, что вчера к вам приходил один его соратник, Яковлев, а сегодня звонил и напрашивался на прием другой, Шеварднадзе.
– Да мне, понимаешь, все равно, узнает Горбачев или не узнает! А вот люди прочитают об этом и решат, что Ельцин опирается на старую кремлевскую номенклатуру. А кому она теперь нужна?! – мне ничего не остается, как изобразить на лице согласие: действительно, никому. – Вот патриарх…
– А что патриарх?
– Тоже позвонил и тоже предложил встретиться, – Ельцин садится за стол и по тому, как он озабочено постукивает ладонью по лежащей перед ним папке с бумагами, следует понять, что политбеседа окончена. – Вот об этой встрече информацию обязательно нужно будет дать в прессу. Пусть люди знают, что церковь поддерживает президента России, а президент России открыт для диалога с церковью.
Ельцин прав – это большое событие. Еще не так давно патриарх недвусмысленно выражал теплые чувства Горбачеву и благословлял его политику во всех ее проявлениях. И то, что он отважился на визит в Белый дом, свидетельствует о полной и безоговорочной победе российского президента над советским. А еще о том, что иерархи русской православной церкви решились наконец забыть о многолетнем верноподданническом служении «бесовской власти». Хотя, не приведи Господь, если политический маятник вдруг качнется в обратную сторону! Ельцин, похоже, понимает всю ненадежность поповской преданности демократии.
Поэтому, или вопреки этому, предстоящая встреча с Алексием II становится нашей главной заботой в остающиеся до нее дни. Ее подготовке шеф уделяет самое пристальное внимание. Ему важно знать все, даже детали – как следует поздороваться со Святейшим, как к нему обратиться, чем угостить и, конечно же, стоит ли заранее проинформировать журналистов. Эти вопросы мы уже несколько раз обсуждали, но сегодня, похоже, Борис Николаевич намерен провести итоговый смотр нашей боеготовности. Каждый ждет вопросы по своему направлению. Близкий к клерикальным кругам Суханов подготовился основательно – у него в руках толстенная папка с материалами на все случаи церковной жизни. У меня же всего пара скромных листочков – заранее подготовленный итоговый пресс-релиз об еще не состоявшейся встрече и перечень изданий, согласившихся его опубликовать. Но начинает шеф почему-то не с вопросов, для обсуждения которых всех нас собрал, а с неожиданного пожелания:
– Ну, надеюсь, вам будет хорошо работаться в Кремле!
После путча уже никто из нас не сомневается, что рано или поздно Ельцин вместе со всей командой переедет в Кремль. Уж на что я не чувствую никакой враждебности по отношению к Горбачеву, мы даже мило раскланиваемся при встречах, и то считаю, что при нынешних политических реалиях у нашего шефа не меньше, если не больше, чем у него, прав восседать за краснокирпичной стеной. Что касается моих коллег, то в душах многих из них уже поселилась жажда узаконенного мародерства. Чуть ли не каждодневно слышу о том, что надлежит отобрать у президента СССР – административный комплекс на Старой площади, гараж особого назначения, резиденцию в Ново-Огарево, правительственный аэропорт Внуково-2, кремлевскую клиническую больницу, санаторий в Подмосковье и даже какую-то колбасную фабрику. Легче перечислить то, что можно ему оставить. Но Ельцин, по неведомой нам причине, не торопился решать эти вопросы. Поэтому сегодняшнее пожелание производит эффект лопнувшего воздушного шарика – не страшно, но неожиданно.
Спокойнее всех слова про нашу работу в Кремле воспринимают Илюшин с Коржаковым. Мне даже кажется, они слышат от шефа об этом уже не впервой. Но вот Суханов не может оправиться от неожиданности:
– Как в Кремле?! А Горбачев? С ним как?
– Пускай пакует свои чемоданы! – Коржаков вопросительно смотрит на президента, как бы ища у него одобрения: я правильно сказал? – Даже патриарх, и тот уже наш!
Последняя фраза, с притяжательным местоимением «наш», президенту явно не по душе, и он по-своему расставляет акценты:
– И патриарх, и вся русская православная церковь – за Ельцина!
Глава президентской администрации Юрий Петров реагирует на услышанное радостно— энергичными кивками и коронной фразой: «Очень правильное, Борис Николаевич, решение!». Она определенно нравится Ельцину, и тот дает повод произнести ее еще раз:
– А сегодня мне доложили: на Кавказе собрались мусульманские старейшины и заявили: «Только с Ельциным! Только с Россией!»
– Очень правильное решение!
Суханов, будучи строителем по образованию, так и не обрел собственной бюрократической ниши в аппарате российского президента, и, видимо, от безысходности увлекся вещами абсолютно несовместными – христианством и хиромантией. Из-за этого его рекомендации шефу, как правило, отличаются внутренней противоречивостью: звезды и потусторонние силы предписывают Ельцину то, что отвергает христианское вероучение, и наоборот. Тем не менее, он позиционирует себя как большого знатока религиозных и мистических обрядов, что, в общем-то, никем из коллег не отрицается, поскольку никому из них не мешает.
– У нас, Борис Николаевич, не решены две очень важные проблемы. Во-первых, в кабинете президента православной Руси должны быть какие-то символы православия, а у нас ни креста, ни иконы. А во-вторых, насколько мне известно, наш патриарх не пьет ничего, кроме сухого красного вина, а у нас его тоже наверняка нет.
С этим не поспоришь. Можно обойти все наши кабинеты, и ни в одном не встретится ни единого символа православия. Просто язычники какие-то! С вином еще хуже. Отыщется что угодно – водка, коньяк, виски, даже джин, но только не сухое красное. Не приучен советский чиновник к подобным изыскам! Не вставляет. Вот уж проблема, так проблема. Нежданная-негаданная. По большому счету, без креста и иконы на встрече с патриархом еще как-то можно обойтись. В конце концов, Ельцин – глава светского и многоконфессионального государства. Но вот без красного вина для гостя – никак, это уже прокол!
– Борис Николаевич, а, может, ограничиться чаепитием?
Мое предложение кажется шефу бестактным и неуместным. Он бросает такой удивленно-гневный взгляд, словно я осмелился шумно пустить ветры во время исполнения государственного гимна.
– Александр Васильевич, – на лице Коржакова отражается готовность к подвигу, – надо как-то решить вопрос с вином. Встреча должна пройти на самом высоком уровне. Вы меня понимаете? Чтоб не как у Горбачева!
С легкой руки Льва Евгеньевича Суханова поиск подходящей иконы и нужного вина становится главным в подготовке к предстоящей встрече президента России со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси.
Сейчас вся эта история кажется полной нелепицей. Икона – какая с ней может быть проблема, если таковая имеется едва ли не в каждом русском доме?! Да что там «в доме» – во многих сановных кабинетах соседствует с портретом президента. Видимо, символизирует чиновничий девиз: «Служу и верую!». Старинные и новодел, писаные и литографии, доморощенные и привезенные со Святой земли – на любую религиозность и на любой кошелек. А с вином сейчас еще проще – его хоть залейся! Любого происхождения, сорта и крепости.
А что было в начале 90-х? Все еще атеистическая страна. Ни в одном магазине, и даже в церкви, невозможно было купить хоть какую-то иконку. Но люди мучились не от этого, а от нехватки товаров, никак не связанных с христианской духовностью. Бывали моменты, когда на прилавках магазинов не оставалось ничего, кроме соли и спичек. Но самый болезненный в ту пору дефицит – алкогольно-табачный. Достать бутылку хорошего вина (да что там «хорошего» – любого) было непросто. Конечно, президент мог дать поручение какому-нибудь ответственному хозяйственнику Белого дома, и тот решил бы эту проблему. Но тогда Ельцин еще старался не афишировать такого рода потребности. Ему еще было не все равно, что о нем говорят и что думают.
Вопрос с иконой как-то уладился – кто-то из помощников (кажется, Суханов, но, может, и ошибаюсь) принес из дома вырванную из глянцевого журнала иллюстрацию работы Андрея Рублева. Правда, вставленную в рамочку. А с вином было сложнее – сотрудник Коржакова обегал пол-Москвы, но так и не смог достать. Помогли мои приятельские отношения со Звиадом Гамсахурдиа, несколько месяцев назад избранным президентом Грузии. Как раз накануне описываемых событий тот, в благодарность за статью о стихах Галактиона Табидзе, с оказией (роль почтальона в очередной раз выполнил давний кореш и коллега, вице-премьер Грузии Гурам Абсандзе) передал для меня ценный презент – коробку красного «Мукузани» из Кахетии.
Господь призывает делиться с ближним своими богатствами, и я с радостью поделился любимым вином с русским Патриархом. Можно сказать, оторвал от сердца. Но чего не сделаешь ради Служения и Веры!
…Сижу в приемной у Ельцина, жду окончания его встречи с Алексием, чтобы узнать, нужно ли что-нибудь подкорректировать в пресс-релизе, прежде чем разошлю его по редакциям. Уже давно жду, часа полтора. О чем они так долго беседуют? Как бы в очередной раз не вышло какого конфуза. В православном вероучении и в православных ритуалах наш шеф ориентируется много хуже, нежели в Программе и Уставе КПСС. Можно сказать, вообще не ориентируется. Никогда не забуду, как на Рождество, которое нас застало в Японии, он вышел к нам со словами: «Христос воскрес!». А еще помню, как в Майами мы посетили русский православный храм, и он стоял навытяжку перед алтарем, как солдат у мавзолея. А когда вышли на улицу, вздохнул горестно: «Я вырос в те времена, когда никто не крестился. Может, позже ко мне это и придет, а пока рука не поднимается». Так что разговор меж ними сейчас едва ли на теологические темы. Скорее всего, о Горбачеве и о том, какую пользу или какой вред тот приносит нашей стране.
– Лев Евгеньевич, о чем они так долго могут беседовать?
На лице Суханова загадочно-многозначительная улыбка: им есть о чем поговорить!
– И все-таки о чем, как думаете?
– О Душе!
Такое бывает нечасто – Ельцин самолично выходит в приемную проводить гостя. На его лице отражается то, что в советской прессе называют «чувством глубокого удовлетворения». Но на лице главного охранника они, эти чувства, даже глубже, нежели у охраняемого им лица – просто неземная благость.
– Саша, ну как все прошло?
– Все! Сдал Патриарх Горбачева, с потрохами сдал!
Ближе к вечеру у меня в кабинете появляется министр внешних экономических связей России Виктор Ярошенко.
– Какими судьбами?
– Шеф зачем-то вызвал.
У них довольно теплые отношения. Однажды в Испании, в госпитале, куда шеф попал после аварии самолета с поврежденным позвоночником, Виктор даже выступал перед медиками в роли его близкого родственника и подписывал все бумаги о согласии на операцию. А кроме того, Ельцин был свидетелем у него на свадьбе, что тоже кое о чем говорит. Но все это не значит, что сейчас министр не получит взбучку. Если есть за что, непременно получит. У Ельцина не заржавеет. В таких ситуациях личные отношения для него не имеют никакого значения. Они даже больше в минус, чем в плюс.
– Странно как-то. Почему-то не сказал, по какому вопросу вызывает. Сказал только, чтоб срочно явился, – заметно, что министр слегка нервничает. – Ладно, пойду. Переговорю с шефом, а после к тебе загляну.
– Заглядывай.
Спустя полчаса Ярошенко возвращается. Мы знакомы не первый год, но не припоминаю его в унынии. Оптимист, каких мало. А тут вдруг на себя не похож – в грусти и печали. Может, случилось что? Шеф чем-то недоволен?
– Знаешь, какое задание от него только что получил? Не поверишь! Часть российских экспортных квот на стратегические материалы надо выделить Московскому Патриархату! Спрашиваю: у нас попы теперь будут торговать нефтью и цветными металлами? А он мне отвечает: пусть карманом своим почувствуют преимущество Ельцина перед Горбачевым. Как тебе такое?!
Меня такое, признаться, удивляет. Понятно, что православной церкви деньги нужны, и немалые деньги – обветшавшие храмы давно требуют ремонта, монастыри полуразрушены, иконы не реставрированы, на церковную утварь без слез не взглянешь. Так что помогать надо. Но в такой ли форме? Это будет как-то странновато выглядеть – священник с лицензией на экспорт катодной меди, мазута или редкоземельных металлов! Что он в этих делах понимает? Его или надуют ушлые коммерсанты, или он с головой уйдет в экспортно-импортные операции, и тогда ему уже будет не до забот о спасении душ наших грешных.
Право же, чудны дела слуг твоих, Господи!
Часть вторая
Вот и канул в историю радостно-горестный 1991 год. Они, эти 12-месячные отрезки нашей жизни, всегда в чем-то неповторимы, но этот неповторим, как никакой другой. Он навсегда запомнится социальным потрясением, вдребезги разбившим гигантскую страну. В одних ее граждан он вселил надежду на счастье и процветание, других лишил этой надежды. В новогоднюю ночь многие родственники, друзья и бывшие коллеги поздравляли меня «с наступающим». И не было среди них таких, чтоб не вспомнили августовские события. Одни хвалили за участие, другие с сарказмом интересовались: «Тебе самому-то не было противно?». Такова нынешняя реальность – страна поделена на победителей и побежденных. Наверное, так же было и после большевистского переворота – у одних ликование в душе, у других душа в руинах.
Прежде я с радостным чувством ждал Новый год. В этот раз не до того. Устал чертовски. Декабрь выдался настолько напряженным, что к концу его ни на что не осталось сил. Дважды летал на Кавказ – в Нагорный Карабах и в Южную Осетию. В середине декабря в Алма-Ате была встреча глав одиннадцати союзных (пока еще союзных) республик, на которой принималась Декларация о присоединении к Беловежским соглашениям. На нее, кстати сказать, по поручения Гамсахурдиа из Грузии, где уже вовсю бушует гражданская война, прилетел мой друг, вице-премьер Гурам Абсандзе. Я доложил Ельцину об его присутствии в зале, где проходило заседание, но тот сначала отреагировал вопросом: «А что он тут делает?», а после предложил грузинским представителям, если те желают, «посидеть и послушать». А закончился политический год 30 декабря, и отпраздновали мы это событие в Минске, где состоялся первый саммит руководителей СНГ, скорее ритуальный, чем деловой.
Вернувшись домой, думал: хоть в последний декабрьский день уйду с работы немного раньше. Не получилось – до вечера готовил для прессы материалы, разъясняющие позицию президента России по переходу в наступающем году к неконтролируемым ценам и зарплатам. Одному богу известно, что нас ждет. Нутром чувствую – жизнь легче не станет.
Осень 1991 года выдалась тяжелейшей для страны и невыносимо тяжелой для ее населения. Горбачев, не имея реальных рычагов управления, не предпринимал, да уже и не мог предпринять ничего для исправления ситуации. Ельцин едва ли не каждодневно обвинял его в бездействии, заявлял, что Россия будет самостоятельно переходить к рынку, и требовал раздела общесоюзной собственности. А тут еще правительство Силаева подлило масло в огонь – заявило, что введет в обращение собственную валюту. Население занервничало: что будет с нами и с нашими сбережениями?!
А потом были «похоронные» Беловежские соглашения и уход Горбачева в отставку. Думали, станет лучше – не стало. Ситуация еще более ухудшилась. В России появились признаки экономического хаоса и социальной паники. Промышленность разбил паралич – остановились многие предприятия. Полностью парализована работа колхозов. Банковская система дезорганизована. Инфляция галопировала, и рубль обесценивался буквально с каждым днем. С прилавков магазинов в одночасье исчезли практически все промышленные товары. Запасы продовольствия в стране оказались исчерпанными. Произошло доселе казавшееся невероятным – в стране возникли перебои с хлебом, молоком, картофелем.
Ельцин в этой критической ситуации демонстрировал решительность и уверенность. Кредит доверия был еще не растрачен – россияне терпели, ждали, надеялись.
В похмельной полудреме провалялся на диване весь первый день наступившего года. Сегодня, 2 января, подгулявшая страна еще продолжает праздновать, а я уже на трудовой вахте. Хотя, надо признать, стоять на ней нет ни малейшего желания. Да и нет сейчас в этом никакой надобности, ибо в политике кратковременное затишье, а российская журналистика, выпивая и закусывая, ничем государственным не интересуется. Так что сижу у себя в кремлевском кабинете и не знаю, зачем тут сижу.
Чтоб хоть как-то скоротать время, просматриваю предновогоднюю прессу. А в голове свербит крамольная мысль: если сейчас соберу пожитки и, ни с кем не попрощавшись, отправлюсь домой доедать новогоднее «оливье», заметят мое отсутствие или нет? Прихожу к выводу, что не заметят, и уже начинаю убирать со стола бумаги, как вдруг просыпается самый молчаливый из всех моих бесчисленных телефонов. Как же я не люблю это кремлевское чудовище, выполненное в стиле «а-ля слоновая кость» с трубкой весом не менее двух кило! С удовольствием бы проигнорировал его жужжание, но вынужден относиться к нему с должным пиететом, ибо у него над циферблатом наклеена полоска с магическим словом «Президент».
– Вот чта-а, – с трудом удерживаюсь, чтобы сходу не поздравить шефа с наступившим Новым годом, что сейчас наверняка было бы не вполне уместно. – Скоро Рождество…
– Да, Борис Николаевич, через пять дней.
Судя по затянувшемуся шипению в трубке, шеф сомневается, стоит ли дальше продолжать разговор. В последнее время мы вообще перестали понимать друг друга. Чего бы я ни сказал, все вызывает у него раздражение, а у меня от одного его голоса портится настроение. Но, видимо, что-то ему все же от меня надо, и Ельцин, помолчав секунду-другую, продолжает развивать прерванную мною мысль:
– Так вот, сразу после Рождества ко мне приедет патриарх.
– И что в этой связи от меня требуется?
Теперь трубка уже не шипит – отзывается малопонятным рыком. Мне кажется, сейчас он ее все же швырнет на рычаг, и на том бесславно завершится мое первое в этом году служение. Но не бросает, и я догадываюсь почему – его спичрайтеры, Пихоя и Ильин, уехали на новогодние праздники к себе на родину, в Екатеринбург, и ему, по всей видимости, кроме как мне, сейчас просто некому дать поручение, связанное с какой-то писаниной.
– Так вот, надо подготовить информацию: чем конкретно за последние полгода президент помог православной церкви.
– Информацию для прессы?
– Для моего разговора с патриархом. Но после передадите в прессу. Составьте такую, понимаешь, шахматку, – кто-то убедил Ельцина, что суть любого вопроса можно изложить в виде таблички, что она гораздо нагляднее любого текста и требует меньше времени на изучение, – чтоб по горизонтали были церковные проблемы, а по вертикали – мои распоряжения, направленные на их решение.
– По вертикали и по горизонтали, это мне понятно. А что должно быть в полях таблицы?
– Внутри, что ли? – интонации в голосе президента представляют причудливую смесь удивления и раздражения. – Там должны быть конкретные результаты моих распоряжений: что восстановили, что построили, что… ну, и так далее.
Поручение получено. Без вдохновения, но приступаю к его выполнению. Самое простое – узнать про распоряжения Ельцина, в которых хоть как-то затрагиваются имущественные интересы церкви. Об этом можно поинтересоваться у Илюшина (иногда мне кажется, что о деятельности президента он знает много больше, нежели сам президент). Кое-что могут сообщить в канцелярии. Думаю, Семенченко не откажет в помощи. Про церковные запросы, устные или письменные, может поведать Суханов, он наверняка в курсе. Так что с вертикалью и горизонталью злополучной шахматки особых проблем не будет. Самое сложное – заполнить ее поля: в какие конкретно добрые деяния воплотились обращенные к церкви президентские милости.
Учитывая, что государева казна в данный момент пуста, а на кошельки вконец обнищавших прихожан у церковников надежды еще меньше, они занялась самым что ни на есть мирским и потенциально греховным делом – коммерцией. Что-то берут на внутреннем рынке, что-то продают на внешнем. А кто о таких операциях должен знать больше других? Российский министр внешних экономических связей. Поэтому мой первый звонок – давнему товарищу Виктору Ярошенко, ныне сидящему в этом кресле:
– Ты церковникам экспортные лицензии выписывал? Помню, шеф давал тебе такое поручение.
– Попробовал бы я не выдать!
– Неужто боженьке пожаловались бы?
– Если б только ему, – Ярошенко смеется, но смех у него определенно невеселый. – Они нажаловались бы президенту, а это пострашнее, чем боженьке.
– Ты не в курсе, как они распоряжаются своей экспортной выручкой? Может, храмы какие восстанавливают? Или монастыри? Или иконы старинные приобретают на заграничных аукционах? В общем, в какие богоугодные дела свои денежки вкладывают?
– Кто ж их знает! Они ведь не сами торгуют, а передают лицензии своим контрагентам, а как те с ними после рассчитываются и куда что идет, так то нам неведомо.
– И кто те контрагенты, через которых они действуют?
– Если судить по бумагам – это какие-то мелкие фирмёшки, причем в основном провинциальные. А уж кто за ними стоит…
По части сомнительной отечественной коммерции Володя Ряшенцев, президент «Российского дома», – непревзойденный эксперт. Если завтра какой-нибудь ушлый деляга правдами и неправдами прикупит и перепродаст Спасскую башню Кремля, то уже послезавтра Ряшенцев непременно поведает мне о том, как все было проделано: кому и сколько положили «на лапу», кто завизировал и кто подписал разрешительные документы, через какой банк прошли платежи, а самое главное – кто все это придумал, организовал и получил большую часть навара. Поэтому ему мой второй звонок:
– Ты, случаем, не знаешь, что по лицензиям, выданным Московской Патриархии, вывозится за границу?
– Да все без разбору! Нефть, мазут, черные и цветные металлы. Но особенно им приглянулись редкоземельные. Столько вывезли, что обрушили цены на мировом рынке. Недавно мы получили от Силаева задание продать за границу партию лопаритового концентрата (надо же ему чем-то дыры в бюджете затыкать), так никто не берет! Рынок перенасыщен!
– А что попы делают с деньгами от продажи сырья за границу?
– Друг мой! – это его любимая форма обращения, и в ней нет никакой насмешки. – Во-первых, Патриархия сама ничем не торгует. Она нашла фирмы, которым просто переуступила лицензионные права. Те сами ищут сырье, сами ведут переговоры с потенциальными покупателями, сами заключают контракты, сами везут груз до границы, сами получают с покупателя деньги. От Патриархии требуются только лицензии.
– И что, на таких условиях коммерсантам с ней выгодно работать?
– Не то слово! Золотое Эльдорадо, друг мой! Мало того, что вывози практически что хочешь, так еще и налоги платить не надо! Патриархия-то от уплаты налогов освобождена. Вот представь себе: ты продал за границу партию алюминия. Тебе говорят: уплати налог! А ты отвечаешь: извините, но я не для себя покупал, а для Патриархии, по ее программе, а они ни за что не платят.
– И кому же так несказанно повезло? Кто их контрагенты?
– Где большие деньги, там всегда бандюки. Это вы, демократы, такие новые порядки для нас придумали.
Ряшенцев любит подколоть меня по поводу происшедших в стране перемен. Во многом он прав. Кое в чем нынешняя действительность порочнее прежней, канувшей в небытие, и тут мне нечего ему возразить. Но меня возмущает, когда он охаивает все без разбора. Наши споры, как правило, оканчиваются одинаково. Он восклицает: «Ну, и натворили же вы дел со своим Борисом Николаевичем!», на что отвечаю: «Если б мы их не натворили, не было бы сейчас у тебя “Российского дома”, и торговал бы ты джинсовыми “варенками” где-нибудь на Рижском рынке!».
Ряшенцеву нравятся такие диспуты. Поэтому ждет, как я отреагирую на его выпад насчет новых порядков. Не дождавшись, продолжает разговор уже не в полемическом ключе:
– Знаешь, что эти ребята делают? На вырученные от продажи сырья деньги покупают суррогатный алкоголь с контрафактными сигаретами и гонят эту дрянь в Россию многотонными фурами. На нее сейчас огромный спрос. Так что прибыль получают, я тебе скажу, охрененную!
– Все это, конечно, любопытно, даже очень. Но меня в этой истории пока интересует одно: как Патриархия распоряжается той частью экспортной выручки, которую ей возвращают контрагенты?
– А вот об этом ты у своих коллег-журналистов поспрашивай. Думаю, они тебе много чего порасскажут.
Коллеги-журналисты, думаю, об этом едва ли что знают, а если и знают, то не захотят делиться – у них свой интерес. А вот Виктор Югин, возглавляющий в Верховном Совете комитет по средствам массовой информации и связям с общественными организациями (с церковью в том числе) – он может знать и может поделиться. По старой дружбе. Поэтому ему мой третий звонок.
– О, неужели наш Борис Николаевич наконец этим вопросом заинтересовался?! Я ему уже два письма на эту тему отправил – никакой реакции!
– Ты мне скажи, у тебя есть проверенная информация о том, как церковь расходует экспортную выручку от продажи лицензионных ресурсов?
– Есть, и немало, но надо бы слегка обновить. Дай мне дней десять.
– Нет, это много. Мне эта информация нужна до 7 января, до православного Рождества.
– Вот как? Подарочек патриарху готовишь? Смотри, проклянет!
…Требуемая президентом шахматка с горем пополам составлена. Правда, получилась какой-то полупустой. Зато пояснительная записка к ней объемистая и, надо признать, свидетельствует не о том, чего хотелось бы шефу. Никакой благости, сплошной негатив. Но что делать? Из песни слов не выкинешь. Да и знает ли шеф обо всем этом? А должен знать.
Подготовкой встречи с патриархом поручено заниматься Суханову. Он уже успел побывать у Ельцина, и тот поручил ему подключиться к выполнению «церковного» поручения, с которым Вощанов что-то, понимаешь, тянет и тянет.
Суханов смотрит на меня с жалостливой опаской, как врач на больного педикулезом:
– И где же ты все это нарыл?
– По сусекам наскреб.
– Так не пойдет. Слишком серьезная информация. Придется раскрыть источник информации, иначе за такой материал нам с тобой шеф голову открутит, – слова «нам с тобой» означают, что я уже не один, хотя не уверен, что в другом кабинете этот текст будет произнесен с таким же упором на соучастие. – Я же чувствую, что это не из журналистских источников. Кто помогал?
– Виктор Югин. Верховный Совет.
– Отлично! Если что, на него и вали. А лучше всего, если вместе с ним пойдешь шефу докладывать. Я попробую договориться.
…Вместе с Югиным захожу в кабинет президента. Он хоть и дал согласие на то, чтоб я пришел не один, но по лицу чувствую: все равно недоволен. Кладу на стол шахматку, а поверх нее пояснительную записку к ней, специально набранную крупным шрифтом. Ельцин не любит сюрпризы, а потому смотрит на нее с отвращением: это еще что такое?! Но все же начинает читать, и чем ближе подходит к концу, тем мрачнее становится.
– Та-ак, – это тягучее «так» никогда ничего хорошего не предвещает, – и что же, по вашему, я должен сказать патриарху?
Югин принимает удар на себя, за что выражаю ему молчаливую, но горячую благодарность:
– Нам кажется, что надо сказать ему про табак и алкоголь. Негоже церкви зарабатывать на пороках своей паствы, да еще привлекая к этому сомнительных личностей.
– Та-ак, – шеф ребром ладони ритмично постукивает по столу. – Что еще?
– А еще, что помощь оказывается всей церкви, а не отдельным ее служителям.
Хочу развить эту мысль Югина, но не успеваю – Ельцин хлопает ладонью по столу и выносит президентский вердикт, исключающий какие бы то ни было возражения:
– Не чужое берут, свое возвращают!
Мы понимаем, что аудиенция окончена, и идем к выходу. Ельцин останавливает меня:
– Павел, задержитесь, – поворачиваюсь и вижу в руках у него подготовленную нами справку. – Заберите свою бумажку.
Все же он удивительный человек, наш Борис Николаевич! Вроде бы слова грубого не сказал, а кажется, будто крепко выругал. И сразу возникает неосознанное чувство вины. Хотя в чем наша с Югиным вина? Разве что в том, что рассказали ему про вещи, о которых он, по какой-то неведомой нам причине, и слышать не желает. Тогда неплохо было бы раскрыть ее нам или хотя бы намекнуть на нее. Может, мы чего-то недопонимаем? Шеф словно угадывает мою мысль:
– Церковь поверила Ельцину! А вы что же, хотите… – листок взлетает над столом и неторопливо ложится на ковер. – Что церкви дал ваш Горбачев?!
Не могу сдержать удивление: почему же он мой? Но шеф, похоже, меня не слышит:
– Мы все входим в рынок! И священники тоже входят! А иначе останутся… – подбирая подходящее слово, Ельцин несколько раз бьет ребром ладони о стол, – останутся советскими, понимаешь! И пойдут просить милостыню у коммунистов. Или у вашего Горбачева. Вы этого с Югиным добиваетесь?
…На следующий после Рождества день патриарх, как и обещал президенту, приехал в Кремль. На сей раз встреча приторно-сладкая. Гость и хозяин поочередно восхваляют друг друга: один – за труды во благо православия, другой – за поддержку курса на демократическую модернизацию России. В ответ на любое высказывание президента Алексий согласно покачивает возвышающимся на голове куколем. Ельцин отвечает взаимностью – с пониманием и готовностью реагирует на все пожелания Святейшего. А по завершении разговора оба удаляются на приватный обед.
На этот раз искать красное вино не потребовалось. Россия уже шагает по пути рыночных преобразований, и нехватка многих товаров ушла в прошлое. Одними из первых сгинули в небытие табачный и винно-водочный дефициты, за что особая благодарность народа, в том числе и Московскому патриархату.