КРЫМ НАКАНУНЕ ВТОРЖЕНИЯ

Еще в 1711 — 1712 гг., когда после катастрофы на Пруте шли переговоры о новом русско-турецком мирном пакте (действие Прутского договора было недолгим, он был аннулирован турками), хан всячески этот диалог тормозил. Тем не менее в 1712 г. был подписан трактат, согласно которому в течение 25 лет (срок его действия) Азов по-прежнему оставался во владении татар и турок; Каменный Затон и другие крепости у татарских границ восстанавливать после разрушения запрещалось. Вопрос о возобновлении "поминков" поднимался, но, очевидно, их анахронизм был настолько явен, что проблема этого средневекового рудимента безвозвратно утонула среди других, более актуальных, и никогда больше не поднималась.

В 1712 — 1714 гг. Турцией были заключены иные договоры, отразившие совершенно изменившуюся ее ориентацию — теперь направленную на мирное сосуществование с Россией и Польшей. Но с другой стороны, начались ее войны с Венецией и Австрией; это было новое, более актуальное направление внешней политики дряхлевшей империи, чем старый и бесплодный конфликт с Москвой. Сказалась эта перемена и на внешней политике Крыма.

В 1710 — 1720 гг. не отмечено ни одного большого похода татар на север. И дело здесь было не только в запретах султана. По самой своей сути набеги типологически всецело принадлежали средним векам. Теперь же и феодалы и ханы все более становились продуктом Нового времени, хотя и с некоторым опозданием. В ханский дворец и бейские резиденции вошла новая идеология, ранее не свойственная феодалам ни одной из европейских стран. Появились, хоть и робко вначале, новые модели социального поведения, структур экономического развития, культур[247]ных феноменов. За полвека, прошедшие с эпохи больших набегов совместно с Б. Хмельницким и другими казацкими лидерами, в Крыму многое изменилось. Полностью исчезли остатки кочевого скотоводства, среди татар преобладающим стал удельный вес земледельцев, ремесленников, рыбаков — слоев, и ранее не помышлявших о неверной и опасной прибыли от продажи угнанного "полона". Уже были безвозвратно утрачены сложные навыки многодневных конных походов. Абсолютное большинство крымцев свыклось с мирным трудом, а заперекопские орды, главная опора ханов в набеге, вышли из подчинения Бахчисараю.

Социально-экономическая по своей сути, эта эволюция неуклонно меняла и внешнюю политику ханства. Ни один из Гиреев, сменивших Девлета II, не помышлял более о том, чтобы диктовать, как ранее, свою волю Москве — цель эта не оправдывала средств. Да и опасными были новые конфликты до того, что ни разу более хан не идет в поход даже на Украину, не заручившись поддержкой Польши или иного врага России или казаков. И в Москве 1720-х гг. Крым рассматривают уже не как постоянную угрозу, но как обычное соседнее государство, представляющее не субъект, но объект агрессии. И чем более грозной становилась мощь Москвы для ее северных и западных соседей, чем обеспеченнее — ее граница с Польшей, Литвой и Скандинавией, тем чаще взоры Петербурга останавливались на бескрайних просторах цветущего Юга.

Удобный для экспансии момент наступил в начале 1720-х гг. Турки потерпели ряд поражений в войне с Австрией и Венгрией, и Петр воспользовался этим, чтобы усилить свое влияние в соседних с Турцией кавказских землях. В результате краткой войны с Персией к России в 1723 г. отошли Баку и Дербент с прилегающими территориями. В ответ Турция вторглась в Грузию, захватив Тбилиси. А еще через год в Стамбуле был подписан договор о разделе кавказских земель; России достались прикаспийские, области: Грузия, Ширван, Ереван, Карабах, часть Азербайджана.

В Крыму этих лет царил полный хаос, источником которого были обострения отношений между бейскими и ханскими родами. Дошло до смещения не[248]скольких Гиреев, прокатилась волна свирепых казней (Смирнов В.Д., 1889, 28 — 39). Именно поэтому ханы не могли (или не захотели) воспользоваться ослаблением турок в собственных, крымских целях. И когда к власти пришел Менгли-Гирей II (1724 — 1730), он вновь присягнул на верность султану, обязавшись слать крымцев в Трапезунд и далее, на Персидский театр военных действий Турции. Год за годом тянулись эти чуждые интересам Крыма, губительные для его народа войны за морем, а хан боялся ослушаться султана: то тут, то там вспыхивали искры едва погасших бейских мятежей, в которые всегда могли вмешаться турки. И даже когда в 1724 г. в Бахчисарай прибыли казацкие "командиры", чтобы в очередной раз просить о переходе в крымское подданство, хан отказался их принять.

Очередная вспышка антитурецкой активности России снова совпала с ухудшением положения Порты. Когда в 1730 г. там вспыхнуло восстание янычар, в Петербурге ощутилось явное "стремление освободиться от пут, наложенных Адрианопольским и Константинопольским договорами, вызванными неудачей Прутского похода, и получить выход к Черному морю" (Новицкий А.Д., 1963). На сей раз Россия решила привлечь к войне Персию, вернув ей Дербент, Баку и другие завоевания. Но не успели страны подписать договор, как турки бросились на едва освобожденные русскими земли Персии. Точнее, заняли их не турки, а посланные ими войска хана.

Новый крымский властитель Каплан-Гирей (1730 — 1736) обладал, очевидно, известной степенью самостоятельности от Порты, так как, получив указ о походе, он собрал диван, где поставил вопрос о необходимости такого выступления: ведь надо было "иметь в виду союз московов с персами: война против одних необходимо вызовет войну с другими, надо быть готовыми иметь дело с обеими сторонами" (Смирнов В.Д., 1889, 53).

Было решено все же войско готовить: реальная угроза турецких репрессий страшила хана и его совет больше, чем проблематичная со стороны России. Положение осложнялось тем, что конница под началом сыновей хана должна была проследовать через Кубань, т. е. территории, которые к тому времени русские считали своими. В 1735 г. к Дербенту дви[249]нулся и сам Каплан-Гирей с 80-тысячной армией. И вот, когда он удалился в кавказские предгорья, на Крым напали русские.

Зная о беззащитности полуострова, проводившего своих сыновей в далекий поход, на срочном возвращении хана теперь настаивал и сам султан, тем более что война с персами утихала. Вообще война эта была явлением достаточно сложным в русско-турецких отношениях и потому, что на протяжении нескольких лет и те и другие ревниво следили, чтобы не был заключен отдельный мир: война уравнивала силы Петербурга и Стамбула, а мир мог резко усилить любую из воевавших сторон. Столь же опасной была бы и решительная победа над персами, если плоды ее достанутся лишь одной из сторон. Именно поэтому, очевидно, Россия не решалась пока объявлять Турции или Крыму войну — для победы над персами или мира у нее было меньше шансов, чем у турок. И первый поход на Крым был как бы набегом: хотя в нем участвовало 40 тыс. солдат, он не удался.

 

РУССКИЕ В КРЫМУ

На следующий год Россия все же объявила войну туркам, но войско, во главе которого назначили фельдмаршала Миниха, двинулось опять на Крым. Вернувшееся к тому времени домой татарское ополчение числом около 60 тыс. значительно уступало русским в вооружении: как писал один из адъютантов Миниха, оно было вооружено луками! Конечно, никакой речи о серьезном сопротивлении европейски обученным, вооруженным личным огнестрельным оружием и полевой артиллерией солдатам и быть не могло. После вступления русских на полуостров татары терпели поражения, мирные жители бежали — им быстро стала известна жестокость, с которой солдаты расправлялись с населением взятых городов. Даже в таком крупном торговом центре, как Гёзлёв, русские ступили на совершенно пустые улицы — город был брошен.

А затем был взят Бахчисарай и варварски сожжен уже после вступления. Русские не пощадили и ханского дворца, этой жемчужины Востока, более в прежнем величии не восстанавливавшегося. Как писали[250] современники, "какие ни обретались в домах пожитки или приборы, отданы солдатам в добычу, и все строения выжжены. Дворец хана равномерно в целости не оставлен... Все сие толь великолепное здание в несколько часов разграблено и в пепел обращено. Ах-мечеть... подобной участи был подвержен" (Миних Э., 1891, 54). И, добавим, Гёзлёв и множество деревень; о человеческих жертвах вообще страшно говорить: Крым обезлюдел, "уцелела лишь та часть населения, что успела бежать в горы" (Вольфсон Б., 1941, 61). Груды трупов на улицах и дорогах было некому погребать, они разлагались, появилось множество очагов заболеваний. В результате зверства русской армии обратились против нее же самой — если в боях пало ничтожное количество солдат, то эпидемия унесла 27,5 тыс. из 30 тыс. вступивших в Крым (Куропаткин А.Н., 1910, 439). Татар же спас чистый горный воздух — в войске их пало не более 2 тыс.

Прошла зима, татары вернулись на свои пепелища, вновь засеяли поля с надеждой на милость Аллаха, избавившего их так радикально от нашествия. Но вновь за Перекопом показались русские полки, на этот раз их вел другой фельдмаршал — Ласси. Перейдя Сиваш вброд, его 35-тысячный корпус тут же принялся жечь поднявшиеся было из руин бедные жилища степняков. Затем планомерно были выжжены городки и села в долинах Салгира и других рек. А потом иррегулярная часть российского воинства "рассеялась во все стороны разорять и жечь; в этом деле особенно отличались калмыки, которые в один день привели в лагерь 1 тыс. пленных и много другой добычи" (Соловьев С.М., X, 429). Всего было сожжено около тысячи деревень, т. е. основная их часть (Вольфсон Б., 1941, 61).

Ласси "занялся опустошением степей и разрушением городов" "с той же немецкой отчетливостью", что и его предшественник, предав огню тысячу деревень, уцелевших от рук Миниха по той только причине, что они были в стороне от его пути. Удачная охота разлакомила фельдмаршала, и на следующий год он опять отправился в поход на Крым. Но поход оказался невозможным по той простой причине, что в Крыму (т. е. в степной и предгорной частях. — В.В.) никого не осталось после походов 1737 и 1738 гг. и войско не находило себе средств к прокормлению[251] (Марков Е.Л., 1902, 300). К этому бесхитростному, объективному повествованию русского историка трудно что-либо добавить и в наши дни.

Не исключено, что именно эта тупиковая ситуация ускорила русско-турецкие мирные переговоры, которые велись в Немирове с 1737 г. Русские требовали отдать им не только земли между Дунаем и Доном, Кубань, Молдавию и Валахию, но и Крым. Последнее требование мотивировалось достаточно оригинально: разоренный полуостров нужен был России "не ради какой-либо для нее выгоды, а только для спокойствия государства, тем более что Порта не имеет от этих диких народов никакой пользы" (Мочанов А.Е., 1929, 44). Окончательно договор о мире был оформлен в 1739 г. в Белграде; во владении Крымом и даже Кабардой русским было отказано.

Твердая позиция Турции была поддержана Европой, снова ощутившей "русскую опасность". Шведские послы Хепкен и Карлсон работают над союзом с турками, их всячески поддерживает французский дипломат Вильнев.

Но когда шведско-турецкий союз был готов, против его ратификации активно выступило русское правительство (Цинкайзен И., 1857, 814). Из-за персидской угрозы турки не решались противиться нотам Петербурга, ратификация затянулась, и в этой неясной обстановке начинаются шведско-крымские переговоры. Именно согласие хана выступить против русских могло, по мнению шведов, нарушить неустойчивое равновесие, в котором оказалась политика Порты из-за борьбы двух партий в султанском диване (Возгрин В.Е., 1978, 330).

Переговоры со шведами шли в 1741 — 1742 гг. в Бахчисарае. Сюда, ко двору Селамет-Гирея II (1740 — 1743), прибыл из Стамбула консул Вентуре де Парадиз, представлявший одновременно королей Франции и Швеции. В инструкции консулу мало что говорится о Турции, выполнение изложенных в ней задач целиком основывалось на традициях "дружбы Швеции и Крыма" и общих интересах по отношению к России. Исходя из этого, хану следовало бы немедленно, без апробации этого решения Турцией, но полагаясь на шведскую поддержку, объявить наконец войну русским. Иначе, гласил IV пункт инструкции, рано или поздно Крым будет захвачен Россией.

Но даже начавшиеся уже военные действия на[252] шведской границе России не могли придать Селамету решимость — на этот раз он опасался не столько турок, сколько персов. И, заверив Парадиза в добрых чувствах к своему "шведскому брату" Фредрику I, хан начинает длительные консультации со Стамбулом. Турки, естественно, никакого положительного ответа не давали, а вскоре появилось еще два фактора, окончательно похоронившие надежду на шведско-татарский альянс: персы сконцентрировали огромное войско на Кавказе, а в России взошла на престол Елизавета Петровна, дружественно настроенная к Швеции, тут же прекратившей военный конфликт.

История последних шведско-татарских переговоров стала прелюдией к наступившей в 1740 — 1750-х гг. полосе турецкой политики, направленной на поддержание мирных отношений с Россией и Польшей. Не первое десятилетие терявшая позицию за позицией в своей внешней политике, неумолимо слабевшая, империя османов все последовательнее переходит от былой агрессии к концепции самозащиты. И если султаны ранее смещали ханов за недостаточную военную активность в пользу мусульманского мира, то теперь их стали поощрять за искусство хранить мир со славянами. И в этом отношении весьма показательна история правления Арслан-Гирея (1748 — 1756).

Хан этот отличался завидной энергией — прежде всего во внутренних делах Крыма. Он сумел в краткий срок сделать то, чего не удалось его предшественникам, — уничтожить все следы пребывания русских на крымской земле. Строители пришли на брошенные десяток лет до того руины городов и сел. Были реставрированы и отстроены заново мечети, медресе, дворец ханов, загородные поместья, разрушенные крепости Ор, Арабат, Уч-Оба, Джеваш, Джунгар. Перекопские рвы были очищены и углублены, поднялось множество новых общественных зданий и т. д. Но благодарность от султана хан получил прежде всего не за свою беспримерную восстановительную деятельность, длившуюся много лет, но единственно за соблюдение "условий дружбы и приязни с Российскою державою и Польскою республикою" (Смирнов В.Д., 1889, 77).[253]

 

ДИПЛОМАТИЯ И ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА КРЫМ-ГИРЕЯ

Однако ослабление Турции подействовало столь миротворно не на всех ханов. Совершенно иные выводы из этого непреложного факта сделал для себя Крым-Гирей (1758 — 1764). Еще будучи сераскиром Буджакской орды, он повел собственную политику, на которую не решались и иные ханы. Он смело устанавливал личные дипломатические связи, почитая свой статус не ниже монаршего. Так, уже в 1750 г. им было отправлено посольство к Фридриху II Великому, а король Пруссии в свою очередь через 5 лет прислал своего представителя к нему (Мундт Т., 1909, 3 — 4).

Не рассчитывая на получение престола предков из рук султана, будущий хан не только сумел увлечь в русло своей политики огромные Буджакскую и Ногайскую орды, но и завоевать авторитет и даже, по утверждению некоторых, любовь населения собственно Крыма (Смирнов В.Д., 1889, 83 — 88). И лишь после этого он вошел через Перекоп с оружием в руках, которое, впрочем, ему не понадобилось — его встретили татары, видевшие в нем, по словам французского историка, "idole de toute la nation" (Peyssonel Ch., 366 — 367). Султану ничего не оставалось, как признать Крым-Гирея ханом де-юре.

В Крыму было немало ханов, которые более походили на других европейских властителей, чем на восточных деспотов, но этот Гирей выделялся и среди них. При нем бахчисарайский дворец стал обителью муз и науки, хан окружил себя образованными людьми — как крымчанами, так и приглашенными из-за рубежа. Дворец наполнился книгами и рукописными трактатами, в том числе западноевропейскими. Крым-Гирей весьма интересовался западными системами государственного правления, был большим поклонником Монтескье. Естественно, он не мог читать все зарубежные труды в подлиннике, поэтому при дворе появились переводчики — даже личный его брадобрей знал несколько европейских языков, вообще был образованным человеком, не чуждым искусству дипломатии и политики. Из драматического жанра хан более всего любил французскую комедию, в частности Мольера, а музыку обожал настолько, что не мог отказать в ней себе и на смерт[254]ном одре — за несколько часов до смерти, чувствуя ее приближение, он приказал начать концерт, составленный им заблаговременно.

Некоторые историки называли его просвещенным абсолютным монархом (хотя и сочетавшим "с западноевропейским образованием чисто турецкую свирепость" — Маркевич А., 1897, 28), и не без оснований. Как и его коронованные современники в абсолютных монархиях Западной Европы, Крым-Гирей прилагал немало усилий для приведения внутренней экономики своей страны в более органичную структурную форму. Он всячески поощрял производство товарного хлеба, вел геологические изыскания, стремясь избавить Крым от импорта полезных ископаемых и другого сырья; при нем невиданного расцвета достигли садоводство, пашенное земледелие в целом и животноводство. Не удовлетворенный периферийным положением Гёзлёва, он планировал строительство современного торгового порта на новом месте — в Казикермене.

Укрепление экономики ханства должно было стать фундаментом политической его мощи. Внешнеполитически хан продолжал и развивал вышеупомянутые отношения с Фридрихом II, привлеченный антагонизмом прусского короля и Елизаветы Петровны. Он даже предложил немцам прислать им воинскую помощь в 16 тыс. сабель, после чего король отправил в Крым посла с полномочиями на заключение наступательного договора. Но в декабре того же 1761 г. в Петербурге пришел к власти Петр Федорович, питавший, как известно, к Фридриху слабость. Царь тут же отозвал воевавший с немцами корпус Чернышева и установил с ними дружеские отношения, заключив мир.

Соответствующий поворот произошел и в Бахчисарае. Прусский дипломат вместо задуманного совместного удара на Россию предлагает хану теперь нечто иное: пройдя через Польшу и избегая при этом "всяких неприязненных действий против русских", вторгнуться вместе с королевским войском в Венгрию. Хан от подобного плана, чуждого интересам Крыма, отказался и прервал переговоры, заявив пруссакам, что именно "русским никогда не следует доверять, хотя бы они высказали самые приятные и надежные обещания, а ваш народ и ваша страна еще пожалеют,[255] что теперь", когда он "собирался ударить на своего исконного врага, его останавливают" (Мунд Т., 1909, 45), Не помогла и огромная сумма, предложенная Фридрихом хану (350 тыс. пиастров), начавшийся было поход свыше 60 тыс. татар окончили неподалеку от Бендер.

Хан направил свою активность в другом направлении. Он решил привлечь на свою сторону Польшу и с этой целью стал подбирать соответствующего претендента на ее престол. Он склонял к себе и Стамбул, причем так энергично, что русские послы в Турции все чаще получают инструкции добиваться согласия на свои предложения прежде всего у крымского хана (Смирнов В.Д., 1889, 90). И когда в Петербурге была осознана необходимость иметь консула в Бахчисарае, то хан рекомендовал слать об этом грамоту прямо ему, минуя султана, — такой шаг подчеркнул новый статус ханства де-факто. Конечно, самостоятельность хана, как бы воскрешавшая золотой период Менгли-Гирея, импонировала татарам и усиливала его популярность.

Но у Порты он вызывал совсем иные чувства. Здесь не забыли, что Крым-Гирей фактически самостоятельно пришел к власти, и когда из-за слишком уж активной политики своего вассала в Польше и Австрии Турция оказалась на грани войны с Россией, то хана внезапно свергли и отправили на о. Хиос, хотя мира это не спасло, причем все из-за той же Польши, которой Крым-Гирей не напрасно уделял столько внимания.

Дело в том, что после смерти Августа III и избрания на престол послушного фаворита Екатерины II Понятовского началось возмущение польских диссидентов, понимавших всю унизительность такого положения. В Польшу вошли русские оккупационные войска, причем царицу поддержали заинтересованные в ослаблении Речи Пруссия, а также Англия и Дания, что не оставило восставшим никакой надежды на успех. Лишь одно средство могло им помочь — и они обратились за поддержкой к султану. В своем послании вождь польских повстанцев Браницкий резонно замечал, что, подмяв под себя Польшу, Россия усилится настолько, что следующей жертвой изберет Турцию с Крымом. Султан все выжидал, но вышло так, как пророчили поляки, — вскоре русские нару[256]шили южные границы, войдя в турецкие владения и спалив татарский городок Балту. Лишь тогда в октябре 1768 г. султан осмелел настолько, что объявил войну России.

Война предстояла серьезная, и здесь было не до личных счетов. Поэтому султан отправил на Хиос предложение опальному хану возглавить имперское войско, а Крым-Гирей его принял. Хана вновь восстановили, к радости крымчан, на престоле, и вскоре он во главе 200-тысячной армии, куда вошли и татары, выступил на Новую Сербию. Оттуда предполагалось идти на Польшу, чтобы лишить там Петербург опоры. Подавляя сопротивление русских, почти не останавливаясь, войско дошло до Вроцлава. И здесь хан внезапно умер; по наблюдениям сопровождавшего его барона де Тотта, он был отравлен (Мундт Т., 1909, 86).

Этот поход стал завершающим в истории крымского народа, так же как Крым-Гирей был последним значительным политиком и талантливым военачальником страны. После него никто не прилагал столь много энергии и усилий, как правило удававшихся, для усиления Крыма и его независимости. Некоторые авторы утверждают, и не без оснований, что со смертью последнего великого хана наступила и политическая смерть Крыма (Смирнов В.Д., 1889, 114).

Преемники Крым-Гирея вели настолько несамостоятельную, целиком ориентированную на Порту политику, были настолько бездарны во внутреннем управлении ханством, что их попросту не воспринимали всерьез не только в Турции, но и в других соседних государствах. И когда Петербург стал готовить аннексию Крыма, что, кстати, вызвало бешеное сопротивление европейской политики, то западные дипломаты, предпринявшие множество соответствующих акций сложного, многопланового характера, не сделали и малого шага для вовлечения в общее сопротивление российской экспансии крымских ханов — наследников Крым-Гирея.[257]