Это нам только кажется, что время бежит. Оно одно знает, как на самом деле мы движемся: линейно, по спирали и движемся ли вообще.

Время – неотъемлемая часть нашей жизни и остается по сей день неразгаданной загадочной интригой. Ньютоновская теория сил тяготения определила функцию времени, как косвенную составляющую ускорения движения. Эйнштейн доказал зависимость времени от высоких скоростей в космическом пространстве. Квантовая механика, основываясь на нелинейности пространства, также не дала пока конкретного определения феномена времени, а только дополнила представление о нем рядом мало понятных астрофизических явлений: кварки, черные дыры, червячные временные переходы, кротовые норы, телепортация материи, квантовое сплетение, темная материя, космические стрелы, пространственно-временная плоскость параллельных миров и т. д.

Современная теория существования вселенной Роджера Пенроуза, использующая закон термодинамики о хаотичности движения частиц при расширении вселенной, связывает время с бесконечностью и определяет его некую цикличность. Интересно утверждение Пензоуза о том, что разум человека «не объемлет и не вписывается в картину мира».

Все это наводит на мысль, что время замкнуто в пространстве, фиксируется в памяти и своими циклами лишь косвенно приоткрывается каждому субъекту. Жизнь благодаря своим впечатлениям зеркально отражается во времени таким образом, что миг ее существования, включая рождение, развитие и отмирание создает некое подобие существования самой вселенной. Об этом говорили и создавали свои календари еще древние инки.

Если бы имеющая только два измерения плоская тень двигалась строго вперед по окружности земли, она обязательно пришла бы в место, откуда вышла. Очевидно, что для тени это явление непостижимо для объяснения. Возможно, каждому отведено конкретное время, а бесконечность времени объединит нас всех своей вечностью.

Знания и культура древности – загадочный и неосознанный до конца человечеством фактор времени существования вселенной. Стареющий со стремительным бегом веков мир незримо сохраняет генетические следы предыдущих поколений, и кажущиеся на первый взгляд забвения вовсе не теряются в «ночи» уходящего времени. Высшие силы способствуют сохранению и осмыслению обновленных современностью образов древности, хотя бытует мнение, что эти образы сохранились лишь благодаря невежеству любопытных.

Предисловие к священной Книге Еноха гласит:

«Ключ затаенных вещей, ключ святилища, священное слово, дающее возвышенный разум и его тайны – есть Свет, Жизнь и Мудрость Вселенские».

В последнее время человечеству показалось, что оно избавилось от множества предрассудков прошлых веков. Но сегодня очевидно, что это избавление заводит нас в определенные тупики. И в связи с этим радует появление новых инструментов анализа прошлого.

С древних веков вплоть до наших дней именно любопытство или любознательность рождало философов. Самые древние из них не оставили никаких записей, но явились легенды и мудрые изречения, подтверждая тот факт, что истины смысла жизни и любви нельзя передать сухими символами знаков, букв или иероглифов.

Сократ подвергал сомнению устоявшиеся мнения, прослыл из-за этого непримиримым спорщиком и даже пошел из-за упрямства и любопытства на сознательную смертную казнь. Информация о нем дошла до нас благодаря Платону, который первый создал школу философии. Платон полагал, что только любовью можно воспитывать и наставлять человека, который должен проявлять интерес к нравственности и стремиться к идеалу. Платону принадлежит идея всеобщего блага, он первый выдвинул идею бессмертия души. Ему приписывают фразу: «Вечное существование – есть Бог». В своих оценках мироздания древние философы полагались на божественное влияние: «Мы должны молиться о благословлении за всех, так как боги знают, что для нас лучше». Платон считал, что правитель должен быть философом, чтобы понимать высшие смыслы власти.

Ему же принадлежит и упоминание об Атлантиде, которая, по его словам, была уничтожена во время сближения Земли с Венерой. Он также первый упомянул, что земля не плоская, но и не шар, а громадный многогранник Современные исследования подтверждают это. На ребрах этих граней земли отмечают выходы больших энергий. Привлекает внимание то, что именно в этих местах были сооружены непонятные на первый взгляд пирамиды. Ученые приходят к выводу, что на самом деле они и гасили энергетические проявления этих аномальных зон земли. Предполагают также, что на верхних частях пирамид, а многие из них сверху усечены, находились устройства фокусировки энергетических потоков для взаимодействия с другими планетами вселенной. Возможно, позднее кто-то специально или случайно убрал эти устройства с пирамид…

Живший в бочке Диоген утверждал, что «Природа дала человеку все, в чем он нуждается». На предложение Александра Македонского выполнить любое желание философа Диоген ответил знаменитой фразой: «Отойди, ты загораживаешь мне солнце!»

Истоки западного философского мышления заложил Аристотель – самый преданный ученик и академический продолжатель идей Платона.

Аристотель считал наиболее важным учение об устройстве государства. Он полагал, что монархия может породить тиранию, аристократия выродиться в олигархию, а политические противоречия – в демократию, которая далеко не идеальная общественная форма существования. Он утверждал, что государственное устройство зависит от уровня запроса и понимания людей о справедливости. По Аристотелю – главная справедливость – взаимопонимание между богатыми и бедными, которая остается актуальной по сей день.

В манускриптах древности, особенно египетских, существует немало божественных романтических образов вселенной, объясняющих картину мира:

– Великий Гоготун – мифический гусь, снесший мировое яйцо, из которого родилось Солнце.

– Сикомор – священное дерево жизни.

– Бес – бог, изображающийся в виде карлика, защищавший от злых духов, покровительствующий пляскам, музыке, торжествам.

– Осороннофрис – великий бог мертвых, которого никогда не видел ни один живой человек.

– Эон – духовное существо, персонифицирующее один из аспектов Абсолюта.

– Абрасакс – космологическое существо, являющееся верховным главой небес и эонов.

– Многообразный символ Вечного Духа, который в различных религиях определялся, как «Нерожденное семя». На санскрите оно звучит – «агнец». Метафорически Дух исчезает или умирает после возрождения семени, которое с этого момента превращается в материю. Отсюда жертва нерожденного или «агнца». Семя «не оживет, если не умрет». Становятся понятны и вполне логичны жертвоприношения языческих религий: принести в жертву материальное живое для возрождения Духа.

Священное слово «Троица» исходит из глубокой древности и обозначает в древнем Египте: Птах – бог восходящего солнца, Секер – бог ночи или ночного солнца и Осирис – бог воскрешения. То же самое гласит Вишну Пурана: «Едина Тьма наполняла Беспредельное Все, ибо Отец, Матерь и Сын еще раз были Одно».

Древние философы не сомневались в одновременном присутствии духа и материи, а только лишь спорили, что из них первично. В отличие от алхимиков, наука отвергала присутствие духа и отдавала предпочтение материи, оставляя суждение о духе в молчании или вовсе его не касаясь. И вдруг, как снег на голову, в 2013 году опытным путем найдена «частица Бога» (бозон Хиггса) – реальная элементарная частица, превратившаяся в массу после прохождение через квантовое поле.

Известный всем философ и математик Пифагор создал свою теорию чисел, истоки которой по преданию узнал у египетских иерофантов. Она в состоянии примирить дух и материю через число 1:

1 х 1: 1 = 1 (материя)

1: Бесконечность = 0 (дух).

Пифагор придавал большое значение первым четырем цифрам 1, 2, 3 и 4, которые в сумме дают число 10.

Известно, что Земля движется по орбите со скоростью около 30 км/сек.

Скорость света 300 000 км/сек. Разница – 10 в четвертой степени подчеркивает важную связь любимых чисел Пифагора.

Знак креста, адаптированный христианами – кабалистический, и изображает противоположения и четверичное равновесие стихий.

Не случайно в астрологии рассматривались именно четыре яркие и невообразимо непохожие стихии: огонь, земля, воздух и вода. Число 10 при всей кажущейся простоте позволяет понимать разные уровни.

Неизвестному древнему оккультисту принадлежит выражение: «При воссоединении Идей с Числами можно манипулировать Идеями и прийти к математике Истины». Истина была тайной жрецов и лежит в основе всех существующих религий.

Странную и мало поддающуюся научному осмыслению астрологию с ее глубокими корнями в виде астролатрии можно сравнить с суеверной древней бабушкой. Со временем у них появилась строго научная дочка – астрономия. То, что дочь должна быть умнее своих прародительниц понятно, но чтобы мудрей – весьма сомнительно.

Кеплер – создатель научной теории планетарного мира, по профессии был астрологом. Небесные тела тогда рассматривались исключительно по принадлежности к металлам: Солнце – золото, Луна – серебро, Меркурий – ртуть, Юпитер – свинец и т. д. Ртуть и золото неотделимы какой-то пока вечной загадкой.

Золотые украшения всегда казались образной частичкой яркого солнца и в древности всегда ассоциировались с божественным светилом. Издревле считалось, что золото – металл богов. Золото защищает от ожогов, болезнетворных бактерий и является определенным эликсиром против любых заболеваний. Исследования показали, что золотая посуда очень полезна для здоровья, и теперь мы знаем, что наночастицы золота борются против практически всех болезнетворных проявлений.

Из глубины веков нам известно поклонение золоту как божественному символу и атрибуту религиозного культа. Культура, природа которой лежит в лексическом корне культа религии, также, хотя в основном метафорически, благоволит этому металлу.

Однако человек неправильно понял влияние золота на свою жизнь.

В быту золото, кроме посуды и украшений, малоприменимо. Для ремесленничества и промышленности больше подходит железо. Золото трудно обрабатывается, его не так много на земле, оно сложнее извлекается и значительно тяжелее.

И то, что в дальнейшем золото стало категорией благосостояния, было определенным заблуждением человечества и, возможно, его главной ошибкой. Человеку всегда хотелось быть похожим на бога и иметь всеобъемлющую власть над миром, но для глубокого осмысления себя и окружающего мира ему не хватало именно божественного духовно-нравственного понимания смысла существования человека на земле.

Древние египтяне были намного мудрей сегодняшних экономистов. Они рассматривали зерно в качестве денежной единицы. Недавно на территории Египта найдено множество черепков, на которых записан объем сданных излишков мешков зерна. Это был своеобразный вексель на получение дополнительных жизненных благ. Интересно, что этот вексель со временем терял свою силу, имея в виду, что зерно – продукт, портящийся за определенный период или уничтожающийся грызунами, и через год количество зерна для возмещения уменьшалось в отличие увеличения денежных средств на современных банковских депозитах. То есть человека имеющего излишки заставляли вкладывать свои деньги в приобретение других предметов и не иметь больших преимущества от оборота излишков.

Бушмены в Намибии живут вдалеке от цивилизации и вовсе не страдают от этого. Они счастливы быть с природой и обожествляют то, что создается солнцем. Цивилизованный мир называет их солнечными людьми.

Не секрет, что сама жизнь в цивилизации заставила человека все больше отдаляться от совершенства назиданий Богов. С каждым годом особенно при отрицании религиозных воззрений, душа человека все настойчивей приобщалась к обманчивым символам «Золотого тельца».

Испанцы тупо переплавляли и предназначенное для культовых обрядов золото древних инков. Они не понимали этих людей и не задумывались об их духовности, мудрости и без сожаления погубили не только народ, но и накопленные веками знания, культуру и укрепившиеся ростки рационального существования человека. Инки глубоко изучили закономерности вселенной, и в их рисунках много места уделено небесным телам. Странно, но там нет планеты Венера и нет Луны, а есть неизвестная планета Нибиру. Инки знали, что никакое золото людей не спасет, и человеческой цивилизации отпущено определенное время на планете Земля. Возможно, они знали, как все же сохранить надежду на существование.

В истории немало примеров варварских жестоких разрушений и завоеваний целых народов. Известные всему миру имена Александра Македонского, Тамерлана, Чингисхана прославились именно этим. Следует отметить, что наставником Македонского был сам Аристотель. И вовсе не случайно, а даже закономерно, что заложенные неведомой или божественной силой вечные ценности жизни именно под воздействием разрушения на время исчезали из поля зрения человечества, а потом появлялись уже в качестве исторических и археологических исследований. Вселенная хранит свои тайны, и после разрушения развитых цивилизаций приходит опять природа, и все начинается снова в поиске оптимального пути существования с ней.

Отсутствие преклонения, послушания человека перед Всевышним было результатом изгнания из рая. Человеческое же желание власти над миром во все времена рождало только злоупотреблением ей. Благодаря отсутствию высокомерия и гордыни, Моисей смог приблизиться к божественному осмыслению истины.

Бум обладания золотом с каждым годом захватывает человека все больше и больше. Сегодня усилия большинства предприимчивых людей направлены на извлечение максимальной прибыли, как правило, в ущерб общественной морали, которая является духовной основой и составляющей роста экономики. То, что большая часть современной экономики вращается вокруг удовлетворения требований человеческого тела, говорит само за себя. Именно гордыня заставила человека использовать золото в качестве разменной монеты экономики.

Для образования золота и других тяжелых металлов во вселенной необходима дополнительная энергия. Видимо, наша планета когда-то была подвержена значительному энергетическому воздействию и получила немалые запасы золотых и драгоценных металлов.

Существует легенда, что прилетевшие на землю пришельцы появились на нашей планете для добычи золота. Они разрабатывали золоторудные шахты и для упрощения тяжелой работы создали живого робота в виде человека. Биоритм его мозга в 18 ГЦ идентичен ритму нашей планеты.

Этому роботу отпустили достаточно короткий период жизни, чтобы злополучное время быстрее стирало то немногое, что может одухотворить биологическая жизнь. Пришельцы, видимо, также не случайно многое предусмотрели в характере человека: его амбиции, непоследовательность и даже агрессивность. Так что зря мы ищем ответных отзывов во вселенной. Они, наверняка знали, что на базе азота, который занимает 78 % атмосферы, при длительном воздействии ультрафиолетовых лучей через озоновую дыру может образоваться «веселящий газ» (оксид диазота). Именно этот газ действует на человека, как алкоголь, вызывая состояние эйфории. Пришельцы не исключали, что люди могут погубить себя сами, испытывая при этом неописуемую радость.

 

1

Ничего нет в жизни приятней, чем возвращаться домой после длительного отсутствия. Выйти после таможни из аэропорта, ехать по подмосковной дороге и чувствовать приближение родного города, узнавать районы, где некогда жил, и отмечать запомнившиеся только для тебя места знаменательных встреч или расставаний.

Роман Григорьевич любил так, как в детстве и молодые годы, как бы отстраненно глядя на мир со стороны, ездить сидя у окна на поезде или в автобусе в неизвестный пионерлагерь, в незнакомый колхоз на картошку или командировку. Неизвестность была где-то там, впереди, рядом с придорожными одинокими домами, наполненными романтикой перелесками и полями.

Есть в этом элемент обновления: хочется, чтобы окружающий мир показался изменяющимся вместе со временем.

Вспомнил Роман Григорьевич, как он, наполненный радостью обнадеживающей жизни, возвращался из армии, и как видел эту же скрытую в слезах матери радость своего взросления.

Роман Григорьевич понимал и чувствовал несколько другое настроение. Жизнь уже не открывала перспективу большого обновления, но мысли его все-таки оставляли надежду на некую романтику неизведанного и неиспытанного. Прочитанная в разные годы книга или казавшаяся малопривлекательной и однообразной в молодости классическая музыка слышится в зрелые годы совсем по-иному, и становится подобно тонкой лирической мелодии, оставляя некую надежду на счастливый и неповторимый исход.

Роман Григорьевич вспомнил, как первый раз возвращался из длительной командировки на родину. Тогда все было впервые и интересно.

Сначала покупка машины, новая квартира, новая работа и новая любовь.

– Вы долго были за границей? – спросил робко шофер, видя необычные взгляды клиента.

– Почти 8 лет, – машинально произнес Роман Григорьевич.

– Видимо, вы не узнаете ничего… другая страна, – произнес водитель.

– Пожалуй, – произнес Роман Григорьевич, а про себя подумал: «Действительно… а может быть и чужая страна…»

Первое, что отрезвило романтические настроения Романа Григорьевича уже в московской квартире, это пропитанная холодом встреча с женой.

Он как-то совсем забыл о ее существовании, и она была где-то за пределами его восприятия действительности.

– Ну, здравствуй, здравствуй, дорогой…наслышана о твоих подвигах, – нарочито подчеркнуто выговаривала она.

Он довольно равнодушно отреагировал:

– Что тебе еще там наговорили?

– Да уж рассказали… Совсем стыд потерял.

– Что ты имеешь в виду?

– Стоит уехать на два месяца, как ты потерял голову.

– Ну, положим, голову я не терял… Не забывай, что ты, как правило, половину года проводила в Москве, – начал робкое наступление Роман Григорьевич.

Неожиданно для него развивать этот разговор жена не стала.

Чтобы разрядит немного напряженную атмосферу, Роман Григорьевич начал разбирать чемодан и тут с ужасом вспомнил, что ничего не привез жене в подарок.

«Странно, но совершенно вылетело из головы», – молчал он.

Роман Григорьевич лихорадочно продолжал ворошить широкое отделение поклажи. И вдруг, как знак свыше, на глаза попалась прекрасная кофточка-сорочка с ажурными тонкими птичками-колибри.

«Мистика какая-то» – облегченно вздохнул он.

Роман Григорьевич приготовил кофточку в подарок Юлии, но под впечатлением холодного расставания не решился ее вручить.

Он молча протянул ее жене.

– Совсем не ожидала, что ты вспомнишь, – уже мягко и удовлетворенно посмотрела она на мужа.

Она прикинула кофточку на свою фигуру.

«А она ей идет», – молча оглядел он ее, – «Но… на Юлии была бы лучше…»

Роман Григорьевич молча продолжал копаться в чемодане, достал подарки внукам, дочери.

Как и все супруги, они привыкли молча оценивать друг друга. И в этом молчании была какая-то определенная истина. Они понимали друг друга, и тем самым охраняли и не причиняли себе вреда, понимая, что своими выпадами покушались на собственную свободу.

Как мудрая природа молчит, не проявляя видимой агрессии, но неумолимо движется ко всему новому и необходимому для жизни.

Роман Григорьевич в душе был очень рад этому внутреннему молчанию.

Неожиданно пришла в голову Пушкинская фраза:

«Народ безмолвствует, а счастлив ли народ?»

Очень многое скрыто в молчании. Язык не имеет действенной силы при родственности душ. В такой ситуации злоупотребление звуковыми выражениями и эмоциями ведет к непримиримым разногласиям.

Супружеские узы осложняют взаимоотношения еще и тем, что каждый считает другого в некоторой степени частью своей собственности. Оттого восторженность любви стихает, а порой и погибает.

После выгрузки привезенных вещей Роман Григорьевич переоделся и пошел на кухню. Открыл холодильник, выпил стопку водки.

Вошла жена и также в молчании накрыла стол, и они сели обедать.

– Елена живет на даче… Надо в выходные их посетить.

Он приехал в пятницу и потому сразу согласился.

– Наверно… Надо сходить в гараж.

– Машина на ходу…Валерий иногда берет ее.

– А что он не пользуется своей?

– Что ты, не знаешь своего сынка?… Она у него постоянно в ремонте, – подчеркнуто язвительно заметила жена.

Валерий достался ей от первой рано умершей жены Романа Григорьевича. Нельзя сказать, что она не уделяла ему материнского внимания, но после того, как он стал жить самостоятельно, всячески старалась оградить себя от его приобретенных негативных привычек и перекладывала заботы и заморочки на мужа, подчеркивая несносный характер пасынка.

– Кстати, надо заплатить за его квартиру, кажется, за несколько месяцев, – сухо добавила она.

Квартира принадлежала матери Валерия, и она со временем перешла ему, как бы по наследству. После того, как сын часто менял место работы, стало правилом, что именно Роман Григорьевич регулярно оплачивал коммунальные расходы за эту квартиру.

Роман Григорьевич не стал задавать вопросов. Проблемы сына уже долгое время стали для него как бы потребностью и неотъемлемой частью жизни.

– Завтра же и поедем на дачу, – твердо согласился он.

Они молча продолжали обед, после которого жена предложила:

– Пойдем спустимся в универмаг, я присмотрела внукам по паре костюмчиков.

Роман Григорьевич одобрительно посмотрел на жену.

После обеда они оделись и спустились в близлежащий супермаркет.

– А тебя молодит эта рыжая куртка… Выглядишь похудевшим, даже походка стала тверже, – заметила жена.

Роман Григорьевич вспомнил, что именно Юлия посоветовала приобрести эту куртку, когда он примеривал ее. Со свойственной ей нежной улыбкой она произнесла, намекая на рыжий цвет:

– Эта куртка вам очень идет, хотя в ней немного похожи на работника трамвайного депо.

Именно эта принадлежность к трамваю побудила его принять решение о покупке.

«Как же я ее люблю! Когда она безмятежно улыбается… Самое страшное – все больше и больше. Это просто не выносимо…» – пронеслось в его голове.

– Цвет оставляет желать лучшего, – машинально, поддерживая разговор, отпарировал Роман Григорьевич.

– Я думаю, тебе надо подобрать красивые летние брюки.

– Зачем?…Я не буду летом все время ходить в куртке.

– …Вот эти бежевые очень элегантные. Пожалуйста, примерь.

Перебрав несколько штук, выходит из примерочной.

– Не хочу ничего брать: не мои размеры.

– Я пойду в другой отдел, посмотрю что-нибудь себе.

Роман Григорьевич с удовольствием остался один.

«Боже! Что же делать! Ведь знаю, что надо перестать думать о ней, но не могу…»

Он медленно пошел в винный отдел. Жена со множеством покупок присоединилась к нему уже у кассы.

Придя домой, Роман Григорьевич позвонил сыну:

– Привет, сынок…как дела?

– Все в норме, – немного суховато прозвучал ответ.

– Я приехал, совсем… Хотелось бы повидаться…

– Сейчас нет необходимости, – продолжал сын.

– Мама сказала, что у тебя скопилась задолженность по квартире?

– Да… Перечисли тысяч двадцать… счет тебе известен…

– …Постараюсь все сделать на следующей неделе.

– Хорошо.

– Хотелось бы все-таки увидеться, – настаивал отец.

– Да, конечно… я позвоню.

Обычно разговоры с сыном были похожими на сегодняшний диалог, но сейчас Роман Григорьевич почувствовал какое-то неприятное нарочитое отчуждение и решил обязательно встретиться с сыном в ближайшее время.

 

2

Вечером Роман Григорьевич решил забежать в гараж. Несмотря на перемены последних лет, это место хоть и опустело, но осталось свободным для своеобразного мужского отчуждения. В свое время гараж для автолюбителя был определенной отдушиной от мирской семейной жизни, где свободное время отдавалось своему любимому детищу – машине. Тогда они были отечественные и требовали большого внимания и заботы хозяев. Некоторые увлекались, строили подземные погреба, места длительного обитания, благоустраивали их, и ссылаясь на постоянные ремонты, пропадали от жен и детей в этих гаражах. Сейчас времена изменились, но завсегдатаи остались верными традициям.

Первым, кого встретил там Роман Григорьевич, был его сосед по гаражу и помощник в решении ремонтных работ Федор.

Федор Игнатьевич, как теперь его величали в гаражах, уже несколько лет был на пенсии, купил себе небольшую современную иномарку и сокрушался, что невозможно, «как раньше» залезть в двигатель и трансмиссию или улучшить какую-либо конструкцию.

По привычке он много времени проводил в гараже и из-за отсутствия ремонта машин смотрел часто принесенный из дома телевизор, обсуждая события с приятелями.

С романом Григорьевичем они виделись более года назад в период его отпуска. Было видно, что Федор рад встрече. Манера же общения была прежней: будто расстался с соседом вчера. Он спокойно заявил:

– Что, Григорич, не весел, буйну голову повесил?

– Да как-то все не в масть, Игнатич, – глухо отозвался сосед, открывая дверь гаража.

– Ну, масть – это дело случая… А все же?

– Как то безрадостно живется…

Роман Григорьевич оглядел свою машину и стал вынимать зарядное устройство для аккумулятора.

– Правильно… Надо уделить немного времени для подзарядки. Сразу видно: запасливый хозяин. Не спеши, – глядя как подключаются концы, также спокойно продолжал Федор Игнатьевич. – Вот говоришь, нет радости… Значит душа тоскует… У меня тоже…

– По тебе не скажешь, – отозвался Роман Григорьевич.

– Да виду не подаю.

– Это правильно!

– Главное, Роман Григорьевич, в нашей жизни… как в танке… не бздеть!

– Звучит круто и по-русски.

– Все это не просто… Я ненавижу сейчас все кругом и сегодняшнюю власть с ее растленным образом бесхозяйственности и зла, но… как я понял, этот процесс неотвратимый…

– Почему – неотвратимый?

– Потому как и всех…самого, не радует меня конкретное дело. Теперь стараюсь заработать.

– Так у тебя всегда были золотые руки.

– Руки для дела, которое делали раньше… а сейчас все делают деньги…

– Я понимаю, – Роман Григорьевич вышел навстречу соседу.

– Понимаешь, раньше не задумывался, а сегодня вспоминаю, как в планах страны были количества строек, киловатт, тонн…а теперь у нас только освоение денег или… красивое слово инвестиции.

– И что тебе не нравиться в инвестициях?

– Это же русский лохотрон… Наворуют и через оффшоры нам же впаривают валютные заказы для еще большего мошенничества…

– Уж больно у тебя все мрачно, – попытался возражать Роман Григорьевич.

– Есть, конечно, стратегические иностранные проекты, но они были и раньше…

– Ну вот.

– Просто нынешняя власть убила во мне многое.

– А почему, Федор Игнатьевич, вдруг так?

– Вспомните, Роман Григорьевич, как все начиналось… Говорили… «Мы богатая страна… каждый может стать миллионером»… И мы купились… подумали: «А почему бы и нет?»

– Верно.

– А думать много не надо… Сегодня голова для многих для того, чтобы есть вкусно.

– Это так, – улыбнулся сосед.

– Главное первый продажный шаг… или, как говорил наш главный искуситель… начать… с ударением на первом слоге.

– Почему продажный?

– Потому как был слаб умом и волей и, по-моему, и сегодня не понял, что натворил, подчеркивая свое пренебрежение ко всему, накопленному прошлыми поколениями.

– Да, воля – важный аргумент… тем более в политике.

– А знаешь, Григорич, по мне счастье – это петь свою песню и не важно, что ее даже никто не слушает.

– Глубоко, – задумчиво посмотрел на соседа Роман Григорьевич.

– Вот соловей, скворец или чижик… поет каждую весну… А природу, брат, не обманешь… Как в молодости забитый на дворовом стадионе гол. Казалось бы, кому он нужен и что бы было, если бы не забил? А ведь счастлив по сей день… от этого воспоминания…

Роман Григорьевич уважительным взглядом посмотрел на соседа.

– А я думал, ты опускаешься здесь в гаражах, хотя всегда считал тебя настоящим соловьем своего дела.

– Да, соловей не любит многолюдье… и сам-то… серенький, маленький и незаметный… Сейчас половина России в таком… покое и безволии.

– А молодежь?

– А что молодежь? Она же все понимает… и тянется теперь к тому, что создали совершенно бессознательно… именно мы с вами.

– Я приехал недавно из Египта… Всегда буду помнить Великого сфинкса и его царским божественным взглядом… – неожиданно вырвалось у Романа Григорьевича.

Федор Игнатьевич помолчал, потом произнес.

– Люди не захотели быть богами и сделались рабами.

Он опять сделал паузу.

– А сейчас там вроде революции… Смотришь небось телевизор?

– Да, как ты все правильно чувствуешь… Удивляюсь тебе, как можно отсюда…из гаража… все видеть и ощущать?

– Интуиция, брат…а то, что в тебе – это только ты и сам.

– Глубоко копаешь, Игнатич.

– Еще древние греки знали, что такое демократия… А нас в очередной раз надули…

– Это почему? Это, наверно, не так.

– Нет-нет именно так, как надо.

– Что ты имеешь в виду?

– Григорич, ты же сам знаешь, что такое демократия.

– Конечно.

– Тогда надо начать с понятия гражданин… В Риме гражданином считался человек, имеющим свой дом, который носил оружие и имел право голоса… А сейчас нам говорят: «Оружие – это не для народа»…

– Так и так много оружия на руках.

– Вот именно, только в чьих руках… Не в руках честных, добропорядочных людей… Только рабы не имели такого права… А наша сегодняшняя демократия… просто немыслимо оригинальная.

– Чем же она оригинальна?

– Большинство превратили в неимущих или в лучшем случае малоимущих рабов, а меньшинство провозгласило себя демократами.

– Ах, вот ты о чем…

– Именно о том…

– Тоже самое и о культуре информации и доступе к знании… По мнению демократов, не всем нужно знать все… Многим достаточно дешевого СМИ… Вся страна играет, то в лото, то в миллионеров, а то и просто в лохотрон Якубовича… Помнишь крылатую фразу «Мы сидим, а денежки бегут»… И главное – никаких интересных новых мыслей!

– В древнем Египте высшее знание было доступно только жрецам, – вставил Роман Григорьевич.

– Вот-вот… Отдача малоэффективна… Каждому – свое… Изречение проверенное временем, – усмехнулся Федор Игнатьевич.

Через некоторое время он продолжил.

– Вот по телевизору видим постоянно, как сыщики или, как сегодня модно, «опера» добиваются справедливости и обеспечивают букву закона… таких сериалов… много и все круче и круче… Начали с «разбитых фонарей», а теперь «след»… там все последние достижения криминалистики…И заметь, Григорич, там правда торжествует среди настоящего беспредела…

– Это верно.

– А что на самом деле?… На каждом шагу мошенничество самой полиции, которая думает только о своих проблемах и прибылях… Они практически не замечает граждан… Никто не борется с бандитами, угонщиками машин, нечистоплотными риэлторами… У нас в подъезде половина – азеры… Сначала они снимали квартиры…Те, кто сдали, через некоторое время стали скоропостижно умирать… Других намеренно спаивали и выжили… Люди подписали по пьянке какие-то бумаги… и стали бомжами… Я сходил в полицию… Так мне говорят «Пиши заявление только с обоснованием своих слов».

– Ты молодец, проявил гражданственность.

– Так доказывать, говорю им, должны вы, – завелся Игнатич, – А они в ответ намекнули, что после заявления могу сам быть жертвой… Вот тебе и гражданский долг.

Федор Игнатьевич замолчал, но возмущение вновь пересилило тишину:

– У меня создалось впечатление, что полиция обеспечивает порядок в стране только в части защиты действующей власти… Я не верю, что наши правоохранительные органы могут противостоять не только мошенникам, но и терактам… Работаем в режиме статистов… «План-перехват» – наша любимая отмазка… Власть в основном откупается деньгами. В итоге родственникам погибших лучше всего – они получают компенсацию.

– Для наведения порядка нужно время.

– Григорич…опомнись это же придумали они сами…Пока люди не обратят внимание, никто не шелохнется… Должности покупаются, карьера закрыты для рядового гражданина… Кругом кумовство, деньги и коррупция… Они хуже бесов…

Роман Григорьевич молча безуспешно попробовал завести машину.

– Подожди немного и накинь клемму на положение «стартер», – посоветовал приятель.

– Ты думаешь, я как дятел… всем недоволен? – продолжал Федор Игнатьевич, – …Нет… возможностей много, только не дают ими пользоваться людям… Обидно… везде реформы, а на деле разрушения… За основу взят опыт запада… ждут инвестиций… Будто мы сами полные импотенты… А наши люди образованы не хуже иностранцев и умеют работать…

– Да, образование мы, по крайней мере, получили не плохое.

– О сегодняшнем образовании я уж не говорю… оно развивает многие способности, в том числе и глупость…

Роман Григорьевич молчал, а приятель улыбнулся:

– Я пришел к выводу, что виной всему – это теперешние СМИ, этот неотъемлемый для нашей жизни несправедливый и продажный «пиар», навязчивая реклама, которые оболванивают, угнетают, как теперь говорят, «напрягают».

– Согласен… Агрессия и насилие СМИ и ТВ неоспорима… Но не все же программы такие?

– Ты прав… Некоторые начинают трезветь: «Культура», РБК, «Звезда»… Но в основном наше ТВ заполнено откровенно пошлыми программами… Сначала смех и положительная реакция на глупость, тупость, и главное – тематика ниже пояса.

– Но людям нужна улыбка, смех…

– Я не говорю о развлекательных… Они нужны… Однако достали эти, как я их называю…звездульки и звездаки… все эти самодовольные физиономии постоянно мелькают перед глазами… Ничего не имею против песен, которые исполняют талантливые певцы или красивые молодые певицы… Но, согласись, противоестественно, когда на их месте оказываются мечтательные безголосые подростки или слезливые женоподобные мужчины.

– Это верно… Но ведь их принцип достаточно современный – удивляй, самовыражайся…

– Дело не в этом… Они живут в каком-то своем мире и красуются сами перед собой, устраивая всякие конкурсы, как теперь говорят, кастинги… Не понимая, что развращают людей и прежде всего молодежь тем косвенным злом «легкой и сладкой» жизни… Как в запомнившейся песне из фильма «Последний дюйм», где ребенок познает настоящие ценности реального дела: «Какое-мне дело до всех до вас, а вам до меня»… И заметь… При встрече со звездами на ТВ, как правило, показывают их хоромы, необычную обстановку, как бы призывая: смотрите… завидуйте…

– Но это заработано ими. И все-таки не внешние данные и пиар привлекают.

– …Заработано, но при перекосе экономики и безнравственном обществе, где люди выныривают «из грязи в князи».

– Да ты, Игнатич, педагог, – улыбнулся Роман Григорьевич, включая двигатель машины.

– А то! Актеры теперь перекликаются со стиральным порошком или майонезом. Противно… Все деньги… И ведь не Смоктуновские… Уровень все ниже и ниже.

После очередной попытки машина завелась.

– Аккумулятор еще хороший, да и двигатель работает ровно, – заключил Федор Игнатьевич, – А теперь надо немного проехаться на большой скорости для зарядки.

Роман Григорьевич последовал его совету.

 

3

Рано утром Роман Григорьевич с женой выехали на дачу к дочери. Ехали молча. Только когда половина пути была позади, жена заметила:

– Ездить, к счастью, ты не разучился.

Хотя Роман Григорьевич не понял глубины этой фразы, он не попытался это выяснить в активном разговоре.

Автомобильные пробки позволили добраться до места только к одиннадцати.

Дочь Лена и все ее домочадцы вставали поздно, и посему прибытие родителей было вовремя и ознаменовалось общим завтраком на веранде.

Особенно восторженно приветствовала дедушку и бабушку и радовалась подаркам шестилетняя внучка Вероника. Четырехгодовалый Артем был более спокоен и сидел у дочери на руках.

Муж дочери, имеющий свой бизнес, уезжал из дому рано и приезжал обычно к обеду. Роман Григорьевич немного недолюбливал его за молчаливость и определенную замкнутость в общении. Он чувствовал, что откровенному общению мешала ментальность нерусского происхождения зятя. Его жена, как ему казалось, просто побаивалась мужа, и потому атмосфера общения с дочерью и внуками без главы семьи сегодня была очень благоприятной.

В доме дочери было несколько человек прислуги. За завтраком подавала Полина, которая очень вежливо и ласково, зная особенности каждого, наливала чай, кофе, раздавала бутерброды и пирожные.

Роман Григорьевич обратил внимание, как она говорила и предлагала варенье, произнося: «Крыжовенное варенье». Это было приятно и как-то по-домашнему и подчеркивало ее истинное русское происхождение.

– Пап, ты правда посвежел, – лукаво произнесла Лена, взглянув на мать.

Роман Григорьевич понял, что жена делилась своими мыслями с ней.

– Ты преувеличиваешь, – отпарировал он.

Лена искренне радовалась родителям и пыталась завязать откровенный разговор.

– Ты, видимо, закончишь работать?… И вы с мамой можете чаще навещать нас.

Роман Григорьевич немного замялся, не ожидая этого вопроса.

– Если ничего не предложат… наверно, придется, – неопределенно отозвался он.

– Но ты еще мог бы поработать, – продолжала жена.

– Вот схожу на следующей неделе на службу… Там будет видно.

– На пенсии тоже неплохо… – настаивала дочь.

Видя, что отец не хочет продолжать эту тему, она заговорила с матерью.

Когда она довольно поздно неожиданно вышла замуж, Роман Григорьевич сразу почувствовал влияние зятя на ее характер и как-то, не понимая до конца почему, перестал смотреть на нее как на родного любимого ребенка. Он чувствовал влияние на нее другого мужчины, и его порой раздражали ее новые непонятные ему меркантильные интересы.

Дети покинули стол и убежали к своим игрушкам. Роман Григорьевич тоже вышел из-за стола и подошел к играющему рядом с собакой младшему внуку. Роман Григорьевич смотрел на четырехгодовалого малыша. Странное чувство овладело им. Он попытался ласково прикоснуться к нему, но виляющий хвост собаки его явно привлекал больше.

«…Насколько он совершенен… он притягивает своей теплотой истины жизни… своей неописуемой привлекательностью… необузданностью, желанием все потрогать… и ощутить наяву… Как я ему завидую…»

Роман Григорьевич взял ребенка за руку, отстраняя собаку, но малыш явно тяготел к животному.

– Тема! Ну, поиграй с дедом… Я так давно тебя не видел, – попытался он привлечь внука.

Как будто почувствовав его раздумья, малыш отстранился. Взгляд его показывал явное нежелание бросать собаку и играть с дедом.

– Я не Тема, а Артем, – объявил малыш.

– Артем – это взрослое имя, а для маленького – Тема.

– Я не малыш, – возражал серьезно внук.

– Папа, он отвык от тебя, – глядя на сына и отца, вставила дочь.

Чувствуя безнадежность своих попыток, Роман Григорьевич отошел в сторону.

«…Ребенок отстраняет руку… Как это верно!.. Какой серьезный взгляд на меня… В глазах его печаль и тоска… Как это все правильно… Кто его научил быть самим собой?… Надо почувствовать себя глубоко порочным, чтобы понять это совершенное существо…» – размышлял он.

– Вам с мамой надо почаще бывать среди внуков, – почувствовав смущение отца, продолжала дочь.

– Когда по приезде ты давал ему игрушку, Артем так радовался, – заметила жена.

– Скорее… он доверялся игрушке…как туземец – красивой тряпке, – печально заключил Роман Григорьевич. Он продолжал думать про себя.

«А ведь когда-то я был таким же… Возможно, когда-то кто-то смотрел также на меня… У младенца самый большой жизненный потенциал… Но когда он будет проявлен?… Ведь когда меня не будет, я об этом знать не буду… Нет… именно поэтому я жить буду… всегда… Бесконечно…»

– Ну что ты поник, отец, сейчас я налью тебе хорошего виски, – зная привычки отца, разрядила его молчаливую замкнутость дочь.

– Ты же знаешь, я сегодня за рулем.

А про себя подумал: «Взрослые такие же, как и дети, но с ними никто не играет, и ошибки не прощают».

Роман Григорьевич вновь вернулся к столу.

Беседа о житейских делах его уже не очень интересовала. Дочь жаловалась на то, что муж практически не бывает дома, и все заботы по быту легли на ее плечи.

«Жалко, что так рано она бросила собственную работу и теперь даже не думала об этом», – молчал Роман Григорьевич.

Потом женщины пошли укладывать спать детей. Спустя полчаса, Роман Григорьевич тоже зашел в детскую и посмотрел на спящего Тему.

«…Как он красив во сне!.. Он в своем мире, двигает руками, ножками, сжимает кулачки во сне… Возможно… ему чудится птица феникс или египетская птица Тау с двумя крылами в виде тройки…»

Вечером Роман Григорьевич завез машину в гараж. Федор Игнатич уже собрался домой, и они направились вместе к своим жилищам.

– Что-то настроение у тебя, Григорич, мне не нравиться.

– Откровенно, и мне тоже.

– Плохо, – твердо заключил Федор Игнатьевич… – Мы уже в зрелом возрасте… Хочу подчеркнуть: именно зрелом.

– Да я знаю.

– Ничего ты не знаешь… Я только недавно вычитал из гороскопов.

– А при чем тут гороскопы?

– Понимаешь, Григорич, все оказывается очень просто… В молодости мы рвемся вперед, не замечая, что вокруг… Ждем необычного.

– Это так, – задумчиво вздохнул Роман Григорьевич.

– Все ждем что-то удивительного впереди…

– Или не ждем… и просто движемся вперед…

– А вот гороскопы нам отвечают на этот вопрос, – настаивал Игнатич.

– Это часть астрологии.

– Возможно, – отпарировал сосед, – …Вот я вычитал в этих самых гороскопах, что каждый семилетний период нашей жизни или, как говорят «по жизни» характеризуется определенным смыслом и даже задачей нам предначертанной.

– Ты прям философ, Игнатич.

– А то!.. Например, первый семилетний срок характеризуется зависимостью от родителей, первыми болезнями, неожиданными сложностями познаниями жизни. Отсюда страхи и неуверенность младенческой жизни. Будто бы слабая свеча, готовая затухнуть от сильного ветра. – После небольшой паузы Федор Игнатьич продолжал, – Второй период объясняет бурный период быстрого роста или отрочества до 14 лет. В это время в противоположность предыдущему периоду налицо уверенная поступь набора жизненных сил и будущей мощи… Будто нарастающие силы из самой земли… Третий период романтический период до 21 года поиск пары, проявлений первой осмысленной любви.

Роман Григорьевич внимательно слушал, и вдруг продолжил:

– А четвертый период обязательно связан с водной стихией, и как бы смывает все предыдущие продвижения.

Потом он произнес фразу, которая показалась собеседнику не очень непонятной:

– Ты знаешь, Игнатьич, астрал в молодости влияет на сознание, потом сознание формирует его.

Федор Игнатьич изумленно посмотрел на него.

– …Знаю только, что следующий период плавный и медленно движущийся, подтверждая уверенность в правильном самодовольном выборе.

– Дело в том, что это очень похоже на первый Зодиакальный период стихий огня, земли, воздуха и воды или соответственно знаки «Овена», «Тельца», «Близнецов» и «Рака».

– Возможно, – неуверенно произнес собеседник.

Теперь уже продолжал Роман Григорьевич:

– Последующий более мудрый виток жизни доброжелательного «Льва», который, впрочем, также подвержен сомнениям. «Лев» очень любит покровительство, чтобы им все восхищались, словно солнечным лучом. «Лев» такой же огонь, как и «Овен», но более доброжелательный, уверенный в своей силе и стойкости… Этот период ведет человека к земной, умудренной и дающей продолжение рода «Деве» – знаку самоутверждения. Период «Девы» особенно важен для мужчин. Именно тогда они набирают мудрость и наибольшую сексуальную силу от 35 до 42 лет.

– Ты будто читаешь гороскоп, – вставил Федор Игнатьевич.

– Период 42–47 лет – воздушный знак «Весы». Это подведение определенных итогов, как бы взвешивание прожитой жизни, осмысление пережитого и первые раздумья о том, что жизнь имеет пределы… И потом водный знак «Скорпиона», подобно «Раку», сглаживает своим водным пространством все предыдущее и готовит нас к новому жизненному витку. Водные знаки обостряют болезни. В «Скорпионе» – особенно у женщин.

Роман Григорьевич задумался.

Он в свои шестьдесят два года находился на третьем витке огненного «Стрельца» и на пороге самого мудрого, уверенного в своих силах знака «Козерога». Однако «Стрелец» не отпускал его своими жгучими переживаниями и сомнениями. Роман Григорьевич чувствовал, что «Козерог» – время сосредоточения духовной работы и выработки ясного взгляда на себя и мир.

Федор Игнатьевич прервал его размышления:

– В семьдесят лет наступает самый странный и загадочный возраст. Это интереснейшее время для тех, кто не погряз в проблемах, болезнях, кто не разучился радоваться жизни.

– «Водолей», отозвался Роман Григорьевич.

– А самый интереснейший период жизни, – продолжал Игнатич, – Если она, конечно, позволит дожить до этого времени, с 77 до 84 лет. Люди в это время любят слушать музыку, пересматривать старинные фотографии, перечитывать книги… Называют случаи, когда вырастают вновь зубы, улучшается зрение.

– Этот возраст «Рыбы», – Роман Григорьевич продолжал с воодушевлением, – Он связан с завершающем зодиакальным циклом… и зарождением нового потенциала. Это – будто заново родиться… В аббревиатуре слов, написанных на кресте – Иисус Назорей Царь Иудейский – на греческом языке складывается в слово «рыба».

– Григорич, Мне кажется…это все есть очевидное и невероятное… Очевидное от разума и впечатлений человека, а…невероятное от Бога.

– Круто ты завернул Федор Игнатьевич.

– Человек не может быть выше Бога… Значит больше слушай свое сердце… Все проходит через него… в нем божественный дух.

– Игнатьич, ты просто провидец… Ведь именно так думали в древнем Египте.

– Да причем тут твой Египет, – весело засмеялся Федор Игнатьевич.

– А ты сам-то веришь в Бога?…

– Скорее чувствую… Но не от него одного все зависит… Дело то не в этом… Каждый человек – это такое глубокое и необъятное существо.

– Это точно.

– И мало кто сам себя знает широко…

– Ну, ты, гигант, Ингнатич…

– …Мы остаемся вне общечеловеческих и достижений разума, и живем своим узким мирком.

– Это проблема всего существования, общественного строя, – задумался Роман Григорьевич.

– Дело вовсе не в общественном строе… В конечном счете все решают люди. Возьмем так называемую социальную сферу… Забота о них нынешних политиков и экономистов… порой похожа на заботу фермера о своих животных, которые должны давать больше молока или будут переработаны на мясо.

– Ты прав, Игнатич… если людей нравственно портят и делят на неслыханно богатых и бессловесных бедных… такая политика продержится не долго… Или люди превратятся в ничтожных существ.

– Согласен, Григорич… Цивилизация… это неплохо, если бы не эта ужасающая коммерциализация.

– …Сейчас все больше людей начинают понимать, что вся энергетика по сравнению с солнцем просто смех… дни потери и издержки производства… Засоренная окружающая среда просто задыхается от этих неразумных издержек.

– Все бы было хорошо, Григорич… но коммерсанты будут все больше покупать площади, освещенные солнцем, и простому человеку помимо бедности грозить к тому же зловещая тьма.

Федор Игнатьевич повернул в сторону своего дома и прощаясь со вздохом произнес:

– И для чего мы все это только говорим друг другу?

– А только для того, чтобы убедиться, что живем мы вовсе не так, как предрекал нам Творец, пожал руку приятелю Роман Григорьевич.

 

4

В понедельник Роман Григорьевич поехал на прежнее место работы.

Начальник отдела кадров спокойно и доброжелательно встретил его:

– Что вы спешите… Отдохните, у вас длительный отпуск… Что-нибудь придумаем… Я позвоню.

Роман Григорьевич на всякий случай дал свой мобильный.

Через неделю он позвонил сам, но ответ был тот же:

– Не волнуйтесь… Отдыхайте.

Время шло, а вызова все не было.

«А что, собственно, меня так тянет на работу… надо освобождаться от этой зависимости…», – не раз приходило в голову.

Жена не раз намекала, что можно и поменять род деятельности, и найти сносную работу с неплохим заработком, тем более, что ему были знакомы основы модные теперь принципы коммерции.

Роман Григорьевич молчал и не понимал, к чему этот разговор: ее предложения вовсе не привлекали его. Вообще он не знал, как вести себя с ней. Видимых противоречий в отношениях не было, но внутренне он ощущал какое-то напряжение в разговорах с ней и очень обрадовался, когда она решительно объявила, что поедет погостить на дачу к дочери.

И он стал просто ездить на выставки, в места своего детства, юности, и стал получать от этого удовольствие.

Однажды около метро он увидел на мостовой листок рекламы, написанной крупными буквами. Привлекло неизвестное ему слово «груминг».

Какая-то женщина тут же рядом раздавала эту рекламу, он взял листок.

«Фитнес-клуб для собак и кошек „Друг“», – прочитал он машинально.

Реклама обещала беговые дорожки и тренажеры для осанки домашних питомцев, а также точно расшифровывала непонятное заинтересовавшее его слово. Это оказались – стрижка, мытье собак и кошек, обработка ушей и когтей.

В конце рекламы было приложено приглашение на курсы груминга, которые, естественно, были платные.

«А ведь кого-то жизнь заставит обучаться и этому… А может будут и желающие», – немного расслабляясь заулыбался неожиданно он.

Но потом представил свою немыслимую улыбку со стороны и затосковал.

Чтобы как-то отвлечься от навалившейся на него свободы без привычной повседневной занятости, Роман Григорьевич накупил книжек, благо их было теперь великое множество, и читал. Он улавливал в современной литературе крупицы интересного, но их было несравненно мало по сравнению со старыми литературными инструментами.

Характер книжной информации, в том числе и художественной, в последнее время значительно изменился. Дело было даже не в наносном и назойливом самовыражении амбициозных авторов, скорее бросалась в глаза замена основных ориентиров литературы. Там, где раньше были чувства и страсти, появился жесткий напор побеждающей силы в форме многочисленных убийств или откровенного мордобоя. Изучение внутренних переживаний человека практически переместилось в некоторую красочную форму фэнтези и мистики, так теперь назывались фантастические романы. В них практически отсутствовали внутренние переживания людей. Победа доставалась сильным, смелым и настойчивым героям, побеждающим природу.

«А нужна или возможна эта победа?» – думал Роман Григорьевич, – «Да и что такое фантазии?… Несомненно, отказ от ярких человеческих чувств рождает виртуальную завлекалку, куда и ныряет от безысходности современный человек, особенно молодой».

Он много размышлял об этом:

«Природа – божественный организм. И нужно ли нам отказываться от того, что она подарила нам наряду со светом, звуком, запахом, вкусом, осязанием окружающего и малозаметного чувства души?

Зрение… наиболее яркие конкретные краски с ощущением могущества над миром… и, кажется, как может обойтись без них биологическая жизнь. Мы презираем крота или червя… Однако и человек может быть слепым и ничем внутренне не отличаться от зрячих.

Пение птиц, шум леса – более тонкие краски слуха кажутся нам неотъемлемыми от присущего человеку воображения. А создаваемая музыка создает ощущение божественного и дополняет возможности фантазии и мечты.

Осязание и обоняние – еще более тонкие и нежные краски… особенно это ощутимо в любви… Кажется невозможным отсутствие этих чувств для жизни… А вкус – не только жизненное требование, но и ощущение жизненной силы. Ощущение собственного „Я“ – особый божественный дар, хранящий больше загадок, нежели обозначенные заповеди Творца.

Природа, как музыка, приближает нас к божеству, но заставляет страдать. Это философия из глубины веков. Она явственна, когда смотришь картину Виктора Васнецова „Вседержитель“».

Роман Григорьевич любил слушать Баха.

Эти звуки из глубины XVII–XVIII веков казались ему всегда выше материального мира. Сильная духом, она разливалась, словно из рога природного бытия и исходила от куда-то сверху, ложась на душу мягко и независимо.

Вспоминая, как совсем недавно он слышал низкие и призывные звуки вещания муллы перед рассветом, в его воображении рождалось что-то похожее и близкое к музыке Баха.

Он убеждался, что музыка, ее ритмика резонировала с сердцем и рождала понимание и ощущение себя во вселенной.

Во все времена что-то подобное, магическое действовало на человеческую душу. Русское сердце всегда внимало страданиям романса при участии поющей семиструнной гитары.

 

5

Роман Григорьевич с юности был приучен начинать день с прочитанной газеты, узнавая настроение страны, к которому надо быть готовым. Было приятно, что в свое время в метро или общественном транспорте все также смотрели в газету или профильный журнал.

И сегодня он видел, что рынок заполнен массой журналов и газет. Но большинство из них представляет глянцевую корреспонденцию с фотографиями новоявленных звезд или богатых беззаботных людей в роскошных апартаментах. Было немного неприятно, что читающие их люди не получали необходимую для жизни информацию, а скорее занимали свои глаза, чтобы отвлечься от доморощенных забот. Заметно было, что вчерашние газеты заменили кроссворды и бесплатные рекламные газеты или проспекты. В метро молодые люди предпочитали развлекательные игры на смартфонах или мини-планшетах. В то же время он с удовольствием отмечал, что многие начали читать электронные книги.

В духе времени Роман Григорьевич любил посещать сайты интернета. Он любил серьезные сайты с интересными, продуманными материалами.

Однажды ему попасся сайт издательства «Русская идея». Он машинально просмотрел последние заметки и обратил внимание на биографию руководителя издательства и «председателя Московского отдела Союза русского народа». В ней упоминался факт, что оказавшись в 1975 году в Египте, он отказался сотрудничать с КГБ и нелегально с семьей эмигрировал в Германию, где начал свой путь в союзе немецких журналистов в качестве ответственного секретаря журнала «Посев». Интересно было и то, что он живет в Москве и является вице-президентом Высшего монархического Совета.

Хотя фамилия была другая, по описанию членов семьи и его возрастных данных Роман Григорьевич понял, что это тот самый переводчик, который работал вместе с Натальей и потом также скрылся на западе. Он посмотрел электронный адрес и написал письмо и неожиданно получил положительный ответ от Михаила Викторовича – так звали этого человека – на встречу. Новый знакомый приглашал на вечер в Славянском центре на Ордынке.

Поскольку была договоренность, что Михаил Викторович будет выступать на собрании и Роман Григорьевич сам подойдет к нему, он пришел на встречу, скромно сел в зале и стал ждать начала. Новый посетитель с удовольствием отметил достаточно большое количество людей, пришедших на собрание. Люди разные: много из числа интеллигенции и простых скромных работяг. Лица спокойные с вдумчивыми, уравновешенными взглядами. В фойе продавалась религиозная и монархическая литература. На стенах – монархические знамена. Около президиума хоругвь с образом Николая II.

Собрание началось с молитвы. Многие пели, другие вторили речитативом и крестились. Роман Григорьевич, не зная молитв, скромно сочувственно молчал. Всматриваясь в президиум, он понял, что справа от микрофона был именно тот человек, с которым он должен встретиться.

Тема собрания была посвящена годовщине смерти Кирилла Бережного и Александра Меня. Рассматривался вопрос о ритуальных убийствах сочувствующих и приверженных христианству иудеев и о современной ереси заокеанских политиков. Не были опущены негативные последние политические события, которые явно расходились с мнением СМИ. Их здесь называли не иначе, как пропагандой прихвостней Путинско-Ельцинского режима.

Участники собрания рассматривали организационные вопросы активного участия в предстоящем «русском марше» с хоругвями и знаменами Союза.

Происходящее искренне волновало Романа Григорьевича. Многое он узнал и услышал впервые и с большинством высказываний был согласен.

После собрания Михаил Викторович ответил на вопросы собравшихся и доброжелательно кивнул на приветствие Роману Григорьевичу.

Они зашли в кафе, и Михаил Викторович рассказал о своем выезде в 70-е годы из Египта в Германию:

– Приехав молодым человеком на работу в Египет, я познакомился с немцами, которые жили неподалеку и также работали по контракту. Немецкий у меня был вторым после института. Скоро отношения с немцами переросли в дружеские. С семьей я часто ездил с ними в выходные на пикники или на прогулки в близлежащие города.

Выезд Натальи был для меня тоже неожиданностью. Накануне как раз были праздничные майские дни, и мы ездили с немцами в туристическую поездку в Сахару. После событий с Наташей многих, и в том числе меня, обязали описать последние контакты с ней и связи с иностранцами. Вы же знаете, что об этих связях надо было сообщать заранее. Я, естественно, ничего этого не сделал.

– И что же вы написали? – поинтересовался Роман Григорьевич.

– А что мне было писать?… Что я провел их с немцами?

– Так вы испугались?

– Не то, чтобы испугался… Скорее, мне показалось, что меня не поймут и сделают неправильные выводы… Вечером к нам зашел Клаус с женой… Я им поведал о своих проблемах… Немцы уже знали о событии в советской колонии и предложили помочь перебраться в столицу, а потом оформить визу на запад… Свобода, конечно, манила, но и риск быть пойманным был велик… Я посоветовался с женой и мы решились. Как раз в эти дни выдали месячную зарплату и мы на машине Клауса переехали в Каир и поселились инкогнито в недорогой малоприметной гостинице… Потом нам помогли получить визы в Германию.

Роман Григорьевич вспомнил и свои разговоры с этим самым Клаусом, который был известной фигурой в русской колонии. Он хорошо знал русский язык, активно дружил со многими нашими специалистами. После вышеуказанных событий стало известно, что он вербовал наших граждан для отъезда за рубеж. Возможно, это был вымысел спецслужб, но Роман Григорьевич помнил точно, что после исчезновения наших граждан со стройки, Клаус пропал из Египта и больше он его никогда уже не видел.

– А вы не знаете что-нибудь о дальнейшей судьбе вашей коллеги – Наталье? – посмотрел внимательно он на собеседника.

– Почему… помню…

– Расскажите о ее дальнейшей судьбе, – с надеждой вспыхнул Роман Григорьевич.

– О судьбе сказать много не могу, потому как не знаю… Но мы встречались с ней в Германии спустя год после получения мною гражданства.

– И что вы помните об этой встрече?

– Практически ничего… Это была формальная встреча… Знаю, что она имела уже новое имя Наталья Рей.

– А где она проживает сейчас?

– Не знаю… возможно, в Англии…

Роман Григорьевич почувствовал, что собеседнику что-то явно мешало говорить о подробностях этой встречи. Он постеснялся продолжать разговор на эту тему, догадываясь, что узнать что-либо конкретно о Наталье Рей теперь практически невозможно.

«Да и нужно ли?», – подумал он, – «Главное, бросается в глаза то, что все это было действительно организовано специальными людьми с запада… А, может быть, все это мне кажется…»

– Ну и как же сложилась ваша судьба дальше? – продолжал он.

– Работал в газете, увлекся православием, русской историей до советской власти… имею много трудов по истории этого вопроса… Правда, не всегда отзывы положительные… но убеждений не меняю.

– Это главное… Я вижу как вы можете убеждать собрание… Так вы теперь живете в Москве?

– В 91-ом переехал в Россию, поселился на окраине Москвы, работаю дома, общаюсь с людьми фонда. С 1994 года член Правления Российского христианского демократического движения, Председатель отдела Союза русского народа.

– Я познакомился с вашей деятельностью на сайте, – подтвердил Роман Григорьевич, – Что вы неоднократный участник русских маршей, отрицатель холокоста и подлинных документов Протоколов сиониских мудрецов.

– Вы с этим не согласны? – поинтересовался Михаил Викторович.

– Пожалуй, нет… Многое мне импонирует… Постараюсь хотя бы изредка посещать собрания вашего фонда.

– Приятна ваша позиция.

Роман Григорьевич каким-то внутренним чутьем приметил, что глаза собеседника при повествовании о своей жизни все-таки были какие-то печальные и неудовлетворенные.

– Видимо, вы счастливы, что посвятили себя избавлению России от коммунистических идей, – поинтересовался он.

– Ну, это звучит слишком пафосно… На самом деле немного жалею, что так быстро проходит жизнь, а мир не меняется в лучшую сторону.

– Это вековая проблема, – с легкой улыбкой отреагировал Роман Григорьевич.

Собеседник посмотрел в сторону и продолжал:

– Порой мне кажется, что мой сын явно считает меня неудачником… И сам я не могу его переубедить своим примером и своей жизнью… практически денег больших я не заработал… живу скромно.

– Сейчас время денег, а не глубоких идей.

Роман Григорьевич внимательно продолжал смотреть на собеседника.

«Не думаю, что этот человек может быть неудачником… А у сына, собственно, другая родина…»

– Это обычное сомнение зрелого человека… Подобное бывает и у меня, – заключил он.

Выходя из кафе, они пожали друг другу руки и расстались друзьями.

Идя домой, Роман Григорьевич как обычно размышлял:

«Многие события мы ощущаем и пытаемся осмыслить в силу своего внутреннего мира. Они складываются в исторические картины, которые прагматичны и сухи, а чувства не обманешь и не исказишь. Описания историков не всегда объективны и часто угодливы.

Жизнь – всегда насилие сильных над слабыми. Застой и неразумные действия политиков ведут к реформам и революциям, а это всегда кровь, несправедливость и разрушения. Надо иметь мужество и талант, чтобы двигаться вперед без ущерба нравственности».

 

6

Ближе к вечеру, возвращаясь домой, Роман Григорьевич решил ехать трамваем: толкаться в многолюдном метро в часы пик не хотелось. В районе Преображенской площади вдруг трамваи встали. Он вышел из вагона. Кругом потоки машин, спешащие равнодушные люди. Только вдалеке купола Преображенского храма немного успокаивали от суеты. Он купил в ларьке банку джин-тоника и долго большими глотками пил, стоя в раздумье.

Минут через двадцать трамвайное движение возобновилось, и Роман Григорьевич вновь вернулся в вагон. Скоро впереди показался Богородский храм. Купола бросали в небо синеву. Глядя на них, Роман Григорьевич вдруг почувствовал прилив сил и необъяснимое желание жизни.

Он обратил внимание, что храм был деревянный, но в нем явственно просматривалась неподдельная прочная сила и красота. Ровные ярко-коричневые венцы несли мощь и подчеркивали прочность нравственных основ прошлых поколений. Что-то глубинное, родное, истинно русское и теплое разлилось в душе. Он не ожидал этих чувств, и от того вспомнилось умиротворение детства: с родительскими ласками и заботами о нем мамы и жившей неподалеку бабушки.

«Мама говорила, что именно в этом храме они с бабушкой крестили меня», – пронзило его.

Какой-то неведомой волной его потянуло к храму. Он встал с удобного сидения и пошел на выход к двери. Выйдя из трамвая, он оказался на пустынной остановке и решительно пошел к воротам храма. Народа почти не было. Он миновал ворота. К сожалению, входная дверь храма была закрыта. Он спросил у проходящего служителя:

– А почему закрыты двери?

– Сегодня все службы прошли и в семь их закрывают, как обычно.

Роман Григорьевич не ожидал такой развязки, но почему-то продолжил движение вглубь территории. Пройдя вдоль здания церкви, он заметил открытую дверь.

Из нее вышла пожилая женщина в темной одежде, видимо, из обслуживающего персонала.

Желание зайти в храм не оставило его, и он, не раздумывая, вошел в церковь. В безлюдной глубине женщина собирала потухшие свечи.

Тишина и отсутствие людей и надвигающая темнота создавали необычное состояние влияния высших сил. Пройдя почти перед алтарем вглубь храма, Роман Григорьевич неторопливо оглядывал иконы. Он искал глазами богородицу. Давным-давно он приходил сюда, и Она на ярком голубом фоне иконы поразила его. Черты лица и яркого взгляда надолго остались в памяти, но время немного стерло тот твердый сакральный лик.

Он тихо двигался по храму, и вдруг взгляд остановился на знакомой красивой иконе. Она же как бы ждала его взгляда и смотрела с благоговением на его ищущие глаза.

– Так вот она Богородица на голубом, – прошептал он.

Он видел страждущий, твердый взгляд, спокойный и ровный. Тепло огня и Ее наполненные истиной жизни глаза по-новому проникали в душу.

В память вновь пришло озарение. Ее черты вселяли уверенность и значимость смысла существования. Он чувствовал незримые укоризненные изменения в Ее облике.

Взгляд был строг и почти без той нежной улыбки, которую он когда-то ранее чувствовал.

Он долго стоял перед иконой. Строгий, уверенный лик. Роман Григорьевич ощущал этот никогда не поддающийся слабости и искушению взгляд.

Он опять задумался:

«Как понятно и проникновенно, что нас разделяет молчание… Видно, в молчании и созерцании душа обретает покой… Молчат ушедшие в неизвестность друзья, близкие… Они всегда рядом… в душе…»

Чувствуя себя незамеченным и боясь, что боковую дверь закроют, Роман Григорьевич вышел также тихо, как и вошел. Он направился к выходу с территории храма.

Параллельно с ним к воротам шел пожилой священник.

– Батюшка, скажите, бывает так, что сами ноги привели сюда…

– Бывает… Это вовсе неслучайно… Возможно, это знак для вас.

– Какой знак?

– Это трудно объяснить, – батюшка говорил не спеша, поглядывая на собеседника, – Жизненный путь тернист и… результаты его остаются в сердце… Оно и несет его следы, которые остаются в памяти…

– Странно, но я довольно редко в своей жизни бывал в церкви, – признался Роман Григорьевич.

– И все-таки ваша душа все помнит… и всегда готова к общению с Богом.

– Вы так думаете?…

– Уверен.

– А каково это общение?

– Надо любить живых, помнить об ушедших, каяться в совершенных грехах и думать о хорошем… Это начертано самой природой и Богом.

Роман Григорьевич задумался и внимательно посмотрел на собеседника, а тот продолжал:

– Только когда мы любим, стараемся быть лучше… Уходят люди, которые нас любили, радовались нашим успехам, переживали, а может быть и осуждали, но главное были не равнодушны к совершенным поступкам.

Роман Григорьевич одобрительно молчал.

– Всегда чувствуешь благодать от стыда за себя, когда даже по истечению лет ставишь себя на место обиженного тобой близкого человека… Тогда любовь побеждает, согревая в нас тепло прошлого… И понимаешь, что кроме любви все – суета сует.

– А какой же все-таки знак может нести сегодняшнее… мое желание зайти сюда?

– …Человек должен жить с мыслью, что он вечен… Жить надо спокойно… уверенно… Вот вам и ответ…

– Пожалуй, звучит убедительно…

– В жизни много скрыто от неуверенного и безвольного взгляда… Человек дитя Бога, но постоянно под искушением дьявола… А сегодня именно дьявол в большинстве случаев откровенный воспитатель современного мира.

– Так чего же ждать… апокалипсиса?

– После грехопадения основная задача человека – изменить понимание окружающего божественного в самом себе…

Они вышли к воротам храма.

– Желаю вам всего доброго, – улыбнулся священник, прощаясь, – Если захотите продолжить разговор, заходите и спросите отца Константина.

Роман Григорьевич ободренным пошел на остановку.

– «Все правильно: жизнь – это не только движение, но и постоянное изменение, – шептал он про себя, – Надо не бояться меняться… и даже не обязательно в лучшую сторону, но непременно меняться… и что такое – лучшая сторона?… чем она отличается от противоположной?…»

Уже в трамвае Роман Григорьевич вспомнил изречения древних египтян:

«Только живое сердце несет от солнца благодать, любовь, покой, умиротворение… Лучи темных сил всегда искушают».

Он вспомнил: в каждом их доме находили своеобразные обереги в виде четырех восковых фигурок богов детей Хора.

После разговора с отцом Константином в памяти Романа Григорьевича всплыли картины его раннего детства, лето в деревне бабушкиных родителей с ласковым названием «Агашкино». Это место под Волоколамском было наполнено удивительным русским самобытным укладом. В памяти ожили непередаваемый аромат чердака от запаха трав и сушеных фруктов, милые ягнята, забавный молоденький бычок Алешка. Оставалось только сожалеть о том, что в начале прошлого века ушли от нас исконно русские православные традиции. Мы лишились красоты и душевного покоя колокольного звона, литургии, церковного хорового пения, несущих жизненный огонь икон, фимиама от алтаря, магии свечей, молитвы наедине со Всевышним.

И пошатнувшаяся сегодня нравственность взаимоотношения полов церковь всегда хранила в таинстве венчания, которое сменилось сегодня сухой регистрацией и легким вальсом Мендельсона. Раньше женитьба сопровождалась хлопотами свах. От этого молодые жили счастливо, познавая друг друга, полагаясь на опыт и заботливое участие родительского ока.

 

7

В четверг позвонил Роману Григорьевичу брат. Он узнал о его приезде после длительной командировки от родственников. Отношения с братом уже лет пятнадцать были практически разорваны и поддерживались только редкими телефонными переговорами исключительно по житейским вопросам. Не сказать, что между ними были противоречия, но так получилось, что их, как говориться «развела жизнь». Роман Григорьевич часто был за границей, его жена не очень любила общаться с семьей брата.

Иван был старше Романа на семь лет, работал всю жизнь в России и не имел финансовых возможностей, как работающий заграницей его младший брат. Но он был независим и не любил заискивать ни перед кем. После 65-ти Иван ушел на пенсию. Его двое взрослых детей помогали ему и Иван Григорьевич был по-своему доволен своей жизнью и не чувствовал никакого дискомфорта.

– Ну, с приездом на родину, Роман, – азартно говорил он в трубку.

– Спасибо, Ваня.

– Отвык, небось, от родных мест? «лесов, полей и рек»?

– Есть немного…

– У меня предложение к тебе… Мы с женой собрались отдохнуть в Грецию на две-три недельки… А в саду на даче все созрело: малина, клубника, смородина, крыжовник и даже летние яблоки… Искренне тебя прошу… съездили бы вы с женой на пару-тройку дней, а лучше – дней на десять… Поживите российской жизнью… Поешь натуральных ягод и фруктов с родительского сада.

Роман Григорьевич молчал.

– Вспомнишь молодость, сходишь на рыбалку… Небось, не забыл дорогу к речке.

– Не знаю, – тихо отреагировал младший брат.

– А чего тут знать… Езжай хоть завтра… Ключи возьмешь у соседки, Полины Егоровны, она тебя помнит… Быт там на даче у нас налажен… Купишь хлеба, если нужно, молока в деревне… Все остальное найдешь в погребе. На худой конец и другие продукты найдешь в холодильнике.

– Пожалуй, ты прав, – робко согласился Роман.

Дача, о которой говорил Иван, была раньше их общей, родительской, где семьи проводили лето. Как-то само собой она перешла в наследство Ивану. И когда речь заходила о ней, старший брат всегда подчеркивал, что это их общее родительское гнездо, и всегда искренне радовался, когда Роман приобщался и посещал это место. Роман Григорьевич вспомнил, что последний раз он был нам в гостях у брата на шестидесятилетие, которое оставило много тепла и радости воспоминаний детства и юности.

– Хорошо, – уже уверенно подтвердил Роман, – Завтра или послезавтра обязательно поеду.

– Ну, вот и молодец, – искренне обрадовано услышал он голос брата, – Хоть поешь нормальной русской пищи и подышишь воздухом… А мне предстоит теперь потреблять иностранную жратву.

Разговор длился недолго, так как Иван не любил, как он говорил, словоблудье.

Роман Григорьевич позвонил жене. Она не захотела ехать, как она сказала, в эту глушь. На следующий день рано утром Роман Григорьевич отправился в родительское гнездо.

Ехать он решил «на разведку» и, естественно, как в былые времена, на электричке. На вокзальном перроне в сторону области было не много народа, хотя по мере остановок электропоезд быстро заполнялся. Роман Григорьевич сел у окна по ходу поезда. К нему подсел на вид невзрачный невысокого роста парнишка лет двадцати двух-двадцати трех. Вид у него был подчеркнуто провинциальный, но глаза необычно проникновенные и взгляд немного напряженный. Он вошел в вагон с завернутым в бумагу дешевым пирожком, видимо наскоро купленным на платформе. Рука его от локтя почти до плеча была забинтована. Парень сначала смотрел в окно, потом развернул пирожок и начал есть. Было видно, что он с удовольствием съел бы таких пирожков несколько штук, чтобы ощутить сытость.

Роман Григорьевич невольно проникся к пареньку.

– Не москвич? – неожиданно обратился он к нему:

– Нет, – спокойно и уверенно ответил юноша.

– Так куда едете?

– В подмосковный госпиталь на реабилитацию.

Слово реабилитация немного насторожила Романа Григорьевича:

– Так у вас травма?

– Ранение, – отреагировал парень.

– На вас кто-то нападал? – продолжал недоумевать Роман Григорьевич.

Паренек немного помолчал и неохотно продолжил.

– Здесь целая история, дядя, – напряженно посмотрел он в окно.

– Что же за история? – неподдельно заинтересовался собеседник.

Паренек посмотрел на Романа Григорьевича.

– Это ранение я получил на Донбассе…

– В боевых действиях?

– Именно.

Никогда бы не подумал… Так вы с Украины?

– Нет, я живу в Новосибирске… Мне сообщили, что дом моей матери разбомбили… Я сам-то детдомовский, а вот воспитала меня приемная мама с Украины… И когда я пошел в армию по контракту в России, она вернулась на свою родину… Два месяца назад друзья сообщили мне, что дом матери разрушен, и судьба ее неизвестна, – замолчал юноша.

– Как вас зовут? – сочувственно поинтересовался Роман Григорьевич.

– Дима, – как-то по-домашнему прозвучал ответ.

– Так как же, Дима, вы попали в Донбасс?

– Упросил отпуск и взял билет на Донбасс… О матери я ничего не узнал, кроме того, что на месте ее дома увидел громадную воронку… Тогда и решил вступить в ополчение ДНР.

– И это достаточно просто? – не унимался Роман Григорьевич.

– А что… было бы желание… Там еще три отряда, кроме ополчения: Призрак, Русь и Русское православие… Две недели в расположении… и неделя на передовой… Я пришелся ко двору со своими знаниями и был у командира на хорошем счету.

– И теперь вы решили вернуться?

– Да нет, – улыбнулся Дима, – В одном из столкновений нашу группу серьезно накрыло огнем, и от взрывов наше укрытие сравняло с землей… Остальная часть отряда посчитала нас всех убитыми… Отряд был далеко и вынужден был отойти… Командир сообщил о нашей гибели и послал что-то вроде моей похоронки в Новосибирск.

– А вы оказались живы?

– Чудом, – продолжал Дима-боец, – И знаете, дядя, – парень потупился.

– Зови меня Роман, – будто неожиданно вспомнив себя молодым, произнес он.

– Помню момент предсмертный… почти смертельный…

– Интересно…

– Вы не поверите… говорю об этом впервые… Перед глазами вдруг предстало ощущение себя в обличие красивого здорового юноши, который сознательно принимает собственную смерть… Стою я перед жертвенным камнем. Внизу величественные поросшие зеленью окутанные бархатными облаками скалы… И между ними… бездна пропасти… Взгляд в небо и последний вздох… Будто я сознательно и с радостью принимаю свою судьбу, оставаясь чистым и сильным, словно часть природных сил… Необычный удар и непонятная доселе легкость…

– Знаете, Дима, все это очень важно для меня… Спасибо за откровение, – в порыве понимания вздохнул Роман Григорьевич, – И что же дальше?

– А дальше просто… Очнулся в плену, контуженный… ничего не слышу… рука нестерпимо ноет… Кругом наглые и издевательские рожи, удары и плевки в мой адрес… Один из моих товарищей из ополчения, тоже живой, но более тяжелый… Его при мне пристрелили… Я был в российской форме и меня, видимо, планировали обменять… Допрашивали на всех уровнях, даже брали интервью украинские журналисты.

– Допросы жесткие?

– Да, с издевательствами и применением насилия… А что я мог сказать… Сказал, что всех отрядов в составе ДНР было около 4000 ополченцев… Из-за жестоких боев сейчас осталось 600–800 человек… Это была правда… Но и желающих защищать ополчение с каждым днем растет… Этого я не говорил, – как бы извиняясь, объяснял паренек.

– И что сейчас?

– Меня обменяли, отправили в Ростов, потом в Москву, удалили осколки, – он указал на забинтованную руку, – Но она еще плохо слушается и требует длительной тренировки.

– А что близкие?

– Тут еще сложней, – засмущался Дима, – В Новосибирске, как мне сообщили друзья, которые увидели меня в Интернете и по украинскому телевидению, жена меня похоронила, положив в гроб мои вещи, и уехала с ребенком в Белгород к теще… Так что я без имени в настоящий момент… Я созвонился с командиром ополчения по своим каналам… Он был удивлен и рад, что я жив… Предлагал вернуться в Донбасс, и он сам поможет в восстановлении документов.

– И вы готовы вернуться?

– В принципе да… там много друзей, и хочется успеха ДНР.

– А успех возможен?

– Без России будет трудно…

– Неужели так просто можно пробраться в ополчение? – изумленно повторял Роман Григорьевич.

– Вот скоро ждут гуманитарный коридор… с ним вполне можно дойти… командир меня хорошо знает… Но, – Дима опять замялся, – Со мной начали работать ФСБ… Они оплатили операцию в Москве и направили теперь в госпиталь…

– А в чем их интерес?

– Я ведь без имени… Они готовы оформить документы на совершенно нового человека и использовать меня по своему усмотрению.

– Вас что-то настораживает?

– Я хочу воссоединиться с женой… Они сделали запрос, а ее в Новосибирске нет… Мы познакомились еще детдоме… Это самый близкий мне человек… Я сказал, что подпишу контракт только если жена будет рядом… Они смеются: мы ее поженим с тобой по новой фамилии.

– Да…прямо, как в романе, – вздохнул Роман Григорьевич, – Предложения есть, но сегодня без средств и знакомых…

– Это так… Сейчас моя остановка, – заторопился паренек.

Роман Григорьевич вынул из бумажника две тысячи и передал их ему:

– Возьмите, пожалуйста, на первое время… Спасибо за то, что рассказали о себе… Я теперь буду вспоминать и гордиться тем, что познакомился с вами, Дима.

– Спасибо, дядя Роман, – парень взял деньги и выбежал на платформу, махая рукой в окно на прощанье.

Поезд тронулся, и Роман Григорьевич долго сидел, как завороженный. Окружающие его соседи были свидетелями разговора. Некоторые слушали с участием, а один, сидевший рядом с Димой мрачный мужчина поднял глаза и сказал:

– А не думаете, гражданин, что вас просто развели на деньги?

Роман Григорьевич дискутировать не стал. По взглядам соседей понял, что многие прониклись последними словами и даже немного заулыбались.

– Я искренне поверил… Даже если это выдумка, она стоит этих немногих средств, – твердо произнес он.

Всю остальную дорогу люди молчали. Казалось, они думали об этом необычном мальчишке.

«Странные мы, русские, – рассуждал Роман Григорьевич, – Нас научили говорить громкие наполненные высоким смыслом слова, но трудно сказать, способны ли мы практически их понять и оценить с точки зрения простого человека. Ужасно политизированные, зависимые „от царя батюшки“, и главное – верящие в него.

Одни – романтики справедливости, надеющиеся на чудо, светлую жизнь… Другие – неисправимые пессимисты… А жизнь, к сожалению, все больше темнеет… Природа терпит и заставляет быть ближе к ней… к Богу… а мы жмемся к руководству, к власти…»

Он вспомнил слова Юлии.

– Вы, Роман, олицетворяете какой-то приятный, но уходящий воздух прошлого поколения.

Рассуждая, Роман Григорьевич ушел в самого себя:

«Русские любят хвастаться. Они любят хвалить и друг друга.

Когда я слышу бахвальство, всегда думаю:

„Вот настоящий русский“».

Возможно, это хорошо и даже необходимо для самоутверждения и спокойствия собственной воли.

Мы порой ругаем татар, не любим евреев, хотя с удовольствием восхищаемся их успехам на сцене и в науке, и даже, когда они смеются над нами, называя „лохами“ и „совками“. Терпим или безразличны к другим народам, включая грузин, армян, азербайджанцев, но часто оцениваем их в основном как бандитов и мошенников. Русские изначально в силу большой территории всегда жили в окружении народов многих национальностей и практически утратили вкус к национальным чувствам и уже не могут жить своим укладом.

Рабство – после Ивана Грозного, разделившего своих подданных на опричников и холопов, тоже присуще русской душе. Стабильность зависимости удовлетворяет слабого и стоящего на месте, порождая нежелание вмешиваться и сопротивляться».

– Россия… для каждого своя, – неожиданно вслух произнес он.

Ему было ясно, что только смелые и сильные всегда впереди и чаще погибают. Порой они не понимают этого, но чувствуют, что жить можно только так и не иначе.

Жертвование раньше олицетворялось с красотой, молодостью… и эти качества людей всегда были двигателями жизни. Сегодня хитрые и скрытные живут значительно дольше.

Религия язычников основывалась на глубоком понимании жертвоприношения, которое олицетворялось переменами к лучшему.

 

8

Первое, что бросилось Роману Григорьевичу в глаза, когда он вошел на родительскую дачу, это была огромная стая садовых дроздов, которые своим присутствием заполнили весь сад.

Не замечая вошедшего, они галдели, казалось, жировали и наркотически наслаждались спелыми плодами и ягодами.

Впечатление было так необычно, что Роман Григорьевич даже почувствовал на миг себя словно в сказке в этой природной стае.

Как все ничтожно в сравнении с этой минутой торжества жизни. Мир пернатых так свободен и непосредственен. Ведь они выше нас. Они в воздухе, который разделяет небо и землю.

Он инстинктивно прижался к яблоне и вдруг почувствовал приятное блаженство. Так было естественно и хорошо. Незабываемо хорошо. В прохладе этого дерева была сила проникновения будущих мыслей и какое-то непонятное тепло жизни.

А дрозды клевали и галдели. Они не замечали ничего вокруг, а он будто радовался их пиршеству. Под рябину падали миновавшие жадные клювы обрывки гроздей и отдельные яркие ягоды.

Дача и участок земли были ухожены, но не в обычном образцовом порядке с газонами и постриженными кустами, а чисто по-русски: с огородом и заросшей в тенистых местах травой. После ухода родителей был период, когда сыновья не слишком часто посещали дачу. Но, тем не менее, даже при виде чертогов былого заброшенного дома с присутствующим старомодным хламом, Роман всегда чувствовал здесь определенный шарм юношеских воспоминаний и еще не растерянных надежд.

Видно было, что Иван заботливо относился к родовому гнезду. Да и время, как и сама природа, с которой трудно спорить или возражать что-то подравняла, дополнила и усовершенствовала.

Роман Григорьевич обратил внимание на аккуратно обработанную старую яблоню, антоновку. Несмотря на свои почти пятьдесят лет, посаженная еще отцом яблоня была в яблоках и, видимо, давала неплохие урожаи. Он помнил их изумительный вкус и всегда радовался красоте и твердости этих старинных плодов. Но время все-таки брало свое, ствол практически оголился с одной стороны, и часть сердцевины дерева заметно отслаивалась. Он заметил, что Иван осторожно убрал сгнившие влажные участки, залатал язвы воском словно хирург и скреплял твердые части ствола, применяя льняную ткань и садовый вар.

Эта яблоня была дорога Роману Григорьевичу, как одно из первых растений, посаженных на этой земле. От нее исходило внутреннее тепло старого сильного растения, прикосновение к стволу которого приносило необычное обновление и прилив сил. Был приятен замысел Ивана сохранить дерево, и еще несколько лет ощущать мудрое и ласковое ответное чувство растения.

– Что может быть красивее дерева? – продолжал бормотать Роман Григорьевич, – Деревья инерционны и сильны в жизненном цикле даже в сравнении с нападающими на них гусеницами, которые живут за счет цветов и плодов. Молчаливые здоровые деревья как бы позволяют изредка кусать себя, но весной расцветали с новой силой.

Оголяя деревья от листьев, агрессивные глупые гусеницы лишают себя пищи и привлекают птиц или садоводов с распылителями ядохимикатов и другими уловками по их уничтожению. Агрессия человека к природе также слепа и безрассудна. Гусеницы по сравнению с ним просто добродетельные детские забавы.

Животное бережливо и не тратит силы попусту.

Если ему не удается поймать добычу, он не поддается унынию, а совершенствует свои возможности и таланты.

Зверь убивает только, когда он голоден. Только человек делает это из-за куража, мести и даже удовольствия.

Цепь питания: трава, кузнечик, птица, зверь… человек – можно представить в форме пирамиды. Хищники вверху, их всегда меньше. Человек выше всех.

Его алчность несравнима ни с каким животным.

Роман Григорьевич с удовольствием узнавал до боли знакомые старые вещи и вслух говорил сам с собой:

– Молодец, Иван, оставил до боли знакомое большое блюдо из маминого сервиза с изображением чарующих птиц с человеческими глазами и головами, похожими на Сирина, Алконоста и Гамаюна. Эти яркие экзотические птицы в детстве всегда удивляли Романа и заставляли мечтать. По словам родителей, этот сервиз был подарен им на свадьбу дедом.

На столике в углу стоял отдраенный медный бабушкин самовар.

Он также обратил внимание на заботливо сохраненную прошлую мебель.

– Какой красивый стул. И эта этажерка… Как они удивительно гармонируют с этой верандой…

Роман вспомнил, что эти старомодные в 80-е годы стул с этажеркой дала ему несколько лет назад соседка по этажу. Она купила новый гарнитур и после ремонта хотела избавиться от лишней мебели. Желая похвалиться произведенным ремонтом, она пригласила его в обработанную свежей краской квартиру, которая положительно давила безукоризненной яркой белизной и безликой прозрачностью. В прихожей он обратил внимание на этот добротно обработанный резьбой интересный стул, небрежно испачканный белой краской малярами. Соседка предложила Роману забрать стул вместе с этажеркой. Он взял их и отвез на дачу, где долгое время они стояли в углу веранды и, несмотря на свои потускневшие очертания, издавали какое-то внутреннее тепло. Однажды залюбовавшись осенними цветами, стоящими на этажерке, он почувствовал гармонию между ними. После этого он обработал шкуркой и стоящий рядом стул, удалив краску, и с удовольствием садился только на него. Именно здесь ему часто приходили свежие необычные мысли.

Когда он восстанавливал эту старую мебель, ему показалось, что стул очень радовался уделенному вниманию к нему и потому с каждым днем становился все привлекательнее.

И сейчас Роман Григорьевич сел на стеклянной веранде на этот стул и положил привезенные бутерброды на этажерку. Перед обедом он решил прогуляться по лесу, пройти к реке.

Солнце играло в воде узким треугольником, его искры с яркого неба резвились на поверхности водной глади. Этот солнечный блик ощущался и в воздухе. Прищурив глаза можно было различить даже едва заметные исходящего испарения от воды, которая манила к себе этими волшебными бликами. Зеленая гладь вдоль реки убаюкивала напряженные нервы.

В траве кое-где блестела красная земляника. Он сорвал и съел несколько ягод.

Дорога к дому шла через рощу. Очарование солнечного июля поражала своей ясностью, насыщенностью красок и силой потенциала природы.

Зрительные восприятия дополнялись необыкновенными и свойственными только этому времени года запахами травы и растительности.

Он с восхищением смотрел на яркие листья деревьев. Едва заметный, похожий на звуки серебряных струн порыв теплого ветра, словно волшебный Перун вещал о незыблемости созданной природы.

 

9

Почти каждое утро Романа Григорьевича будили уверенные шаги сороки по крыше. Первое время они пугали и настораживали, потом их отсутствие даже немного беспокоило: «Видимо, утро еще не наступило» – спросонья думал он.

Он помнил, как в юности в летнем лагере на отрядной прогулке почти рядом с тропинкой увидел красивый белый гриб, потом еще несколько прячущихся собратьев рядом. С восторгом, продолжая завораживающий поиск, он так увлекся загадочных красотой боровиков, что забылся, попав в глухую лесную чащу.

Вспомнив об отряде, он попытался окликнуть ребят, но в ответ слышал лишь свое приглушенное эхо. Было убаюкивающее тихо таинственно и жутко, сердце щемило от страха и тревоги.

Это состояние усиливалось после тщетных попыток идти наугад.

Вдруг он услышал стрекотание сороки, пошел, не задумываясь, на этот призыв. Через некоторое время стрекот повторился, он опять пошел на него.

Потом уже инстинктивно ждал этого звука. Услышав его снова, как бы повинуясь неведомым силам, заворожено шел на него.

Через несколько минут он вышел на лесную дорогу. Немного постоял на распутье: можно было пойти направо или в другую сторону.

Сорочий стрекот позвал налево, и он уверенно двинулся по дороге за ним.

Вскоре он услышал крики ищущих его ребят.

Он повеселел и побежал навстречу.

Его отругала бледная пионервожатая:

– У тебя же был компас, а я ведь объясняла, как и в каком направлении по нему нужно идти, – назидательно и обидно говорила она.

– Так я и по компасу и нашел вас, – выпалил он, тут же вспоминая, что совсем забыл про этот самый компас в кармане.

Тишину прохладного утра нарушило едва заметное движение черно-белой птицы. Мягкое скольжение на расправленных широких крыльях растворяли ее в предрассветном тумане.

Красивая молодая сорока с ярким сине-белым оперением и зеленым хвостом подлетела к сараю. Она важно прошлась по крыше, степенно двигая свое тело, уравновешивающееся чутким и подвижным хвостом.

Стремительно поглощающий сумерки утренний свет проявлял все ярче знакомые предметы, и зоркие глаза птицы с удовлетворением находили их на своем обычном месте. Именно в это время, когда люди видели свои сокровенные сны, сорока с удовольствием облетала все эти знакомые ей до мелочей уголки. Ее влекли к себе незаметные на первый взгляд новые предметы: опавшие в течение дня яблоки и сухие ветки, у входа в сарай – остатки проволоки и пакли.

Она легко перелетела на крышу добротного кирпичного дома, с него было хорошо видна просторная умиротворяющая своим уютом беседка, манящие плодами и прохладой высокие старые деревья и редкие кусты.

Она знала, что хозяева участка не были ревностны к сезонным огородным посадкам, их не раздражала вездесущая многоликая разноперая трава между деревьями, кустами и редкими, слегка запущенными затененными грядками.

Глаз же птицы все это только радовало, напоминая свободные лесные пейзажи.

Гнездо ее было на ветвях соседнего участка, заросшего высоким кустарником, крапивой и густой травой. Людей там не было уже несколько лет. Но обжитой участок рядом всегда ее привлекал. Там, на месте выстроенной совсем недавно беседки было когда-то родительское гнездо, где она жила свои первые месяцы.

Но она не жалела о старом насиженном месте, потому что от природы доверялась всему новому. Свое новое гнездо за забором в зарослях старой сливы она построила с более основательной крышей и входом сбоку, оно было скрыто от посторонних глаз, получилось намного надежнее и походило на неприступную крепость.

Ее взгляд вдруг поймал блеснувшую проволочку. Вот она уже держит ее в клюве и через – минуту рядом с гнездом. Быстро вернувшись, она продолжала утренний обход. Птица продолжала искать привлекающие предметы.

Она вернулась к сараю, потом спланировала на землю и продолжала утренний обход.

– Вот и славно… надо поискать еще… – с удовлетворением застрекотала птица.

Глаза продолжали искать новое, что принесло ей утро.

Степенно прогуливаясь по дорожкам сада, она время от времени скрывалась в высокой траве. По шевелению зелени и изредка поднимающемуся из нее неугомонному хвосту можно было понять, что она приближалась к яме с отбросами. Прежде чем взлететь на крышу, она всегда заканчивала свой обход именно здесь. Там можно было прокормить целую стаю сорок.

Она не спешила, рассматривая куски хлеба, остатки мяса, кожуру овощей.

Казавшаяся неприхотливой в еде, она была разборчива и всегда находила то, что ей хотелось, спокойно и по-хозяйски относилась к ночным посещениям этого места другими здешними обитателями.

Ее зоркий взгляд остановился на остатках заманчиво выделявшегося куриного крылышка наверху.

– Вот странные все-таки эти люди, самое вкусное обязательно выбросят, – довольная собой стрекотнула птица.

Карканье старой вороны сверху заставил насторожиться. В это раннее утро не хотелось видеть других обитателей этого места.

Этот странный человек, часто появляющийся утром, всегда с недоверием и опаской смотрел и даже подглядывал за ней, избегая прямых взглядов.

Она его сторонилась скорее из чувства собственного достоинства, ей очень не нравилось его желание подглядывать. Она всегда опережала его взгляд и перескакивала на другое, неудобное для наблюдения место. В глубине своих мыслей она презирала его, но привыкла терпеть это присутствие. Встреча же глазами было уж слишком неприятна.

Она инстинктивно старалась уходить из поля любого зрения пригибаясь и подпрыгивая боком.

– Ведь…какой самонадеянный, а по жизни, видно, полное… ничтожество, – часто застревало у нее в уме.

Она взяла в клюв заманчивую косточку и отлетела на стоящую невдалеке лавочку. Тщательно оклевав вкусное мясо и подолбив косточку, она оставила ее. После вкусного завтрака она вновь вспорхнула вверх.

Взлетев на крышу дома, она важно прошлась по ней, смело несколько раз садилась на балконный откос, беспокойно поглядывая вверх и через стекло, заглядывая в дом, всем своим видом показывая, кто здесь хозяин.

Птица вовсе не подозревала о том, что кто-то именно сейчас в этот ранний час наблюдает за ней.

Роман Григорьевич смотрел из комнаты на красивую горделивую птицу, ему почему-то было приятна собственная незримость, и в то же время тревога собственной слабости щемила душу. Он любовался этим экзотическим созданием, остро ощущая красоту ее восприятия мира.

– К-тш, к-тш, Чрш-чрш, – о чем-то вещала птица.

В ответ – глухое и короткое «крш».

Видимо, где-то недалеко находился ее приятель.

Утро манило своей девственностью и прохладой. Роман Григорьевич вышел в сад и прошел вдоль дома к беседке. Перед тем как построить эту беседку, еще в молодости, Роману пришлось изрядно попотеть, вырубая корни и непроходимые заросли буйно разросшихся в этом месте крапивы и высоких кустов черноплодной рябины. В этих густых ветвях он нашел скрывавшееся от глаз прочно свитое из мелких сучьев искусно скрепленное глиной, травой и даже в некоторых местах тонкой проволокой сорочье гнездо. Была уже середина лета, гнездо опустело, покинутое птенцами и родителями. Оно оказалось очень прочным, и при разрушении обнаружились куски глины, травы, шерсти, необычных сухих корешков. Перед ним была загадочная гнездо-крепость. Разрушая ее, он чувствовал, совершает насилие.

На самом дне гнезда Роман обнаружил женский браслет. Он сразу вспомнил, как искал вместе со своей подругой это злосчастный браслет.

«Ничего особенного. Стоило жалеть!» – подумал Иван, когда внимательно рассмотрел его.

В памяти осталось раздражение давно покинувшей его подруги: она очень переживала о его пропаже. Она даже поссорилась с Романом из-за этого браслета, полагая, что он спрятал его намеренно, чтобы задержать ее здесь.

После этого случая он начал обращать внимание на мелочность ее поведения, беспричинные капризы и раздражительность.

С этого времени он вдвойне проникся уважением к своей соседке-сороке.

Заметив незадачливого соседа, сорока села на верхушку высокой березы соседнего участка. Хвост, словно дирижерская палочка, выдавал ее беспокойство быть на виду. Но любопытство к окружающему побеждало тревогу. Казалось, она видела все вокруг на обозреваемом ею участке. Роман Григорьевич остановил на ней взгляд, и птица мгновенно спланировала на соседний участок.

 

10

Через неделю Роман Григорьевич вернулся в Москву. Но буквально на следующий день снова захотелось на природу, в «родные Пенаты». В этот раз он решил поехать на машине.

Он пошел в гараж и издалека увидел знакомую фигуру приятеля. Тот его уже приветствовал, выйдя из бокса.

– Куда пропал, Григорьич… Я уж затосковал… Поговорить не с кем.

– Был на родительской даче, у брата… Ты знаешь, Игнатьич… красота на природе, – вырвалось у Романа Григорьевича.

– Не скажи… Не люблю эти дачи…свою не завел, а у тещи… постоянно что-то надо делать… нет покоя.

– А я вот как раз один… Кругом покой, как на картине у Левитана.

– Мне не понять… Не стал вовремя собственником… и посему восприятие без восторгов…

Роман Григорьевич поделился своими свежими впечатлениями и как вновь потянуло обратно.

– Понимаю… Это другое дело… Созерцание – это высшая философия.

Роман Григорьевич рассказал ему о встрече с молодым парнишкой, воевавшем в Донецке.

Федор Игнатич задумался.

– Ребята эти – настоящие мужики… И если чего добьются, то и нас, россиян, научат многому, – не спеша произносил он каждое слово.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что провозгласили они республику народную… А у нас-то она далеко не такая… Так что вопросов много…

Роман Григорьевич внимательно посмотрел на приятеля, а тот продолжал:

– Вопросы есть, только не к ребятам из Донецка и Луганска… И освобождение Крыма – вовсе не победа политики России…

– А чья же победа? – удивился Роман Григорьевич.

– Все эти завоевания прошли не без участия партии «Русское единство», которая, к твоему сведению, у нас запрещена.

– И что?

– А то, что в мире побеждают люди, которые борются и знают, за что готовы отдать… даже свою жизнь… И так было всегда…

– Ты, Игнатич, просто «гигант мысли… отец русской демократии».

– Не смейся… Мы ругаем американцев, они нас… А все это – дипломатическая шелуха… Политику делают сильные целеустремленные люди, как бы их смешно не обзывали «террористы» или «сепаратисты». – Федор Игнатьич вздохнул: – Придумать можно все, что хочешь, а результат за ними, – заключил он.

После этого разговора Роман Григорьевич с тяжелым сердцем сел в машину, и всю дорогу был погружен в раздумья.

«Живешь как не у себя в стране… Идем мы куда-то… Но пока не ясно, верным ли путем…»

Размышления Романа Григорьевича близки многим русским, среди которых Федор Игнатьевич и множество других с самобытным философским мышлением. Пожалуй, этим мы отличаемся от других национальностей, благодаря широте и необъятности самой России.

А ведь кто-то завоевывал эти просторы земли. Видно, неслабые и вольные были люди. А сегодня мы потихоньку сдаем эти завоевания территорий и все-таки продолжаем даже неплохо жить. Как видно, пока за счет предшествующих поколений.

Страшная ошибка власти – непонимание своей ответственности, которая за счет позитивного отношения к жизни и кротости людей создала временное благосостояние и кажущееся спокойствие.

Современным государством должен руководить ученый или художник, широкий кругозор которого поможет шире смотреть на живущих в нем людей и страну, ее нужды и чаяния.

Владеющий властью или большими средствами должен быть чистым душой, иначе все будет направлено против человека.

А пока государственные деятели опираются на людей, объятых жаждой наживы и власти, или мелких обывателей с корыстными интересами.

Основной тезис «правоты» власти – на этом зиждется экономика. На самом деле всему виной здесь распределение собственности. Еще в прошлом веке было ясно: экономика капитализма – этот тупик, который невозможен без войн, возрастающих противоречий, снижения уровня нравственности, возрастания эгоизма и вражды. Двадцатый век начался надеждой на возрождение, а закончился повторением прошлого.

Россия попыталась уйти от капитализма, но наша непобежденная алчность и зависть отбросила ее назад.

Государство можно рассматривать как Сад Эдема, который Господь заповедовал «возделывать и хранить».

Почти у каждого народа мифологически присутствует легенда о «Древе жизни», которое неотъемлемо связано с понятием добра и зла, познание которых, как говорил Господь, неведомо человеку изгнанного именно из-за этого из Эдема.

А существует ли проблема зла?

В религии зла не существует: есть тайна зла. Практически до конца зло не покорилась никому. Оно – как песок, что просыпается между пальцев или вода, что уходит из рук. Оно всегда не то, чем кажется: оно даже прикидывается и добром. Подделка порой так искусна, что надо быть святым, чтобы не попасться. По свидетельству искушенных монахов, дьявол может принимать образ любого святого, даже самого Христа. Единственно кого он не смеет трогать – это Матерь Божию.

И вот бедный человеческий разум приходит, в конце концов, к выводу, возможно, ложному, но логическому: если зло окружено такой непроницаемой тайной, значит это неспроста. Что-то от нас скрывают, прикрываясь неким очарование зла.

«Я тот, кого любят и не знают», – говорит падший Ангел у Виньи.

У Лермонтова демон романтичный и рядом с добром:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

В Евангелие сказаны запретные заповеди. И не названы деяния обязательные.

Потому что это не просто и очень индивидуально.

В этом основная истина восприятия и понимания Добра и Зла.

Зло как будто намеренно ускользает от понимания, скрывается порой в широком, доброжелательном добре. Оно скрыто от прямых глаз, но намного сильней добра в нашей жизни.

Философское и этическое учение Эпикура об искусстве восприятия благ самой жизни в противовес поиску истины дает некоторый подход к пониманию элементов зла.

Эпикур и его последователи считали, что «Удовольствие – высшее благо». Именно эти слова были написаны на вратах его школы в Афинах в третьем веке до новой эры. Но при этом эпикурейцы доказывали, что человек должен избегать тех наслаждений, которые несут страдания и неприятности. Они полагали, что удовольствие состоит не в минутном наслаждении, а в ощущении радости в течение всей жизни. Эпикур настаивал на золотом правиле воздержания: не воспрещая роскоши, он считал, что богатство состоит не в обладании большим имуществом и привилегиями, а в том, чтобы иметь скромные потребности. А эти, казалось бы, простые понятия лежат в области раздела материального и духовного в нашей жизни.

Материальный мир настолько давит своей осязаемой действительностью, что невозможно ощутить конкретно духовное. Тонкий духовный мир своей непреодолимой пленкой наглухо скрыт от материи. И то, что мы называем «духовное», и что иногда теплице в нас – всего лишь иллюзия предчувствия и пытливого воображения: оно непостижимо для понимания материального существа и одновременно неотвратимо влечет. Однако внутренний голос подсказывает, что этот реальный субстант существует.

По всей видимости, попав в духовный тонкий мир, существо также не может понять материальное, потому как ничто на него не давит и не заставляет отвлекаться на ощущения зависимости от влияния всестороннего насилия не только от материального тяготения, но и от разноречивых чувств и желаний.

Всякие материальные потери и кажущиеся заблуждения простаков могут оказаться достижениями духовного мира. Материальный мир основан на противоречиях, которые определяют саму жизнь. Именно поэтому понятие жизни связано с материей, а дух, видимо, из представления мира в вечности.

Логика этих рассуждений вполне понятно объясняет зарождение религиозных чувств и ощущений.

Материя подвержена старению, так как она выходит за рамки тонкого мира и находится под воздействием сил массового вещества. Духовная же составляющая любого индивидуума подобно реликтовому свету равномерно и постоянно в рамках существования вселенной. В материальном мире возможно продолжение жизни индивидуума только через остатки генетического кода, который трансформируется в следующих поколениях. Поэтому передача части собственного кода по наследству составляет основу бесконечности жизни в пределах возможности существования той или иной материи. Принципиально возможны любые формы материи. Живая биологическая материя более разнообразна и удобна для эволюции, так как имеет большую инерцию существования, и этим самым сильно тормозит развитие возможных оптимальных процессов эксперимента, спрогнозированного самим Создателем.

Духовное ясновидение происходит от солнца; все нарушения психического состояния, болезни результат воздействия планет и загадочной Луны.

Древние египтяне считали, что дающее жизнь солнце в первую очередь соприкасается с сердцем человека, наделяя его светлым нравственным поведением и чувством любви, а мозг и другие органы подвержены влиянию темных сил. Они полагали, что сердце разумное существо на уровне «Ба».

Известно, что энергия не исчезает, а переходит из одной формы в другую. Всевышний дал Человеку энергию и то, как последний ее расходует, практически отражает его личность. Энергия человека обращена, как на дурные поступки, так и во благо, хотя это условно – ведь Всевышний до конца не вразумил человека о «добре и зле»… и дал лишь заповеди. А в них только поверхностно отражается материальная часть поступка, и до конца не раскрывается духовная суть деяния.

 

11

Когда уже совсем не ждешь неожиданно пущенную в твою сторону доброжелательную стрелу, вдруг как благодать ее голубая тень на миг коснется твоего сердца. И сразу не поймешь, радоваться или тревожиться новому известию.

Вот уж чего Роман Григорьевич не ожидал, так это звонка от Юлии. Он даже не сообразил сразу, что оставил свои координаты при расставании.

– Роман Григорьевич, я в командировке в Москве и была бы рада вас слышать!

Он молчал от наплыва чувств.

– Забыли, небось, свою знакомую.

– Совсем даже… не забыл, – еле выдавил из себя взволнованный человек.

– Я в Москве до воскресенья.

– Готов приехать куда угодно…

– Вы неисправимы, но… приятно слышать эти слова.

– Называйте, Юлия, дату и время… Я прилечу.

– К себе я не приглашаю…

– Тогда в кафе или ресторане…

– Хорошо бы на Арбате, там много подобных заведений… в четверг, в 16-дцать часов.

– Хорошо…Встретимся у метро… послезавтра…

Нельзя сказать, что Роман Григорьевич не готовился к встрече и не волновался, но в самый последний момент он неожиданно расслабился и повеселел. Он пришел на встречу немного раньше. Улыбаясь, с приятным чувством он увидел Юлию. Она вышла из метро и не сразу заметила его, оглядывая проходящих людей.

Роман Григорьевич с огромной радостью увидел и ощутил всем сердцем, как она похорошела, в ее глазах была уверенность состоявшейся красивой женщины. Ему было приятно видеть ее неравнодушный взгляд, когда она увидела его, идущего навстречу с небольшим букетом.

Юлия была искренне рада встрече. Роман Григорьевич заметил подаренный браслет на ее руке и не удержался от нежного поцелуя в щеку. Первые ее слова ободрили его.

– Роман Григорьевич, мы так мало времени провели вместе в Египте… Я это почувствовала только после вашего отъезда.

– Приятно слышать… я тоже думал об этом.

Обмениваясь воспоминаниями, они вышли по переулку на Арбат.

– Ну, ведите меня в уютное кафе.

Роман Григорьевич осмотрелся, он не очень узнавал знакомую улицу. Бывшее неплохое ранее кафе справа теперь уверенно занял «Макдональс».

Ему виделись кругом недоброжелательные люди, одинокие лавки, торгующие медом, дорогими кондитерскими изделиями, букинистическими книгами и некому ненужными, кроме однодневных туристов, сувенирами.

– Вы знаете, Юлия, Старый Арбат кажется мне сегодня холодным и чужим… Не улица, а коммерческий вызов приезжим… Вы не находите?

Юлия молчала, как бы соглашаясь.

Они прошли немного дальше. Ресторан с названием «Шашлык» подтверждал безвкусие нынешних его богатых хозяев.

– Роман Григорьевич, а вот что нам нужно, – указывая направо на небольшое кафе с экзотическим названием «Босфор», – воскликнула Юлия.

– Юлия, у вас удивительное чутье, – радостно откликнулся Роман Григорьевич, – А то я совсем растерялся.

К обоюдной радости «Босфор» оказался приятным заведением с европейским сервисом.

После заказа легкого ужина, Юлия перешла к вопросам. Как отметил про себя Роман Григорьевич, в ней проснулась деловая леди.

– Несмотря на самостоятельную работу, у меня осталось много производственных пробелов…

– Слушаю внимательно.

– Прежде всего, по заводу Наг-Хаммади… Что же осталось нам от этого объекта?

– Дорогая Юлия… Борисовна, – он взял покровительственный тон, – Вы правильно поняли, что там ничего для нас уже не осталось… Пожалуй, литейное производство, которое не менялось долгие годы… Можно запросить руководство завода, а потом обратиться на Иркутский метзавод по поставке запчастей и возможной модернизации оборудования.

– Но Хелуанский завод тоже не дает нам заявок.

– Все верно… Прежде всего надо убедить руководство завода направить на объект наших специалистов… хотя бы небольшую бригаду… она улучшит работу предприятия и будет подталкивать египтян делать заявки.

– Спасибо за советы.

Конечно, не только дела привлекали Юлию к этой встрече. Ей было приятно его общество и даже может быть более. Она посмотрела на него:

– А помните, Роман Григорьевич, Луксор… Карнак…

– Конечно, – встрепенулся он.

– Я представляла себя тогда в том времени… глядя на статую царицы Нефертити… Прекрасное время!

– Да! – многозначительно откликнулся он.

– Но вы не принимайте все всерьез, – как бы оправдывая свой импровизированный восторг, тихо сказала Юлия, – …Время проходит…

Роман Григорьевич посмотрел в окно.

– А вы знаете, дорогая Юлия, что Эхнатон был счастлив и со своей второй молодой женой.

– Да, вы говорили… Странно, что он расстался со своей любимой царицей, – улыбалась Юлия.

– Там все сложно… Нефертити осталась при дворе…

– Что-то произошло? – задумчиво произнесла она.

– Любовь… Появились двое сыновей. Последним был Тутанхамон. Тот знаменитый молодой фараон – совсем мальчик… Его посмертная маска известна всему миру.

– Странно, – вновь задумалась Юлия.

– Я же вам говорил, любовь беспощадна… порой она сильна, как смерть, – он даже испугался от неожиданности этой фразы.

– Ну, полно, полно, Роман Григорьевич… Вы рассуждаете слишком размашисто…

– Почему?

– То, что возможно для фараона, не для нас смертных.

– Да… Я не фараон, – подчеркнуто обиженно к ее словам выпалил Роман Григорьевич.

– Понимаете, Роман, сегодня время прагматиков, а не романтиков… Были бы вы похожи на фараона, ваш партнер был бы овеян почетом, изобилием достатка и внимания… А минутное любовное увлечение быстро проходит…

– Юлия, я любил бы вас всю жизнь… Вы были бы всегда счастливым ребенком рядом со мной… Такое внимание вряд ли можно найти просто так.

– Ну, прекратите, Роман Григорьевич.

– Я знаю ваше настроение, но… так же невыносимо жить.

– Почему?… Дорогой мой, но вы не знаете, что впереди, и рветесь в открытую дверь… Сейчас не то время.

– А причем тут время?

– Вот вы практически не удел и без перспективы найти свое дело… Я понимаю, вам хочется жить… Вы даже не чувствуете своих лет… Наверно, это хорошо… Но скоро это может почувствовать не только ваш партнер, но и вы сами… Не правда ли?

Юлия не хотела этих слов, но они неожиданно сами лились из уст. Как будто она чувствовало что-то, неведомое ему.

Непонятные ей чувства иногда присутствовали в ее разуме. Подобно детским и девичьим грезам. Египетские фантазии также остались в ее жизни и незримо влияли на ее мироощущения.

Влечению, которое она не отрицала, препятствовало что-то сверхъестественное и непонятное.

– Юлия, поедемте со мной на дачу…

Он хотел рассказать ей о радости общения с природой.

– Нет, – твердо ответила она.

Роман Григорьевич почувствовал это твердое и непреодолимое.

– Вы любите кого-то?

– Пожалуй, нет, – задумчиво произнесла Юлия.

Роман Григорьевич молчал.

– Вы знаете, когда полгода назад мне сообщили, что я буду работать в Египте, мне казалось это заоблачным событием… Вот, что я думаю… то, что впереди… настанет довольно быстро… оно неотвратимо.

– Но надо жить сегодня и радоваться каждому дню.

– Женщины думают несколько по-другому, нежели сильный пол, и особенно когда мужчина заражен бациллой романтики… А что за ней… Все тоже самое… Да и где вы сегодня видите сочувствие этой романтике?

– Что же вас привлекает?

– Сильные, уверенные, перспективные… но после замужества я не хочу терять независимость…

– Любовь разве зависимость?

– Все мужчины собственники… а я хочу свободы… Мне с вами интересно и хорошо, но этого недостаточно, чтобы преодолеть себя.

Роман Григорьевич не нашел что возразить, а Юлия продолжала:

– Я думаю, Нефертити нисколько не переживала связь Эхнатона с молодой женой и осталась при дворе.

– Возможно, она убедила и настроила окружающий двор против действий этого необычного фараона, – задумчиво продолжил Роман Григорьевич.

– Вы думаете, это зависть?… Нет, это проявление уверенности и силы духа, – подхватила Юлия.

– Пожалуй, сегодня значительно меньше известно об Эхнатоне, чем о его первой жене.

– Вот видите…

– Да вы настоящая египетская царица, – пошутил Роман Григорьевич.

Он уже не настаивал на продолжении этой темы. Провожая Юлию на такси, он спокойно поддерживал уже мало интересующую его беседу.

На прощание Юлия подставила свою щеку, и он ее поцеловал, как-то безнадежно.

Она почувствовала эту перемену и, не отстраняясь, прошептала:

– Уныние вам не идет, Роман…

– Наверно… – произнес он, а сам подумал:

«Последняя любовь беспощадна ».

Оставшись один, он успокоил себя:

«Рвать цветы грубо и неоправданно жадно. Самое естественное – быть рядом и наслаждаться их запахом».

 

12

После встречи с Юлией Роман Григорьевич позвонил ей перед отлетом.

Он понял, что ей было приятно слышать его напутственные слова, но после этого как-то немного сник. Уныние, о котором упомянула Юлия, явно не покидало его. Он решил снова наведаться на дачу, благо, что хозяева еще не вернулись.

Он зашел в гараж за машиной. Федор Игнатьевич окликнул его:

– Ты сегодня мне опять не нравишься… хмурый какой-то… печальный… – склонял он к разговору приятеля.

Роман Григорьевич неожиданно для себя заговорил о наболевшем:

– Федор Игнатьевич, а как ты относишься к любви?

– Очень серьезно, – совершенно адекватно отреагировал приятель, – И время ее не прошло для нас.

– Это ты правильно сказал.

– Сказал-то, но… в словах правды нет… У меня было это… совсем недавно… Встречался… и чувствовал даже что-то новое и необычное… Сам будто помолодел… Она вроде нормально реагировала на мои ухаживания.

– И ты ухаживал?

– Старался понравиться… И попытался быть с ней поближе…

– А она?

– Когда делал подарки, нежно целовал и даже обнимал, вроде дозволяла… А как я уж закипел, говорит не надо… А как же… говорю… Ты же понимаешь, Григорьич?

– Конечно, понимаю.

– Тогда, говорит, пошел ты… старый пердун… Вот и вся любовь, Григорич, – безнадежно заключил он.

– У меня тоже самое… но как же жить без любви… Сердце просит. В любви ведь – созидание… А так… жить без надежды… что?

– Не говори, Григорич… Мы для них – отработанный материал… А так только деньги… У меня впечатление, что мы живем только для того, чтобы платить, и не только в этом.

– Да, пожалуй, – отреагировал Роман Григорьевич, – Женщины совсем другие и никогда не поймут нас… Но мне кажется, Игнатьич, ты живешь без оптимизма.

– Ну и ты, Григорич… все равно не похож на Казанову.

– Это ты прав…

– С другой стороны, молодых женщин можно понять… Мы уже не можем доставить им того, что могут 40-50-летние.

– Египтяне считали, что душа беспола, и потому… получается бесполость – итог жизни…

– Возможно, Григорич, но не надо об этом… До меня еще это, слава Богу, не дошло… И тебе не советую… Надо думать о здоровой жизни… без всяких там бесполых душ.

Роман Григорьевич посмотрел на соседа:

– Прав ты, Игнатич, как всегда… Только солнце, сердце и любовь дает человеку истинную свободу в жизни.

– Про сердце согласен: оно на все реагирует… Не случайно врачи советуют беречь его… Я вот уже два года, как бросил курить…

Роман Григорьевич вдруг опять завелся:

– А знаешь, был такой Леонардо Да Винчи… Так он считал, что самое благородное из наслаждений – есть познание истины.

– Ну, это…слишком высоко, – насупился Игнатич, – А скажу я тебе пословицей, правда, английской…

Роман Григорьевич улыбнулся. А Игнатич продолжал наступать:

– Нет ничего более странного, чем сами люди…

– Ты, завернул еще глубже… Я думал, что ты все сводишь к политике или власти…

– Не то чтобы… приходится задумываться, но так глубоко пока не ныряю, – потупился Игнатич.

– А помнишь картину в Третьяковке «Что есть истина?»

– Не помню…

– А не приходило тебе в голову, что человеческий разум – малая частица на планете, и потому более ограничен в сравнении с обширнейшем неорганическим.

– Что за чушь?

– Вовсе не чушь. Сознание и мысль – духовная составляющая вселенной… Мысль камня непонятна для органической скоротечной жизни…

– Что ты имеешь в виду?

– Это другая субстанция. И не менее… а может, и более истинная.

– Ты совсем сошел с ума?

– Возможно. Но настоящую истину не знает человек…

– А кто знает?

– Камень, – твердо сказал Роман.

– Ну, Григорич, без алкоголя мои уши не могут этого стерпеть… Я пошел к себе.

– Ладно, Ингнатич, не обижайся… Как-нибудь выпьем… и продолжим…

– Хочешь, налью, Григорич? У меня ведь все наготове.

– Я ведь за рулем и еду на дачу.

– Давай в следующий раз приходи не к машине, а ко мне в гараж… У меня ведь лучше, чем в каменной квартире.

– Хорошо, приду как-нибудь к тебе отдохнуть.

– Вот это по-нашему, – улыбался Игнатич.

Роман Григорьевич немного пожалел, что так рано поехал на дачу. Дневная жара застала его в дороге. Приехав на место к вечеру, он так же не ощутил желаемой прохлады и расслабления. Хотя время было уже позднее, было светло и спать не хотелось.

Он набрал миску белой смородины, немного клубники, достал привезенную бутылку виски и сыр сулугуни.

Когда стемнело, Роман Григорьевич почувствовал себя прекрасно. Он прошелся по саду, прислонился к яблоне и долго смотрел на прозревшее звездами небо. А оно было загадочно-близким и понятным. Он допоздна сидел в саду на лавочке у дома и слушал тишину.

А неведомо для него также вдалеке молчаливо грустила кукушка.

Роман Григорьевич проснулся с тревогой. Он долго не мог понять и ощутить свое состояние.

Вроде бы все в норме: никаких болей и неудобств в теле, но тревожное беспокойство не проходило.

Он встал, открыл окно. Снова лег, закрыл глаза.

Сон как будто пропал. Часы пробили два. Он ворочался не находя положения тела. Расслабления не было. Издалека ухо уловило писк комара. Через минуту комар уже звенел ближе. Он почувствовал прикосновение на лице и ладонью шлепнул наугад. Тишина…

«Видимо, попал…», – отлегло от напряженных нервов.

Неприятно щемило сердце в груди.

Он опять забылся. Неожиданный крик вновь разбудил его.

«Странный крик», – подумал он, и тут же понял, что это вскрик его самого во сне.

Часы пробили четыре. Не спалось.

Он попытался вспомнить только что посетивший его сон. Скорее те обрывочные картины, миражи своего временного забвения.

Снился Сфинкс… Да, именно тот самый Сфинкс – лев с человеческой головой, лежащий у подножия великих пирамид.

Необычное видение подсказывало, что теперь он готовится снова в небо, чтобы спасти человечество во время апокалипсиса, перепрыгнув на другую планету… Роман Григорьевич теперь всей душой ощутил символику неведомой сакральной фигуры, которая молча вещала:

– Колоссы окружающих меня пирамид подсказывают конкретные сроки биологической жизни на этой планете… ибо всему наступает предел… Предоставленное человечеству время не оправдало надежд… Нет необходимости плодить рабские особи… это бездуховно. Выжившим придется перебираться на другую планету…Эхо земли и дух ее останется в памяти вселенной даже после того, когда ее покинет или будет уничтожен последний живой ее обитатель.

Он опять задремал.

Роман Григорьевич вновь неожиданно проснулся, рука затекла. Он хотел подняться, но не было сил. Заныло сердце.

И только рассвет помог немного прийти в себя. Он медленно поднялся и вышел на воздух. У ограды он услышал писк.

Он подошел ближе и увидел пищащего котенка, который настырно смотрел на него и полз в его сторону настойчиво и смело. Сетка мешала его движению, но он будто не замечал ее, передвигал лапы и двигался из-за этого вверх к небу.

– Что ты хочешь, божья тварь? – прошептал Роман Григорьевич, – Взять себе тебя не могу: сам здесь я временный житель.

Как будто поняв человека, котенок успокоился и побежал в сторону от изгороди.

На следующий день соседка Полина Егоровна поведала ему, что приютила у себя котенка, который сам пришел на участок.

И уже позднее он понял, что и одиночество – своеобразная близость к духу.

Уже утром он нашел в старых книгах толкователь снов и удивился предсказанию. Сон с видением сфинкса – предвестие большой опасности, которой можно избежать, если будут найдены правильные ответы на вопросы, которые беспокоят.

Люди боятся смерти. Они бояться ее сейчас, а не когда-то потом. Потом это – неопределенное и не конкретное, просто где-то далеко. И человек не знает своей смерти: он ее и не узнает даже, возможно, переходя в другое измерение. А увидят ее только окружающие, когда он безмятежно уснет. Это что-то другое, непонятное. Странная игра в кошки-мышки, когда кошка рядом настолько, чтобы замешкаться или убежать в уютную заветную норку.

 

13

Звонок жены разбудил Романа Григорьевича рано утром:

– Съезди к сыну… Он звонил из больницы… в которой уже был… на Стромынке… Ты знаешь адрес… Он не дозвонился до тебя…

– Хорошо, я выезжаю.

Роман Григорьевич знал, что сын года два назад развелся с женой, и ему не к кому было обратиться кроме отца.

В словах жены прослушивалась явная безнадежность и нежелание участвовать в надвигающихся проблемах с сыном. Роман Григорьевич всегда чувствовал это, но не обижался.

«Это правильно… Я сам… не смог… не нашел подхода…» – сбивчиво думал он, собираясь в дорогу.

В машине он принял решение:

«Пожалуй, надо помириться с женой… она ведь тоже близкий человек… ни в чем не виновата…»

При разговоре с врачом Роман Григорьевич все понял, когда услышал слова «преодоление абстинентного синдрома».

Войдя в палату, он увидел сына с весьма потерянным взглядом. Небритость подчеркивала болезненное состояние и придавала его лицу вид совершенно не молодого человека.

– Спасибо, что быстро приехал.

– Конечно, Валерий… Я разговаривал с врачом… и все знаю…

– Ты поможешь оплатить лечение?

– Да-да, не волнуйся… Надо восстановиться… Но я надеюсь…

– Я не очень надеюсь, – прервал его сын, – Когда кругом эти черномазые шныри с травками… практически суют в карман…

– Сын, ты же не первый раз…

– Я на работе поругался… и хочу уйти… надоели эти наглые и алчные козлы…

– А как же?

– А также, отец, – опять вспыхнул Валерий, – …я решил продать квартиру… и уехать из Москвы.

Роман Григорьевич молчал, не зная, что возразить.

Вообще разговоры с сыном у него не получались. Недопонимание это возникло давно и росло все больше и больше.

– Но ведь надо жить, – скованно вымолвил отец.

– А зачем… жить в этом дерьме?

– Ну-ну, ты ведь молодой человек… все впереди.

– Впереди, – ухмыльнулся сын, – Да эти самонадеянные скоты-манагеры разве дадут жить… у них в глазах только свои корыстные интересы… А научно-технический персонал для них просто дерьмо… Говорят: «если вам что-то не нравиться, наберем приезжих гастарбайтеров с востока»

Роман Григорьевич молчал. Валерий опять не сдержался:

– Обстановка в коллективе ужасная из-за боязни увольнения…

А я открыто сказал, что они все – говно на палочке! – выпалил он.

Роман Григорьевич после длительной паузы в надежде посмотрел на сына:

– Все это можно пережить…

Глаза сына опять приняли болезненный вид.

– Ладно… Вот ключи… Съезди на квартиру, привези… спортивный костюм, пару футболок, рубашек, тапочки, бритву, пасту… посмотри сам, а то я попал сюда неожиданно… по «старой наводке».

– Хорошо… Привезу часа через два… Потом и поговорим.

– Отец, не надо разговоров, – отрезал сын.

Роман Григорьевич вышел из палаты немного сгорбившись.

В квартире сына он понял, что разговоры, правда с более искренними словами, обязательно нужны.

В комнате и на кухне не было беспорядка: посуда вымыта, в холодильнике необходимый запас продуктов, все вещи аккуратно сложены в шкафу.

Роману Григорьевичу часто приходилось жить одному, и он где-то внутри с удовлетворением ощутил свой характер в сыне.

«Видимо, стресс на работе или неожиданное воздействие извне заставило его опять прибегнуть к наркотикам…» – с беспокойством подумал он.

Роман Григорьевич всегда чувствовал много своего родного в поведении сына, и эта внутренняя схожесть в характерах часто обогревала душу.

Он помнил, каким умненьким и подающим надежды был его Вава. Так он назвал себя сам в три года, а потом это имя привилось надолго и несло какой-то непередаваемый шарм. В школе кроме похвал от учителей он не слышал никаких педагогических советов.

Как он радовался, что сын успешно поступил в МГУ на факультет, о котором мечтал… Его приглашали по обмену студентами в другие страны, но Роман Григорьевич его убедил, что надо остаться в родной стране.

«Может, в этом я погорячился?» – промелькнуло в голове.

Потом работа сына в аспирантуре за мизерную зарплату. После женитьбы надо было думать о собственной семье. Роман Григорьевич изредка помогал деньгами, но сын по настоянию жены все-таки принял решение работать в коммерческих структурах с так называемым «прикладным научным направлением».

«А ведь я сам любил науку… Почему стал коммерсантом?… Видимо, не от хорошей жизни…» – мучительно признавался самому себе Роман Григорьевич.

Он прекрасно знал и на собственно примере не в меньшей степени пострадал от бездарных либеральных реформ, но он понимал, что по сравнению с жизненными ценностями и здоровьем все это было ничтожным и маловажным. Теперь он ощущал, как трудно здесь жить с чистой молодой и открытой душой.

«При такой экономической ситуации достанется и реформаторам, и зря они думают, что спасутся со своим награбленным мешком», – успокаивал себя он.

В дверь позвонили. Роман Григорьевич, не удивившись звонку, открыл ее.

На пороге появился с нагловатым взглядом человек лет сорока пяти не русской национальности. Он уверенно смотрел на открывшего дверь.

– А где хозяин квартиры? – язвительно и чуть ласково произнес незнакомец.

– А зачем, собственно, он вам?

– По делу.

– Я его отец, а вы кто?

– Так… Друг…

«Ну, на друга-то ты явно не тянешь», – подумал Роман Григорьевич.

– Я принес и хотел ему передать кое-что… – продолжал гость.

– Ему ничего не надо.

– Ну, это наше дело… И я хотел помочь ему… продать квартиру… нашел выгодного покупателя, – продолжал наступать незнакомец.

– Я думаю, что он поспешил продавать квартиру.

Незнакомец ногой уперся в дверь, и она не могла свободно закрыться.

– Это ты зря, батя, пузыришь…

– Я совладелец квартиры, – соврал Роман Григорьевич, – и объявлений по продаже не давал…

Неприятный человек, нисколько не смутившись, молчал, явно затягивая время.

– Знаю, что объявлений не было, – ухмыльнулся он.

– Тогда в чем дело?

– Подумай, хозяин… Ты не возьмешь нигде такой цены, – настойчиво с чувством своего превосходства, праздновал предвкушаемую победу.

– Не знаю, – опрометчиво ответил Роман Григорьевич.

Он понял, что сделал ошибку, продолжив разговор, но было уже поздно.

– Чо она тебе далась?… Окна выходят на проезжую часть… Шум… пыль.

– Я еще раз говорю… Квартира не продается… Уберите ногу, – резко отодвинул он незнакомца и закрыл дверь.

– Ну, гляди, – услышал он неприятный голос.

Роман Григорьевич собрал вещи в спортивную сумку и спустился вниз к машине. Укладывая сумку в багажник, он вдруг вспомнил, что забыл зубную пасту и щетку. Возвращаться не хотелось.

Напротив через дорогу он увидел аптеку и решил купить там необходимые принадлежности. Он решительно двинулся через дорогу, не переставая думать о предстоящем разговоре с сыном:

«Что же сделать?… Надо как-то убедить… Как сказать, что надежда всегда есть… чтобы было понятно? Как вернуть его к радостям жизни?»

Удар справа резко затормозил его мысли. Он упал, не чувствуя боли, и попытался встать. Силы оставляли его, и он увидел, как ботинок отскочил далеко в сторону.

Роман Григорьевич еще долго лежал неподвижно. Машина, сбившая его, на большой скорости исчезла с дороги. Вокруг собирался народ. Потом он увидел приближающиеся лицо полицейского и сигналы скорой. После этого он ничего не видел и не слышал.

Сознание пришло позже.

Роман Григорьевич, ничего не понимая, лежал на столе и видел только внимательно смотрящий на него многоглазый, словно циклоп операционный светильник.

«Неужели это все… Как просто… И ясно…

«Слава тебе безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король», – откликнулся голос сердца стихами Ахматовой.

Он слабо чувствовал свое распростертое тело, слышал голоса, торопливые прикосновения незнакомых рук к телу и ощутил, как в вену руки вошла игла. И потом убаюкивающая тишина.

Врачи боролись за его жизнь, но повреждения были несовместимы с жизнью.

Громкий голос он уже не слышал:

– Смерть – 4 часа 25 минут!