Январь 1942 года. Студеный ветер бросает в лицо горсти мелкой обжигающей снежной крупы. Но люди не замечают ни ветра, ни мороза, стоят, прислушиваются. Где-то далеко-далеко неумолчно бьют орудия. Канонада приближается.

— Кажись, наши наступают, — с радостью в голосе не то спрашивает, не то утверждает высокий рыжебородый старик — хозяин дома, где разместился политотдел бригады.

— Да, наши, — отвечаю ему и советую: — шел бы ты, Иван Петрович, до дому. Чай не мальчишка, а в одной фуфайке на ветру стоишь.

Старик сердится:

— Не трожь меня, начальник. Такую музыку не грех и на морозе послушать.

Долгожданное наступление началось. Вчера, как стало известно из радиограммы, полученной Литвиненко, двинулись на запад и армии, которым последнее время мы передавали разведывательные данные о тылах противника: 3-я ударная под командованием генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева и 4-я ударная под командованием генерал-полковника А. И. Еременко.

В тот же день наша бригада, получив приказ, вышла для диверсий на участок железной дороги Торопец — Великие Луки. За несколько дней мы подорвали железнодорожное полотно в трех местах. Фашисты бросили против нас крупную воинскую часть. Литвиненко решил боя не принимать. Чтобы оторваться от преследования, шли всю ночь и лишь под утро остановились на отдых в небольшой деревушке.

После марша спалось крепко. Вдруг дверь в избу распахнулась, и в клубах морозного пара в помещение вбежал Симан Григорьев. Я опять закрыл глаза, но Григорьев начал трясти меня за плечо:

— Вставайте, товарищ Воскресенский. Быстрее на улицу, поглядите, что делается.

Ничего толком не соображая, я вскочил, надел шапку и вместе с Симаном выбежал из избы. На улице полно народу. Все громко разговаривают, смеются и показывают руками за деревню. Гляжу. За домами расстилается белое поле, а по нему сплошным потоком движутся подводы, идут бойцы в серых шинелях и белых маскхалатах. Слышу радостные возгласы:

— Ведь это Красная Армия!

— К нам Красная Армия пришла!

Руфина Андреева, Тася Лебедева, Нина Федорова и другие наши девчата, как маленькие, прыгают, смеются, целуются.

Я иду в штаб. По дороге встречаю Германа. Он торопится, у крыльца соседнего дома его ожидает Гриша Лемешко с оседланными уже конями.

— Александр Викторович, что произошло?

— Здорово все получилось, Михаил Леонидович. Легли мы спать в тылу врага, а проснулись в советском тылу, — смеясь, отвечает Герман. — Сегодня ночью наша разведка встретилась с армейской разведкой, а сейчас в нашу деревню вступают передовые части. Еду устанавливать связь с командованием дивизии.

Я попросил Германа разузнать, где можно достать газеты и как отправить письма.

Начальник разведки вскочил в седло и галопом помчался вдоль улицы. Примерно минут через сорок он сообщил мне, что в соседней деревне остановился штаб полка. Я поехал туда.

В деревне было много красноармейцев. Все тепло одеты, на головах шапки-ушанки. Гремят котелки у походной кухни. Шумит старшина, выговаривая бойцу за какие-то непорядки. Родная среда, из которой многих из нас вырвала судьба в первые дни войны.

В одном из домов нашел комиссара полка. Встретил он меня приветливо, начал с увлечением рассказывать о развернувшемся наступлении:

— Бежит фашист. Драпает. Сопротивление оказывает, главным образом, в районе железной дороги.

Из рассказа комиссара я понял, что полк идет вперед местами, где нет немецкой обороны, нависая с севера над противником, обороняющим Торопец. Задав несколько вопросов о положении на других фронтах, я попросил дать свежих газет.

— Что не могу, то не могу, — развел руками комиссар. — Мы последние дни так быстро движемся, что почта своевременно за нами не поспевает. Вот, если хотите, берите эту пачку, но все газеты в ней трехдневной давности.

— Спасибо. Большое спасибо.

Я чуть было не вырвал у него из рук сверток газет. Три дня. Разве это давность? Последняя газета, которую мы читали, была декабрьская, а сегодня уже 17 января.

Целый день мы провели среди своих. Партизаны слушали рассказы красноармейцев и командиров о наступлении советских войск. Слушали и радовались: есть и наша лепта в этом победном рывке. А армейские разведчики донимали Германа расспросами об обстановке, и он терпеливо на карте показывал расположение фашистских гарнизонов и укреплений.

Ночью бригада ускоренным маршем двинулась на запад. Скоро мы оставили позади себя наступающие войска.

— До скорой встречи! — прощались мы с командирами, с которыми успели подружиться за этот радостный, чудесный день.

Но новой встрече не суждено было состояться. Опомнившись от первого удара, гитлеровцы оказали упорное сопротивление нашему наступлению. По приказу Ставки 3-я и 4-я ударные армии были переданы Калининскому фронту. Уход 3-й ударной армии ослабил левое крыло Северо-Западного фронта. К началу весны 1942 года обстановка на фронте изменилась в пользу 16-й немецкой армии. Всего этого мы знать в те дни, конечно, не могли.

Поначалу основным районом нашей деятельности был определен стратегически важный треугольник, образуемый станциями Великие Луки — Невель — Новосокольники. Но примерно через неделю генерал Ватутин радиограммой приказал нам несколько изменить курс. И мы вышли в район западнее узловой железнодорожной станции Новосокольники.

Двигаясь по заданному маршруту, отряды бригады уничтожали мелкие немецкие гарнизоны, преследовали отступавших из-под Торопца гитлеровцев. Во время одного ночного марша разведчики Германа донесли: в деревне Иванково Великолукского района укрылась бандитская шайка, состоящая из бывших торопецких полицаев и фашистов, отставших от своих частей. Литвиненко приказал Герману создать ударную группу из подразделений Тарасюка и Гвоздева и напасть на банду.

Налет партизан был так стремителен, а фашисты и предатели настолько чувствовали себя в безопасности, что операция прошла без единого выстрела. Герман доставил утром в штаб бригады семнадцать пленных и два новеньких пулемета.

— Убегали от дыма, а попали в огонь, — смеялся Литвиненко, слушая рапорт начальника разведки.

В районе западнее и северо-западнее Новосокольников оккупационные власти действовали увереннее, чем на территории, где мы воевали в ноябре и декабре 1941 года. И вражеских гарнизонов здесь было больше, особенно в деревнях поблизости от железной дороги. Комбриг быстро разобрался в обстановке и изменил несколько образ нашей жизни. Ночью марш. На рассвете разведка доносила о положении дел в районе предполагаемой остановки. Делали мы их, как правило, рядом с деревнями, где находились волостные управления или полицейские отряды. Прямо с марша группы партизан на конях верхом и на санях устремлялись вперед. Примерно через полчаса бригада размещалась на отдых, а к Герману и в особый отдел к Пенкину уже вели на допрос захваченных врасплох волостного старшину и полицаев.

Числа 25 или 26 января расположились мы в глухой деревушке севернее Новосокольников. Комбриг приказал вызвать в штаб командный состав. Собралось человек двадцать. Сели мы вдоль стен на скамейки, за столом — Литвиненко с Тереховым, рядом с ними Белаш и Герман. Когда все пришли, комбриг встал и, хитровато посматривая на нас, сказал:

— Ну вот мы и в новых местах. А что наши хлопцы робить здесь будут?

Леонид Михайлович любил свою речь пересыпать украинскими словами.

— Как что? Воевать, — не задумываясь, бросил с места самый молодой по возрасту командир отряда Тарасюк.

— Ну это конечно. Но как и где? Це дило треба разжувати. Вот об этом давайте сегодня и поговорим. Куда в первую очередь должна направить свои удары бригада? Твое мнение, Тарасюк?

Командир отряда встал и четко, точно рапортуя, ответил:

— Нам надо свои удары направить на немецкие гарнизоны.

— Конечно, немецкие гарнизоны оставлять в покое нельзя, — соглашается Литвиненко. — А что скажет нам разведка?

Поднимается Герман. В руках он держит развернутую карту:

— Мы находимся сейчас вблизи двух важных железнодорожных магистралей: Новосокольники — Себеж и Новосокольники — Дно. Первая связывает Москву с Прибалтикой. Вторая — Ленинград с Белоруссией и Украиной. Для противника эти железные дороги являются основными артериями, питающими большой участок всего советско-германского фронта. Мое мнение — бригаде нужно нанести серию ударов по этим магистралям и нарушить их нормальную работу.

Литвиненко одобрительно кивает головой:

— Правильно, разведка, верно. А теперь конкретно о деле. В отрядах надо создать специальные диверсионные группы. Командиры отрядов, срочно скомплектуйте их и вместе со штабом бригады определите к завтрашнему утру места диверсий. Для руководства диверсионными группами следует использовать Пахомова. Он, видно по всему, мастер по взрывам и весьма дельный командир.

Лейтенант Пахомов только что вступил в бригаду. До этого он с группой бойцов, попав в окружение, находился где-то около Новосокольников и совершил несколько диверсий на железной дороге.

Литвиненко продолжал:

— А начальнику разведки давайте поручим разработать вместе с начальником штаба план налета на станцию Насва. Находится она на путях к Ленинграду. Смотрите сюда.

Все мы склонились над картой…

В тот же вечер в Насву пошли «нищие» Германа. Они за сутки разведали огневые точки, расположенные недалеко от поселка Локня и железнодорожного узла Новосокольники, подходы к самой станции, систему патрульной службы. Фактически Герман возглавил всю работу по подготовке этой операции, и ему Литвиненко поручил руководство самим налетом, приказав совершить его в ночь на 28 января.

День накануне налета выдался угрюмый, без солнца. Терехов, Зиновьева и я провели его в группах, выделенных для боя: сообщили бойцам последнюю сводку Совинформбюро, рассказали о тяжелом положении ленинградцев, предупредили о повышенной бдительности на марше.

Быстро наступили сумерки. Все участники предстоящей операции уселись на подводы.

— Ну, хлопцы, не подкачайте! — напутствует Литвиненко.

— Не подкачаем, товарищ комбриг!

— Не подведем!

— Шагом марш! — командует Герман и, пришпорив своего коня, мчится вперед.

Заскрипели сани, послышались окрики повозочных, и колонна тронулась. На операцию отправился и новый работник политотдела младший политрук Кульков, назначенный к нам после ухода в отряды Леонова и Григорьева.

Ночь, и без того длинная, кажется бесконечной. Все мы, оставшиеся, волнуемся. Через каждые полчаса кто-нибудь из политотдельцев выбегает на улицу и всматривается напряженно в сторону Насвы. Наконец в пятом часу за лесом над железной дорогой повисает холодное пламя вражеских ракет. Слышна отдаленная стрельба, затем небо озаряет бледное зарево.

О результатах операции мы узнаем только под утро. Наши товарищи возвращаются усталые и довольные. В политотделе слушаем сбивчивый рассказ Кулькова:

— К станции подошли ночью. Впереди в маскхалатах поползла группа разведчиков. Она, незамеченная, подобралась близко к часовым и сняла их. После этого двинулись подрывники и автоматчики. Вокзал забросали гранатами. Первым туда ворвался Худяков. Станция оказалась в наших руках. Но гитлеровцы опомнились и открыли огонь со стороны поселка. Однако мы уже хозяйничали на железной дороге. Подорвали стрелки, попортили станционное хозяйство, фрицев поколотили порядочно и отошли.

— Потери есть?

— Пропал один боец. Я еще не знаю ребят, поэтому не могу сказать — кто.

Спешу в штаб. Там как раз Герман рассказывает Литвиненко и Терехову о ходе боя. Официальный доклад он сделал комбригу во дворе, — Литвиненко встречал колонну на околице деревни, — и сейчас идет непринужденный разговор.

— Присаживайся, Михаил Леонидович, — пригласил меня Литвиненко. — Послушай.

Герман продолжает:

— Было в гарнизоне гитлеровцев, по дважды проверенным данным, человек около ста. Добрую половину их уничтожили. Нам удалось с ходу выбить охрану железнодорожной станции и занять оборону. Это и обеспечило успех. Судя по тому, что бронепоезд гитлеровцев подошел к Насве, когда мы уже отошли, его вызвали, очевидно, из Великих Лук, а не из Новосокольников.

— Ты что думаешь, в Новосокольниках у немцев с силенками жидковато? — прервал рассказ Литвиненко.

— Да. Не больше, чем в Насве.

— Значит… — глаза комбрига сверкнули.

— Можно ударить и по главному узлу, — подтвердил Герман.

— Ну, а что произошло с Кисловым? — спрашивает Терехов.

— Кислова мы потеряли, — сокрушенно отвечает начальник разведки. — В начале боя он смело бросился в атаку, метнул гранаты в окна станционного здания. Но после его никто не видел.

Кислов. Замечательный боец, коммунист. Родом из-под Бежецка. В бригаде был с момента ее организации. Серьезный, рассудительный, с большой выдержкой, он относился к числу тех бойцов, которых мы называли костяком бригады.

Куда же делся Кислов?

О его судьбе мы узнали на следующий день. Разведчики, посланные Германом, проникли в Насву и принесли оттуда печальную весть. В разгар боя Кислов был ранен. Когда пришел в себя, поблизости партизан не обнаружил. Заполз в сарай. Утром фашисты нашли его и хотели взять в плен. Кислов отстреливался до последнего патрона. Несколько гитлеровцев было убито. Последнюю пулю партизан пустил себе в висок.

После налета на Насву Литвиненко решил повернуть бригаду назад и ударить по Новосокольникам. Вызвал Белаша — приказал готовить авангардный отряд. Но начальник штаба неожиданно запротестовал:

— Погубим зря людей, товарищ комбриг. На узле очень сильный гарнизон.

— Как сильный? Вчера Герман докладывал — жидковато там у фашистов.

— То было вчера, а сегодня…

— Зови Германа, — рассердился Литвиненко.

Вызванный разведчик доложил:

— Гарнизон в Новосокольниках спешным порядком усилен. Прибыло эсэсовское подразделение и бронепоезд из Великих Лук. Из Себежа переброшено несколько сот австрийцев.

— Значит, наш налет на Насву у них в печенках засел?

— Да еще как, товарищ комбриг. Только сейчас получил записку от агентурного разведчика. Сообщает, что гитлеровцы упорно говорят о якобы прорвавшемся в район Насвы конном соединении Красной Армии.

Литвиненко повеселел:

— Есть дюже гарна пословица.

— Какая?

— Пуганая корова на куст садится. — Засмеялся и пошел.

— Что же будем делать, товарищ комбриг? — вдогонку ему крикнул Белаш.

Леонид Михайлович повернулся и спокойно ответил:

— Думать, дорогой начштаба, думать.

Буквально через час комбриг излагал свой новый план: покинуть район ленинградской железной дороги, за ночь выйти на магистраль Рига — Москва и там произвести налет на полустанок Выдумка и на гарнизон станции Маево. В штаб фронта полетела радиограмма о выходе бригады в направлении города Пустошка.

Решено — сделано. Операцию мы провели в ночь на 30 января. Удары наносились почти одновременно. Фашистские гарнизоны уже знали о нашем налете на Насву и готовились отразить нападение. И все же партизанам отряда Виталия Тарасюка и огневой группе Константина Гвоздева удалось похозяйничать в Выдумке. Гарнизон полустанка, находящегося в девяти километрах от Новосокольников, был почти полностью уничтожен, казарма сожжена, железнодорожные пути взорваны в нескольких местах.

Действовали партизаны отважно. Политрук Степан Панцевич под сильным огнем неприятеля подобрался вплотную к казарме и метнул гранату в окно. У комсомольца Семена Пупышева кончились патроны. Не назад к товарищам, а вперед пополз смельчак. Через пять минут он уже вел огонь с нового рубежа из оружия убитого гитлеровца.

На Маево наступали основные силы бригады. Остановились в деревне в полутора километрах от железной дороги. Один из отрядов, развернувшись в цепь, широким полукругом начал обходить станцию. Остальных бойцов комбриг держал в боевой готовности у крайних домов деревни. Мы стояли на пригорке и ждали…

Минут через двадцать глухо, очевидно за крутой железнодорожной насыпью, ухнул взрыв.

— Противотанковая, — определил Герман.

И сразу же кустарник у полотна железной дороги засверкал десятками выстрелов.

Степан Панцевич, отличившийся при налете на разъезд Выдумка.

Слышны новые и новые взрывы.

— Здорово ребята орудуют гранатами.

Это говорит Герман.

Но Литвиненко недовольно хмыкает. По звукам боя он, видимо, чувствует что-то неладное. И действительно, связные скоро докладывают, что отряд залег. Сильный отсекающий огонь ведет немецкий бронепоезд. Комбриг дает приказ об отходе.

— Ничего, хлопцы, не тужите, — говорит он бойцам, которых так и не ввел в бой, — в другой раз отличитесь. Нельзя лезть на рожон.

Наш командир большая умница и оптимист. Раз на дневном марше где-то впереди вспыхнула перестрелка. Бригада остановилась, а отряд, бывший в авангарде, развернулся и вступил в схватку с гитлеровцами. К Литвиненко подбегает связной. Задыхаясь от бега, он докладывает:

— Товарищ комбриг! Там… немцы.

— Что там? — как будто не расслышав, переспрашивает Литвиненко.

— Фашисты. И много.

— Ах, фашисты. А я думал что-то страшное у вас стряслось. А фашистов бить надо. Беги-ка назад и скажи об этом командиру.

Сказал и лукаво смеется.

Связной убежал, а комбриг отдает приказ группе автоматчиков занять оборону для прикрытия отхода авангардного отряда. Принимать бой в данных условиях бригаде невыгодно.

Вот и сейчас, в Маево, мы садимся на подводы и отходим организованно, без потерь.

Весь февраль 1942 года мы рейдировали в Кудеверском и Пустошкинском районах Калининской области. В бригаде более чем триста пятьдесят человек. Все партизаны обеспечены зимней одеждой. У нас кони, приличное вооружение, есть даже миномет. Но все чаще и чаще отряды испытывают патронный голод. От линии фронта до нас по прямой — сто километров. Подводу не пошлешь. А самолеты… Ох уж эта жданная-пережданная помощь с воздуха! Сколько раз мы получали из штаба фронта и, в частности, от начальника его партизанского отдела Асмолова радиограммы примерно такого содержания: «К вам вылетает завтра самолет. Обеспечьте безопасность посадки…» И сколько раз напрасно оцепляли лесные озера севернее Пустошки, жгли сигнальные костры.

Позже, находясь в бригадах ленинградских партизан, я и мои товарищи по 2-й Особой с изумлением слушали рассказы о чуть ли не регулярных рейсах нашей авиации в Партизанский край. Нет, такой «роскошью», как самолеты, наш штаб нас не баловал. Медикаменты, махорку, не говоря уже о патронах и взрывчатке, «Литвиненко и его хлопцы», как нас называли иногда в штабе, добывали «своею собственной рукой».

И все же один (единственный!) раз самолет к нам прилетел. Ждали мы его с особой радостью. Нам сообщили, что летчик доставит бригаде, кроме боеприпасов, письма. Еще в декабре Литвиненко послал через линию фронта в разведотдел штаба небольшую группу лейтенанта Бурьянова. С ним мы и отправили свои письма родным. Когда бригада встретилась с наступавшими частями Красной Армии, мы снова послали в советский тыл о себе весточки. Нашли ли они своих адресатов? Радость или печаль несут нам письма-ответы?

Самолет решили принять на льду озера в нескольких километрах от нашей временной стоянки. На прием его выехала на лошадях группа партизан, остальные остались в деревне. Трудно описать наше состояние в ту ночь. Мы часами простаивали на морозе, прислушиваясь, не летит ли посланец советского тыла. И вот наконец — гул самолета. Вроде пошел на посадку. Но посадочная площадка от деревни находится далеко, и мы еще не знаем: наш ли это самолет? Сел ли?

Я прилег на лавку, но сон не идет. Проходит еще около часа. Наконец в избу с шумом вваливается Кульков:

— Товарищи, ура! Получайте драгоценный груз.

Нам, политотдельцам, надо немедленно разобрать письма и газеты и разослать их по отрядам. За разборку почты беремся все. Особенно быстро сортирует письма Нина Зиновьева.

— Михаил Леонидович! Вам письмо! — Нина смеется и протягивает мне через стол помятый конверт.

Застучало сердце Вижу знакомый почерк жены. Неумело разрываю конверт, читаю:

«Как рада я, что ты жив. Ведь полгода с начала войны мы о тебе ничего не знали. Мне все говорили, что ты погиб, но я не верила. Над твоим письмом я разрыдалась, а Саша спрашивает: „Мам, ты чего плачешь? Разве папа ранен?..“».

К горлу подкатывает комок. Я прошу Кулькова:

— Ваня, ты сам распредели газеты. Хорошо?

— Ладно, ладно. Мы все сделаем, Михаил Леонидович.

Товарищи сочувственно глядят на меня. Я выхожу в сени, оттуда на улицу. Снова и снова перечитываю письмо. Вспоминаю вечер глухой осени 1939 года… Мы — будущие красноармейцы — уже разместились в вагонах-теплушках, когда на станцию провожать меня в армию прибежали ученики. И среди жизнерадостной детворы — моя Валя. Она машет мне рукой и кусает губы, чтобы не расплакаться…

Весь следующий день многие бойцы ходили взволнованные и радостные. Великое это дело — в далеком походе получить письмо от людей, дорогих твоему сердцу.

Но вот прочитаны письма. Бойцы немного отдохнули. Мы снова трогаемся в путь.

В феврале продолжаем передавать разведывательные данные о противнике и увеличиваем свой боевой счет. Разгромлены два карательных отряда, брошенные вслед бригаде. Диверсионные группы из отряда Ганева спустили под откос в районе Пустошки эшелон с вражеской техникой и две бронедрезины с прицепными вагонами, набитыми до отказа гитлеровскими солдатами. Отряд Паутова удачно действовал на Ленинградском шоссе: взорвал мост через реку Великую в деревне Холюны, сжег два завода.

На территории бывшего совхоза «Поддубье» оккупационные власти организовали откорм скота для франта. Наша агентурная разведчица молодая пустошкинская учительница Татьяна Птичкина сообщила Герману дни, когда почти все солдаты охраны уезжают в Пустошку. Хорошо вооруженная группа партизан под командованием Литвиненко заняла деревню. Скот был роздан населению, частично прирезан.

Фашисты направили из Пустошки погоню. Заметив немецкие повозки на дороге, командир минометного расчета Закиров выпустил по ним несколько мин. Гитлеровцы бросились врассыпную, но застряли в глубоком снегу и попали под губительный огонь станкового пулемета Константина Гвоздева.

В день 24-й годовщины Красной Армии в бригаду пришла радиограмма о награждении майора Литвиненко орденом Ленина. Леонид Михайлович получил коллективное поздравление от Деревянко, Кореневского, Ватника, Кашникова, Злотникова и других командиров разведотдела штаба Северо-Западного фронта. Ходил именинником, посмеивался.

Партизаны очень радовались за «батю». Не помню, кто предложил собрать митинг. Стояли мы тогда в деревне Чурилово. На митинг охотно пришли и все жители села. Литвиненко в этой округе знали и любили. Старики называли его «самый главный начальник».

Запомнилась взволнованная речь комбрига.

— Не меня одного, вас всех наградили, — говорил он, обращаясь к бойцам. — Орден Ленина, который будет мне вручен, это — орден вашей доблести ратной. И вашей, — повернулся Леонид Михайлович к жителям деревни. — Я верю, товарищи, что скоро вот здесь, на этих полях, на которых мы сегодня проливаем кровь, вновь зашумит спелым колосом рожь и не выстрелы будут греметь на околице деревень, а песни. И мы, кто останется жив в этой кровавой сече, приедем сюда спивать их.

На другой день комбриг получил радиограмму, в которой говорилось: «…уделите особое внимание непрерывной разведке и действиям на дорогах, идущих на северо-восток и восток из района Себежа и Опочки». Это было разрешением на наше дальнейшее движение на запад.

Командование гитлеровских войск теперь уже знало, что в их глубоком тылу рейдирует не прорвавшееся крупное соединение Красной Армии, а небольшая партизанская бригада. Фашисты пытались окружить нас регулярными частями и уничтожить. Во второй половине февраля мы ведем тяжелый бой в районе деревни Морозово. В начале марта уклоняемся от невыгодного боя вблизи поселка Скоково. Противник все же навязывает его нам, но бригада смелым броском прорывает кольцо окружения.

Уничтожая в большом количестве гитлеровцев и полицаев, бригада несла относительно малые потери. В феврале погибло двадцать шесть наших бойцов, примерно столько же партизан было ранено. В числе павших в бою был и мой «крестник» — Михаил Утев, лейтенант, которому я дал «путевку» в отряд имени Чкалова.

С патронами совсем худо. 6 марта в отрядах зачитывается приказ комбрига, предупреждающий о строгих мерах взыскания за ненужный расход дорогих для нас боеприпасов. Приказ обязывает всех бойцов вести только прицельный огонь, а командиров отрядов и групп — использовать для подхода к врагу на дистанцию кинжального удара начавшиеся метели.

Обозленные неудачами, фашисты жестоко расправляются с населением деревень, где квартируют наши отряды. Карателям помогают предатели из числа вернувшихся в деревни раскулаченных крестьян, уголовников, пьяниц, хулиганов. Чтобы в какой-то мере обезопасить наш актив от предательства, мы проводим на пути следования сходы жителей, которые выносят постановления, или, как их называли тогда, приговоры. Вот, к примеру, какие обязательства взяли крестьяне деревни Каменка Пустошкинского района:

«1. Всемерно помогать частям Красной Армии и партизанам в их борьбе с фашистами. Давать верные сведения о немцах. Не разглашать никаких сведений о частях Красной Армии и партизанах.

2. Не выполнять немецких приказов. Не ходить на работу для врагов. Не давать фашистам ничего из продуктов и одежды. Не являться на проводимую немцами мобилизацию. Мелкие группы захватчиков уничтожать. От крупных немецких отрядов прятаться.

Не допускать в свою деревню фашистских полицейских, старшин, старост и прочих сволочей, беспощадно уничтожать их.

3. Если кто-либо из граждан нашей деревни явно или тайно окажет помощь захватчикам или их ставленникам, того мы уничтожим, как злейшего врага народа.

За невыполнение данного приговора все граждане нашей деревни несут ответственность по законам военного времени».

Приговор был скреплен двадцатью пятью подписями.

Из района Пустошки бригада повернула к Себежу. Шли ускоренным маршем лесистой местностью по 40–50 километров в сутки. Чтобы ввести противника в заблуждение, Литвиненко направляет один отряд в обход железнодорожной станции Идрица с юга. Получив сведения о силах гитлеровцев в районе старой латвийской границы, 2-я Особая поворачивает в сторону, в направлении города Опочки.

Появление бригады в этих местах было полной неожиданностью для оккупантов и их прислужников. Однажды мы сделали привал минут на двадцать в деревне, километрах в пятнадцати от Опочки. Группа командиров штаба зашла в крайнюю избу. Герман присел к столу и, развернув карту, начал уточнять маршрут. Неожиданно распахнулась дверь, и в хату с независимым видом вошел молодой парень в меховой куртке. Резко спросил:

— Кто здесь старший?

— А вам что угодно? — ответил вопросом на вопрос Литвиненко. — И кто вы?

— Я здесь начальник, ответственный перед властями за порядок в этой местности. Я должен знать, что за люди проходят через деревню.

Комбриг невозмутимо продолжал своеобразный допрос:

— А каким властям вы служите, молодой человек?

— Как каким? У нас власть одна — великого фюрера.

— А хорошо ли вы служите? Что полезного сделали для германской армии?

Предатель решил, что перед ним командир отряда карателей. Не без хвастовства он сообщил, сколько погубил советских патриотов.

Глаза комбрига темнеют, он не выдерживает и гневно кричит:

— Ах ты подлюга проклятая! Пенкин, взять негодяя и расстрелять!

Фашистский холуй бледнеет, превращается в жалкого, плачущего хлюпика. Его уводят. На дворе раздается ружейный выстрел.

В конце марта 1942 года Литвиненко получил приказ вывести бригаду в советский тыл. Имея всего лишь по нескольку патронов на бойца, отряды наши теперь избегали стычек с неприятелем. Пробирались мы лесными глухими тропами. В первых числах апреля без единого выстрела миновали передний край немецкой обороны и очутились в одной из прифронтовых деревень северо-восточнее Насвы.