ПУТИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

Главным последствием Крымской войны стала, как известно, отмена крепостного права в России. Реформа пришла и в Крым. Однако здесь, где формально число крепостных не превышало 4 % населения, это событие не несло с собой таких масштабных сдвигов, как на материке. Фактически закрепощенных крестьян-татар было неизмеримо больше, но их-то реформа 1861 г. не коснулась вовсе, за исключением тех мест, где перемен захотели сами помещики. А таких земледельцев нашлось немало. Они не были заинтересованы в сохранении старых порядков, так как чувствовали, что новая, капиталистическая экономика принесет гораздо больше доходов, что за ней — будущее.

Выше указывалось, что специализация сельского хозяйства в Крыму началась довольно рано: в 1820-х гг. уже имелось немало товарных овощеводческих, виноградарских, садовых хозяйств; в 1840-х гг. появляются зерновые. Залогом свободного развития всех их был обширный рынок рабочей силы. Раннее складывание его сдерживалось крепостным правом. Теперь же, когда эти ограничения беспрепятственного перераспределения производительных сил были сняты, крымские помещики понемногу начинают заменять крепостные и староарендные хозяйства новыми. Это не означало обязательную смену арендаторов — просто на старых крестьянских участках, в том числе основанных на крепостном труде, вводились формы аренды, более выгодные помещику в новых условиях.

Собственно, выгоду от реформы помещики смогли извлечь еще до ее осуществления. Узнав, что она неизбежна, что манифест уже подготовлен, они стали распространять всевозможные слухи касательно новой кампании по лишению земли лично несвободных крестьян. В результате естественно появившегося стремления татар освободиться помещики резко повысили выкупную цену. Так, в дер. Саблы помещик Давидов брал 150–200 руб. за душу, отпуская крестьян при этом без земли (ЮК, 1905, № 115). Как правило, вольноотпущенники становились впоследствии арендаторами своих же участков.

Более или менее широкий выкуп земли начался лишь после опубликования манифеста. При этом возросла уже цена земли — до 50 руб. за десятину горной и 25 руб. — степной (Максименко М.М., 1957, 58). Тем крестьянам, что могли заплатить не менее 20 % общей стоимости надела, правительство шло навстречу, давая ссуду с рассрочкой на 49 лет. Понятно, что эта помощь могла коснуться лишь зажиточной части крестьян, в которой татар почти не было.

Бедняки же были вынуждены при проведении реформы довольствоваться бесплатными, так называемыми нищими наделами, размером в 1,5 десятины степной или 0,75 десятины горной земли. Понятно, что владельцы этих жалких клочков (по сути годных лишь для огорода) отныне становились намертво привязанными к хозяйству их бывшего помещика: они начинали работать по найму, условия которого редко бывали аналогичны бывшей барщине. Как правило, тяготы при этом возрастали. Рента с десятины достигла уже 12–20 дней отработок, иногда — 30 дней; кроме того, нужно было сдавать в имение1/10 урожая хлеба с предоставленной дополнительно площади, а без нее обойтись было невозможно. К добавочным повинностям можно отнести два подводных дня, плату за пользование выпасом — два-три дня за каждую пару волов, а за сенокос — от 0,1 до 0,4 собранного сена (Щербаков М.М., 1940, 16, 18).

Как можно заметить, новая арендная система имела первоочередной целью обеспечение помещика, сохранившего власть над землей и рабочей силой для обработки ее. Учитывая выгодную рыночную конъюнктуру (об этом ниже), перевод хозяйства имения на новые рельсы означал и повышение дохода с него. Таким образом, перемена 1860-х гг. никого не могла обмануть, в Крыму по крайней мере. Легче татарам от реформы отнюдь не стало. И недаром крымские журналисты и через четверть века после ее проведения не спешили сдавать в архив старинный термин, говоря, что на полуострове закон сохраняет "доселе архаическую форму барщины" (СЛ, 1887, № 3). Всего, таким образом, т. е. с "нищим" наделом, было освобождено 6 тыс. душ мужского пола, или 35 % всех освобожденных с землей.

Однако и таких клочков не получили крестьяне Южного берега Крыма, а также дворовые на всей территории полуострова. И если у помещиков осталось в целом 30 % сельскохозяйственной территории, то, учитывая их относительную малочисленность, это очень высокий процент. Огромное большинство крестьян собственной земли так и не получало. И лишь в Евпаторийском уезде, где земля, как известно, суха, частично засолена и поэтому дешевле, чем в других местах, крестьянский клин достиг 70 % от общей площади.

Но тем не менее в Крыму уже ощущалась близость настоящих, глубоких перемен. Вторым признаком их стало уникальное в истории полуострова увеличение населения. Начавшись в 1860-х гг. за счет хлынувших на благодатную крымскую землю вчерашних русских крепостных, этот демографический взрыв за 30 с небольшим лет утроил население: если в 1865 г. здесь проживало 194 тыс., то в 1897 г. уже 547 тыс. человек. Доля городского населения за этот период увеличилась на 190 % (в среднем по России только на 97 %), достигнув 41,9 %, что говорит о росте городского пролетариата, в первую очередь за счет переселенцев.

Татары в целом оставались на местах, в сельской сфере. Но и здесь в 1870-х гг. начался коренной социально-экономический перелом. Завершение в 1876 г. строительства первой в Крыму Лозово-Севастопольской железной дороги немало содействовало структурной перестройке сельского хозяйства, особенно в степной части. Если ранее здесь преобладающим было скотоводство, а земледелие оставалось на низком уровне, то теперь улучшение сбыта зерна как за рубеж, так и в глубь России привело к увеличению хлебных площадей, интенсификации зернового хозяйства. Возросли денежная стоимость земли, продажные и арендные цены, что окончательно подкосило скотоводство, требовавшее больших территорий. Рост производства зерна повлек за собой увеличение доли обрабатывающей промышленности, особенно вблизи железной дороги. Так, мукомольная промышленность сосредоточилась в Джанкое, Сарабузе, Курман-Кемельчи, Симферополе. Расширились посевы табака, обрабатывавшегося на фабриках Украины, — если в 1871 г. культура занимала 890 га, то в 1886 г. — 4,7 тыс. га, а урожай увеличился с 0,635 тыс. до 4,7 тыс. т (Никольский П.В., 1929, 28). Резко возросла выгодность садоводства — ранее трудности сбыта не давали отрасли расширяться (татары называли фрукты "гнилым товаром"). В 1880 г. вывозилось уже 75 тыс. т в год.

Тормозом развитию сельского хозяйства все более явно становилось дворянское землевладение, охватывающее более половины крымских земель. Помещики и мурзы не могли обработать более трети своей земли, тогда как за Перекопом под плуг шло 94 % хозяйственных площадей, из которых3/4 принадлежали крестьянам. Основанная в значительной своей части на натуральной экономике, система дворянского земледелия не выдержала конкуренции фермерского высокорентабельного хозяйства колонистов: уже в 1905 г. помещичьих земель осталось менее четверти общей площади. Причем это были в основном земли русских помещиков; мурзачество исчезло навсегда уже к середине 1890-х гг., отчасти разоренное ростовщиками и собственной бесхозяйственностью, отчасти прокутившее имение предков (KB, 1896, № 74).

На волне высокой конъюнктуры не смогли подняться и крестьянские надельные хозяйства — за этот период их доля снизилась с 9 до 5 %. Зато вдвое увеличили свои площади вышеупомянутые хозяйства с рациональной формой производства выраженного фермерского типа, основанные как на владельческом (с применением передовой техники), так и на наемном труде.

Естественный рост спроса на землю привел к бешеной спекуляции ею; помещики не могли устоять перед поистине фантастическими ценами и продавали свои угодья. Процесс этот шел повсеместно, но особенно активно — в прибрежной, курортной полосе, где постепенно возобладал тип мелкого высокодоходного "дачного" землевладения. В целом выросло и крупное землевладение: участки свыше 0,5 тыс. га занимали на рубеже веков 53 % площади, а от 0,1 до 0,5 га — лишь 12 %.

С ростом латифундий новых земельных магнатов шел процесс обезземеливания татар. Если процент татарских крестьян и до 1860-х гг. был выше, чем на материке, то в 1880-х число всех обезземеленных достигло 17,5 тыс. семей, или 47 % крестьянского населения. Большая часть их проживала в степи (72 %) и предгорьях (52 %); гораздо меньше (9,7 %) — в горах (Усов С.А., 1925, 81).

Возникает вопрос: а куда же делись 55 тыс. десятин земли татар-эмигрантов, почему их клин не способствовал обеспечению оставшихся земляков? Дело в том, что после войны правительство с новой силой продолжало свою политику колонизации. Первая большая партия колонистов (1,5 тыс. семей) состояла из надельных крестьян, которых поселили на землях эмигрировавших татар. Затем в Евпаторийский и Перекопский уезды прибыли эстляндцы, их селили и у Симферополя; в Перекопский же уезд направляли чешских эмигрантов и немцев — здесь доля последних достигла 77 % всей земли (НТ, 1887, № 3846). В 1877–1905 гг. переселенческие крестьянско-фермерские семьи увеличили свои площади с 12,9 до 28,2 % от общей территории; к концу периода они вместе с получившей в Крыму развитие кооперацией владели чуть ли не 40 % всей площади. И можно согласиться с тем, что в результате этой "земельной революции не коренное население полуострова, а именно они стали наследниками местного и пришлого дворянства" (Усоз С.А., 1925, 88).

Доля татар в результате нового земельного перераспределения упала до крайних пределов. В 1888 г. они владели в Крыму лишь 280 наделами общей площадью 7,6 тыс. десятин. Непрерывно уменьшалась площадь собственных татарских участков — в процессе межевания у татар их отчуждали, предоставляя равноценные в других местах, но уже не в собственность, а в надел, что далеко не одно и то же (Крым, 1888, № 33–34). Там же, где татары десятилетиями арендовали землю у крупных владельцев, те заменяли их немецкими или хотя бы русскими арендаторами, считавшимися "хозяйственно сильнее" татар (НТ, 1887, № 3839; Б-н И., 1856, 43).

ПРЕДПОСЫЛКИ АНТИТАТАРСКОЙ ПОЛИТИКИ

Остановимся на минуту на этом мнении — хотя бы из-за его распространенности в определенных российских кругах. Стоит раскрыть газеты той эпохи, и почти в каждой мы найдем схожие сентенции. Доходило и до безапелляционного: "Татары — народ ленивый", причем так высказывались авторы весьма многотиражных и популярных изданий (Библ. для чтения, 1856, янв., т. 135, 43). Некоторые авторы, сознательно или нет, отталкивались при этом от некоторых национально-психологических особенностей татарского народа. Так, общеизвестным было, что татары не шли "в ногу с веком", диктовавшим необходимость извлечения повышенной, капиталистической прибыли. Неважно, за чей счет — эксплуатации наемного труда или труда своей семьи, собственного труда до изнеможения ради достижения самых разнообразных целей, в том числе связанных с престижем. Журналисты с удивлением повествовали о татарском обычае запахивать лишь такую часть надела, которая была совершенно необходима для пропитания, оставляя целину, заросшую кустарником или травами, чтобы было "на чем кофе варить" (KB, 1896, № 75).

Большой знаток Крыма и крымчан прошлого века Е.Л. Марков писал по этому поводу, что труд татар "не имеет того лихорадочного, энергически-напряженного характера, с которым он неразлучен в цивилизованной Европе. Но и зато корысть его не имеет того цивилизованного ожесточения, которое всю жизнь европейского человека обращает в погоню за приобретением, в безжалостную и бесконечную войну с своим же братом — человеком за кусок золота" (1902, 313).

И еще одна черта, отличавшая татар от северных соседей, — более развитое даже в беднейших слоях чувство собственного достоинства. Газеты писали в пору жесточайшего обнищания крымчан в 1870 — 1890-х гг.: "Видел ли кто-нибудь татарина, просящего милостыню? Он входит в чужой двор только затем, чтобы попросить работы. И уж конечно никто не скажет, что татарин снес свои заработки в кабак" (KB, 1896, № 75). О том, какими могли быть "заработки" в пору всеобщего обезземеливания, можно только догадаться. И тем не менее "самые бедные женщины и самые маленькие дети одеты довольно пристойно: нет этой повальной сермяги, поскони, войлока и льна, этих отцовских зипунов на грудных детях, мужицких тулупов на бабах. У каждого ребенка своя, нарочно для него сшитая курточка со шнурками, с узорами, синяя или полосатая, непременно цветная, у каждого свои сафьяновые или кожаные мешвы, своя красивая шапочка, пригнанная в мерку" (Марков Е.Л., 1902, 313). Автор делает из этого абсолютно верный вывод об истоках заботливости отца и матери, "признающих своим нравственным инстинктом и за ребенком такое же человеческое право и такое же человеческое достоинство, как и за самим собой". И далее: "В хате его всегда необыкновенный порядок, чистота и приличие — сейчас видно, что человек уважает себя". Это же качество, вызванное уважением, бросалось в глаза и в отношениях между различными социальными прослойками: "Чабан входит в гостиную своего хозяина в своих буйволовых сандалиях, с достоинством закуривает, опустившись на ковер, свою трубку и протягивает руку к стоящему угощению, не сомневаясь нимало, что имеет на него равное со всеми право" (с. 312). Впрочем, эта особенность татарского характера была замечена еще Богушем-Сестренцевичем, писавшим о том, что татарам присуще чувство чести такого уровня, "которое находится в Европе у народов, наилучше образованных".

Очевидно, именно оттого, что соседей татар в XIX в. вряд ли можно было отнести к "наилучше образованным" из всех европейских народов, подобные отличия (в том числе "невписываемость" татар в капиталистическое общество эпохи) этих соседей не могли не раздражать. Впрочем, "раздражение" — весьма мягко сказано. По наблюдению такого тонкого психолога, каким был А. Платонов, если люди "в свое время безошибочно угадывали особенных самодельных людей, то уничтожали их с тем болезненным неистовством, с каким нормальные дети бьют уродов и животных: с испугом и сладострастным наслаждением". И это не преувеличение — взглянем еще раз на газеты 1880–1890 гг. Оказывается, не удовлетворяясь экономическим ограждением татар, "русские всячески издевались над ними" (Крымский вестник, 1898, № 75). Была разработана целая "теория" о невозможности сожительства в Крыму аборигенного и пришлого населения именно из-за "национальных особенностей и крайнего фанатизма" татар (НТ, 1887, № 3846), в результате кому-то надлежало исчезнуть — естественно, не русским; и землю стали давать с середины 1880-х гг. "только русскому крестьянству", оказывая ему, "понятно, предпочтение, вытекавшее из экономических и государственных интересов" (НТ, 1887, № 3839). И еще более определенное признание: "Правительство рядом последовавших в последнее время распоряжений высказалось против татар и обсудило систему покойного кн. Воронцова, который, как известно, особенно покровительствовал татарам, награждая их незаслуженными льготами и преимуществами" (НТ, 1887, № 3846) — каковы были эти "льготы", мы видим; что же их сменило?

Обезземеливание татар шло весь послевоенный период, но лишь в 1884 г. его, так сказать, спонтанный характер сменяется целенаправленным. На место отдельных случаев экономической сегрегации приходит система. Именно в этом году министр государственных имуществ Островский по согласованию с Министерством внутренних дел вообще запретил отвод казенных земель в надел крымским татарам, мотивируя свое распоряжение "недостаточностью казенных земель и необходимостью их для поселения русских безземельных крестьян". Беспрецедентный этот акт отнюдь не держался в секрете, о нем писали газеты, пытавшиеся, впрочем, "объяснить" его с вполне шовинистической, великорусской точки зрения: "Крайне примитивная система развития, общий склад жизни и ума татар, неспособных к культуре (?), — все это говорит не в пользу татар как нации (!), и еще больше можно сказать о них отрицательного со стороны приспособленности их к совместным условиям земледелия" (НТ, 1887, № 3846). И далее оказывается, что предпочтение русских "в отношении татар, отрицательные национальные качества которых так хорошо известны правительству" "имело в виду соблюдение государственных интересов со стороны политической" (НТ, 1887, № 3848) — значительное признание, не что иное, как очередная гальванизация старых утверждений о политической неблагонадежности народа в целом[93]93 Справедливости ради отметим, что в Крыму большинство газетчиков, лучше знавших татар и не столь подверженных известным теориям, получившим распространение во всю последовавшую эпоху до 1917 г., иронизировали: "Турецкие эмиссары в зеленых чалмах, подбивающие население к эмиграции и даже прививающие ему дух сепаратизма (?!), существуют… только в пылком воображении разных непризнанных газетных Катонов" (КВ, 1893, № 52).
.

В дальнейшем мы не раз встретимся с ними; прямые обвинения татар в готовности изменить или в прямом предательстве будут слышны и до и после Великой Октябрьской революции. Но поразительно одно пророчество скрывшего свое имя одесского газетчика, очевидно предвидящего грядущие преследования татар, их обреченность геноциду и в будущем, каким бы оно ни было. Говоря о фактическом неравноправии, национальном угнетении народа, он вопрошает, изменились ли условия его жизни за три года, прошедшие после упомянутого распоряжения Островского? И сам же отвечает: "Конечно, нет, как не изменят их последующие три десятилетия и, может, даже века" (НТ, 1887, № 3848). Поразительные слова!

ВАКУФНЫЙ ВОПРОС

После войны постепенно усиливаются религиозно-экономические преследования татар русскими властями. Государство впервые посягнуло на вакуфные имущества, незаметно, шаг за шагом уменьшив их общую массу за 30–40 лет (путем отчуждений по суду, включения в иные владения административным путем и т. д) более чем наполовину (Переводчик, 1890, № 31). Между тем важность вакуфной недвижимости для татар к 1890-м гг. возросла, как никогда раньше. С упадком богатого мурзачества и ликвидацией государственного домена ханства вакуфы стали основным средством поддержания не только духовных институтов, но и национального просвещения вообще, ведь империя не выделяла на эти статьи расхода ни копейки. Далее, после ликвидации крестьянской общины на вакуфные средства оказывалась социальная поддержка беднякам, поддерживались многие общественные институты и даже часть городской и сельской инфраструктуры. Так, бахчисарайский водопровод, масса фонтанов и чашмэ на территории всего Крыма содержались за счет вакуфов. Именно поэтому возникший в рассматриваемый период так называемый вакуфный вопрос перерос свое первоначальное чисто экономическое значение, быстро став масштабной проблемой национальной культуры и идеологии. Естественно, вызвав заметные волнения в широких татарских и не только татарских массах населения.

В России часто бывало, что общественное мнение по частному вопросу готовили газеты определенного направления. В середине 1870-х гг. они начали широкую кампанию за передачу большей части крымских вакуфов государству. Уже в 1876 г. московские газетчики, как по команде вдруг заинтересовавшиеся вакуфными делами далекого Крыма, публикуют массу статей о бесполезности наделения татар землей взамен усиления борьбы против их фанатизма, вернейший путь к ликвидации которого — изъятие у них вакуфного имущества. Конечно, писали газеты первопрестольной, такое решение, вероятно, усложнится "давнишним недовольством крымских татар своим положением", но чрезмерно опасаться этого не следует: крайний вид протеста, до которого они способны дойти, — это эмиграция[94]94 "Татары составляют слишком смирное и хозяйственное племя, чтобы питать активную вражду…" (Нов. время, 1876, № 239).
, а это не страшно, более того, и удерживать их не следует, так как переселенцев для Крыма явится довольно и из внутренних губерний, и из-за границы (МН, 1976, № 244; НВ, 1876, № 232 и др.).

Одновременно осуществляется политический нажим на крымское мусульманское духовенство. В том же 1876 году министр внутренних дел Тимашев окончательно запретил выдачу паспортов татарам, собиравшимся для ежегодного паломничества к святыням Мекки. Министр предписал отклонить прошения о паспортах, "под какими бы предлогами они ни поступали" (Кричинский А., 1919, 30). Тем не менее пока вакуфы оставались в неприкосновенности.

На следующий 1877 год произошла активизация "турецкой" политики Петербурга, что не могло не оказать влияние на крымские дела. Начался очередной антитурецкий милитаристский шабаш, причем за новую агрессию выступала, и в который раз, часть общественности, интеллигенция. К примеру, Ф. Достоевский, считая необходимым скорейший захват Стамбула, полагал невозможным предоставление древней столице статуса вольного города, иначе она рискует сделаться "гнездом всякой гадости, интриги, убежищем всех заговорщиков всего мира, добычей жидов, спекулянтов и проч. и проч.". "Константинополь должен быть наш" — к такому выводу пришел великий русский писатель (Собр. соч., 1984, т. 26, 83).

К несчастью, эту фантастическую идею лелеяли не только не располагавшие реальной властью литераторы, но и руководители русской политики, в том числе канцлер Горчаков. Как выразился М.Н. Покровский, "Достоевский бредил в хорошей компании…" (1918, 9). Естественно, усиливается и внутрироссийское пропагандистское наступление на инородцев-мусульман, прежде всего на крымских татар, которых власти по-прежнему считали в видах близившейся войны какой-то "пятой колонной". Поощряемый властями, в Крыму начался дикий разгул антитатаризма. Татар гнали из немецких "экономии", из имений русских помещиков и фермеров, норма эксплуатации тех немногих, что сохранили свои места, удвоилась, они платили уже не1/10, а1/15 урожая. В конце 1870-х гг. озверевшие переселенцы устраивали акции настоящей травли татар, еще живших кое-где на плодородных землях; даже кладбища, святые места, столь чтимые мусульманами, было невозможно уберечь от изуверов: "Из плит, поставленных в головах покойников, он (т. е. русский. — В.В.) наделал корыт для птиц и, раскопавши могилы, увез вывороченный оттуда камень для стен своих амбаров" (KB, 1896, № 74). Естественно, это массированное политическое, экономическое, социальное наступление на народ не могло не повлиять на национальную психологию населения и, в частности, на общую демографическую ситуацию. Атмосфера полной безысходности, отсутствия перспектив для развития народа ощущалась конкретными его членами, каждой семьей. И отразилось это нагляднее всего на деторождении. Мусульманское общество, уровень рождаемости в котором всегда был выше, чем в православном, отреагировало вполне естественным образом — в 1880-х гг. крымских татар умирало втрое больше, чем рождалось (Гаспринский М., 1889). Общество было обескровлено морально и физически.

И лишь дождавшись, когда подобная ситуация созрела, правительство нанесло давно задуманный и подготовленный удар по древнему достоянию нации — по ее вакуфам. Это произошло в начале 1890-х гг., акция была проведена "сверху", хотя формально — по инициативе "снизу", т. е. "по всеподданнейшему ходатайству" таврического губернатора. Он указывал, что духовное управление татар даже в том виде, который ему придали годы русского владычества, — институт "вредный и нежелательный", следовательно, необходимо ликвидировать его экономическую основу — вакуфы, передав их губернской администрации (Кричинский А., 1919, 39). Так и случилось, начался раздел испокон века неделимых и неотчуждаемых угодий, усадеб, постоялых дворов, чаиров между различными ведомствами, в результате чего татары в первые же годы потеряли2/3 своего общего достояния.

Однако на этом процесс разграбления последнего из былых сокровищ нации не кончился. Пользуясь как безответностью татар, так и ситуацией всеобщего разгула законной экспроприации любого имущества, которое можно было отнести к вакуфному, местные и пришлые помещики стали запахивать землю татарских крестьян под предлогом того, что она — вакуфная! При этом не нужно было располагать никакими документами. Редкие попытки сопротивления подавлялись безжалостно, прихвостни землевладельцев, их слуги расправлялись с "мешавшими им татарами" физически, избивали их, были случаи увечий. Как говорят очевидцы, преступники при этом оставались безнаказанными — потерпевшие и их родственники лишь горестно качали головами: "Злой человек, злой человек!" (KB, 1896, № 75).

Своеобразно были отчуждены вакуфные наделы в Евпаторийском уезде — задолго до рокового 1890 года евпаторийские помещики, явочным порядком выгонявшие свой скот на вакуфные пастбища, предложили распорядителям этих земель, что они будут платить вместо обычных штрафов за потраву налог на землю. Те согласились, но по истечении 10 лет объявили себя собственниками этих угодий по праву многолетних плательщиков подати за них. И власти утвердили переход к ним нескольких тысяч десятин татарской земли (Крым, 1888, № 33–34).

НОВАЯ ЭМИГРАЦИЯ

Причины новой волны эмиграционного движения среди татар, развернувшегося в 1873–1890 гг., носили сложный, экономически-идеологический характер. Брожение в татарских массах, начавшееся в такт с вышеназванными притеснениями в разных планах и национальной травлей, обострилось накануне принятия нового закона о воинской повинности, где вопреки давним заверениям, в эпоху аннексии Крыма, намечалось лишить крымских мусульман освобождения от службы.

Татар не пугали тяготы армейской жизни, они и ранее служили в мусульманских частях. И более того — служили не за страх, а за совесть. Известно, например, что еще в годы Отечественной войны 1812 г. в кампаниях участвовали Симферопольский, Перекопский и Евпаторийский коннотатарские полки (в том числе и в знаменитом набеге Платова на тыл французской армии под Бородином). В 1813 г. татарские конники были особо отмечены за участие в "делах" у Тильзита, Рогниди и Бранденбурга, в блокаде Данцига, при Люцене и Кульме. Многие татары были награждены — лишь нижние чины Симферопольского полка получили 22 ордена, а пятеро стали офицерами. Боевых отличий удостоились и некоторые командиры, а один из них, Балатуков, кровью заслужил чин генерала (Габаев Г., 1913, 134).

Однако теперь речь шла не о татарских, но об общеармейских частях. Здесь правоверным конникам пришлось бы есть запрещенную шариатом свинину и вряд ли удалось бы соблюдать посты и отправлять духовные требы. Кроме того, предполагалось распределить крымчан поодиночке в различные русские полки, где от сослуживцев вряд ли можно было ожидать иного, кроме издевательского, отношения (Мартьянов ГЛ., 1887).

Указ был опубликован 1 января 1874 г.; к весне Крым покинули первые 300 призывников, многие с семьями, а губернская канцелярия уже была завалена прошениями о выдаче паспортов на выезд. По опыту зная, чем чревата идея ухода татар из Крыма, царь тут же направил на Юг князя С.М. Воронцова, сына покойного фельдмаршала, о котором татары сохраняли в общем добрую память. Князь объехал все уезды полуострова, лично беседуя с татарами и обещая от имени командования создание особых татарских частей типа бывшего лейб-гвардейского крымскотатарского эскадрона, где даже форма будет близка к национальной одежде и будет мусульманское духовенство.

Миссия Воронцова приостановила начавшуюся эмиграцию: князю верили, хотя он выдавал (возможно, из лучших побуждений) желаемое за действительное. Но, прибыв в Петербург, он в самом деле решил довести дело до конца и подал докладную, где указывал, что для прекращения эмиграции необходимо прекратить запугивать татар чиновниками (которые уже успели получить около 10 тыс. за оформление выезда). Князь указал далее, что среди причин волнений есть и экономические, так как степняки-десятинщики "терпят большие притеснения, в особенности от арендаторов казенных земель", отчего у татар настолько "бедственное положение… что выселение из пределов России представлялось их воображению делом, могущим только улучшить положение" (там же). Далее, князь предлагал Александру: 1) отрезать татарам наделы из казенных земель в рассрочку; 2) провести ряд шоссе, чтобы можно было вывозить виноград из горных районов; 3) возвратить отобранные в 1838 г. у татар лесные "дачи"; 4) рассмотреть накопившиеся жалобы на произвол земельных ведомств; 5) возобновить свободную выдачу паспортов паломникам и 6) оставить управление вакуфами у мусульманских общин.

Надо сказать, что царь сочувственно отнесся к предложениям Воронцова — по крайней мере в первое время. Однако хватило его на проведение в жизнь лишь одного — татар, у которых были средства на то, чтобы явиться на призывной пункт с собственным конем, направляли в мусульманский эскадрон. Но столь зажиточные хозяева среди татар были в абсолютном меньшинстве. Поэтому прекратившаяся было эмиграция вновь возросла — началось повальное бегство рекрутов. До конца 1874 г. ушло 0,5 тыс. человек, притом без паспортов, незаконно, на турецких фелюгах, отходивших по ночам из Евпатории, Судака, Севастополя и Гурзуфа. И поток этот пресекся лишь в 1875 г., когда началась война.

На этот раз военных действий в самом Крыму не было, но они повлияли на положение крымчан косвенно. Активизировался процесс перехода земли от коренного населения к русским, немцам, караимам. Но если раньше безземельные татары находили выход в аренде, то рост арендной платы в последние годы XIX в.[95]95 Арендная плата за десятину в год (руб.)
FB2Library.Elements.Table.TableItem
( Щербаков М.М., 1940, 13).
отнял у них и эту возможность — никакая работа на снятых участках более себя не окупала. И снова исподволь началась агитация со стороны чиновников за эмиграцию, и не без успеха — в 1893 г. поднялась ее новая волна.

Своего пика переселение достигло несколько позже, на рубеже веков, когда в Крыму стало известно о создании так называемой Противомусульманской лиги. Говорили, что цель этой организации — насильное обращение всех татар в православие. Не спасла положение и публикация об истинных задачах (KB, 1901, № 95), ей просто не поверили, скорее она подлила масла в огонь. Некоторые местные чиновники попытались было бить тревогу, но их одернули сверху: в эмиграции были заинтересованы влиятельные слои общества, которые этого и не скрывали. Так, губернатор новороссийский доносил в 1902 г.: "Считая невозможным и даже бесполезным удерживать насильно татар в подданстве русском и в пределах империи, я в то же время признавал бы весьма желательным приобретение оставленных ими земель в русские руки. Для лучшего осуществления сего было бы крайне желательным, чтобы Крымский банк оповестил через государственное посредство местное татарское население о желании своем покупать земли и при этом объявил свою цену. Я убежден, что этим будет сделан действительный шаг к дальнейшей колонизации Крыма…" (Щербаков М.М., 1940, 43).

Что же изменилось с 1873 г., когда власти еще удерживали татар? Объяснение — единственно в упомянутом увеличении населения Крыма за 30 лет почти втрое. Теперь на полях и в садах было кому работать, надобность в татарском крестьянине отпала, исчезновение подобного "балласта" с крымской земли было бы для российских колонизаторов только желательным… К счастью, вскоре темпы эмиграции несколько замедлились. Этому было несколько причин: просветительная деятельность патриотически настроенной татарской интеллигенции, распространение либеральных и революционных идей, слухи о скорой раздаче земель крестьянам и, наконец, глубокие сдвиги во всей общественно-политической ситуации в Крыму, которые история связывает с событиями 1905 г.

НАРАСТАНИЕ РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ

Очевидно, настало время определить этапы национально-освободительного демократического движения татар, шедшего с различной интенсивностью на протяжении всего колониального периода истории Крыма. Первый этап, начавшийся после аннексии их родины Россией и окончившийся приблизительно в 1880 г., характерен ярко выраженной стихийностью, переменчивостью и "сбивчивостью" целевых установок, отсутствием идеологического и политического центров и руководства в целом. Грубо говоря, татары боролись, часто вразнобой, за выживание, иногда против разрушения колонизаторами их сложных и неодноплановых (в том числе идеологического характера) традиций. Впрочем, и последние входили в систему, единственно способную поддержать общество в условиях непрестанных ударов извне.

Второй период (1880–1905) отмечен упорными исканиями нарождавшейся татарской интеллигенцией своего пути, освященного единой для всего народа идеей. Такая идея, впрочем родившаяся не в Крыму, а в соседнем центре мусульманства — Стамбуле, связана с историей младотурецкого движения. Младотурки боролись против монархии в виде султана и халифата, рудиментов феодализма, теократии, короче, всего, что стояло и на пути крымских татар, было актуально и в Крыму. Под сильным влиянием Стамбула (где многие татарские интеллигенты получали образование, а некоторые участвовали в революционной борьбе) развивалось младотатарское движение. Имея буржуазно-националистическую направленность, оно сыграло выдающуюся роль в истории татарской национально-освободительной демократической борьбы.

Была у младотатар и положительная, конструктивная программа, в которой наибольшее внимание уделялось освобождению крестьянского труда и необходимому для этого условию — просвещению народа.

Нужно отметить, что в деле просвещения национальных масс младотатары пионерами отнюдь не были; их задача облегчалась тем, что строили они не на пустом месте. Наиболее реалистично мыслившие деятели светской татарской культуры довольно рано, еще в середине XIX в., осознали ту объективную пользу, что может принести духовному подъему нации обогащение ее достижениями великой русской культуры. Первым, самым необходимым шагом к культурному обмену было издание словарей и пособий по изучению русского языка, и они были составлены Абдурахманом Крым-Хавадже и Абдурефи Боданинским и начали печататься в Крыму начиная с 1850 г.

Первые светские просветители крымскотатарского народа не ставили себе задачей национальное или социальное освобождение населения Крыма, чего нельзя сказать о следующем, младотатарском поколении. Переходный этап между этими двумя волнами общественного движения отразился в деятельности крупного просветителя демократической формации Асана Нури, человека, энциклопедически образованного, полиглота, близко знакомого с культурой ряда восточных и европейских стран. Преемственность поколений крымских просветителей можно проиллюстрировать на примере семьи Боданинских — Абдурефи, филологу и представителю "чистого" просвещения, пришли на смену его сыновья — младотатарин, затем член РСДРП Али и Усеин, деятель крымской культуры новой формации, ученый и этнограф, ряд трудов которого увидел свет при Советской власти.

Наиболее ярким выразителем младотатарских идей был Исмаил Гаспринский, начавший в 1883 г. издавать газету "Тержиман" ("Переводчик"). Получивший блестящее образование в Москве и Стамбуле, бывший секретарь И.С. Тургенева, И. Гаспринский и сам был талантливым литератором — его перу принадлежат роман "Взошло солнце", повести "Девушка-львица", "Страна вечного блаженства", "Письма из Франции" и др., а также огромное количество очерков и публицистических статей по крымским и иным проблемам. Ныне имя этого выдающегося просветителя и деятеля национально-освободительного движения советской историографией прочно забыто — очевидно, с тех пор, когда в 1930-х, в годы широкого наступления сталинских идеологов на культуру национальных окраин, И. Гаспринский был задним числом обвинен в "тайной пропаганде панисламизма" (Бочаров А.К., 1932, 15), хотя в более обширных исследованиях тех же лет при наличии обвинений в иных, не менее криминальных грехах[96]96 Деятельность Гаспринского "сводилась к стремлению растущей татарской буржуазии расчистить себе пути от архаических остатков феодальных и родовых отношений-традиций, затушевать нарастающие классовые противоречия среди татарского крестьянства, облегчив его эксплуатацию вместе с русской буржуазией" ( Советов В., 1933, 75).
о "панисламизме" его не обнаруживается ни слова. В группу Гаспринского входили наряду с интеллигенцией городские кустари и ремесленники. Наиболее известные ее деятели — С. Байбуртлы, Б. Муртазаев, Исмаил Мурза, М. Акчурин, Я. Пичакчи, Али Боданинский (кстати, последний стал в 1919 г. большевиком и погиб через год бойцом Красной Армии под Мелитополем).

Деятельность И. Гаспринского еще ждет своего исследователя, но уже сейчас в результате анализа многочисленных выступлений его на страницах крымской печати мы можем сделать вывод о политическом облике этого незаурядного деятеля — безусловно, он был сторонником эволюционных перемен, реформ, проводимых сверху, противником насилия с той или иной стороны. Многие идеи Гаспринского были утопичны, не выдержали проверку временем, но в свое время татарские крестьяне высоко ценили его как глашатая равноправия татар с "новыми" крымчанами, как заступника обездоленных. На страницах "Переводчика" (редактор газеты Исмаил Мурза) регулярно появлялась разоблачительная информация о случаях экономического и шовинистического произвола русских помещиков и властей в Крыму, пропагандировались национальные ценности народа, разоблачались попытки их опорочить; газета звала народ к обновлению и просвещению в национальном духе.

Призывы эти не остались втуне. Под непосредственным влиянием газеты вырастает целая плеяда талантливых молодых литераторов. Осман Акчокраклы, Асан Сабри Айвазов, Осман Заатов, Сеид Абдулла Озенбашлы создают оригинальные произведения и, что не менее важно, переводят на татарский язык классиков мировой литературы — А.С. Пушкина, Л. Толстого, И.С. Тургенева, А.П. Чехова, Навои, Низами, Хайяма и многих других.

Итак, национально-освободительное движение до 1905 г. скрывало свои социально-политические тенденции под пологом культурно-просветительной деятельности. Такая форма его могла обмануть ряд исследователей (многие из которых желали быть обманутыми), объективно же младотатары содействовали накоплению новых сил в лице интеллигенции, все новых кадров учителей, журналистов, врачей и т. д., получивших образование в бурлящем политическом котле Стамбула. На базе крымскотатарской народной школы шел процесс внутреннего духовного освобождения от идеологического гнета феодально-теократической реакции. Достаточно сказать, что в первые годы XX в. к движению примыкают уже не только безусые юнцы, но и женщины — факт, для Крыма неслыханный (Фирдевс И., 1925, 24).

Младотатары не декларировали в своей платформе столь радикальных, как стамбульские революционеры, идей. Но, будучи духовно родственными с ними, они не могли не воспринять, например, поражение России в русско-японской войне как положительное событие, как начало разложения империи и распада империалистического окружения всего Востока. В такой атмосфере было естественным, закономерным и возникновение на левом крыле младотатарского движения сепаратистских тенденций, что характерно и для других распадавшихся колониальных империй этого периода.

Группа И. Гаспринского пользовалась широкой поддержкой татарского крестьянства, инстинктивно стремившегося к просвещению и культуре, наиболее отвечавшей менявшейся действительности. Например, его деятельность (особенно в области школьных реформ) встречала ожесточенное сопротивление консервативного мусульманского духовенства. Оно же выступало против гражданственной, интернационалистической по сути программы единения народов, проводником которой была газета Гаспринского. "Могучий, кипучий Запад с его миллиардами и широкими знаниями, пробуждающийся языческий Восток с его несчетным населением могут сдавить нас, как тиски, если мы не поторопимся как следует сплотиться, просветиться и развить во всю ширь работоспособность и производительность", — писал он, имея в виду союз русского и татарского народов (Терджиман, 1905, № 29).

До открытой критики господствовавшего режима поднялась группа Решида Медиева, сына крестьянина. Этот карасубазарский учитель с самого начала своей политической деятельности в 1900 г. отмежевался от Гаспринского, заявив, что стоит "на полярно противоположной точке зрения с ним по вопросам социально-экономическим" (Бочагов А.К., 1936, 18). Программа группы Р. Медиева отражала интересы беднейших крестьян, ремесленников, кустарей. Это были культуртрегеры, не считавшие просвещение панацеей для Крыма, где экономическая отсталость обезземеленных татар была ужасающей, где без земельных реформ, перераспределения средств производства никакое просвещение не имело смысла.

Р. Медиев формально баллотировался в Думу от кадетов, но фактически им, конечно, не был. Он вообще никогда не заявлял о принадлежности к какой-либо политической партии. Однако сохранившиеся программные документы группы и его личные записки дают основание полагать, что он ближе всего стоял к социал-революционерам. Собственно, это естественно: в период до революции 1905 г. вряд ли какая-либо иная партия России столь наглядно и ярко (хоть и не всегда последовательно) отражала интересы не фабричного пролетариата, а связанных с землей или иными частными средствами производства крестьян, ремесленников, кустарей, т. е. слоев, составлявших в Крыму, в отличие от промышленных регионов России, большинство трудящегося населения. Слоев наиболее обездоленных, которым и посвятил свою борьбу Р. Медиев.

Еще в 1900–1902 гг. в Симферополе, Севастополе и некоторых других городах возникли первые социал-демократические организации (в 1903 г. они объединились в Крымский союз РСДРП). Эта партия в отличие от эсеровской не уделяла коренному населению Крыма никакого внимания. Как большевики, так и меньшевики развернули в предреволюционные годы бурную деятельность на фабриках, в портовых мастерских, на заводах и кораблях Черноморского флота, в матросских и солдатских казармах. И хотя уже была написана и издана брошюра В.И. Ленина "К деревенской бедноте", у нас нет ни единого свидетельства о том, что крымские единомышленники вождя революции вели хоть какую-то работу в татарской деревне.

Нельзя, впрочем, сказать, что крымское село вообще не видело в эти предгрозовые годы социал-демократов. Они уделяли некоторое внимание и крестьянству, но исключительно пришлому, не имеющему в Крыму корней, т. е. тем, кому действительно было "нечего терять, кроме своих цепей". Очевидно, в этом и кроется причина поистине необъяснимого пренебрежения, с каким относилась РСДРП к татарам. Подобное объяснение — не наш вывод, он был сделан в несправедливо забытых (хотя бы из-за их объективности) работах советских историков крымского революционного движения, изданных в период, предшествовавший утверждению культа личности Сталина в науке. Авторы этих работ откровенно, хоть и несколько наивно, сетуют на то, что татары были негодны к социал-демократическому движению, не воспринимали его идеи уже в силу своей привязанности к "товарному производству" индивидуального типа, будь то деревенские животноводы, виноградари, садоводы или городские ремесленники, кустари, мелкие торговцы.

Был здесь и еще один, неэкономический фактор. "Буржуазные националисты", хранившие в абсолютном большинстве традиционную верность российскому престолу, вели направленную против программных установок социал-демократов и эсеров борьбу. И при этом за ними шла значительная часть татар (для которых вообще был характерен известный традиционализм), увлеченных национальной программой подъема татарских культуры и просвещения, экономического развития деревни "без войн и революций". Глобальные идеи социал-демократов проигрывали в глазах деревенских татар и в сравнении с эсеровской программой. Селу Крыма уже которое десятилетие почти постоянно грозило вымирание от элементарного голода, а "городские" единоверцы-эсеры предлагали план немедленного и полного избавления от этой угрозы, раздачу земель и т. д. Таким образом, эсеры увлекали наиболее радикально настроенную часть народа, тех, кто не принимал буржуазно-националистическую эволюционную программу, кто требовал немедленных революционных социальных и экономических перемен, всестороннего улучшения условий жизни деревенской и городской бедноты.

Вот этим-то двум политическим партиям социал-демократы и уступили без боя крымскотатарское село. Подобное пренебрежение крестьянской массой принесло свои горькие плоды большевикам и в 1917 г., и позже. Причем дело здесь даже не в том, что в канун Октября в ленинской партии оказался один-единственный крымский татарин — И. Фирдевс. Случилось то, что могли предвидеть социал-демократы в 1900–1905 гг., — в 1917 г. произошел взрывной подъем политической активности татар. Но завоевывать авторитет среди них уже было поздно — их симпатии целиком принадлежали молодой татарской интеллигенции социал-революционного направления, создавшей себе прочную опору в крымской деревне, занимавшей ведущее положение в национально-демократическом движении еще до 1905 г.

1905 ГОД

Впервые в этом году в Крыму вспыхивает не стихийный, причем пассивный, протест, но осознанная, политически целенаправленная, активная классовая борьба. Она не была столь яркой, как в иных местах империи, по вполне понятным причинам — неразвитости крупной промышленности, отсутствию более или менее значительного отряда городского пролетариата. Кустари и ремесленники крымских городов в массе своей революции не приняли; еще дальше от нее оказались татарские крестьяне. Поэтому, когда в феврале, например, бастовали рабочие феодосийской фабрики Стамболи, а 1 мая демонстрации против самодержавия прокатились по всем городам, татарская деревня безмолвствовала.

Итак, III этап национально-освободительного демократического движения татар начался с почти полного игнорирования революции 1905 г. Были, конечно, исключения, их не могло не быть в ту пору всеобщей политической активности. Но это были скорее рецидивы стихийного сопротивления, лишь получившего новые средства и возможности. Так, едва над "Потемкиным" взвился красный флаг и основные силы стражей порядка стянулись к Севастополю и другим портам, как забастовали почувствовавшие безнаказанность крестьяне на помещичьих полях с. Каралез Феодосийского уезда, требовавшие повышения оплаты труда. Начались массовые порубки леса в дер. Салы того же уезда, а также в имениях Мордвиновых в Байдарской долине (Опалов В., 1931, 28). Короче, пока это были скорее довольно мелкие нарушения законности.

И лишь к моменту, когда революция 1905 г. была на излете, пошла на спад, можно отметить первые признаки политического пробуждения крестьян Крыма: в Воинке организуется политически-экономический "Крестьянский союз", правда не под эгидой какой-либо политической партии, но благодаря активности местной беспартийной интеллигенции. Лишь в декабре крестьяне создали собственный координирующий орган — "Таврический крестьянский союз" — в Симферополе. Стоит ли говорить, что в его работе не принимал участия ни один социал-демократ, что и здесь, у истоков первой всекрымской организации крестьян, стояли исключительно те же социал-революционеры?

Союз продолжал свою работу в обстановке 1906 и 1907 гг., когда в деревне начались серьезные беспорядки — пришлые наемные сельскохозяйственные рабочие бастовали, а татары продолжали открытые порубки частновладельческого леса, т. е. продолжалась все та же борьба за сугубо экономические цели. Иногда уровень ее поднимался до вооруженной защиты своих прав, захвата имений (например, в дер. Кунан, Каперликой и др.). Но поскольку никакого централизованного руководства этими акциями не было, их позволительно отнести к стихийным.

И еще одно замечание относительно первой революции в Крыму. Здесь, как и в ряде других южных губерний, жандармские и полицейские управления в борьбе с социальным движением впервые широко применили такое средство, как погромы. Эта мера, внешне направленная против еврейской торговой буржуазии, нацеливалась инициаторами погромов на революционные силы. Погромщики, получившие от полиции водку и деньги, с одинаковым рвением громили лавки и разгоняли манифестации в крымских городах. Доходило до того, что они поджигали облитые керосином общественные здания, где происходили собрания, а всех выбрасывавшихся из окон безнаказанно убивали на месте (KB, 1905, № 251) — такого Крым не видел со страшных времен турецкого вторжения в XV в.

Современники 1905 г. согласно указывают на социальный и национальный состав этих организованных банд («Союз русского народа», Михаила Архангела и др.). Это были прежде всего строительные рабочие и грузчики, несколько меньше было безработных батраков-наемщиков. Всех их агенты полиции вербовали прямо на бирже труда. Другими словами, в рядах погромщиков были исключительно иммигранты, более или менее недавние люди в Крыму или же сезонные рабочие из центральных губерний. Коренное население, таким образом, на провокации не поддалось (единственное исключение — несколько греков, также замеченных в погромах). Ни один крымский татарин не принимал участия ни в революционных демонстрациях, ни в их подавлении, по крайней мере судя по сохранившимся воспоминаниям очевидцев погромов. Лишь в одном случае татары действовали активно, но и то по приказу сверху, — речь идет о разгоне 21 апреля 1905 г. в Симферополе толпы погромщиков татарским эскадроном Крымского дивизиона (Гелис И., 1925, 19).

Основное значение, которое 1905 год имел для истории татарского движения, заключалось в поражении националистов-сепаратистов, проповедовавших идеи мелкобуржуазного социализма для национальной интеллигенции. Они искренне увлеклись программой эсеров, партии, которая, по их мнению, была на самом прямом пути разрешения основной проблемы нации — земельной, а также политического раскрепощения крестьянства. Оба этих вопроса были активизированы революцией, не принесшей татарской деревне никакого облегчения. Еще один вопрос, также впервые поставленный 1905 годом, — о коалиции е трудящимися России — возник также в надежде укрепить движение за счет консолидации революционно-демократических сил империи. Инициатором здесь был Р. Медиев.

Организующим центром нового, антисепаратистского движения стала газета группы Р. Медиева "Ватан Хадими" ("Служение Родине"), первый крымский печатный орган, поставивший вопрос об обеспечении крестьян землей во всей его глубине и сложности, Вокруг газеты сплачиваются теперь не только интеллигенты, но и гораздо более широкие социальные прослойки и группы, среди которых на первом месте стоят учителя, а среди них — преподаватели русского языка, получившие образование в России, люди, хорошо знавшие русскую действительность и знакомые с революционной теорией и практикой Севера. Популярность групп возросла теперь настолько, что к Медиеву переходят самые перспективные сторонники И. Гаспринского — такие, как Идрисов, Заатов, Джемилев, Арабский, Сейдаметов, Айвазов и др. Показательно, что верными "Терджиману" остались почти исключительно учителя, получившие образование в Стамбуле, т. е. общемусульманской культурной и политической ориентации.

В группе Медиева была составлена петиция татарских крестьян, направленная в Думу (Медиев был депутатом Думы II созыва от Таврической губернии). В этом документе было прямо сказано о последовательном и направленном лишении татар земли, о налогах, задушивших крымского крестьянина, о произволе местных властей, "которые делают, что хотят, не справляясь ни с какими законами", о массовом раскрестьянивании татар, которым приходится "искать работу на стороне, жить в батраках, наемниках". Требования татар прозвучали в думской речи Р. Медиева; они сводились к "земле и воле". "Чем дальше продолжаются прения, — заявил он, — тем ярче выплывает перед нами требование народа, что землей должен пользоваться тот, кто на ней трудится" (Стенограмма 24-го засед. 9. IV. 07). Конкретно же депутат требовал немедленного возвращения татарскому обществу вакуфных земель и прекращения действия сегрегационных законов об инородцах.

Р. Медиева высоко оценил В.И. Ленин, отозвавшийся о его выступлении как о "горячей революционной речи" (Ленин В.И., 16, 389), хотя крымский депутат стоял гораздо ближе к социал-революционерам, чем к социал-демократам.

Впрочем, в годы работы Думы отдельные татары-горожане уже входили в РСДРП и даже выполняли довольно ответственные партийные поручения: так, в 1906 г. в типографии "Терджимана" было напечатано на татарском языке 1200 экземпляров подрывного "манифеста" о роспуске Думы; эту акцию с начала до конца совершили вооруженные татары социал-демократы (Советов, 1933, 78).

Подводя итоги, мы можем сказать, что в Крыму в 1905 г. широко развернулась осознанная политическая, классовая борьба. Но велась она не коренным, не татарским населением. И подавили эту вспышку также пришлые по сути, представители охраны российского правопорядка и их пособники. Социальное же движение татар, даже принимая иногда внешне вполне политическую форму, устремлялось по четко отграниченной от классовой борьбы колее отдельных национально-освободительных и экономических акций. Татарская деревня не была увлечена, не поверила сторонникам насильственного свержения власти. Какие-то надежды на скорые и положительные перемены в татарской массе бродили — об этом говорит хотя бы резкое снижение уровня эмиграции в первые годы XX в. Но связано это было, очевидно, не столько с революцией 1905 г. (или ее поражением), а с теми шагами, что под влиянием упомянутых событий были предприняты как императором (манифест 1905 г.), так и другими представителями правящего класса. В частности, мы имеем в виду реформы, которые история связывает с именем П. Столыпина.