"ГРЕЧЕСКИЙ ПРОЕКТ"
План правительства Екатерины II завоевать часть Турции, включая проливы, нередко именуется в советской историографии вымыслом, "мифом" (Маркова О.П., 1958, 53, 58) и даже ставится в один ряд с действительно апокрифичным "Завещанием Петра I".
Между тем ныне мы располагаем неопровержимо доказательными свидетельствами о существовании такого проекта, важной частью которого было превращение Крыма в опорный пункт для агрессии против соседней страны.
Мысль о "воздвижении животворящего честнаго креста Господня" над Софией была, как мы видели, не нова. Давно и верно было замечено, что основные положения екатерининских планов аналогичны заложенным в известный манифест Петра I черногорцам (1711 г.), да и в высказываниях самой Екатерины II они встречаются еще в 1769 г. (Щебальский П.К., 1868, 142). Но если ранее захват Босфора и Балкан рассматривался как одно из средств борьбы с турками, то теперь он становится стратегической самоцелью.
Заманчивой была такая цель и чисто экономически: центральная часть России была относительно перенаселена, интенсификация ее хозяйства была по внутриполитическим причинам (крепостное право и др.) невозможна, оставался экспансивный путь развития — расширение территории за счет Причерноморья, выход к Черному морю и далее в Средиземноморье — это дало бы возможность расширения производства и выгодного, без посредников сбыта хлеба (Покровский М.Н., 1918, 12 — 16). Но идея такой экспансии издавна стыдливо облекалась в идеологические одежды; так, в 1768 г. граф А. Орлов писал: "И[291] если ехать, так уж ехать до Константинополя и освободить всех православных и благочестивых из-под ига тяжкого, которое они терпят. И скажу так, как в грамоте Петр Первый сказал: а их, неверных магометан, согнать в поле и степи пустые и песчаные, на прежние их жилища" (цит. по: Покровский М.Н., 1918, 17).
История этого плана, именуемого в литературе "Греческим проектом", такова. Сблизившись в противовес Пруссии, Франции и Турции с Австрией, царица обратилась в 1781 г. к подготовленному Потемкиным еще до Кючук-Кайнарджийского мира "великому плану так называемой восточной системы", цель которого состояла в изгнании турок из Европы и образовании на освободившемся месте православного Греческого царства под скипетром великого князя российской императорской фамилии (Жигарев С., 1896, 208). Проект этот был в 1782 г. детализирован в "Записке" Безбородко, где указывались конкретные цели русской экспансии — захват территории между Бугом и Днестром, Крыма, Греческого архипелага. Нападение на Турцию планировалось совместно с Австрией; такой удар должен был бы заставить турок уступить нужные обеим союзницам земли, а также согласиться на создание из Молдавии, Валахии и Бессарабии буферного государства Дакии (Маркова О.П., 1958, 59; Жигарев С., 1896, 209) под властью Потемкина или члена дома Романовых.
В случае если нападение пройдет удачно, предполагалось посадить на реставрированный греческий престол внука Екатерины II Константина (История СССР, 1939, I, 722; Соловьев СМ., 1862, 34 — 35). Кстати, последний и имя-то свое получил (в 1779 г.) с символической "нагрузкой"; современные поэты чутко это уловили: "Се Константин восстал! ликуйте, мудры греки! возобновятся вам прошедши сладки веки, Афины мощною воздвигнет он рукой". Или: "Гроза и ужас чалмоносцев, великий Константин рожден" (цит. по: Маркова О.П., 1958, 70).
В октябре 1782 г. проект был отправлен на согласование в Вену. Уже через месяц Иосиф II апробировал его с уточнением причитающейся ему части Турции (Мартене Ф.Ф., II, 136). Но далеко не столь гладко пошло дело с осуществлением этого плана. И проблема заключалась не только в турецком сопротивлении, но и в настроениях подлежащих "освобож[292]дению христиан. Проектируемое "Греческое царство" должно было бы называться так лишь по имени, будучи населенным преимущественно славянами, которые без энтузиазма относились к перспективе неминуемого при таком обороте огречивания. Далее, общепринятое мнение о неимоверных страданиях всех славян под турецким игом не всегда верно. Иго угнетало прежде всего зажиточную часть турецкого славянства, купцов например, которые были поставлены в худшие по сравнению с их мусульманскими коллегами условия. Основная же, крестьянская масса христиан существовала при условии своевременной уплаты подати вполне сносно — упадок их хозяйств был бы попросту невыгоден османам. И поскольку, как замечает Энгельс, "христианин-земледелец под турецким владычеством находился в лучших материальных условиях, чем где бы то ни было" (МЭ, XXII, 32), то было бы странно, если бы он подвергал свою жизнь риску ради перспективы стать крепостным у русского помещика!
Были и внешнеполитические трудности. В Европе прекрасно понимали, что, приобретя власть над Дакией, Россия не на шутку усилится, а это мало кого устраивало. Наконец, сам антитурецкий союз был чреват расколом по причине двойной политики царицы — она скрыла от цесаря свой план аннексии Крыма, что неминуемо должно было вскоре обнаружиться.
"Греческому проекту" не суждено было осуществиться полностью и сразу, как о том мечтала Екатерина. Но его обсуждение, ставшее известным европейским политикам, принесло в ближайшем — и отдаленном — будущем осложнения не меньшие, чем пресловутое "Завещание Петра I". Оттого странно и выглядят выводы советских историков о том, что "Греческий проект" был блефом, демонстративным актом, который должен был принести пользу Петербургу (Маркова О.П., 1958, 61): есть материалы, подтверждающие факт активизации военной колонизации всего Новороссийского края именно в преддверии выполнения этого плана (Загоровский Е.А., 1918, 12).
"Отец" проекта Потемкин создавал для него фундамент. Не ограничившись фантастическим по масштабам переселением русских и нерусских коло[293]нистов (общее число их достигло 700 тыс, человек. — Щебальский П.К., 1868, 140), князь проводил широкую милитаризацию края. В эти же трудные для России годы Екатерина приняла в подданство Грузию — акт по политическому значению непростой, ведь между Россией и Грузией находились кавказские государства, настроенные к империи весьма недружелюбно. Но она сделала этот шаг, зная, какие трудности ее ждут с удержанием и обороной новоприобретенного края. Факт малопонятный, если не учитывать, что теперь Россия наконец-то могла ударить по Турции с обоих флангов. Центральное же место в подготовке к осуществлению проекта отводилось, очевидно, Крыму и будущему Черноморскому флоту. Все эти меры и составили тот самый фундамент, о котором говорилось выше.
Повторяем, утечка информации о переговорах с Австрией принесла России большой вред, крайне насторожив все без исключения страны Европы. Действительно, "Царьград в качестве третьей российской столицы, наряду с Москвой и Петербургом, — это означало бы, однако, не только духовное господство над восточнохристианским миром, это было бы также решающим этапом к установлению господства над Европой. Это означало бы безраздельное господство над Черным морем, Малой Азией, Балканским полуостровом. Это означало бы, что Черное море по первому желанию царя может быть закрыто для всех торговых и военных флотов, кроме русского, что это море превращается в русскую военную гавань и место маневров исключительно русского флота, который в любой момент мог бы с этой надежной резервной позиции делать вылазки через укрепленный Босфор и снова укрываться в этой гавани. Господство над Балканским полуостровом продвинуло бы границы России до Адриатического моря" (МЭ, XXII, 18). И вполне можно согласиться с тем, что именно сильнейшее беспокойство, вызванное фактом подготовки "Греческого проекта", способствовало "развертыванию русско-турецкой войны 1787 — 1791 гг. " (Маркова О.П., 1958, 78) — войны, к которой не были готовы ни Турция, ни Россия.[294]
ПОДГОТОВКА РОССИЕЙ ВОЙНЫ
Стратегическая ценность Крыма после его аннексии становится все более заметной во всей южной политике империи. Планы правительства уже не ограничиваются обладанием полуостровом, они более обширны. Крым был лишь "первой станцией на пути к Босфору" (Мочанов А.Е., 1929, 60), без захвата которого Черное море оставалось открытым для беспрепятственного международного мореплавания. "Варшава и Царьград были две мучительные мечты, два манящих призрака, не дававшие спать Зимнему дворцу", — писал Герцен о внешней политике России той поры (1957, 87). И вывод этот подтвержден в работах, специально посвященных этому вопросу.
Впрочем, некоторые авторы утверждают, что политика Екатерины II 1783 — 1787 гг. была исключительно мирной, ее цель была "предотвратить назревающую войну с Турцией" (Дружинина Е.И., 1959, 186). Однако события говорят об ином: уже в 1784 г. в начале этого года переселенные на Юг государственные крестьяне и воинские поселенцы были приведены "под одно звание воинских" (Скальковский А.А., 1836, 167). Может возникнуть предположение, что цели при этом были оборонительные. Однако здесь лучше всего говорят факты.
Во время знаменитой поездки Екатерины II в Крым "на Юге было сосредоточено громадное количество войск, в чем турецкое правительство не могло не видеть намерение России продолжать свою наступательную политику" (Жигарев С., 1898, 226). Не только турки, но и европейцы были уверены в том, что Иосиф Австрийский и польский король заключили союз с царицей, направленный против Турции, предназначенный для захвата проливов и превращения Черного моря в "русское озеро" (Шнейдер Д.С., 1930, 43).
И еще одна мелкая деталь — по именному повелению Екатерины к моменту прибытия участников поездки (среди которых царица была не единственной венценосной особой) в Севастополь на городских воротах была выбита надпись, поражающая своей откровенной, наглой агрессивностью: "Дорога в Константинополь" (Жигарев С., 1896, 221). Далее, говоря о широком военном строительстве в окрестностях но[295]вого, возникшего на месте села Ахтиара города, русский историк заключает, что надпись сделали "с тем, чтобы вполне ясно обнаружить цель таких гигантских сооружений". Ведь уже в 1785 г. был готов штат флота, в который входило 12 линейных кораблей, 20 фрегатов и 23 мелких судна (Дружинина Е.И., 1959, 175).
ВОЙНА 1787 — 1791 гг.
Когда в Турции стало ясно, что "могущественный сосед, утвердившийся на берегах Черного моря, в Крыму, стремится овладеть всем побережьем и грозно стучится в Ворота Стамбула" (Лашков Ф.Ф., 1889, 52), она предъявила, естественно, ультиматум, где требовала прекратить нарушения Кючук-Кайнарджийского мира, а устно — возвратить Крым под ее опеку. Протестовала она и против разорения Россией северных турецких городов (История СССР, 1939, I, 723). Когда же Россия ультиматум отвергла, началась война.
Екатерина намеревалась вести ее, опираясь на христиан Турецкой империи, но надежды на "пятую колонну" не оправдались. Тогда она прибегла к помощи Австрии. Но и султан привлек к себе Пруссию, также, между прочим, настаивавшую на уходе русских из Крыма. И тогда военные действия разгорелись с невиданными размахом и жестокостью. Причем страдало в основном мирное турецкое население — ведь бои шли не в России. Приведем не самое яркое свидетельство захвата одного мелкого городка, Анапы, в 1791 г.: "Россияне превозмогли и, войдя в город, обагрили свой меч как в крови оттоманских воинов, так и женщин и младенцев невинных" (Пишкевич А.С., 1885, II, 141).
После ряда успешных действий русских войск в Яссах в 1791 г. был заключен мир, подтвердивший акт 1783 г. относительно аннексии Крыма; был подтвержден и Кючук-Кайнарджийский мир.
Собственно в Крыму военных действий не велось, но урон, который понес севастопольский флот, заставил Потемкина обратить внимание на оборону полуострова — внутреннее его положение, очевидно, также было столь шатким, что князь даже настаивал на[296] выводе оттуда войск. Начало укрепления Крыма было положено основанием первого крупного славянского поселения у Керчи — в 1788 г. здесь отвели земли для Черноморского казачьего войска.
Но это было не все. Русские, "разгневавшие и ожесточившие татар" (Мертваго Д.Б., 1867, 180), слишком опасались соответствующей реакции в случае поддержки народного движения извне. Оружие у татар изъяли еще до войны, в 1784 г., а в 1787 г. последовал указ о выселении их из приморских деревень. Они могли возвращаться на свои участки лишь днем, а на ночь удалялись в горы. Заодно у них изъяли и скот, впрочем, оружие вскоре вернули, но не владельцам, а христианам-крымчанам.
Затем в 1788 г. в Евпаторию и Феодосию пришло распоряжение о том, что если турки высадятся, то мирные жители должны отгоняться в глубь полуострова, на Карасубазар и Тобе-Чокрак. С началом войны поэтому началось повальное бегство с побережий; не дожидаясь десанта, оттуда ушли и войска!
ПЕРВЫЙ ИСХОД
Возросшая с началом войны опасность царских репрессий (а такой опыт за краткое время господства русских уже накопился) стала причиной первого массового бегства татар из Крыма. Пока шла война, население было спокойно. Но при известии о Ясском мире, положившем конец надеждам на восстановление древних традиций, народные массы уяснили себе, что никаких улучшений в их судьбе ждать не приходится. Решение эмигрировать было вполне естественным, особенно для ногаев, этих степняков-Скотоводов, у которых был изъят единственный источник существования. Но были причины и духовного порядка. Муллы, разочарованные в пустых обещаниях царицы сохранять былое равенство мусульман и русских, призвали паству оставить землю отцов ради сохранения жизни и веры.
Начавшейся в 1792 г. эмиграции русские чиновники отнюдь не препятствовали. Более того, есть множество свидетельств того, что они "даже подгоняли бежавших, завладевая бросаемой татарами на произвол судьбы землею" (Гольденберг М., 1883, 70).[297] Но исход приобрел такой размах, что эхо его донеслось до Петербурга, и там забили тревогу. Было ясно, что край покидает население, единственно способное плодотворно трудиться в уникальной географической среде Крыма — на счет переселенцев правительство не обольщалось: они показали весьма низкую способность к ассимиляции на чужой земле. И наконец, массовое бегство тысяч и тысяч новых подданных императрицы могло дать ценные козыри ее европейским врагам, и без того неустанно разоблачавшим хищническую суть последних приобретений России.
Поэтому уже в 1792 г. местные власти получают распоряжение об улучшении жизни татар. Но было слишком поздно, ибо невозможно было одним махом "парализовать действие тех причин, которые поддерживали эмиграционное движение" (Лашков Ф.Ф., 1897, 128). Действовал принцип домино — отъезд одной деревни вселял панику в соседние; снимались с места целые степные роды...
Число покинувших Крым татар вывести весьма непросто ввиду того, что точные переписи тогда не велись. Но попытки такого рода учеными делались позже на основе информации современников эмиграции. Наиболее точны, с нашей точки зрения, расчеты А.И. Маркевича, пришедшего к выводу, что приблизительно из полумиллиона крымских татар выехало чуть менее 100 тыс. (1928, 389), т. е.1/6 их. Если же учесть выселенных Суворовым 30 тыс. христиан, то Крым потерял в эти годы до четверти своего коренного населения.
И последнее. Каким бы сомнительным ни покажется анализ крымской катастрофы с этнокультурной точки зрения, мы должны сделать эту попытку уже для полноты картины новой, сложившейся в результате исхода демографической ситуации. Именно с указанной точки зрения (мы это подчеркиваем) положение сложилось все же "не самым худшим" образом. Менее всего подверженным эмиграции оказалось историческое ядро этноса. Снова, как в XV в., Крым покинули степняки-скотоводы, наиболее пострадавшие от конфискаций военного времени, потомки переселившихся сюда только в XIII в. кочевников-ордынцев и еще более поздних пришельцев — ногайцев (Маркевич А.И., 1928, 385). Горное и южнобережное[298] население, прямые потомки древнейших обитателей полуострова, и на этот раз осталось на местах.
Таким образом, соотношение между автохтонным европейским и пришлым, в основном монголоидным по расовому признаку, азиатским населением вновь резко изменилось в пользу первого.
"КОМИССИЯ ДЛЯ РАЗБОРА СПОРОВ..."
Смерть Екатерины и воцарение Павла I принесли Крыму некоторые перемены. Ненавидевший, как известно, все екатерининское, новый император приказал уничтожать потемкинские нововведения, среди которых было немало полезных Крыму, его экономике. Он подчинил полуостров новороссийскому губернатору, ликвидировав самостоятельную Таврическую губернию. Бывшие беглые крестьяне были водворены к старым владельцам в России, отчего их новообработанные пашни в Крыму пришли в запустение. Павел выгонял с мест екатерининских служак, "оставя многое число в чины выведенных негодяев", и безработные ветераны покойной "матушки-царицы" "составили корпус нищих в старинных наместнических мундирах" (Мертваго Д.Б., 1867, 182). Этот "корпус" не мог, как ранее, кормиться в обезлюдевшем из-за эмиграции и высылки беглых краю. Поэтому бывшие чиновники и офицеры скоро превратились в настоящих стервятников, растаскивавших древние мечети и кладбища на материал, из которого строили дома и тут же продавали их новопоселенцам. Они же "организовывали сплошную вырубку брошенных садов, а также лесных массивов, на которые население не могло предъявить владельческих документов. В первую очередь уничтожались наиболее ценные сорта, так как древесина шла на продажу". Современники поражались "тому, с какой быстротой происходили порубки тутовых и маслинных рощ, приходили в запустение дороги, иссыхали лавры и растаскивались кирпичи... строений" (цит. по: Медведева И.Н., 1956, 244).
Но лишь при Александре I непрекращавшиеся жалобы населения на варварскую ликвидацию памятников их древней духовной и материальной культуры, находившихся на отобранной у них земле,[299] возымели какой-то результат. Была создана Комиссия для разбора споров по землям и определения повинностей на Крымском полуострове. Официально основной ее целью было "принадлежащее настоящим хозяевам возвратить или другим пристойным образом сделать удовлетворение" (Лашков Ф.Ф., 1897, 137)
Под председательством сенатора Лопухина члены комиссии выехали в 1802 г. в Симферополь. В первый же месяц жалоб было принесено столько, что ни о каком разборе их силами пяти членов комиссии не могло быть и речи, если бы даже они работали беспрерывно несколько десятков лет. И они, очевидно убоявшись бездны головоломных дел, всячески тянули с их разбором. "Медленность комиссии и порядок, несносно отяготительный, причиною, что в три года ее существования ни одного дела не решено и даже половины бумаг не разобрано и не прочтено" (Мертваго Д.Б., 1867, 185 — 186).
Вопросы, спорные по ханскому периоду землевладения, сами по себе достаточно сложные из-за отсутствия владельческих документов, как снежный ком обрастали конфликтами, возникавшими уже в послеаннексионное время. Через год правительство приняло соломоново решение — комиссии предписывалось в противоположность первоначальной инструкции не возвращать татарам земли, отданные новым помещикам, если последние успели возвести там здания, мельницы и т. п. Этот же документ подтверждал право помещиков на десятину и 8-дневную барщину. Ободренные подобным признанием их прав, помещики установили по отношению к татарскому крестьянству порядки, не отличавшиеся от традиционно крепостнических. От захватов земель и садов они перешли к ужесточению эксплуатации татар, попавших к ним в зависимость; комиссия буквально потонула в жалобах на бар, которые крестьян "разоряют и немилосердным боем тиранят" (Лашков Ф.Ф., 1897, 185).
А в 1809 г. последовало новое законодательное утверждение практически сложившегося крепостного права. Отныне татары не могли покидать места жительства в период с декабря по март, а если они переселялись в остальное время года, то земля и имущество их все равно отходили к барину. Барщина должна была отправляться по первому понуждению[300] помещика (там же, 190 — 191). Руководясь подобными "дополнениями" к инструкции, комиссия в абсолютном большинстве случаев решала конфликты в пользу русских помещиков. Если же выяснялось, что новый владелец не мог доказать своих прав на землю, то в этом редчайшем случае она татарам не возвращалась. Помещик должен был лишь возместить ее стоимость в общину согласно приблизительной оценке. Оценку же проводили чиновники, естественно ее занижая. Достаточно сказать, что по всему Крыму было собрано таким образом лишь 20 тыс. руб. (там же, 194).
ПОЗЕМЕЛЬНЫЙ ВОПРОС В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в.
После роспуска комиссии в 1809 г. вопрос крымского землевладения остался открытым. Но поскольку жалобы продолжали поступать не только от крестьян, но и от помещиков (не умевших разъяснить татарам всю безнравственность выпаса скота на бывших общинных землях), то в 1816 г. был издан новый именной указ. Здесь прежде всего подводились такие итоги распределения земель, как продажа 0, 5 млн десятин ее за бесценок, т. е. "по 1 руб. 21 коп. десятина, чему и веры нельзя дать по богатству тамошних земель". Что же касается татар на этих землях, то, очевидно, уже тогда обнищание их дошло до такого уровня, что указом предписывалось "учреждение опек над дворянами, небрегущими о благе крестьян" (ПСЗ, XXXIII, №26254).
В 1816 г. по причине провала деятельности первой комиссии учреждается вторая с той же целью — разбора жалоб и наказания виновных в нарушении законодательства. Затем создали некий комитет из трех (!) чиновников, тоже для рассмотрения нескончаемых дел о притеснениях крестьян и упорядочения владельческих прав (ПСЗ, XXXVI, №28014). А затем — в 1822 г. — Временное отделение комитета при Таврической казенной экспедиции с той же целью (ПСЗ, XXXVIII, №29084). Деятельность всех этих органов оказалась бесплодной, причин чему было немало, а одна из основных — то, что, как замечали современники, "почти все власти Крыма имеют зем[301]лю, они влияют на ход размежевания". Предлагавшиеся же планы активизации этих работ (например, по земле, принадлежавшей графу Воронцову) были рассчитаны на затягивание размежевания на десятки лет. "Но правды не было бы и через 50 лет", — пессимистично замечает тот же современник (Вольфсон Б., 1941, 66).
Наконец в 1827 г. было составлено Положение для татар-поселян и владельцев земель Таврической губернии, имевшее силу указа (ПСЗ, II собр., II, №1417). Долгожданный этот документ дал помещикам право на неограниченные поборы с татар, живущих на их земле (§ 18), и произвольный сгон крестьян с барской земли (§ 21). Общинная земля пока отчуждению формально не подлежала.
Однако настал и ее черед. В указе 1833 г. "О поземельном праве в Таврическом полуострове и облегчении в оном межевания" (ПСЗ, II собр., VIII, №5994) помещикам разрешалось продавать и общинную землю (§ 5), впрочем, разрешалась распродажа общинных угодий, в которых и не было помещичьей доли, т. е. чисто татарской собственности. Здесь явно уничтожались препятствия на пути превращения земли в товар, что было необходимо скупавшим ее новым землевладельцам уже вполне капиталистического склада. Так рухнул древний институт татарской общины, благодаря которому на плаву оставались беднейшие хозяйства, и семьи деревни, остававшиеся без кормильца, — первый же неурожай заставлял татар расставаться со старинными угодьями. Чтобы не умереть с голоду, они продавали их.
Явления эти стали позднее общероссийскими. Но были в Крыму и специфические, весьма изощренные способы вполне феодальной эксплуатации крестьян. Сохранились многочисленные данные о том, что русские "посягали не только на землю, но даже и на воду": "проточная вода... беспрепятственно отводилась частными лицами в особые резервуары и возвращалась в прежнее русло лишь за отдельную плату..." (Гольденберг М., 1883, 70). Таких плодов цивилизации XIX в. ранее Крым не знал. Помещики использовали и дарованное им право безразмерных налогов — они дошли до 10 руб. и более с души; за 25 лет до Крымской войны они удвоились. Но денег не хватало — уже из-за стремительного роста бюрократи[302]ческого аппарата губернии. Число чиновников за тот же период учетверилось, "так что на одно только это управление с татар взималось более 1 000 000 руб. ежегодно" (там же, 71).
ЭКОНОМИКА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.
Один из крупнейших колонизаторов начала прошлого века, Мордвинов, был уверен, что "татары неспособны жить и занимать земли и сады", отчего "благо всеобщее требует, чтобы в горную часть Крыма привлекаемы были иностранцы, поднимающие цену только благодатной земли" (Мордвинов Н.С., 1881, 211 — 212).
Власти практиковали замену татарских крестьян зарубежными переселенцами с первых послеаннексионных лет. Естественно, колонисты принесли объективную пользу крымской экономике: они обладали земледельческой техникой и опытом, стоявшими на передовом уровне эпохи. Но экономические успехи, которые бросались в глаза при посещении усадеб колонистов, по сравнению с татарскими объяснялись и иными причинами. Иммигрантам обеспечивался ряд льгот, которые и не снились местному населению. Так, немцам-менонитам бесплатно предоставлялось 85 десятин на семью и освобождение на 10 лет от любых налогов (1786 г.). В начале XIX в. размер семейного надела снизился до 50 десятин, но также бесплатных. Кроме того, им выдавались крупные пособия и бесплатный семенной материал (Заселение, 1900, №29 и 30), для их нужд был в 1814 г. заложен знаменитый Никитский сад и несколько других питомников близ Старого Крыма (там же, №32).
Татарам было тяжело вынести конкуренцию колонистов потому, что они, во-первых, несли все поборы "на покрытие издержек по содержанию края" (там же, №33); во-вторых, как мы видели, их сгоняли с земли, и, в-третьих, ни на какую правительственную помощь они, в отличие от иностранных колонистов, не могли рассчитывать — до них никому не было дела. До 21 февраля 1833 г. правительство не удосужилось даже закрепить землю точным, юридически разработанным актом за теми немногими татарами, что ею владели, — как можно было в таких условиях забо[303]титься о бонификации земли, если владелец вполне мог быть с нее согнан в любой момент!
И тем не менее именно трудом татар Крым за полстолетия XIX в. был буквально преображен. Возьмем пример из хозяйственной сферы, где пришлого элемента почти не было, — из овцеводства. Издавна славившихся на всем Востоке тонкорунных овец в 1823 г. было 112 тыс., в 1837 г. — 195 тыс., а в 1848 г. — около миллиона голов (Памятная книжка, 1889, отд. IV, 21).
В хлебопашестве, где принимали участие и колонисты, и вывезенные из России крепостные (впрочем, и тех и других было пока неизмеримо меньше, чем татар-земледельцев), успехи были не менее показательны: если к 1841 г. валовой урожай пшеницы равнялся 755 тыс. четвертей, то, после того как возросли цены на хлеб, объем зерна поднялся через два года до 1 252 млн четвертей, а в 1845 г. — до 1, 8 млн, т. е. возрос в 2, 5 раза за 4 года (Максименко М.М., 1957, 17). Скупая статистика тех лет показывает, что основная масса зерна при этом была собрана государственными крестьянами (т. е. татарами), помещики же сняли урожай, в 5, 5 раза меньший (Секиринский С.А., 1974, 16).
Число виноградных кустов к 1830 г. достигло 4 млн в основном на Южном берегу, в долинах Бельбека, Альмы, Судака и Качи. Однако уже тогда началось и степное виноградарство: вблизи Симферополя, Феодосии, Евпатории к 1848 г. под 35 млн кустов было занято 5 тыс. десятин. Возросло и товарное значение отрасли — если в 1823 г. было произведено 228 тыс. ведер вина, то в 1848 г. уже 823 тыс.[304]