В город рака Рихтер вошел через южные ворота. Карантин строго соблюдался, поэтому челнок с орбиты высадил его недалеко от города. Но в самом городе Рихтер карантина не заметил. Широкие ворота были распахнуты настежь, а за стражников, блюдущих карантин, он издалека принял группку нищих, стоящих или сидящих возле статуи святого Понтилия Нафамрского, избавителя от рака. Ветер в этот день был силен, как, впрочем, и всегда на Шоттене, планете ветров, и Рихтер, обеими руками придерживая свою шляпу, невольно ускорил шаг, чтобы поскорее оказаться вблизи спасительной твердыни стен. Проходя мимо нищих, он заметил, что лица их безучастны и обезображены глубокими язвами. И еще Рихтер заметил, что статуя святого Понтилия с ног до головы заляпана нечистотами.

С первого взгляда Хальдунг, город рака, походил на причудливое творение ветра, который точил его стены вот уже много тысяч лет. Весь город, казалось, состоял из очень узких, кривых улиц и домов из черного камня, которые и на дома-то не были похожи, — какие-то странные угловатые силуэты, выточенные вечным резцом ветра. Рихтер стоял на возвышении, и ясно видно было над городом скопление тонких шпилей, прямых и закрученных штопором, кривых башенок, заваливающихся набок, резных зубцов и изогнутых арок, ликов и изваяний многочисленных богов, вознесенных на колоссальную высоту, химер и сфинксов на длинных, коленчатых ногах, — все из того же черного камня, иззубренного, угловатого, вечного. Никого не было на улицах, лишь откуда-то издалека неслись с равномерностью маятника чьи-то дикие, надсадные вопли, — так мог кричать лишь больной, изнутри пожираемый раком. На Рихтера эти вопли подействовали почти так же, как непрекращающиеся порывы ветра, — он лишь слегка поморщился и надвинул шляпу поглубже.

Ибо немногое в этой жизни могло вывести Жозе Рихтера из равновесия. Сохранять его ему помогало холодное равнодушие, с годами перешедшее в цинизм, да желчное чувство юмора, изрядно этим цинизмом подогреваемое. Облик Рихтера не противоречил его сути. Это был массивный человек с ушедшей в мощные плечи круглой головой, постоянно носивший мятую коричневую шляпу. Его лицо было тяжело и невыразительно, и лишь знавшие Рихтера видели, как иной раз неожиданно это неподвижное лицо перекашивается в насмешке, как полные губы кривятся подобно изогнутому луку, а маленькие, глубоко запавшие глазки вдруг сверкают — сатирично и недобро.

Такие качества могли быть еще терпимы у капитана-рейсовика. Но Жозе Рихтер был врач, доктор со знаменитого Виксуна, и его дурная репутация и скверный характер никак не способствовали набору постоянной клиентуры. Поэтому Рихтер остался на Виксуне, планете, давшей ему квалификацию, и большую часть своего времени проводил в уютных университетских кабачках, где, сидя за любимым столиком в углу, желчно и едко высмеивал население Ректората, с которым не ладил.

Но бывали и такие редкие случаи, когда Ректору Виксунского университета Агриппе Рэнквисту приходилось звать к себе Рихтера. Тогда Рихтер чувствовал себя королем, ибо знал, что никто, кроме него, не сумеет помочь Ректору Рэнквисту разобраться с теми трудными случаями, которые происходили периодически на других планетах и с которыми обычные врачи — хорошие, конечно, специалисты, — справиться не могли. Вот тут-то Рихтер и пригождался. Он с его трезвым (даже чересчур) взглядом на вещи и едучим чувством юмора разбирался с такими случаями порой настолько быстро, что господин Ректор даже глазом не успевал моргнуть, а Рихтер уже стоял, ухмыляющийся, самодовольный, на пороге его кабинета с пухлой папкой отчета в руках.

Вот и недавно Рихтера сорвал с любимого места грозный приказ Ректора явиться пред его очи. Что Рихтер и сделал.

Рэнквист был недоволен. Он постучал пальцами по столу и воззрился на Рихтера.

— Понимаю, мастер Рэнквист, — произнес тот. Он никогда не называл Агриппу Рэнквиста «господин Ректор», как все прочие.

— Приходиться вновь обращаться к тебе, Рихтер, — сказал Ректор, очень толстый седой человек с толстой шеей, толстым носом и толстыми, вывернутыми губами. Он называл Рихтера просто по фамилии и на «ты», безнадежно понимая, что этим все равно не пробьешь могучий панцирь Рихтера.

— У-у, — протянул Рихтер, разваливаясь на удобном диване. — Э-э, — вторично протянул он, разглядывая лепной потолок. — Хм-м…

Рэнквист не дал завершиться третьей стадии эволюции рихтеровских раздумий.

— На этот раз Шоттен, — сказал он.

Рихтер скривился. Всю его насмешливую невозмутимость как ветром сдуло.

— Что там опять? — спросил он.

— Все то же, — сказал Ректор. — Рак.

— У-у, — протянул Рихтер. — Э-э, — уставился он в потолок. — Хм-м…

— То, что там Норьега, дела не меняет, если ты это хочешь сказать, — вновь безжалостно прервал его Рэнквист.

— Именно это я и хотел сказать, — согласился Рихтер. — Мне разобраться?

Это были магические слова, утвердительный ответ на которые гарантировал хороший заработок по окончании разбирательств.

— Да, — после некоторой заминки произнес Ректор.

Рихтер поднялся, очень довольный.

— Ты бы хоть шляпу снимал, что ли, — не преминул уколоть его Рэнквист напоследок.

— А она не снимается, — сказал Рихтер, уже выходя.

Рэнквист после его ухода некоторое время смотрел в пустоту, потом негромко выругался.

И вот теперь Рихтер стоял под пронизывающим, хлещущим песком ветром Шоттена, смотрел на город, который захватила непонятная эпидемия, и слушал чьи-то непрекращающиеся вопли.

— Хороший город, — громко сказал Рихтер. Никто его, конечно, не услышал. Рихтер нырнул в извилистые глубины ближайшей улочки.

Немного пройдя по ней меж угрюмых домов, чувствуя себя сдавленным их изборожденными песчаным ветром боками, Рихтер вдруг оказался перед небольшой таверной со свежевыкрашенной вывеской. На ней была изображена ухмыляющаяся Смерть на белом коне с тщательно выписанной острой косой в костлявой руке. Сзади неясно вырисовывалось видение ада. Рихтер посчитал, что такая вывеска отнюдь не делает таверне рекламы, и, чуть поколебавшись, вошел. Все это время ему не встретилось ни души.

Помещение оказалось еще меньше, чем он предполагал, и было скудно освещено масляными плошками. Стены украшали апокалиптические картины шествия Смерти: там она заполняет громадный ров скрюченными трупами, там широко косит, улыбаясь беззубо, людскую жатву войны. Рихтер посмотрел на следующую картину и невольно вздрогнул: Великая лондонская чума была на ней.

Оторвавшись от созерцания внутренностей таверны, он подошел к стойке. За ней никого не было, только ряды стеклянных бутылей мерцали в неверном свете. Рихтер уже собрался было уйти, как вдруг откуда-то сбоку вынырнул хозяин таверны, лысый, с изможденным худым лицом и острым черепом. Он в молчании остановился перед Рихтером.

— Пива, — сказал Рихтер. — Если есть.

— Есть. — Голос трактирщика был глух, будто шел со дна бочки. Он брякнул о стойку перед Рихтером пузатую баклагу с шапкой пены.

Позади Рихтера раздались шаги, и рядом с ним на стойку облокотилась женщина. Он даже не взглянул на нее, занявшись своим пивом: его давно мучила жажда. Мелодичный, с легкой хрипотцой голос произнес:

— Мало кто заходит в трактир «Конь бледный».

Он взглянул на нее. Чересчур яркая косметика совсем ее не портила, а волосы казались от природы такого серебристо-стального цвета. Шею туго обнимало серебряное, под цвет волос, широкое кольцо, от которого, обвивая плечи, вниз тянулись две тонких ленты, поддерживающие ее обнаженные груди. Кроме этого наряда, на женщине больше почти ничего не было.

— Я не знаю вашего города, — сказал Рихтер, вернувшись к своему пиву. — Поэтому сначала зашел сюда.

Женщина засмеялась.

— Случайно ты попал в яблочко. Это одно из немногих мест в городе, где нет рака.

— Да?

— Ты доктор с Виксуна, — сказала женщина. — Но город не знает о тебе.

— Зато ты, видать, знаешь Норьегу.

Женщина вновь засмеялась, глядя на него.

— Как непочтительно называть нашего князя просто по имени!

— Он стал князем? — удивился Рихтер.

— Да. Это произошло уже давно, когда умер князь Восс. Город избрал Норьегу, потому что так хотел.

— Как тебя зовут?

— Рея. Рея из Хальдунга.

— Что тебе взять, Рея из Хальдунга?

— Я не буду пить. Как твое имя?

— Рихтер. Жозе Рихтер.

— Это город рака, Рихтер, — произнесла Рея. — Наверно, этим все сказано. Ведь мы уже сжились с раком. Люди не хотят…

— Чего не хотят люди? — переспросил Рихтер, когда она так внезапно умолкла.

Рея подняла на него глаза.

— Тебе нечего здесь делать, доктор с Виксуна. Улетай отсюда.

— Э, нет, — покачал головой Рихтер. — Сначала я разберусь.

— Что ж. Разбирайся. Это не так уж страшно, как кажется на первый взгляд, Жозе Рихтер.

Он вышел из таверны, и вновь чужой, леденящий ветер сыпанул песком ему в лицо. Немного постояв, Рихтер повернул налево, по той же улице, которая постепенно понижалась. Песок скрипел в пастях химер, присевших в застывшем прыжке у наглухо закрытых ворот домов.

Возле одних ворот Рихтер первого мертвеца. Ребенок лежал на спине, раскинув тощие ручонки в стороны в позе распятого, и песок уже успел набиться в его выеденные раком глаза. Рихтер наклонился над телом. Странные симптомы болезни были налицо. Рихтер не проводил детального осмотра, но уже сразу можно было сказать, что это не обычный рак. Что там говорила Рея? Что-то странное. И болезнь эта странная. Рак, с одной стороны. Но рак не высыпает по всему телу странными пятнами, не выедает глаза, как оспа. И потом, у ребенка. Возможно, рак кожи, но почему у ребенка? И если это рак, то почему нет метастазов? При этой стадии они уже обычно появляются. Рихтер нагнулся и пощупал у ребенка в паху, под челюстью, за ушами. Нет. Черт возьми! Рихтер глубоко задумался, не замечая, что стоит на ветру, у ног его лежит распростертый трупик ребенка, а справа и слева уставились на него осуждающе слепые бойницы нежилых домов. Ветер усилился, песок набивался в пасти химер и стекал меж острых зубов седоватыми струйками, легкими, как прах. Из-за угла показалась процессия. Впереди на лошади ехал всадник, весь в черном, с острым трезубцем в руке, за ним повозка, на ней еще один в черном правил лошадьми. «А вот и мортусы», — сказал себе Рихтер. Повозка остановилась возле него.

— Тебе чего здесь? — хрипло спросил всадник с трезубцем, соскакивая с лошади и направляясь к лежащему телу.

— Я доктор, — сказал Рихтер беспомощно.

— Ух ты! — хрипло расхохотался мортус. — Взгляни в телегу, доктор! Там ждут тебя пациенты… Эй, подсоби, Матье!

Рихтер подошел к повозке. Там лежало четыре трупа: трое мужчин и одна женщина. Лицо одного трупа было уже неузнаваемо. Вверх поднимался запах гниющей плоти — обычный запах запущенной раковой опухоли. Он обернулся. Вздев тело ребенка на свои трезубцы, мортусы пронесли труп мимо Рихтера и бросили его в повозку. Она тронулась. Рихтер проводил ее взглядом.

На своем пути к дворцу князя Хальдунга он видел много трупов: мортусы просто не успевали подбирать всех. Рихтер методично осматривал тела, лежащих ничком переворачивал лицом кверху, и становились видны мертвые глаза. Но, несмотря на кропотливый осмотр тел, общая картина не прояснялась. Рихтер шепотом ругался. Он еще не сталкивался с подобным, и от этого ему становилось неуютно на душе.

Один раз он неожиданно вышел на небольшую площадь. Посередине ее стоял квадратный столб. К этому столбу дико завывающая кучка людей в серых лохмотьях волокла хилого старика с торчащей веником бородой. Лица людей были обезображены опухолевыми ранами. Старик дико вопил и норовил попасть слюной в глаза волокущим. В мгновение ока он был привязан к столбу, откуда-то появились вязанки дров, и столб скрылся в вихре огня и дыма. Люди побросали в огонь какие-то металлические инструменты, склянки с жидкостями разных цветов и разбежались. На площади остался лишь незамеченный никем Рихтер, с недоумением смотрящий на трещащее и гудящее пламя.

— Безумный город, — пробормотал он ежась. — Они жгут врачей? Безумный город!

Дворец выборных князей Хальдунга выветрившимся, темно-коричневым конусом возвышался посреди пустой площади. Рихтер с удивлением отметил, что вокруг дворца также нет охранников, соблюдающих карантин. Лишь каменные грифоны стен дворца безнадежно смотрели вдаль, разинув пасти в трагическом беззвучном вопле.

Внутри дворце был безлюден. Темный коридор сразу же вывел Рихтера в тронный зал. Или помещение, когда-то бывшее тронным залом. Во всяком случае, трон там стоял. И на нем сидел человек, трясущийся мелкой, частой дрожью. Только когда Рихтер пригляделся к нему повнимательнее, он понял, что человек заходится в приступе необъяснимого и потому жутковатого смеха.

Рихтер шагнул вперед, в еле освещенную пустоту зала, и остановился на пороге. Взгляд человека медленно переместился на него, и Рихтер увидел, что разум покинул доктора Оруэлла Норьегу, онколога и с недавних пор выборного князя Хальдунга.

— Норьега! — позвал Рихтер, подходя ближе к трону.

Человек с интересом разглядывал его.

— Ты узнаешь меня, Норьега? — настаивал Рихтер.

— Рихтер? — В мозгу Норьеги что-то повернулось в нужную сторону, и он почти разумно взглянул на Рихтера.

— Он самый. Вспомни Виксун, Норьега. Вспомни свое назначение. Что здесь происходит?

Норьега вновь захохотал, но на этот раз смех уже не был таким, как прежде.

— Здесь рак, Рихтер, — проговорил он. Губы его прыгали. — Рак. Ты разве не видел его? Он здесь. Он везде.

— Я знаю. Я видел. Здесь все больны.

Норьега соскочил с трона и схватил Рихтера за руку.

— Пойдем-ка со мной, — и он потянул его за собой. Они вошли в темную сводчатую галерею. Норьега сорвал со стены коптящий факел и подбежал к стене. Осветился ряд портретов, на которых были изображены выборные князья Хальдунга.

— Видишь, видишь? — трясся Норьега, тыча рукой в портреты. — Вот этот, он был князем до меня. Его убил рак. И вот этот умер от рака, и вон тот. А потом выбрали меня. Понимаешь?

— Конечно, понимаю, не волнуйся.

— Ты не понимаешь, — гневно закричал Норьега. — Князь в этом городе — тот же мертвец. У него нет власти, он обречен. Я не знал этого, Рихтер. Не знал.

Он вдруг заплакал. Рихтер взял его руку.

— Подожди, Норьега… Да подожди же! Объясни мне, где те люди, что были с тобой? Где оборудование? Почему ты здесь, а не на улицах? Ведь там требуется помощь.

— Они умерли, — плакал Норьега. — Они все умерли. Это бесполезно, Рихтер. Оборудование сожгли. Они сжигают все, что мешает им соединиться с раком. Ведь он для них — искупление.

Рихтер замер.

— Ты глупости говоришь, Норьега, — попытался он разобраться в сказанном.

— Рак — искупление? Что ты говоришь?

— Они не желают лечиться. Им это не нужно. — Норьега опустился на колени и замер. Рихтер потряс его за плечо.

— Нужно что-то делать, слышишь? Если эта болезнь неизвестна, то это еще не значит, что от нее нет лекарства.

— Ты не понимаешь, — глухо проговорил Норьега. — От него нет лекарства. Он живой. — Он поднял голову. Его глаза уже не были глазами безумца. Рихтер непонимающе смотрел в них. — Этот рак живой, понимаешь? Он мыслит, он решает за нас. Он живет в этом городе. Он часть его. С самого основания города здесь жил рак.

— Это же эпидемия! — перебил его Рихтер. — Рак не может…

— Слушай, ты, администратор! — ухватил его за руку Норьега. — Я живу здесь уже долго. Это рак. Я проводил разные исследования, включая гистологические. В основном это плоскоклеточный рак кожи. Только течение его агрессивное, он не метастазирует, а распространяется по всему тело, как сыпь. Видел бы ты этих людей, Рихтер…

— Я их видел.

— Ты не говорил с раком, — горячо зашептал Норьега. — Он во мне, Рихтер, я это чувствую. Я говорил с ним. Я скоро умру. Ты хочешь понять? Так походи по городу, поговори с людьми. И зайди в храм Метулба, демона рака.

— Ты хочешь сказать… — недоверчиво начал Рихтер.

Норьега дико расхохотался. Это снова был прежний безумец.

— Поговори с ним, — трясся он. — Поговори с раком!

Рихтер не стал слушать его. Он не отправился бродить по городу, чтобы понаблюдать за жизнью людей. Достаточно было видеть и смерть мальчика, и казнь безвестного целителя, чтобы через эти два случая, как сквозь призму, увидеть сокрытое и познать правду. А еще он вспомнил залепленную грязью статую святого Понтилия.

Рихтер отправился прямо в храм Метулба, демона рака.

Местонахождение храма указала ему женщина с багровым раковым узлом, торчащим прямо посреди лба. Но Рихтер и сам бы отыскал его, ибо это здание было самым странным в городе. Оно возвышалось на каменистом холме, иссеченном ветрами, — длинный черный прямоугольник без окон, торчащий на вершине, словно одинокий кромлех. Когда Рихтер не без одышки взобрался на холм, то обнаружил, что храм по площади совсем мал. Вход чернел прямо перед ним, и прежде чем шагнуть внутрь, в эту промозглую дыру без дверных створок, у него мелькнула мысль, что не было еще в его жизни ситуации более странной и непредсказуемой.

Он очутился в храме. Сквозь дыру в потолке падал на пол хмурый отблеск хмурого дня, и он стоял в сумрачном круге посреди мрака вместо стен. Ему вдруг показалось, что он беззащитен, весь желчный цинизм внезапно улетучился, и ничего не оставалось делать, как ждать. Ждать.

Он устремил взгляд вперед. Там стояла на невысоком постаменте рогатая безликая статуя демона Метулба. Рихтер не мог различить ее черт, лицо демона было скрыто тенью, но Рихтеру показалось, что статуя усмехается. И Рихтер усмехнулся в ответ. Он скривил лицо в насмешливой гримасе.

— Хорошенькое дело, — сказал Рихтер. — Норьега послал меня сюда, и я пришел. Зачем, спрашивается? Чтобы пялится на твою ухмыляющуюся физиономию? А? Как ты думаешь?

Тишина стала гнетущей, и Рихтеру стало ясно, что он в помещении не один.

— Я хочу получить ответы на свои вопросы, — заговорил он снова. — Норьега сказал — поговори с раком. Только вот где он, рак? Я ведь не Гамлет, чтобы произносить философические монологи.

В этот момент возле рогатой безмолвной фигуры Метулба появилась другая. Или это показалось Рихтеру? Нет, не показалось.

— Ха-ха-ха! — тихо рассмеялся Рак. — Я думал, ты непоявишься, доктор с Виксуна.

— А я думал, что это все Норьега и его бредни, — дерзко ответил Рихтер. — Надо же — поговорить с раком!

— Ты уверился в его рассудке?

— Зато я не уверен в своем, — проворчал Рихтер. — Кто ты? Ты и есть тот самый рак, который убивает людей за этими стенами? Но Королей-Чума не бывает!

— Это все людские сказки. Имея на руках доказательства полуправды, вы попросту домысливаете остальное. Но все не так, доктор с Виксуна. Я не недуг, то есть не то, что ты думаешь.

— А я не доктор с Виксуна, то есть не то, что думаешь ты, — ответил Рихтер. — Я человек, выполняющий поручения. Видишь ли, мне дают поручение, и я выполняю его, не больше и не меньше. За это мне платят деньги.

— Значит, ты не человек долга, — как показалось, вздохнула фигура.

Рихтер засмеялся.

— Посмотри на меня. Разве я похож на доктора в халате и с чемоданчиком в руке? Я лишь собираю факты. Потом я лечу обратно на Виксун и докладываю. В зависимости от этого сюда либо прилетает свора докторов со шприцами в зубах, либо такая свора сюда не прилетает.

— И как же ты решишь? — насмешливо спросил Рак.

— Не знаю, — честно ответил Рихтер. — Просвети меня. Объясни, что делается там, внизу. И тогда я решу.

— Ты мне все равно не поверишь.

— Я пошел, — заявил Рихтер и повернулся, чтобы идти.

— Подожди. Я расскажу тебе.

Рихтер приготовился слушать.

— Человек по имени Сибелиус Шутт, — произнес Рак, — сказал, когда открыл Шоттен, что планета необитаема. Н был не прав. То, что показалось ему тогда нелепыми нагромождениями выветренных скал, было нашими городами. То, что представлялось ему скоплениями серой растительности, было нашими садами. Бесплотными тенями для Сибелиуса Шутта, а потом для всех вас стали мы сами. Вы не то чтобы вступили с нами в контакт. Вы попросту не замечали нас. Вы проходили сквозь нас. Вы переделали наши города под свои жилища, вы вытоптали наши сады, вы делали вид, что нас вообще не существует. И мы удалились. Но некоторые из нас, самые горячие и нетерпимые, остались, чтобы вредить вам. Так на Шоттене умерли первые люди. Умерли от того, что позднее вы стали называть раком. Я не смогу объяснить тебе, как это происходит… нет, так — мы подходим к человеку, ничего не подозревающему человеку, и легонько дотрагиваемся до него… входим в него… наслаждаясь, кипя от радости… и человек вскоре умирает. Ты понимаешь меня?

— Немножко, — ответил Рихтер. — Что же дальше?

— Дальше мы перебираемся в другое тело. Знаешь, для некоторых из нас это стало чем-то вроде хобби. Рак — это мы и не мы. Не мы в том смысле, что это видимая часть нас, которую вы можете воспринимать, но она, эта видимая вам часть, доселе была неизвестна нам. Сначала самые старые из нас запрещали чинить вам вред. Но все дальше и дальше разбредались по Шоттену

— кстати, так называете его вы, мы нашу планету называем по-другому, — и от вас не было спасения. Мы — древняя раса, доктор с Виксуна. Мы не могли больше терпеть. И самые старые из нас в конце концов вздохнули и сказали: ну что ж.

— Так вспыхнула эпидемия в Хальдунге? — догадался Рихтер.

— Да. Но этим не кончилось. Мы думали, люди уйдут из наших городов… умрут… исчезнут… Но мы не ожидали от них того, что произошло.

— Они остались.

— Да, и это стало для нас сюрпризом. Они болели и умирали, но, ожидая чего-то, на что-то надеясь, они оставались. Они выдумали какого-то демона Метулба, они канонизировали Понтилия из Нафамра только потому, что один из нас убил его. Но они пошли и дальше. Люди возомнили, что рак — это кара Божья, что они избавляются от грехов, заболевая раком. Они извратили помощь Виксуна и превратили знающего врача, который был в силах помочь им, в бесполезную княжескую марионетку, иссыхающую от нездоровья. Что наделали они, люди Хальдунга!

— Только вот иронии не надо, — поморщился Рихтер. — Ирония эта здесь ни к чему. Один вопрос. Люди не могут видеть вас. Но я-то тебя вижу!

Рак усмехнулся.

— Ты хочешь видеть меня, доктор с Виксуна. Они же — нет. Им так удобнее. А ведь в сумраке нас легко заметить.

— Вот в чем дело, — протянул Рихтер, покусав губу. — Я ухожу. Я решил, Рак.

— Что же решил ты, доктор с Виксуна?

— Ты и твои сородичи сумеют узнать об этом.

Рак удивленно засмеялся.

— Однако же ты не лишен чувства долга!

Рихтер шел по улицам Хальдунга и везде видел рак. Он крался за ним по пятам, насмешливо выглядывал из оконных бойниц под темными козырьками, смотрел язвами мертвых глаз, усмехался оскаленными пастями химер, смеялся и улюлюкал, свистя в порывах ветра. На углу Рихтер увидел кучку оборванцев, ожесточенно бросающих камни в статую святого Понтилия. Когда он проходил мимо, они грязно обругали его. Рихтера это не задело. Он знал, что эти люди скоро умрут, и не обижался на них. К тому же он смеялся. Теперь он понял слова Реи.

Рихтер смеялся. Временами его сгибало от хохота.

— Какой идиот! — повторял он. — Какой идиот!

Рак на время прекратил преследовать его и теперь беспомощно смотрел ему вслед. Рихтер вышел на площадь. Там были люди, много людей. Ни пришли сюда, потому что здесь было легче умирать. Когда он появился, они злобно уставились на него. Видимо, они уже узнали, что он врач.

Рихтер встал.

— Эй, вы, куча тупых ублюдков! — закричал он, от натуги багровея. — Слушайте меня! Слушайте доктора с Виксуна!

Ему ответил глухой рев.

— Сегодня утром я пришел в ваш город, — кричал Рихтер. — Я пришел сюда, что посмотреть, нужна ли вам помощь, нужна ли помощь вашему городу. Я увидел вас, больных и изъеденных язвами. Я увидел вас же, мертвых, на трезубцах у мортусов. И еще я увидел, что помощь вам не нужна, потому что вы сжились со смертельной болезнью. Вы приголубили и возлюбили ее. Вы даже не хотите посмотреть себе под нос — ручаюсь, вы многое бы увидели! Вместо этого вы сложными философско-этическими учениями обосновали рак, подвели под него фундамент, даже не поняв его истоков, и теперь страдаете, что не смогли сделать большего. Ах, Господь Бог прогневался и сбросил на нас сверху болести тяжкие, яко град смертный сбрасывал на предков наших!.. Безмозглые дураки! Вы ломаете оборудование, вы блюете на статуи, вы выживаете врачей и думаете, что этого вам станет легче. Нет! Ваша смерть будет тяжкой и смрадной! Я помню, как приходили первые сообщения о раке Шоттена — отрывистые, непонятные, темные. Тогда вы, жалкие, больные, задрав головы к небесам, искали спасительную звездочку — Виксун. И вам прислали специалистов и лекарства. Но что сделали вы? Вы погубили специалистов, вы кинули в огонь лекарства, вы разломали оборудование. А мы-то там, на Виксуне, гадали: что стало с умными, трудолюбивыми людьми Шоттена? Что с ними произошло? А произошло то, что давно должно было произойти: проявилось ваше истинное лицо, — с него исчез легкий налет цивилизованности! Ваше нутро взяло верх. Люди Хальдунга! — взревел Рихтер.

— Виксун послал меня, чтобы решить. Вы это знаете. В моих силах решать. Я решил.

Люди стояли вокруг него молча, страшные, покрытые язвами и коростой.

— Я ухожу, — сказал вдруг Рихтер тихо. — И со мной уходит помощь Виксуна. Вам остается лишь одно: выкарабкиваться самим. Самим. Вам предстоит оглянуться, чтобы многое переосмыслить и от многого избавиться. Вам предстоит жить, люди Хальдунга, жить, а не умирать. И вам нужно поговорить с раком в храме демона Метулба. Вы слышите? Поговорите с раком, люди Хальдунга! Поговорите с ним! Прощайте.

Он пошел сквозь толпу. К нему тянулись руки, кто-то плакал в голос, женщины протягивали ему своих бледных детей, покрытых коричневой коркой язв. Он прорывался сквозь эту толпу, как сквозь вязкий кисель. Не обращая внимания ни на что, Жозе Рихтер, доктор с Виксуна, шел. Шел. Он все решил. Он все сказал.

Рихтер покинул город рака через южные ворота.