Каждый советский школьник изучает на уроках русской литературы поэму революционного демократа XIX века Н.А.Некрасова "Кому на Руси жить хорошо". В поэме семь мужиков отправляются отыскивать того, "кому живется весело, вольготно на Руси". Выясняется, что так живется лишь молодому Грише Добросклонову, борцу за революцию. Правда, лично ему "судьба готовила… чахотку и Сибирь". Но школьник, сначала недоумевающий, почему же так счастлив Гриша, вскоре смекает, что Гришине дело не пропало, из искры разгорелось пламя и в итоге можно, наконец, четко ответить на вопрос, кому на Руси жить хорошо: номенклатуре.

Советский школьник проявляет такую точную осведомленность, ибо скрыть этот факт от населения СССР и любой другой соцстраны не удается. Пусть в Советском Союзе не сообщалось о подаренных Л.И.Брежневу в разных странах автомобилях – советские граждане и так видят черные "ЗИЛы" и "Чайки" с восседающим и них номенклатурным начальством. Пусть ни словом не обмолвились советские средства информации о валютных магазинах или о спецсекции ГУМа – бегающие в поисках товаров советские покупатели уже не раз наталкивались на мрачных вышибал, настоятельно предлагающих им "пройти" от дверей таинственных торговых точек. И вообще слухом земля полнится, так что скрыть свое благоденствие номенклатура не может. Она в состоянии лишь замаскировать подлинные его масштабы и интересующие докучливых сограждан подробности, а также выдвинуть довольно противоречивое теоретическое обоснование этого благоденствия.

Какое?

Процитируем: "В Советском Союзе пока еще сохраняется существенное различие в заработной плате отдельных категорий работников государственного аппарата. Более высока оплата труда руководителей, облеченных широкими полномочиями и в то же время несущих большую ответственность за порученное им дело и обладающих, как правило, высокими деловыми и политическими качествами. Удельный вес этой категории в общем количестве работников государственного аппарата ничтожен"[1]. Оценка ситуации в приведенной цитате вполне реалистична. Во-первых, различие в зарплате номенклатуры и обычных трудящихся существенное; во-вторых, номенклатура облечена широкими полномочиями по отношению к трудящимся, то есть распоряжается ими по своему усмотрению; в-третьих, номенклатурщики отличаются от трудящихся своими высокими "политическими качествами", по которым и подобраны; наконец, номенклатура – тонкий верхушечный слой, удельный вес которого в массе трудящихся ничтожен. Лишь одно не решились авторы ни в какой форме произнести: что все это относится не только к государственному, но прежде всего к партийному аппарату.

Каково же теоретическое обоснование необходимости такой ситуации при социализме? В статье "Мера труда и мера потребления" газета "Правда" лаконично констатирует: "Труд не стал еще первой жизненной потребностью всех советских людей. Все это определяет необходимость стимулирования труда"[2]. Логика требовала бы сказать, что необходимо материальное стимулирование не труда вообще, а труда только тех, для кого он не стал еще первой жизненной потребностью. Ведь для кого-то из советских людей, судя по словам "Правды", он стал ею. Для кого же? Очевидно, для наиболее сознательных строителей коммунизма, для авангарда, то есть для номенклатуры. Следовательно, как раз ее труд и не должен материально стимулироваться.

Это не ехидный силлогизм. Сформулированный нами вывод вполне соответствует идее Маркса и Ленина об оплате руководящих работников не выше заработка квалифицированного рабочего и введенному Лениным положению о партмаксимуме: член партии не мог получать зарплату выше определенного уровня. Высокую же зарплату полагалось, по мысли Ленина, платить – да и то лишь "известное время"[3] – буржуазным специалистам, которые по своей продажной натуре готовы были за большие деньги помогать строительству ненавистного им коммунизма.

Почему же вдруг авангард рабочего класса, осуществляя сокровенную мечту трудящихся – строительство коммунистического общества, требует за это не меньше, а значительно больше, чем продажные буржуазные спецы? Ответа "Правда" не дает. А между тем не только сталинский или брежневский периоды, но и горбачевская "перестройка" ознаменовались резким повышением зарплаты номенклатурным работникам партаппарата. И объяснили это именно тем, что иначе-де квалифицированные и энергичные люди в аппарат не пойдут.

Тут на помощь запутавшейся в логическом противоречии партийной теоретической мысли спешит изящная словесность. Она старается без лишних теоретизирований внушить рядовому советскому человеку, что начальственный труд – не чета его хотя и нужной, но скромной работенке, да и вообще негоже ему сравнивать себя с номенклатурным руководством.

Сергей Михалков сочинил басню "Трудный хлеб", где в меру сил своей музы воспел эти номенклатурные идеи. Рядовой советский гражданин выведен в басне-аллегории как ломовой коняга, который "привозил овес, а вывозил навоз". Номенклатурщики льстиво изображены холеными скаковыми лошадками, "рысаками и чистокровками", которым, как скромно замечает поэт, "то, что положено по штату, то дано". Несознательный коняга им завидовал, но, оказывается, по ошибке: он не видел, как тяжело им приходится во время скачек. В заключение баснописец-моралист с укоризной пишет:

Так гражданин иной судить-рядить берется

О тех, кто на виду и как кому живется [4].

Не надо советскому гражданину рассуждать на такие темы! Его дело – привозить овес для номенклатурных лошадок и вывозить их навоз.

Генеральные секретари ЦК сменяются, а установка о том, что рядовой советский гражданин – не чета номенклатурщику, остается. Уже при Горбачеве, после всех слов об "обновлении" и "социальной справедливости", тот же Сергей Михалков опубликовал новую многозначительную басню "Заяц на приеме". Она была написана как продолжение известной михалковской басни "Заяц во хмелю". В той басне сталинских времен захмелевший в гостях у Ежа Заяц хвастливо орал по дороге домой: "Да что мне Лев!.. Да я семь шкур с него спущу и голым в Африку пущу!" Тут подоспел Лев, и Заяц спасся только заверениями, будто он пил за Льва и за его семейство. Басня горбачевских времен звучит так: