Выбивает время мужиков, Как фигуры битой городошной, Прочь из жизни нашей суматошной И бросает их за грань веков. Выбивает время мужиков. С каждым выбитым уходит что-то Криком журавлиного полета За морозной дымкой облаков. Выбивает время мужиков В шестьдесят, и в пятьдесят, и в сорок… Снег из приоткрытых небом створок… И на нём видны следы подков.

Нет, это не признание в любви. В ней признаются как-то по-иному: Словами вторят соловью шальному И клятвы верности приносят «на крови»… Нет, это не признание в любви. Да, это констатация того, Что стала неразменной моей частью, Которую ни логикой, ни страстью Не разменять, себя не тронув самого… Да, это констатация того.

Хочу увидеть речку Потудань, Чьи заговоры шепчутся веками, Что, к небесам протягивая длань, Ход мыслей окаймляет берегами. Там слова изначального печать Дорогу закрывает многословью. Там хочется прилечь и помолчать У вечности, меж волей и любовью.

Идешь. Шлейф запаха. Походка в перекрест. В разрезе платья шелк ноги белеет, В глазах прохожих странен этот квест. Цветов нет желтых, но звучит тревога, И одиночество безбрежное в глазах. А встречные идут своей дорогой. И ничего ни крикнуть, ни сказать. Он не услышит, не вздохнет, робея, И не увидит твой призывный жест. Нелепый подиум — вечерняя аллея. Идешь. Шлейф запаха. Походка в перекрест.

Ведь даже в щеку не поцеловать, Лишь только взглядом проводить украдкой, Мысль выбросить, исписанной тетрадкой, Которая, как полуночный тать, Готова выкрасть и укрыть от мира Осколок счастья, кость с чужого пира… Но хватит. Дальше тишь и благодать.

Вечер августа. Запах «шарлотки». И тремоло цикады в листве. Звезды падают тихи и кротки. Вечер августа. Запах «шарлотки». Взгляды долги, а звуки коротки, И молчанье с печалью в родстве. Вечер августа. Запах «шарлотки». И тремоло цикады в листве.

А ночью, говорят, была гроза. Ломалось небо, падало на крыши. В узлы вязалась молнии лоза. Я крепко спал, я этого не слышал. Мне снились в эту ночь наперебой: То шум вокзала, то аллеи парка, То берег моря в дымке голубой, То подворотни заспанная арка… Зрачок луны в прищуре облаков Смотрел лениво на деревья сада И ухмылялся, дескать, мир таков, Чего тебе ещё дружище надо? И вдруг приснилось — ты в мою ладонь Хрустальным яблоком упала с ветки, Неосторожным жестом только тронь И подбирай осколки по расцветке. Проснулся — голова моя в огне, Со мной осталась только память тела. В грозу, во сне упала в руки мне. И что теперь с доверьем этим делать?

Кружится потерянный лист, Движения резки и странны. И ветер — шальной гитарист — Играет, сбивая каштаны. Упавший каштан подберу, Очищу, в ладони подброшу… Привычно стоять на юру И думать о чём-то хорошем. О том, что не стоит жалеть Ушедшего лета попутку, Что ветра хлестнувшая плеть, Возможно, была только в шутку. Что осень, конечно, — итог, И с ним я войду в эту зиму. О том, что оторван листок, И холодно невыносимо.

А смысл из рук тихонько ускользает. Как будто был тот смысл. Как будто был. И звездный свет почти что осязаем, И Млечный Путь подобием белил Замазал неба черную громаду. Созвездий жгут по зодиаку свит. Мне больше ничего от них не надо. Моя звезда со мною рядом спит.

Цветком омелы Притянет взгляд, Горохом белым Рассыплет смех. Забудешь с нею Про все подряд И, не краснея, Познаешь грех. Венок омелы Подаришь ей, Целуя смело На Рождество. И белым снегом Среди полей Обманет нега, Как колдовство. Кустом омелы Чужая жизнь Врастет умело В твою судьбу. Летучей мышью Она кружит И не услышит Твою мольбу.

Давно с тобою за столом Глаза в глаза не сиживал. И вьются мысли о былом, Как ветер в поле выжженном. Под горку катятся года. И пусть на небе наволочь, Собраться надо как тогда И засидеться за полночь. За стол мы сядем — ты и я. И по такому случаю Прорехи в ткани бытия Затянутся созвучьями. И разговорчик потечет То ровно, то ухабами. Мы вспомним все наперечет: «Эх, если бы… Ах, кабы мы…»

У меня к тебе приступ нежности, Прежней нежности рецидив. В состоянии безмятежности, Все печали свои отпустив, Я смотрю на тебя украдкою, Жест пытаясь предугадать. Длится пауза мукой сладкою И срывается в благодать.

На выгоревшей скатерти травы, Как будто ожидающей кого-то, Пятном кагора земляничный куст. Высокий небосвод прозрачно пуст. И одинокий шрам от самолета Почти не нарушает синевы…

Осадок горек, и саднит скула. Тебе не оправдаться перед ними. Откружится отчаянья юла, И снова выбирать иное имя. Но как бы ни менял ты имена, В каких обличьях ни являлся людям, На их глазах сомнений пелена, И перемены к лучшему не будет. Пророков нет. Извечный парафраз, Как въехать в город на убогой кляче… Но как же можно бросить их сейчас? Вновь надо пробовать. А как иначе?!

Ну, не пишется об осени, не пишется. Не реву по октябрю навзрыд. В сером небе голых веток ижица, И туманом горизонт закрыт. Разбредаются мечты мои дефолтами, И мелеет звездный водоём. Мы меняем ценники на желтые, Мы себя со скидкой продаём. Заполошные, не замечаем даже мы, Что уже давно не та игра, Что уже приходит с распродажами Ярко-красных ценников пора.

Не примеряйте на себя чужой беды. Жалейте, помогайте, ободряйте. Но только на себя не примеряйте Болезнь, бессонницу, напрасные труды… Сгорят посевы, вымерзнут сады, Погаснут мысли, напитавшись скверной. Я заклинаю, будьте суеверны. Не примеряйте на себя чужой беды. Не примеряйте на себя чужих побед, Не ведая об уровне оплаты, Внесенной победителем когда-то, Потерями, которых горше нет. Пускай в глаза вам бьёт победный свет, Слепящий вас сиянием лучистым. Я заклинаю, будьте реалистом. Не примеряйте на себя чужих побед.

Такая вот нелепая картина — Бессильные прощальные цветы. Разлука собирает воедино Осколки повседневной суеты, Сплавляет вместе горечью утраты, Чтоб в памяти, фантомом золотым, Запечатлелись лица, вехи, даты… Разлуки пряный сладковатый дым.

Со вчерашнего вечера Я пишу письмо Галичу… Похвалиться б, да нечего Рассказать. Всё как давеча. Всё по прежнему каемся С матерком и одышкою, Да похмельем всё маемся, Козыряя сберкнижкою. Каждый третий помятый, А четвертый немой. Тот забыл сорок пятый, Этот — тридцать седьмой. Ищем в глупостях тайну, В рот глядим мудрецам, Умираем случайно, Доверяясь Отцам. Всё по русской традиции, Всё из края да в край. Все с посконными лицами, Норовящими в рай. Не задумавшись, в праве ли, Кто успел тот и съел… Александр свет Аркадьевич, Как ты правильно пел. Пусть куранты не пробили, Возвращения ждём. Не отмеченный «Нобелем», В сердце вбитый гвоздём.

Ветер «Ваше время истекло» — Метит. Опираюсь на него Телом. Сколько надо мне всего Сделать. Сколько надо мне успеть В осень. Циферблат оставил треть — Восемь. Дразнит времени поток Фальшью… Вечер. Ветер. Ну, а что Дальше?

Остудила голову, Сбила спесь. Добавляла к олову Ртути в смесь. Паутиной липкою За спиной Рисовала зыбко мне Мир иной. Амальгамой броскою по глазам. Что же там под сноскою? Лишь я сам.

Тягучей вязкою струей осенний день Стекает под ноги громаде ноября. Сдвигая лисьи малахаи набекрень, По кронам катится вечерняя заря. Морозцем небо присолив наискосок, Ночные ветры будут в ступе сны толочь. А в голове моей тревожный голосок: «Переживут ли листья с нами эту ночь?»

Шальной огонь, осенним сухостоем Подкормленный, беснуется в костре. И кажется, что ничего не стоит Безумному играть ещё острей. Запас травы не долог для горенья. Миг ярости, безумие огня… Затем тщедушное слепое тленье До нового подарка от меня. Травы охапка брошена, извольте… Занялся дымом, тянет к небесам. И снова вспышка ярости на фронте Борьбы. А с чем? Да, я не знаю сам.

По ковру из листьев вишни дождь стучит весь день, Словно пыль остатки лета выбивая. Прошмыгнула краем крыши серой птицы тень. Мокнет старою газетой Жизнь былая. Было в жизни, было в лете много разных дней. Были мы и рысаками и не очень. По заполненной анкете нам теперь видней: Мир давно уже не нами озабочен. Мокнет город, мокнут крыши, мокнет старый зонт, Меланхолией осенней зацелован. Даже если ты не слышишь дождь к тебе идёт Прошептать тебе спасенье в два-три слова.

Нас учили страницы книжные, Мы их брали себе за правило. Годы школьные пыльной пижмою В дневники нам оценки ставили. Все оценки казались красными, Хоть и ставились ручкой синею… И надежды плыли неясными Облаками из Абиссинии. Пишем нынче мы ручкой черною, Не какой-нибудь, ручкой — «паркером». Не счастливые, но учёные Не пометишь нас ярким маркером. Не до яркости. Время катится То ухабами, то пригорками. И на небо не стоит пялиться — Облака в Абакан задворками.

В глухой полночный час начну сухой отсчет И стрелка поплывет съедая круг за кругом А время мимо нас с ухмылкой потечет, Закрутится в спираль в движении упругом. Четыреста кругов мятущейся души В гнетущей тишине взбесившегося мира… А маятник Фуко по-прежнему блажит, Что вертится Земля, и не умолкла лира. Четыреста кругов. И ночи ломкий диск, Пунктиром фонарей раскроенный на части, Раскрошится легко. Пусть не оправдан риск Дыхание быстрей, и сердце бьется часто

Сумерки, раннее утро, осенний туман, Черной крупою вороны в простуженном небе. Серого утра привычный похмельный обман, Крошево мыслей о праведно нажитом хлебе. Мысли изодраны в клочья. Сумбур в голове. Небо холодной рукой утирает мне щеки. Выцветший лист умирает в пожухлой траве. Все мы бываем в какой-то момент одиноки. Главное помнить, что это всего лишь момент, Пусть неприятный, но ветер всё смелет как мельник. В дикой мозаике к месту придется фрагмент. Просто чуть-чуть потерпеть и пройдет понедельник.

Снег, снег, снег. Ритм городской сбит. Свет, свет, свет За пеленой скрыт. Смех, смех, смех Где-то вдали смолк. След, след, след, Как по щеке шелк. Снег, снег, снег След заметет мой. Вслед, вслед, вслед Песню по мне спой. Смех, смех, смех Словно чужой бит. Свет, свет, свет. Ритм городской сбит.

Последний лист, как вымпел на грот-мачте. Нет парусов, оборван такелаж. Но вы о нем, пожалуйста, не плачьте. Его зиме не взять на абордаж. Его жалеть не стоит, право слово. Сорвать его ветрам не хватит сил. Он сам уйдет под грузом прожитого Куда ушли все те, кого любил.

Ах, если б дальше гнать велосипед Без остановок через лес весенний И где-то там увидеть вновь рассвет Разбуженный веселым птичьим пеньем. Ах, если б светом от ночной звезды Раскрасить лето как страницу жизни Чтоб к осени, наградой за труды, Владеть собой и рифмою капризной. Ах, если б эти листья с тополей Не улетели в неизбежность мира, И осень не топталась у дверей, Не плакала о них и не скулила. Ах, если бы не плыть нам мимо плит Могильных на высоком косогоре, А постоять у них как лес стоит, Задумавшись, в почтительном поклоне. Ах если бы, но разум говорит: Написано, прочитано и спето… И только солнце севера горит Как символ светлой памяти Поэта.

Телефонные звонки нас тянут за руки, Не дают минуту вместе помолчать Наши мысли о себе в формате «гариков», За цинизмом одиночества печать. Никому мы не должны, хоть всем обещаны. Отношений странных смазаный офорт. Разбежались по лицу издевок трещины, И упрямство вызывает дискомрофт. Добрым словом мир спасать уже не принято. Разговоры о хорошем не с руки. А на небе молоко как будто вылито, На ветвях опушки снежные легки. Затеряться б в этой сказке хоть не надолго, Позабыть про телефонные звонки За окошком спит под снегом кустик таволги И возможно всё сомненьям вопреки

В фрагментах жизни строки находить Читать как письма, присланные миром. И на вопрос, поставленный Шекспиром, Всё время повторять: «Конечно, быть.» Конечно, быть. Ведь есть еще зачем. Есть что приметить взглядом удивленным — Ладошку внука и ладошку клена. И поплутать средь кружева морфем.

Зима приходит, не такой как ждали. Плеть ветра на исходе декабря Морозом жжет простуженные дали, И взглядом пятна снега ищем зря. Листва, что завтра станет прошлогодней, Пластается в измученной траве. Просёлочные версты всё охотней Теряются в небесной синеве. Вдруг на пригорок выскочит дорога, И сердце от простора и тоски Захолонёт. А после понемногу Отпустят повседневности тиски. И будет снег, как неизбежность слова, Оброненного в гулкой тишине. И будет снег, как хрупкая основа Вращенья мира от тебя ко мне.

Уже без пяти, изготовились к бою куранты, Навалена жизнь на извечные чаши весов. А мне хорошо, я не бьюсь за вселенские гранты, И нету привязки к магическим стрелкам часов. Меняется мир и в минуту, и в десять, и в двадцать, На круглых нулях не зациклился смысл бытия. Меняется мир, но не хочет картина меняться, Ремарки из прошлого в каждом сюжете тая. Привычная боль возвращает к реальности мира, Вплетаясь в канву приходящего судного дня. Опять за стеной о соседях хлопочет Земфира, А я ведь сосед, стало быть всё чуть-чуть про меня.

Возможно, просто беден мой язык: Твой образ предсказуемо неясен — Последствие шальных нейронных связей!.. Но я к нему как к пламени привык. С ним всё непрочно, только дым и блик. Неуловим, текуч, и тем прекрасен. Как платья шелк, мелькнувший меж балясин, Исчез, забылся… И опять возник.

В эпоху кумовства и воровства Движения скупы и осторожны. Тут опыт не приносит мастерства, Лишь навыки уверенности ложной От споров большинства и меньшинства Становится тоскливо и тревожно. Вновь опыт не приносит мастерства, Лишь правоту уверенности ложной. В сумбуре вещества и естества Одна лишь истина на деле непреложна — Лишь в творчестве природа мастерства, И в простоте, достичь которой сложно. Пусть только это в жизни искушает. А опыт… Он, конечно, не мешает.

Ночь за окном. Одинокая ночь. Пусто. Патоку снов В звездной ступе толочь — Густо. Смешивать нечет И смешивать чет Глупо. Бог бисер мечет, А речка течет Скупо. Речитативом Молитвенных слов Сутры На лейтмотиве Основы основ Мудро Ветром закружится Снежных полей Пудра. Круглою лужицей Чай на столе. Утро.

Осенний ветер — дуралей — Гоняет лист обочиной. И вид заброшенных полей — Заслуженной пощечиной. Бурьяном соки из земли Тянуло годы длинные. И мы с тобою на мели, Не молодцы былинные. Кругом репейник ростовой Уныло машет ветками. Уйти б с похмельной головой… Да стыдно перед предками.

Мы играли и в «прятки» и в «салки», В детстве нам был неведом покой. Жизнь как в старой забытой считалке: Выбирай, кто ты будешь такой. Царь, царевич, король, королевич… Сколько нас разбрелось по стране. Мир показывал Юрий Сенкевич, И его нам хватало вполне. Волновалось на раз-два-три море, Третьим лишним бывали свои. И вершились в отчаянном споре «Дочки-матери» — проба семьи. Мы играли во взрослых людей, Заигрались и взрослыми стали, Поскучнели, живём без затей, Нахватались банальных идей И обратно вернемся едва ли.

По дороге в село Копанище, Всей душой захотев тишины, Вдруг поймешь, что не то в жизни ищешь, И что вещи другие важны. Из уютного чрева машины Выйдешь в смежную снежную даль. В той дали глаз отыщет вершины, На которые время не жаль. Постоишь на ветру, на морозце Поглядишь на красу Дивных Гор. Там за тучкою прячется солнце, В мыслях с ним заведешь разговор. Всё расскажешь о внутренней смуте, И о мире, что сходит с ума, Как бездарно уходят минуты, И о том, что на сердце зима. Солнце лучик покажет из тучи, Напророчит душевный покой И счастливый немыслимый случай, И одарит тебя тишиной Тишину распихав по карманам, Снова сядешь за руль. И вперед. Снова тешиться самообманом Что всё так, всё нормально идёт.

С покатой крыши во дворе Зима сползает одеялом, Шальная оттепель сломала Изящность линий в январе. Замешкался седой Борей Под натиском братишки Нота. Призывно цокая, по нотам Капель заводит хоровод: За оборотом оборот, За каплей капля беззаботно.

Февраль. Чернил не доставать, Не доверять листам бумаги Ухабы мыслей, чувств овраги. А побыстрее лечь в кровать И лишь на Бога уповать… Зима мне выбелила флаги, В музей сданы обломки шпаги. Февраль. Чернил не доставать.

Кому дано, с того и спросится, Тут даже к бабке не ходи. Вся наша жизнь — чересполосица С неясной целью впереди. Нас из огня бросает в полымя, А мы всё тенью на плетень. Так, дань отдавший сизым голубем, Дотла сожжен Искоростень. Огнём крестить, мечом докрещивать: Не с нами кто — тот против нас. Из золоченых светом трещинок Слезой кровит иконостас. Лишь миг между войной и теменью Всё ждём-пождём благую весть. Люты Малюты по безвременью, Но и на них управа есть. Из века в век, как ни раскрашивай, Кружится смут веретено. И если Бог с тебя так спрашивал, То сколько ж, Русь, тебе дано?

Два шага прочь, и ты пропал. Ни отблеска, ни отзвука — пустыня. Чужой слезою на ладонях стынет Фонарного лица провал. Два шага в ночь, и поделом Безвременье в безместии гадает. Туманной влаги пелена седая В февральском мире нежилом.

Попыткой бегства Мне приснится на заре Мой город детства, Позабытый Назарет. Там сонный поезд, На стыках мелко семеня, Лишь успокоюсь, В разлуку выбросит меня На полустанок, Весь в изломах январей. Ключи достану От потерянных дверей… Вновь до рассвета Глушить на кухне стылый чай, Искать ответы И подбирать замки к ключам.

Свернул кораблик из тетрадного листа, Не собирался, вышло машинально… Ничто не изменилось кардинально: Не стала жизнь прозрачна и чиста, Не засиял пейзаж в оконной раме, Не стали ближе дальние места. Но есть кораблик из тетрадного листа — Видать и впрямь весна не за горами.

Последний снег восторгом обделен, Всё достается первому собрату, Он падает, наивно виноватый, Привычной стиркой неба отбелён. Отвесно вниз, кружиться нету сил, Невмоготу не таять на излёте. Прожил свой миг по данной кем-то квоте И ничего у Бога не просил.

Серое разлито молоко. Звуки глуше, запахи острее. Не понять в каком ты из веков. Чья орда Мамая иль Гирея? Чьи копыта рвут вдали поля, Укрываясь пологом тумана? Приглядишься — гривы ковыля Стелются полосками обмана. Конский топот и гортанный грай В ста шагах от федеральной трассы. Век любой навскидку выбирай И айда туда, вперед, под насыпь. Грудью в грудь, не посрамим, как встарь… И плевать, что голова в дурмане… М4 «Дон». Туман. Февраль. Ну какие, к черту, басурмане…

Мир полон символов и смыслов, Суметь бы только рассмотреть, Что радуга не зря провисла Не целиком, а лишь на треть. Что метроном сердечной смуты Ритм держит и в висок стучит Подсказкою ежеминутной Про непонятные ключи. Что ключ дождя к дороге дальней — Не закрывать, а путь торить. Ключ ветки палево-печальной Чтоб не молчать, а говорить. Что светофоров нервный норов, Сиреной воющий навзрыд, Ключами граффити заборов В пределах города закрыт. Что все случайности на свете Упруго вплетены в канву. Что тяжек труд завязки эти Суметь увидеть наяву. Суметь понять, не то по кругу Пока не сможешь узнавать Мелодию весны сквозь вьюгу И опасаться цифры пять. В тот миг, когда поверишь чуду, Поймешь что мир вокруг таков — Ключи разбросаны повсюду, Вся сложность в выборе замков.

Промозглые дожди в осатаневшем марте Промоют эту землю до кости. А мы всё норовим сыграть чужую карту, Синицу, будто флаг, зажав в горсти. А мы напрасно тут покой и сытость ищем Где слёзы просто талая вода, Где оголенный нерв от окислов очищен И водкой обезжирен навсегда.

Эстетика томленья Под музыку с вином. В глазах былого тленье И мысли об одном — Что тело не обманешь, Хоть разум начеку. Идем по тонкой грани, По острому клинку. Да, тело не обманешь. Лежит рука в руке. И голова в тумане, И всё на волоске.

Висит головкой в небе чей-то сыр, Расклеван облаков вороньей стаей. По улицам, залистанным до дыр, Сомнений вечных ветерок витает. Мы приняли условия игры, Смирились фактом своего рожденья, Что не доступны внешние миры. Во внутреннем серьёзные волненья. Серьёзные волненья от того, Что сыр висит и надо что-то делать… Иль делать вид, что нету ничего, Или бежать за сыром оголтело.

Мои драконы чувственны и злы, Их ярость переходит все границы. Они оставят пригоршню золы От места, что ночами будет сниться. Мои драконы чувственны и злы. Их когти рубят правду, как мечи, Собою эту правду подменяя. Сердца опалены огнём свечи, Украденной из брошенного рая. Их когти рубят правду, как мечи. Их крылья закрывают свет луны И гонят волны мрака на бумагу, Порывом ветра разгоняют сны, С усталых глаз высушивая влагу. Их крылья закрывают свет луны. Мои драконы городом пустым Уходят прочь в туман густой и серый. Возможно, их намеренья чисты, Но в воздухе упрямо пахнет серой.

Осень промелькнула по касательной, Изморозь оставив в волосах, День пометив знаком восклицательным С птичьим клином в стылых небесах. И зима прошла, как поезд литерный, Лишь добавив чуточку морщин, Жизнь пометив знаком вопросительным Без каких-то видимых причин. С каждым днём слышнее запах ладана, Перспективы дальние ясны. Но стоит загадкой не разгаданной Сад мой в многоточиях весны.

Строгим строем строки Страсть стреножить стремясь, Стих роняешь с руки, Как жемчужину в грязь. Зажимаешь виски И срываешься в путь, Строгим строем строки Страх стараясь стряхнуть.

Чтоб кружево стиха плести, Не надо много доблести, Но надо много тонкости, Чтоб донести подробности. Чтоб навязать ажурности, Не надо много мудрости, Но надо много честности, Чтоб не искать известности.

порою мысли встык, и не найти покой, и слово на язык рифмованной строкой, и не благая весть — пророчества печать, и страшно произнесть, и нету сил молчать.

Исконной сути слов Скупые отголоски Сквозь белый шум Эфиров всех мастей, Сквозь новизну пластов Не струганные доски Великих дум И тлеющих страстей. Тугая вязь корней, Приставок, окончаний, И суффиксов Безумная игра… И с каждым днём больней Различие звучаний. И фениксов Спалить давно пора. Из пепла возродясь На зло заморским штукам, Готова жечь В бездушной пустоте, С сердец смывает грязь, Стучится каждым звуком Родная речь В исконной простоте.

В стихотворном деле суровом Акт творенья необъясним: Человек ли владеет словом, Или слово владеет им… То ли мысль выражаешь фразой, То ли фраза рождает суть… Чередуются раз за разом — Можно только их не спугнуть.

Сиюминутные узоры Проекций собственного я На ткань обыденного вздора — Постскриптум прожитого дня.

Пространным слогом, длинною строкой Кружить над миром с рифмой оголтелой. Сбиваться с мысли, путать тело с делом, И думать, думать: кто же я такой? В ночь формой содержание кроя, Не представлять, как можно по-иному. В том воинстве, доверившихся слову, В седьмой шеренге третий слева — я.

Случайные стихи из чепухи, Из мелочей, из воздуха, из пыли, Из глупостей, которые б забыли Когда бы не случайные стихи. Случайные стихи всегда легки. Как искорка, мелькнувшая во взоре. Написаны в мажоре иль в миноре, Они никак не могут быть о горе, О радости случайные стихи.