19 января 1865 года в погосте Клин Псковской губернии у священника Иоанна Тимофеева Беллавина и его жены Анны Гавриловой родился сын, которому суждено было стать одиннадцатым патриархом на Руси. Крещен младенец был в местной церкви Воскресения Христова, построенной в 1733 году «тщанием помещика Иоанна Данилова, сына Юренева», и наречен Василием — в честь святителя Василия Великого, вселенского отца и учителя христианской веры.

В погосте Борки, что в десяти верстах от Клина, в церкви Живоначальной Троицы с давних времен служили дьячками предки Василия Беллавина: прапрапрадед Петр, прапрадед Осип, прадед Терентий, дед Тимофей. Они не раз отмечались начальством, судя по документам Духовной консистории, «за добродушие и усердие», «миролюбивую жизнь», «скромный характер», «домовитость», «добрую нравственность». Тимофей, сын Терентьев, первым в роду получил священнический сан и до конца своих дней служил в нескольких верстах от «родового гнезда» — в храме Успения Пресвятой Богородицы села Сопки.

Фамилия Беллавины — довольно распространенная в Псковской губернии, особенно в Торопецком уезде, и давалась людям исключительно духовного звания, многие носили даже одновременно две фамилии: Беллавины и Дьяконовы. Произошла она, по всей видимости, от клички «белый» — непорочный, безгрешный («Весь бо есть бел Господь наш, не имыи в себе никакой же скверны»).

Священник Иоанн Беллавин исправно служил в погосте Клин с 1848 года, получив «благословение от архипастыря за рачительство», и в 1869 году был переведен в Спасо-Преображенский храм Торопца, города, чье прошлое уходит в темную даль, и лишь бесконечные набеги литовцев и поляков остались в летописях. Не брезговал и русский сосед пограбить тороватых торопчан: «Ходи Роман с новгородци к Торопцю и пожгоша домы их».

Богаты были торопчане, их купцы торговали в Кенигсберге, Данциге, Лейпциге, Гамбурге, а сам город принадлежал к Ганзейскому союзу. К середине XIX века измельчала торговля, новые дороги прошли мимо Торопца, но, как и прежде, четырнадцать кожевенных заводиков продолжали поставлять российским и заморским купцам сафьян, красную и белую юфть, черные кожи. Небогатая, лесистая и болотистая торопецкая земля худо-бедно, но кормила жителей, возивших на полубарках в Ригу льняное семя, хлеб, смолу, деготь, щетину.

Но славен Торопец иным… «Вам еще за несколько верст бросаются в глаза сияющие купола разноцветных массивных каменных церквей, слепившихся в одну кучу и отвлекающих ваш взор от всего другого». Славен город чудотворной Корсунской иконой Божией Матери, подаренной супругой благоверного великого князя Александра Невского. Славен восемнадцатью благолепными храмами и своим земляком, преподобным Исаакием, в 1061 году принявшим затвор в Киево-Печерском монастыре.

Когда Беллавины переехали в Торопец, он насчитывал пять тысяч жителей, треть из них грамотные, жившие в пятидесяти каменных и тысяче деревянных домов. На мужскую душу в год приходилось по ведру вина, что считалось гораздо меньше среднестатистических данных по России. Зато гораздо больше, чем в других городах России, было престольных и местных праздников — до ста, из них тридцать один крестный ход с чудотворной Корсунской иконой Божией Матери.

Быт семьи священника во многом схож с крестьянским: та же работа по хозяйству, те же заботы о хлебе, дровах, скоте. В отличие от сверстников Василий реже ходил в городские «комедчики», из которых первый «спущал комедь» куклами, второй — тенями, и чаще в церковь, да пристрастился к чтению книг духовного содержания.

С девяти лет мальчик начал посещать Торопецкое духовное училище, где обучали катехизису, Священной истории, чтению по-русски и по-славянски, письму, арифметике, русской грамматике, латинскому и греческому языкам, церковному уставу и церковному пению.

Однажды, зная кроткий нрав и незлобие Василия, ученики ради забавы сделали из кусочков жести кадило и, махая им перед будущим патриархом, восклицали: «Вашему Святейшеству многие лета!» Но не только в невинных шалостях детей десница Божия указывала на предстоящее великое служение сына торопецкого священника. Как-то, когда отец Иоанн спал на сеновале с детьми, ночью он разбудил их: «Сейчас я видел свою покойную мать. Она предсказала мне скорую кончину, а затем, указывая на вас, добавила: этот будет горюном всю жизнь, этот умрет в молодости, а этот — будет великим». Сбылись все предсказания, и последним — о Василии. Его стали величать по всей России, да и по всему миру, куда злая судьба пораскидала православный русский народ, Великим Господином…

Окончив в 1878 году училище, Василий Беллавин покидает отчий дом, чтобы продолжить учебу в Псковской духовной семинарии.

«Семинария должна сделать из своих питомцев, — записано в ее уставе, — людей истинно религиозных, искренне, сознательно, разумно преданных Церкви, нелицемерно любящих ее уставы и священнодействия, свободно, без принуждения подчиняющихся ее требованиям».

«Героический период» бурсы, нарочито преувеличенный и окарикатуренный писателем Помяловским, уходил в область преданий, но ему на смену пришел новый — неверие. И если раньше семинаристы заполняли свои заветные тетрадки стихами Пушкина и Жуковского, то теперь — выдержками из речей Лассаля, памфлетов Герцена и статей революционного «Колокола». Россия, пока еще недопонимая пророческого романа «Бесы», увлеклась идеями экономического прогресса и свободомыслия.

Но одно дело — умозрительные рассуждения, и совсем иное — живой пример. Семинаристы, любители сочинений будь то Карла Маркса или же Поль де Кока, с уважением относились к истинной религиозности Василия Беллавина — высокорослого, белокурого, с ласковым и приветливым характером крестьянского паренька Он не имел, как многие, полупрезрительной клички, а получил шутливо-уважительное прозвище Архиерей. В кровавые двадцатые годы XX столетия его старые сотоварищи вспоминали, что у Васи-Архиерея была хорошая шуба. Мальчишки, кто победнее, постоянно просили ее напрокат: съездить к родным, пройтись в город.

Поэтому нередко бывало так: смотрит кто-нибудь из скучающих семинаристов в окошко и вдруг, увидав удаляющуюся фигуру в знакомой шубе, спросит в раздумье:

— А куда это Вася пошел гулять?

На что товарищи отвечали довольно равнодушно:

— Никуда он не пошел… Вон — сидит, уроки учит…

— А!.. Так это шуба его гуляет.

Он был гордостью семинарии, многие ее воспитанники запомнили блистательные ответы молодого Беллавина на уроках, особенно по догматическому богословию, удивлялись его необычайной филологической памяти.

Истинная духовность, прекрасные способности и трудолюбие помогли торопецкому юноше не только на «отлично» закончить семинарию, но и в 1884 году поступить в Петербургскую духовную академию, где он получил от товарищей новое прозвище, провидческое, — Патриарх.

Трудно перечислить все науки, которые, как и другие студенты, изучал Василий Беллавин в академии. Это догматическое и нравственное богословие, патристика, церковная археология и литургика, общая церковная история и церковное право, пастырское богословие, гомилетика, педагогика, древние и новые языки, история и разбор западных исповеданий, история Православной Церкви…

Торопецкий юноша близко сошелся с инспектором академии архимандритом Антонием (Вадковским), ставшим в 1887 году ректором с возведением в сан епископа Выборгского. Кроткий архипастырь и талантливый духовный писатель, будущий митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний стремился привить своим воспитанникам любовь к академии и пастырскому труду. Он не охранял их от мира, а, наоборот, посылал в мир, пытался разрушить глухую стену, разделявшую духовенство и народ. В противовес революционным кружкам владыка создавал кружки из студентов академии, которые должны были противостоять все усиливающейся проповеди насилия и презрения к родине, дать представление будущим пастырям об истинном положении дел в духовном просвещении народа.

«Покойный ректор Преосвященный Антоний, — вспоминал патриарх Тихон в 1918 году, — напутствуя нас, называл Академию матерью. И конечно, мы, здесь учившиеся, вскормленные и взлелеянные ее лаской и любовью, должны именоваться детьми, а ее именовать матерью».

В 1888 году со степенью кандидата богословия за сочинение «Кенэль (Quesnel) и отношение его к янсенизму» Василий Беллавин вернулся в Псковскую семинарию, где ему поручили преподавать основное, догматическое и нравственное богословие, а также французский язык.

Поселился он в мезонине деревянного домика в тихом переулке возле церкви Николы на Усохе, где свободное от молитвы и учебных занятий время стал посвящать труду духовного писателя. Здесь были написаны первые статьи и проповеди, в работе над которыми молодой преподаватель старался соблюсти заветы владыки Антония: не отгораживаться от мира, не заниматься схоластическими упражнениями, а пытаться донести до людей нужное им слово, увязать учение Церкви с повседневной жизнью человека.

«Вообще, пессимистическое настроение в смысле полного и всецелого отвращения от всей и всякой жизни, — пишет он, — не есть нормальное и всеобщее чувство: все живое по природе любит жизнь и отвращается от смерти. В жизни благо, а отнюдь не в самоуничтожении. Поэтому даже ветхозаветный писатель, изобразивший всю суетность настоящей жизни, говорил: поди ешь с веселием хлеб твой и пей в радости сердца вино твое, коль скоро Бог благоволит к делам твоим. Пусть во всякое время одежды твои будут белы и пусть масти не оскудевают на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все время суетной жизни твоей и которую дал тебе Бог на все суетные дни твои, потому что эта доля твоя в жизни и в трудах твоих (Еккл. 9, 7–9). А с пришествием Христа на землю стало еще больше оснований для светлого взгляда на жизнь. Жизнь и страдания Христа дают путь и средство к восстановлению нарушенной гармонии, снова открывают нам двери рая. Христос возродил мир во упование живо (1 Пет. 1, 3); Он живот бе, и живот бе свет человеком (Ин. 1, 4); в Нем мы приобрели больше, чем потеряли в Адаме. Посему и христианство не гроб для человеческого рода, не безлюдная и безжизненная пустыня, а напротив, оно сообщает своим приверженцам новую жизнь.

Итак, если жизнь не есть зло, то, значит, и призвание новых существ к жизни, или размножение рода человеческого чрез брак — путем рождения, не заключает в самом себе ничего худого, греховного. Напротив, чрез это увеличивается число существ, славящих Бога, для какового прославления люди и призываются из небытия к бытию. А посему и физическая сторона в браке законна, и тот, кто отрицает ее и признает брак как исключительно сердечно-духовную связь, тот, по слову св. апостола Павла, внимает духам обольстительным (1 Тим. 4, 1–3)».

Но сам Беллавин собирался идти подвигом полного целомудрия, путем безучастия ко всему, что мешает служению Богу. Его ученик по Псковской семинарии Борис Царевский вспоминал, как Василий Иванович посетил дом его родителей.

— Ты заметила, какие у него глаза? — спросила после ухода преподавателя мать Царевского свою дочь. — Чистые, ясные, как у голубя.

— От него веет теплом и добродушием, и он такой умный, — отозвалась дочь.

Допивавший стакан чаю отец деловито предостерег супругу с дочкой, что расчеты на него, как на жениха, очень плохи:

— Вы не смотрите, что он говорун и веселый такой. Его, Василия Ивановича, когда он был студентом, прозвали Патриархом, и дорога ему одна — в монахи.

14 декабря 1891 года, в субботу, за всенощным бдением в домовой церкви Трех святителей Псковской духовной семинарии было назначено пострижение в монашество двадцатишестилетнего Василия Ивановича Беллавина. На этот обряд, нечастый в губернии, да еще над преподавателем семинарии, бывшим ее воспитанником, над человеком, которого многие хорошо знали, собрался чуть ли не весь город. Опасаясь, выдержат ли полы тяжесть народа (церковь находилась на втором этаже семинарского здания), специально поставили подпорки к потолкам в нижнем этаже.

Монашеский образ жизни — знак покаяния, и Василий Беллавин с самого начала всенощного бдения стоял в одной рубашке вне храма, в притворе, определенном для покаяния.

«Сам себя удаляя от мира, — говорит Симеон Солунский, — новопостригаемый приносится подобно дару и стоит пред дверьми храма, как еще не принадлежащий к ангелам и людям равноангельным, но как кающийся стоит пред раем и небом, умоляя о входе».

После великого славословия, во время пения «Святый Боже», монашествующие вышли из алтаря за новопостригаемым. Оба хора семинарских певчих затянули трогательный седален на Неделю о Блудном сыне: «Объятия отча отверзти ми потщися: блудно иждих мое житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое сердце не презри. Тебе бо, Господи, во умиление зову: согреших, Отче, на небо и пред Тобою».

Под эти слова — о горячем желании принести искреннее, сердечное покаяние, святую решимость не возвращаться вспять и обращение с пламенной молитвой к Богу о прощении согрешений и ниспослания благодати для исправления, — монашествующие провели Василия Беллавина к алтарю, закрыв его своими мантиями. Трижды в пути он пал ниц — на пороге храма, посредине и пред алтарем. «Приводится, как обретенное овча погибшее, воспринятое и перенесенное на раменах обретшаго его Господа. Посему он — и обнажен от мирских одежд, бос и непокровен. Первое потому, что он отверг все излишнее и мирское; а второе — потому, что он беден и нищ, как лишенный богатства разбойниками…»

Перед алтарем новопостригающийся заявил о своем желании оставить мирскую жизнь. Преосвященный Гермоген, епископ Псковский и Порховский, спросил Василия Беллавина, сможет ли он исполнить три высоких обета монаха:

— Девства?

— Ей, Богу содействующу.

— Нищеты?

— Ей, Богу содействующу.

— Отречения от собственной воли?

— Ей, Богу содействующу.

Преосвященный трижды вручил и забрал у вступающего в монашество ножницы, которыми затем он и постригся. Монахи, облачив нового инока в монашеские одежды и передав ему свечу, святой крест и Евангелие, приветствовали его взаимным целованием.

— Познаем, братие, таинства силу… — разлетелось по храму.

Новопостриженный инок получил имя Тихона, в честь святителя Тихона Задонского, чудотворца и великого учителя иночества. На следующий день в кафедральном соборе Пскова отец Тихон был рукоположен в сан иеродиакона, а в следующее архиерейское служение посвящен в иеромонаха.

Настала новая жизнь, с первого до последнего дня отданная служению Православной Церкви.