Московский университет в сороковых годах XIX века представлял собой не только центр просвещения России, но и самостоятельную корпорацию, не подчиняющуюся ни городскому начальству, ни надзору полиции. Студента, к примеру, не мог арестовать ни квартальный, ни обер-полицмейстер. Для университетской молодежи, имевшей особый мундир и шпагу, существовало свое место заключения — карцер, и наблюдали за их образом жизни свои надзиратели — инспектор и субинспекторы.

В 1834 году инспектором был определен Платон Степанович Нахимов, из смоленских дворян, в 1802 году поступивший в Морской кадетский корпус и по окончании учебы здесь же проходивший службу до 1827 года. В морском мундире, застегнутый на все пуговицы, с кортиком, подстриженный под гребенку, он подавал пример воспитанникам своей выправкой и прилежанием к порученному делу. Когда в университетском коридоре раздавался грозный окрик: «Студент, застегнитесь!» — любой тотчас же соображал, что попался Платону Степановичу.

Вот бежит опрометью вниз по лестнице студент и чуть не сталкивается со стоящим со скрещенными руками на груди и отставленной в сторону правой ногой инспектором.

— Сумасшедший! Чуть с ног не сбил. Куда летишь, сломя голову?

— В театр за билетом, Платон Степанович.

— В театр? И ради этого готов сбить с ног инспектора? Небось, какую-нибудь дрянь смотреть?

— «Жизнь за царя», Платон Степанович.

— Ну, «Жизнь за царя», — конфузится инспектор, — это можно. Ступай.

Довольный ловким обманом, студент мчится дальше, предвкушая радость от французского водевиля, а потом — дружеской попойки.

Но власть инспектора непререкаема не только в стенах университета — во всем городе. Платон Степанович заглянул в трактир «Британию» — любимый приют своих питомцев. За столиками, среди другой публики, сидело несколько студентов.

— Что это вы пьете?

— Чай, Платон Степанович.

— Полно, чай ли?

Он попробовал у каждого из стакана ложечкой напиток и молча ушел. Но гроза еще не миновала! На следующий день одного из вчерашних студентов грозный инспектор потребовал к себе.

— Какую ты вчера дрянь пил в «Британии»?

— Виноват, Платон Степанович, пунш пили.

— Другие-то пунш пили, а ты черте что, бурду какую-то. Разве это пунш? Пошел в карцер!

Подходит в другой раз инспектор к чугунной лестнице, вьющейся вверх, и видит, что на третьем этаже перегнулся через перила студент.

— Вот только упади, — закричал Платон Степанович, — сейчас посажу в карцер!

Конечно, все это легенды, их о Нахимове ходило среди студенческой молодежи сотни. И что интересно, об этом сердитом с виду капитане II ранга, осуществлявшем неусыпный надзор за своими воспитанниками, не было ни одного злобного слова, на него никогда не жаловались, в бесчисленных анекдотах изображали исключительно простодушие правдивого и доброжелательного инспектора.

В университете запрещали в то время носить длинные волосы, чему, разумеется, студенты пытались противодействовать. Одному из длинноволосых Нахимов несколько раз напоминал, что надо сходить к цирюльнику. Все напрасно, студент обещал и не исполнял своих обещаний.

— Слушай же, — рассвирепел выведенный из терпения Нахимов, — если я еще раз встречу тебя в таком виде, то непременно исключу из университета! Понимаешь?

— Понимаю, Платон Степанович.

На другой день, отправившись в университет и свернув с Тверской улицы в Долгоруковский переулок, Нахимов к ужасу своему увидел, что с другого конца переулка, от Большой Никитской улицы, идет ему навстречу неостриженный вчерашний длинноволосик. Что делать? Сдержать свое слово — жалко студента. Не сдержать — стать бесчестным. Положение бедовое. И тут нашелся выход!

— Поворачивай назад! Выезжай на Тверскую! — закричал он кучеру. — Скорее же, разиня!..

«Из своих скромных средств, — вспоминал Н. Попов о Нахимове, — нередко вносил деньги за право слушания лекций бедными студентами. И делал это деликатно, так что они редко узнавали имя своего благодетеля».

«Он живо напоминал мне, — вспоминал знаменитый собиратель сказок А. Афанасьев, — прекрасный характер Максима Максимовича в «Герое нашего времени».

«Про Платона Степановича ходило множество анекдотов, как студенты его обманывали и как он поддавался обману, — вспоминал профессор Б. Чичерин. — Но поддавался он нарочно, по своему добродушию, потому что не хотел взыскивать строго с молодых людей, а предпочитал смотреть сквозь пальцы на их юношеские проделки».

Чуя беду или нуждаясь в помощи, студенты в первую очередь шли к Нахимову. Зачастую он и сам вызывался быть их ходатаем перед начальством. В нем они находили заступника и друга.

— Платон Степанович, будьте так добры, посмотрите, сколько мне профессор поставил.

— Пошел прочь! — сурово отвечает Нахимов. — Приспичила надобность, так и прилез просить: «Платон Степанович, Платон Степанович, посмотрите мои баллы». А только я отвернусь, первый же закричишь: «Флакон Стаканович! Флакон Стаканович!» Знаю я вас, зубоскалов. Убирайся вон!

Студент молча отходит, покорно склонив голову, еле сдерживая улыбку. Между тем Нахимов, заложив руки за спину, прохаживается по комнате, не обращая ни малейшего внимания на просителя. Вдруг исчезает. Студент глядит в окно, будто и вовсе забыл о своей просьбе. Спустя несколько минут инспектор возвращается и вновь продолжает прерванную прогулку. Студент все стоит у окна, понурив голову. Вдруг неожиданно над его ухом раздается голос Платона Степановича:

— Четверка.

«Однажды несколько человек, бывших студентами Московского университета и товарищами, — вспоминал Д. Дмитриев, — случайно съехались в каком-то дальнем уголке России после долговременной разлуки. Разумеется, это был светлый день в их жизни. Студенческие годы, юность, университет восстали в их воспоминаниях во всей поэтической красоте. Вместе с ними предстал и добрый образ незабвенного Платона Степановича. Тут же положили они послать ему за подписью всех письмо, в котором, объяснив счастливую встречу, свидетельствовали ему свою вечную, неизменную благодарность. Старик берег это письмо как святыню и в хорошие минуты нередко показывал его студентам… Это был поистине чистый сердцем!»

В 1848 году Платон Степанович стал хворать и перешел на более спокойное место — главным смотрителем Странноприимного дома графа Шереметева. В праздничные дни университетские воспитанники почитали за долг явиться к нему в дом и расписаться в визитной книге. Но здоровье все больше расшатывалось, и 24 июля 1850 года Нахимова не стало. Три с лишним года спустя, после Синопского сражения, выигранного его знаменитым братом-адмиралом в день именин Платона Степановича (18 ноября 1853 года), воспитанник покойного инспектора Михаил Стахович писал: