Много лет прошло с тех пор, как я имел счастье встречаться и беседовать с Лениным. Немало впечатлений и воспоминаний об этом бережно хранит моя память. Но то, о чем хочется рассказать, это даже не воспоминание, а ощущение — оно не исчезло и никогда не исчезнет, — ощущение тепла, которое излучал Ленин.

Насколько сильна была ненависть Ленина к врагам революции, настолько же велика и неисчерпаема была его любовная забота о людях, нужных, по его мнению, делу партии, стране. Эту заботу Ильича мне довелось испытать и на себе.

В октябре 1919 года Совет Обороны назначил меня председателем Чрезвычайной комиссии по борьбе с эпидемиями на Туркестанском и Юго-Западном фронтах. В течение получаса Ленин в своем рабочем кабинете подробно и обстоятельно беседовал со мной о предстоящей работе. Вручая мне мандат за своей подписью, он решил, что надо сделать что-то, что еще больше облегчило бы мою задачу. И вот кроме официального мандата я получаю еще личную записку, которая должна была меня выручать в трудных случаях.

Мы попрощались. Я готовлюсь к отъезду. Но меня неожиданно вызывают в одно учреждение. Явившись туда, нахожу портного, которому, оказывается, предложено снять с меня мерку и срочно сшить кожаный костюм. Оказалось, что и об этом распорядился Ленин, учитывая условия предстоявшей работы.

Ильич напутствовал меня предложением — в трудные минуты немедленно связываться с ним по прямому проводу. Я не хотел злоупотреблять этим разрешением и старался в дальнейшем решать все вопросы на месте, хотя трудностей в противоэпидемической работе на фронтах встречалось немало.

Однажды положение создалось настолько острое, что я решился из Самары протелеграфировать Ленину о крайне тяжелом положении с медицинским персоналом, особенно со средним. И что же — вскоре меня вызвали к прямому проводу. Узкая ленточка телеграфа передала обещание Ленина принять срочные меры помощи нам. И действительно, по его инициативе была немедленно проведена мобилизация зубных врачей в качестве среднего медицинского персонала. Кроме того, Наркомздраву было предложено выделить часть врачей для работы на фронте. Очень скоро фронт получил необходимое медицинское подкрепление.

Такое же внимание проявлял Владимир Ильич ко всем дальнейшим требованиям, связанным с противоэпидемической работой на фронте. В частности, по личному распоряжению Ленина я получил из резервов ВСНХ 11 вагонов белья для больных.

При отправке на Южный фронт, когда наша комиссия находилась уже в вагоне и ждала отправления с Казанского вокзала, меня вдруг вызвали к телефону коменданта станции. Был праздничный день, и члены комиссии даже всполошились: что случилось, уж не отменяется ли поездка? Но оказалось другое: звонил Ильич. Он хотел знать, как мы устроились, дали ли нам отдельный вагон, удобен ли он, достаточно ли нам тепло.

* * *

Как никто, Ильич умел заботиться о здоровье окружающих. Поглощенный государственными заботами, руководивший борьбой многомиллионного народа, Ленин в то же время зорко, отечески приглядывался к окружающим и поднимал тревогу, если замечал в ком-нибудь признаки болезни или переутомления.

— Что-то он плоховато стал выглядеть, товарищ Вейсброд, надо бы к нему съездить, — обращался он ко мне, имея в виду какого-нибудь товарища. — Узнайте-ка, не нужно ли там чего-нибудь. Я вам дам машину.

Не один раз приходилось мне слышать это от Владимира Ильича.

— Вас надо привлечь к ответственности за небрежное отношение к государственному добру — к себе! — с этой фразой Ильич часто обращался то к одному, то к другому из советских работников.

Но, умея проявлять такую заботу о других, Ленин был в то же время исключительно скромен, когда дело касалось его самого.

Находясь у постели тяжело раненного Ильича после злодейского выстрела эсерки Каплан, когда лишь случайный и счастливый поворот головы спас его от смерти, мы, врачи, естественно, испытывали чувство волнения и острой тревоги за жизнь человека, ради которого каждый из трудящихся охотно пожертвовал бы своей жизнью.

Видя и чувствуя это, он старался приободрить нас, уверить, что ему лучше, что он не нуждается в чрезмерном внимании врачебного персонала.

— Что вы сидите около меня, разве у вас нет дела в больнице? — говорил Владимир Ильич.

Ленин быстро выздоравливал, и о его состоянии ежедневно извещали страну специальные бюллетени. Волны народного беспокойства и любви стучались в двери комнаты, где шла борьба за жизнь вождя. В тысячах запросов и телефонных звонков у нас требовали новых и новых ответов и сообщений. Никогда не забыть мне момента, когда Владимир Ильич, взяв очередной медицинский бюллетень о своем здоровье, собственной рукой сделал на нем приписку о том, что чувствует себя хорошо и просит не беспокоить врачей излишними запросами.

И тут сказалось его стремление избавить ухаживающих за ним людей от излишнего труда и хлопот.

Когда состояние Владимира Ильича стало значительно лучше, я стал отлучаться в 1-ю Градскую больницу, где тогда работал. Владимир Ильич проявлял живой интерес к делам больницы. Он расспрашивал о ее состоянии, достаточно ли продуктов для питания больных, где и как мы их раздобывали.

Едва почувствовав себя сносно, Ленин стал пренебрегать советами врачей и возобновил напряженную работу. Вскоре после ранения мне пришлось однажды ночью, по просьбе Марии Ильиничны, позвонить по телефону на заседание Совнаркома, чтобы оттуда заставили уйти Владимира Ильича.

— Ничего не можем с ним сделать, — ответил товарищ Я. М. Свердлов. — Единственный выход — закрыть сейчас заседание.

* * *

О любви Владимира Ильича к детям много рассказывалось и писалось. Мне приходилось не раз наблюдать проявление этой любви. Но сказать только, что Ленин был добр и ласков с детьми, — этого недостаточно.

В нашей стране любят детей очень многие. Но не все умеют подойти к ребенку, чтобы завоевать его доверие, не навязываясь к нему со своей лаской, не сюсюкая. Владимир Ильич прекрасно знал детскую психику, умел подойти к ребенку с такой же серьезной простотой, с какой он подходил к любому взрослому человеку.

Мне особенно запомнился такой случай, происшедший в 1920 году в Горках. Мы гуляли по саду, когда навстречу нам выбежала маленькая девочка. Владимир Ильич остановился и молча залюбовался ею. Его глаза засветились любовью и лаской. Девочка тоже остановилась и, широко раскрыв свои глазенки, молча и серьезно смотрела на Ленина. Я вздумал окликнуть и подозвать ее; девочка, конечно, сразу смутилась и убежала. И надо было видеть, с каким огорчением Ленин смотрел вслед ребенку и как укоризненно отчитывал меня за эту маленькую, но грубую педагогическую ошибку.