Праздник Пасхи
Утренний свет из окна явился вместе с нежным голосом горничной Паши:
– Наденька, пора вставать!
Надя легко ступила на пол, подбежала к окну и раздвинула кружевные занавески. Солнечные лучи прохладного весеннего утра, прозрачный свет золотых куполов Сретенской церкви, свежесть пробуждения и тепло родного дома радостно охватили её душу.
– Как хорошо! – воскликнула она.
Большего счастья невозможно представить на седьмом году жизни.
Быстро накинув платье, она спустилась вниз и побежала через гостиную на кухню.
– Бабуля, можно я буду тебе помогать?
Бабушка улыбнулась. Она уже давно была на ногах, давала распоряжения прислуге по подготовке теста, начинки к пирогам и разнообразным закускам. Девочка, как на крыльях, пролетела по кухне с широкими столами, большой русской печью и выглянула на улицу из открытого окна.
За надворными постройками виднелся небольшой сад с цветником и десятком яблонь. Оттуда слышалось щебетание птиц.
Аккуратные дорожки в начале сада были разделены на небольшие участки с огородными грядками и ягодными кустами. Три огромных берёзы облюбовали расквартировавшиеся недавно грачи. Два из них важно прогуливались по двору возле небольших, не успевших высохнуть лужиц. Голубое, без единого облачка, небо.
Надя с наслаждением вдыхала целительный и нежный весенний воздух.
Уже несколько дней шли приготовления к радостному празднику «Пасха». По традиции, всё начиналось с уборки дома: до блеска перемывались полы, протиралась мебель и утварь, перетрясались постели, платья, одежды, тщательно чистилось столовое серебро, иконы, лампады.
Надя знала, что ей сшили к празднику новое красивое платье из тонкой розовой шерсти и атласа. Очень хотелось скорее его надеть.
– Бабуль, мы пойдём сегодня к реке?
– Нет, милая, дел много. Попроси папу. Сразу идите после завтрака вместе с Лёней.
– Пока они встанут да позавтракают… Я пойду с тобой в церковь.
– Хорошо, повяжи платочек на голову.
Сретенская церковь, куда они направились, находилась недалеко за поворотом, метрах в ста от дома. Шли не спеша.
Утреннее солнце, едва заметная капель и отражения домов и деревьев в широких прозрачных лужицах, победно укрепляло торжество наступающего весеннего тепла.
При входе в церковь бабушка дала каждому нищему по монетке. Многие из них знали её, радостно улыбались и шептали благодарные молитвенные слова.
Перед входом в храм бабушка с поклоном помолилась.
В церкви уже было много народу.
Тихое благоуханное пение хора и тепло свечей создавали необычное умиротворение. Надя рассматривала крупные выразительные иконы. В глубине храма величественно сиял золочёный иконостас. Внимание её привлёк большой деревянный крест у стены с распятием Христа и терновым венцом на голове.
Хотя бабушка была рядом, Надя чувствовала себя наедине со всем окружающим миром.
Кругом были люди, которые крестились, глядя на иконы, но устремлённые взгляды были разными. У многих глаза, обращённые в небесное и безграничное, выражали душевные переживания. Безразличных же лиц было немного.
По завершению литургии бабушка побеседовала со священником и ещё несколькими людьми из прихожан.
Не навязываясь своим присутствием, Надя ждала её у входа.
Возвращаясь домой, аккуратно обходили всё увеличивающиеся лужи.
– Бабушка, в церкви было много людей… все такие разные.
– Смышлёна ты не по годам.
– Молятся тоже каждый по – своему. Кто-то с вдохновенными глазами, а кто-то. проще.
– Есть люди, кто истинно верует, а кто богобоязнен.
– Богобоязнен?
– Да, из страха Страшного суда, за содеянные грехи.
– За что бояться, если не грешить?
– Иной раз не знаем и не ведаем. грехов наших, – задумчиво говорила бабушка, входя в дом.
А там уже было оживлённо: Лёня, Коля и Митя с мамой и папой сидели в столовой за завтраком. К ним присоединились и бабушка с Надей.
Накануне праздника взрослые почти ничего не ели, дети же с удовольствием кушали печёные хворост и жаворонки с красным душистым киселём.
– Папа, пойдем сегодня на реку, к «повороту»?
– Правда, Петенька, прогуляйся с ребятами, они давно просили.
– Хорошо, маменька, я и сам всегда с удовольствием гляжу на простор воды.
Через полчаса Петр Александрович в красивом бежевом пальто и модной шляпе, держа в лайковых перчатках руки своих симпатичных, нарядно одетых близнецов, направился к набережной. Одетые во всё новое, Надя и Лёня шли рядом.
Решили не брать извозчика и идти пешком, чтобы почувствовать приход весны.
Это было непросто: улицы были ещё наполнены не растаявшим снегом и лужами.
Свернули на Козьмодемьянскую улицу: теперь надо было идти прямо по ней до возвышающейся вдалеке Смоленской церкви.
– Папа, я сегодня в церкви видела деревянный крест, а на нём распятие Христа, и он как будто живой…
– Да, дорогая, я ведь рассказывал вам о распятии и страданиях Христа.
– Расскажи снова, папа! – попросил и Лёня.
– Слово «Пасха» по Новозаветному писанию – это знамение того, как Сын Божий через Воскрешенье из мёртвых перешёл от мира сего к Отцу Небесному, от земли на Небо, освободив нас от вечной смерти. Праздник этот посвящён Воскрешению Христа или Богочеловека.
– Разве может быть Богочеловек, папа?
Как бы не услышав вопроса, Пётр Александрович продолжал:
– Явившийся из города Назарета Иисус Христос, совершая воскрешение мёртвых, исцеляя множество больных и увечных, был восторженно воспринят окружающими Его паломниками, богомольцами и простым народом как Мессия или Посланник Сына Божьего.
Вожди иудейского народа, фарисеи, старейшины и первосвященники, превратившие, по словам Христа, храмы «в вертеп разбойников», дрожали за свою власть над народом и искали способ Его уничтожить.
– А что такое вертеп разбойников? – не унимался Лёня.
– Вертеп разбойников – это скопище преступников и развратников. Христос недоволен был тем, что власть имущие и некоторые первосвященники интересовались больше всего своими прибылями и забыли об истинных своих обязанностях перед народом – вселять истинные истоки верования, обеспечивать справедливость каждому человеку, помогать бедным людям, ощущать свою независимость перед богатыми.
И они, эти развратники, были счастливы тому, что один из его учеников, Иуда Искариотский, предложил передать Христа в их руки за «Тридцать серебряных».
Понимая, что его хотят уничтожить, Христос с учениками тайно пришёл в Иерусалим на пасхальную вечерю.
– Потому и «Тайная вечеря» – пояснил папа.
Таинство Причащения по наставлению Нового Завета проходило в Сионской горнице.
Давая Иуде возможность раскаяния, Иисус сказал ученикам: «Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня». Эти слова вызвали возмущение учеников.
Иоанн Богослов спросил прямо: «Кто это?» – «Тот, кому кусок хлеба подам», – ответил ему тихо Христос и подал кусок Иуде. Взяв кусок хлеба, Иуда тотчас вышел.
Тогда Христос взял хлеб и, благословив его, разломил и раздал ученикам со словами: «Примите, ешьте. Это есть тело Моё».
И взяв чашу, подал её им и сказал: «Пейте из неё. Это есть Кровь Моя Нового Завета». Вот так, дети, Христос и установил Таинство Святого Причащения.
А после этого Он произнёс: «Заповедь новую даю вам – Да возлюбите друг друга!».
Пётр Александрович прервался вдруг на этой высокой ноте и вопросительно посмотрел на детей.
К великому его удовольствию, они внимательно слушали. И даже маленькие Коля и Митя с интересом поглядывали на отца.
Пётр Александрович продолжал:
– Была глубокая ночь, когда они направились в Гефсиманский сад. Именно сюда привёл стражу Иуда, которая и схватила его Учителя. Ученики же в страхе разбежались.
Христос добровольно дал связать Себя и открыто назвался Сыном Божьим. Его привели к дому иудейского первосвященника Каифы, где, несмотря на глубокую ночь, собрались все богатые горожане, которые и приговорили Его к смерти. Издевались над Беззащитным, плевали и били по лицу. Христос переносил всё это кротко и безропотно.
Для утверждения приговора, связанного Христа наутро привели к римскому прокуратору Понтию Пилату.
Пилат понял, что Христа оклеветали. Ведь только ради зависти и корысти Его обвинили в том, что Он жаждет Иудейского царствования. Прокуратор заявил, что не видит вины Христа. Но это не устроило осудивших, которые продолжали настаивать на своём.
По иудейскому обычаю, в честь праздника можно было отпустить одного узника. Пилат вышел на улицу и обратился к собравшемуся народу, в надежде найти сочувствие к Христу: «Кого хотите, чтоб я отпустил вам: разбойника и убийцу Варавву или Христа?»
Подстрекаемые власть имущими, иудеи крикнули: «Варавву!»
Пытаясь всё же спасти Христа от смерти, Пилат приказал подвергнуть Его бичеванию, которое также, по закону, может освободить от смерти. Римские воины раздели Христа, привязали к столбу и жестоко избили, потом надели сплетённый из терновника венец и били по голове, чтобы колючки тернового венца сильнее ранили.
– Это тот терновый венец, что изображён в нашей церкви, папа?
– Именно он, доченька. Измученный, с кровавыми потёками, залившими глаза, Христос перенёс все страдания, не проронив ни слова…
Тогда Пилат приказал вывести Христа к народу, надеясь, что ужасный вид невинного Страдальца пробудит жалость, люди не будут настаивать на смертной казни. Но толпа была непреклонна. Она требовала Его смерти через распятие.
После этого, руководствуясь мнением народа, римский прокуратор утвердил приговор и отпустил Варавву.
Истязатели повели Христа к месту казни, на гору Голгофу, где Он с великими страданиями и со словами: «Отец! Прости им. Они не ведают, что делают» – был распят.
Перед заходом солнца его ученики, Иосиф и Никодим, по разрешению Пилата сняли с креста мёртвое тело Христа, помазали его благовонными маслами, накрыли плащаницей и положили в погребальную пещеру. Вход в пещеру заложили камнем.
В ночь на воскресенье силой Божества Христос Воскрес из мёртвых.
Увлечённые повествованием, дети и Пётр Александрович не заметили, как дошли до Смоленской церкви.
За ней открывался вид на реку. Внизу, прямо у воды, стояла, построенная в 16 веке, немного мрачная и одинокая, церковь Козьмы и Демьяна.
Взоры гуляющих теперь были устремлены к реке. Её разлив и величественное плавное движение оторвавшихся от берега крупных льдин с нагромождением мелких остатков тёмного льда, завораживало своим спокойствием непрерывного движения. Было в нём что-то от бесконечного движения вселенной.
Надя с тревогой увидела среди движущегося льда остатки вырванных деревьев и даже небольших строений. Они медленно двигались, превращаясь в чёрные точки и скрываясь за мостом.
На почерневших льдинах, у берега, важно ходили чёрные грачи и клевали, внимательно вглядываясь в растаявший лёд.
– Надя, а тебе не кажется, что река стоит на месте, а нас куда-то плавно относит в сторону? – тихо произнёс стоящий рядом Лёня.
Пётр Александрович с улыбкой отрады смотрел на своих взрослеющих детей.
Бабушка Нади, Мария Константиновна, была любимицей и единственной дочерью богатого в городе купца первой гильдии Жадина. Когда в доме появился молодой, окончивший коммерческое училище приказчик Александр, ей было почти двадцать четыре, но она сохранила девичью красоту и непосредственность. Многие сватались к ней, полагаясь на большое приданое, но душа её не лежала к замужеству, да и ничто не могло заменить любовь родителей и домочадцев. Может быть, своеобразное затворническое воспитание, ориентированное на православие и любовь к строгому укладу жизни в родительском доме, было причиной запоздалой любви. Молодому приказчику было двадцать. Поражала его честность, невероятная работоспособность, высокий рост, стройная фигура, какая-то особенная стать сильной воли и не по годам обострённое чувство собственного достоинства. Отец им был очень доволен: особенно завораживало его умение самоотверженно работать, увлекать и заставлять работать окружающих. Через полгода отец уже доверял ему самые смелые сделки. Приглянулся Александр и Маше. Позднее она узнала, что Александр, сын небогатого, скоропостижно скончавшегося, с неоплаченными долгами купца, и он почти всё свое жалование тратит на их погашение. Не будучи совладельцем дела своего отца, Александр мог отказаться от долгов, но это было не в его характере. Из самых высоких побуждений Маша предложила ему свои скромные сбережения. Александр был поражён и сначала воспринял её непосредственность как посягательство на свою самостоятельность и гордость. Он с возмущением отказался, но взглянув ей в глаза, застенчиво раскраснелся. Так начался роман. Отец, видя влюблённые взгляды молодых, воспринял это как благодарение Божье и не тянул со свадьбой, купил им новый двухэтажный дом с надворными постройками и пятнадцать тысяч серебром передал своему зятю в качестве приданого.
Сыграв свадьбу, молодые зажили, окрылённые любовью и уверенные в своём успехе.
Александр завёл свое дело и был весь в работе. Полностью погасив долги отца, он сохранил доброе имя, что было немалым кредитом в купеческих кругах: в двадцать пять – он уже владелец торгового дома, в тридцать два покупает скорняжную фабрику, продукция которой способствует снижению издержек на закупку сырья для торговли обувью, мануфактурой, одеждой. Товары, самые разнообразные и модные, привозили из Москвы, Санкт-Петербурга, Парижа, Англии, Голландии, а закупаемые в Сибири меха, после специальной выделки отправляли в обратном направлении. Дела шли успешно.
Мария Константиновна первое время сидела за кассой в магазине, вела учёт счетов, не забывая про хозяйство в доме: ничто не ускользало от её глаз, везде слово её было веским, разумным и непререкаемым в равной степени, как для мужа и детей, так для служащих и прислуги.
Только настоящие хозяева знают, какой это тяжёлый труд держать на своих плечах хозяйство. Ни одна мелочь или продукт не мог пропасть, всё шло в дело или передавалось бедным, ведь расточительство, так же как неумелость и нерасторопность, ведшая к потере или порче продуктов труда, считались большим грехом. Мария с большой ответственностью занималась в городе общественной работой по попечительству бедных, оказывала посильную помощь монастырям, церквям.
При этом, она сумела родить девятеро детей: семь мальчиков и две девочки. Обе девочки и три мальчика умерли в младенчестве, один – в отрочестве, из-за болезни сердца. Три оставшихся сына стали взрослыми и получили хорошее образование, имели практику торгового дела в Лондоне. Когда в 1908 году неожиданно от кровоизлияния в мозг в возрасте пятидесяти двух лет умер её муж, она впервые подумала, что, может, в потерянных детях, остался характер ее и Александра – волевой, сильный и требовательный, насыщенный страстью преумножения и напоённый трудом прошлых поколений.
Она часто, с благоговением смотрела на последнюю фотографию, сохранившую строгую стать своего избранника в генеральской шинели, право на ношение которой он получил от Городской Управы.
«Как многое успел он за свою недолгую жизнь, проявив себя незаурядной личностью и умножив капиталы во много раз» – думала она часто.
После смерти мужа она помогла старшему сыну Валентину окрепнуть в качестве хозяина унаследованного торгового дома. Мальчиком он был тихим и скромным, хорошо учился, интересовался литературой и историей. Подобрав ему жену из благопристойной семьи, она купила для молодых современный дом с усадьбой и предоставила полное право старшему сыну самостоятельно продолжить дело отца.
Средний сын, Георгий, не хотел заниматься торговлей и, получив от матери немалую материальную поддержку, уехал в Москву еще при жизни отца. Он окончил юридический факультет Московского университета, работал адвокатом, а в начале Первой мировой войны был мобилизован офицером и находился на фронте. Младший, Пётр, имел мягкий характер и, не стремясь к самостоятельности в делах торговли, помогал Валентину работать в магазине.
Сама же она осталась в своём доме, купленном отцом в приданое к её свадьбе, и жила там с семьёй младшего сына.
Более тридцати лет прожила она здесь, сначала молодой женой, начинающей, а потом твёрдой хозяйкой и, наконец, заботливой матерью и бабушкой своим внукам. Могло казаться странным, что за ней твёрдо закрепилось необычное имя – Кока. Никто в доме точно не мог сказать, откуда оно родилось. Хотя это имя могло происходить из просторечья, так как она крестила детей своих сыновей. Но прислуга, особенно кто постарше, помнив, что так называл её молодой хозяин, по-своему трактовала это имя: «Константиновна знает, как надо». Сама же Мария Константиновна хорошо помнила, как назвал её любимый муж в медовый месяц. «Coca» – означало по-французски привлекательное, дурманящее растение. Об употреблении этого подобия наркотиков тогда знали лишь из романов и восточных сказок. Это было романтично и, как сказали бы современные молодые люди, «клёво».
И когда внучка обратилась с простым и естественным вопросом:
– Почему тебя так странно и необычно зовут – Кока?… Какое-то детское имя…
Она задумчиво промолчала и нежно прижала её к себе. Сладкий запах бабушкиного платья был единственным ответом.
Не принято было тогда раскрывать душу даже близким, хоть и хотелось поделиться именно с этой родственной душой.
Накануне окончания Великого поста Кока посетила своего духовника, отца Серафима. Провожая её после исповеди, он напутственно пожелал ей здоровья и сил:
– Понятны мысли твои, дочь моя. Грехи все наши от слабости, но на всё Воля Божья.
– Так – то оно так, отец Серафим, но неспокойно вокруг и болит душа, в первую очередь за детей: не окрепли духом, рановато ушёл отец.
– Кабы знать, когда укрепляется дух-то в человеке и где он является: у оного он сызмальства, другому суждено его познать после трудного пути и испытаний. Сколько было твоему мужу, когда он стал хозяином? А ведь Валентину сейчас уж почти тридцать девять… Мужчинам самостоятельность – первая необходимость для обретения духа.
– Кажется, с каждым годом должны мы быть лучше, добрей и милостивей. А все сложней и сложней жить. Непонимание кругом. Давеча, в сиротском доме, видела одного мальчика-еврея, ну прямо херувим, красив до божества. Нашёлся какой-то дальний родственник и местная община противится принятию мальчика в православие. Такой неприятный раздор.
– Для Руси, матушка, православие – самый светлый оплот. Я не против иных вероисповеданий, но не они – основа нашего единения. И красота яркая, дочь моя, обманчива. Вопрос этот не простой. Зайду на праздник к вам, проведаю всю семью вашу, там и потолкуем…
– Буду рада, милости просим, отец Серафим.
Вспомнив об обещании отца Серафима, Кока с удовольствием проверила качество любимого его заливного из судака и солёных рыжиков.
Наденька очень радовалась предстоящему весеннему празднику.
В её детской душе ещё не были стёрты впечатления прошедшего «Рождества». Тихого, полного очарования сочельника, нежного блеска нарядной ёлки, уличных гуляний на морозном воздухе.
На «Крещение» в реке, недалеко от берега, была вырублена большая квадратная прорубь. Над ней, украшенная еловыми ветками, беседка.
Из главного в городе Богоявленского Собора шёл к проруби крестный ход. Впереди – священники в красивом облачении с хоругвями, иконами, за ними причет и длинная цепочка простых людей. Над прорубью служили молебен, набирали воду и везли в церкви, там происходило её освящение.
Затем зима наполнялась весёлыми языческими праздниками: «святками» с загадочными гаданиями, «масленицей» с блинами и шумными народными гуляньями.
Надя знала, что в память великих страданий Христа, празднику «Пасхи» предшествует семь недель Великого поста.
Хотя маленькие дети не обязаны соблюдать пост, к радости бабушки, мамы и папы, в этом году она решила первый раз в жизни испытать себя его ограничениями. По истечении многих лет она помнила почти каждый его день.
Отказ от мяса, яиц и молочных продуктов, особенно больших неприятностей в то время не представлял: в доме необыкновенно вкусно готовились продукты из овощей, душистые каши, блюда из гороха и фасоли, различные соления, включая грибы, а также домашний хлеб, пироги с рисом, луком и всякой всячиной, мочёные яблоки, компоты, кисели.
Необычны для девочки скорее были нравственные очищения во время поста.
Бабушка, папа и мама в это время вели с ней и другими детьми беседы о необходимости делать добрые дела.
– Разве много на свете зла? Ведь кругом добрые и хорошие люди, – удивлялась она.
– Да, но многие люди забывают о ближних и больше думают о себе. С этого всё и начинается. Сначала немного, потом больше и больше. Вот давеча ты побежала гулять, а маленький Митя просил тебя поиграть с ним.
Надя молчала: она вовсе этого не заметила, но теперь ощутила, что надо быть внимательней к своим братьям и маленькой сестрёнке.
Звон колоколов во время Великого поста был какой-то особенный. В храмах с первой недели проводилась дополнительная служба, посвящённая жизни Христа, сопровождалась особыми молитвами. Некоторые Наде запомнились, так как производили яркое впечатление силой своего смысла:
«Господи, Владыко живота моего,
Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия
Не даждь ми.
Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви
Даруй ми, рабу Твоему!»
Поскольку Кока опекала женские монастыри, Надя вместе с ней посещала их и даже знала лично нескольких монашек.
Она всегда с удовольствием ходила к доброй «Матушке Нине» в её отдельный домик-келью, две комнаты которого были увешаны иконами и интересными картинами с библейскими сюжетами. «Матушка Нина» была замечательной мастерицей рукоделия, известной всему городу своим вышиванием, шитьём и вязанием. Дети обожали её за прекрасно сделанные из плюша, атласа и бархата тряпичные куклы с тщательно выполненной одеждой: красивыми платьями, шапочками или пальто.
Перед изготовлением куклы она всегда ласково разговаривала с ребёнком или расспрашивала о нём у взрослых.
Все куклы выполнялись прочно, добротно и с большим художественным вкусом. Их лица были расшиты цветными нитками с бисером и выглядели значительно интереснее, чем входившие в моду фарфоровые.
Накануне праздника Надя получила красивую бежевую куклу от «Матушки Нины» с яркими вышитыми глазами, в изящном вишнёвом пальто с меховой опушкой. У брата Лёни была её кукла – мальчик с великолепным костюмом – тройкой.
«Матушка Нина» по заказам шила замечательные платья и взрослым, вышивала приданое для невест и вязала тонкие пуховые платки.
Вторая монашенка, которую хорошо знала Надя, звалась «Пашенька-монашенька». Она жила тоже в отдельной келье, но там была совсем другая обстановка: строгие некрашеные деревянные столы, лавки, табуреты, которые напоминали Наде картинки из сказки о трёх медведях. На полках – толстые кожаные, казавшиеся тоже в деревянных переплётах, книги. Сама «Пашенька» всегда сидела в переднем углу перед раскрытой книгой, встречала и провожала посетителей низкими, ритуальными, но подчеркивающими глубокое достоинство, поклонами. «Пашенька» не занималась рукоделием: она давала жизненные советы, предсказывала будущее, лечила святой водой и святым маслом.
Был ещё один тип монашек из общины женского монастыря. Одну из них звали матушка Маркиана: она была регентшей монастырского хора. Хотя и малограмотная, она обладала хорошим голосом и слухом, даже играла на скрипке. С трёх лет она жила в монастыре, взятая из бедной крестьянской семьи. Было ей тогда уже семьдесят лет.
Большую часть жизни провела она в церкви за службами и спевками. В свободное время занималась вышиванием. Несмотря на однообразную жизнь, она имела характер весёлый и общительный. Как-то она рассказывала, что был у неё в жизни роман необыкновенный. Средних лет мужчина часто приходил в их церковь молиться и подолгу смотрел на неё внимательно и ласково. Она на него поглядывала тоже с интересом и всё больше он ей нравился. Приходил он в церковь во время спевок, стоял в уголке тихо и всё смотрел на неё. Так продолжалось довольно долгое время. Но потом ходить перестал.
Для неё он так и остался единственным в жизни.
В конце каждой недели, в субботу, Наденька с бабушкой, папой и мамой посещала церковь, внимательно слушала священника на службе и исповеди, чтобы получить прощение, «Причаститься Святых тайн».
Теперь маленькая Надя знала, что такое таинство исповеди: говорить о непослушании, лжи вольной или невольной – это всегда тревожно, неловко и даже немного страшно. Но зато, после причащения она испытывала непередаваемую радость обновления и прилива необычного чувства радости.
В воскресенье, в конце службы. выходил священник с серебряной, украшенной драгоценными камнями и медальонами святых чашей. Она была наполнена разбавленным красным вином, он ложечкой вливал его в рот подходящим по очереди к нему прихожанам.
К причастию шли в строгом порядке: сначала маленькие дети на руках у взрослых, потом подростки, затем девушки и юноши, люди среднего и пожилого возраста, старики и старушки. Последними шли нищие. Ни один именитый прихожанин не мог позволить себе получить дары раньше установленной степенной очереди.
Волнующей и торжественной казалась исполняющаяся в это время литургия: хор восторженно пел: «Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите!».
На шестой неделе поста была «Вербная суббота» и к вечерней службе «Всенощной» шли с пучком вербы. В церкви стояли со свечами, а после службы свечу надо было бережно нести домой и не дать ей затухнуть. При весенней ветреной погоде это было нелегко. После «Всенощной» вербы считались освещёнными и их ставили дома у икон.
Самая насыщенная делами и событиями была последняя или страстная неделя поста. Кроме уже описанной грандиозной уборки и завершения шитья новых праздничных платьев, это была неделя культа стряпни. Прежде всего, подготовка огромного количества пасхи на целую неделю для всей семьи и гостей.
В четверг в церкви, во время «Всенощной», читались тексты из Евангелия и лучшие певцы города пели «помяни меня Господи, во царствии Твоём…». Пятничная служба посвящалась плащанице. Посреди церкви устанавливали стол с покрывалом, изображающим Христа во гробе. Прихожане с грустными молитвами подходили и целовали покрывало. Потом шёл крестный ход вокруг церкви.
В пятницу же пекли куличи. Куличей, как правило, было много: большие и маленькие для каждого, включая маленьких детей.
В субботу красили яйца во всевозможные цвета. Потом выбирали самую красивую пасху, кулич и несколько крашеных яиц, увязывали вместе с тарелками в накрахмаленные салфетки, украшали цветами, сахарными барашками, буквами «х» и «в» и несли в церковь «святить». На освещение куличей и пасх всегда брали с собой детей, которые с радостным любопытством смотрели на всё это разнообразное разноцветье сладостей, расхаживая вокруг столов «освещения».
И вот уже скоро двенадцать часов ночи на Святое воскресенье.
С началом темноты детей укладывали спать. Надя и её брат Леня очень боялись, что их вовремя не разбудят. Их подняли в одиннадцать часов, они успели одеться, и теперь очень радостные и торжественные, вместе со взрослыми, шли в ярко освященную церковь к «Заутрене». Там собралось уже много народа.
Служба проходила особенно торжественно и начиналась крестным ходом вокруг церкви, под разливающийся по всему городу звон колоколов и восторженное пение молитвы «Христос воскрес из мёртвых, смертию смерть поправ и сущим во гробе живот даровав!»
После «Заутрени» люди начинали «христосоваться»: целовались со словами «Христос Воскресе!» на ответное «Воистину Воскрес!».
Наденька и Лёня не сдерживали своего восторга.
Приятно было смотреть на счастливые лица.
Надя заметила, как многие юноши с удовольствием целовали молодых знакомых барышень, которые не могли отказаться после обращения «Христос Воскресе!».
Мало кто оставался после этого в церкви, хотя служба продолжалась. Все, весёлые и нарядные, спешили домой к праздничным столам с красиво украшенными разнообразными кушаньями. Этой ночью после «Заутрени» заканчивался Великий пост, можно было «разговляться».
Уже за столом обменивались впечатлениями праздника. Все ощущали приятное непередаваемое настроение бесконечного обновления. Дарили друг другу подарки. Каждый подарок привлекал внимание и шумно принимался с благоговением. Приятно было смотреть на одетых в красивые платья бабушку, маму, щеголеватого папу в тёмно-синем, так подходящем ему костюме, забавно наряженных детей.
Было уже поздно, когда дети отправились спать. Надя, проводив маму в её комнату, вернулась за бабушкой.
Столовая опустела. Пётр Александрович продолжал сидеть со своей матерью.
– Уже девять лет, как ушёл наш батюшка. Видел бы он, как выросли дети, его внуки.
– Да…Был бы счастлив он, Петенька. Но чувствую я какую-то тревогу. С ним бы было легче. Да, я тоже не вечна.
– Ну что вы, маменька.
– Тревожусь за Егореньку. Вот также, десять лет назад, я испугалась за него, когда отцу сказал, что не будет работать в торговле и обязательно поедет учиться в Москву.
Отец разгневался. Конечно, ему было непонятно, что дети хотят своей дороги в жизни.
– Да, отцу перечить было всегда сложно. Наверное, Георгий сильный. Я бы так не смог. Но в терпении… дух Божий.
– А сильным больше достаётся. и беды, в том числе.
– Бог с вами, маменька, неужто мы прогневали Его. Ведь Вашему благочестию и помощи Вашей искренней ближнему… Неужто, Он там не видит всё это.
– Дай Бог. Пойду к себе, помолюсь за всех…и за Егореньку.
Пётр Александрович, оставшись один, сидел некоторое время в раздумье. По лицу его было видно, что этот праздник принёс ему очередную радость познания окружающего. Выразить он этого не мог, но чувствовал, что это как поиск истины: влечёт и в руки даётся с трудом. Даже тревожные слова матери не могли затмить эту его уверенность.
Утром спали больше обычного. Часов в одиннадцать, все дети, нарядно одетые, во главе с Наденькой, шли с родителями в гости, «христосоваться», к маминой бабушке.
На улице было людно и празднично, очень звонко играли колокола во всех церквях и соборах.
Часам к двум возвращались домой, куда уже пришли Валентин Александрович с женой и дочерьми, жена дяди Георгия – тетя Александра с сыном Шуриком, приехавшими из Москвы накануне праздника.
Тётя Александра очень нравилась Наде своей энергией и неординарной деловитостью. Надя знала от взрослых, что она в своё время окончила Бестужевские курсы и была женщиной, по тем временам, весьма образованной. Тётя Александра занималась строительством собственного дома в городе, который, как казалось Наде, получился очень уютным, красивым и был со вкусом обставлен. Но постоянно она жила в московской квартире и собиралась окончательно обосноваться в городе после окончания войны и возвращения мужа.
Сначала слушали жену дяди Георгия, которая из московских газет рассказывала о трудностях армейской жизни, неудачах и о последних событиях на фронте, о волнениях в армии среди крестьян и рабочих. Здесь, в провинциальном городе, все изменения выражались только слухами и робкими сомнениями доморощенных горожан. Потом она читала письмо мужа из Вильно. Самого дядю Георгия Надя знала только по фотографии на бабушкином комоде. Она невнимательно вслушивалась в разговор и больше смотрела на бледного Шурика, который очень красиво рисовал кораблик с мачтами, якорями и каютами.
Прислуга сообщила, что пришёл отец Серафим. Кока поспешила навстречу. Поздоровавшись и благословив всех присутствующих, отец Серафим занял почётное место рядом с хозяйкой.
– Отец Серафим, с праздником Вас, Христос Воскресе!
– Воистину Воскрес! Дети мои.
– Тревожен нынче праздник. Слышали об отречении царя, Николая Александровича? – произнес дядя Валентин.
– Да, непонятен и отказ Михаила Александровича… Думаю, сделана какая-то непоправимая ошибка.
– С другой стороны, необходима демократия в обществе, – продолжал Валентин Александрович.
– Как же ты можешь представить жизнь без царя-батюшки? Истинного, нашего, праведного помазанника Божьего? – вступилась Кока.
– Не было бы большего разрушения. вот что беспокоит мою душу, – задумчиво, со вздохом произнёс Отец Серафим.
– Но ведь ждали перемен, улучшения жизни…Я приветствую конституцию, парламентская монархия изжила себя. Мне по душе кадеты. Надеемся на изменение жизни к лучшему… – робко настаивал дядя Валентин.
Разговор в дальнейшем, в основном вёлся между ним и отцом Серафимом, который говорил хоть и с сомнением, но всегда с твердой ноткой.
– Каждый кричит про свободу. Одни слова. Дел нет.
– Надо много перенимать у других развитых стран и, в конечном счёте, просвещать народ…
– Я не возражаю, просвещайте, только не разрушайте. и, прежде всего, православия. Оно через душу придаёт силы и просвещает.
– Думаю, никто не собирается разрушать.
Отец Серафим вздохнул и, глядя ему в глаза, уверенно произнес:
– Если когда-нибудь захотят уничтожить Россию, начнут с её стержня – Православия.
– Но как жить без демократии и свободы? Насилием невозможно делать политику.
– В России от этой западной свободы человеку станет не намного свободнее.
Скорее это будет похоже на карнавал…
– Не понимаю, – не унимался Валентин.
– Что для вас – олицетворение Руси?
– Пожалуй, одним словом не скажешь. Но последнее время, скорее застой.
– Опять слова. Свобода, о которой вы говорите – это всё на поверхности. Она ведь освобождает и порок. А внутренняя свобода идёт от идеи божественной справедливости и всемогущего духа, который раскрепощает человека. Это не каждому даётся, но в душе она у русского праведного человека. Посмотрите росписи Владимирского Собора в Киеве Виктора Васнецова «Крещение Руси», «Богоматерь с младенцем», да все его сказочные и былинные образы.
– Но это всё образы.
– Вы не чувствуете народной духовности, а это громадная сила. при всей терпеливости и кажущейся подавленности.
– Но во всём этом какое-то убаюкивающее молчание.
– А сила – именно в молчании. Вспомните отшельников, которые потом стали символами Православия. Просто мы привыкаем к тому, что тот, кто много говорит, всё знает и понимает.
– Сейчас уже невозможно молчать.
– Сегодня слушают сильных духовно. они своеобразные пророки. На Руси издавна с интересом слушали праведников, народных увещевателей или «юродивых». Они не разглагольствовали, как сейчас, они чувствовали. Никто меня не переубедит, что сила в молчании. Это как природа, красота, тишина, величие.
– А как вы объясните увещевания Распутина? О нём ходят всякие срамные слухи. Такое влияние на царскую семью…
– Не верю я этому, – не сразу, с медленной паузой, возразил отец Серафим, – Не верю, чтобы православный, даже крестьянин, мог так себя вести. А то, что искренне хотел помочь исцелить царевича. Верю.
– Но не может же быть так. Если даже часть слухов окажется правдой.
– Все это болтуны. Или враги. Кому-то это было очень нужно!.
Валентин Александрович не стал возражать. Отцу Серафиму тоже не хотелось продолжать.
– Будем надеяться на лучшее, – тихо сказала Кока.
– Сомнения, разочарования – это тоже основа нового, – примирительно произнёс Отец Серафим.
Возможно, многого не понимая до конца, Наденька внимательно слушала батюшку. Также серьёзно она смотрела и на своего дядю.
Она всегда с трепетом и интересом посещала со взрослыми магазин или теперь уже Торговый Дом дедушки Александра Ивановича, которым теперь руководил Валентин Александрович.
Магазин имел много служащих, нанятых еще дедушкой: людей, как говорила Кока, честных и надежных. Оплачивался их труд хорошо, платили больше, чем у других купцов, потому местом этим дорожили. Многим служащим дедушкой давались ссуды на постройку дома, а особо прилежным – дарились. Время болезни служащих оплачивалось полностью. И отношение к ним было внимательное и заботливое. Но в работе дедушка был требователен, его уважали и побаивались, так как он не терпел обмана и лени, находчивость же в делах и добропорядочность была предметом восхищения и возмещалась незамедлительно. Наде было приятно слышать, что о дедушке отзывались как о незаурядной и современной купеческой личности. Говорили, что детям не передались твёрдые черты характера деда. Хотя народное мнение со стороны трудно оспаривать, но дядя Валентин пользовался авторитетом среди купеческих кругов за свои прогрессивные взгляды, помощь малоимущим, отчисления монастырям, благотворительную деятельность. В городе он возглавлял общество трезвости.
Однажды Надя была свидетельницей одного эпизода в магазине.
Не очень обеспеченная покупательница присмотрела для своей дочери модные туфли, но денег не хватало, она вынуждена была отказаться от покупки. Вместе с дочерью, на глазах у которой блестели слёзы, они спускалась к выходу из магазина, с горечью обсуждая свою досаду.
В этот момент разговор их был услышан стоящими у входа дядей Валентином, Надей и бабушкой. Дядя Валентин тут же остановил их, отвёл к продавцу и разрешил продать туфли с месячной отсрочкой платежа, предоставив ещё скидку, как он сказал, – «За слёзы дочери». Все было так неожиданно искренне, по-доброму и в тоже время решительно. Наде это очень понравилось, ей показалось, что все, находящиеся в магазине, также оценили по достоинству поступок хозяина.
Кока нарушила Надины раздумья:
– Не будем омрачать праздника. Бог праведный, всё видит. Не допустит греха…
– С вами трудно спорить, отец Серафим, но вы меня не переубедите в том, что России не нужны перемены, – тихо произнес Валентин – Против положительных перемен ничего не имею. Но не надо спешить. Просто церковь не приемлет компромиссов, а сейчас всем хочется неизвестно чего.
Кока, обеспокоенная спором, опять призвала к праздничному настроению и попросила Валентина Александровича не нападать на дорогого гостя.
– Да я вовсе и не нападаю.
– Дорогие дети мои, сегодня праздник великий. Что может быть выше и глубже слов «Да возлюбите друг друга». Если бы все истинно полюбили друг друга, меньше было бы противоречий и непонимания.
После этих слов разговоры прекратились.
Праздничное настроение разлилось с новой силой.
Отец Серафим возвращался с радостным чувством: он был доволен, что удалось в добропорядочной обстановке выговориться, проверяя себя, утвердить свои мысли и самому услышать мнение молодых умов. Ему показалось, что правильно объяснил и донёс близкое и выстраданное.
Он не заметил, как неожиданно перед ним появился человек лет сорока, с длинными рыжеватыми волосами и в тёмной шапочке на голове.
Незнакомец уважительно поклонился:
– Разрешите обратиться, отец Серафим?
– Почему нельзя? Можно, но не видел тебя раньше, сын м…, хотя вижу, не нашего прихода… похоже, вы иудейской веры.
– Точно так-с, но не обессудьте, что время отнимаю. Я – председатель местной еврейской общины, Либстер Айзик Самуилович. Имею часовую мастерскую и лавку на Московской улице.
– Готов выслушать человека любой веры.
– Я, собственно, хочу ходатайства вашего по поводу мальчика. Мы хотим забрать его из приюта и передать в только что приехавшую иудейскую семью. Там ему будет хорошо…
– Уж не тот ли красивый мальчик, что говорила Марья Константиновна?
– Так точно-с. Он самый. И Марья Константиновна со своей стороны ходатайствует по моему прошению. Но без вас трудно добиться.
– Почему ж противитесь принятию христианства мальчиком?
– Вы же понимаете. родители мальчика были евреями.
– Если он сирота, государство позаботится о нём, в христианской вере он будет на твёрдых ногах. Православная церковь является частью и опорой государства Российского. Ведь он родился в России. и будет она ему родиной не только в географическом смысле, но и духовном. Это очень хорошо.
– У нас так не принято, мы другой веры.
– Другой веры. Меня всегда удивляет противление православию в России… Многие иностранцы, в том числе Екатерина Великая, приняла православие и считала себя русской, а про немецкую кровь и не вспоминала. Трудно жить здесь с другой верой. Разве вы не хотите, чтобы ему было лучше?…
– Всё-таки. мне трудно объяснить, а вам понять меня. Я не хотел бы.
– В этом то и вопрос. Я – то знаю, в чём разница христианства и иудейства. Не хотите вы понять здешней родины. Не поняли вы и Моисея, который водил вас.
– Ну причём тут Моисей?… и дело вовсе не в иудейской вере. Хочется сохранить близкого по духу человека.
– Это хорошо, что верите духу. Просто не осёдлый у вас менталитет, а Россия сильна своими корнями.
– Могут быть и другие убеждения.
– Не хотите вы трудиться на этой земле по-настоящему. От того все беды ваши. и в конечном счёте. наши.
– Что вы говорите? Разве мы не трудимся денно и нощно?
– Трудитесь, но как и в каком качестве? Норовите всё легко, краткосрочно, чтоб быстрей выгода. Назовите мне хоть одного местного из ваших крупного земледельца, масштабного купца или промышленника.
Тут надо быть хозяином на своей земле. А любите вы банки, лавки, перепродать чужой труд.
– Ведь всякая работа нужна.
– Это верно… Трудно переубедить. По-вашему всему есть цена, даже Сыну Божьему. тридцать серебряных. А деньги – это своеобразный фетиш. Природа живёт без денег и всяких благ. и только здоровеет, а мы всё слабеем изо дня в день.
– С вами трудно спорить, да и не готов я. Хочу к вашей чести прибегнуть, чтобы поверили мне. Будет мальчику лучше с людьми нашей крови. У них нет детей, а люди обеспеченные, недавно приехали. Вот документы. Траутман.
Отец Серафим внимательно посмотрел на Либстера:
– Праздник нынче, хочется делать добро, но добро ли этим сделаю?
– Отец Серафим, буду очень признателен вам за благодеяние.
– Хорошо, посодействую. Потому, как любого уважаю. Надеюсь на благие намерения.
– Покорнейше благодарю. Заходите в мастерскую, в лавку. Любой подарок к празднику для Вас.
Отец Серафим только махнул рукой и пошёл медленно своей дорогой. Колокольный звон призывал к «Обедне».
– Вот опять проявил слабость. Знаю, что против своей воли и понимания. Может не содействовать? Но ведь слово дал.
Странен русский человек в своих действиях, – рассуждал отец Серафим, подходя к церкви.
