© Гончаров А., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

 

Пролог

Этот мучительный сон приходил к Евпатию вот уже 14 лет, заставляя снова скрипеть зубами, метаться в ночи на дубовой кровати, стискивать до боли кулаки. Снова и снова он в этом сне лежал с залитым кровью лицом там, где сбили его с коня, где на шелом обрушился страшный удар татарского кривого меча, рассекая сталь и живую плоть. Отчаяние, невыносимое и дикое, заставляло его скрести пальцами по сухой степной земле, ломая ногти. А в глазах плыло безликое, затянутое пылью солнце, оглушали звуки страшной сечи, в которой конные степняки избивали русских.

Там, где киевские дружинники во главе с князем Мстиславом Романовичем уже третьи сутки оборонялись, закрывшись возами и рогатинами, все изменилось. Евпатий сквозь кровь, заливавшую глаза, видел, что киевляне вдруг сложили оружие и вышли в поле. И двинулись в сторону Днепра. И на них наскочили конные, и безоружных рубили, и конями топтали в чистом поле десятками и сотнями. И ничем не могли им помочь другие князья, как не помог им Мстислав, наблюдая из своего лагеря за Днепром.

Евпатий хрипел и стонал, кусая в кровь губы, и шарил слабой рукой по сухой траве в поисках меча. И не сном был, не видением столб пыли, поднимавшийся над камышами со стороны Калмиузской тропы. И как в песнях дряхлых сказителей, которых он слушал в детстве, из пыли вырастали новые и новые конные воины в развевающихся красных плащах, в начищенных шеломах. Казалось, само солнце раздвинуло тучи, чтобы заиграть на нагрудных пластинах броней, на наконечниках копей. Новые и новые воины появлялись и молча выстраивались, ровняя ряды. Вот изогнулся строй подковой, вот показались над шеломами три треугольных знамени – черное с золотом посредине и два красных по сторонам.

Замерли татары, с изумлением глядя на новых русичей. А три сотни воинов медленно и в страшном молчании двинулись на врага. Кони все убыстряли и убыстряли свой бег, степь начала дрожать от мерного глухого стука сотен копыт, опустились острия копий, как хищные жала, нацелившись на лютого ворога. И тут Евпатий видел, как заметались татары. Как замельтешили легкие конники, пуская стрелы в накатывающую железную волну русичей, как собиралась в железную стену им навстречу рядами тяжелая татарская конница. Вот упал один конь под воином, вот покатились еще несколько, сраженных стрелами. Вот слетел с седла молодой безусый юноша, хватаясь окровавленными пальцами за горло, откуда торчала татарская стрела.

Евпатий бегал горящим взором по рядам проносившихся мимо него воинов, узнавая их. Это были они – северные витязи. Лучшие мужи русских земель, мужественные непобедимые вои, о которых при жизни певцы-сказители разносили весть по городам и весям, восхваляя их подвиги на рубежах земли Русской. Вот пронесся, прикрываясь щитом и закрывая голову коню, ростовский Алеша Попович, и рядом по левую руку от него скакал его верный щитоносец Тороп. А вот и рязанец Добрыня Золотой Пояс, и отец Евпатия Лев вместе с ним стремя в стремя, и Еким Иванович, и другие суздальские, муромские, рязанские, пронские.

Еще зимой того 6731 года отец Евпатия отправился в Суздальскую землю. И в славном Ростове, красном городе, собрались и совещались дружинники, служившие у разных князей. Все как один говорили, что на Руси брат идет на брата, русич бьет русича, что князья друг с другом не ладят на радость половцам, ляхам и другим иноземцам. И в этих усобицах князья отправляют дружины свои и мужиков-ополченцев избивать друг друга.

И на этом съезде дружинники положили ехать им всем в древнюю мать городов русских Киев и служить там только одному князю – князю киевскому. И уже в пути нашла их весть, что все южные князья вместе с князем киевским пошли к морю Синему походом на хана Чагониза. И приняли северные витязи решение свернуть с главного пути в южные степи. И когда они вышли на Днепр и Калку к Залозному шляху, то увидели, как татарские воины нещадно избивают безоружных киевлян, отняв на честное слово у них оружие. И нет никакой надежды у киевских воинов добраться к Днепру.

Не остановить было этот страшный молчаливый бег сотен боевых коней, вселявший ужас. Евпатий приподнялся на руках, сколько было сил, и смотрел. И тихо молился. И вот ударилась волна железа о железную стену, взметнулась в воздух пыль, и лязг мечей и удары копий заглушили человеческие крики, а когда пыль начала рассеиваться, он понял, что русичи пробили брешь в рядах татарской конницы, смяли их ряды и неслись уже к Днепру. И уже мало их оставалось, когда снова стали они разворачивать коней навстречу степнякам. Но киевские дружинники безоружные уже достигли днепровских вод…

– Батюшка! Проснись, батюшка! Опять, небось, привиделось тебе, да?

Евпатий открыл глаза, шевельнул пересохшими губами, вглядываясь во встревоженные глаза дочери Жданы. Простоволосая, в накинутом наспех на плечи платке, она держала в одной руке масляный светильник и другой рукой стискивала плечо отца.

– Что ты, что ты, ласочка моя? – хрипло пробормотал Евпатий. – Раны старые мозжат. Ступай к себе. Вот квасу выпью сейчас, и полегчает. Ты ступай к себе. Все хорошо.

Евпатий поднялся с кровати, отбросив шерстяное одеяло, прошел к лавке, где стоял кувшин с квасом. Ждана смотрела на отца с жалостью и нежностью. Высокий, широкоплечий, статный, густая темная борода с еле заметной проседью, курчавые непослушные волосы над пронзительными карими глазами, которые то огнем полыхают, то прямо в душу заглядывают. Одинокие бабы глаз с него не сводят, когда он на коне проезжает или стоит рядом с князем. А вот ведь не забыть ему своей голубушки Милавы. А ведь тяжко мужику без ласкового слова, теплой руки женской в доме. Дочь – это все не то. Невдомек было Ждане, что не те сны мучают ее батюшку, не о том его мысли.

 

Глава 1

– А-а, Ипатушка. – Кряхтя с деревянной непокрытой лежанки спустил ноги седой монах и подслеповато стал щуриться на вошедшего в деревянную низкую келью высокого широкоплечего воина. – Давно ты ко мне не заезжал, давно.

– Не сердись, отче, – тихо сказал Евпатий, подходя к монаху и обнимая его тщедушное тело. – Времена нынче тяжкие, неспокойные. Много дел.

Воин расстегнул пояс, стянул через голову перевязь меча и сложил все на лавку. Монах смотрел на него с улыбкой, чинно сложив на животе сухонькие руки. Было Стояну уже за восемьдесят. Знавал он и отца Евпатия, и мать его. Не один десяток лет был дружинником у князей рязанских. А потом ушел. Принял постриг в Иоанно-Богословском монастыре, но не ушел в уединение и молитву, а часто виделся со старыми друзьями, стал духовником отцу Евпатия. А после гибели того в жестокой сечи на реке Калке 14 лет назад стал пестовать и его сына. Да и сам Евпатий старика любил, часто навещал его, иногда привозил и дочь Ждану в эти тихие места со старинными пещерами и чудотворным источником.

– Как ты, Никон? – спросил воин, окинув взглядом простую обстановку кельи с деревянной лежанкой, единственной лавкой и грубо сбитым столом под иконкой на стене и тусклой масляной лампадкой.

– А времена, Ипатушка, всегда неспокойные и тяжкие, – пропустил мимо ушей вопрос воина старик. – Нам от Господа даны испытания. И труды тяжкие, чтобы к вере прийти и укрепиться в ней. А все иное есть суета.

– Суета? – повысил голос Евпатий, и глаза его полыхнули недобрым огоньком. – Ты бы знал, Никон, как вокруг князя вьются лживые и завистливые люди, как норовят сесть к нему поближе, ручку облобызать, да на пиру вкусно попить, да кусочек послаще получить да подарочек за сладкоречивые речи. А меня земля наша беспокоит. Не ровен час, вернутся степняки, и тогда полыхнут города, черным смоляным дымом беда поднимется над землями русскими. Так нешто сидеть сложа руки и речи пустые вести?

– Слова правильные говоришь, Ипатушка, только ведь не словами – деяниями славен человек. Слова есть дуновение ветерка, который уносит в степи и ароматы цветов, и запахи навоза скотского.

– А я про што? – угрюмо буркнул Евпатий, поняв, что снова начинает горячиться.

– Не этого боюсь я, – похлопал старческой рукой монах по мощному плечу Коловрата. – Гордыни твоей боюсь. Большой в этом грех. И гнев – тоже большой грех. С любовью к людям нужно, с лаской братской али отеческой. А ты громы раскатываешь, молнии мечешь. Так к сердцам людским пути не проложишь.

– Знаю, старче, – тихо ответил Евпатий и посмотрел в маленькое пыльное окошко, затянутое бычьим пузырем. – Только сердце не терпит. Чую, как волк, опасность чую. Беда близко.

– Не зря тебя Коловратом прозвали, Ипатушка, – с улыбкой сказал старик. – Ты и впрямь как солнцеворот, все норовишь на свой лад повернуть. Как водоворот на реке, все норовишь взбаламутить, вихрем проносишься. Сила в тебе большая, неукротимая.

– Эту силу я давно в себе коплю. С тех пор как меня из седла выбили, как мечом посекли на берегу Дона, не было дня, чтобы я силушку свою не пестовал, руку не укреплял. Нету в Рязани воина, который смог бы против меня устоять, хоть оконь, хоть пешим.

– Гордыня, Ипатушка, – с укором покачал головой монах.

– Да какая гордыня, Никон, – махнул Евпатий рукой. – Дело говорю. Только одно у меня в голове, старче, в сердце моем – защитить землю родную, когда мой черед придет. Для того и живу! Не надо мне судьбы иной, только защитить земляков, не отдать на поругание веры нашей, матерей, сестер, детишек малых. Не гордыня это, сердцем говорю.

– Ну, тому так и быть. Так какими заботами тебя привело ко мне? По снаряжению походному вижу, что не погулять выехал, не с соколом поохотиться.

– По приказу князя Юрия Ингваревича. Я ему толковал про нашептывателей и певунов, про то, что предательство зреет в городе, что укрепления надо поправлять, пока нам время дадено. А он меня не послушал и отправил в дозор на границе владений. От лихих людишек дороги очистить да обозы охранять, что к князю с данью идут. Оно ведь тоже нужно, дело важное, только не слушает меня князь, а слушает шептунов!

– Ну-ну. – Монах снова положил воину руку на плечо. – Погоди маленько, Ипатушка. Не ровен час, осознает князь опасность. Не ты ведь один в ратном деле понимаешь. Еще кто подскажет, тогда князь и твои слова вспомнит, так и порешите ладом. Может, мне тебя квасом напоить? Хорош у нас квас в монастыре!

– Спасибо за ласку, Никон, только не до квасу мне. – Евпатий поднялся на ноги, и его голова почти уперлась в низкий почерневший от копоти потолок. – Я приехал просить тебя покинуть монастырь и перебраться в Рязань. Клеть для тебя и в моем доме найдется. А здесь опасно может быть. Не ровен час, татары. Пожгут, никого живым не оставят.

– Господь милостив, Ипатушка, – мягко улыбнулся монах. – А молиться лучше здесь, в этих стенах, в святой обители. И за наши души, а главное, за ваши, за Рязань, за князя, за весь люд от мала до велика. Такова наша доля. Не печалься, ступай своей дорогой, а нам свое написано.

– Ну как знаешь, – кивнул воин, сгребая с лавки пояс и перевязь с мечом.

Старый монах стоял прямой, подслеповатый и благообразный, как икона. Он смотрел на сына своего старого друга, каким тот стал мужем, крепким воином. А ведь в этом Никон тоже кое-что понимал, сам был дружинником когда-то. И как Евпатий был похож на Льва, своего отца. Такой же суровый, такой же крепкий, как матерый вепрь, и такой же неукротимый в своих стремлениях и помыслах. Он и вправду лучший из воинов, из тех, кого я знал, подумал старик и, подняв руку, перекрестил Евпатия, выходившего из кельи. Сохрани тебя Господь!

Полусотня дружинников, спешившись, ждала воеводу в ближнем лесочке поодаль от монастыря. Евпатий шел по густой траве, поглядывая на птиц. Не метались над лесочком, не вились с криками, не уносились прочь от опасности. Не пропали даром труды Евпатия, из года в год учившего своих воинов ратным премудростям. Не видно людей, коней увели вглубь, в балочку, подальше от любопытных глаз проезжего путника. Костров не жгли, громких разговоров не вели, на виду не лежали. Тихо было в лесочке, как будто и не было там никого.

Евпатий по роду своему да по заслугам отцовским, а потом и своим трудом ратным, положение при рязанском князе занимал не малое. В число бояр ближних входил, в дружине княжеской был одним из старших воевод. Выше только сам князь рязанский Юрий Ингваревич да сын его Федор, поставленный над всей дружиной. И в этот поход с малым числом воинов, который можно было поручить любому сотнику, отправился Евпатий не только по приказу князя, а и по своей охоте. И из полка своего малого он велел отобрать воинов самых умелых, тех, кто и в открытом бою не оплошает, и лисицей по перелескам неслышно прокрадется, волком по степи рыскать будет, невидимо все примечая, к следу чужому принюхиваясь.

Помощником своим он взял двух молодых умелых воинов. Полторака – удальца, насмешника и здоровенного детину, который кулаком бычка трехлетка с ног сбивал. И Стояна – угрюмого немногословного дружинника со шрамом через все лицо, полученным от половецкой сабли несколько лет назад.

Тихим свистом кто-то из дозорных оповестил о приближении Евпатия, и от дерева мгновенно отделился Стоян, как будто из земли вырос. Он сделал знак, и в тишине лесочка скрипнули ослабляемые тетивы луков. Среди деревьев, мелкого подроста и кустарника сидели, лежали, поправляли снаряжение дружинники. Все опытные воины, все в кольчужных бармицах с наклепанными железными пластинами, у всех круглые легкие щиты, удобные для конного боя без строгого построения, когда каждый воин бьется с тем, до кого может дотянуться. У каждого кривая сабля, короткое копье сулица, у многих луки в колчанах. Вооружение легкое, для скоротечного наскока, а не для открытого боя с вражеским войском.

– Как? – спросил Евпатий. – Тихо вокруг?

– Тихо. Мужики с возами из монастыря вышли. Мед повезли в Чернигов.

– Мед монахи делают добрый, – вспомнил Никона Евпатий и нахмурился. – К реке Воронеж пойдем, а дальше на север.

– Кого ищем, Евпатий?

– Ветра в поле. Недоброго ветра.

Кони тихо похрапывали, вскидывая головами и тряся гривами. В низинке было вдоволь сочной травы, и коноводы не мешали коням пастись, зная, что переход может оказаться очень долгим. Евпатий расположился под раскидистой старой ивой со Стояном, Полтораком и десятниками своего отряда. В Рязани он и словом не обмолвился, куда и зачем собрался идти с такой малой дружиной. Теперь же пришло время рассказать.

– Слушайте меня, други, – заговорил Евпатий, сидя на старой коряге, широко расставив ноги и поглаживая густую бороду. – Дело нам предстоит непростое, потому велел я выбрать лучших из лучших. И числом идем малым, потому как идти нам предстоит незаметно, скрываясь лесочками, балочками да под покровом ночи.

– На своей земле таиться будем? – удивился Полторак, поигрывая диковинным кинжалом с кривым лезвием, взятым в бою у степняков.

– Потому и таиться будем, чтобы никто не знал о нашем походе. Ни свой, ни чужой. Свой сболтнуть может, чужой глаз сразу заподозрит неладное. Четырнадцать лет назад мой отец головушку свою сложил на реке Калке, где столкнулись мы с туменами татарскими хана Чогониза. Тогда они только появились в пределах земель русских. Появились и ушли. Думаю я, что проверяли они, как мы бьемся. Какова силушка наша. Многое поняли некрещеные. Поняли и то, что ладу промеж князьями на Руси нет. Три года назад ты, Полторак, вот этот самый кинжальчик у кого взял? То-то! Из Сурожа он привезен, не в наших землях кован. А в прошлом годе полчища татар на булгарские земли, что на восходе солнца от нас, нахлынули и пожгли их.

– Татар ждешь, воевода? – спросил Стоян.

Дружинники повернули головы и посмотрели на Евпатия выжидающе. Многие о загадочных татарах знали лишь понаслышке и серьезно к этой опасности не относились. Кое-кто просто не верил в этих степняков. Воевода выждал паузу, размышляя, как рассказать своим воинам об угрозе, потом решил, что дружинники для него ближе всех, в бою и в походе, да и в мирной жизни в городе. Правда, есть дочь Ждана да жена Милава. Жена который год в сырой земле, дочь в городе, в доме. Так что полагаться здесь только на другов своих, на дружинников. И понимать опасность они должны так же, как и сам воевода.

– Вот что я вам скажу. – Коловрат обвел своих командиров тяжелым взглядом, согнав улыбочки и ухмылочки с некоторых лиц. – В городе не сказывал, а здесь скажу. Не спокойно у княжеского престола, грязно. Многие мужи из ближних советников к князю, из воевод и бояр хотят других оттеснить, все блага только самим из рук князя получать. А потому в уши Юрию Ингваревичу норовят нашептать свое, вредное для города, для рязанцев. Они кого угодно в спину подтолкнут или ногу подставят. А опасность – вот она, близкая. Я ее чую, потому что у меня отметина на голове от татарского меча, потому что в душе у меня рана. Отец мой в бою пал от татарских мечей. И я истину говорю, которую шептуны норовят за ложь и недомыслие выдать. Близко татары, ой близко.

– Так в чем кручина твоя, Евпатий Львович? – засмеялся беспечно Полторак, сунув кинжал в ножны и поигрывая травинкой, зажатой в зубах. – Аль мы не сильны в сражении, аль мы разучились мечи да копья держать. Чай, не хворые, одолеем и татар. Нам бы только в поле широкое выйти, да коней пришпорить, да стяги княжеские распустить. Выйти дружинами, лепшей да передней. Да ополчение рязанское и других городов за собой повести. Сметем, как ветер, любого ворога. В землю втопчем копытами коней.

– Многие так думали, – угрюмо ответил Евпатий, помрачнев лицом еще больше. – И Мстислав Романович Старый, князь киевский. И князь черниговский Мстислав Святославович с сыном Василием Мстиславовичем. И князья Дубровицкий, Несвижский, Яновицкий. Двенадцать князей полегли со своими дружинами в чистом поле. Нельзя повторять нам ошибок тех, нельзя лить кровь русскую так, будто она водица.

– Нешто князь тебя не слушает? – растерянно пробормотал Полторак.

– Князь послал меня подальше от своего порога, – криво усмехнулся Коловрат. – Дабы не докучал ему и не тревожил его покоя словами нелестными. А послал он меня с делом важным: лихих людишек разогнать, главарей их на веревке в Рязань притащить на вече людское. Прекратить разбои на дорогах. Слыхали, что посольство черниговское разграбили, подарки дорогие порастащили? Только я думаю и о большем, други мои. Посматривать нам надо, не появились ли по лесам и перелескам следы копыт татарских.

– Только ли наушников княжеских ты опасаешься, воевода? – спросил среди общего задумчивого молчания Стоян.

Коловрат посмотрел на хмурого воина. Молчалив Стоян, но мудр не по годам. И примечает все, что в походе, что в посаде. Иной раз и не замечаешь его, а он все видит. Верный человек. Когда он за спиной, можно ничего не опасаться. Верные люди были у Евпатия и в Рязани среди посадских, среди купцов и ремесленников. Многие его знали по совместным походам с ополчением, многие знали и по делам в мирное время, когда в ярых спорах на вече он брал сторону несправедливо обиженных и униженных.

– Страшнее наушников есть враг за стенами города, – ответил наконец Евпатий. – Не хочу напраслину возводить и поименно называть, но есть в Рязани люди, кто ждет степняков. Кто надеется властвовать в княжестве Рязанском не по праву, а по прихоти и чужой воле. Змеи зашевелятся, когда час настанет. Вот чего опасаюсь, вот почему в тайне цели нашего похода держал. Вот почему рта не открывал за стенами рязанскими. И вы о том помните, други мои.

Маленький отряд Евпатия несколько дней пробирался незаметными звериными тропами, уходя все дальше на юг. Они то разделялись десятками, то собирались снова вместе. И когда показались воды реки Воронежа, Коловрат готов был уже отдать приказ поворачивать коней на восход солнца и идти к границам княжества на востоке. Но тут прискакал дозорный воин и, с ходу осадив коня так, что тот присел на задние ноги, выпалил, показывая рукой на залесенные речные излучины:

– Там, воевода, несколько коней бродят с постромками оборванными. Некоторые хромают, как будто бабки отшибли. Так бывает, когда конь с повозкой на колени падает. Кони тягловые, под седлом не ходили. Шеи стерты от ярма.

– Оборваны, говоришь? – насторожился Евпатий. – А ну, покажи, где видел. Всем здесь меня дожидаться.

Следуя за воином, Коловрат доехал до опушки леса. Здесь они остановились в зарослях орешника и посмотрели вниз на реку. Сначала воевода ничего не увидел, но, приглядевшись, все же различил что искал и мысленно похвалил зоркого и приметливого дружинника. На песке у отмели лежало тело человека. Судя по рубахе, это был не воин. И порты на ногах были свободны до щиколоток. Ни сапог, ни лаптей с онучами. Песок возле тела человека потемнел. Чуть дальше валялся рваный крапивный мешок. А потом Евпатий увидел двух лошадей, одна из которых хромала на переднюю ногу, потом еще трех, бродивших по зарослям ивняка. Постромки и правда волочились за лошадьми. Этих животных никто не распрягал.

– Пришли мне Полторака, – тихо велел воевода, продолжая из-под руки рассматривать берега реки.

Людей он не видел. С реки тянуло свежестью, но оттуда доносились и совсем другие, еле заметные, запахи. Опытный воин, Евпатий умел различать такие приметные запахи, как конский пот, запах крови. Сильно тянуло мокрым костром. Мокрая зола пахнет сильно, пока не высохнет. Значит, костер там на берегу заливали не позднее сегодняшнего утра.

Обернувшись на еле слышные звуки, с которыми конь Полторака ставил копыта на толстую лесную подстилку, слежавшуюся за многие сезоны, Евпатий одобрительно кивнул. Так тихо подойти со спины, да еще на коне, мало кто умел. Правда, ветерок тянул от Евпатия в сторону дружинника.

– Звал, воевода?

– Посмотри-ка туда, Полторак. – Евпатий показал черенком плети на ту часть берега, где видел тело и нескольких брошенных коней. – Либо там злодейство сегодня утром совершилось, либо мне это мерещится. Возьми-ка пару десятков воинов и спустись туда вон там, за лесочком, где спуск пологий. Может, и дорога там тележная найдется. Только когда спустишься и к бережку выйдешь, замри. Замри и будь готов в сабли взять всякого, кто ворохнется и руку навстречь тебе подымет. Я с остальными отсюда открыто поеду. Если там есть люд недобрый, им одна дорога от меня – тебе навстречу бегством спасаться. Тут ты их и встретишь. А до того замри, как и нет тебя там.

– Понял, – весело улыбнулся Полторак. – Лисицей прокрадусь, хорем притаюсь. Ни одна курочка не выскочит! Когда стану на место, кукушкой прокукую четырежды и еще четырежды.

Три десятка конных воинов собрались за спиной Коловрата. Он ждал сигнала, чтобы, не торопясь, с наигранным спокойствием спуститься всей гурьбой к водопою. Пусть те, кто не хочет встречи с группой русичей, пытаются скрыться. Полторака им не пройти и не обойти. Ну а коль кинутся навстречу с оружием, тут им всем и остаться, на этом бережку. Евпатий несколько раз сжал и разжал кисть руки в кольчужной рукавице, размял сыромятную кожу на ладони.

Вот эхом донеслись из лесочка с берега четыре крика кукушки и отдались по кронами деревьев. И еще четырежды прозвучал сигнал Полторака. Евпатий махнул рукой и коленями тронул коня. Волчок тряхнул ушами, чуть повернув голову, покосился на хозяина нечестивым глазом. Конь предстоящей битвы не чувствовал и шел спокойно, хотя и сторожко поводил ушами и не позвякивал беззаботно удилами. Как он это чувствовал, предстоит ли схватка, Евпатий не понимал, но доверял боевому товарищу, с которым ходил в походы уже шесть последних лет.

Десяток дружинников вытянулись в линию и стали спускаться вниз к реке следом за воеводой. Каждый изображал беспечность, оружие на виду никто не держал. Но умением быстро уловить опасность, услышать скрип тетивы, шорох одежды, когда враг заносит руку для броска копья, обладал каждый. И каждый умел в мгновение ока перебросить щит на левую руку и закрыться от неожиданного удара. А если надо, то и прикрыть голову коня. И меч из ножен выдернуть, и шпоры дать, чтобы развернуть коня. Многое умели воспитанные и обученные Евпатием воины, потому и верил в них воевода, потому и выбрал в этот поход самых лучших.

Два десятка воинов замерли наверху в зарослях кустарника, готовые в нужный момент ринуться в атаку и смять одним ударом врага, коли таковой найдется, но на берегу было по-прежнему тихо. Евпатий приблизился к краю густого кустарника. Волчок был спокоен, значит, ни человека, ни зверя. Сделав знак рукой, чтобы дружинники рассыпались по сторонам, он двинулся дальше, внимательно осматривая траву под копытами коня и не забывая поглядывать на деревья. Разбойный люд был горазд на всякого рода ловушки, частенько мастерил самострелы, которые калечили людей и коней.

– Ну что? – спешиваясь и останавливаясь возле трупа мужика на песке, спросил Евпатий у своих воинов.

– Следов много, – первым заговорил Полторак. – Конные нападали. Телеги брошены, все пустые. Там возле телег еще шестеро возчиков зарубленных. Это те мужики, что из монастыря мед в Чернигов повезли.

– Кони подкованные? – сразу же спросил Евпатий.

– Да, – отозвался Стоян. – Все кони с подковами. Кованы на юге. Есть киевские, есть половецкие.

– Татары своих коней не подковывают, – пробормотал Евпатий, разглядывая труп мужика. – Значит, свои тут бесчинство творили. Этот до воды добежать не успел, копьем догнали. Пойдем посмотрим на возы.

Под деревьями стояли четыре телеги, а вокруг разбросана солома, которой они были внутри выстелены. Березовых туесов с медом не было. Несколько вывернутых холщовых мешков валялось рядом. Евпатий поднял один из них, поднес к лицу и понюхал. Мешок пах салом. Видимо, мужики в дорогу с собой взяли еду, но и ее унесли неизвестные убийцы. Тела убитых возчиков лежали в беспорядке. Но, приглядевшись, Евпатий понял, что тех просто застали врасплох. Мужики попытались встретить нападавших в топоры, но силы оказались неравными. Да и нападавшие располагали луками со стрелами и короткими копьями – сулицами, предназначенными для метания.

– Здесь стрел не было, – сделал вывод Стоян, наклоняясь к каждому телу и рассматривая раны. – Сулицами били, мечами рубили и кололи. Мужики хорошо сражались, думаю, что двоих разбойников они ранили. Вот у этого и вон у того рукава рубах в крови. Видать, топорами отбивались и кое-кого посекли. А топоры разбойники унесли с собой. Они тож дорого стоят. Продать можно. Нет, не половцы это. Наши, русские. И коней нескольких не взяли. Обуза им. Тягловые лошади, быстро не ходят, да и бабки им побили, когда дрались тут.

– А может, спешили куда-то, – поддакнул Полторак. – Так, между делом на возчиков напали. Потому что те им под руку подвернулись.

Один из воинов присел на колено возле убитого возчика и что-то поднял с земли. Подойдя к воеводе, он молча показал ему ладонь со своей находкой. Там лежали три кольца от кольчуги. Повреждения были рубленые, но без крови. Значит, не этим утром их разбили. Кольчуга явно старая, когда-то с воина снятая. Да и ухода за ней не было, ржа на кольцах виднелась.

– Стоян, – Евпатий кивнул на тела, – оставь пару своих. Надо похоронить. Негоже христиан оставлять так. Потом пусть нас догоняют, а мы вдогонку за разбойниками пустимся. Полторак, отправь вперед несколько дружинников из тех, у кого глаз зорче, слух острее, кто в следах понимает.

Пока дружинники Евпатия рассматривали место побоища, коноводы дали лошадям попастись. Сами воины ели в седлах, чтобы не терять время. Когда солнце поднялось в зенит, передовой маленький отряд нашел наконец следы ушедшей на север ватаги разбойников. Полторак, подъехав к Евпатию, перекинул ногу через седло и, сидя небрежно боком на коне, стал рассказывать:

– Десятка два конных, без обоза, шли этой дорогой. А вон там со степи к ним присоединилось еще несколько десятков всадников. Не иначе как замыслили они что-то большое, пожгут кого и разграбят. Зачем такой оравой собираться, когда отрядами маленькими сподручнее напасть и уйти в степи или леса?

– На север пойдут, на Большаны, – покачал головой Евпатий. – Или на Гречевский Посад. Там в это время обозы купеческие, что из Мурома в Рязань и Чернигов идут в большом количестве, останавливаются. И гостей знатных можно встретить и с востока, и с запада.

– А наша ль забота? – усмехнулся Полторак. – Пусть там их свои князья встречают. Нам Рязанскую землю оборонить, а те, что мимо идут…

– А в Муроме что, не русские люди живут? – резко бросил Евпатий, сверкнув глазами. – А мордва – не люди? Иль там дети и бабы плакать не станут? Негоже так рассуждать, Полторак! Крестик нательный носишь, крещен в земле Русской, а поносные слова говоришь, как безродный.

Полторак опустил голову, перекинул снова ногу через седло и уселся верхом. Понял молодой воин, что сказал не подумав, что лихость порой разум затмевает. Знал, что Евпатий Коловрат сурово судит не только поступки, но и помыслы. Доверие его потерять просто, потом заслужить его вновь будет нелегко.

– Ты не серчай, воевода, – пробормотал Полторак. – Это я так, по молодости дурной сказал. Сам знаешь, не впервой вместе в поход идти, за любого обиженного кровушки не пожалею. Чай, испытывал ты меня не раз.

– Слово не воробей, – с упреком ответил Евпатий, – рот не дупло, а голова не гнездо сорочье.

Отряд Коловрата шел по следу разбойников уже несколько часов. В полдень, судя по следам, к тем присоединилась еще одна группа всадников, числом в пару десятков человек. След стал так заметен, что идти по нему не ошибаясь мог и отрок малолетний. Не верилось Коловрату, что разбойничья шайка вот так открыто будет идти по землям рязанским с черными помыслами и не таясь. И точно. Через час разбойники разделились на три группы и пошли раздельно, но придерживаясь одного направления.

– Цель близка, не иначе, – заключил Коловрат, осматриваясь по сторонам.

Поднявшись на ближайший холм, он приложил руку к глазам и стал смотреть на восток, потом на север. Места были знакомые, довелось тут Евпатию проходить два года назад, сопровождая князя. Они тогда собирались в Муром на стол с соседними князьями, но Юрий Ингваревич решил предварительно заехать в земли мордовские. Заручиться поддержкой, если такая понадобится против своих же князей. Да, эта дорога шла на Гречевский Посад, Евпатий помнил ее. Еле заметная в это время года колея от повозок, утопающая в густой траве, вытоптанная местами копытами коней. Дорога протянулась краем леса, потом огибала его и спускалась в обширную низину. Низину за лесом сейчас не видно. Помнится, там бил в камнях родник и путники сделали из камней большое корыто, для лошадей. Ледяная родниковая вода там нагревалась, и ее можно было пить распаленным животным.

– Ну, други мои, кажется, мы нагнали эту кровавую свору, – удовлетворенно сказал Коловрат. – Место для ночевки хорошее, да и не видно костров будет со стороны. Думаю, там они и заночуют, в той низиночке.

– Их набралось уже около семидесяти или восьмидесяти всадников, – с сомнением сказал Стоян. Уместятся ли они там все с конями.

– Как бы и не больше, – кивнул Евпатий. – Ты, Стоян, вышли дозоры вправо и влево от нас. Не ровен час, заметят они нас случайными разъездами. А ты, Полторак, отправь самых ловких к той низинке. Пусть разведают, что там да как. Скоро смеркаться будет, а в сумерках все серо, как сермяга.

Дружинники, оставшиеся с воеводой, спешились и держали коней в поводу, успокаивая и не давая храпеть и ржать. В перелеске несколько десятков конников были невидимы и неслышны. Несколько воинов ушли вправо и влево от перелеска рыскать и высматривать, а не попадется ли случаем разъезд разбойников или запоздалый отряд, спешащий к своему предводителю. Отряд они пропустят, сосчитав коней и оружие. А вот разведчиков придется либо захватить живыми, либо убить.

Евпатий сидел на пне, оперев подбородок на сложенные на рукояти меча руки. Небо над головой медленно теряло краски, серело. А над горизонтом, наоборот, разливалось дивным светом и розовело. По всем закатным приметам, по застывшему вечернему воздуху – завтра быть дню солнечному и тихому. Тихо пересвистывались птицы по кустам, в соседнем перелеске с треском перелетела сорока и замолчала на ветвях. Воевода ждал. Если все так, как он ожидал, то на рассвете он ударит со своими дружинниками. И не будет пощады никому. За разбойные дела, за пролитую невинную кровь наказание одно – смерть. Или отрубание руки, что тоже сулило в большинстве случаев смерть.

Тихо, очень тихо затопали обернутые тряпицами копыта лошадей. Евпатий поднял голову. В сумеречном неверном свете, когда сливались в серости очертания деревьев и людей, появилось движение, тихо свистнул дозорный дружинник. И вот на полянку въехали двое воинов. Ловко и беззвучно спрыгнув с коней, они подошли к Евпатию и присели перед ним на одно колено.

– Там они, воевода, – заговорил старший дружинник. – Много их. Костров почти не жгут, а коли жгут, то небольшие и прикрываются плащами. Кони не расседланы, только подпруги ослаблены. И сами сапог не снимают.

– Сколько насчитали?

– По коням так поболе восьми десятков. Может, и пешие есть.

– Это возможно, – кивнул Евпатий. – Утром они нападут на Гречевский Посад, значит, их тут могли ждать и пешие разбойники, собравшиеся из окрестных лесов. И они наверняка выслали дозоры к Посаду. Будут наблюдать всю ночь, смотреть, сколько там воинов из купеческих сторожевых отрядов и как обозы пропускают внутрь. Жечь сразу не станут, так они добро пожгут.

Из-за деревьев появился Полторак. Быстрым шагом приблизился, вытирая на ходу тыльной стороной руки взмокший лоб. Его могучая грудь вздымалась от быстрого и долгого бега. Евпатий с удивлением посмотрел на воина:

– Ты что, коня обогнать пытался?

– Конь копытами стучит слишком громко, а я своими сапожками как лис по степи пробежал, – улыбнулся Полторак. – Коня я своим воинам оставил, а сам к тебе. Еще два отряда подошли к злодеям. Всадников двадцать. И лагерем встали вон в том лесочке. А ближе к реке я переправу видел. Думал, лоси вплавь пошли на этот берег. А теперь думаю, что не лоси это. Это с того берега подмога к ним пришла. И на берегу под крутым яром затаилась сейчас.

– Много их, большую силу собрали, – усмехнулся Евпатий. – Купцам и не справиться с такой силой. Вырежут они утром всех поголовно в Посаде, разграбят обозы и в степи уйдут, по лесам тропами растекутся. А потом в Суроже продадут добро, на оружие выменяют. Да женщин на Лукоморье сведут на продажу, детишек, кого в живых оставят. Хочу вам сказать, други мои! – Голос Коловрата стал твердым. – Помните, с кем биться идете. Это псы ночные. Псы кровожадные. Они столько душ христианских погубили, что подумать страшно. И еще погубят, если мы их здесь не побьем, в этой низинке, в лесочках этих. Это псы без роду и без племени. Там и русичи, там и степняки, все, кто не трудом праведным, а разбоем, кровью людской живет. Помните, други, от кого народ свой оборонять пришли. Страшный враг у нас нынче!

– Так, может, сейчас и ударим? – предложил Полторак. – Они нас не ждут, из темноты мы, как волки, врежемся в стадо и подбрюшие им перережем.

– В темноте много не сделаешь, – отрицательно покачал головой Евпатий. – Если бы заранее разведали их силы. Да и управлять боем в темноте да в неизвестном месте трудно. Запомни, Полторак.

– Так что, дадим разбойникам на Посад напасть?

– Торопыга ты, – усмехнулся воевода. – Сделаем мы вот как…

Ночь прошла спокойно. Звезды мерцали над головой холодным блеском, и казалось, что их холод забирается под кольчуги, холодит железо мечей и наконечников копий. Кони дремали, опустив головы. А когда небо только-только стало светлеть над горизонтом, когда над рекой стал пушиться белый туман, в лагере дружинников уже никого не было.

Низинка, через которую проходила дорога, была обширной и одной стороной выходила к реке. Там, у самой воды, полтора десятка разномастно одетых воинов лежали на песке, ежась и кутаясь в шерстяные плащи. Дремавший у самого откоса бородатый детина прижимался щекой к древку короткого копья и боролся со сном. Его глаза слипались, он ронял голову на руки и снова поднимал ее, шепча проклятия и сплевывая себе под ноги. Тихая тень мелькнула на фоне чуть светлеющего звездного неба и упала на плечи бородача. Негромкий хрип, посыпались мелкие камни – и тело дозорного перестало биться. Поднявшийся на ноги дружинник вытер об одежду убитого нож и сунул его в ножны на поясе. Тихо и медленно он вытянул из ножен меч. Справа и слева от него по склону стали спускаться еще тени. Одна, вторая, третья, четвертая, пятая…

Кто-то из спавших на берегу поднял голову и позвал кого-то по имени. Больше он не смог произнести ни звука. Меч вошел ему в горло, и разбойник захлебнулся кровью, задергался под прижимающими его к песку коленями дружинника. Поднимались и опускались мечи. Тихо вскрикивали убиваемые сквозь ладони дружинников, зажимавших им рты. Тихо лязгнул металл, кто-то еще хрипел, а дружинники уже вытирали мечи об одежды своих жертв, совали их в ножны и начинали подниматься по склону снова наверх, к своим коням.

Евпатий сделал знак Полтораку, и молодой воин повел своих людей вдоль низинки. Десять самых метких лучников расположились в кустарнике наверху. А внизу было пока еще темно, даже не различались контуры человеческих тел. Евпатий ждал первых проблесков зари, ждал, когда чуть посветлеет, и тогда он начнет то, что можно сделать половиной сотни его воинов против превосходящих сил врага. Правда, врага злобного и беспощадного, но не столь умелого в открытом бою. Да и вооруженного кое-как. И командирами не обученного. В таких разбойных ватагах слабые и неумелые погибали сразу во время скоротечных схваток. Выживали и успешно грабили на дорогах те, у кого был талант во владении оружием, кто обладал силой, природной сметкой. И этим пренебрегать было нельзя. Евпатий ждал.

Небо светлело. Вот внизу зашевелились люди, кто-то надсадно кашлял, кто-то ворчал вполголоса, пинками поднимая своих же товарищей. Вот уже различимы стали фигуры людей, коней. Подавать команды голосом, имитировать крики животных и птиц Евпатий не всегда любил. Часто эти звуки скорее выдавали твои намерения, нежели их скрывали. И сейчас один из воинов по его команде ударил несколько раз кремнем по кресалу. Еще и еще. Сноп искр, хорошо видимый лучниками и притаившимися конниками и абсолютно невидимый из низинки разбойными дозорными, был приказом начинать.

Тихо пропели спущенные тетивы. Десяток стрел свистнули в полумраке раннего утра и исчезли внизу. Несколько дозорных разбойников повалились на землю с пронзенными стрелами шеями, грудью. Новые стрелы легли на луки, и снова тихо пропели спущенные тетивы. Несколько человек из активно двигавшихся в низинке и явно отдававших приказы упали с воплями и стонами. Начали кричать и метаться вооруженные люди вокруг них, поняв, что их обстреливают из луков. Еще немного, и первая паника уляжется, и схватившаяся за оружие толпа ринется наверх пешими и конными.

И в третий раз пропели тетивы луков, но теперь уже оперенные стрелы вонзились в крупы и шеи коней, собранных в нескольких местах коноводами. И тут же дикое ржание заполнило ночную балку, кони начали бить ногами, хрипеть и метаться от боли. Они били копытами, расталкивали других коней, топтали людей. Еще миг, и десятки лошадей уже метались среди людей, не давая тем разобраться в обстановке и понять, а где же враг. К воплям раненых животных теперь добавились истошные крики людей, бряцавших оружием, поспешно натягивающих кольчуги и другую бронь, кто какую имел.

И в этом шуме и гаме со стороны Гречевского Посада по дороге в низинку въехали конные. Двадцать пять дружинников молча пришпорили коней, развернулись в шеренгу и понеслись прямо на обезумевших лошадей, на мечущихся людей. Низко пригнувшись к гривам своих коней, держа в руках мечи, дружинники начали рассыпать по сторонам удары. Мечи секли и коней, и людей, внося панику и вселяя в сердца разбойников суеверный ужас. Двадцать пять умелых и хладнокровных воинов пронеслись по низинке из конца в конец и развернули своих коней. За ними остались распростертые тела. Вместе с лучниками они уменьшили число разбойников в низинке почти на треть. И еще больше внесли в их ряды паники.

Второй атакой дружинники внесли паники еще больше, потому что они теперь ударили с другой стороны. И потерявшим всякую ориентацию разбойникам теперь казалось, что их атаковали и с противоположной стороны, что их окружили и молчаливо истребляют. И произошло то, на что так рассчитывал Евпатий Коловрат: разбойники струсят. И они струсили! Кто-то вскакивал на коней, кто-то бежал к реке, а со склонов летели и летели новые стрелы, догоняя бежавших, сбивая с седел тех, кто пытался биться. И снова в шуме и криках по низинке смертельным вихрем пронеслись дружинники с окровавленными мечами. Летели наземь обезглавленные тела, падали люди с отрубленными руками, рассеченные надвое от ключицы и до пояса. Еще несколько минут, и все было кончено.

Стиснув зубы, Коловрат сидел на коне и смотрел, как русичи избивали русичей. Опять, опять ненавистная сеча. Пусть они убийцы и разбойники, пусть на каждом из них кровь невинных, но они все равно оставались своими, русичами. И иначе поступить было нельзя. Только с корнем выдирать сорную траву, только полоть, чтобы земля была чистой. И все же неспокойно было на душе у воеводы. Русская кровь лилась.

Евпатий пришпорил коня и погнал его по склону вверх. Теперь он слышал шум битвы и в соседнем перелеске. Пятнадцать воинов он отправил туда, чтобы отрезать еще одну шайку разбойников, которая пришла вечером на соединение с этой ватагой, которую только что здесь почти всю перебили. Там сейчас Стоян, хладнокровный, расчетливый, подобрался к спящим. Со Стояном были самые рослые и сильные воины. В лесу верховым воинам сражаться трудно и почти бессмысленно. И поэтому Стоян подошел к лагерю разбойников пешим со своими дружинниками. Силы были почти равны, ну, может, разбойников было чуть больше. Но что они могли противопоставить железной стене, ощетинившейся копьями.

Дружинники вышли из тумана и, продвигаясь между деревьями в зловещем молчании, стали убивать всех, кто встречался им на пути. Почти сразу лагерь поднялся на ноги, разбойники кинулись за оружием. Еще немного, и на шеренгу дружинников ринулась толпа бородатых и взлохмаченных разъяренных людей. И тут же они наткнулись на острия копий. Мастерство владения оружием было слишком неравным. Бородачи степняки валились под ноги дружинников, хватаясь за пронзенные груди и животы. Копья застревали в их телах, и из ножен с холодным лязгом вытягивались мечи. Дружинники бились сосредоточенно. Ворога было числом больше, и оплошай лишь чуть-чуть – сомнут и порубят всех. Они рубились, тесно прижимаясь плечом к плечу, сталкиваясь щитами, лишь бы не оставить бреши в своих рядах. Без ненависти, большей частью с брезгливостью, как будто дрались с бешеными псами.

Металл бился о металл, кричали раненые и изувеченные. Уже большая часть разбойников стала разбегаться, перестав биться и бросая оружие. Кони с перерезанными удилами испуганно разбежались по лесу. Стоян остановился посреди лагеря разбойников и вытер лоб рукой. Все было кончено. Около тридцати убитых или еще корчившихся умирающих валялось среди кустов и стволов деревьев. Немногие скрылись в чаще леса, и вряд ли они еще вернутся сюда. Солнце медленно поднялось над кронами деревьев, озаряя с удивлением места странной битвы, окровавленные трупы, залитую кровью людей и коней вытоптанную траву. И мощную фигуру Евпатия Коловрата, с мечом в опущенной руке, объезжавшего место побоища на своем Волчке. Среди убитых он видел не только русских, но и много половецких воинов. Сброд. Разбойники. Люди без рода и племени. Как кровожадные звери, рыскали по землям рязанским, сколько бед принесли, горя…

 

Глава 2

У западной стены рязанского детинца, где высокий берег омывался рекой Трубеж, для княжеской дружины была отведена небольшая площадь. Здесь тешились, кто с мечом, кто с копьем, умелые воины, здесь учили молодых владеть конем, рубить с седла, стрелять на скаку из лука. Евпатий Коловрат в одной кольчуге, надетой на стеганый подкольчужник, бился с мечом против двух противников. Это была уже третья пара противников, с которой он бился без устали, не останавливаясь. И эти двое молодцев, обливаясь потом, уже еле держали мечи, отбивая мощные удары воеводы.

Князь Юрий Ингваревич стоял, засунув пальцы под широкий с серебряными бляхами пояс, и смотрел на бой с улыбкой, кивая головой. Он повернул голову к дружинникам, сопровождавшим его в выезде в нижний город, и сказал черноволосому высокому детине, возвышавшемуся над другими чуть ли не на голову:

– А ты, Андрей, выстоишь ли против Коловрата пешим да с мечом?

Дружинник ухмыльнулся и потер крутое плечо. Надо было что-то отвечать. Князь любил в своем окружении людей смышленых, быстрых на слово и на поступки. Но опрометчиво заявлять, что он способен победить в схватке на мечах самого Евпатия Коловрата, было неразумно. А соглашаться, что он не выстоит, опасно.

– Живко хитрее Коловрата, княже, – выручил кто-то из дружинников. – Коловрат силен, но нужна еще и ловкость.

– Удальцы, – усмехнулся князь, наблюдая, как двое дружинников, сражавшихся с Коловратом, подняли левые руки ладонью вперед, показывая, что прекращают схватку. Все, кто стоял поблизости от князя, переглянулись, пытаясь понять, кого же он имел в виду. То ли воеводу Коловрата и его противников, то ли Андрея Живко с другим дружинником, который так легко судил о мастерстве владения мечом Евпатия. Князь подошел к дружинникам, отдыхавшим после схватки, благосклонно кивая.

– Против тебя никто не устоит, – сказал он Коловрату. – Никто из тех, кого я знал. Вижу, что устали не знаешь, обучая ратному делу своих дружинников.

– Так ты ведь мне, княже, доверил полк в передней дружине. Как против врага выступать, коли я в своих воях не буду уверен, что они будут биться так же, как и я. А потом ведь им же доверю я и ратников из ополчения посадского обучать. Времена лютые грядут, княже. Нельзя иначе.

– Тише, тише, Евпатий, – поморщился князь и взял воеводу под руку, отводя в сторону, к самой стене, где поверху по бревенчатому настилу ходил сторожевой дружинник. – Зачем народ баламутишь? Ну какие вороги нам страшны, скажи ты мне на милость! Да у меня с моими братьями да князьями соседних земель вместе такое войско наберется, что никто даже близко подойти не посмеет.

– Так я же о городе, о рязанцах радею. О полях и лесах наших, не топтанных чужими конями, – горячо заговорил Коловрат. – Послушай меня, княже. Дело ведь советую! Нюхом чую, что татарский хан Батыга ножи на наши земли точит. В степи темно будет, если он со всеми своими туменами нагрянет. И где нам отсидеться, пока полки других князей не подойдут. Ведь время нужно на все.

– Так я же и не против того, чтобы загодя усилия приложить, – вздохнул князь, грустно улыбаясь с терпеливой миной. – Но ты же от меня требуешь такого!

– Нужно запасы камня пополнить, которые на вражеские головы сбрасывать со стен придется. А камень, что был, весь на строительство пошел. Нового-то не завозили!

– Так это же сколько подвод понадобится, Евпатий, – поднял глаза князь. – Что мне люд рязанский скажет, когда в поле страда…

– Так ведь для себя же люди и постараются, – перебил князя Евпатий, опомнился и смиренно склонил голову: – Прости, княже, но ведь не о себе пекусь.

– Хорошо, хорошо, – раздраженно постукивая по земле носком сапога, обшитым красным сафьяном, согласился Юрий Ингваревич. – Говори, чего хочешь.

– Камня привезти. Новые лестницы справить, чтобы сподручнее было и споро на стены поднимать и камень, и смолу горячу, которую на ворога лить придется. Да и самой смолы натопить нужно. В двух местах стены поправлять нужно. Сгнили бревна, удара каменьев, что издалека враг бросать умеет, не выдержат. Ворота вторые ставить нужно, запасы стрел малы. Сулицы все на охотничьи выезды порастащили бояре да старшие дружинники. Дальние разъезды посылать надо, княже. К самым границам земель рязанских. Как только одного татарина на аркан возьмем, так, почитай, у нас времени на подготовку совсем не останется. Значит, близко Батыга-хан. Ополчение собирай, княже. Пусть ратный люд справу себе готовит. Кто топор, кто меч, кто кольчугу залатает.

– Так ты лазутчиков уже татарских ждешь, что ли? – с усталым удивлением посмотрел на воеводу князь. – Так ты же сам только-только вернулся из похода. И кроме разбойных ватаг никакого другого врага и близко не видел. Ты, Евпатий, меня от дел не отрывай, слишком о многом думать надо. Приди к Федору Юрьевичу, поговори, расскажи, что у тебя на уме. Он старший воевода и ближний ко мне советчик. Или ты сыну моему не доверяешь? Или он себя в бою не показал?

– Помилуй, княже, воевода Федор Юрьевич – храбрый воин, он за родную землю жизни не пожалеет. Не о том моя печаль, а о том, что опыта у него мало. Он ведь считает, что татары войском подойдут и на излучине встанут, нашего войска поджидая. Дабы сразиться в чистом поле. Так ведь не свои князья поспорили и дружины в чисто поле вывели удаль показать да силой помериться. Коварен враг и жесток. Он как хорь в курятник войдет, тайком, и душить будет всех, а хозяин и не ворохнется.

– Хозяин? – Лицо Юрия Ингваревича стало холодным, как железная маска-личина на боевом шлеме. – Волю взял, Евпатий! Приблизил я тебя по заслугам твоим. Ценю за храбрость, удаль ратную. Не суди, воевода, о том, что не твоим умом суждено быть должно. Я князь рязанский! Я с Батыем всегда договориться сумею. И не только с ним. Для чего войско в чужие землю ведут, скажи мне, воевода? Чтобы врага ослабить, чтобы казну пополнить. А не для того, чтобы это войско под стенами чужого города оставить на радость воронью и волкам. Думай, что говоришь. Будет сила за Батыем – откупимся, заплатим. И ему свой народ не изводить, и нам тризну не справлять. А как увижу, что нет в нем той силы, о которой ты говоришь, так побьем его. Да еще и откупиться велим и свою казну пополним! Так-то, воевода!

Князь еще раз строго глянул на Коловрата, сокрушенно покрутил головой и пошел к своим советчикам, расправляя длинные усы, всем своим видом показывая, что Коловрат его очень разочаровал сегодня. Евпатий смотрел вслед князю и кусал губы. Опять договориться не удалось, опять князь его не услышал. Да и сын его, Федор, тоже не слушает воеводу Коловрата. На пирах чарки поднимает и хвалится, что нет такого врага, которого он бы не одолел. Хороший воин Федор Юрьевич, ничего не скажешь, да только мало этого, чтобы сокрушить сильного и хитрого врага. Опыт нужен большой. А он не на пирах набирается, не криками на княжеских советах копится.

От свиты княжеской отделился статный дружинник, блестя начищенным зерцалом, и вежливо, с улыбкой чуть склонил голову, глядя на Коловрата. Евпатий хмуро кивнул и отвернулся. Андрей Живко не нравился ему. Слишком он старается князю на глаза попасться, услужить. Негоже воину поклоны бить и заискивать, а вот дочь Ждана любила этого человека без памяти. И ничего с ней не поделаешь. Не слушает слова отцовского, избаловал ее Евпатий. Иногда он думал, что Живко далеко пойдет, приблизит его князь и дочь в женах у Живка в достатке жить будет. И при князе опять же. Да только вот сомнения брали Евпатия. Вправду ли Андрей Ждану любит, нужна ли она ему?

– А ну! – взревел Коловрат страшным голосом, когда князь и его свита удалились. – Давай четверо, у кого поджилки не трясутся!

Меч в его руке взвился и молнией пронесся сверху вниз до самой земли. Аж ветер пошел по траве, да клинок свистнул молодецки, рассекая воздух. Дружинники переглянулись нерешительно. Всяким видывали они воеводу, особенно те, кто постарше годами, знали, что горяч он. Но сегодня что-то уж очень страшен был Коловрат, глаза горели, как угли, и также жгли на расстоянии. Силища в его руках играла и резвилась, аж дух захватывало.

Первым гикнул и соскочил с бревна, на котором сидело несколько дружинников, Полторак. Скинув на землю шелом, он закатал рукав рубахи по локоть, вытащил из-за пояса кольчужную рукавицу и натянул ее на правую руку. Он весело поглядывал, как у воеводы желваки ходят на скулах, и разминал руку, помахивая клинком вокруг меча, то вроде ударяя врага, то пуская клинок крылом птичьим.

Молча поднялся угрюмый и сосредоточенный Стоян. На голову ниже Полторака, он был шире в плечах и стоял на своих чуть кривоватых ногах так, будто никакая сила его сдвинуть не сможет. Он взял меч двумя руками и направил на воеводу. Третьим вышел старый дружинник с седыми усами ниже подбородка. Он был без кольчуги, в одной рубахе, и держал в руках не меч, а половецкую саблю. Для рубки страшное оружие, если им уметь владеть.

Трое противников разошлись в стороны, охватывая Коловрата полукольцом, как волки обходят уставшего запаленного оленя. Неторопливо, с уверенностью, что не долго ему сопротивляться. Только воевода не был оленем, он был сильным, умелым и неутомимым противником. И первый же удар Полторака подтвердил это. Дружинник нанес удар, целясь в голову воеводы, но клинок Коловрата сверкнул как молния и отбил удар с такой силой, что Полторак еле удержал в руке меч. И в тот же миг Стоян с третьим дружинником бросились в атаку. Два ответных удара обрушились на их оружие, и тут же клинок со скрежетом задел кольчугу Стояна.

Старый дружинник бился, твердо стоя на одном месте, демонстрируя выдержку и удивительное умение. Даже Стоян и пришедший в себя Полторак на некоторое время замерли, залюбовавшись этой схваткой двух умелых воинов. Удар следовал за ударом, отбивающий атаку клинок тут же наносил ответный удар, металл сверкал на солнце, и глаз не успевал следить за мечущейся сталью. И вот дружинник сделал обманное движение своей саблей, и всем показалось, что Коловрату не успеть отразить рубящий удар в бок. Но воевода как вихрь крутнулся на каблуке своего сапога, ушел под руку своего противника и нанес ему страшный удар локтем в грудь, отбрасывая в сторону. Дружинник охнул и упал на зрителей, рассевшихся на старых бревнах.

С веселым гиканьем Полторак кинулся в атаку, подмигнув Стояну. Коловрат мгновенно отбил один удар, ушел от второго и переместился в сторону, и Стоян оказался между ним и Полтораком. И сколько дружинники ни старались, им никак не удавалось разойтись и напасть на воеводу с двух сторон. Но бой закончился неожиданно, как будто Коловрату надоело это занятие. Он вдруг отбил меч Полторака и нанес такой страшный удар, что и Полторак, едва успевший поставить свой клинок под меч Коловрата, и Стоян, безуспешно пытавшийся обойти своего товарища и напасть на воеводу, оба повалились на землю.

– Все! – рявкнул Коловрат и вогнал меч в землю на целый локоть.

Он повернулся и быстрым шагом пошел мимо конюшен вниз к своему дому. Среди дружинников повисла тишина. Особенно переглядывались потрясенные молодые воины. Те шестеро, которые дрались с воеводой попарно. Они-то думали, что умело выстояли столько времени против него, а на самом деле Коловрат просто играл с ними, играл, как кот с мышами.

Коловрат шел быстро, гремя кольчугой. Он был сумрачен, как ненастный день. Разговор с князем не давал ему покоя. Как уговорить князя Юрия, как убедить его? Какие еще найти доказательства того, что опасность близка. Или князь прав? Может быть, и в самом деле все не так мрачно, как виделось Коловрату? Татары побоятся сунуться в земли русские, а если сунутся, то князья всегда смогут договориться с ханом. На то они и князья!

– Батюшка! – услышал он звонкий голосок и обернулся.

От стайки отделилась одна из девушек и подбежала к Евпатию. Она обхватила руку отца своими руками и прижалась щекой к его плечу.

– А мы идем на берег хороводы водить.

– Хороводы? – с сомнением переспросил Евпатий и посмотрел на топтавшуюся в стороне группу юношей.

Многих он знал, они были сыновьями уважаемых мужей в Рязани. Кто купец, кто боярин княжеский. Главное, что среди них Коловрат не видел Андрея. Захотелось сказать теплые слова дочери, приголубить ее, но с уст сорвались лишь строгие слова:

– В лес нынче не ходите. Опасно. На берегу похороводите – и назад. До сумерек вернись!

– Да, батюшка, – улыбнулась девушка и посмотрела на отца так, что Евпатию показалось, что Ждана понимает его состояние, что ее не удручает сухость отца. Видит, в каких он заботах постоянно. Видит и жалеет его. Как она сейчас похожа на свою покойную матушку.

Девушки со смехом побежали вниз по улице мимо оружейных и шорных мастерских. Парни двинулись следом, оборачиваясь на сурового воеводу. Коловрат двинулся в сторону дома неторопливым шагом. Раздражение проходило, уступая место усталости и какой-то опустошенности. Нельзя сдаваться, понимал воевода, но и нужно давать себе время на отдых от забот, иначе сердце надорвется, сгорит душа, сам себя сожжешь.

В доме было пусто. Пусто стало тогда, когда умерла Милава. Родила Евпатию дочь, и забрал бог ее душу к себе. Дочь выросла на руках у кормилицы, стала такой же красавицей, как и мать, а в доме все равно пусто. Евпатий поднялся по ступеням и прошел через гридницу в свою горницу, сбросил на лавку кольчугу. Постояв у постели, он пошел по дому. Прошмыгнули смешливые девки, отправившиеся трясти во дворе постель, за окнами дворовая птица подняла гам и била крыльями. Никого из домашней челяди было не видно.

Евпатий в задумчивости прошел на женскую половину. Постоял у двери в светлицу, потом отворил ее. Посреди комнаты в свете четырех окон сидела женщина, возрастом чуть моложе самого Евпатия, и вышивала. Евпатий понял, что это платье из приданого его дочери. А ведь сама Ждана должна готовить себе приданое. Таков обычай. Но упрекнуть ее кормилицу Лагоду у него язык не повернулся. Совсем молодой она вошла в дом Евпатия. Тогда, шестнадцать лет назад, она потеряла грудную дочь. И потому что у нее было молоко, ее и позвали выкармливать Ждану. Так и осталась Лагода в доме Евпатия. И не мачехой, и не холопкой. Глядя на то, как Ждана относится к Лагоде, Евпатий понимал, что они как подружки, как сестры, хотя Лагода и считает Ждану почти своей дочерью. И любит ее как дочь. Прижилась она в доме Евпатия, да и он привык. Знал, что люб ей.

Лагода повернула голову на скрип открывающейся двери и вскочила с лавки, замерла, глядя на хозяина своими серыми глазами, как облаком охватила. Опустила на лавку рукоделие, неслышно приблизилась и положила свою невесомую руку Евпатию на плечо.

– Тень на челе твоем, Ипатушка, – мягко прозвучал голос женщины. – Неужто не заслужил ты отдыха на службе княжеской. Измотался весь, почернел лицом. Может, я велю затопить баньку?

Рука Лагоды разглаживала рубаху на его плече, стряхнула соломинку. Волосы, чуть тронутые ранней сединой, прибраны под платок, что этой весной Евпатий привез ей из Чернигова в подарок. Ровно жена или мать родная, невесело усмехнулся Евпатий. И в который уже раз подумал, чего он ищет, чего желает, когда все в доме вроде бы и есть. Ан нет, томится душа, рвется. Нет ей покоя.

Она пришла, когда перед сумерками вернулась Ждана с подругами. Дочь что-то веселое рассказывала кормилице, и они смеялись в горнице. Потом вечерили, девки носились с самоваром, бегали в подклети за кислым молоком. Потом все улеглись, и Лагода пришла. Евпатий лежал на спине в чистой рубахе после бани. Тело размякло, и дышалось полной грудью. Он знал, что она придет сегодня. Так уже было, и не раз. Лагода будто чувствовала, что ему сейчас очень нужна женская ласка, женское тепло. Как бы силен ни был ее хозяин, но даже у железа, и у того есть свой предел, когда оно лопается, разлетается на осколки. И тогда его перековывают. Разогревают и проводят снова через студеную воду и жаркое горнило. И снова оно наберет былую крепость. Как сызнова.

Скрипнула половица. Евпатий поднял голову и увидел Лагоду в белой рубахе до пят, с распущенными волосами. Быстро семеня ногами, она подбежал к его ложу и остановилась в ожидании. Он видел, как в темноте поблескивают ее глаза, чувствовал запахи трав и сладковатых масел, исходящих от ее тела. Он представил, как она недавно мылась в бане, как ополаскивала свое пышное белое тело, как умащивала себя, прикусив нижнюю губку.

Евпатий протянул Лагоде руку, и тут же перед его внутренним взором появилась не кормилица его дочери, а красавица Доляна. Высокая, стройная, черноволосая. Воспитанница князя жила в тереме Юрия Ингваревича на женской половине и была ему как дочь. Выросла и расцвела она на глазах Евпатия. И ранила его своими черными быстрыми глазами и задорным смехом прямо в сердце. Было это всего лишь раз прошлым летом.

– Ипатушка, – со стоном выдохнула Лагода, приподняв шерстяное одеяло и юркнув под него. – Соколик мой…

Евпатий обнял податливое белое тело, всматриваясь в черты лица склонившейся над ним женщины. Ее волосы щекотали ему кожу, ее круглое бедро прижималось к его ноге, пышная грудь распласталась по его груди. Он вздохнул и прикрыл глаза, чувствуя, как женская рука гладит его по щеке, как горячие губы Лагоды шепчут ему на ухо нежные слова. Как ее пальцы скользят по его лицу, разглаживая складки возле губ и глаз, как она водит пальцами по его губам, бровям.

Лагода всегда находила нужное время и нужные слова. Она приходила в его постель очень редко. Сама. Они никогда не разговаривали с ней о своих отношениях. Ни до, ни после. Она была не похожа на других женщин. И покойная жена Коловрата Милава, и другие, которые у него были после ее смерти, они всегда отдавались его ласкам, его желаниям. И только Лагода умела ласкать сама, и это Евпатию нравилось. Она приходила как сладкий сон, погружала его в пучину наслаждения и так же тихо исчезала. И потом он видел только ее глаза. Внимательные, теплые. Каждый день он встречал ее в доме и понимал, что Лагода наблюдает за ним, беспокоится за него. И как только поймет, что совсем тяжко стало княжескому воеводе и отцу ее любимой Жданушки, снова придет ночью.

Сегодня Лагода была странной, какой-то печальной. Она меньше целовала Евпатия и больше гладила его руками. Она ластилась к нему и пыталась заглянуть в глаза. Было сегодня в ней что-то покорное, умоляющее. Что произошло? Уж не больна ли?

– Ласочка ты моя, – прошептал Евпатий, приподнимая лицо Лагоды за подбородок. – Что ты?

– Не губи любовь, прошу тебя, – отвечала женщина, пытаясь потереться о его грудь лицом и прижать его пальцы к своим губам. – Вспомни себя, ведь сердцу не прикажешь, а коли прикажешь, то сердце можно остудить до последнего дня своего.

– Да что с тобой?

– О Жданушке говорю, о кровиночке нашей.

– Ты об Андрейке Живко говоришь мне? – нахмурился Евпатий.

– Люб он ей, не надышится она им. И Андрей души в Жданушке не чает. Голубок с голубицей. Не губи.

– Да хорошо ли ты его знаешь? – со вздохом спросил Евпатий. – Откуда знать тебе, что счастливица Ждана с ним будет?

– А они сами поймут, им сердечки подскажут. Ведь любовь она свыше дается, она не разумом понимается, она через сердце проходит. Ты приглядись к нему, Ипатушка, может, и глянется он тебе. И статен, и при князе все время, в милости его. Ты ведь не вечен, придет время, когда другой должен будет о твоей дочери позаботиться. Ты сердце-то свое не ожесточай, помягче с ними, помягче. Ведь любовь, она любовью к нам и возвращается.

– Ну хорошо, – сдался Евпатий. – Ты за Андрейку как за сына своего просишь.

– Я не за него, я за кровинушку нашу, за Жданушку тебя прошу.

– Ну, ну… – прошептал Евпатий, притягивая к себе Лагоду. – По-твоему будь.

И она застонала, обхватила его лицо мягкими душистыми ладонями и принялась целовать так, как будто больше им не увидеться. Ее тело трепетало в сладкой истоме, сердце билось так, будто Евпатий был сейчас ее первым мужчиной. И в ответ на его ласки, на его прикосновения она выгибала спину и в голос стонала. И жаркая волна возбуждения накрыла Евпатия и увлекла его, как в пучину. И весь мир в этот миг перестал для него существовать. Он перевернул Лагоду на спину, впился огненными губами в ее губы, накрыл ее пышную грудь своей широченной сильной ладонью…

Масляный светильник горел на столе в оружейной лавке, освещая бородатые лица двух сидящих друг против друга мужей. Один рыжеволосый, с прищуром в глазах, вертел в руках кинжал, то пробуя лезвие на остроту, то взвешивая его в руке. Второй, степенный, со шрамом через угол глаза и щеку, сидел, уперев кулак в бок, стиснув в другой руке шапку с собольей опушкой.

– Ивар! – крикнул из-за стола рыжеволосый. – Носит тебя…

Большая комната терялась во мраке, куда не доставал свет маленького светильника. На стенах тускло мерцали кольчуги, кованые зерцала, железные шлемы-шишаки, которые все чаще стали появляться в русских городах из вольной степи. Мечи, кинжалы, наконечники, перевязи и ремни лежали по столам вдоль стены. Из низкой двери в дальнем углу комнаты высунулось длинное сухое лицо с жиденькой бороденкой:

– Ты никак звал меня, Алфей?

– Ты чего еще здесь? – недовольно спросил хозяин лавки.

– Так ведь ты сам мне велел счесть, сколько кузнец нам наконечников привез. Ну. Вот…

– Хватит полуночничать! Только масло жжешь без толку да свечи. Завтра проверишь. Запирай двери да ключи мне принеси.

– Это я сейчас! – обрадовался помощник. – А и то, не вижу уже… на ощупь разве что.

Слуга исчез. За стенкой он громыхал железом, явно торопился. Потом, кланяясь в пояс, поднес хозяину связку ключей на железном кольце и, получив разрешение, быстро исчез из комнаты. В глубине грохнула тяжелая дубовая дверь, послышался голос кого-то из холопов, с лязгом задвинулись запоры.

– Ты говорил, что в лавке никого? – лениво спросил человек со шрамом. – Негоже мне у тебя тут при твоих людях показываться. Разговоры пойдут, сомнения одолевать станут, веры не будет.

– Мои люди верные, они мне преданы, как псы, – откладывая кинжал, заявил Алфей. – Ну, сказывай, какие новости принес из степи?

– Не я принес, ветер принес, – без улыбки ответил человек со шрамом. – Я только перескажу, как сам слышал.

– Не тяни постромку, Наум, – покачал головой рыжеволосый, – порвешь ненароком.

– Нашему князю не долго осталось в Рязани сидеть, – стиснув еще больше шапку, ответил человек со шрамом и ударил кулаком по столу.

– Ан степняки чего решили против Рязани? Не впервой вроде?

– Ты меня слушай, Алфей, – понизил голос Наум. – Я воевода, я на коне держаться выучился раньше, чем ногами ходить. Степняки, да не те! Орда большая на нас идет. Слыхал небось, что булгарские города кто-то пожёг? То-то! И к нам уже соглядатаи повадились. Все вынюхивают, выведывают. Я сам их не видал, но верные люди доносили мне. Видели их.

– Так что же нам за корысть, Наум? Ты воевода, ты боярин княжеский, ты все знаешь, что в высоком терему думается и сказывается. Чего нам-то ждать?

– А ждать вам, люду посадскому, может, и смерти лютой да разорения. А может, еще сытнее жить будете да вольготнее.

– Это как же понять тебя, Наум? Я вот хотел бы сытнее жить. Мне разор ни к чему!

– Во-от! – вытянул вверх указательный палец воевода. – И не ты один таков. Многие не хотят разорения Рязани. А чтоб такому не бывать, надо договориться со степным народом. Им же тоже пить, есть хочется. Им коней надо подковывать, им рубахи да портки тоже носить. Они придут и первым делом спросят: а что, рязанцы, подчинитесь нашему хану? И ежели князь Юрий Ингваревич ногой топнет и скажет, что не бывать тому, тут и пожгут город. И всех смертным боем побьют степняки от мужей до стариков, до младенцев и жен наших.

– Так неужели князю и посоветовать некому? Уж очень у нас князюшка нерешителен да смирен.

– Есть советчики, Алфей. Да только как одно советуют князю, так и другое тоже. А нам надо, чтобы вокруг князя собрались люди, которые отговаривали бы его за меч браться. Нам надо уговаривать князя, чтобы с миром принял степняков. От нас не убудет, а город спасем.

– И много таких вокруг князя, Наум?

– Да сколько ни есть, а все мало. Надо верных людей собирать. Может, на вече голоса понадобятся, может, вовремя князю на ухо прошептать слова нужные. А может, кому и рты позатыкать, пока не поздно. Уж больно горячие есть.

 

Глава 3

Столы выставили прямо на траве слева от красной лестницы, где вечернее солнце не пекло головы дорогих гостей. Дневная жара спадала, с реки потянуло свежестью и запахом рыбы. Князь Юрий Ингваревич Рязанский во главе стола расправлял плечи и с наслаждением посматривал на своих гостей. Уважали его за ум, за смелость, за то, что не растерял земель рязанских, за то, что смирно было в его владениях, и народ не роптал, и на вече в Рязани хулу ему не кричали и в спину не плевали.

Падок был до лести князь, широким жестом велел снова и снова наполнять кубки хмельными душистыми южными винами. Слушал Юрий Ингваревич, как его славили гости дорогие, сам поднимал во славу их свой кубок из серебра. И как не поднимать, когда за одним столом сидит с ним гость любезный князь Георгий Всеволодович Владимирский. Да за ними Давыд Ингваревич Муромский да Глеб Ингваревич Коломенский. И князь Олег Красный, и Всеволод Пронский.

– Всею силою русской встанем! – громогласно заявил князь владимирский, принимая из рук холопа большой ковш с вином, которым тот разливал хмельной напиток по кубкам именитых гостей.

Приложившись к ковшу, князь Георгий сделал большой глоток и передал ковш дальше. Расправив усы, поднял над головой кулаки, погрозил в сторону восточных стен.

– Мы ль не сила, когда вместе, когда воедино все. Забудем все раздоры, князья русские. Перед лицом любого врага встанем стеной на рубежах наших.

– Сила! – вторили голоса за столом, и князья вместе с боярами хлопали друг друга по плечам и гулко били кулаками в спину. – Заступим врагу все пути на нашу землю! Не бывать такому, чтобы русич русичу не помог!

Евпатий Коловрат сидел среди рязанских бояр, каждый раз вместе со здравицами поднимая свой кубок, но пил мало. Он больше поглядывал по сторонам и прислушивался к разговорам. Гул за столами стоял сильный, но если присмотреться да внимательно последить за губами, то становилось понятно, что Георгий Всеволодович, часто наклоняясь к плечу рязанского князя, говорит ему не о битвах и не об оружии, а об охоте на лису. И Всеволод Пронский, обнимая первого воеводу рязанского Федора Юрьевича за плечо, шепчет ему не о степняках. Не иначе, хвалит красоту жены Федора княгини Евпраксии. А Федор Юрьевич только кивает с довольным видом и подбоченивается.

Мало, ох мало за этим столом сейчас говорили об опасности, что грозит всем русским землям, о сплочении. А ведь для того и собрались князья. Евпатий присматривался к боярам и видел, что каждый говорит о другом, свои дела обсуждают. Нет единства, не ждут врага, все выгадывают что-то. Евпатий поставил кубок, похлопал по плечу сидевшего рядом с ним сотника, прибывшего с Всеволодом Пронским, и встал с лавки. На него никто не обратил внимания, и Евпатий прошел к стене княжеского терема, постоял, выжидая, не пойдет ли кто за ним следом, не смотрит ли кто в спину. Нет, никому нет дела, что это один из первых воевод рязанских вдруг из-за стола встал в разгар пира.

Ивар, надвинув шапку низко на глаза, ждал Коловрата у коновязи. Он быстро глянул по сторонам, покусывая травинку, и подошел к воеводе.

– Ну? – Евпатий с тревогой смотрел в лицо Ивара. – С чем пришел?

– Недоброе у нас, Евпатий. Прав ты был. Пауки зашевелились.

– Говори! – хмуро потребовал воевода.

– К хозяину моему Алфею вчера боярин приходил.

– Который?

– Могута. Этот, у кого шрам вот так через лицо, воевода ваш. Они сначала оружие смотрели, перебирали все на столах, а потом, как лавку я закрыл, они в горнице у Алфея сидели и об измене говорили. Я под окном сидел, все слышал.

– Что говорили?

Лошади, привязанные к кольцам у крайнего столба, начали шевелить ушами и похрапывать, косясь на Коловрата. Животные как будто почувствовали его раздражение, угрозу, исходящую от него, злость, клокотавшую у него внутри. Ивар снова покрутил головой по сторонам, вытянул шею, заглядывая поверх лошадиных спин.

– Алфей сказывал, что будто вести пришли из степей. Скоро татарский хан придет, будет выкуп с огородов русских требовать. А тех, кто выкуп платить не будет, тех хан пожгет. А тех, кто заплатит, тому земли русские в княжение оставит. И спрашивал Алфей Могуту, много ли при князе Юрии советчиков, кто не хочет войны со степняками, кто хочет миром порешить и миром хана встретить.

– И что Могута?

– Могута сказывал, что есть такие.

– Бояре ближние сытые стали, – зло проворчал Евпатий. – Воевать им не хочется, потому как доходы свои терять придется. И торговый люд за ними пойдет. Дело известное. Каждый о своей мошне думает, зажрались вороны! Еще кто ходил к Алфею?

– Не видал, – покрутил отрицательно головой Ивар. – Он сам, как поутру из дома ушел, так более и не показывался. А вот вечером, как стемнеет, снова могут собраться у него. Говорили они о торговом люде, правда твоя, Евпатий.

– Ты вот что, Ивар. – Коловрат сгреб в свой мощный кулак худое плечо собеседника и притянул его к себе. – Уши торчком, но будь хитер, как лиса. Слушай все, что говорят, запоминай, кто приходит. И мне все рассказывай. Черное дело задумали.

– Все как есть расскажу, Евпатий. Я тебе жизнью обязан, неужто подведу тебя, защитника нашего. В народе о тебе знаешь что говорят?

– Знаю, – отпустил рубаху Ивара Евпатий. – Народ, он правду видит издалече. Она для него как свет солнечный, она через любую тьму пробьется, покажется. Если нынче снова соберутся у твоего хозяина гости-полуночники, ты мне дай знать. Кого из мальцов своих пришли, пусть камушком в окно бросят.

– Все сделаю, как велишь! – заверил Ивар.

– Ступай!

Мрачный, как туча, Евпатий двинулся снова к столам, где пировали гости и именитые рязанцы вместе с князем Юрием. Из подклетей тащили моченые яблоки, откуда-то пахло жарящимся кабанчиком. И эти запахи обильной и богатой пищи раздражали Евпатия сейчас особенно сильно. Именно сытые и богатые в этом городе готовы продать Русскую землю степнякам за право жить все так же сытно, пусть и под пятой ворога. Он почти столкнулся с группой девок в нарядных сарафанах, которые, увидев воеводу, брызнули в разные стороны со смехом.

Евпатий остановился. На верхней ступени лестницы стояла Доляна. Как же она была сейчас красива! Карие глаза смотрели с веселой игривостью, в темно-каштановые волосы были вплетены болотные лилии. Блестящие глаза девушки заставили сердце воеводы биться чаще. И когда Доляна подняла руку и поправила локон у виска, от этого плавного лебединого жеста внутри у Евпатия все сладко заныло. Захотелось прямо сейчас пойти к князю, забыть хоть на день об угрозе из степей, пасть на колено и просить руки воспитанницы.

– Что ты так мрачен, храбрый воевода? – прозвенел чистым родничком голос девушки. – Подруг моих напугал. Улыбнись, ведь сегодня праздник, много гостей.

– Заботы, Доляна, – осипшим от волнения голосом ответил Евпатий. – Они омрачают.

– А мы решили идти на луга, – беспечно ответила девушка. – Будем плести венки и пускать их по реке. Вдруг чей-то венок поднимет из воды рука суженого! Не хочешь, Евпатий, поймать в реке венок из луговых цветов?

Воевода понял, что девушка смеется над ним, играет словами, как жеребенок по двору скачет. Он стиснул зубы, стараясь не выдать своего состояния и не в силах тронуться с места. Так бы и стоял рядом с ней, слушал ее голосок, смотрел в эти карие глаза. И тут затопали быстрые шаги по лестнице. Доляна с досадой прикусила нижнюю губку. Еще миг, и возле нее выросли трое молодых воинов, дети боярские, к князю приближенные. И среди них Евпатий увидел Андрея. И в руках он держал несколько цветков лилий.

Улыбка с лица молодого сотника слетела, как листок, сорванный с дерева порывом ветра. Он встретился взглядом с Коловратом, и в этом взгляде была угроза, ненависть. Рука Коловрата прошла по поясу в поисках меча, который сегодня остался дома, нащупала большой нож и стиснула его рукоять. Замерли на месте дружинники, побледнела Доляна. А Живко только недобро прищурил глаза и отбросил в сторону цветы. Лютая ненависть захлестнула Евпатия. Обида за дочь, которая любили Андрея, своя злость, что ему дорожку переходит Андрей, втайне подбирается к Доляне.

Злость застлала глаза Евпатию, он уже ничего не видел вокруг, только кривую усмешку Андрея и его упрямо стиснутые зубы. Рванув нож из-за пояса, Евпатий бросился на обидчика. Лицо Живка было очень близко, но вокруг уже раздавались крики, от страшного удара задрожали бревна крепкой лестницы. Чьи-то руки схватили Коловрата, соскользнули, не в силах удержать, новые руки схватили его за одежды, потащили назад, не смогли повалить наземь. Шестеро еле удерживали разъяренного воеводу, когда пелена начала спадать с его глаз. Он увидел свой нож, на половину лезвия вонзенный в дубовый столб. Как раз в том месте, где чуть раньше была молодецкая грудь Андрея.

Князь Федор Юрьевич стоял между Евпатием и Живком, уперев руки в бока, и мерил взглядом обоих.

– Что удумали на пиру у князя? Удаль свою показать негде? Оба с глаз моих долой! И чтобы светлый день не поганить!

Руки удерживавших Евпатия дружинников ослабли. Один из них подошел к лестнице и попытался вытащить нож Коловрата из древесины. Живко стряхнул с себя руки воинов, полыхнул негодующе глазами и ушел вверх по лестнице. Евпатий проводил его широкоплечую фигуру взглядом. Вот и печаль в дом пришла, подумал он о дочери. Как сказать-то, лебедушке своей, что не люба она ему, что нет у нее жениха теперь. Круто повернувшись, Евпатий пошел со двора.

Возле кузниц, чадивших удушливым черным дымом и оглушающих звонкими ударами молотов, Коловрата догнал Полторак.

– Подожди, воевода! – Юноша схватил Евпатия за плечо. – Что с тобой, ты никак сегодня лишнего выпил?

Коловрат остановился и резко повернулся к Полтораку, обжигая огненным взглядом:

– Не вино во мне взыграло! Обиду мне нанесли горькую, лютую, в самое сердце ударили меня сегодня.

– Это ты сегодня чуть было в сердце не ударил, – с сожалением покачал головой Полторак, протягивая воеводе его нож рукоятью вперед. – Убил бы Живка, князь тебе этого не простил бы. Да и гости там. Князья, братья князя Юрия. Чего вы с ним сцепились-то? Андрей вроде к тебе набивался Ждану просить. Или слово недоброе тебе сказал? Ты в последнее время, как я погляжу, не в себе ходишь.

– Он Жданушку мою на другую девицу променял, – засовывая нож за пояс, ответил Евпатий. – Не любовь в нем говорила, а желание с теми, кто выше его в положении, породниться. И все, Полторак! Об этом говорить больше не будем.

– По-твоему будь, – кивнул молодой человек, идя рядом, положив ладонь на рукоять сабли. – Давно от Стояна вестей не было. Далеко ли ты его послал?

– Не только его послал. До лесов на берегах Воронеж-реки, на Цну послал.

– Так степняки не показываются, – задумчиво пожал плечами Полторак, идя рядом с воеводой. – Неужто новая беда ждет земли русские. Только-только с Черниговом в мире жить стали. С владимирскими и суздальскими князьями биться в широком поле перестали. Сколько ратного люда положили из-за споров меж князьями!

– Да, – вздохнул Евпатий, – когда князь черниговский Ярослав Святославович помер, отошли от Чернигова муромские и рязанские земли. И Пронск поднялся на княжение, и Переяславль, и Ростиславль, и Ижеславль. Только дружбы меж князьями больше не было. А с владимирскими и суздальскими князьями, так с теми бились насмерть. Ты это и сам знаешь, Полторак. Ты мальцом был, когда Всеволод Большое Гнездо сжег Рязань. А я бился под этими стенами. И ведь не чужую, русскую кровь проливали. Сердце болит, когда думаю о том, что Рязань только-только восстанавливать стали – и снова гроза приближается. А возле князя нашего шептуны завелись, которые сладко поют ему в уши, что, мол, откупимся, сговоримся!

– Ты, Евпатий Львович, вот что… – Полторак замолчал, хмуро посмотрев по сторонам. – Ты бы не горячился так, да на людях голоса не поднимал. Беды бы не случилось какой.

– Что? – Евпатий с изумлением посмотрел на Полторака. – Смириться советуешь? Молчать? Такому не бывать!

Топнув ногой, Коловрат свернул к своим хоромам. Шел он быстро, отмахивая правой рукой и стискивая левой рукоять ножа за поясом. Полторак остался стоять, глядя вслед своему воеводе с улыбкой на губах. К нему неторопливо подошли двое дружинников без брони, в одних кафтанах, и саблями на поясах.

– Ну что? – спросил один из дружинников.

– Горяч наш воевода, ох как горяч, – провожая взглядом Коловрата, ответил Полторак. – Не ровен час, беды на свою голову наживет. Вот что, други, надо бы за домом Евпатия посматривать. Как куда он сам пойдет, так поодаль кому-то из нас быть.

– Кто ж с нашим Евпатием в бой-то вступить захочет? Если только кому жизнь не мила! – засмеялся второй дружинник. – Его меч словно молния разит.

– Так ведь то лицом к лицу, – покачал головой Полторак и похлопал снисходительно молодого дружинника по плечу. – У кого душа темная, те лицом к лицу не сражаются. Они норовят со спины подойти.

Евпатий за остаток дня так и не нашел в себе сил душевных поговорить с дочерью. Знал, что Ждана мучается, не понимает, почему ее милый не идет, знать о себе не дает. Язык не поворачивался хулить Андрея в глазах дочери, а ведь знал Евпатий, что придется. Не сегодня, так завтра. Лагода один раз глянула хозяину в глаза и исчезла до самой ночи. Только и видел ее Евпатий, когда она Ждану собирала ко сну, расчесывала девушке волосы. И снова Лагода поняла по взгляду Евпатия, что не ладно у того на душе. Она нашла его, когда Евпатий сидел в большой горнице один за столом и смотрел на свет свечи. Подошла, смирно присела рядом, коснулась легко мужского плеча.

– Что с тобой, Ипатушка? – спросила кормилица очень тихо, чуть шевеля губами.

И сразу на душе стало как-то теплее и спокойнее. Он повернул голову, посмотрел Лагоде в глаза, в самую глубину ее задумчивых, туманных глаз. И все стало на свои места, стало просто, как не раз бывало в бою, когда он знал, как поступить и что предпринять. Когда был уверен, что победит.

– Не хотел дочери говорить, потому что не знаю, какие слова подобрать для этого, – ответил Евпатий.

– С Андреем что-то? Разлюбил он нашу доченьку?

Лагода сказал это так просто, так обыденно, что Евпатий не стал ее поправлять. Наша доченька! Хорошо, что она так сказала, подумалось Евпатию. Так даже легче. Да и не знал я разве, что кормилица относится к Ждане как к родной дочери.

– Да, разлюбил, – сухо отозвался Евпатий.

– Я знала. – Лагода убрала руку с плеча хозяина и села боком к нему, чуть касаясь бедром его бедра. – И Ждана уже догадывается. Наверное, у них давно разлад начался.

– Ты уж там сама ей скажи, как получится. Тебе виднее. – Евпатий вздохнул полной грудью, как будто большой груз с плеч свалил, и положил свою широкую загрубевшую ладонь на пальцы Ладоги.

– Ты… спасибо тебе, горлица ты наша. Что бы мы без тебя делали… я бы без тебя делал?

– Да так бы и жил, – неожиданно с каким-то странным весельем в голосе ответила Лагода. – Жил – не тужил! Привел в дом жену, она бы дочь тебе взрастила, воспитала, женским премудростям научила. И тебе утеха, и в доме порядок…

Евпатий засопел, хмуря густые брови, поднялся как грозовая туча, стиснув кулачищи. Лагода осталась сидеть, глядя на него снизу вверх невинными лучистыми серыми глазами. Наткнувшись на ее взгляд, Евпатий мгновенно остыл, опустил плечи и отвел глаза. Права Лагода, и говорить нечего. Ни жена, ни мать, ни сестра. Но какие слова найти для нее сейчас. Евпатий стоял, глядя в женские глаза, но Лагода решила все быстрее его.

– Отдохнуть тебе надо, Ипатушка, – сказала она, вставая. – Шел бы ты спать, а то ведь кто знает, что завтрашний день тебе приготовит.

Она провела рукой по его щеке, разгладила бороду, чуть улыбнулась и ушла, шелестя сарафаном. Евпатий хмыкнул с улыбкой. Ну вот и все заботушки женской рукой и развеяны, как утренний туман над рекой. Пройдя на свою половину, Евпатий вытянулся на жестком, набитом шерстью матраце и, заложив руки за голову, стал смотреть в потолок. Сон не шел. Мысли роились в голове, толкались, как скоморохи на ярмарке. Но мало-помалу сутолока в голове улеглась, а потом и сон стал увлекать мысли куда-то в далекие дали, в туман.

Проснулся Евпатий быстро и сразу насторожился. Вот опять засвистел в саду под окнами соловей. Тихо, но заливисто. Какой же соловей поет в начале осени? Евпатий быстро поднялся и подошел к слюдяному окну, чуть приоткрыв створку окна, посмотрел вниз. И тут же от ствола дерева отделилась темная фигура и к стене дома подошел человек.

– Батюшка, Евпатий Львович, – торопливо заговорил человек, – ждет тебя Ивар. Сказать тебе хочет слово важное. Приходи, не мешкай!

Темная фигура шагнула в сторону и сразу исчезла почти беззвучно в ночи. Евпатий еще немного постоял у окна, размышляя. Почему Ивар сам не пришел, кого он прислал? Или это не Ивар, может, кто прознал про их разговоры, проследил кто-то из бояр, кто не хочет встать на защиту Рязани от татар? Да кто же мог прознать? Нет, спешить надо! У Алфея Богучара осиное гнездо в оружейной лавке. Его прихлопнуть надо, а самого Алфея в железе на площадь. Да перед всем народом казнить!

Евпатий двигался в темноте быстро и без шума. Надевать кольчугу он не стал. Подпоясавшись, продел в кольца саблю в ножнах, за пояс сунул два медвежьих ножа. Со стены снял черный кафтан и такую же шапку. Оглянулся, окинув темную комнату взглядом. В ночь иду, подумал Евпатий и взял с лавки кожаный мешочек с огнивом. Спустившись по ступням к двери, он растолкал уснувшего в обнимку со старым боевым топором отрока.

– Спишь, Порошка! – Евпатий стиснул плечо юноши. – Больше не спи, а то уши оторву и на ворота прибью!

Паренек поморщился от боли и опустил голову, скрывая улыбку. Отродясь такого не было, чтобы в доме у боярина Евпатия кого-то секли или наказывали по-другому.

– Я не спал, я к ночным звукам за дверьми прислушивался, – проворчал он, потирая плечо, которое Евпатий все же отпустил.

– Прислушивался? – настал черед Евпатия прятать улыбку в бороду. – Ох, смотри у меня! Открывай мне дверь, только тихо. Я выйду и знак тебе сделаю. Значит, запрешь за мной на все засовы.

– А ты-то куда на ночь глядя, хозяин?

– Цыц у меня! – погрозил пальцев Евпатий. – Не открывай, что бы ни услышал снаружи, понял? На тебе весь дом! Если что, беги будить старших, но дверей не открывай. И не бойся ничего!

– Я-то? – расплылся в самодовольной улыбке Порошка. – Чего мне бояться. Не ты ль меня обучил бою на топорах, на мечах. И из лука я…

– Не пристало похваляться, – снова строго заметил Евпатий. – Ну-ка, что главное…

– Помню, помню, – улыбнулся паренек, – слушать старших и помогать слабым.

Ночь встретила прохладой и стрекотом сверчков. Евпатий посмотрел на звездное небо, по которому ползли черные тени туч. Глаза быстро привыкали ко тьме. Евпатий прошел вдоль стены дома и двинулся вниз к торговой улице. Он старался ступать осторожно, чтобы не хрустнул под ногой камешек. Иногда он останавливался и прижимался к стене ближайшего дома. Или правда кто-то был неподалеку, или мерещилось ему. Евпатий знал за собой многое. И в темноте он видел лучше многих, и человека или зверя чувствовал на расстоянии. Вот и сейчас не давало ему покоя ощущение, что впереди него и позади кто-то есть. И идут так же осторожно, на середину улочки не выходят, стараются держаться стен и высоких заборов. Зря князь всех собак извел в посаде, в который уже раз с горечью подумал Евпатий. И его самого в который уже раз облаяли кобели цепные, да и преследователей его тоже. Вон за стенами надрываются, там чужой и близко не подойдет.

До оружейной лавки Алфея оставалось совсем недалеко, когда впереди в темноте послышался человеческий крик. Это был крик боли, который тут же оборвался. Или удар был смертельным, или человеку зажали рот. Евпатий стиснул зубы и поспешил вперед. Стиснув в руке рукоять ножа, он прислушивался и вглядывался в темноту, как волк, готовый в любой момент отразить нападение врага. Еще несколько неслышных шагов, и оттуда, куда он шел, донесло легким ветерком запах крови. Евпатий весь превратился в слух. От напряжения у него заломило в висках, но он сейчас видел впереди даже следы коры на бревнах высокого забора, как мышь где-то грызет деревянный короб, чтобы добраться до еды. У самой стены амбара стоял человек в темном плаще и шапке. Он прислушивался, поворачивая голову из стороны в сторону. Но ветерком тянуло как раз от него к Коловрату.

Незнакомец наклонился и выдернул из земли меч. Нет, не из земли. Из тела лежавшего у его ног человека. И стал аккуратно вытирать клинок о полу кафтана своей жертвы. То, что человек на земле был жертвой этого высокого незнакомца, Евпатий не сомневался. Он взревел и ринулся на убийцу с проклятьями на устах. Человек мгновенно увидел его и бросился бежать вниз по улице. Единственное, что мог сделать Евпатий, кроме попытки догнать незнакомца, который показал заячью прыть, это метнуть в него нож. Тяжелый медвежий нож с длинным лезвием коротко свистнул в воздухе и с глухим стуком вонзился в спину убегавшего.

Выхватив из ножен саблю, Евпатий побежал к распростертому телу. И тут он услышал топот множества ног, замелькали факелы, закричали голоса. Развернувшись на пятках, Коловрат прижался спиной к стене дома и сжал в одной руке рукоять сабли, а в другой нож. Среди подбегавших людей в мерцающем свете факелов он узнал нескольких своих дружинников, Полторака и даже боярина Наума Могуту. Подбежали даже воины из стражи от ворот.

Полторак подошел к Евпатию, сразу понял, что тот цел, и обернулся к Могуте, который с двумя воинами перевернули мертвое тело.

– А вот это очень плохо, – прошептал Полторак и, стащив с головы шапку, вытер потное лицо.

Евпатий видел мертвое лицо Андрея Живка, и бешеная злость в нем мгновенно улеглась. Значит, и Живко был заодно с заговорщиками. Сунув саблю в ножны, Евпатий подошел к первому телу на земле и велел посветить. Перед ним, широко раскрыв глаза, лежал мертвый Ивар. Рана в груди, окровавленная ладонь правой руки, которой он в предсмертном порыве пытался ухватиться за меч убийцы. Кто же ко мне приходил под окно и вызывал, стал вспоминать голос Евпатий. Голос человека, который разбудил его соловьиными трелями был незнаком. Враг ли он или друг? Даст о себе знать или затаится теперь, чтобы не постигла его такая же участь?

Князь Юрий Ингваревич сидел в кресле между двумя светильниками, укрепленными на высоких столбах, и смотрел на Коловрата, подперев кулаком щеку. Столпившиеся по обе стороны красной дорожки бояре и именитые горожане тихо переговаривались, создавая один сплошной гул. По всему было видно, что князь находится в состоянии глубокой задумчивости. Но еще больше недовольство у него вызывает то, что он не знает, как ему в этой ситуации поступить. Да и из бояр никто не бросается что-то помогать добрым советом.

Дверь в самом начале горницы открылась, и на дорожку ступил князь Федор – старший воевода рязанский, сын князя Юрия Ингваревича. Шел Федор Юрьевич широким шагом, громко стуча красными каблуками сафьяновых сапожек и придерживая дорогую сабельку на бедре. Подойдя к князю Юрию, он круто обернулся к собравшимся и поднял руку. Гул голосов в помещении как-то нехотя прекратился.

– Ко всем собравшимся я обращаюсь! – провозгласил Федор. – Злодеяние свершилось нынче в посаде. Был убит человек купца Алфея Богучара. И убит был княжеский сотник Андрей Живко. Сердце князя Юрия Ингваревича скорбью наполнено. Скорбью великой и желанием злодеев наказать.

– Смертью наказывать надобно, – загалдели в зале. – Руку, смерть принесшую невинному, отсеки. Так нам предки наши мудрые завещали.

– Не по учению Христа нашего Господа! – отвечали с другой стороны зала. – Невинного не казнить! Пред Богом ответ держать надобно.

– А князь над нами не Богом поставлен? Народ на вече князя жаловал на Рязанский престол. А воля народная, она все что Божья воля!

– Не кощунствуй! – раздался громкий властный голос архиепископа Евфросина. – Господь един, и все земное в его власти. Только Господу решать, жить или умереть!

Высокий и прямой, как жердь, архиепископ вышел на середину и повернулся лицом к князю Юрию:

– К тебе взываю, княже! Не дай свершиться беззаконному делу, делу несправедливому. Не дай пострадать невинному, тому, на чьих руках нет крови убиенных. Найди тех, кто стоит за смертью рабов Божьих Ивара и Андрея, накажи, как того потребует народ, а мы помолимся за их души, дабы Господь принял их в очищение. Не может быть скорым ни Божий суд, ни суд княжеский. Ждите, православные, решения!

С этими словами епископ повернулся к людям в зале и стал сурово вглядываться в лица. И каждый опускал глаза перед священником. Помнили все, что именно он, Евфросин I Святогорец, принес в город икону Божьей Матери с горы Афон. Ее считали защитницей и покровительницей Рязани. Постепенно горячий взор старца смягчился. Бояре и горожане, переговариваясь, стали покидать горницу.

– Ну теперь поспокойнее будет, – проговорил князь Федор и подошел к Коловрату: – Теперь, Евпатий, ты расскажи нам, как дело было. И каким ветром тебя с постели подняло да на торговую улицу вынесло.

– Не верю я в нечистые помыслы Евпатия, – подходя вплотную, заявил епископ, громко стукнув посохом об пол. – И ты не молчи! Расскажи князю, как все было.

– Сколько же можно воду в ступе толочь? – с укором сказал Евпатий, глянув князю в глаза. Его пальцы стиснули наборный пояс с серебряными бляхами. – Не тебе ли, княже, я говорил, что беречься нам надо, когда враг будет у ворот. Что поднимет голову нечисть внутри наших стен. Вот и подняла. Вот и враг уже скоро у ворот станет.

– Да какой же враг, Евпатий? – как-то уж очень по-бабьи сварливо и капризно потребовал князь Юрий. – Ну что ты все пугаешь нас врагом. Наши ли дружины не сильны, наши ли соседи не придут нам на помощь так же, как и мы им придем на помощь по первому зову. Не отдадим мы земли Русской никому. И не о том ты сейчас речь ведешь!

– Ты сказывай, сказывай, – похлопал воеводу по плечу Евфросин и отошел к окну, выглядывая в темень на улице, над которой на востоке начинало светлеть небо.

– Ивар был моими глазами и ушами на торговой улице, – заговорил снова Евпатий. – Я ему жизнь спас, семью его от смерти уберег. И он верой и правдой служил мне и городу нашему против ворога лютого. А ворог до прихода степняков у нас свой сыскался, княже. Оружейник Алфей да боярин Наум Могута разговоры о предательстве вели и клялись других изменников сыскать в городе, кто встретит татар хлебом-солью и открытыми воротами. Кто на поругание отдаст наши святыни, матерей, жен и дочерей наших.

– Поостынь, Евпатий, поостынь! – подал голос из темного угла князь Федор, стоявший там со скрещенными на груди руками. – Много на себя берешь! Не по чину тебе хулу возводить на бояр да на торговых людей, кто Божью Матерь почитает, кто верен князю Юрию Ингваревичу, кто крест целовал…

– Крест целовали? – повысил голос Коловрат. – А они крест целовали еще и найти в городе тех, кто не пойдет на татар вместе с князем.

– Кроме твоих слов, вины их ни в чем не вижу, – проворчал наконец князь Юрий и переменил руку, подперев щеку теперь уже левым кулаком. – Кроме того, этот, как его там… Ивар зарезан оказался. И сотник Андрей был ножом зарезан. Не твой ли нож торчал из его спины? Не ты ли туда явился, чтобы слуг моих убить, скрыть следы врагов наших, которых слуги наши выслеживали? Ответь нам, Евпатий.

– Я отвечу! – решительный молодой голос раздался от дверей и по красной дорожке из темноты вышел сотник Полторак. – Дозволь, князь! Я могу подтвердить слова воеводы. И не только я, еще два десятка моих дружинников, что Евпатия охраняли по ночам. Вот и сгодилась наша помощь в ту ночь.

– Ты за мной шел тогда? – спросил Коловрат, изумленно посмотрев на Полторака.

– Я, – улыбнулся сотник и снова посмотрел с преданностью на князя. – И не я один. Знал, что Евпатий подозревает в измене многих в городе, кто будет тебя, князь, Юрий Ингваревич, склонять не выступать против татар.

– Не выступать – это ли измена? – возмутился снова князь Федор. – Пути разные, неизмеренные, но цель одна. Ты видишь один путь, я – другой, а князь рязанский – третий. И ему по положению его дано видеть дальше всех, глубже всех.

– Ивар меня вызвал, хотел показать кого-то в сговоре против города, – заговорил Евпатий. – Посыльный от него пришел, вызвал меня. Мой отрок, что у дверей в эту ночь караулил, слышал условный знак. Он мне двери отпирал и выпускал меня. Полторак с дружинниками видели, что я подошел, когда Ивар был уже мертв. При мне сотник Андрей из мертвого меч выдергивал и о его портки вытирал кровь с клинка. Не мог я его остановить ничем, кроме ножа. Не имел я в мыслях своих ничего, кроме спокойствия Рязани, жизни его и славы твоей, княже. До самой смерти своей служить буду этому и не отрекусь никогда, как не отрекусь от веры нашей христианской.

Князь с кряхтением сполз с кресла и, заложив руки за спину, прошелся из угла в угол. Сомнения его одолевали. Он верил Евпатию, но верил лишь в то, что тот предан ему лично и своему городу, землям рязанским. Но вот видит ли воевода Евпатий Коловрат дальше своего носа или он по своей горячности в каждом встречном врага видит? И не ошибка ли, не грех ли взял Евпатий на душу, лишив жизни сотника Андрея. А ведь перед родичами Живка придется ответ держать, доказывать, что не легло на его имя бесчестья. Бесчестье доказать-то и нечем, кроме туманных утверждений Коловрата.

– Ступайте все, – тихо приказал князь. – А ты, Евпатий, останься.

Зашелестели одежды, затопали каблуки, и зала опустела. Последним степенно вышел епископ Рязанский и Муромский Евфросин, благосклонно посмотревший на Коловрата. Князь выждал немного, потом неторопливо вернулся к своему креслу и снова уселся в него. Теперь он сидел прямой, чуть прищуриваясь, глядел на воеводу и говорил твердым голосом:

– Тебе верю, Евпатий. Андрею не верил, да и слух до меня стал доходить, что он часто вокруг Доляны крутится. Не про него она, не про него. В Чернигов я ее отправлю скоро. Там ее суженый, по моему разумению. Ее батюшка мне служил, и голову на службе сложил со славой. Мой долг позаботиться о сиротинке. Теперь про изменников, на которых ты указываешь. Ты хоть понимаешь, Евпатий, что, посади я сейчас по твоему навету в погреб пару торговых людей да пару ближних своих бояр, и у меня не то что по всей степи половецкой, у меня половина города во врагах ходить будет и ножик на меня со спины точить. Тут не обухом бить нужно, а тонким ножичком аккуратно вырезать. Ты же белку не копьем в лесу бить будешь, а стрелой, да с тонким наконечником.

– Князь, за твоей спиной сговариваться с татарами собираются. Я тебе не раз говорил. Их только сила может остановить, это я тебе тоже говорил. Не забывай, что я там был, где русские князья полегли в чистом поле со своими дружинами.

– Да верю, верю тебе! – зашипел на Коловрата князь Юрий. – Только спешишь ты. Ты посоветоваться приди, на ухо шепни, мигни мне вовремя, я и придумаю, как и что сделать. Не сам, так советчиков у меня хватает.

– А как половина твоих советчиков за твоей спиной паутину плетет?

– Да что б тебя! – вспылил князь. – Не переговоришь тебя. Вот тебе мой сказ отныне, воевода Евпатий. Никого оружием по своему усмотрению не карать, а брать, коли виновен, и на суд княжеский вести. Я решать буду, кого казнить, а кого миловать.

– Слушаю тебя, князь. – Евпатий склонил голову и приложил ладонь к сердцу.

– Воин ты у меня такой, что заменить тебя некем. Да и не хочу я тебя заменять. Нужен ты мне, хоть и горяч порой и неуемен. Больше пользы от тебя в будущем вижу. Но если ослушаешься меня, то смотри, Евпатий Коловрат, я тебя больше защищать не стану, а то и сам велю уходить со двора. А будет твоя вина, так и казню.

– На все твоя воля, князь, Юрий Ингваревич, – смиренно отозвался Евпатий, – и воля Господа нашего.

– Вот теперь правильно говоришь. И помни: ни звука о том, что этой ночью произошло, ни слова о том, что ты там был. В этот раз я спасу твою голову, но уж и ты ее больше не подставляй.

Евпатий снова поклонился и, повинуясь жесту князя, вышел из горницы. Над посадом светлело небо, вот-вот должно было появиться солнце. За стенами уже мычало на разные голоса стадо, хлестали в воздухе пастушьи кнуты. Наступало утро. В русских домах поднимались рано, и в княжеских хоромах уже тоже начиналась жизнь. Евпатий остановился возле лестницы и облокотился на перила. Нелегкие думы одолевали его. Князь был по-своему прав, но он был и не прав, считая, что сможет договориться с татарами, откупиться от них. А если татары посчитают, что возьмут во сто крат больше сами, чем им принесет князь на золоченом блюде? И быть тут большой крови, потому как войско татарское нельзя допускать глубоко в земли рязанские. Встречать его надо загодя и в том месте, где русичам биться сподручнее, а татарам неудобно. А там, глядишь, и не станут татары биться.

– Евпатий, – прозвенел колокольчиком нежный голос за спиной, и воевода резко обернулся.

Доляна стояла у двери, прижавшись щекой к косяку, и смотрела на него спокойным и чуть грустным взглядом.

– Я слышала, что произошло этой ночью, – снова заговорила девушка.

– Не суди, – угрюмо попросил Евпатий и повернулся лицом в сторону реки, где уже появились рыбацкие челны. – Ты не знаешь всего, что там было.

Доляна подошла и встала с ним рядом. Девушка молчала, но Евпатий внутренне чувствовал, что в ней что-то изменилось. Он привык видеть воспитанницу князя веселой, подвижной, смешливой и беззаботной девочкой. Сейчас рядом с ним стояла взрослая печальная женщина, познавшая, что такое горе. Это было непривычно и странно.

– Мы живем в страшном и жестоком мире, Евпатий, – заговорила Доляна. – Евфросин все говорит, что нужно жить в любви, что нужно платить любовью даже за сделанное тебе зло, что не нужно судить и гневаться. Но как можно жить по таким заповедям, когда каждый день теряешь близких людей, отрываешь с кровью частичку своей души. И не остается внутри больше ничего, только кровоточащая пустота, которая ноет и саднит.

Девушка замолчала, продолжая смотреть в даль, в туман над рекой, на леса и поля. Коловрат смотрел туда же, но видел перед собой мертвое тело Ивара с открытыми глазами. Видел безжизненно свалившуюся набок голову Андрея и торчавший из его спины большой нож. А еще он вспоминал звуки. Топот тысяч и тысяч коней в степи, от которых, казалось, дрожит земля, и пыль, поднимавшуюся до самого солнца и застилавшую его.

– Ты любила его? – спросил он, не поворачивая головы.

– Андрея? – тихим ровным голосом переспросила Доляна. – Я знала, что нравлюсь ему. Наверное, он попросил бы у Юрия Ингваревича меня в жены, только князь бы ему отказал. Но он теперь убит. И ты, который смотрит на меня с любовью, тоже уйдешь. Как ушел от меня отец, сложив голову в жестокой битве. Не с врагом, со своими же русичами. А перед этим умерла моя мать. Все время кто-то уходит из моей жизни, но все они остаются в моей памяти. И они в снах приходят и со мной разговаривают. Страшно любить в этом мире, потому что знаешь, что у тебя твою любовь отнимут.

– Любовь отнять нельзя, – вздохнул Евпатий. – Умирают люди, а не любовь. Она с нами навсегда остается.

– Прощай, Евпатий. – Доляна опустила голову. – Ты уедешь, меня князь вскоре отправит в Чернигов. Говорят, он мне там мужа нашел. – Девушка вдруг повернула к Евпатию голову и грустно улыбнулась: – А у тебя, говорят, дочка моих лет? Вот было бы странно, что мачеха у нее всего-то на пару годков постарше. Мы бы скорее подружками были, чем мачехой и падчерицей. Смешно…

Доляна повернулась и пошла, ведя по перилам розовым пальчиком. А Евпатий смотрел ей вслед, чувствуя, что внутри у него снова стало горячо и томительно сжалось сердце. Мачеха, подружки, дочь. Значит, думала об этом? Значит, коли бы сложилось все, так все вместе в ладу и жили бы?

Федора Юрьевича дома не оказалось. Встретить гостя вышла его красавица жена Евпраксия. В нарядном сарафане, в венце с каменьями и с перстнями на пальцах, княгиня держалась не как владычица. Казалось, что она сокрушается, что ей приходится носить все эти наряды и драгоценные украшения. А дай ей волю, так побежала бы босая и простоволосая на луг с девками водить хороводы и песни петь. Или встречала бы мужа сама по вечерам после трудов его, кланяясь в пояс. И подавала бы ему умываться, и за стол сажала бы, наливая чарку. Нет же, положено все делать девкам и отрокам, что при доме служат, а ей только носить себя степенно и важно.

– Здравствуй, Евпатий, – улыбнулась княгиня, шевельнув пальчиком из кружев платочка, который она тискала в руках. – Давно тебя не видела. Все в походах да в ратных делах.

– Здравствуй, матушка Евпраксия, – поклонился Коловрат. – Рад бы бывать чаще и желать вашему дому полную чашу, да времена нынче иные.

– Полно тебе, дружок, – по-простому улыбнулась княгиня. – Мы ли в детстве на одном лугу в догонялки не бегали да с песнями на Рождество не ходили по дворам? С чем пришел, душа моя? К Федору, видимо, да только он еще с ночи не возвращался. Слышала я, что кровь этой ночью пролилась в посаде. Правда ли, что ты лишил жизни одного из сотников княжеских? Федор гневался очень. Не поделил чего?

– Прости, Прося. – Евпатий улыбнулся, назвав княгиню тем именем, которым звали ее друзья по детским играм. – Не велено о том говорить самим князем Юрием Ингваревичем. Не сносить мне головы, коли дознается он, что…

– Понимаю, – кивнула княгиня. – Да только многие знают, что ты с Андреем в ссоре был из-за того, что он дочь твою оставил и к Доляне переметнулся. Разное могут сказать.

– Чист я, – просто ответил Евпатий, глядя княгине в глаза. – Нет на мне вины. Веришь ли?

– Верю, друг мой. Я тебе верю, потому как знаю тебя. Ступай. Я знаю, что дорога твоя всегда будет чиста, что в твоих мыслях и твоей душе не корысть, а любовь к земле своей. Была бы священного звания, так благословила бы тебя на дела добрые и подвиги ратные. А так могу только по-женски.

Евпраксия выпростала из кружев руку, подняла белые тонкие перста и перекрестила Коловрата. Потом взяла его руками за виски и тронула губами чело.

– Теперь ступай. А Федору я передам, что ты приходил ни свет ни заря думами своими о благом поделиться, да его не застал. И еще, Ипатушка. Федора строго не суди. Он человек хороший, только не всегда сразу песнь соловьиную от треска сорочьего отличает. Но поверь, приди година черная, он себя во благо земли Русской не пожалеет.

Да, подумал про себя Евпатий, выходя от Евпраксии, трель соловьиная. Кто же приходил ко мне, кто к Ивару в эту ночь звал?

 

Глава 4

– Батюшка! – Ждана с порога кинулась отцу на грудь, заливаясь слезами. – Зачем, батюшка! Я бы сама в себе разобралась. Невелик грех, зачем так люто, батюшка?

Евпатий опешил от такого напора и стал отдирать от себя дочь, вцепившуюся ногтями в его платье. О чем она говорит, неужто узнала о том, что этой ночью произошло? Но тут он увидел Порошку, который неуверенно топтался поблизости, явно пытаясь что-то рассказать или объяснить.

– Ты рассказал? – нахмурился Коловрат, обхватывая дочь за плечи и усаживая на лавку. – Я кому говорил? Кого я предупреждал?

– Да не я, – проворчал паренек, как взрослый, и, шмыгнув носом, кивнул через плечо в сторону горницы: – Полторак там тебя дожидается. Меня послали сыскать тебя, а тут ты и сам явился.

Коловрат молча нагнулся и прошел через низкую дверь в горницу. Полторак поднялся с лавки, на которой лежал человек с перевязанной чистыми тряпицами грудью и плечом. Он узнал одного из своих дружинников, как раз из той полусотни, что ушли со Стояном. Дружинник поднял голову, на его бледном лице выступили капли пота, но выражения физических мук не было. Держался он хорошо, но был очень слаб. Видимо, ранение было серьезным или… он скакал сюда раненым с самого Воронежа.

– Я прислан к тебе, воевода, с сообщением, – хрипло проговорил дружинник, опираясь здоровой рукой о лавку.

Полторак, видя усилия воина, подошел к нему и помог ему сначала сесть, потом встать. Опираясь на руку сотника, воин продолжил:

– В засаду мы попали, воевода. Стоян и еще шестеро убиты. Раненых много. Насилу от преследования ушли. След путали. Ночь и весь день шли, пока степняки отстали. Меня к тебе отрядили, да по дороге вот две стрелы получил.

– Ах. – Евпатий стиснул кулаки и сокрушенно закрутил головой.

Снова беда. И опять надо думать, к чему она еще приведет, какую беду за собой потащит на рязанские земли. Эх, Стоян! Сильный воин, опытный, сколько с ним довелось пройти. В преддверии лихой годины не сберег.

– Как было? Рассказывай. Посади его Полторак, видишь, еле на ногах держится.

– Дальний разъезд наш шум услышал, – начал свой рассказ дружинник. – Мы переправы искали, где могла бы большая рать перейти реку. А под утро плеск воды и ржание лошадей. Стоян поднял нас, а тут они, степняки.

– Ты их видел, каковы они обличием? – тут же спросил Коловрат. – Оружие какое, одежды, бронь на них какая?

– Темно было, воевода, – тихо ответил воин. – Может, и половцы были, а может, и кто еще. Не разобрать было. Шапки с мохнатой опушкой, лицами вроде как и половцы, а может, и нет. Щиты круглые, сабли кривые, а что про остальное, так в степи много разного оружия, кто во что горазд. Не приметил я, воевода.

– Дальше рассказывай.

– Не успели мы верхами подняться, как наскочили на нас степняки. Видать, и они нас встретить не ожидали. Пока замешкались, мы в сабли их взяли. Крепко рубились, а когда они поняли, что побьем мы их, врассыпную и в ночи растаяли. Стоян сразу понял, что дело худо, и повел нас назад, в свои земли, к Иоанно-Богословскому монастырю ближе. А под утро снова со степняками встретились. Издалече стрелами нас осыпали и в туман ушли. Немного их было. Да вот беда: троих из нас стрелами насмерть побили. И Стояна тоже. Никого не бросили. Поперек седла всех увезли.

– Где теперь все?

– В монастыре. Никон с братией раненых выхаживает. Олеша Чура как старший остался, велел последний приказ Стояна выполнять и к монастырю нас привел. И меня к тебе, воевода, послал.

– Эх, как же вас угораздило, – снова покачал Евпатий головой и подошел к столу, где на тряпице лежали обломки стрел с окровавленными наконечниками.

Видать те, что из тела дружинника достали. Он взял в руки наконечники, стал разглядывать. Не похожи были эти наконечники на русские. Да и у половцев или булгар таких он не видывал. Те, что он в руках держал сейчас, расширялись как лист дерева. Перо у каждого наконечника было выковано в виде расширяющейся лопаточки с широким тупоугольным острием.

– Вот и дождались, – тихо проговорил Коловрат.

– О чем ты, воевода? – встревожился раненый. – Аль, по-твоему, не так что Стоян сделал. Или Чура сплоховал, что в монастырь нас привел?

– Нет, все правильно, – ответил Евпатий, бросив на стол наконечники. Он повернулся к двери и стал распоряжаться громким властным голосом, к которому привыкли все люди в его окружении: – Ждана, кликни сюда Лагоду. Раненого молодца в покои перенести, за раной смотреть хорошенько. Вина ему красного давайте, а то он по дороге сюда столько крови потерял, что целый приток для Лыбеди сделал. Полторак, собирай мне свою сотню. Подковы проверьте, сумы переметные поправьте, вьючных коней с десяток возьмите с собой. Останавливаться и дичь для пропитания добывать некогда будет. Быстро пойдем.

– Понял, воевода, – кивнул Полторак и шагнул к двери.

Коловрат схватил его за рукав и остановил, приблизив лицо. Спросил тихо, но сурово:

– Зачем рассказал?

– Девка знать должна, чтобы не надеялась, – смело ответил Полторак, прямо гладя в глаза своему воеводе. – От других потом узнает, обиду может на всю жизнь сохранить. О ней думал. О тебе думал.

– Ладно, иди. – Евпатий толкнул его в плечо, потому что в горницу вернулась Ждана в сопровождении Лагоды.

Объяснив, что делать с раненым и кого позвать для ухода и лечения, он взял за руку дочь и отвел к окну. Посадил на лавку и присел рядом, продолжая держать девичью ладонь в своих широченных ладонях.

– Не было там ссоры, лебедушка моя, и Андрей давно тебе не суженый. Он от тебя уж давно отказался. Я знал, только как сказать-то тебе, дитятко мое.

– И я знала, – тихо заплакала Ждана. – Зачем ты его убил?

– Ты у меня уже взрослая, я тебе скажу, только ты до поры до времени роток на замке держи. Помни, ты дочь боярина Евпатия Коловрата. Воеводы княжеского и защитника земли Рязанской. Измена зреет в Рязани. Хотят с приходом татарского князя Батыги город без сопротивления сдать. На поругание других отдать, а себе выгоду поиметь. Так-то, доченька.

– А Андрей?

– И Андрей с ними был. Меня один человек из посадских предупредить хотел о встрече изменников, где они речи всякие про свои планы вести будут. Не успел я. Убили его. Андрей и убил. На моих глазах. Пришлось и мне его убить, а то ушел бы. Не простое время наступает, доченька. Крепись. Время не о себе думать, а обо всех. Помоги Лагоде выходить молодца моего. Он мне скоро понадобится.

– Ты уезжаешь, батюшка? – вытерев слезы, спросила Ждана.

– Да, сегодня уеду и не знаю, уж когда и возвращусь. Ты у меня взрослая, справишься.

Стены Иоанно-Богословского монастыря на холме Коловрат увидел уже к вечеру третьего дня. Подняв руку, он остановил своих воинов на берегу Оки. Полторак с десятком дружинников, прикрываясь лесочком, двинулись к монастырю. Все было тихо, только всхрапывали запаленные кони, отрясая с морд белые хлопья пены. Переход был напряженным и очень утомительным, особенно для коней. Воевода вел свой маленький отряд глухими лесными тропами, оврагами и речными поймами. За два с небольшим дня они не встретили ни единой живой души, и теперь у Коловрата были все основания считать, что он прошел от стен Рязани до Оки незамеченным для врага.

Олеша Чура, с левой рукой на перевязи, встретил воеводу у ворот. Коловрат не стал показываться у стен монастыря со всеми своими воинами. Велев Полтораку спрятать сотню в лесу и выставить дозоры, он с парой воинов отправился в монастырь.

– Я тебя, воевода, ждал, – сказал Олеша, придерживая здоровой рукой повод коня Коловрата.

– Ты поступил правильно, – спрыгивая с коня, сказал Коловрат. – Пойдем, расскажешь мне все, как сам все видел.

На крыльце Евпатий увидел тощую фигуру Никона. Монах опирался на толстую палку и смотрел на дружинников, приложив ладонь ко лбу козырьком. Подойдя к нему, Коловрат обнял старика, отстранился, посмотрел в глаза и в который раз поразился, что глаза у Никона живые и совсем не старческие.

– Ну как ты здесь? Все ноют твои кости? – с улыбочкой спросил Коловрат.

– Что мои кости, – тихо ответил монах, – вот твои вои израненные меня беспокоят. Двое совсем плохи. Уж и не знаю, как их довезли досюда. Пойдем, провожу тебя в кельи, где мы их положили. Братья день и ночь не отходят. Травами, снадобьями разными лечим. Некоторые поправятся.

Раненые дружинники пытались подняться, виновато опуская глаза, когда вошел воевода. Коловрат опускался к каждому на колени, успокаивал, брал за руку. Потом долго сидел возле двоих умирающих.

– Где похоронили Стояна?

– У нас… на погосте, с монахами. И с ним еще шестерых.

– Все правильно, старче. Спасибо тебе.

– Что думаешь делать, воевода? С такими силами ты этих ворогов не словишь в тамошних лесах.

Евпатий поднялся, помог встать Никону и вышел вместе с ним из кельи с ранеными. И только когда они вошли к самому Никону, Евпатий заговорил, устало опустившись на лавку и вытянув ноги:

– Не словлю, говоришь. Словлю, Никон. Ни одни не уйдет. Помяни мое слово.

– Ох, озлоблен ты стал Ипатушка, – сокрушенно покрутил головой старый монах. – Грех это большой. Я ведь расспрашивал твоих молодцов, как все было, мне поведали. Может, обознался кто, ведь не было битвы в чистом поле, когда каждый из противников видит чужие стяги. Ведь не знаешь ты, почему те степняки напали на твоих дружинников.

– Значит, они моих людей поубивали, сотника Стояна убили, а я должен им вослед рукой помахать и здравия пожелать? Так?

– Не переиначивай мои слова. Я о всепрощении говорю. Нельзя все решать только силою оружия. Не железо в этом мире главенствует, а сила сердца и души порывы. Ведь цель была у половцев какая-то. Чего они прискакали со своих степей к нам?

– Половцы, говоришь? – Евпатий вытащил из-за пояса тряпицу, развернул ее на коленях и протянул Никону наконечники татарских стрел. – А это ты видел? Знакомы они тебе?

Старик взял в руки наконечники, подошел к окну и стал вертеть пред лицом кусочками железа, вглядываясь в них. Евпатий наблюдал за монахом спокойно и немного снисходительно. Никон был другом его отца, товарищем его детских игр. Судьба вот у каждого сложилась по-своему. И с тех пор как не стало отца, Никон стал советчиком и духовником Евпатия. Но Никон совсем отошел от мирской жизни, погрузился в свои священные книги и старинные манускрипты и летописи. Он говорит о вещах, которые в обычной жизни уже почти нельзя принять, с точки зрения самого Евпатия. Говорить о человеколюбии, когда на пороге война, бессмысленно. Убеждать любовью врага, который занес над тобой кривой меч, опасно. Можно и головы лишиться.

– Вот оно, значит, как, – пробормотал Никон, возвращая Евпатию наконечники и садясь с ним рядом на лавку.

– Узнал?

– Нешто я и не узнаю, – с горечью в голосе произнес Никон. – Татарские полчища близко. Значит, ты был прав, Ипатушка.

– В который раз прошу тебя, Никон, поехали ко мне в Рязань. Там ты в безопасности будешь. И твоей братии тоже лучше из монастыря ближе к городу уходить.

– Мы с тобой на горе Прощи сидим, – задумчиво сказал монах. – Здесь прощение вымаливать у Бога получается лучше, чем в иных местах. Намоленное место, святое. Уйти, говоришь? Мы для татар не добыча. Что с нас взять? Да и молитвой своей поможем тем, кто их путь заступит. Далековато из Рязани больно молиться о победе на реке Воронеже. Не дело ведь пускать чужую рать на земли рязанские. Так мыслю аль нет?

– Так, все правильно, осталось в тебе еще немного от воина. Вот и ответь мне, Никон, зачем могли прийти эти татары, с которыми моя полусотня столкнулась, которые Стояна и других убили. Поглядеть они пришли, как мы тут живем, какова наша сила, готовы ли мы, ждем ли их или в лености блаженной полуденной прозябаем. Они буду хватать зазевавшихся людишек, пытать огнем и все про нас выведывать. Так было и тогда, когда под Киевом мы с ними в первый раз столкнулись.

– Но тогда был первый раз, – поддакнул Никон, – и их мало пришло. Дальше на Русь не пошли. Теперь они умнее поступят. Малыми силами, волками будут рыскать и вести хану своему слать. А потом, как готовы будут, навалятся сразу силою темной и нас сомнут.

– Вот то-то и оно, – поддакнул Коловрат. – А ты говоришь, что простить надобно. Война это, Никон. А когда под твои окна приходит враг, то выбора у тебя нет. Или он пожгет тебя и семью твою и соседей твоих вырежет, или ты его в землю русскую втопчешь, так, чтобы праха его не осталось. И не о чем тут больше спорить.

Собрав старших дружинников в трапезной монастыря, Коловрат поделился своими мыслями. Он говорил и каждую фразу припечатывал к столу широченной ладонью:

– Иного нам не дано, как только этих татар найти и истребить. Ни один уйти и рассказать хану о нас не должен. Они тут все должны пропасть, как в болоте сгинуть. Без следа. И впредь их отряды надо выслеживать и истреблять.

– Будет не просто их найти, – покачал головой Олеша.

– Все так думают? – прищурился Евпатий и повел взглядом вдоль лавки, на которой сидели его першие воины.

– Нелегко, – подтвердил еще один из дружинников. – Степняки, они все на конской попоне родились, от мамкиной титьки на коня саживались. Они и есть, и пить, и спать верхом умеют.

– Не то, опять не то слышу, – усмехнулся воевода.

– Степняки, они воины хорошие и умелые, – подал голос Полторак. – Но мы с половцами не один год бок о бок живем, не один раз сталкивались в степи в лихой сече. А то ж и они люди, и у них есть свои привычки, обычаи и свое понимание. И что половец, что татарин, все едино, если его повадки знать.

– Вот! – Палец Коловрата нацелился на сотника. – Дело сказал! Те татары, что напали на Стояна, поняли, что тут не бортники, не перегонщики скота и не торговый люд под их стрелы попал. Гонец, что ко мне прискакал, стрелой татарской ранен. Притаились они, как рысь, уши навострили. Они сейчас во все стороны смотрят и ждут, а не покажется ли русская рать, чтобы на них напасть. Они не у себя дома, они здесь очень осторожно будут по тропам красться.

Дружинники загалдели, соглашаясь с воеводой. Хвалили, что и вправду он главное заметил. И Полторака хвалили за то, что и он подметил, что враг – он тоже человек. Коловрат подождал, когда все наговорятся, потом вытащил из-за пояса нож.

– Смотрите, вот это река Воронеж. – Евпатий из деревянной плошки налил на стол извилистой полоской воду. – Вот тут, на излучине, на ночь остановился отряд Стояна. А вот здесь, подальше, где каменные перекаты, есть брод. И через него ночью татары переправлялись, когда сторожевые услышали коней. Так было?

– Так, так и было, – подтвердил Олеша. – И сотник нас быстро поднял – и в седла.

– Дальше вы поймой по следу шли за ними, – Евпатий повел кончиком ножа вдоль «реки». – Там земля рыхлая, влажная, и след хорошо виден был. Поэтому вы их и догнали быстро. Вот здесь.

Евпатий перевернул деревянную тарелку вверх дном и обвел ее кончиком ножа. Дружинники кивали головами, понимая, что пытается им показать воевода. И как на столе пролитая вода превращается в реку, тарелка – в холм, а перья лука – в лес. И стало понятно, в какой стороне Рязань, а в какой Чернигов, а где находится мордва да булгары. Все смотрели на Коловрата и на его руки с ножом, кончиком которого он показывал, как двигались татары, а как дружинники.

– Ушли они отсюда, – уверенно сказал Полторак. – За нами в глубь Рязанской земли не пошли, на месте оставаться им нельзя, потому как княжеские дружины могут нагрянуть и посечь их в этих лесах. А так и искать негде.

– На север они пошли, – заявил Олеша, морщась и потирая раненую руку. – На юг нельзя, там сплошь пути торговые, там легко столкнуться с обозами или со стругами, что по реке идут. Да и половцев можно встретить. А на севере – леса. Их всего-то сотни две, не более.

– Тех, кого вы видели, этих, может, и не более, – пожал плечами Полторак. – А всех ли вы видели? Может, кто еще другими бродами шел, другими тропами. Может, они где-то под Муромом хотят едино собраться.

– Так и есть, Полторак, – улыбнулся воевода. – И нам их найти надо до тех пор, пока они в один кулак не соберутся. Потом их одолеть трудно будет. Теперь меня, други, слушайте. Олеша здесь останется с ранеными да с десятком воинов. Ты, Чура, знаешь, как монастырь защитить, коли враг наскочит. И загодя врага почуешь. Только на тебя в этом надежда.

– Управлюсь, – пошевелил пальцами раненой руки и поморщился Олеша. – Спокоен будь, воевода.

– А мы с Полтораком поведем всех оставшихся по следу татар. Мало нас. И полутора сотен нет, а врага может быть и в два и в три раза больше, чем нас. Но мы по своей земле ходим, а они пришли разбой тайно чинить, о нашей силе все выведывать. Они нас бояться будут, а нам перед ними страх неведом. Тут как в схватке на мечах: коли ты первый ударил, твоему противнику не останется ничего, как только удар твой отражать, защищаться. И только потом он может ответный удар нанести, если ты медлить будешь. А мы не будем, мы будем бить и бить. Первыми бить будем, чтобы они только защищались.

– Дело говорит воевода, – поднимаясь с лавки, поддержал Коловрата Полторак. Татары они степняки, они привыкли к конному бою на просторах. Нам это не в новинку. Они как ветер: ударят, стрелами засыпят и, если поймут, что противник сильнее, снова как ветер в степь унесутся, только ты их и видел. Надо им не позволять россыпью сражаться, надо заставить их сражаться строем, а уж тут нам равных нет.

– Ладно. – Коловрат жестом остановил своего сотника. – Бахвалиться не будем, но и без победы нам в Рязань нельзя возвращаться. Выступаем завтра перед рассветом. Ночь обещает быть темной, тучами небо заволокло. Ты, Полторак, отправь разъезды сейчас же. Пусть следы посмотрят да тропы звериные проверят. Не слыхать ли татарского запаха. Не крутится ли кто здесь в округе.

Коловрат летом уже трижды выезжал в эти места до самых берегов реки Воронеж, доезжал со своими воинами до самого Мурома на севере. Помнил он низинки и холмы, речки и болотца. И сейчас Коловрат поставил себя на место татар, вторгшихся на рязанские земли. Хан послал сюда воинов опытных, умелых. Иначе и быть не должно. И значит, они будут спешить уйти как можно дальше от того места, где с дружинниками рязанскими столкнулись. И быстрее всего вдоль поймы Цны к землям мещерским. И вода для коней, и трава на пойменных лугах, и дичи вдоволь, чтобы людей прокормить. А потом могут и вернуться.

Глядя, как собираются его воины, как проверяют подковы, подтягивают подпруги, как собирают переметные сумы, Коловрат считал дни. Один день полусотня Стояна шла по следу татар после стычки у переправы. Еще один день они возвращались с ранеными назад, в рязанские земли, к монастырю. Два дня скакал раненый гонец, два дня я возвращался сюда от Рязани. Далеко ли татары ушли за пять дней? Если не скрываясь да на рысях, то их и не догнать уже. А если скрываясь, да тайком, да ночами и в туманах утренних?

Коловрат снова и снова вспоминал лесочки и речушки на север от того места, где Стоян встретил татар. Нет, никак дальше пяти десятков верст они уйти не могли. И если прямиком идти к речке Векше, то там татарский отряд можно и встретить. И места там есть удобные для больших засад. И ровных чистых от леса луговых участков там совсем нет. А которые и есть, те оврагами разрезаны, балочками неглубокими. Никак там нескольким сотням конных не развернуться. Он уже знал, как и куда поведет свой отряд, что он сможет сделать.

Ночью, когда Коловрат уже готов был сесть в седло и покинуть монастырь, к нему вновь подошел Никон. Монах был печален, казалось, что он еще больше ссутулился.

– Прощай, старче. – Евпатий подошел к Никону и взял его своими большими руками за худенькие плечи. – Не знаю, уж свидимся еще, нет ли, но хочу сказать, что твоя мудрость и твои советы останутся в моем сердце. Пусть и мое сердце с тобой остается. Помнить тебя буду, где бы ни был.

– Твое сердце не здесь, – улыбнулся старик. – И горько плакать той женщине, которая захочет твоего сердца. Видать, тебе на роду написано любить только одну – которая родной землей зовется. Ей ты служишь, ей ты верен. Ступай, соколик. Да хранит тебя Господь!

Никон поднял руку и осенил воеводу святым крестом. Евпатий вдруг схватил руку монаха, прижал ее к губам, зажмурился. Только несколько ударов сердца он так простоял, совсем немного. Но чувства умиротворения и покоя были опасными, они могли сделать его слабым, а впереди была страшная сеча с врагом, впереди было много битв.

– Прощай, Никон! – Евпатий отпустил руку монаха, повернулся к своему Волчку, которого держал под уздцы один из дружинников, и одним махом забросил свое сильное тело в седло.

Тихо, без скрипа приоткрылись задние ворота в монастырской стене. Как тени выехали всадники, тут же исчезая за черной стеной леса. И только филин вскинулся на ветке, тяжело хлопая крыльями, перелетел на соседнее дерево.

– У-ху, у-ху, – пронеслось по лесу, и снова только шелест листьев на ветру и только неспешный бег черных туч по ночному небу.

В низинке, скрытой в дебрях лиственного леса, Евпатий приказал отдыхать. Ослабив подпруги и разнуздав коней, с ними оставили несколько коневодов, остальные дружинники поднялись повыше. Коловрат стал ждать известий от своих разъездов, которые отправил в разные стороны. Это были как раз те места, где он и рассчитывал застать татар. В этих местах легко раствориться, исчезнуть. И Коловрат знал, где, в каких местах здесь можно спрятать большое количество всадников. Отправил он тех, у кого были самые сильные кони, которые могли обойтись пока без отдыха, после длительного перехода.

Дружинники лежали среди зарослей папоротника, кто-то достал вяленое мясо, хлеб, иные спускались к роднику в низинке, чтобы набрать воды. Только несколько воинов не отдыхали, продолжая наблюдать за округой, прислушиваться к лесным звукам. Солнце поднималось над лесом. В воздухе парило, запахи стали сильнее. Если бы Коловрат оставил коней наверху, просто на неприметной поляне, то запах конского пота и навоза быстро распространился бы по лесу далеко от места стоянки и выдал бы отряд русичей.

Вот затрещала сорока и понеслась с ветки на ветку. Потом звякнула подкова о камень, и снова тишина. Со стороны реки кто-то ехал верхами, но сторожевые дружинники не подавали условного знака. Может, свой разъезд возвращается? И вот по лесу пронесся заливистый голосок пичужки. Сначала длинно, потом трижды короткие трели. Свои, одобрительно подумал Коловрат, узнав условный знак, поданный сторожевыми воинами, притаившимися близ тропы.

Кони шли, опустив головы, то и дело широко раздувая ноздри и нюхая воздух. Уловили, что и другие тут, отдых почуяли. Коловрат поднялся навстречу троим дружинникам, въехавшим на полянку. У двоих поперек седла лежало по связанному человеку. Улыбающиеся дружинники спихнули пленников на траву. Коловрат стоял как вкопанный и смотрел на ворочавшихся связанных чужих воинов, привезенных его разъездом с берега реки. Внутри у него все сжалось, зубы сами стиснулись. Коловрат все надеялся, что ошибется, что прав князь Юрий Ингваревич, правы его бояре, советовавшие не слушать о возможном приближении татар. Нет, он не ошибся в своих подозрениях. Один из пленников был половцем. Это видно и по одежде, и по чертам лица. А вот второй. Хорошо знакомые Коловрату сапоги из верблюжьего войлока с загнутыми носами и диковинные рубахи из скользкой тонкой материи. Говорили, что такую материю ткут в далекой стране на востоке, лежащей за горами, которые выше облаков, на берегу большого моря, которое и птице не перелететь. И ткут ее не люди, а волшебные насекомые по приказу восточных колдунов.

– Где вы их взяли? – Коловрат сурово посмотрел на дружинников, которые привезли пленников.

Ответил старший, которого звали Сорока. Высокий, жилистый, с длинными руками, он подошел к пленникам и одним рывком поднял половца на ноги.

– Этот по-нашему болтать умеет. Точно умеет. Мы их возле излучины заприметили. Они коней в кустах привязали, а сами в камышах сидели, то ли наблюдали, то ли ждали кого.

– А если и правда ждали? – нахмурился воевода.

– Не, мы и так до полудня комаров кормили… наблюдали. Точно. За рекой же шлях идет. Наверное, нас ждали, а может, обозы какие. Мы все тихо сделали, как ты учил нас. Этих взяли тихо, камыш не ворохнулся. Потом коней их отвязали, не резали поводья. В реку завели и по крупам плетками. Они шеметом по течению, и не знаю уж, где они потом на берег выбрались. Пусть гадают там, куда их соглядатаи делись.

– Ладно. Добро справились. Этого вот поднимите, – указал Коловрат на монгола.

– Что-то он на половца не похож, – пробормотал Сорока, вместе с другим воином поднимая монгола и ставя его на колени.

– Потому что он не из половецких степей. Это монгол, Сорока!

– Монгол? – опешил дружинник и хлопнул себя по лбу ладонью. – Из тех самых, что ли?

– Да, Сорока, вот он один из воронов, что прилетел нашу землю когтями драть, кровь нашу пить.

Монгол крутил головой, никак не мог прийти в себя и понять, где он оказался. Большой кровоподтек на бритом затылке говорил о хорошем ударе. Бросив разглядывать пленника, Коловрат махнул рукой и повернулся к половцу. Перед ним со стянутыми за спиной руками стоял воин лет двадцати с глазами пройдохи. Он кривил губы и смотрел заискивающе то на воеводу, то на других подходивших дружинников.

– Как тебя зовут? – потребовал ответа Коловрат, сверля взглядом половца.

Но пленник только отрицательно качал головой и криво усмехался, морщась от боли в ушибленной голове и затекших от кожаных ремней руках.

– Аль ты меня не понимаешь? – сделал изумленное лицо Коловрат. – Ты из дальних степей сюда прискакал, совсем нашего языка не понимаешь?

Пленник продолжал крутить головой и молчал. Коловрат чувствовал, что внутри у него начинает закипать злость. «Эх, Никон, – подумал он, – что ты знаешь о грехах, которые меня одолевают. А ведь без злости на войне никак нельзя. Тебя так любой враг одолеет, потому что злость добавляет силы, решительности, а когда надо, то и безрассудной храбрости».

– Значит, по-хорошему не понимаешь, – проговорил Коловрат сквозь зубы и выразительно посмотрел на Сороку.

Дружинник понимающе кивнул, ленивой походкой подошел к пленнику и положил ему руку на плечо. Половец беспокойно обернулся, а Сорока резким движением согнул его пополам, вытягивая в сторону правую руку пленника. Еще миг безуспешного сопротивления, и половец уже лежал на земле, придавленный коленом русича, а его рука лежала кистью на пне. Сорока разжал судорожно сжатый кулак пленника, медленно вытянул из ножен саблю и положил холодную сталь на большой палец половца.

– Рубить? – деловито спросил Сорока воеводу.

– Руби, – громко велел Коловрат, но погрозил Сороке пальцем, чтобы тот не усердствовал.

Дружинник кивнул с усмешкой, мол, понимаю. Дело известное, не впервой. Было видно, что половецкий воин весь напрягся на земле, его била дрожь, но он хотел выглядеть мужественным. Коловрат хорошо знал, что вот такой неспешный разговор перед пыткой или казнью помогает лишить самообладания даже самого мужественного человека. А вот если кричать, хватать его, тащить, бить, поносить, оскорблять весь его род, то можно по частям его резать, а он будет в ответ тебе проклятия кричать и ничего не расскажет. Страх в человеке надо разбудить, животный, древний страх. Он должен сменить в нем ярость и ненависть к тебе. А со страхом жить трудно. И умирать тоже.

– Э-эх! – выдохнул Сорока, и его сабля со свистом рассекла воздух и впилась в пенек аккурат возле пальца пленника, едва задев на нем кожу.

Пленник заорал тонким голосом и забился, как попавшая в силок птица. Но Сорока не дал ему вырваться. Он взмахнул саблей, и второй удар снова чуть задел клинком пальцы половца. Коловрат махнул Сороке рукой, чтобы тот отпустил пленника. Половец мгновенно вскочил на колени и полными ужаса глазами уставился на свою руку, по которой из порезов чуть сочилась кровь, но все пальцы были на месте. Сорока снова схватил его за плечо, больше для того, чтобы пленник не попытался сбежать или не кинулся на кого-нибудь.

– Я скажу! – плохо выговаривая русские слова, затараторил половец, пятясь на коленях от подходившего к нему воеводы, пока не уперся спиной в ноги Сороки. – Я все тебе расскажу. Я знаю тебя, ты Коловрат, ты с князем к моему отцу приезжал!

– Да ну? – удивился воевода, встав над пленником, уперев руки в бока и ухмыляясь в густую бороду. – Ты меня знаешь? И кто же ты сам-то? Отец твой кто?

– Меня зовут Карат, я сын хана Туркана. Прошлым летом ты у нас был. Я тебя видел.

– Почему я тебя не видел? – удивился Евпатий, но потом вспомнил, что встретился князь Федор с Турканом не очень хорошо.

Молодые воины хана стали часто нападать на селения в рязанских землях… много людей в полон увели, скота. Хан улыбался, клялся, что он знать не знает об этом, а что касается молодежи, так резвятся, удаль свою показать хотят друг перед другом да перед прекрасными половчанками. Тогда он нарушил обычаи гостеприимства и не стал представлять русскому князю своих сыновей, хвалиться ими. Выглядело бы это как глумление и бахвальство. А может, кто из дружинников и узнал бы в сыновьях Туркана обидчиков. Несколько раз конные отряды дружинников догоняли половцев, отбивали добычу. А те, уступив в скорой сече, скакали назад в свои степи.

– Пощади, воевода, я все тебе расскажу. Как монголы к границам рязанским подбираются, что замышляют. Все расскажу, что сам знаю.

– Ладно. – Евпатий опустился на поваленный ствол дерева и приготовился слушать.

– Они грозились все наши селения пожечь, женщин и детей свести на базары, на восток продать. Отец должен был спасти свой народ, но он вас не предал, рязанцы. Когда враг на твоей земле, думай прежде о своих.

– Что хотели монголы от хана Туркана?

– Про русичей узнать. Чтобы он все им рассказал, как ваши города устроены, много ли у вас силы, как вы бьетесь с врагом, каковы ваши обычаи. Но мой отец сказал, что стар уже, что давно не ходил на русичей, да и мир у нас с вами. Многое, говорил он, изменилось. Видишь, Коловрат, мой отец, как лиса, юлил, выкручивался, чтобы не предать добрых соседей.

– Да уж, – усмехнулся Евпатий. – Чего-чего, а это вы умеете, лисье племя! Добрых соседей, говоришь? А для чего ты с татарами пошел?

– Отец послал, – взмолился Карат. – Не мог я ослушаться отца, но и вам во вред не хотел ничего делать. Сбежать хотел, к вам прийти, предупредить, к отцу, чтобы уводил стада подальше в глубь земель русских.

– Сбежать, – ехидно повторил Сорока, – а сам за нож хватался, пока вязали. Насилу угомонили, да и то ножнами по темечку.

– Подожди, – хмуро остановил дружинника Коловрат. – Так что здесь татары задержались? Умысел какой, пожива какая им тут?

– Я слышал, что они с вашим отрядом где-то недавно рубились. Думали, что к вам подмога подоспеет, вот и ушли в эти леса. Ведут себя тихо, но присматриваются к поселению вашему, что на бугре за лесом. Пленников они по дороге брали, вызнали, что там важные русичи будут завтра. И с богатым обозом. Им очень знатные русичи нужны, от них они хотят все про вашу силу узнать.

– Вот как, значит, – тихо сказал Коловрат и задумчиво опустил голову, разглаживая бороду.

Дружинники, стоявшие поодаль и все слышавшие, переглянулись, зашептались. Половец напряженно смотрел на рязанского воеводу, на его воинов. По его нечестивым глазам видно было, что очень он опасается за свою жизнь. Слишком ему его участь непонятна теперь. То ли пожалеют его княжеские дружинники за откровенность, то ли голову снесут за то, что вместе с чужаками по их землям вором пробирался, что их товарищей недавно побили мечами и стрелами.

– Сколько их? – наконец спросил Коловрат. – Знаешь?

– Вон в том лесу за рекой две сотни. Здесь в овражке в перелеске несколько десятков, за дорогой следят, должны отвлечь на себя, если ваши отряды подойдут, искать их будут. Да в десяти верстах в лесу буреломном непрохожем сотня прячется. С ними там и их князь, или тысячник, не знаю, как по-ихнему будет. И еще по лесочкам по десятку да по два рыщут. Мужиков местных в полон берут, гонцов надеются перехватить, если такие будут.

– Много пленников нахватали?

– Не знаю, воевода, – покачал головой Карат, – при мне двоих приводили. Вчера да утром сегодня. Все местные, но про обоз только один знает. Они еще будут искать тех, кто что-то знает. Кого-то из знатных захотят захватить, чтобы выведать.

– Теперь помолчи! – осадил разговорившегося половца воевода. – Сорока, ты его пока при себе держи, на ремень посади, чтобы не сбежал.

– Прикажи не убивать меня, Коловрат! – снова подал голос пленник. – Все как есть тебе рассказал. Не убегу, клянусь тебе всеми своими предками, душами их. Я тебе помогать буду! У нас говорят, что ты мудрый воин, ты справишься с татарами, они испугаются и больше не придут. Я тебе помогать буду, ты и свой народ, и мой спасешь.

– Не врешь? – хмыкнул Коловрат. – Ладно, поглядим. Но только помни, что если предашь во второй раз, то тебя смерть лютая и позорная ждет.

Карат вдруг стал серьезным, поднялся с колен в полный рост и поглядел воеводе в глаза:

– Я тебе клятву даю, Коловрат! Раньше мог обмануть, татарам мог бы помогать, но теперь я поклялся. Теперь скорее умру, чем предам. Ты наши обычаи знаешь.

– Этот точно по-нашему не понимает? – кивнул на немного очухавшегося монгола Коловрат.

– Ни слова. Я с ним только знаками объяснялся, да и дело мое было указать, кого схватить, знатен ли путник. Мы ведь с ним у брода прятались.

– Коли он и тебе враг, как нам, то убей его.

Сорока с готовностью протянул половцу свою саблю рукоятью вперед. Карат с жадностью схватил оружие, сжал его в руке. Монгольский воин широко раскрыл глаза, в них блеснула ненависть и лютая злоба. Но Карат не стал мешкать: один взмах – голова пленника со стуком упала на траву и закачалась из стороны в сторону. Тело повалилось рядом, и на траву толчками из обрубка шеи стала бить кровь. Черная, как показалась Коловрату.

– Ну-ну! – кивнул Евпатий, повернулся и пошел к своим воинам, за ним потянулись остальные, зная, что сейчас будет обсуждение того, как Коловрат татар побить думает.

Вокруг Коловрата, сидевшего на пне, стояли и сидели десятники и несколько наиболее опытных дружинников. Коротко пересказав то, что он услышал от Карата, воевода стал слушать своих. Никто не сомневался, что воевода поверил половцу не зря. В Коловрата верили, верили в его мудрость, умение разбираться в людях, предвидеть последствия поступков, видеть наперед в бою. Если он сказал, что Карат не врет, значит, так оно и есть.

– Тихо подобраться и без лишнего шума перебить их мы не сможем, – говорил один из десятников, покручивая длинный ус. – Две сотни воинов собьются в сече, и шуму будет до самой Рязани. А уж за рекой точно услышат и все поймут.

– Надо в весь идти, – качал головой другой дружинник, снявший шлем и поглаживающий светлые потные волосы на голове. – Как там она называется, Медведка, что ли? Поднимать мужиков, ополчать надо. Тогда большими силами и побьем монголов.

– Послать навстречу обозам гонца, – подал голос третий. – Кто бы там из знатных рязанцев ни был, а все предупредить лучше. Может, и не ходить им по дороге через Медведку. Пусть другой путь выберут.

Коловрат, молча слушавший своих воинов, наконец прихлопнул ладонью по колену и поднял голову, оглядев всех.

– Все дело говорили. Каждый сказал правильно, но не каждый далеко наперед подумал. Поднимем народ, только с чем он пойдет на врага. Топоры – хорошее оружие, если из-за угла стукнуть, но для боя не очень подходящее. А есть у них боевые топоры, мечи, копья? У кого, может, и есть, но пару сотен, даже одну сотню мы не вооружим, брони у них нет, шлемов. А ковать уже и нет времени. Косы есть, серпы у баб есть, только, опять же, насадить на рукоять да научить в бою им владеть не успеем.

– Так ведь себя же оборонять будут, неужто не постараются? – сказал кто-то из воинов.

– Желать можно, только и уметь надо, – покачал головой Евпатий. – И гонца слать не будем. Вы думаете, что монголы не рыщут по всем тропкам? Один гонец не пройдет, двадцать я послать не могу, с кем тут останусь. А если обозов не будет и знатных рязанцев не будет, так и враг ведь уйдет их снова искать, так и будем по лесам до зимы ловить их, да по следам ползать.

– Так как быть, Евпатий?

– А так, как враг замыслил. Пусть все идет по его умыслу. И ему так спокойнее, и мы его мысли наперед знаем. А если мы знаем, что враг сделать хочет, так ведь и приготовиться сможем. Не так ли, други мои?

– Мудрено говоришь, воевода!

– А не мудрствуя и каши не сваришь, – улыбнулся Коловрат. – Поступим так. Я возьму с собой десяток. Подберусь сам к лагерю монгольскому и посмотрю. По лагерю многое понять можно. Как кони пасутся. Как воины лежат. В сапогах ли и опоясавшись или распоясанные. Если распоясанные, значит, к битве не готовятся, значит, отдыхать будут. А дальше… Дальше в Медведку поеду! Поднимать их старосту. Надо укрепить там все для обороны, подготовиться к нападению, чтобы урон монголам был. А когда они, как конь в болоте, передними ногами увязнут там, мы им в спину и ударим. Да не одним кулаком, а двумя. Они нас не ждут, растеряются, числа нашего не поймут, будут думать, что нас много.

Дружинники заговорили все разом, переглядываясь. Мысль была простая, но многие по своему опыту понимали, что воевода предлагал хорошее дело. Воевода улыбнулся и продолжил:

– Вот так мы и одолеем врага. С хитростью, хоть и хитрость тут невелика. Монголы наших сил не знают, что мы о них знаем, тоже пока не догадались. Оставляю с вами, други, Полторака. А в помощь ему Сороку. Ну-ка, кликните его сюда. Да пусть там с половцем этим, княжичем, кто-то останется. Клятва клятвой, а вдруг как решит сбежать?

Десять воинов, как и сам Коловрат, сняли шлемы, кольчуги. Оставшись в одних кафтанах да шапках с опушкой, лихо сдвинутых на одно ухо, они поехали верхами, обмотав заранее копыта лошадей свернутой в жгут травой. Из оружия – только мечи да сулицы, да круглые щиты за спиной. Четверо еще и с луками и колчанами со стрелами. Шли налегке, не звеня железом, выбирая мягкую почву с густой травой, прикрывались высоким кустарником, молодым подростом. Копытные воины Коловрата не сбивались в кучу и часто останавливались, прислушиваясь к звукам леса, вглядываясь в чащу, повинуясь знаку воеводы.

Наконец Коловрат остановил свой отряд. Оставив пятерых с конями, он пошел с остальными в глубь леса. По описанию Карата, здесь и пряталась сотня монгольских всадников, высматривая и выслеживая одиноких путников, приглядываясь к русскому поселению. Лучники держали стрелы на тетивах. Коловрат шел первым с обнаженной саблей, но прижимая клинок под рукой, чтобы он не задевал веток деревьев и не выдавал их металлическим звуком, который может услышать ухо опытного воина. А у монголов все воины были опытными. С детства в седле, с пеленок с луком и стрелами. Да и прошли они с огнем, если послушать стариков, чуть ли не половину света белого. Хотя, сколько его есть, этого никто не знает.

Евпатий шел, чуть согнув ноги и низко пригибаясь. Он хорошо знал, что звук в лесу понизу идет, это только эхо отдается под кронами высоких дубов да сосен. А если прислушиваться да носом тянуть, то сразу почувствуешь, что впереди низинка с родничком или просто с сырой почвой, которую папоротник любит. Или кустарник густой, да наполовину с сушняком, запах которого ноздри щекочет. А листва палая под дубами пахнет иначе. И трава на разогретой солнцем поляне пахнет иначе. Но это все запахи лесные, природные, а стоит человеку в лес войти, и сразу режет ноздри запах металла, конского пота, дубленой кожи сапог…

– Тихо! – Коловрат сделал знак и подозвал к себе своих воинов. И когда все пятеро подошли и присели на одно колено, продолжая озираться по сторонам, он прошептал: – Они здесь, чуете? Недалече уже. Идем друг за дружкой. Через каждые двадцать шагов последний остается. Пошли…

Коловрат снова двинулся вперед. Шел он неслышно, ступал ногами так, что не приминал травы. Один за другим четверо воинов отстали, каждый через свои двадцать шагов. Они должны были в случае опасности предупредить своих товарищей и не дать подойти к ним со спины монголам, если они здесь окажутся. Да и на помощь всегда можно успеть подойти, если воевода подаст условный сигнал – свист сойки.

Коловрат с одним из дружинников, самым молодым и самым ловким, остановился в зарослях молодого осинника.

– Чуешь, Будилко? – одними губами спросил Коловрат и повел головой правее зарослей осинника.

– Кони там, – согласно кивнул дружинник.

Коловрат понимал, что ни один опытный воин не станет собирать сотню коней своего отряда в одном месте. Да и трудно скрытно такое место подыскать. Скорее всего, коней развели по балочкам местах в трех в округе. Но одна часть обязательно должна быть вблизи того места, где находятся люди. Большая их часть и их командир. Сделав знак дружиннику, Коловрат свернул вправо и двинулся в обход осинника. Будилко выждал немного и пошел туда же, но держась в нескольких шагах правее воеводы.

Расчет Коловрата оправдался. Они миновали сторожевые посты монголов, которых не могло быть много. Не знающие леса и не имеющие опыта войны в лесах, монголы думали, что со стороны чащи к ним никто не подойдет, нечего местным по чаще ходить. А ходить они будут и ездить по дорогам, по тропкам да полянам, где пройдет и конь, и человек, и телега. Врага монголы не ждали, и это было на руку воеводе.

Ползком, как змеи, они с Будилко проползли еще шагов тридцать, прижимая к себе сабли, чтобы металл не звякнул ненароком о камень. Потом Коловрат остановился, прислушался и стал медленно поднимать голову… еще полшага вперед на животе, и он увидел впереди в низинке монгольских воинов. Рядом неслышно появился и Будилко. Жарко задышал в ухо:

– Они!

– Они. Смотри, Будилко, запоминай. Уйдут они, и плакать не станем. И не приведи господь увидеть их на нашей земле снова. Саранча! Пройдут и ничего живого за собой не оставят. И кони травы нашу пожрут и вытопчут. Запоминай, Будилко!

 

Глава 5

Бездед проклинал сейчас жадность своего соседа Азгуты и клял самого себя, что согласился свернуть. Место было нехорошее, проклятое. Три года назад сошлись на опушке две рати, князья друг дружке свою силу доказывали. Побили народу в той сече ужасть сколько. А потом три дня хоронили. Дружинников-то, тех сразу, и раненых, и мертвых, на телеги и по посадам. А простых ратников, тех в одну могилку. Говорят, что без малого сто человек тут закопали. А Азгута говорит, что не всех похоронили. И что оружия там железного много не собрано лежит. Сам, говорит, видел.

Так и сбил сосед Бездеда с пути домой. Ехать бы накатанным проселком да ехать. Глядишь, у своих дворов бы уже были. А там уже и банька. Малец воды согреет, другой Буянку распряжет… Эх, неладная… А Азгута лежит рядом и не стонет уже, только кровь в горле, стрелой пробитом клокочет да через уголок вытекает толчками. Кончается соседушка, уже отходит.

Главный у степняков сидит на войлочной подстилке, ноги сложив кольцом. И шапка на нем странная, незнакомая. И голову бреет, видать, только косички, черные как смоль, по вискам спадают. Чужие воины, кто такие, чего надо? Ни за что сгубили человека, наскочили, арканами повязали, в лес унесли. Половцы не половцы, кто их разберет. А вот этот вроде из наших. Или нет. Бездед уставился на человека с белой бородой клинышком и узкими, как щелки, глазами. Одет он был в длинную одежду, из-под которой виднелись только носки сапог из тонкой дорогой кожи, на пальцах перстни с каменьями.

– Как тебя зовут? – спросил незнакомец Бездеда. – Ты должен отвечать на вопросы, иначе…

Он кивнул головой на тело Азгуты и тихо засмеялся, разводя руками в стороны, как бы говоря, что ничего уж тут не поделаешь. Так получилось. Мол, не серчай.

– А кто ж вы такие будете? – угрюмо спросил Бездед, поворачивая головой то вправо, то влево и разглядывая диковинные одежды незнакомых воинов с раскосыми глазами.

Свист плети разрезал воздух, и Бездед, охнув от резкой боли, упал на четвереньки. Кнут взвился снова и опустился на спину русича, рассекая льняную рубаху. Кровь брызнула, рубаха быстро напиталась, но больше ударов не последовало. Бездед стонал, кусая губы и пытаясь встать на ноги. Но в голове у него шумело и плыло. И в голове билась только одна мысль: а как там без Буянки семья. Никак им без лошади нельзя.

Коловрат смотрел сверху на то, как монголы допрашивают пленника. Тот, как казалось, ничего не отвечал. Вот его исполосовали плетью до кровавой каши на спине, пытаются под руки поднять и поставить на ноги. Будилко рядом лежал тихо и только носом угрюмо сопел.

– Эх, не помочь нам ему, никак не помочь, – наконец прошептал дружинник. – Убьют они его.

– Конечно убьют, – ответил воевода, отползая в глубь леса. – Тут иначе никак. Ах, воронье, псы бродячие! Дорого они за кровушку русскую мне заплатят. Все, хватит, пошли назад. Теперь разделимся и в разные стороны. Надо точно узнать, где они еще коней держат, и на их разъезды не попасть. А то и нас вот так же на арканах приволокут к тому с тоненькими усами до подбородка. Глаз у него косит один, приметил?

– Ты о ком, воевода? – не понял Будилко.

– Не туда ты глазел, – с укором сказал Коловрат, – не то примечал. Сколько воинов было на поляне? А? Сколько у них брони, а сколько легких конников, которые только с луками? А который у них главный, то кто, богатый хан или из простых воинов вышел? Сотник аль тысяцкий? Мало увидел!

– Так я, Евпатий, уж больно жалко того, которого они били в кровь. А второй так уже и помер, наверное, тот, который на земле-то лежал.

– Жалко, говоришь? – зашипел на дружинника Коловрат. – И мне жалко. Да только ты свою жалейку спрячь подальше до поры, пока война не кончилась. Воевать с жалостью нельзя. Увидел, что русича убивают, что мучают, так разозлись, накопи злости столько, чтобы потом в бою ее на врагов выплеснуть. Да так, чтобы рука твоя разила как молния, чтобы одним ударом с коня сшибить врага. Вот как надо к этому относиться. А простой жалостью ты и пленника не спасешь, и себя погубишь. И дело наше все погубишь.

Из леса свой маленький отряд Коловрат выводил такими тропами, что в них и зверь бы заплутал. Но воевода каким-то чутьем находил дорогу, выдерживал направление. Дружинники переглядывались и с восхищением кивали другу другу: мол, каков у нас Коловрат! Ведет и не остановится даже! Но ближе к опушке все же пришлось придержать коней и прислушаться. Показалось, что где-то совсем недалече проскакали несколько всадников. Воевода подозвал к себе всех десятерых и строго посмотрел каждому в глаза.

– Слушайте и запоминайте мое слово. Что бы ни случилось, но хоть один из вас должен остаться в живых и добраться до Полторака и все рассказать. И про пленников, которых монголы захватывают и пытают, и про то, где они в лесах расселись и коней держат. Все подробно ему рассказать. Нас убьют, другие дело сделают, как я наказывал. Поняли? Все, а теперь опушками пойдем, на глаза случайному путнику не лезть. Чуть открытый участок – и снова в лес поглубже уходить. Да по траве коней ведите, по траве. Трава звука копыт не дает.

День уже склонялся к вечеру, когда Коловрат наконец вывел свой отряд на опушку, откуда были видны крыши домов Медведки за перелесками. Оставалось последнее, что хотел сделать Евпатий, – посмотреть местность перед весью, каково там развернуться с конницей, откуда и как могут монголы напасть. Это не степь, тут не рассыпешься конницей как горохом по столу. И это надо с пользой учесть. Из-под руки он рассматривал овражки, перелески, опушку соснового бора и заросли кустарника. Для себя, приведись такое, он бы уже выбрал, как напасть на такое поселение.

– Воевода, глянь-ка! – поднялся на стременах Будилко и стал тыкать плетью влево. – Кажись, монголы гонят кого-то. Нет, не уйти им на телегах!

Евпатий повернулся в седле и посмотрел туда, куда указывал глазастый дружинник. Опускавшееся к горизонту солнце расплавленным золотом слепило глаза и мешало разглядеть, что же там происходит. И каков Будилко, разглядел ведь! А вдоль опушки, огибая овражек, неслись две телеги, запряженные каждая одним коньком. В телеге сидело по человеку, и каждый нахлестывал своего что есть мочи. Но монголы были уже близко. Еще немного – и пустят стрелы. Хотя, наверное, хотят живыми взять мужичков. Вот наткнулись конные степняки на овражек, не разглядели его в горячке погони, заметались, прикидывая, с какой стороны лучше объехать. А ведь молодцы тележники! Сообразили, как время выиграть. Только куда им тут деться? Помощи ждать неоткуда, защиты никакой. А в лесу что конному, что на телеге – одно не сподручно.

– А ну за мной давай! – вдруг рявкнул Коловрат, приняв решение без раздумья. Как сердце и опыт подсказали.

Он развернул своего Волчка на месте, ударил под бока шпорами и с места бросил коня в галоп. Дружинники взялись за плети и бросились догонять воеводу, уходя глубже в лес, чтобы не попасться на глаза монгольским всадникам. Коловрат гнал коня напрямик, зная, что Волчок сам сумеет выбрать дорогу, сам без понукания перемахнет через упавшее дерево, через бурелом, а не перескачет, так найдет путь короче. И тут только держись в седле крепче, хозяин.

Немного не успели. Это Коловрат с горечью понял сразу же, когда они выскочили из леса не возле телег, а за спинами монголов. Стиснув зубы, Коловрат сделал знак рассыпаться полукругом, охватывая врага со стороны безлесного участка и прижимая его к лесу. А степняки уже схватились за луки. Один миг – и запели в воздухе стрелы. И вот возчик на первой телеге опрокинулся набок. Видно было, что две стрелы впились ему в спину и в шею. Он упал и потянул на себя вожжи. Его запаленный конь бросился в сторону и опрокинул телегу набок. Второму было уже не проехать! Лошадь поднялась на дыбы, заржала. Фигура в белой рубахе соскочила с телеги и метнулась к лесу, но в воздух уже взвились волосяные арканы.

Дружинники не мешкали. Из четверых монголов двоих сняли с седел стрелами. Вот один опрокинулся на спину, повалился с седла и так остался волочиться за своим конем с одной ногой, застрявшей в стремени. Второй согнулся к гриве коня, ухватился за его шею, да так и остался сидеть, пока конь с рыси не перешел на шаг. Двое оставшихся развернулись навстречу русичам, схватились было за кривые мечи свои, но поняли, что вдвоем против десятка им не устоять, и погнали коней в разные стороны. Одного догнали и зарубили прямо в седле, за вторым погнался сам Коловрат.

Он обходил монгола слева, не давая вырваться и уйти от леса. Волчок ронял пену изо рта, но нагонял монгольского конька. Еще немного. Коловрат сунул было руку за спину, да вспомнил, что нет у него при себе щита, как нет на нем и кольчуги. Возьмись сейчас степняк за лук со стрелами, туго придется. Стрелы они пускали далеко и очень метко. Вытянув из ножен саблю, Коловрат приготовился, если придется, сбивать стрелы клинком. На большом расстоянии можно, но вот близко тогда к врагу не пойдешь. Не до ночи же за ним гоняться.

Но тут помог случай. Или земля родимая, изрытая кротовинами и сурчинами, которых много по краю степных участков со степным разнотравьем. Оступился монгольский конь, попал ногой в нору, и всадник тут же полетел через голову своего коня на землю, теряя лук, путаясь в перевязи меча и ремня колчана со стрелами. Коловрат мгновенно поддал Волчку шпор и помчался к упавшему врагу. Монгол уже вскочил на ноги, да так ловко, как будто и не падал с коня на полном скаку. И в руке у него уже была обнаженная сабля.

Евпатий натянул повод, останавливая Волчка и разглядывая своего противника вблизи. Невысок, ноги кривоватые, но руки длинные. Силен, по толстой мускулистой шее видно. Да и по руке. Ишь, первым делом рукав своего халата на правой руке задрал до самого плеча. Крепкая рука, оценил воевода, перекидывая ногу через коня и соскакивая с седла прямо на ходу. Приземлился на обе ноги, легко, по-кошачьи. По глазам монгола понял, что тот оценил противника.

– Ну что, вражий сын, – со свистом рисуя клинком в воздухе две петли по сторонам от себя, спросил вслух Коловрат. – Посмотрим, чему тебя твоя жизнь кочевая научила. Как ты на саблях бьешься.

Монгол пошел на полусогнутых ногах вправо от Коловрата, поводя кончиком клинка сабли из стороны в сторону. Это понятно, с усмешкой подумал воевода. Под правую руку заходишь, где мне неудобно отразить твой удар, да обманные движения делаешь. Это все с малолетства известно. Еще мальцом на палках со сверстниками так делал. Неожиданно напасть хочешь.

И монгол напал. Как ни ждал Коловрат этого, но все же подивился скорости и ловкости, с которой монгол двигался. Одни миг, и он оказался возле русича. Если бы не волчья реакция самого Коловрата, отсек бы ему монгол руку или ключицу. Но воевода и подумать не успел, как его тело, привычное с детства к таким схваткам, а уж потом закаленное в боевых походах и больших и малых сечах, само приняло решение. Он отскочил влево, встречным ударом отбросив клинок монгола в сторону. И успел Коловрат в ответ нанести удар. Не сильный, правда, потому что и замаха у него не было, и ноги стояли не так, как надо. Но монгол отпрянул назад, когда перед его раскосыми глазами блеснул полированный металл.

И уж тут спуску не давать! Эту науку Коловрат знал хорошо. Пока ты начал рубить первым, твой враг будет всегда вторым. Ему всегда надо твой клинок отбить, прежде чем своим ударить тебя в ответ. И Коловрат ринулся вперед, нанося удары в голову, сбоку по плечу, с другого бока по ноге и снова в голову. Его сабля летала, как молния, рассекая воздух и со звоном сталкиваясь с оружием монгола, который отбивался довольно умело и почти не пятился назад. Да так его не проймешь, подумал Коловрат. Не умением, так хитростью. А хитрость – она тоже умение и есть. Без хитрости ни дом не построить, ни врага в чистом поле не победить. Это в кулачном бою на потеху другим биться надо честно. А когда враг на твоей земле, для его истребления все средства хороши. И пусть на себя пеняет, никто их сюда не звал, калачами и квасом не заманивал. Вот и получи, что заслуживаешь.

Коловрат сделал вид, что оступился, тут же отскочил назад, прихрамывая, и замедлил все свои движения, напуская на лицо гримасу сдерживаемой боли. Монгол бросил было взгляд под ноги, куда, мол, там русич наступил, на чем ногу подвернул, но Коловрат не дал ему такой возможности, вновь засыпав его ударами, но уже не такими точными и быстрыми. И монгол поверил. Да и как ему было не верить, коли видел он, что на рысях к ним уже скачут другие русичи. Не было у него времени.

Коловрат принял на поднятый перед собой клинок страшный удар монгольской сабли, даже чуть присел на одну ногу, но тут же со скрежетом вывернул свою саблю в опасный для самого же себя боковой удар из неудобного положения монголу в голову. Противник не ожидал такого удара, на что воевода и рассчитывал. Удар тот отбил в последний момент, даже щеку Коловрат успел противнику раскровянить. Это добавило врагу злости. «Хорошо», – усмехнулся Коловрат, отбив один за другим еще несколько сильных ударов и отступая на шаг назад под каждым из них.

И тут он встал как вкопанный! Монгол от неожиданности даже промахнулся саблей и напрягся весь, как тетива лука. Коловрат одной кистью нанес рубящий удар прямо в голову противника. Тот заученным движением вскинул саблю, держа клинок параллельно земле. Но оружие русича не достало его. Коловрат в последний момент потянул руку на себя, его сабля просвистела в воздухе и ушла вниз, не задев сабли монгола. Тот дернул руку вниз, пытаясь отразить возможный удар снизу, но сабля Коловрата уже взметнулась вверх сильным кистевым движением.

Монгол не сумел отразить этот второй неожиданный удар. Не знал он такого приема, сабля Коловрата ударила его точно в лоб, рассекая кожу и впиваясь в лобную кость. Монгол взмахнул рукой, но сабля уже выпала из разжавшихся пальцев. С рассеченной шапкой и залитым кровью лицом противник повалился в траву под ноги подскакавшим дружинникам.

– Ловко ты его, воевода! – крикнул кто-то из воинов. – А силен был, сразу видно. Только против тебя никто не устоит! Ты лучше глянь, кого мы тебе привезли.

Удивленный такими словами, воевода обернулся и увидел, что перед Будилко боком на коне сидит девушка. Косы распустились, лицо измазано, да и платье внизу порвано в нескольких местах. Зато глаза у нее горели, как угольки в жарком костре. Аж светились!

– Ты кто ж такая будешь, девица? – спросил Коловрат, выдирая под ногами пучок травы и вытирая от крови клинок своей сабли.

– Сияна, – бойко затараторила девушка, вцепившись в гриву коня. – Я дочь старосты из Медведки. А это мой дядька, Агапий… убили они его…

Девушка моментально погрустнела, шмыгнула носом и отбросила волосы с лица. Было в ней что-то от молодого длиннолапого волчонка, который готов и играть, и тут же рычать на невиданного врага, и снова кусать за ухо своих братьев и сестер по стае. С коня она спрыгивать явно не собиралась, что видно было по добродушному лицу Будилко, который снял шлем и сидел с блаженным видом, ероша свои пшеничные волосы.

– Кто ж они такие-то? – Девушка кивнула на труп монгола. – Налетели, ровно коршуны, насилу до леса докатили. Еще чуток, и они бы нас не догнали. Эх, дядька! Отец расстроится. Они ведь выросли вместе, как родные. И меня он вырастил, на коне научил держаться.

– Это воины из дальних степей, – вздохнул Коловрат. – Дальше, чем половецкие степи, дальше гор, почти у самого Холодного моря живут. Теперь вот к нам пришли.

– Дяденьки, а зачем они к нам пришли? – испугалась Сияна.

– Зло творить, убивать! Хотят все княжества себе подчинить, дань собирать непомерную, чтобы самим богатеть и сытно жить, а русичам чтобы впроголодь.

– Как саранча, – понимающе кивнула девушка. – Все под корень сжирает, потом поднимается на крыло и по ветру через степи на новое место.

– Мудро! – улыбнулся из-за девичьей спины Будилко.

– Дяденьки, а вы меня в Медведку отвезете? – вдруг заволновалась девушка. – Или помогите постромки распутать да телегу повернуть. Я уж сама доберусь. И дядьку надо домой, плакать будут…

– А как же ты, милая, хотела на телеге от конных убежать? – спросил Коловрат. – Думала, что до леса вперед них доедете, так и опасности не будет?

– Да так и есть, – чуть подумав и оценивающе посмотрев на воеводу, ответила девушка. – Там у нас уж лет пять как ловушки да самострелы сделаны. Мужики, как весна, ходят поправлять. Свои знают, там не ездят. А все после того, как на нас половцы напали. Половину домов пожгли, народу побили – страх просто. Я еще девчонкой совсем была, но все помню. Это вам повезло, что вы не попались, я аж испугалась, когда увидела, откуда вы вскочили на конях-то.

– Да, это нам повезло, – засмеялся Коловрат. – Чуть-чуть в ваши ловушки не попали. Вот что, дочка…

И тут Коловрат уловил движение на опушке и тут же замер, всматриваясь в край леса. Не торопя коня, из-за деревьев выехал Полторак, не держа на виду оружие. Он остановил коня и стал смотреть на воеводу. Явно давая понять, что не знает, можно ли подъехать или оставаться здесь. Среди деревьев Коловрат разглядел еще дружинников. Только этого не хватало, чтобы кто-то сегодня все же попал на самострел или в ловушку.

– Отвезем мы тебя, дочка, – вскакивая на коня, сказал Коловрат. – Ну-ка, молодцы, вот этого захватите да коня его поймайте. Всех покойников – на телеги. Негоже оставлять их здесь.

Полторак дождался Коловрата, не двигаясь с места. Он успел многое понять, разглядев убитых монголов, перевернутую телегу и местного жителя с двумя стрелами в теле. Но и выезжать на открытое место вместе со всеми своими дружинниками он не решился, хоть и хорошо видел в отдалении самого Коловрата и его десятерых воинов. Подъехавший воевода коротко похвалил сотника за осторожность.

– Нашумели мы здесь, но да ничего. Приберем сейчас за собой, телеги в Медведку отправим. Заодно будет о чем с местным старостой поговорить. Это ведь его дочь. Чудом девонька спаслась.

– Все уйдем в Медведку? – удивился Полторак.

– Нет, туда поеду только я да вон Будилко с собой возьму. Мы места, где прячутся монголы, нашли. Тебе расскажут. Здесь поосторожнее. Местные поставили самострелы на половцев. Можете и вы попасться.

– Так монголов надо на эти западни вывести!

– Я тоже об этом подумал. Надо Сияну расспросить подробнее, на каких лесных дорогах у них ловушки. И еще, кроме веси Медведки, у них тут в лесу подальше есть еще починок дворов на двадцать. Думаю, монголы про него уже узнали. Я, будь на их месте, начал бы с него. Я даже знаю, как они поступят. Захватят ночью, а потом запрягут телеги, посадят за спинами баб и ребятишек пеших воинов, а сами лесочком по бокам ближе к Медведке проберутся. А потом нападут сразу пешими изнутри, как только телеги войдут за первые дома, а снаружи конными. И тогда есть там ратники, нет там ратников, все будет едино.

– Значит, и мы тогда с двух боков их возьмем? Ты отразишь их из веси, а мы ударим конными снаружи и прижмем к домам, где им не развернуться.

– Правильно говоришь, – кивнул воевода. – Да еще с полсотни охраны с обозом, может, будет. Пусть хоть пару десятков, но все равно воины с вооружением и в броне. Это уже сила, не местные охотники и бродники.

Староста Нефед принял воеводу в большой горнице своего дома в центре веси. Был он мужчиной крупным, с обширным чревом, подпоясанным широким, вышитым красными нитями поясом. Борода у него была с большой проседью и выглядела пегой, как облитая побелкой. Дочь он обхватил ручищами, прижал к себе и даже глаза закрыл. Коловрат отвел глаза, чтобы не смущать отца. Да и виданное ли дело, уходить в такое время вдвоем так далеко, когда вокруг рыщут то разбойники, то половцы. А теперь еще неладная принесла каких-то монголов. Смотреть на трупы неизвестных воинов пришли почти все жители.

– Ну как благодарить тебя буду, воевода, мне и самому пока неведомо! – широко развел руками Нефед, но обнимать сурового воина не стал, а только сокрушенно хлопнул себя с силой по бедрам. Садись к столу, дружинника своего зови, нечего ему там бабам страхи рассказывать про рогатых.

– Ничего, пусть постращает, – невесело усмехнулся Коловрат. – А мы тут с тобой покумекаем, как нам твой народ защитить да врага не пустить дальше в земли рязанские.

– А ты думаешь, что они через нас на Рязань пойдут? – недоверчиво спросил староста. – Так на кой им мы. У нас не город, не богатый посад, да и мы люди мирные, от нас вреда никакого. Живем своим углом…

– Я сегодня в лесу видел, как монголы пытали и убили двоих ваших мужиков, – перебил старосту Коловрат. Они хотят узнать все о русичах, они ждут богатый обоз здесь завтра. И завтра они нападут.

– Господи Иисусе, – перекрестился Нефед, глядя на воеводу недоверчиво и даже со страхом. – Неужто правда?

– Ты меня знаешь? Нет? Я рязанский воевода Большого полка. Зовут меня Евпатий Коловрат. И если я сказал, что так будет, знай, иного быть просто не может. Я слово свое на ветер бросать не привык. И долг мой перед князем рязанским Юрием – обоз этот сохранить, не дать убить или в полон увести знатных рязанцев, что с обозом идут. Их ждут здесь монголы, а то давно бы было тут большое пепелище. У меня в лесу дружина. Небольшая, но это лучше, чем ничего.

– Так ты скажи, что нам-то делать, воевода! – взмолился староста. – Когда дело урожая касается или дани княжеской, рассудить ли кого, вора ли наказать, тут я могу и сам. Но ты говоришь про дела княжеские, не могу я без воли его ступить и шагу. Ты советуй!

– Тогда слушай мое слово. Сейчас же пошли по дворам с известием, чтобы в лес и на угодья сегодня и завтра никто не ходил. Хватит смертей. Я думаю, что человека четыре из вашей веси уже попали в руки монголов, кого они замучили, убили в лесу, про вас все выведывая. Знают они много, но не все.

– Пошлю, сейчас же пошлю, – заторопился староста.

– Погоди, не все еще. Главное – впереди. Никого не посылай в починок. Там мои воины, они всех оповестят и ночью сюда переправят. Монголы не должны узнать, что починок опустел. А когда узнают завтра, то будет уже поздно.

– Хорошо, воевода. Пусть будет по-твоему. Еще что?

– Теперь главное, Нефед. – Коловрат посмотрел старосте в глаза. – Пора вспомнить молодость удалую. Собери всех, кто может держать в руках оружие. Сейчас же.

– Да ты что, воевода? – опешил староста. – Разве ж нам с этими степняками тягаться в силе военной? Да наши мужики, дай бог, телка завалить могут, а тут против воинов таких выйти в поле. Так посекут всех мечами, стрелами побьют, копьями переколют – и убежать никто не успеет.

– Убежать?! – взревел Коловрат и, схватив старосту за грудки, тряхнул его большое тело так, что у Нефеда лязгнули зубы. – Я тебе покажу убежать! То, что с десяти дворов князю одного ратника посылаешь, – это правило на все времена, а сегодня речь идет о бабах твоих, о детишках малых. Ты сдурел, такое мне говорить? Не в поле я твоих мужиков поведу, в поле мои дружинники с монголами схватятся, а ты должен со мной здесь конного врага остановить, заставить его силы свои распылить. Зажмем его между домами и перебьем. Дурья твоя башка. Не понимаешь, что они с твоей веси только начнут, а потом и Рязанская земля запылает, и вся Русь!

– Господи, – прошептал староста, даже не пытаясь вырываться из рук воеводы. – За что мне казни такие. Ведь с обозами посольство от князя мещерского идет. Там бояре именитые, подарки дорогие.

– А кто об этом еще знает? – тихо спросил воевода.

– Да многие в весе. Готовились, чай, к встрече-то, подношения всякие, горницы вымели да выскоблили для гостей дорогих, чтобы потчевалось им сладко с дороги.

– Ну ладно, – усмехнулся Коловрат. – Коли все знают, может, оно и к лучшему. Такой кусок монголы мимо своего рта пронести не захотят. Так тому и быть.

К вечеру между домами не торопясь стали собираться мужики. Никто не противился, когда Коловрат объяснил, какая угроза свалилась на весь, многие просто повернулись и пошли собираться. У кого меч остался после похода много лет назад, у кого наконечники копейные. Несли железо в кузню, где ковались новые наконечники для сулиц. С тынов и из оглоблей стали тесать древки, домашние топоры насаживались на длинные рукояти и перетачивались тонко. Нашлось и несколько щитов. Деревенский плотник взялся изготовить до утра еще несколько, если ему дадут досок дубовых мореных. Работа делалась несуетно, спокойно.

А ночью подошли телеги с хорошо смазанными ступицами с починка. На телегах сидели бабы с детьми, с узлами из самого необходимого. Сидели молча, потому что пришлось бросить и дома, и хозяйство, даже скот и птицу. К рассвету у Коловрата было под рукой пять с половиной десятков ратников, вооруженных пусть и не одинаково, но добротно. У кого щит, у кого на стеганку нашиты металлические бляхи, у кого шапка железная половецкая. У многих пики из перекованных кос. Топор или меч с большими ножами за поясом были у каждого. Но самым важным и ценным было у воеводы полтора десятка охотников с луками. Стрелы не боевые, легкие. Такие не то что кольчугу, такие и шерстяной халат не пробьют. Но охотники умели стрелять метко. На пушнину ходили, а мех стоил дорого. Пушного зверя в глаз били, в силках мех можно попортить, когда зверек вырываться будет.

В центре села разложили три больших костра. Внизу сухой хворост, который вспыхивает и поднимает высокое пламя, а поверх хвороста – сучья, которые быстро разгораются и не сразу тухнут. А уж поверх сучьев зеленая трава брошена будет, когда костер запылает и когда знак будет нужно подать дружинникам в лесу да в поле. Дымом только и можно подсказать, если заранее эти сигналы все знать. У Коловрата каждый дружинник знал, какие дымы что означают.

Больше всего Коловрат опасался, что монголы решат напасть на обозы до того, как они придут в Медведку. С одной стороны, это было для них проще. В лесах перебили бы ратников, что обоз охраняли, и растворились бы снова в этих же лесах, увозя ценную добычу и знатных пленников к своему хану. Но убеждал себя воевода, что монголы так не сделают. Они осторожны. Передвижение даже по лесам нескольких сотен чужих воинов не может пройти незаметно. В лесах бродят охотники из разных селений, собирают дикий мед бортники, бабы и детишки ходят по ягоды и грибы. А уж они умеют мгновенно прятаться по кустам и ложбинкам, как только опасность увидят. И тут же поползут рассказы о необычных воинах, которые и на половцев не похожи, но которые тайно идут лесными тропами. Кто знает, не пошлет ли какой староста шустрого гонца к князю, а то и навстречу обозу. А вдруг поблизости дружина какая окажется.

Нет, не станут монголы рисковать. Тут они сидят уверенные, что о них никто ничего не знает. А перебить пару десятков ратников у обозов или заодно перебить несколько десятков безоружных селян – дело несложное и быстрое. Не в первый раз. И Коловрат ждал, когда придет обоз. Самый зоркий мальчишка из веси сидел на вершине старого вяза и внимательно следил за перелеском, из-за которого по шляху должен был прийти обоз. Хотя какой там шлях. Раз в год, в ноябре, княжеский обоз проезжал с полюдьем. Свои телеги да с соседних весей в конце лета несколько раз проходили. Да конные скакали. И то не часто.

– Едут, воевода! – Подбежавший Будилко махнул рукой в сторону шляха. – Малец с дерева сигнал дал. Говорит конных десятка два да столько же пеших. И телег с десяток. Двуконные все, тяжело идут.

– Хорошо, поднимай наших ратников. Теперь все внимание на Медвежий лес и в сторону починка. Сразу не ударят, выждут, чтобы обоз втянулся между домами, чтобы ратники, которые его охраняют, расслабились, оружие положили, почувствовали себя здесь в безопасности, броню начали снимать. Вот тогда они и ударят. Смотри в оба, а я пойду встречать обозных.

Когда вместе со старостой Нефедом Коловрат вышел навстречу обозу в кольчужном доспехе при сабле и шлеме, ратники насторожились и стали поглядывать на важных конных людей, что ехали посередине, закрываясь плащами от дорожной пыли. Вперед выскочил молодец в дорогом островерхом ребристом шлеме. Яркие лучи солнца играли на полированном зерцале на его груди, ножны его меча украшены были серебряными накладками, а в рукояти мерцал красным драгоценный камень.

– Кто таков? – громко спросил он. – По какому праву дорогу заступаешь княжескому посольству?

– Не заступаю! – зычно ответил Коловрат. – Защита вам здесь готова. Заезжайте без опаски.

– Кто таков? – нахмурился молодец.

– Воевода Большого полка рязанского Евпатий Коловрат. Кто с тобой из бояр мещерских едет?

– Ты Коловрат? – подъехав, остановил коня осанистый мужчина с бритым лицом. – Слыхал о тебе от князя Юрия Ингваревича. И от сына его князя Федора. Что случилось, воевода, по какой надобности ты здесь в этом медвежьем углу? Я боярин Ивлий.

Пока обоз втягивался между дворами в весь, Коловрат в нескольких словах рассказал все, что здесь произошло за последние несколько дней. Начиная со стычки своей сотни и монгольского отряда на Цне у переправы, когда погиб сотник Стоян. Красавец с дорогим мечом оказался сотником Фролой. И принял он рассказ с ухмылочкой и неверием.

– Откуда здесь монголам взяться? Да еще несколько сотен? Не путаешь ничего, воевода.

– Замолчи, Фрола! – осадил сотника боярин. – Не по чину тебе такие речи вести. Слыхивал я уже, и не раз, о том, что стали появляться монгольские отряды на границах русских княжеств. Половецкие ханы хотят защиты у русских князей искать. Мне весть такую из Киева привезли. Что предлагаешь, воевода? Обоз спасать надо, в нем подарков дорогих видимо-невидимо.

– Не обоз им нужен, – покачал Коловрат головой. – Хотя и от дорогих подарков они не откажутся. Им ты, боярин, нужен. И твои спутники. Они должны отвезти к своему хану тех, кто много знает о русичах, о нашей силе. Там все выпытают. Нельзя вам дальше двигаться, пока монголы поблизости.

– Но что мы можем сделать? Не послать ли нам за подмогой к твоему князю? Не откажет он своему брату…

– Не успеть нам. Они нападут на весь сегодня. Здесь я собрал ратную дружину из мужиков. Пять с половиной десятков. Один удар они выдержат, устоят, а много от них и не потребуется. В спину монголам ударит моя дружина. Там в лесу без малого полторы сотни хороших воинов, которых сам я обучал. Ваши ратники числом около двадцати, я вижу, хоть и устали с дороги, но будут нашим железным ядром, на который надеюсь больше всего.

– Ну, сотник? – Боярин повернул голову к Фроле. – Не оплошай. Под начало Коловрата тебя отдаю. Два десятка своих ратников, обозников десяток вооружи.

– Ну вот и собрали войско, – улыбнулся Коловрат. – Поставьте телеги полукругом в центре веси. Своих ратников поставь за телегами. Прорвутся монголы через мужиков, встретишь их на копья и будешь стоять стеной, сколько понадобится. Боярина Ивлия и честь своего князя защищать будешь. Коли удержим с мужиками один натиск монголов, понадобишься усилить правую руку, или левую, или центр. Особенно когда мои конники монголам в спину ударят, тут уж все понадобятся. Рубить придется всем. Не должно кому-то из монголов уйти в свои степи. Не должен хан узнать о том, что здесь произошло.

– Вот и решили! – кивнул серьезно боярин. – Ступай, сотник. Воев своих готовь.

– Еще одно! – остановил мещерцев Коловрат. – Среди монголов есть один в островерхой шапке и черном халате с белой меховой опушкой по воротнику и по запаху. Лицом костляв. Этого надо взять живым. Он у них старшой, много о планах монголов знать должен. А при нем странный старик с белой острой бородкой в пестром халате и коричневых остроносых сапожках. Толмач, что ли. И его живым взять надо. А еще среди монголов есть половцы. Не знаю уж, по своей воле пошли они с ними или по приказу своих ханов, которые монголов боятся. Но и этих надо взять живыми.

– Так кого рубить-то тогда? – рассмеялся Фрола. – И тех живыми, и этих живыми. Когда там разбираться с ними, когда сеча начнется?

– Слушай воеводу, – строго заметил Ивлий. – Не о сече единой думать след, а о делах княжеских, да о всех русских землях думает воевода.

Солнце поднималось все выше, над лесом парило, и птицы спокойно щебетали по кустам. Коловрат, забравшись на крышу крайней хаты, всматривался в кромки дальних лесов, приглядывался к балочкам. Никакого движения, ничто не говорило о приближении врага. Если так день пройдет, думал воевода, то завтра меня поднимут на смех, а послезавтра обоз уйдет дальше, веселясь и приплясывая. И распевая песни про убогого рязанского воеводу, который от каждого куста шарахается и от сорочьего крика вздрагивает.

И все бы не беда, перетерпеть можно. Да и пусть бы так и случилось, пусть ушли бы отсюда монголы. Так ведь они же обоз возьмут на копья в лесах дальше. А я буду сидеть здесь. Можно и с обозом пойти. Да только это идти на поводу у монголов, как телок идет на поводу у своего хозяина, который его к кузнецу ведет. Ведет, чтобы одним ударом кузнечного молота с ног сбить, а потом острым ножом по яремной вене. Не защищу я их в лесу, не получится. Силы не равны. Только здесь, только выманить проклятых степняков из леса, заставить кинуться, как волков голодных, на крайние хаты, а уж потом одному богу известно, но только всех мы их тут и посечем. Всех.

Телеги выползали из-за деревьев и неторопливо тянулись в сторону Медведки. Одна, вторая, третья. За телегами шли люди, но почти никто не сидел, почти все шли пешком, даже двух деток босоногих, в длинных рубахах вели за руку по обочине. А телеги шли груженые, хотя и накрытые рядном, и что в них было навалено, было не видно. И тянула каждую телегу унылая лошаденка. Последняя даже хромала на переднюю ногу, и телегу помогали толкать сзади двое стариков.

Что-то нелепое было в этом обозе, неуместное, непривычное глазу. И шли они со стороны починка, и женщин и детей было среди обозников мало. А старики ли это, а женщины ли? И что за посохи у них такие прямые и высокие, да поверху тряпьем старым замотаны. А что на телегах спрятано?

– Эй, Будилко! – позвал сотник своего дружинника, стоявшего внизу и смешливо о чем-то шептавшегося с Сияной. – А ну, лезь ко мне!

Молодец быстро взбежал по жерди с перекладинами наверх и упал животом на соломенную крышу рядом с воеводой. Он сразу увидел телеги и приложил руку ко лбу, разглядывая людей.

– Понял? – спросил Коловрат.

– Чего ж не понять, – усмехнулся дружинник. – Это мы видим, что ряженые, а в веси их бы приняли как увечных и убогих, с квасом и молоком прямо на околице. Там бы они всех и прирезали, а потом кинулись бы за хаты и залили кровью все вокруг. Не знают они, что мы с тобой тут, Коловрат! Только их чего-то всего два десятка от силы наберется. Оружие попрятали под одеждой да на телегах. Пленниками прикрываются. Вон те бабы настоящие, и старик вон тот, и дети.

– Не спеши, Будилко, – пожевывая соломинку, сказал воевода. – Ночью в веси собаки брехали, помнишь? Сторожевые наши ничего не заметили, никто близ не подбирался. А знаешь почему? Потому что вон по тому овражку да вон по тому перелесочку они пешими за ночь к нам подошли на полет стрелы. Они выжидают, когда обозы войдут за хаты, когда эти два десятка передовых воинов кинутся с саблями на селян, тогда и те на подмогу поднимутся. А сколько их там в овражке да за кустами? Много не спрячешь, но еще несколько десятков есть. И они хорошо придумали. Если есть в веси дружина, то она себя покажет, отражая этих ряженых. И тогда они узнают, с какой стороны конным напасть. Думаю, что с другой стороны, чтобы наши малые силы распылить, если они у нас тут есть.

– Так что, воевода?

– На тебя надеюсь, Будилко. Иди к дороге, бери под свою руку мужиков, но не всех сразу. Три десятка возьми и жди этих обозников ряженых. Понадобится помощь, я тебе ее пришлю. Ты только выстой там, поддержи простых людей, которые в лютой сечи могут дрогнуть. Сам рубись, покажи все, как надо, за собой веди. Выстоишь там – все дело спасешь. Понял ты?

– Понял, воевода, – серьезно ответил дружинник. – Я не подведу тебя.

Повернувшись на спину, Будилко съехал на спине по крыше, ловко вскочил на ноги на земле, махнул девушке рукой и побежал к крайним хатам, на ходу надевая на голову свой шлем. Евпатий проводил его взглядом. Молодец. Этот выстоит. Двое мальцов возле тына держали Волчка под уздцы, гордые таким важным поручением воеводы аж из самой Рязани. В центре веси за составленными полукругом телегами стояли в полный рост ратники из Мещеры. И сотник Фрола, поставив ногу на тележное колесо, покусывал травинку – ждал, когда наступит его черед. Этот бы не подвел, подумал Евпатий. Хуже не бывает, когда надеяться в бою приходится на того, с кем еще плечом к плечу не дрался с врагом. Но делать нечего.

И вот на дальней окраине веси вдруг закричали, завизжали и поднялся страшный шум. Коловрат повернул голову и увидел, то от телег, сбросив тряпье, бегут к крайним домам монголы, спешно продевая руки в ремни щитов, опуская копья и выхватывая сабли. Десятка два их подняли страшный шум, чего Коловрат не одобрил. Так они зря, надо было тихо и не поднимая шума. Но пусть пеняют теперь на себя.

С грохотом упали заготовленные и связанные в решетки жерди. Один миг – и поперек прохода между крайними домами и заборами веси вдруг образовался завал из скрепленных жердей и тонких бревен. Так в лесу делают засеки, валят как попало стволы, которые переплетаются и создают непроходимый для врага участок. Такое же подготовил на монголов и Коловрат с местным старостой.

Монголы сразу остановились. Удары наносились друг другу через преграду копьями, кто-то пытался копья и сулицы метать, но толку на таком расстоянии было мало. Монголы суетились, пытаясь растащить завал, но мужики топорами на длинных рукоятях и самодельными пиками мешали им. А время шло, падали раненые и убитые, но отряд монголов все еще топтался у крайних домов. Из низинки уже бежали другие: десять, двадцать… около пяти десятков новых воинов насчитал Коловрат. И поступили они умно, не кинулись туда же, где бились другие, а стали обходить по самому короткому пути – влево к крайним домам, перелезая через тын и вытаптывая огороды.

Вот тут-то им навстречу и выбежали ратники Будилко во главе с самым молодым дружинником. Было их против монголов всего человек тридцать, но зато блеск доспеха Будилко, его сабля, разящая с быстротой молнии, – все это нападавших обескуражило. Но сеча пошла нешуточная. Вот один ратник упал под ноги товарищей, вот второй опрокинулся, и его пронзило на земле сразу два копья, попятились медведковцы. Но Будилко сразу понял, что изменилось в его маленьком войске. Поднял над головой саблю, прокричал что-то и ринулся один на врага.

Коловрат покачал головой, но мысленно похвалил Будилко за смелость и находчивость. В душе каждого русича гнездится желание помочь ближнему, своему человеку, отвести беду, если можешь. Оттого и в бою плечом к плечу встают русские ратники крепче других. И сейчас, увидев, что дружинник один кинулся на врага, что вот-вот он окажется в окружении монголов, его ратники бросились следом. Не дать пропасть молодцу, который за их дома и семьи своей жизни не жалеет.

Медведковцы начали теснить монголов. И быстрее всех и точнее разила сабля Будилко. Он один стоил сейчас десятка. Но монголы сменили тактику, кричали что-то, потом рассыпались в разные стороны и вдруг собрались плотной толпой и снова кинулись на русичей, ощетинившись копьями с мохнатыми наконечниками. Но и Будилко не сплоховал. Видать, загодя обучил своих ратников, как сдержать напор врага, если тот попрет валом. Сбились в одну линию его воины, наперед со щитами встали, во второй ряд с копьями, держа их в прогале между своими товарищами, а третьим рядом ратники с длинными топорами и сулицами приготовились.

Удар был страшным, но медведковцы устояли, трещали древки копий, кровь била, что водица на водовороте на стремнине реки. Отшатнулись русичи, но устояли на месте. Копья застряли в телах монголов, пошли в ход мечи, а через головы уже дотягивались до вражеских шлемов топоры на длинных рукоятях, летели сулицы. Пусть и поражали не часто, но заставили врага остановиться. И снова бросил клич Будилко и ринулся первым на врага. И снова монголы попятились прочь от домов.

А это кто же там? Евпатий посмотрел и перекрестился. Да это же Сияна с бабами. Мужики еще мечами и топорами секутся с врагом, а эти выбежали задами, поднимают с земли упавших, обессилевших баб, стариков и детей, которыми монголы на телегах прикрывались, с которыми в тряпье рядились. А ведь успеют, подумал воевода с радостью. Вот девка! Огонь просто! Успели, успели… на руках потащили, чуть не волоком за руки, а успели убежать, пока монголы на них внимание не обратили. Спасли-таки починковских.

А земля уже дрожала от копыт сотен лошадей. Обернувшись на заход солнца, Коловрат увидел монголов. Двумя потоками черная мохнатая конница вываливала из леса и неслась к веси. Обошли-таки, усмехнулся Коловрат. А я вас оттуда и ждал! Ну, теперь все зависит от Полторака. Поспеет ударить – не даст пропасть. Чуть промедлит – и не удержать нам две с лишним сотни конников. Все, больше в запасе нет ни одного человека.

Чуда ждал Коловрат: что мужики медведковские побьют пеших монголов и обернутся навстречу конным, но сеча продолжалась с этой стороны веси, и пришлось выходить навстречу коннице сотнику Фроле со своими воями. Коловрат поднял руку, готовясь подать знак мальцам с факелами возле трех куч хвороста. Увидит Полторак и кинется на выручку. Главное, вовремя все сделать. И не позже, и не раньше. А все ли монголы здесь? Коловрат закрутил головой во все стороны, пытаясь понять. Сомнения стали закрадываться в его голову. Чутье подсказывало, что враг хитрит, враг очень осторожен здесь, на чужой для него земле.

Монголы с визгом вылетали из леса на степной участок перед поселением русичей, рассыпались и неслись во весь опор. Вот уже топот стал громче, слышен звон ножен о стремена. Фрола вывел своих ратников в нужное место. Все, ждать больше нельзя. Сейчас эта конная лава ударится в поселок, но, не пробив сразу обороны, она снова рассыпется и пойдет в обход, искать другие пути. И вот этот момент будет самым важным. Кони все ближе, слышен уже храп, видно, как с удил летит хлопьями под копыта белая пена. Видны глаза воинов. Суженные, злые…

Коловрат мысленно измерил расстояние до крайних домов, повернул голову назад и посмотрел, как бились медведковцы. Ясно было, что пешие монгольские воины давно бы отступили, поняв бессмысленность сражения с русичами, но они ждали нападения конников, они отвлекали возможные силы защитников.

А дальше произошло страшное и неожиданное для монголов. Откуда-то из-за домов из середины веси вдруг в небо поднялся столб седого дыма. В безветренном тихом небе столб дыма пучился, клубился, как будто выворачивался наизнанку… И вот уже два столба дыма поднялись над крышами. Не успевшие ничего понять монголы на полном скаку вылетели на двойной строй русичей. Наверное, кто-то успел понять, что эти русичи были в доспехах и полном вооружении, что это не простые пахари и охотники. Но размышлять было уже некогда.

Кони несли их на строй русичей. И в последний момент, когда уже казалось, что кони вот-вот сомнут людей, строй ратников шевельнулся и в одном движении опустились копья, а через одно копье опустились остро отточенные жерди. И не было уже возможности остановить бешеный бег коней. Передних остановить было нельзя, потому что их затоптали бы задние, а задние не видели, что происходит впереди за спинами передних. Удар коней в упертые в землю колья был страшен. Древесина лопалась, как хворост, кровью забрызгало сразу два ряда воинов, ржали обезумевшие от боли кони, люди летели через головы коней на копья и под мечи ратников. Задние ряды всадников налетали на трупы коней и бьющихся раненых животных, мгновенно перед строем русичей выросла гора тел, мертвых и раненых, человеческих и конских.

Шеренга дрогнула, но устояла. Всадники развернулись в поисках других путей, ведущих внутрь поселения, и только теперь поняли, что из леса на них вылетели княжеские дружинники в полном вооружении, с копьями наперевес, закрытые щитами, в островерхих шлемах. И это были уже не мужики из поселения, не ратники пешие, прошагавшие не один десяток верст. Это были хорошо обученные, великолепно вооруженные, опытные воины, с детства знающие ратное ремесло. И число их сейчас монголов не волновало. Их было много, достаточно для того, чтобы сорвать все их планы, разметать их, и так увязших в сече вокруг веси.

Кто-то пытался выровнять строй монгольских всадников, развернуть их и собрать снова, но дружинники налетели железной стеной и смяли одним ударом несколько конных рядов. Копья застревали в телах убитых, на смену им из ножен вылетали сабли, и началась рубка! Молча, с хрипами, конским ржанием, топотом сотен копыт и лязгом металла о металл. Монголы развернулись, пытаясь вырваться из плотного железного кольца, но их снова отгоняли и прижимали к стенам домов.

Третий дым поднялся столбом в небо, когда Коловрат дождался наконец. Еще одна сотня монголов показалась из леса со стороны починка. Еще только замелькали их шапки и гривы коней, как Полторак развернул своих всадников и ударил в бок монгольским сотням. Тому, что от них уже оставалось. И монголы пустились прочь. Они поскакали в том направлении, куда их и погнал Полторак. На свежие силы, к лесу, туда, где уже несколько лет местные жители поправляют и держат в готовности заряженные самострелы и ловушки на половцев.

И свои же всадники смяли других монгольских воинов, и вся масса понеслась к спасительному лесу. Побежали пешие монголы, бежали и падали под ударами догонявших их ратников, умирали под копытами коней дружинников. Конные монголы ворвались в лес, и тут туго запели плетеные веревки и распрямившиеся лесины. Острые колья били коней и всадников, летели длинные, в руку толщиной, пронзая и коней, и двух всадников за раз. Крики боли и ужаса понеслись по лесу. Тех, кто пытался вырваться назад, секли в поле, часть монголов понеслась к реке, но половину сняли с седел стрелами. Лишь несколько вражеских всадников вырвались из страшных лесов Медвежьего угла.

Коловрат, страшный от запекшейся на его доспехах и лице чужой крови, ехал и осматривал поле боя. Сорока умирал на руках Полторака с рассеченной грудью. Кровь пузырилась изо рота, но дружинник улыбался воеводе не в силах приветственно поднять руку. И снова мертвые дружинники, и вон еще. На краю веси Коловрат нашел Будилко. Тот сидел, оперевшись на сломанную саблю и смотрел вдаль, туда, где встретил девушку с блеском ночи в глазах, спас ее от злого ворога, да вот сам не уберегся. И куда-то туда уже уносилась его душа. Коловрат спрыгнул с коня, стащил с руки рукавицу и закрыл Будилко глаза.

– Ну что, староста? – Коловрат остановился возле Нефеда, распоряжавшегося теми, кто собирал тела селян. Остановился и замолчал, потому что оба услышали истошный крик Сияны, нашедшей своего милого мертвым.

– Что делать-то, воевода? – наконец тихо спросил Нефед.

– Мещерский обоз должен уйти завтра. Ратники тебе помогут. Своих хорони сам. Монголов перевезут в низинку и землей забросают. Потравите вы свои поля, подальше надо увозить, а то расти ничего не будет. Железо все себе забери, всю броню тоже. Нам не увезти. Заберем только своих покойников и трех монголов убитых.

– Их-то куда?

– Князю Юрию Ингваревичу покажу. А то не верят многие, что монголы близко. Пусть поглядят.

– Будилко-то может оставишь? По-христиански похороним. Как полагается. Сияна плакать будет, могилку в справе держать. Вишь, убивается. Бабой не стала, а уже вдова. Эх, любовь…

– Негоже так, Нефед. В Рязани у Будилко родичи, могила матери. Там ему лежать, со своими. Не обессудь.

Ближе к вечеру три телеги двинулись к Рязани. Дружинники тянулись следом, поглядывая по сторонам, хотя все понимали, что монголов они побили всех. Уцелевшие будут скакать на восход, пока кони не падут. От смерти убегают ведь. Коловрат не дал никому из своих воинов отдыха, потому что понимал: путь далек и не прост, попортит тела жара, а им еще в домах родительских как положено лежать придется. Домой. Скорее.

Крик за спиной вывел воеводу из раздумья. Он резко развернул коня и увидел, как в сторону от его дружинников понесся быстрый конь. Он по спине всадника и половецкой шапке узнал в беглеце Карата. Остановить Полторака он не успел. Звонко щелкнула тетива лука. Еще миг – и стрела впилась в спину всадника. Тот взмахнул руками, конь шарахнулся в сторону, выбрасывая хозяина из седла. Еще немного тело волочилось, зацепившись ногой за стремя, потом упало, и конь пошел боком, изгибая хвост и раздраженно фыркая.

– А и пропади он пропадом! – махнул рукой Коловрат. – Лиса так лисой и останется, сколь ты ее ласковой кошкой ни называй, и сколько волка ни корми…

– Он давно замышлял, я понял, – убирая лук, сказал Полторак. – Только не думал я, что вот так.

– Подобрать бы надо, – проворчал Коловрат недовольно. – Не по-христиански оставлять его дикому зверю. Да и нехорошо, когда в нем наконечник найдут русский, в Рязани кованный.

– Эй! – Полторак повернулся и махнул рукой двоим дружинникам в сторону убитого половца. Потом повернулся к воеводе и, усмехаясь, достал из колчана монгольскую стрелу с плоским наконечником и показал Коловрату. – Я, чай, понимаю, какую стрелу пускать. А Карата этого тоже предъявим князю. Пусть спросит у хана Туркана, куда и зачем тот сына посылал.

 

Глава 6

Порошка вывернулся из толпы зевак и первым подбежал к коню Коловрата, хватаясь за узду. Воевода спрыгнул с седла и потрепал мальца по вихрастой голове.

– Ладно ли все дома?

– Как обычно, – самодовольно напыжился Порошка. – Что сделается-то?

– Ну-ну! Волчка отведи да вытри хорошенько.

– Знаю, – буркнул мальчишка, поглаживая коня по морде.

– Я сам приду. Скажи пусть баньку истопят.

– Знаю, – снова пробурчал Порошка и повел коня с площади.

Коловрат посмотрел ему в спину с нежностью. Хороший парень растет. Быть ему воином. Вот еще годков поприбавится – и можно с собой в походы брать. Пусть учится походной жизни, как за конем ухаживать, за оружием, как пищу готовить, дичь выслеживать и врага. Как на стороже стоять, знаки условные подавать. Ратная наука сложная. За раз не научишься.

С княжеского крыльца сошли несколько близких советчиков, старых дружинников Юрия Ингваревича. Среди них воевода увидел и боярина Могуту. Гонца Коловрата отправил вперед себя еще рано поутру, чтобы предупредил князя, с чем он возвращается в Рязань. Только вот народу-то многовато собрали. Незачем видеть люду простому сейчас этого. Нечего волновать народ. Пусть живут до поры до времени в мире и неведении. Придет беда, все узнают.

– С чем ты приехал, Евпатий, – спросил старый дружинник Олег Сулима, с которым Коловрат много лет вместе в походы хаживал, не в одной сечи бок о бок сражался. Знал он Сулиму хорошо и верил ему как себе.

– Не здесь, – тихо проговорил Евпатий и махнул дружинникам, чтобы отвели возы за княжеский терем к конюшням.

– Что, худо? – проводя по длинным седым усам, спросил Сулима. – Большой плач сегодня в Рязани будет?

– Шесть дружинников и сотника Стояна похоронили монахи в Иоанно-Богословском монастыре. Да я вот еще двенадцать убитых в бою привез.

– Кто? – резко спросил Сулима.

– Монголы, друже, монголы. Передовые отряды по окраинам наших земель рыщут. Почитай, три сотни я разбил, чуть было в полон не попали к монголам бояре мещерские с подарками богатыми, которые по шляхе везли с малой охраной. Половцы в затылках чешут, боятся восточных степняков. И помогать не хотят, и за свои табуны побаиваются. Сложно все на пограничье.

Когда они подошли к телегам, где спешивались дружинники, устало переговаривался с конюхами, возле тел убитых уже стоял епископ Евфросин. Коловрат хотел было подойти за благословением, но к ним уже подошли трое бояр. Самое хмурое лицо было у Могуты.

– Ты что же такое, Евпатий, наделал? – прошипел боярин. – Совсем ополоумел? Ты зачем монголов побил, ты зачем их на всенародное обозрение привез. Ты князя нашего со всей степью решил поссорить, войны захотел? Руки чешутся? Ты сколько лучших дружинников потерял?

– Молчи, Наум! – рассвирепел Коловрат. – Я земли наши защищал, они русичей убивали, пытали! Молчи!

Бояре молча смотрели, как снимают с телег тела мертвых дружинников и укладывают в ряд на траве. У многих лица начали темнеть, тела вздулись так, что одежа на них натянулась. Коловрату больно было смотреть на то, что смерть сделала с его боевыми друзьями, он отвернулся. По другую сторону сложили троих монголов и Карата.

– Ну, Коловрат, с возвращением тебя, – послышался голос Федора Юрьевича.

Евпатий повернулся и увидел князя, морщившегося от трупного запаха. Федор Юрьевич был без кафтана, в одной рубахе. Видно, что поднялся с постели недавно, а вчера выпил много вина. Князь прошел вдоль ряда тел дружинников, скорбно покивал головой, потом пошел и стал смотреть на монголов.

– Не хан – какой-нибудь их сотник, – указал он на скуластое лицо, обрамленное черными грязными косицами.

– Он старшим у них был. Приказывал медведковских пытать. Про силы наши выпытывал. Про обоз мещерский тоже. Боярин Ивлий чуть в их руки не попался с обозом.

– Ивлий? В Чернигов шел с обозом? Знаю его.

– Очень помог нам с монголами справиться. Сами мы бы больше людей потеряли. А так мужики с веси да ратники с обоза. Общими силами и одолели. Почти всех побили, а было их сотни три.

– Послушай, Евпатий. – Князь взял Коловрата за локоть и отвел в сторону. – Ты никому про свои дела там не рассказывай. Ну была сеча, ну погибли храбрые молодцы, так ведь всегда такое было. Нам с монголами, да и с половецкими ханами сейчас ссориться никак нельзя. Говоришь, болгарские города монголы спалили? Так это их дело. Может, они не поделили чего, может, ссора какая между ними прошла. Нам-то не ведомо и не нам судить. Нам Рязань поднимать надо, отстраивать. Торговлю вести, дружбу налаживать между князьями. Большие дела впереди, а ты все про войну говоришь. Не время, Евпатий, не воевать нам надо.

– Воевать придется, коли они придут, – кивнул Коловрат на убитых.

– Вот когда придут, тут мы поговорим с ними. Ты думаешь, что Юрий Ингваревич не сможет договориться с монгольскими ханами? Меха, золото, камни драгоценные, они ведь великое делают, они глаза застят и ласкают. Не понимаешь ты, воевода, в таких делах, да и не стоит. Мы уж сами разберемся, а ты служи, оборони, когда придется. Но без приказа не моги саблю из ножен вынимать.

– Стояна убили, – тихо ответил Коловрат, – вон еще сколько лежит. И в монастыре еще. Спускать такое, да на своей же земле, негоже.

– Не знаю, Евпатий, не знаю. Юрий Ингваревич сейчас в отъезде. Уж что он тебе скажет, даже загадывать боюсь.

Князь Федор повернулся и пошел отдавать распоряжения, разослал отроков сообщить по домам убитых дружинников, чтобы забирали своих. Коловрат стиснул зубы, вдохнул глубоко и с силой выдохнул. Опять он ничего не мог сделать. Не он правил в этом городе, не мог он переломить князя и его ближнее окружение. Не мог он передать свое чувство близкой беды. А ведь еще можно приготовиться.

Обойдя всех своих дружинников, он кому сказал доброе слово, кого обнял, кого по плечу похлопал. Остановился надолго только с Полтораком.

– Совсем ты в немилости, воевода, – грустно улыбнулся сотник. – Кровушки своей не жалеешь, а они вон как. Неправильно это.

– Не суди, – отмахнулся Коловрат. – Надо самим делать то, что можем, готовиться к битвам нелегким и кровавым. Надо, друже, к тому времени, как князь ополчаться крикнет, чтобы было у нас все готово. Всем ратникам, кто под стяги Большого полка с нами встанет, надо загодя проверить, все ли готово. Доспехи, у кого есть, подлатать, ремни поменять, кольца подковать. Мечи и топоры навострить, рукояти поменять, кому надо. Завтра пошлю обоз в Медведку. Оружие соберем монгольское. Что-то Нефеду оставим, но большую часть себе возьмем. Старосте столько и не нужно.

– Я сам поеду, Евпатий. Дозволь!

– Нет нужды в тебе там. Ты мне здесь нужен.

Дома Ждана молча упала отцу на грудь и долго и тихо плакала, рук не разжимая и лица от отцовской груди не отрывая. Евпатий гладил дочь по голове, плечам и тихо успокаивал, что, мол, все хорошо, вот живой же вернулся. И не война это была, а так, стычка небольшая.

– Баню уже трижды согревали для тебя, – наконец, оторвавшись и вытерев рукавом слезы, сказал дочь. – А Лагода с бабами за ягодами ушла. Сейчас самый сезон. Груша дикая поспела. Да и грибов, может, наберут.

– И хорошо, – расстегивая ремни и застежки, кряхтел Коловрат, вдруг почувствовав, как он действительно устал за эти дни, что у него болит каждая косточка, что нет на нем живого места, все битое и перебитое. – Хорошо, я вот в баньку, а потом мы с тобой за столом посидим, повечеряем вдвоем, как раньше, помнишь…

– Когда матушка была жива, вы с ней так же вечерами сиживали?

– Так же, ласточка моя, так же, – улыбнулся Евпатий.

Ни на следующий день, ни через два дня, ни через пять князь Юрий Ингваревич Коловрата к себе не звал. Да и сам воевода без нужды не любил топтаться без толку в княжеских хоромах. Дважды князь проходил мимо, когда Коловрат с дружинниками на мечах бился и копья метал. Но даже головы не повернул, слова не сказал. А когда подули холодные ветры, сдувая с деревьев листья, и посохли в степях травы, появился в Рязани хан Туркан.

Угрюмый, костлявый, со скрюченными пальцами на правой руке, которую когда-то еще в молодости ему перебили в бою русские дружинники, он с помощью слуг спустился с коня, выслушал приветствие Юрия Ингваревича и поплелся по ступеням вверх к накрытым праздничным столам, яствам и напиткам, обильно выставленным в его честь. Бояре рязанские свысока поглядывали на гостей, которые перед русичами пытались выглядеть независимо, гордо. Двое сыновей хана, широкоплечие, смуглые от степных ветров, держались все время возле отца, то и дело поддерживая старика под руки. С чем приехал хан, никто не знал. Тело его сына Карата отправили в тот же день. Дружинники, отвозившие тело, сказали, что половцы приняли его молча, молча выслушали историю гибели Карата. Которую, кстати, князь Федор приукрасил и десятнику лично пересказал.

Застолье и хвалебные речи продолжались долго. Взгляд Туркана потеплел, старик стал разговорчивее, но о цели приезда пока молчал. Юрий Ингваревич ломал голову, то и дело подзывал кого-то из своих бояр и спрашивал, не узнали ли что о цели приезда хана. Не удалось ли расспросить кого из его людей, не шепнул ли кто чего важного за небольшой подарок.

Наконец старый хан поднял руку, спуская рукав халата и поправляя браслет, обратился к князю:

– Скажи, князь Юрий, сколько русичи и мы живем бок о бок в этих землях? Давно! Не одно поколение славных воинов и мудрецов сошло в землю и стало земным прахом, их души стали звездами с тех пор, как наши предки пришли сюда с востока.

В это время Коловрат шел по двору в сторону красного крыльца, потому что до князя наконец дошло, что приезд Туркана может быть связан с недавним участием его сына и других половецких воинов в походах монголов, а может, и среди разбойничьих шаек, грабивших обозы вдали от Рязани и других больших городов. Воевода Коловрат знал об этом больше других, потому что чаще всех воевод участвовал в схватках со степняками на границах княжества. И теперь его позвали на всякий случай, если у князя возникнут затруднения в беседе с половецким ханом. Или, боже упаси, возникнут разногласия. И тут уж придется либо мириться, либо подставлять чужую голову и… тогда снова пытаться мириться.

У двери Коловрата остановил Сулима:

– Погоди, Евпатий, не спеши.

– Меня князь звал, – внимательно посмотрел в лицо старому дружиннику Коловрат. – Негоже ему меня ждать.

– Погоди, Евпатий, – снова стал удерживать его Сулима. – Не князь тебя позвал, а я. Не сердись, что так вот, через посыльных.

– Олег. – Коловрат взял старика за локоть и отвел в сторону, к перилам. – Ты ведь всегда был прям, как древко копья, всегда говорил разумно и метко, как острие копья разит. Так что же ты сейчас гнешься, как половецкий лук? Или мы мало с тобой вместе по степям проскакали, или спина к спине не сражались?

– Ты князю можешь понадобиться, Евпатий, – смущенно опустил стариковскую голову Сулима. – Хан Туркан у князя в гостях. Разговор вот-вот пойдет о границе. Могут и сына его Карата вспомнить, и молодежь половецкую, что с нашими разбойничьими шайками там на дорогах грабежами промышляла. Дело серьезное! Хан не просто так приехал. Поговаривают, что половецкие стада гонят на восток. Многие стада.

Коловрат схватил Сулиму за кафтан и зашептал горячо, но тихо, чтобы пробегавшие мимо отроки с кувшинами и блюдами не услышали его слов:

– Ты понимаешь, что это значит?

– Понимаю! И ты пойми, что сейчас князю нужно помочь принять правильное решение, подсказать, что отвечать Туркану. Он ведь или союза искать приехал, или за возмездием из-за сына, хочет угрозами выторговать себе помощь наших дружин. Когда князь о тебе вспомнит, может, уже и поздно будет. А нам союз с половцами ох как нужен. Нужна нам их конница!

– Спохватились, дети степей! – процедил сквозь зубы Коловрат. – Хорошо, Олег, я буду ждать, сколько скажешь. Родная земля дороже.

Ждать пришлось не долго. Как угорелый из дверей выбежал взлохмаченный отрок из молодой дружины, столкнулся с Коловратом и чуть не упал, ударившись в его широкую грудь, как в каменную стену.

– Прости, воевода! – ошарашенно выпалил отрок, потирая ушибленный лоб. – А я как раз за тобой. Князь наш Юрий Ингваревич тебя за стол просит. Подсказали ему ближние люди, что нет тебя с ними, забеспокоились, не хворь ли тебя дома держит. А ты вон он. Здесь уже! Пожалуй, воевода Евпатий.

Выслушал слащавое приглашение, подивившись, как молодой воин умело все ему пересказал, и подумал, что вот из этого отрока никогда хорошего воина не получится. Так и будет у князя на побегушках. А меч молодецкий будет у него только в ногах путаться да мешать. И снимет он его да за лавку положит, чтобы не спотыкаться. Толкнув дверь, Евпатий вошел в большую залу для приемов, где сейчас установили столы и лавки. Сулима стоял возле князя и что-то с суровым лицом втолковывал ему. Юрий Ингваревич улыбался и кивал. Было похоже, что они говорили сейчас не друг с другом, а каждый о своем.

Старый дружинник сразу увидел Коловрата и кивнул головой, чтобы тот подошел. Князь тоже лениво повернул голову в сторону появившегося воеводы, принужденно заулыбался и громко объявил, что вот-де пришел наконец, оторвавшись от дел ратных, надежда и опора княжества Рязанского воевода Большого полка Евпатий Коловрат. Хан мгновенно забегал глазами по зале, и один из его приближенных зашептал что-то старику на ухо.

Коловрат неторопливо обходил стол, двигаясь к князю. Многие поднимали кубки вместе с хвалебными словами, приветствовали Коловрата. В основном это были старые дружинники, с кем он не единожды ходил в походы. Но были хвалы и от тех, кто ни в походах не был, ни за всю жизнь с Коловратом даже парой слов не перебросился.

– Усадите славного воина! – потребовал князь, показывая по правую сторону от себя. – Да поближе, поближе к другим славным воинам. Хочу видеть Коловрата за своим столом!

Евпатий смотрел на князя и дивился переменам, которые произошли с ним. Вот уж сколько времени со дня его возвращения с границ рязанских земель прошло, и не смотрел в его сторону и для расспросов не звал, а сегодня вон как князь ласков и заботлив. Коловрату освободили место по правую руку от князя Федора. Тут же принесли новый кубок, тут же по столам побежали разливать вино отроки.

Евпатий взял кубок, поднял во здравие князя вместе со всеми, пригубил вино и поставил кубок на стол. Федор Юрьевич тут же наклонился к нему.

– Почему не выпил, как все? – ленивым голосом спросил он, но Евпатия эта леность не обманула. Уж очень подозрительно спросил князь Федор.

– Хмелить голову не хочу, – честно признался Коловрат, – ранее времени. Не для того меня Юрий Ингваревич позвал, чтобы я вина распивал и снедью чрево набивал. Хан приехал неспроста, князь ждет от меня слова.

Князь Федор промолчал. За столами шумели, пили и ели. Кто-то обязательно поднимал кубок, говорил здравицу. Коловрат не особенно посматривал по сторонам, но, обернувшись нечаянно во главу стола, поймал на себе подозрительный взгляд князя Юрия. Его глаза со светлыми ресницами, обычно невыразительные, сейчас смотрели колко, впиваясь будто иглы.

Юрий Ингваревич оперся руками о стол, решительно поднялся. Оказывается, один из бояр уже шептал что-то хану и показывал на дверь за спиной княжеского кресла.

– Пойдем, – поднимаясь, позвал князь Федор. – Теперь надо поговорить о деле.

Коловрат вошел последним в дальнюю комнату, где было плотно прикрыто большое окно и горели масляные светильники. От светильников в комнате было душно, и сразу в воздухе повисло напряжение, недоверие.

Юрий Ингваревич сел в узорчато-резное кресло у дальней стены, хану князь Федор пододвинул кресло поменьше напротив. Они же с Коловратом остались стоять, как и двое приближенных половца, по обе стороны от своего хана. Ласковое выражение на лице князя сменилось на сосредоточенно-угрюмое, половец сидел с непроницаемым лицом и смотрел, как показалось Коловрату, мимо Юрия Ингваревича, в стену.

– Большая обида у меня на тебя, князь Юрий, – заговорил половец. – Высоко сидишь над русичами, а не понимаешь, что молодые воины всегда искали забавы в степи, всегда свою удаль показывали с саблей в руках да на быстром коне. Как молодой воин себе жену возьмет, если он в походах не прославился, если богатых подарков не привез? И у вас, я знаю, женихом не станет тот, у кого шапки нет на голове из горностая, кто лисий воротник не поднесет в подарок, кто перстень с камнем драгоценным на пальчик женский не наденет.

– Русичи всегда с соседями в мире жили, – возразил князь. – Сами бесчинств не творили, но и другим не позволяли. Обида твоя пустая, хан. Не о том ты говоришь, не тех обвиняешь. Мои воины с почестями тело твоего сына Карата привезли в Рязань, тебе передали. Благодарности не жду, но по вере нашей поступить иначе мы и не могли.

– Великий князь русичей должен пообещать, поклясться своей княжеской клятвой, – продолжал гнуть свое хан, – что отныне наши народы будут жить в мире и помогать друг другу. И прошлые обиды я готов забыть, если ты, князь, дружбу пообещаешь и обещания своего не нарушишь.

Коловрат увидел, что Федор Юрьевич кивнул отцу еле заметно. Князь уловил этот кивок, даже не повернув головы. Он уже не уговаривал гостя, а жестко ставил условия.

– А теперь, хан, выслушай моего воеводу, который не один год сражается с моими врагами, побеждает их и со славой привозит мне богатую добычу и признание моей силы и власти в этих землях. Это воевода Коловрат. Он привез тело твоего сына в Рязань. И много еще чего привез. И своих воинов, убитых на границе с твоими землями, он тоже привез. Говори, Евпатий. Твой черед настал.

– Не сердцем, а головой, – подсказал намеком князь Федор, и Коловрат его понял.

– Я много сражался, многих недругов земли Рязанской видел на своем веку, – заговорил воевода. – И своих и чужих разбойников бил, которые русские селения жгли и грабили. И у тебя бывал, славный хан, вместе с князем Федором, когда попрекали тебя за твоих молодцев, что нападали на селения наши, в полон женщин и детишек уводили. Но то распри были наши, соседями мы были, пусть не всегда и добрыми. А нынче чужие всадники появились в наших землях. И ты о них знаешь! Знаешь, потому-то и сын твой оказался там, где я разбил монголов. Не буду говорить, что он там делал, не мне говорить об этом. Но только враг к нашим границам подойдет через тебя, хан. Он жесток и многочисленен. Это монголы.

– Монголы? – Хан сидел прямо и даже выражением глаз не выдал своих мыслей и своего настроения. – Они кочуют так же, как кочуем мы. У них свои стада, у нас свои стада и табуны коней. Степь большая, но травы всем не хватит. А у русичей полно свободной степи, где нет табунов. Русичи пашут землю и сажают зерно. Зачем им степь? Пусть мои стада и табуны пасутся на твоих землях, князь. За это я буду продавать тебе лучших коней и самых жирных баранов. Твоих славных молодых воинов я буду принимать в своих шатрах как своих сыновей и выдавать за них самых красивых девушек.

– Добрые кочевые монголы, – снова заговорил Коловрат, – числом более трех сотен всадников напали на рязанское поселение у границ с половецкими степями. Я бился с ними. Вместе с моими дружинниками бились и жители этого поселения. Мы видели замученных пытками людей, у которых монголы пытались выведать, как сильны русичи. Эти монголы пришли узнать о нас побольше, чтобы потом напасть и стереть с земли наши города. Мало кто из них вернется назад, испытав нашу силушку. Но они прошли через твои земли, хан. Сколько их еще в твоих степях, скажи?

Юрий Ингваревич открыл было рот, чтобы перебить воеводу с его речами и обвинениями, но князь Федор остановил его, снова еле заметно покачав головой. Хан явно не собирался возражать. Наоборот, повесил голову, будто его оставили последние силы.

– Как погиб мой сын? – спросил он после недолгого молчания и посмотрел на Коловрата.

– Его сразила монгольская стрела, – нашелся что ответить воевода, не желавший врать прилюдно, но понимавший, что скрыть, как на самом деле погиб Карат, нужно обязательно.

– Скоро возле наших шатров будут резать баранов и готовить праздничную еду. Перед первым снегом. Буду рад видеть у себя в гостях своего брата рязанского князя. А я приеду к нему праздновать Нардуган. Как добрый сосед.

Хан поднялся так неожиданно и скоро, что его приближенные не успели подхватить его под руки. То ли надежды на будущее дали старику новые силы, то ли он хитрил и прикидывался немощным. Юрий Ингваревич поднялся проводить хана, а князь Федор, положив руку на плечо Коловрата, сказал:

– Правильные слова, вовремя сказанные, часто помогают больше, чем победа в большой битве, где кладут головы тысячи лучших воинов. Не всегда меч, Евпатий.

Коловрат посмотрел вслед Федору, покинувшему горницу. «Эх, – подумал воевода. – Надо было вас туда свезти. К Медведке да к реке Цне. Один раз посмотреть, и не было бы больше разговоров о мире и братании со степью. Со степи смерть идет, а вы не видите. А вот хан Туркан видит, потому и приехал, чтобы понять князя рязанского, увидеть в нем союзника или равнодушного соседа, который и глазом не поведет, когда его народ будут резать пришлые с востока чужаки».

В большой задумчивости Коловрат вышел к гостям. За столами во всю шло шумное пиршество. Хмельные напитки сделали свое дело: разгоряченные лица и громкие голоса, кое-где перевернутая посуда. А под дальними столами тащили друг у друга кости две собаки с княжеской конюшни – Тугай и Ворон. А маленькая лохматая Пегаша, не ввязываясь в драку, выпрашивала куски у подвыпивших гостей, глядя им в глаза из-под стола своими преданными черными, как бусинки, глазами.

Коловрат опустился на лавку, поглядел по сторонам и решил, что для него на сегодня пиры закончились. Облизнув пересохшие губы, он взял в руку свой кубок с намерением осушить его до дна во славу мира и дружбы, если таковые возможны между людьми. Поднести сосуд к губам он не успел. Удар по руке – и кубок полетел на пол, разливая содержимое по скобленым доскам. Коловрат отпрянул, отряхивая мокрую руку и глядя на пятна на полах своего кафтана.

– Да в своем ли ты уме? – укоризненно спросил он одного из отроков, прислуживавших в доме князя. – Ты так и по улице ходишь, углы сшибая? Или ты больше гостей пьян?

Евпатий замолчал и посмотрел под стол, куда опустил глаза и отрок, ударивший его по руке. Пегаша лакала разлитое вино, потом остановилась, облизываясь, задышала неровно. Стала облизываться все чаще и чаще, из ее рта обильно пошла слюна, потом слюна с пеной. И вот общая любимица княжеских конюхов Пегаша упала на бок, заскулила, дергая задними лапами. Ее грудь вздымалась коротко и часто.

Коловрат недоуменно посмотрел на отрока, а тот серьезно кивнул ему в ответ. Да и отрок ли это княжеский? Что-то воевода его тут раньше не видел. Да и не так он молод, как показалось вначале.

– Пойдем на улицу, Евпатий. Жди меня у коновязи на площади. Рядом с сенными рядами.

– Так ведь… – начал было Коловрат.

– Подохла собачка, – тихо напомнил ему незнакомец. – Я тебя тут весь день поджидал, предупредить хотел. Вот еле успел, а то бы и тебе сейчас так же под столом лежать, а все бы думали, что ты во хмелю.

Воевода, делая вид, что ничего не произошло, повел взглядом по горнице. Никто на него особо внимания не обращал, к их разговору не прислушивался. Поднявшись с лавки, Коловрат неспешно пошел к выходу, спустился по лестнице, надел на голову шапку и, заложив руки за спину, побрел к торговой площади.

Было о чем подумать. Теперь он вспомнил, что уловил немного резкий терпкий запах от вина, когда поднес к губам кубок. А как Пегаша подыхала. Знакомо, это плоховец. Еще в детстве Евпатий видел, как умирал в муках мальчонка, наевшись этих ягод. Подоспевшие взрослые не смогли помочь, опоздали. И лежал бы сейчас Коловрат под столом в рвотной луже. И дивились бы гости, как быстро хмельное свалило такого сильного воина. Ан кто-то постарался!

Коловрат прошелся по рядам, остановился у коновязи, пожевывая соломинку и разглядывая людей. Он даже не услышал, как к нему подошел человек.

– Ну, здравствуй, Евпатий.

– Как будто бы виделись недавно, – прищурился воевода. – Так кто ж ты, мил-человек?

– Акимом меня кличут. А еще «лешаком» звали в детстве, когда я путал баб, за ягодами которые ходили, да птичьими трелями увлекал. А еще силками птиц ловил да продавал за пирожок на базаре.

– Птиц ловил? – стал догадываться Коловрат. – Птичьим голосам подражать умеешь.

– А пять зим назад вместе с тобой и Иваром на Березовой реке с владимирцами бился. Это я тогда тебя из-под убитого коня вытаскивал. Зарубили бы тебя конники, больно злы они были.

– Лица твоего не помню, – задумчиво сказал Коловрат. – В крови оно у тебя тогда было, коли это ты жизнь мне спас.

Он протянул руку, откинул со лба Акима прядь непослушных волос и увидел глубокий шрам под волосами. Да, тогда две стрелы впились в крутую гордую грудь Серашки. Захрипел конь и пал на передние ноги. А Коловрат с двумя всадниками одновременно рубился. И не с ополченцами, а с опытными дружинниками владимирскими. И летел он тогда через голову своего коня со слезами на глазах. Не думал тогда Коловрат о том, что его могут убить, что он сейчас будет беззащитен перед мечами чужими. Думал он о том, что вот потерял верного друга. Шесть лет Серашка ел и спал с ним, в поле согревал, на себе раненого выносил к воде. И не будет его теперь больше с ним. Такого друга терять больно, как частичку себя отрубить мечом.

А потом, когда пришел в себя, когда в голове наконец перестало гудеть, понял, что конь придавил ему ногу и самому быстро не выбраться. Но откуда-то появились трое ратников в самодельных железных шапках и отбились от конников длинными пиками и рогатинами. А один, с залитым кровью лицом, принялся вытягивать Коловрата из-под коня и приговаривать:

– Ах, какой конь был. Жалость-то какая! Ну ничего, воевода, главное – сам живой.

Аким улыбнулся, и его лицо пошло мелкими морщинками. И теперь стало видно, что не молод он, что всего-то годов, может, на десять моложе самого Коловрата.

– Ну ничего, воевода, – сказал Аким с той же интонацией, как и тогда в поле. – Главное – сам живой.

– Что знаешь, Аким? – заторопился Коловрат. – Ты тогда меня вызвал ночью, с постели поднял, чтобы я с Иваром встретился. Важное Ивар сказать должен был, но не успел. Убили его.

– Знаю, – печально отозвался Аким и присел рядом с воеводой на бревно. – Обида гложет за то, что простой люд головы за князя кладет в битвах против таких же русичей. Не князя нашего виню. Но и его вину все же вижу. Не разглядел он тех, кто рядом, а рядом клубок змеиный, измену готовит. Это мне Ивар рассказал. А я посоветовал ему тебе рассказать. Всегда знал, как ты, воевода Евпатий, за землю нашу и народ радеешь. Тебе рассказать, так ты изменникам не спустишь. Ивар и рассказал. А у меня глаза и уши в хоромах княжеских. Много чего слышал. Слышал сегодня, как тебя решили извести, дабы не мешал ты Рязань сдать степнякам и уберечь ее от разорения. Ты биться хочешь, князь биться хочет с врагом, а есть такие, кто хочет откупиться, и пусть нами владеют монголы и кто угодно, лишь бы мошна их не пустела. А надо, говорили, так и Юрия Ингваревича на небо отправим, а на земле мы будем дела вершить.

– Кто говорил? Назови!

– Боярин Наум Могута говорил, больше него Алфей Богучар из посада, у которого лавка оружейная. С ними был Симеон Малок, тоже из торгового люда. Из старых дружинников, кто разбогател сильно, назову Мишу Торопа, Олексу Горидуба. А уж кто им помогает, не смогу назвать. Слуги у каждого есть такие, кто за кусок хлеба готов зарезать другого ночью в посаде.

– Про тебя никто не смекнул? Видеть могли, как ты из рук моих чашу с ядовитым вином выбил.

– Не было там в зале никого из них. Кто подливал тебе яд, я видел, но он быстро ушел. Да и незачем им там быть, не подумали бы на них, когда все вскроется. А так, если что, они и близко не сиживали, их там и не было вовсе.

– Кто мне яд подливал? – сурово спросил Коловрат.

– Могута. Своей рукой. Каменный пузырек и сейчас при нем. Он жадный, не выбросит.

– Ядовитые пауки. И не возьмешь их голыми руками. Ты вот что, Аким, будь осторожен. Нам, чтобы их за химок взять и встряхнуть да на суд княжеский или всенародный привести, доказательства нужны. Одному тебе не поверят. Других собирать, кто слышать мог, не сумеем. Не знаем мы их, да, может, и нет таких. Нужно узнать, когда и где эти пауки вместе соберутся и решать станут, как врага приветить и как князя извести. Вот тут всех разом и взять. Сумеешь узнать загодя, я князя предупрежу, чтобы он сам послушал. Дружинников своих подниму, ни один не уйдет.

– Хорошо, Евпатий. В тебя многие в посаде, да и те, кто при князе, верят. Я сам слышал, меня не стесняются. Все верят, что ты жизни не пощадишь, но в обиду не дашь Рязань и рязанцев. Поэтому ты опасен для этих. Я слышал, как говорил Горидуб, что ты в новые князья метишь. Простой народ за тобой пойдет, дружинники за тобой пойдут. Не все, но многие. Они так и Юрию Ингваревичу будут нашептывать. Рано или поздно он тебя невзлюбит.

– Да уже невзлюбил, – махнул рукой Коловрат. – Они с князем Федором уверены, что смогут с татарами договориться. А я-то знаю, что в соседних городах сидят братья кровные, Ингваревичи. И монголам такое не надобно, даже если все они откупаться будут богато и беспрекословно. Кровное родство, оно сильно у всяких народов. А значит, братья будут друг друга слушать и помогать друг другу. Монголы половину мира прошли. Их ханы понимают, что родные меж собой дерутся, но когда общая беда придет, они вместе встанут супротив этой беды. Не будут они договариваться с Ингваревичами!

Аким ушел, как растворился на рыночной площади среди возов покупателей и торгового люда. Коловрат поежился от холодного ветра, набежавшего с берегов Лыбеди. Осень. Скоро начнут собираться в стаи птицы, скоро потемнеют луга и дороги развезет от черной липкой грязи, из которой кони будут еле вытягивать ноги и в которой тележные колеса станут наматывать на себя землю пудами. Унылое время – время надежд и ожидания, когда земля уснет в покое, укроется белым пухом снегов.

Коловрат двинулся к дому, вспоминая по пути разговор с ханом Турканом. Старик приглашал на праздник рождения солнца, который проходит в те дни, когда дни начнут расти, а ночи укорачиваться. После солнцеворота. Значит, он верит, что зима будет мирной? Или он намекал на то, что его стада и табуны будут зимовать возле нас? Половцам там в своих степях виднее, чем нам отсюда. Хотелось бы, чтобы Туркан был прав, что зима будет мирной. Еще год мира, который так нужен рязанцам после многих и многих лет вражды и междоусобицы.

А за одну зиму можно успеть сделать многое. Выковать и собрать кольчужных доспехов, щитов, наконечников для копий и стрел. Можно выучить ратников биться как следует. И не просто владеть оружием, а биться в строю, уметь держаться стойко. За зиму можно объехать всех соседних князей, всех родичей Юрия Ингваревича и заручиться их поддержкой, приди монголы на Рязанскую землю неожиданно. И не просто заручиться, на пирах они не раз здравицы кричали, а когда касалось дел, поворачивали оглобли назад. Заручиться по-настоящему, выгоду каждого оговорить. Останови мы монголов на подступах к Рязани, так они же и дальше не пойдут. Разбить их нужно еще на границах княжества. Там и развернуться есть где, там и большая помощь будет от половецкой конницы. Да и разорения меньше. Нет ничего хуже, когда война приходит в твой дом.

 

Глава 7

За Евпатием прислали утром, когда он, в засученных до колен портках, вместе с двумя своими конюхами поправлял в конюшне ворота. Молодой дружинник с восхищением смотрел, как воевода один с натугой приподнимает воротину и опускает ее на петли. Как при этом сворачиваются узлами под кожей его мышцы, кажется даже, что они скрипят от непосильной для обычного человека натуги.

– Чего тебе? – обернулся на гостя воевода.

– Юрий Ингваревич тебя к себе зовет.

– Поспешать или можно сначала умыться? – усмехнулся Коловрат, опуская закатанные рукава рубахи.

Гонец пожал плечами, все еще оценивающе глядя на воротину, которую и нескольким не поднять.

– Велели передать, а как скоро, не сказывали.

– Князь сейчас один? – спросил Коловрат, подходя к дружиннику.

– Нет, с утра у него и Федор Юрьевич, и епископ Евфросин. Никого к себе не пускают, даже бояр.

– Ладно, – задумался Коловрат. – Скажи, что сразу буду, как только оденусь подобающе.

Князь стоял у окна, заложив руки за спину, его пальцы нервно дергались, то сплетаясь, то расплетаясь между собой. Коловрат закрыл за собой дверь, огляделся, увидел, что в горнице больше никого нет, и только тогда подал голос:

– Ты звал меня, княже?

– А, Евпатий, – тихо ответил князь, повернув голову. – Проходи, проходи. Все утро мы тут гадаем да рядим. Но все же к единому мнению пришли. Ты вовремя пришел, воевода, проходи.

Коловрат подошел ближе к князю и понял, что тот смотрит на восток, далеко за стены, на леса и извилистые речки, которые видны из окон терема через стены детинца. Там далеко на востоке небо потемнело, его заволакивало тучами. Наверное, принесет непогоду оттуда, дожди, ветра. Слишком долго в этом году держалась теплая солнечная осень. Но у князя были в голове иные мысли, не о погоде.

– Видишь тучи, воевода?

– Вижу. Дожди идут.

– Дожди… – повторил князь. – Ветры с корнем вырывают деревья, грозы буйные с молниями, которые бьют в одинокие деревья, поражают путников и сжигают избы. К нам идут.

– Осень, княже. Всегда так бывает до морозов. Земля должна влагой напитаться до первых морозов, иначе корни померзнут в лютую зиму.

– Всегда так, говоришь, – не поворачивая головы, сказал князь. – Только не всегда лютая сила еще идет следом за этими ураганами и молниями. Еще более страшная и сокрушительная.

– Ты узнал что-то новое о монголах? – осторожно спросил Коловрат.

– Я всегда о них знал. И ты мне вести приносил, и другие тоже. – Князь повернулся к воеводе и посмотрел ему в глаза: – Что ты думаешь, Евпатий, зачем приезжал хан Туркан?

– Он боится оставаться один на один с монголами. Они были у него, они забрали его сына, чтобы он помогал им против нас. Туркана это мучает, но выхода у него нет. Или с нами, или смерть. Монголы его все равно не пощадят. Или ему идти вместе с ними на нас.

– Верно. Он приезжал посмотреть на меня и понять меня. Он еще ничего не решил, поэтому время у нас есть. Когда половецкие ханы решатся, у нас будет или больше друзей, и мы будем знать, что на границах у нас верные союзники, или меньше друзей, тогда мы станем лицом к лицу с несметными полчищами Бату-хана. Хотя, может, о его несметных полчищах как раз говорят для того, чтобы испугать нас и лишить воли.

– Ты, княже, был всегда уверен, что сможешь договориться с монголами, откупиться. И даже мне запрещал говорить о страшной опасности с востока.

– Я и сейчас уверен… надеюсь, что удастся. И я все еще запрещаю тебе говорить об этой угрозе. Незачем пугать всех вокруг. Надо просто готовиться к отражению.

Коловрат видел, что в князе что-то изменилось, только он не хотел показывать, что признает правоту воеводы. Значит, он позвал его для того, чтобы говорить о монголах.

– Я не многим доверяю, Евпатий, – заговорил снова князь. – Но тебе я верю. И ты отправишься вместе с Федором к мои родичам, к нашим соседям. Он будет убеждать их выступить вместе с нами против монголов, когда они подойдут к нашим землям. Он будет убеждать их, что выступить с нами они должны, потому что после Рязани настанет их черед. А ты будешь Федору помогать, ты видел монголов, сражался с ними, знаешь их повадки, знаешь их сильные и слабые стороны. Очень многое зависит от вашего посольства.

– Я бы хотел остаться здесь, княже, – попросил Коловрат. – Здесь очень многое тоже сделать предстоит.

– Евпатий, – мягко, но настойчиво напомнил Юрий Ингваревич, – не забывай, что только ты один сталкивался с монголами, и не раз. Кто, как не ты, расскажет о них правдиво и убедительно?

– Я поеду! Вместо себя оставлю Полторака.

– Молод он, слишком молод.

– Я тоже немногим доверяю, княже.

Юрий Ингваревич посмотрел на Коловрата с удивлением, помолчал, потом согласно кивнул:

– Будь по-твоему. И еще. С вами поедет Евфросин. Ваше слово следует укрепить словом Божьим, а Евфросин – его наместник на нашей грешной земле.

Прихворавший старец Евфросин лежал на повозке, кутаясь в меховую шубу. Жена Федора, Евпраксия, сидела рядом с епископом и отпаивала его горячими отварами. Колеса повозок скрипели нещадно, расползаясь по грязной земле. Евпатий смотрел на Федора Юрьевича из седла и видел, как тот мрачен. Была надежда, что эта поездка окажется легкой, что воспримут его приезд с радостью другие князья, по рукам ударят, обещания клятвенные будут давать. Потому и Евпраксию взял с собой, чтобы на пирах в честь его приезда быть с красавицей женой.

Но разговоры были не так сладки, как хмельные меды. Князья пожимали плечами, обещали посоветоваться с боярами. Нет, помочь они не отказываются, они согласны, что только сообща можно врага отворотить от русских земель. Но вот бы только до весны, а там можно и обсудить, примериться. Раньше весны никак нельзя.

Тяжелее всего далась беседа с князем Георгием Всеволодовичем Владимирским. Уж на него князь рязанский рассчитывал более всего. Георгий Всеволодович мог один выставить войско, равное по числу ратям всех князей Ингваревичей, вместе взятых. Но отмолчался князь Владимирский, дал понять, что не беспокоит его приближение монголов. Стены высоки и крепки, рать сильна и многочисленна. А вы как хотите. Придете – не прогоню, приму, дам кров и защиту.

Седой Апоница – пестун князя Федора – подъехал на своей гнедой кобыле и, покачав скорбно головой, сказал:

– Надо бы опять остановиться.

– Что, Евфросин? – сразу насторожился Федор. – Эк он не вовремя расхворался. Ладно, вели останавливать обоз.

– Может, епископа под охраной домой в Рязань отправить? – предложил Евпатий. – Плох он совсем. Жар у него.

– Не поедет ведь, – покачал головой князь с улыбкой. – Он же знает, что и от его слова многое зависит. Важно для него это очень. Нет, не поедет. Да и Параня моя сможет его выходить да поднять. По себе знаю. Хотя вот ее я зря с собой взял. Не для нее это, ей в тереме у окошка узорчатого сидеть да мужа дожидаться.

Перекинув ногу через седло, князь Федор спрыгнул с коня и, разбрызгивая сапогами грязь, поспешил к возу. Евпатий встретился взглядом с Евпраксией и благодарно кивнул. «Откуда в ней это? – думал он о жене Федора. – Ведь не простых кровей, а княжеских, исконных, а сколько в ней душевного».

Он вспомнил, как они в юности шумной ватагой бегали по окрестным лесам. А она ведь такой и осталась. Мы повзрослели, стали грубее, злее, может быть, а она – прежняя. Любит так любит, жалеет так жалеет. Вон она как за епископом ходит, как за отцом родным. И Федора любит, только им и дышит.

Евпатий вспомнил свою жену. Только теперь ее лицо в памяти терялось, как будто утренним туманом его заволокло. И мелькнула странная, но теплая мысль… увидимся скоро, любушка моя. Откуда такая мысль? О чем это я? Толкнув коленями Волчка, Коловрат подъехал к дружинникам, сопровождавшим их в поездке, и приказал выставить дозоры, а остальным отдыхать. Но коней держать наготове. Мало ли…

– Как ты, отче? – Евпатий спрыгнул с коня и подошел к больному епископу.

– На все воля Божия, – слабо улыбнулся Евфросин. – Ты за меня не беспокойся, не помру. Не могу я Рязань оставить в такое время. Пропадете ведь без меня.

Коловрат улыбнулся в ответ. Если шутит, то не все так страшно. Справится. Хотя шутит ли? Подойдя к князю Федору, Коловрат сказал тихо, чтобы не слышала Евпраксия:

– Нельзя его дальше везти. Слаб старик. Оставим его в добром доме, а потом, когда поправится, пришлем за ним. Того и гляди, утром морозы ударят.

– Я и сам думал, только жену я с ним не оставлю, а она отходить от него не хочет. Да и уход за ним нужен. Как-то чужие люди смогут…

– Нет тут чужих, тут все свои, русичи. А ты с ним Апоницу оставь, а Евпраксию вместе уговорим. Она умна, поймет, что с тобой едет для важного дела, чтобы в посольстве участвовать от всех жен и матерей рязанских.

– Боюсь оставлять я его… времена вон какие, – покачал головой Федор. – Да уж ладно, прав ты, Евпатий. Оставим с ним Апоницу. И дружинников с десяток для охраны. Денег дам хозяевам, в котором доме оставим. А дружинникам накажу, чтобы охотились, дичь в дом несли, чтобы хозяев не объедали. Сейчас что лось, что медведь – к зиме жиру нагуляли. А сами с малым отрядом поедем.

К ночи посольство князя достигло большого села на границе с землями пронскими. Федор облегченно вздохнул, перекрестившись на купол церкви, видневшийся над крышами домов. Однако у местного священника узнали, что неспокойно в здешних лесах. Много появилось разбойного люда. Не то чтобы с ножами и кистенями грабили обозы и проезжих путников, но к зиме лихие людишки потянулись ближе к жилью. Скот стал пропадать, бывало, и в дома забирались. Били хозяев, связывали и забирали теплую одежду – полушубки, валенки.

Отозвав в сторону Коловрата и сотника Василя, князь вышел с ними на улицу.

– Негоже, други, в беде оставлять селян. Наши они. В других местах такого разбоя мы с вами не ведали. Слушайте меня и не перечьте. Ты, Василь, останешься со всей дружиной здесь. Охранишь нашего старца святого и пестуна моего Апоницу. Головой за них отвечаешь. Но не сиди сложа руки. Выследи злодеев всех, что водятся в округе, и всенародно от имени князя Рязанского повесь на площади. Пусть народ видит, что под твердой и надежной рукой живут, что есть князь над ними, что его око далеко видит.

– Евпраксию оставь, – добавил Коловрат. А мы налегке пойдем, верхами. Так быстрее будет, без обоза. Пару вьючных лошадей возьмем, чтобы дары с собой везти.

– С нами она поедет, – посмотрев в глаза воеводе, ответил Федор. – Верхом, как и мы. Неужто ты думаешь, что она меня оставит? Не такая она, и не уговорить ее, не переспорить. Тайком ночью сбежит и будет по следу ехать.

– Прости, княже, – кивнул Коловрат. – Твое дело, тебе и решать. А мое уберечь тебя в этой поездке, да слово нужное сказать у князя пронского, Всеволода, к кому едем.

Наутро, оставив Евфросина в доме местного батюшки под присмотром его домочадцев, Коловрат с князем двинулись дальше. Евпраксия, одетая в мужское платье, заправив волосы под шапку, ехала следом с четырьмя вьючными лошадьми. Она улыбалась, вспоминая, как ее отдельно от всех благословлял епископ, приподнявшись на лавке. Обещая отмолить такой грех, как ношение мужского платья, но не греха ради, а с благими намерениями, во спасение «многие христианские жизни».

Вскоре за спиной раздался конский топот. По подмерзшей за ночь черной дороге, проложенной колесами многих возов, скакала гнедая кобылка Апоницы.

– Эх, вот ведь неугомонный, – тихо произнес Федор. – Никак без меня. Я ведь ему как сын. Выпестовал, вынянчил он меня с самого раннего детства, сколько ночами сиживал, когда я в горячке лежал, сколько ран моих лечил.

– Вот, – догнав всадников, Апоница с хмурым видом сунул в руки Федору пояс из собачьей шерсти. – Не ровен час, в спину опять вступит. Забыл, как в прошлую зиму прихватило? Никак нельзя одного оставить. С тобой поеду. И не перечь!

Князь Федор, пряча улыбку, пришпорил коня. Если старый Апоница решился на такое, значит, там и правда все в порядке, значит, с Евфросином будет все хорошо, уход за ним будет. Да и наказов он надавал сотнику Василю таких, что упаси господь ослушаться. Апоница снова отстал, кивнул Евпраксии, проверил, как закреплены на вьючных седлах мешки. Все ли целы. Потом обогнал всех и поехал первым. Коловрат заметил, что, кроме сабли и ножа, за спиной у старика – большой кривой кинжал восточной работы. Видывать приходилось, как Апоница управляется с этим страшным клинком. В три взмаха три чучела, что на палках к нему ловкие дружинники подносили, он распарывал вдоль и поперек. Кто смотрел на это зрелище, и глазом порой моргнуть не успевал.

Многое умел Апоница, потому и поставил его Юрий Ингваревич пестуном к сыну еще во младенчестве Федора. И научил он Федора тоже многому. Но сам он слыл человеком странным, добрым и незлобливым. И очень любил Федора. То ли зарок он дал не убивать, не поднимать руку даже на врага, то ли иной какой обет у него был. Об этом даже Евфросин молчал – нарушать тайну исповеди нельзя. Может, знал чего епископ, а может, и не знал…

Ночь провели в чаще, подальше от дороги, где не было видно зажженного костра. Евпраксию усадили на конские попоны, завернули в шубу овчинную, сторожили трое, по очереди, всю ночь прислушиваясь к вою ветра. Под утро проснулся первым Апоница, наказал Коловрату вскипятить воды и ушел в лес, достав из вьюков диковинное, редкое у рязанцев, да и у соседей, оружие – арбалет. Вернулся скоро, неся на поясе тушку крупного зайца, которого споро выпотрошил и зажарил на костре. В кипящую воду набросал неведомых трав из своих запасов и заставил всех пить отвар, который должен согреть, сил прибавить, кровь, застывшую за ночь, разогнать по телу.

Коловрат смотрел на быстрые и несуетливые движения Апоницы, поглядывал на Федора и Евпраксию и думал, что все очень похоже на то, что вот путешествуют мирные путники, в удовольствие свое, да, может, ждут их где добрые ласковые родичи. Встретят у стола с детским смехом и подарками. Неужто на Руси будет когда-то время такое, что перестанут воевать люди друг с другом, перестанут ненавидеть и нападать? «Старею я, кажется, старею», – подумал Коловрат и опустил голову, чтобы не выдать свои мысли. Нельзя расслабляться. Много впереди страшного и опасного.

Ближе к вечеру впереди, на опушке леса, вдоль которой ехали князь Федор со спутниками, замаячили двое конных. Коловрат увидел их первым и пожалел, что не он, а старый Апоница едет впереди. Прятаться было поздно, кем бы ни были эти двое. Федор натянул поводья, заставив и Коловрата остановить своего коня. Они смотрели, как Апоница свернул к лесу и торопливым шагом направил коня к незнакомцам. Его ждали. Оружия у всадников при себе не было, кроме мечей на перевязях поверх теплых полушубков с меховой оторочкой.

– Кто такие? – спросил негромко Федор. – На разбойников не похожи. Были бы разбойники, давно бы уже налетели всей ватагой.

Наконец Апоница повернул коня и рысью направился к князю.

– Ну, кто такие? – спросил Федор.

– Нас прислали встречать. Говорят, люди от князя пронского.

– Как Всеволод узнал, что мы к нему едем? Почему здесь ждет? Мы ведь могли и другой дорогой поехать?

– Сказали, что встречают не только здесь, – ответил Апоница. – А узнали через гонцов, что опередили нас из Коломны. Неспокойно тут, вот Всеволод и выслал своих встретить. Я узнал одного. Когда Всеволод был в Рязани этим летом, он был в его дружине десятником. Сулицей кличут.

– Ну коли узнал, тогда и думать нечего, – согласился Коловрат. – А то я ведь не верил сначала. Мы и ехали-то неезжеными тропами. Как догадались нас тут искать?

– Говорят, издали заприметили, решили подождать, может, это мы, а может, какие другие путники. Ждали большой отряд, а нас мало.

Коловрат повел плечами. Небо темнело быстро, нависли снеговые тучи, ветер усилился. Князь Федор решился и пришпорил коней. Наверняка его сейчас больше беспокоило, что его жена в седле совсем замерзла. Почти весь день на ноги не спускалась.

Двое ратников, у которых под полушубками виднелись кольчуги, сняли шапки и чуть склонили головы, приветствуя князя Федора. Вели себя учтиво, не докучали разговорами. Равнодушно скользнули взглядами по вьючным лошадям да по фигуре нахохлившегося человека, в котором вряд ли можно было узнать женщину.

– Надо непогоду переждать, – предложил тот, который назвался Сулицей. – А то в ночь ехать опасно. Оврагов да балок много. Как бы кони ноги не поломали. А здесь недалече дом охотничий у князя. И коней можно поставить да накормить, и вы у печки согреетесь. Дом большой, ладно срубленный. Тебе, князь Федор, с воеводой будет там удобно. И людей ваших есть где разместить.

Коловрат с удивлением посмотрел на ратника. Видать, он его узнал. Ну, пусть будет так. Хорошо, хоть княгиня согреется. Да и коням бы овса неплохо отсыпать.

Апоница по-прежнему ехал впереди вместе с провожатыми. Коловрат подумал и чуть осадил Волчка, пропуская мимо себя княгиню и вьючных лошадей. Он пристроился за последней, чуть вытащил саблю из ножен и стал внимательно просматривать по сторонам. Что-то уж как в сказке все. Бывает ли так?

Вопреки ожиданиям, ехать по мерзлой лесной траве пришлось довольно долго. В лесу начало темнеть, эхо отдавалось гулкими отзвуками под высокими соснами. Наконец на берегу озера, открывшегося взору путников, они увидели высокий бревенчатый дом с несколькими пристройками. Над крышей дома вился дымок, пахло теплом и сухими дровами.

Коней приняли у крыльца. Двое дюжих молодцов перетащили вьючные мешки в дом, куда следом вошли и гости. Теплый воздух, напоенный терпким дровяным дымком, запах трав, развешенных пучками по углам. Апоница сказал, что он пока посмотрит, как там с лошадьми, вытрут ли их насухо, хороши ли стойла. И, получив добро князя Федора, вышел.

– Здесь вам комната, – показал на лестницу, ведущую вверх, Сулица. – Можете бронь скинуть, вам сейчас воды наверх подадут, умоетесь с дороги.

Коловрат быстро глянул на Федора и опустился у печи в старое широкое кресло, покрытое толстым ковром.

– Я пока у огня посижу, – сказал он. – Ноги погрею, да и руки ничего не чувствуют. Вы идите, княже, а я после уж.

Идти в одну комнату с княгиней, где она будет умываться, неловко. Но и признавать прилюдно, что под мужским платьем скрывается женщина, он раньше времени не хотел. Опустившись в кресло, воевода поставил саблю в ножнах между колен и стал смотреть, как за железной дверкой пляшут огненные языки. Глаза начали слипаться, он стиснул пальцами ножны так, чтобы стало больно. Нельзя спать, не известно, в чьем они доме, Апоница мог и обознаться. А могло быть и еще хуже. Не стоит всегда и во всем видеть опасность, но именно сейчас такое время, что думать о ней нужно.

Шаги Федора и Евпраксии затихли, притворилась за ними дверь наверху. Коловрат поднялся на ноги, осмотрелся… Лавки, две пустые кадки, коромысло в углу, половики, вручную вязанные. Печь беленая, чистая, в печи пусто. Странно это для жилого дома. И ни одной бабы. Кто же готовит? Хотя каждый ратник, ходивший в походы, умеет сам приготовить нехитрый ужин, но…

Наверху раздался удар, грохот упавшего тела и еще чего-то, женский крик, а потом звук, как будто кричавшей женщине зажали рот… Рванув из ножен саблю, Евпатий кинулся к лестнице, но тут наверху распахнулась дверь, послышался топот нескольких человек. Коловрат понял, что их перехитрили, что заманили в коварную ловушку. Он зарычал от бессильной злости, от того, что чувствовал опасность, но поддался усталости, жалости к княгине, которой нужен был отдых и тепло.

В комнату ввалились трое с обнаженными прямыми мечами. Лица бородаты, неопрятные тулупы нараспашку, под ними у каждого – кольчуга с прорехами. Неужто разбойники? А как же Сулица? Ну ладно, трое – это только руку размять! Коловрат покрутил саблей, прищурился, отходя на середину комнаты.

– Остановись, Евпатий! – пророкотал сверху очень знакомый голос. Такой знакомый, что внутри у воеводы все закипело.

Не выпуская из поля зрения противников, расходившихся по комнате и охватывающих его полукругом, Коловрат глянул наверх. Там стоял торговец оружием Богучар из Рязани и смотрел на Коловрата с усмешкой превосходства и презрения. Но не ухмылка предателя заставила опешить Коловрата. Рядом стоял тот самый сотник Сулица, а в его руках билась и плакала Евпраксия с приставленным к горлу ножом.

– Не долго тебе жить осталось, сотник, – процедил Коловрат сквозь зубы. – Вот это ты сейчас делаешь зря.

– Брось саблю, воевода, – приказал Богучар. – Брось, иначе она умрет. Она нам не нужна, нам нужен князь Федор, да и ты пригодишься, а ее мы можем и зарезать. Ну? Жить ей или сбросить тебе под ноги с перерезанным горлом?

– Евпатий! – пронзительно крикнула Евпраксия, – они Федора оглушили и связали. Неоткуда помощи ждать, сражайся, не жалей ни меня, ни предателей!

Локоть сотника дернулся, сердце Коловрата сжалось в ожидания, что сейчас хлынет кровь и забьется безжизненное тело. Воевода застонал от бессилия и так рубанул саблей лавку, что клинок вошел на всю толщину древесины. Сделав несколько шагов к лестнице, он прорычал, хмуря брови:

– Ну, отпусти ее! Я без оружия…

И тут же кинулись на него трое, хватая за руки, обматывая кожаными ремнями. Коловрат начал было расшвыривать нападавших, но тут же увидел полные ужаса и слез глаза Евпраксии и прекратил сопротивляться. Его повалили на пол и стали бить чем попало: ножнами мечей, ногами. Связали за спиной руки, стянули ремнями ноги. И только после этого Евпатий с облегчением увидел, что сотник наконец опустил руку с ножом.

Потом его волокли куда-то вниз, через низкую дверь… по ступеням, в холод. Коловрат несколько раз сильно ударился головой, после чего старался держать ее навесу. Но очередной удар опрокинул его в тошнотную темноту.

Сколько он лежал в беспамятстве, Коловрат не знал. Вокруг было темно, пахло мышами, прелым сеном и какой-то кислятиной. То ли квашеной капустой, то ли кого рядом из желудка наизнанку вывернуло. Холод сковал все тело потуже ремней, которыми стянули его подручные Богучара. Коловрат не чувствовал ступней и кистей рук. На месте хоть они или нет? С этих злодеев станется. Могут и отрубить. Только нужен я им зачем-то, не убили. А князь Федор? Неужто его насмерть убили там наверху. Евпраксия не переживет, не сможет она без него.

Рядом застонал мужик, Коловрат повернул голову. Кто? Федор или Апоница? Несколько раз крепко зажмурив, а потом вытаращив глаза, Коловрат справился с непроглядной тьмой. Теперь он разглядел, что в подвал через щели в двери пробивается свет. Зрение немного восстанавливалось, и он стал различать предметы. Несколько бочек у стены, сводчатый потолок, большой сусек у другой стены, крынки, битые черепки, солома пучками почти по всему полу. На такой же соломе, только на жиденькой куче, лежал и сам Коловрат. А рядом кто-то еще.

– Эй, кто здесь? – позвал воевода, стараясь не шуметь, чтобы его не услышали за дверью.

Там кто-то есть, иначе бы свечи не жгли. Свечи денег стоят, а там светло, читать можно. Человек не отзывался и только тихо постанывал. Коловрат согнул ноги в коленях и попытался каблуками сапог оттолкнуться от стыка больших каменных плит пола. Получилось, но тело пронзила резкая боль. Мышцы застыли, ушибы болели, однако надо двигаться, иначе замерзнешь, иначе кровь не побежит по членам и не разогреет их.

Наконец, после огромных усилий, Коловрат подвинулся к лежавшему неподалеку человеку и даже умудрился подняться и сесть на колени возле него. Это был князь Федор. Коловрат сокрушенно покачал головой и закусил до боли губу. Это плохо. Ох как плохо. Если бы одного воеводу заточили в этом подвале, еще бы оставалась надежда, что Федор там наверху, что с ним идут переговоры, с ним торгуются, у него что-то выторговывают. Будь так, Коловрат с радостью пролежал бы здесь и день, и два, и больше. Лишь бы князь Федор был на свободе и мог что-то предпринять. А то, что они оба здесь, избитые и связанные, говорит о том, что дело их плохо. Их или убить хотят, или… еще что похуже выдумали предатели. Может, монголам выдать? Головы наши продать?

– Княже, – позвал Коловрат, склонившись к пленнику. – Князь Федор, слышишь ли ты меня?

Ответом ему было лишь слабое постанывание. Не помер бы, подумал Коловрат. Все можно стерпеть, все можно пережить и снова начать. Упасть можно и подняться. Нет возврата только оттуда. Только смерть непоправима. Он наклонился еще ниже и прижался щекой к щеке князя. Она была ледяная, как могильный камень, жесткие волосы короткой бороды кололи, но Коловрат терся о щеку князя, пытаясь передать частичку своего тепла, живого, человеческого. Привести в чувство, оживить. Вдвоем легче выбраться.

– М-м-м. – Князь застонал громче и мотнул головой.

Коловрат тут же стал шептать ему на ухо:

– Князь, княже.

Наконец Федор открыл глаза:

– Кто здесь? Где я?

– В подвал нас заперли, Федор Юрьевич. Связали и заперли. Тише ты, тише. Приходи в себя и давай думать, как выбираться отсюда.

– Параша где, где Евпраксия? – вскинулся было князь, но Коловрат придавил его плечом к полу и снова зашептал:

– Уймись до поры. Нет ее, не знаю, где она. Если ты станешь кричать, нам ее не спасти. Тихо, княже, тихо.

– О Господи! – простонал Федор уже от боли в душе. – Когда ты ее в последний раз видел? Мы вошли в светелку, и меня ударили по голове. Больше ничего не помню. Кто эти люди, что им от нас нужно? Выкуп, завладеть дорогими подарками, что мы везли князю пронскому?

– Не ведаю, княже. А вот Евпраксию я видел уже потом. Когда у вас там шум наверху начался, я вскочил на ноги и саблю выхватил, а потом забежали молодцы с улицы да обидчик твой появился – Алфей Богучар с торговой улицы. Лавка у него там оружейная. Он оружием широко торгует, и не только в Рязани. Он стоял и сотник пронский Сулица с ним. Сотник жену твою держал с ножом у горла. Меня стращали ее смертью немедленной, если саблю не брошу. Бросил, прости уж, княже.

– Евпатий! – горячо заговорил Федор. – Век буду за тебя Богу молиться. Бросил ты саблю, а мог бы биться, мог спастись ценой ее жизни, но не сделал. Помни, что я теперь тебе…

– Тихо, – зашипел Коловрат. – Люди рядом. Услышат. Не будем об этом. Не должник ты мне. Об одном у нас с тобой печаль. Давай думать, Федор Юрьевич!

– Что мы можем, спутанные по рукам и ногам? – зло ответил Федор.

– Можем! – уверенно ответил Коловрат. – Можем все снести, выбраться и княгиню твою спасти, можем не терять надежды, что твой Апоница на свободе и поможет нам. Можем просто умереть с честью русского воина.

Коловрат снова посмотрел на заветную дверь, за которой горел огонь, потом осмотрел князя и себя самого. Федор был спутан, как вязанка хвороста, от горла до щиколоток одной длинной веревкой. А воевода двумя ремнями. Одним руки и локти стянуты за спиной, вторым щиколотки спутаны, как коня треножат. Так ведь поверх сапог же!

– Княже, повернись на бок, – зашептал Коловрат. – Я подвинусь, а ты помоги с меня сапоги снять вместе с путами. А уж я постараюсь потом подняться наверх, свечу возьму и пережжем веревки. Ну а потом уж воля Божья.

Федор Юрьевич послушно лег на бок и пошевелил за спиной пальцами. Его связали не так туго, как сильного и крупного телом Коловрата, и кисти рук оставались у князя свободнее – он мог шевелить ими, разводить и сводить. Только до своих узлов ему не дотянуться было. Коловрат лег на спину, подсунув каблуки сапог под пальцы князя. Он пытался о края каменных плит на полу зацепиться пятками, чтобы стянуть сапоги. Сразу два стягивать было сложно, а по одному не позволили бы ремни. Но Федору удалось-таки вцепиться в сапоги Коловрата. Он застонал и стал давить пальцами, чтобы сапоги не выскользнули. Коловрат шевелил ногами и тянул, тянул… и вот одна нога пошла, вторая пошла. Еще миг, и оба откинулись устало на спины, тяжело дыша, ступни Коловрата уже были в голенищах. Самое трудное они сделали.

– Вот и согрелись немного, княже, – оскалился, с шумом выпуская пар изо рта Коловрат. – Дальше легче пойдет. Ты теперь просто держи за пятки, я вытяну.

Он осторожно крутил ступнями, поджимал пальцы и вытягивал ноги из сапог, пока наконец не коснулся босыми ступнями ледяного пола. Теперь надо было размять ноги, которые очень быстро застынут от холода, а ему сейчас только ноги и помогут. Коловрат, лежа на спине стал энергично двигать ступнями, коленями, пока не согрелся. Поднявшись на колени, он прислонился к Федору, кивнул ему ободряюще и стал вставать в полный рост. Получилось, и голова почти не кружилась. Тихо ступая босыми ногами, он подошел к лестнице и прислушался. Кажется, в комнате никого. «Эх, сейчас бы только войти, зубами свечку выдернуть из плошки или светильник масляный подцепить. Потом назад к Федору и пережечь его путы. А дальше все легче, дальше мы их голыми руками передушим», – подумал с ожесточением воевода.

Но тут в комнате раздались тяжелые и почему-то неуверенные шаги. Коловрат быстро взбежал по ступеням и прижался связанными за спиной руками к каменной стене возле двери. Шаги приближались. Человек бормотал что-то невнятное и шел к двери подвала. Лязгнул засов, и дверь распахнулась от удара ногой. На пороге, освещенный со спины, стоял сотник Сулица. Был он пьян, взор его был мутный, а в руке он держал плошку со свечей. Глядя вниз, где в темноте лежал князь Федор, он заговорил, с трудом шевеля губами:

– Лежите, голуби? Лежите, лежите. Опасные вы, вот и мешаете людям. Больно уж вам сражаться охота… А с кем? С монголами захотели сразиться? Не позволят вам этого. Пропадете тут! Или отправят вас снова в Рязань, а в залог вашу красавицу мне оставят. Будете нужные слова Юрию Ингваревичу говорить, от битвы с монголами отговаривать – останется жива Евпраксия. Не будете – я ее живой в землю закопаю. А когда придет Батыга-хан, он мне ярлык на княжение в Рязани даст. И всем хорошо, и торговлишка пойдет, и дань платить будет с чего. А главное, все живы и здоровы. Ну, может, не все. Смотри, Федор, живую и теплую – в сырую землю…

Сотник пошатнулся и расплылся в довольной улыбке. Он повернулся, глянул назад в комнату и вдруг добавил:

– А пока она тепленькая, красавица твоя, я пойду позабавлюсь с ней… Приласкаю ее тело белое и послушное. Она ведь будет покорной моей воле, тебя щадя, князь…

Коловрат слушал, что говорил Сулица. Одновременно он прислушивался к звукам в комнате. Там было тихо. Или спали, или вообще никого не было.

Когда сотник стал говорить про княжну, когда зарычал от злобы на полу Федор, Коловрат ударил босой ногой сотника в поясницу. Сулица не удержался и, охнув, полетел лицом вниз на камни. Коловрат, быстро закрыв плечом распахнутую настежь дверь, мгновенно оказался рядом с сотником, придавив ему грудь одним коленом и надавив вторым на горло. Князь Федор перекатился по полу и навалился как мог на ноги сотника, не давая ему вырваться и сбросить с себя Коловрата.

Воевода был силен и весил больше Сулицы, да к тому же тот был сильно пьян, а Коловрату сил добавляли ненависть и слова сотника про княжну. И он давил, давил, чувствуя, как дерут его одежду ногти Сулицы, как тот корчится и хрипит под ним. Наконец хрустнули хрящи, сотник обмяк и застыл с выпученными глазами.

Ни ножа, ни меча у мертвого Сулицы не было. Тяжело дыша, Коловрат стал озираться в поисках свечи, которую сотник, падая на камни, выронил. Вот она, лежит на боку и теплится еще, вот-вот погаснет. Осторожно нащупав свечу связанными руками, опалив кое-где одежду, Коловрат поднял ее и на ощупь установил в щербинке на полу. Свеча разгорелась высоким пламенем, потому что один бок у нее прогорел. Для того чтобы пережечь ремень, ему пришлось лечь на бок и снова, обжигая руки, на ощупь калить крепкую кожу. «Только бы никто не пришел, только бы успеть», – думал Коловрат, шипя от боли и стискивая зубы. Наконец сквозь вонь горелой сыромятины, забивавшей ноздри, он ощутил, что ремни ослабли. Поднявшись, он стал дергать руками, ослабляя путы, и сбросил их с рук, а потом и с плеч.

Свеча опять упала, но Коловрат подхватил ее, и дело пошло быстрее. Веревки горели быстро, приходилось их даже тушить, чтобы от них не загорелась одежда Федора. Вот и князь уже свободен.

– Ну что, – натягивая на замерзшие ноги сапоги, сказал Коловрат, – идти нам лучше вместе. Их тут не так много, а по одному нас легко одолеть. А на двоих нам и одного меча хватит, если попадется, конечно.

Он поднялся, посмотрел на князя и решил, что тот готов идти и сражаться до конца, пусть даже и голыми руками. Ну и хорошо. Отворив дверь из подвала, Коловрат прислушался. Где-то совсем недалеко слышались голоса. Мужские. Скорее всего, там бражничали и похвалялись. Федор, не дыша, стоял за спиной воеводы. Наверное, все его мысли были сейчас о княгине.

Осмотрев первую комнату, в которую они вышли, Коловрат не нашел ничего, что могло бы послужить оружием. Это было что-то вроде сеней в доме: на лавках стояли пустые кадки, деревянные ведра с трещинами по бокам, ковши, веники.

Вторая дверь была закрыта плотно.

Коловрат склонился к князю и прошептал ему на ухо:

– Там кто-то есть, и не один. Если придется мне на них бросаться, то иди следом и не плошай. Они нас не ждут, но у нас руки голы. Так что, уж как повезет. Но идем до конца. Я сейчас щелку приоткрою да гляну, что там творится, потом решим, если время будет.

Думать было некогда. Дверь, которую Коловрат попытался приоткрыть, предательски скрипнула. Он успел заметить, что за столом сидело четверо крепких ратников или разбойников. В кафтанах, без кольчужных доспехов. И у каждого на поясе сабля, за поясом по большому ножу. Кто-то этими ножами разделывал мясо в больших блюдах на столе. Двое крайних повернули головы на звук.

Помянув недобрым словом тех, кто не смазывает пели, Коловрат распахнул дверь и ринулся на сидящих за столом. Двое вскочили на ноги, пытаясь выхватить из ножен сабли, но Коловрат, подняв с пола лавку, опрокинув на пол третьего, который на этой лавке сидел, сбил всех с ног и повалил стол набок. Полетели блюда и кувшины, раздались крики разъяренных людей, а посредине лестницы замер от неожиданности Алфей Богучар.

– За ним! – заорал Коловрат.

Но затекшие ноги не позволили князю быстро броситься вдогонку. Было понятно, что предатель успеет добежать и запереться в светелке, где еще только недавно держали Евпраксию. Коловрат страшно зарычал, подхватил с пола тяжелый дубовый табурет и с силой швырнул его вверх. Удар в спину был так силен, что Богучар полетел на ступени, ударившись грудью и лицом. Федор, перепрыгивая через ступеньки, кинулся к нему. А на Коловрата уже поднимались с пола ратники с обнаженными саблями.

Никакого оружия поблизости не было. Но Коловрат и не думал сдаваться или отступать. Снова схватив длинную лавку, он с выдохом «э-эх» резко повернулся всем телом и сбил с ног одного из противников, не успевшего отскочить назад. Тот ударился головой об угол стола и замер, распластавшись на полу. Еще один замах тяжелой лавкой, но трое других сумели отскочить назад, спотыкаясь и скользя сапогами на разлитом и разбросанном со стола ужине. Швырнув в них лавкой, Коловрат вырвал из руки оглушенного ратника саблю и сильным ударом рукояти в темя окончательно успокоил его.

Противники стали окружать воеводу с трех сторон. Коловрат посмотрел наверх, где князь схватил Богучара за голову и несколько раз ударил лбом о ступеньку.

– Живым, живым нужен! – крикнул Коловрат, пятясь назад.

Он вспомнил расположение дома. Единственный выход на улицу был за его спиной. Есть еще один выход – из подвала, но дорогу туда он закрыл собой. Наверх им тоже не пройти. Да и князь Федор там.

Двое напали одновременно, нанося рубящие удары сверху вниз. Коловрат принял оба удара на клинок, чуть отводя в сторону, спихнул обе сабли в сторону, но тут сбоку же подскочил третий, рубя в пояс. Но Коловрат легко отбил и этот удар, ответил своим, направляя в голову. Удар не достиг цели, потому что шустрый ратник успел, как заяц, прыгнуть в сторону. «Троим одновременно нападать я им не дам, – думал Коловрат. – И из дома я их не выпущу. А то подмогу приведут. Кончать с ними надо здесь, и скорее. Шуму много».

Двое опять кинулись на него, но Коловрат чуть отступил, пропуская первый удар мимо себя. Второй удар принял на клинок своей сабли и тут же ударил в ответ, попав по руке ратника. Тот вскрикнул от боли и согнулся, хватаясь за рану.

Двое других кинулись на воеводу спереди и сзади, но Коловрат ждал этого. На одного кинулся сам, отбивая его оружие в сторону и ударом плеча опрокидывая врага на пол. Другой был рядом, и его удар обрушился на саблю Коловрата. Но воевода снова защитился, перехватил руку противника и ударом кулака оглушил его. Первый пытался подняться с пола, но поскользнулся в луже вина. Не раздумывая, Коловрат ударил его по голове, рассекая шапку и череп. Последний пришел в себя быстро, снова выставил перед собой саблю, но в голове его еще не совсем прояснилось, он пропустил обманный удар, и клинок Коловрата колющим движением вошел ему в грудь пониже горла.

– Здесь, здесь она, Евпатий! – раздался крик Федора на лестнице.

Коловрат прижал к горлу раненого противника острие сабли и посмотрел на князя. Евпраксия была цела, хотя и бледна лицом. Князь вел ее за руку вниз, сжимая в правой руке саблю Богучара. Но в этот момент снаружи возле входной двери послышались грохот, удары и вопли. Потом неожиданно все стихло. Медленно отворилась широкая дверь, и в проеме появился здоровенный бородатый мужик со страшно выпученными глазами. Он сделал неверный шаг вперед и вдруг повалился на пол лицом вниз. В его спине под левой лопаткой торчал черенок короткой арбалетной стрелы.

Схватив за ворот раненого ратника, Коловрат, толкая его впереди себя, вышел на морозный ночной воздух. При свете полной луны он увидел два окровавленных, как будто изрубленных трупа. Еще один стоял у ворот конюшни и покачивался вместе с воротиной. Коловрат разглядел, что человек пригвожден к доскам большим кривым кинжалом, пробившим его насквозь. Посреди всего этого стоял Апоница и со спокойным выражением лица вытирал пучком соломы нож.

– Уж думал, и не поспею, – проворчал он. – Как дети малые. Неужто нельзя было поостеречься?

– Апоница! – Евпраксия кинулась ему на шею, а князь облегченно вздохнул и сел на пенек возле двери.

 

Глава 8

Князь Юрий Ингваревич слушал рассказ сына, бледнея лицом. Высокая, гордая и красивая, Евпраксия сидела поодаль, как немое доказательство произошедшего. Князь то и дело посматривал на нее, и на скулах у него начинали двигаться желваки.

– Всеволод Пронский прислал гонца, – заговорил князь. – Пишет, что будет разбираться в этом деле. Сулицу он прогнал от себя за оскорбление жены одного из бояр. Дело чуть было не кончилось убийством. Насилу все замяли.

– С нашими-то что будем делать, княже? – спросил Коловрат. – Богучар, может, и укажет кого, да только я и без него могу назвать предателей.

– Алфея Богучара надо держать под замком. А в городе начинается смута: де, вина его не доказана, а здоровьем Богучар слаб. Требуют на поруки домой отпустить.

– У тебя требуют? – сквозь зубы спросил Федор.

– Доказательством будет слово Всеволода, когда он приедет к нам в Рязань, – резко ответил князь. – Наши с тобой слова – не доказательство. И слово Коловрата – не указ для посадского торгового люда. Он больше всех ратует за войну с монголами, а они хотят миром решить. Не верят они, что нельзя откупиться и договориться. И не хотят верить. И в вину мы им это тоже не поставим, вот что страшно, други мои ближайшие! Ведь и они на словах радеют на благо Рязани. Только мы, злодеи, войны хотим, а они агнцы.

– Будет тебе доказательство того, что они злое замышляют, – пообещал Коловрат. – Скоро будет. Те, кто с Богучаром, волнуются. Он ведь в узилище сидит у тебя. А ну как начнет говорить и признаваться? Только уж не оплошайте в этот момент. Когда я вам приведу их на аркане, вы народ на свою сторону примите. Пусть народное собрание решает их судьбу. Я стою за казнь немедленную. Цена больно высока, княже.

Аким не подвел. В ту ночь пошел мелкий снег, устилавший улицы и переулки посада, накрывший крыши домов белым покрывалом. Прибежавший малец в шапке не по размеру постучал в дверь, ему тут же открыл один из дружинников.

– Тут, што ль, воевода? – деловито и очень серьезно спросил малец. Но, увидев Коловрата, с готовностью снял шапку и подошел к Евпатию: – Дядька Аким поклон тебе шлет, воевода. Велел сказывать, что все пчелы в улье и жужжат.

– А где тот улей-то? Он не сказывал?

– Сказывал, – важно заявил малец. – У Прошки Щербака в кожевенных мастерских, что у реки.

– Спасибо, – похлопал мальца по плечу Коловрат. И повернулся к дружинникам, которые были одеты сегодня по-простому, в кафтаны да шубейки на меху.

Воевода поручил маленького гонца обогреть, накормить и не пускать никуда до самого утра. А сам принялся отдавать поручения. Одного послал к князю Юрию Ингваревичу, второго – к Федору Юрьевичу. Нескольких отправил поднять с постели и привести к мастерским троих самых шумных посадских, кто больше других ратовал за права горожан да за торговый люд, что может миром договориться с монголами.

Два десятка дружинников в кольчугах и с мечами Коловрат повел за собой на берег реки Лыбедь, к излучине, где стояли рубленые мастерские кожевников. И самого богатого из них – Прошки Щербака. Двоих дружинников, одетых неприметно, Коловрат послал вперед, чтобы они вовремя заметили, не выставил ли Щербак дозорных, что предупредят его о приближении людей князя. Этих дозорных надо было убрать тихо и незаметно.

Два десятка дружинников воеводы окружили мастерскую, где среди развешенных по стенам сушившихся кож собрались несколько посадских с намерением сговориться и выслать к монголам свое посольство. И чтобы монгольский хан с ним разговаривал и его слушал, а не князя Юрия, который только войны и крови хочет.

Коловрат встретил князя Юрия за три дома от мастерских.

– Все там, – сказал он, поглядев на посадских, взятых князем, чтобы стать свидетелями измены среди торговых людей. – Кто есть, увидите сами. Никого не выпустим, всех возьмем под руки и вам предъявим. А сейчас могу отвести вас к одному окошку хитрому. Там вы и послушаете, о чем говорят сейчас радетели блага народного.

Боярин Наум Могута сидел во главе большого стола, его было хорошо видно через слюдяное окошко в бревенчатой высокой стене. Посадские с князем Федором слушали, как Могута вещал, а ему вторили торговые Малок и Торопа. Сидел там и из старых дружинников Горидуб.

– Князя Юрия всем народом надо судить, – горячо говорил Могута. – В погреб посадить сына его Федора, воевод, а самого первого – воеводу Коловрата. Вот кто самый вредный для нас человек в детинце. Что Коловрат говорит, то князь и делает. А нам этого не надобно! Мы с Батыем договоримся. Нам не впервой миром решать. Дары богатые пошлем, на любую дань согласимся. Но главное – Юрия, Федора и Коловрата на веревках, как собак, к монголам свезти. А от монголов ярлык на княжение получим и заживем мирно и тихо. Пусть другие города рубятся в сечах и в огне горят.

– А на кого ярлык-то просить будем? – загалдели в комнате. – Нешто из нас кто князем будет или Батый нам своего посадит? Инородца?

– Могуту в князья! – выкрикивали другие. – Он боярин, ему сподручно!

– А пошто Могуту! Горидуба надобно. Он из дружины, дружина за ним пойдет.

– Богучара надо! Богучара знают повсюду, даже в половецких селениях, даже у мордвы и булгар. Он везде торгует, он сговорится с соседями.

– Богучар в подвале сидит у князя, сказывают. Привезли его откуда-то чуть живого, всего побитого и порубленного. То ли пытали-выведывали, то ли еще что.

– Завтра поутру надо идти к князю и требовать Богучара освободить. Князь слишком много на себя берет! Не смогли тогда Коловрата отравить, так надо снова попробовать. Потравить их всех, как мышей в погребе. И тогда наша жизнь настанет, вольная…

– Вольная? – спросил громкий сильный голос. – И кто из вас главный отравитель князя и его верного воеводы?

В большой комнате стало тихо. Так тихо, что слышно было, как где-то в глубине у стены капает вода. В дверях стоял, засунув большие пальцы под пояс, князь Федор. Хмурый, с прищуром. Пальцы на руках припухли. Виднелись на них кровоподтеки после того, как он ломал ногти, пытаясь помочь Коловрату стащить сапоги и спастись от смерти неминуемой в подвалах на границе с Пронским княжеством в руках предателей Могуты и Сулицы.

– Вот оно и настало, – с угрозой в голосе сказал Могута и взялся за рукоять сабли. Вскочивший Горидуб отбросил в сторону лавку, но в дверь уже ввалились дружинники. Звякнули сабли, у кого-то выбили оружие, кого-то повалили на пол. Некоторые из заговорщиков побросали оружие и попятились к дальним стенам с кожами. На них, выставив мечи, шли дружинники.

Закончилось все быстро. Могута, Торопа и Горидуб лежали на полу связанные и требовали суда народного и справедливого надо всеми, включая князя Юрия. На них уже не обращали внимания. В мастерскую вошел угрюмый и сильно постаревший Юрий Ингваревич с посадскими, брезгливо протиснулся между связанными пленниками. Князю подвинули большой стул со спинкой, он сел, положил руки на подлокотники.

– Значит, меня в железо и свезти к монголам? Или отравить сначала, а потом мою голову и голову других защитников земли Рязанской отсечь и в подарок инородному хану Батыю отвезти? А потом ему ворота городские открыть? И впустить сюда степняков? А знаете ли вы, кого пускать собрались, с кем мириться хотите? А ну, воевода Коловрат, расскажи им!

– Можно и рассказать, – погладив бороду, выступил вперед Коловрат. – Обманом и посулами монголы 14 лет назад на берегах рек Дона и Калки русскую рать уговорили сдаться, потому что в бою одолеть не смогли. А когда те, израненные, голодные и страдающие от жажды, сложили оружие, всех зарубили безоружных. А двенадцать лучших князей земли Русской монголы живыми связали и положили на землю, настелили на них доски и сели пировать, пока князья умирали под ними с переломанными костями, с раздавленными грудями и лицами. Вот кого вы призываете владеть вами.

– Ну, посадские. – Князь Юрий обернулся к свидетелям предательства, которых специально привел с собой. – Достойны, по-вашему, эти люди смерти? Или помыслы их чисты – и на благо люда рязанского.

Посадские стали бубнить невнятное, оправдываться, что, мол, и сами не знали, как далеко зайдут предатели, что вина их, конечно, велика. Но князь ударил кулаком по подлокотнику кресла и громко повторил:

– Смерти достойны или восхваления? Молчите? Собирайте на завтра вече городское. Всех мастеровых, всех пахарей и охотников. Всех соберите. Говорить буду с народом. А этих, – он кивнул на связанных и остальных, кого дружинники держали прижатыми к стене, – этих связать прочно и стеречь в погребе до утра. Утром народ решит, как с ними поступить. Приму любое, но мое мнение – одно!

Сколоченный за ночь помост возвышался на торговой площади. Многие жители уже приходили посмотреть, что же такое там выстраивают плотники. И по городу поползли самые разные слухи. Кто говорил о пойманных убийцах князя, епископа Евфросина, кто рассказывал, что ночью дружинники вели по улицам поджигателей, которые хотели оставить Рязань в зиму без хлеба. И сразу заговорили о степняках, которые идут войной на русские земли. То ли сами половцы поднялись на Русь, то ли мордва и булгары. Кто-то шептал, что опять между князьями начались раздоры и из Владимира идет войско. И что князь Федор чудом избежал смерти, но отбил первое нападение. Теперь будут с помоста народу кричать и передавать слово князя идти в ополчение.

Когда рассвело, народ набатом стали созывать на площадь. По улицам поехали конные от князя и громко передавали повеление собраться старому и малому на площади. Народ собирался с недовольством, многие выкрикивали оскорбительные слова в адрес князя и прятали лица. Стоявшие в толпе рядом с ними дивились такой смелости и лузгали семечки или жевали поджаренное зерно. Но большая часть рязанцев угрюмо молчала, чувствуя недобрые времена, которые наступали.

Коловрат смотрел в лица мужикам и бабам и думал о том, что ведь, почитай, никто из них и не подозревает даже, какие беды идут.

Князь Юрий Ингваревич подъехал на коне, спрыгнул из седла на край помоста и встал перед своими ближайшими боярами. Федор, призывавший слушать, отошел в сторону, уступая место князю рязанскому.

– Рязанцы! – громко выкрикнул Юрий Ингваревич. – Черное дело творится в нашем городе, в нашей земле. Гниет рана, нанесенная в спину Рязани. Люди, которым я верил как себе, на которых возлагал чаяния и надежды, предали, замышляя большое зло не только против меня и моих близких, но и против вас всех, детей ваших, матерей ваших, жен, предков ваших, чьи могилы вы чтите и которые у вас скоро отберут пришлые поганцы, не знающие Христа, не верящие ни во что, а только в своего черного хана, пожирающего живую плоть пленников.

Народ притих и слушал князя со страхом. Коловрат мысленно одобрил речь Юрия. Правильно говорит, надо смутить народ, иначе и слушать не станут. А потом рассядутся по домам, поминая убогого князюшку, которого и правда надо проводить бы с Рязанской земли.

А князь все говорил, повышая голос и захватывая внимание. Теперь – о подлом нападении на сына своего князя Федора с женой и епископом, которые искали помощи против надвигающихся орд монголов в соседних землях. Но Господь спас истинных радетелей земли Рязанской, а предателей отдал в руки народа. И не один рязанский народ, с ним и пронцы, и коломенцы, и многие другие станут на пути черных полчищ. А предатели – вот они.

И тут с коня сошел человек, голова которого была покрыта капюшоном длинного шерстяного плаща. Многие узнали в нем Всеволода Пронского. Князь обратился к братьям своим и стал рассказывать о том, что и его люди, сотник его Сулица, напали на сына рязанского князя. Как грозил муками и бесчестьем и призывал не противиться приходу монголов на русские земли, а помогать им. И следом вышел старый изможденный епископ Евфросин. Заговорил слабым голосом, но на площади установилась такая тишина, что голос святого старца был слышен всем.

Потом вышли посадские, кто ночью слышал слова заговорщиков против князя, собравшихся в кожевенной мастерской. Они встали перед рязанцами на колени и поклялись святым распятием, что сами слышали, как предатели сулили отравить князя Юрия с сыном и снохой, извести их сына Ивана, чтобы никого не осталось княжеской крови Ингваревичей в Рязани. А посадить на княжеский престол хотели боярина Могуту да старого сотника Горидуба, которые монголам, когда те придут под стены Рязани, вынесут хлеб и детей убиенных для хана Батыги. И будут они от его имени потом править. Страшную ночь, видать, пережили посадские, коли стали такие ужасные слова говорить. И ведь не учил, не подсказывал им никто. Сами про такое думали, возродились в их головах и душах прежние страхи перед монголами и дикой степью. И где сказка, где быль, не могли и сами они разобрать, а только плакались перед народом и жалились, что сами не верили, но убедились.

Потом вывели на помост всех, кого ночью связали и держали в подвалах. Последним вывели Алфея Богучара с разбитым лицом, хромающего и стонущего. Народ молчал, сраженный такими известиями. Думали уже больше не о предателях земли своей и веры, а о том, что же ждет всех, если эти самые монголы, которыми стращают, так близко. И снова князь Юрий поступил правильно. Видать, ночь, проведенная им с епископом Евфросином в молитве и покаяниях, сделала свое дело. Не стал князь требовать крови.

Народ молча, с тихим согласием выслушал, что князь с одобрения люда рязанского повелевает погрузить всех предателей на возы, если пожелают, так и с семьями их и скарбом домашним, и выслать их за пределы земель княжества Рязанского. Кто пожелает, могут остаться в Иоанно-Богословском монастыре, но впредь возвращаться в Рязань им запрещено. А кто вернется, того казнят тут же, где схватят. И все дружинники княжеские и каждый рязанец о том знать должен и может свершить князем указанное самолично. И не будет ему за то порицания и не будет в том греха перед церковью.

Перекрестившись на купол собора, князь повернулся к епископу и припал к его руке и был осенен святым крестом. Народ, тихо переговариваясь, стал расходиться. Все говорил об одном. Скоро станут в полки созывать. Пора поправить оружие и доспехи, которые у кого пылятся и ржавеют в подклетях, а у кого в чистой горнице на стене аккуратно развешены.

Евпатий вошел к князю в горницу и остановился, приложив руку к груди. Юрий Ингваревич повернулся, увидев воеводу, быстро подошел и обнял его, прижимая Коловрата к груди.

– Что, княже? – от неожиданности опешил Коловрат. – Не случилось ли еще чего?

– Спасибо тебе хочу сказать, Евпатий, – отстранившись, но продолжая держать руку на плече воеводы, сказал князь Юрий. – За силу твою, верность и терпение. Не говори ничего, не возражай! Я буду говорить, а ты слушай меня.

Коловрат кивнул, глядя на то, какие перемены произошли с князем рязанским. Куда делись его вялость, нерешительность и слабость. Видать, зря я о нем плохо думал. А князь, стиснув плечо воеводы, продолжал говорить:

– Не верил я тебе не потому, что считал тебя недостойным. Ты один из бояр моих мудрых и смелых. Потому и Большой полк тебе доверил, потому и знаю, что ты в середине всегда устоишь. И доверяю я тебе больше иных, как сыну своему Федору. Мало вокруг тех, кому могу довериться, глаза закрыв и позволив вести меня слепым по ухабам и оврагам. Не упаду с тобой.

– Спасибо, княже.

– Нет, не благодари, Евпатий. Слушай и не говори пока ничего. Хочу, чтобы знал ты все, что во всеуслышание не могу сказать пока. Помощь нам обещали многие, да истинно помогут не все. Романа пошлю во Владимир, хоть и мало надежды у меня. А на тебя надежда великая. Тебя уважают, ты был на Калке, ты воин земли Русской несгибаемый, и многие это знают. Посылаю я в Чернигов племянника Игоря. Он из Ингваревичей, его должно послать, но сможет ли он уговорить Михаила Всеволодовича на помощь Рязани?

– Князь черниговский должен его принять и выслушать, – удивился Коловрат. – Как же иначе может быть. И Михаил не глуп, он знает, что хан Батый не остановится, захватив Рязань.

– А если Михаил захочет, чтобы Рязань пала? А если он надеется, что потом ослабленного войной с Рязанью и другими княжествами Батыя он разобьет сам? А потом присоединит к себе и рязанские земли?

– Батый не ослабнет, если будет бить нас по частям, будет брать город за городом, – уверенно заявил Коловрат. – Он силен. Победить его можно только сразу в большой сече, разбив его главные силы и рассеяв пришлые племена, которые он загнал в свою орду силой и подкупом. Остальные не станут без Батыя воевать и уйдут в свои степи. Много у Батыя инородцев, очень много. И держатся они на его воле и страхе.

– Вот это все ты Михаилу Всеволодовичу расскажешь, убедишь его.

– Я?

– Ты Евпатий. Если не убедишь ты, то больше и послать мне некого. Ты уж постарайся, помни, что за спиной у тебя остается.

– Хорошо, я поеду с князем Игорем в Чернигов.

– И еще одна просьба к тебе, Евпатий, – сказал князь, заглядывая воеводе в глаза. – Сопроводи в Чернигов мою воспитанницу.

– Доляну?

Внутри у Коловрата все сжалось от предчувствия тоски. Любил ли он эту странную девушку, так много пережившую, смешливую, гордую, но такую тихую и простую внутри. Он помнил их последний разговор на лестнице, помнил, как она переживала общее горе, смерти близких. В ее душе он ощутил незаживающую рану, сделавшую девушку такой не по годам мудрой.

Он не видел Доляну порой по нескольку дней, а то и по месяцу. Но его согревала мысль, что она там, в Рязани. И что вот он вернется из похода или из поездки по поручению князя и обязательно увидит ее. Она есть, и это вдохновляло его. Он не строил планов на будущее, просто ему хотелось, чтобы Доляна была рядом. Просто была.

А теперь ее не будет. Как ни отгоняй эту мысль, но она подтачивала изнутри Коловрата уже давно. С тех пор как князь Юрий впервые заикнулся, что Доляну он выдаст замуж в Чернигове. И вот теперь предстоит ее туда отвезти и передать из рук в руки, может быть, ее жениху. И все, не будет ее. Некуда возвратиться мыслью. Дом, дочь? Да, к ним он возвращался всегда, но это уже есть, а то, чего хотелось сверх того, у него сейчас отнимали насовсем.

– Да, я хотел бы ее отправить и еще дальше, от монголов, от степи, от предстоящей войны, но могу только в Чернигов. Там она станет женой, там ее защитят и сберегут. Это мой долг перед ее отцом, ты же знаешь.

– Твоя воля, княже, – опустил голову Коловрат. – Я все выполню. Можешь быть во мне уверен. А коли не выполню, то и не жить мне.

Последние слова вырвались у воеводы неожиданно даже для себя самого. «Наверное, я уже стар для таких девушек», – подумал он. Шутка ли, вот-вот пойдет 38-я зима, как он появился на свет. И, как говаривали, она была такой же лютой и снежной, как предстоящая. А будет ли?..

Закрытый возок катился по обледенелой дороге, то зарываясь колесами в наметенный низинками снег, то разбивая тонкий лед на осенних лужах, набирая на ободья осеннюю еще не засохшую палую листву. Волчок резво стучал копытами и косил на хозяина черным веселым глазом, прося пустить его рысью, а потом в галоп. Коловрат только шлепал его ласково по крутой шее рукавицей и шептал, что набегаешься еще, погоди. Вот назад поспешим, и пущу я тебя во весь опор, понесешься к родимому дому, к теплому очагу повезешь хозяина.

Вот уже несколько дней Коловрат не разговаривал с Доляной. Они останавливались то в лесах, то в маленьких селах близ дорог. Девушку согревали мехами, горячим питьем. Дружинники, охранявшие посольство, поглядывали на мрачного воеводу и не открывали рта. Говорил все время только князь Игорь Ингваревич. Он обсуждал сам с собой погоду, раннюю осень, то, что стога в полях не просохли после осенних дождей, а их уже накрывает снегом, не дает проветриваться. И будет солома гнить. А кожи в этом году хороши, добрые кожи. Евпатий слушал князя, кивал даже, но не разговаривал.

Когда они въехали в черниговские земли, когда небо немного прояснилось и выглянуло солнце, Доляна попросила пересадить ее на коня. Свернув толстый шерстяной плащ, Коловрат посадил девушку перед собой. Удивительные, давно забытые ощущения нахлынули на него, как сон, как весенняя прохлада березовых рощ. Он держал в руках, почти в объятиях девушку, которая волновала его. Которую не хотелось выпускать из рук. Он закрыл глаза, отпустив поводья, позволяя Волчку выбирать самому путь.

– Ты понимаешь, Евпатий, что мы с тобой расстанемся и больше никогда не увидимся? – вдруг спросила Доляна.

– Да, я знаю, – вырвалось у Коловрата.

Он не понял сам, почему вырвались именно эти слова. Надо было сказать, что рано или поздно судьба сведет их все равно, что он рано или поздно будет с посольством в Чернигове или другой какой случай их все равно может свести. Но он промолчал. Какого ответа жала Доляна, он не знал. Но вдруг сердце сжало странной болью. Захотелось быстрее доехать, передать девушку князю Михаилу и покончить с этими муками. Впереди много всего, что потребует от него полного напряжения сил. Зачем терзаться еще и из-за девушки, которая сужена другому.

Доляна понимала это и ехала молча. А когда впереди показались стены Чернигова, она попросила остановить коня. Коловрат натянул повод, но девушка продолжала сидеть. Наконец сказала:

– Я всегда хотела себе такого мужа, как ты. Но ты всегда был далеко, не для меня. И я не для тебя. Кто знает, Евпатий, может, мы с тобой встретимся потом… там, на небе. Хочу, чтобы ты знал, что я буду помнить тебя всегда. А сейчас прощай. Спусти меня на землю.

Не дожидаясь его помощи, Доляна спрыгнула с коня и побежала к возку, где ее ждал князь Игорь. Коловрат отвел глаза. Все, я ее больше не увижу, подумал он решительно и махнул рукой, приказывая снова двигаться вперед.

Невысокий, с узкими плечами, Михаил Всеволодович специально подкладывал под платье мягкие подплечники, чтобы всем виделись широкие плечи и сильная грудь. Три дня назад он принял посольство из Рязани, выслушал, кивая головой. Потом хлопнул в ладоши и велел приглашать дорогих гостей к столу, отведать яств, выпить вин хмельных, которые напитают и согреют с дороги.

Князь Игорь недоуменно посмотрел на черниговского князя, потом на Коловрата, стоявшего рядом. Ответа на переданную от Юрия Ингваревича просьбу о помощи Рязани не последовало. Что это могло означать и как вести себя дальше, он не знал. Коловрат понял состояние князя Игоря, ждавшего либо прямого отказа, либо прямого согласия помочь. Сам воевода знал, что князь черниговский сразу не ответит, что ему нужно все обдумать, принять решение, посоветоваться со своими ближними боярами. Даже если он скажет «да», даже если он готов сейчас сказать «да», то его ответ должен выглядеть как тщательно обдуманный. Точно так же должен выглядеть и ответ «нет».

Большого труда стоило Коловрату не бросить последнего прощального взгляда на дверь, за которой только что скрылась Доляна.

– Надо идти за стол и улыбаться там, – шепнул Коловрат князю Игорю. – Мы двенадцать дней были в дороге и не можем допустить, чтобы наш путь был напрасным. Князь будет думать. А мы будем говорить с ним, убеждать. Пусть за столом, за винами. Пусть на нас смотрят его советчики, может, поддержат нас. Ведь не для себя просим, беда общая для всех русских земель.

Пир гудел, многие мужи поднимали кубки за дружбу, за единение. Несколько раз пускали вдоль стола полный ковш, чтобы испили все и тем самым почувствовали себя вместе. По обе стороны от рязанцев посадили по боярину черниговскому. Возле князя Игоря Ингваревича сидел седобородый Полыкан. Он только подливал рязанскому князю вина и кивал в ответ на все, о чем рассуждал гость.

Рядом с Коловратом сидел молодой широкоплечий воевода Ярусь. На левой руке его не хватало двух пальцев, а с уст не сходила улыбка.

– Пей, воевода рязанский, – приговаривал он. – Наш князь гостеприимен. Он для гостей ничего не жалеет, а к врагам он суров и беспощаден. Знаешь, какова сила нашей рати, если собрать ее воедино? Ни один враг не устоит.

– Так пошли с нами на общего врага? – сразу же подхватил Коловрат.

– Ваши земли топчет враг? – почти изумился черниговский воевода. – Кто посмел прийти на земли русичей?

– Монголы, – коротко ответил Коловрат.

– А-а, сказки, предания, – расплылся в широкой, уже заметно пьяной улыбке воевода черниговский. – Слыхивал я, а вот ты слыхивал ли о них, видывал ли хоть одного? Наша дружина, помнится, недалече отсюда с ними сражалась. Только это было давно, да и я мальцом еще был. Но тогда они ушли, потому что их побили булгары. Сначала они понесли большой урон от нас, а потом их булгары разбили. Нет, не придут больше монголы. Они нашу силушку отведали. Не захочется им вдругорядь.

– А если придут снова?

– Снова побьем! – уверенно заявил черниговец.

– Сначала вы, а потом отправите их к булгарам? Пусть они добивают? – усмехнулся Коловрат.

Черниговский воевода уставился на гостя, не поняв сказанного, не уловив издевки в его голосе. Потом он решил, что это шутка, и оглушительно захохотал, хлопнув рукой по столу.

– Вот это насмешил, вот это я понимаю! – хохотал он. Только никто за столом, как показалось Коловрату, на его смех внимания не обратил.

Дни сменялись днями. Почти каждый день князь Михаил приглашал послов к себе на пиры. И снова самого его за столом не бывало. Или он приходил, но сидел совсем немного, потом, ссылаясь на важные и неотложные дела, уходил. В разговоры не вступал и к себе в горницу не звал. Коловрат советовал князю Игорю через бояр черниговских спросить их князя, когда же ответ будет, те кивали, но снова проходили дни… Посольство ело, пило, жирели кони рязанских дружинников.

Оставалось лишь одно средство. Коловрат посоветовал князю Игорю прийти с утра в хоромы князя черниговского и, если тот его не примет или не окажется Михаила Всеволодовича дома, сидеть на лавке и ждать.

– А сколько так сидеть? – удивился Игорь Ингваревич. – Да и правильно ли это? Мы ведь с тобой, Евпатий, не просители какие из дальней вотчины, я князь из рода Ингваревичей, ты воевода Большого полка и боярин рязанский. По чину ли так?

– А вот и проверим сразу, как князь Михаил отнесется к нашему сидению у его дверей. Не станет он нас там морить и мучить ожиданиями. Быстро придет. Помяни мое слово.

Михаил Всеволодович оказался дома, еще не выходил из своих покоев, когда Коловрат и князь Игорь пришли к его дверям. Отроки, сновавшие по горницам с поручениями и по домашним делам, поглядывали на рязанцев и оббегали их стороной, пока Евпатий не поймал одного из них за ворот рубахи и не встряхнул как следует своей могучей рукой.

– А ну-ка, молодец! Добеги до князя Михаила и скажи, что видеть мы его должны по срочному делу. А мы с князем Игорем здесь тебя обождем.

Отрок, оступившийся, когда сильная рука рязанского воеводы выпустила его воротник, кивнул с испуганной улыбкой и бросился во внутренние покои.

– А теперь садись, Игорь Ингваревич, – развел руками Коловрат. – Выбирай любую лавку. Нам все можно, мы в гостях у князя, нам позволительно выбирать любое место.

Они уселись возле окна с цветными стеклами, выложенными узором, и стали смотреть, как мастеровые на подводах возили бревна и укрепляли одну из крепостных стен. Пар валил от лошадиных морд и спин, возчики стегали по ним кнутами, но работа все равно двигалась медленно. Не торопятся, подумал Коловрат. От них враг далече. Им можно не спешить. Когда-то и мы так считали, а он вот уже, близко. Так и они дождутся, враг встанет у ворот.

Дверь распахнулась, и в расстегнутом кафтане быстрым шагом вышел князь Михаил. Он протягивал великодушно руки, улыбался, но глаза его были красными, как об бессонной ночи.

– Что так рано поднялись, гости дорогие? Какая забота, какая печаль не дает вам покоя, сна лишает?

– Одна у нас забота, – улыбнулся с грустью и уже нескрываемым отчаянием князь Игорь. – Слова твоего ждем, ответа, который передать должны будем спешно князю рязанскому Юрию Ингваревичу. За помощью к тебе приехали, просить с нами выступить против врага общего и лютого.

Князь Михаил смотрел на рязанцев все с той же улыбкой, но в глазах его было пусто. Потом он опустил голову, посмотрел на носки своих сапог и как будто решился.

– Пройдите в мои покои, я дам вам ответ, – сказал тихо князь Михаил, и стало понятно, что решение он свое уже принял.

Пропустив вперед князя Игоря, Коловрат прошел следом. Шли коридорами, из двери в дверь, пока не оказались в просторной светлице с четырьмя окнами, с большим шерстяным ковром посередине комнаты и резными лавками вдоль стен.

Князь Михаил не предложил садиться. Он повернулся, посмотрел пытливо в глаза послов и принялся ходить по светлице, от окна к окну, широко расставляя ноги.

– Ответа хочет князь Юрий? Врага увидел недалече? Можно и послать с вами войско. Можно и большое войско послать. Наверное, польза будет от него тоже большая. Но кому польза-то будет. Вам? Рязани? А о черниговцах думать кто будет? А я ведь сижу тут для того, чтобы их защищать, земли их беречь. Чтобы дети рождались, стада паслись по лугам, девки по весне на берегах песни пели.

– Велики твои заботы, – поддакнул Коловрат, понимая, каким будет ответ.

– Велики? – резко обернулся князь Михаил. – Да, ты прав, боярин. Отправлю с вами войско, а как враг подойдет под мои стены? Что я буду без войска делать? К князю Юрию посольство отправлю?

– Не видать монголов у твоих стен, княже, – покачал головой Коловрат. – А у нас уже жгут дома, режут людей. Монголы не ветер, они всюду быть не могут. Надо их разбить одним ударом там, где они сейчас. Тогда и всем городам, каждому князю спокойнее будет.

– А что ты знаешь о них, воевода? – вспылил князь Михаил. – Они не могут быть всюду? Могут! Они всюду и есть. Я их видел, я с ними сражался, я кровью своих воинов умывался и плакал о погибших, которых было так много, что в поле стрела не могла упасть, не попав в павшего воина.

– Я был там, князь Михаил! – с нажимом заявил Коловрат. Там, на берегах Дона, погибли мой отец и все северные витязи, которые спешили служить одному князю на Руси, Киевскому! И все они сложили головы свои.

– Ты там был, – кивнул, остывая, князь Михаил. – Но ты был, наверное, с посольством своим? А где были рязанские дружины в тот день? Кто-нибудь привел рязанцев сражаться вместе с другими? Нет! Не было там рязанцев, не пришли они на помощь. Так почему они сейчас требуют помощи себе?

– Не простой люд виноват, что в тот год князь рязанский не повел дружину на помощь другим русичам. И в помощи ты сейчас отказываешь не князю Юрию, а старикам, бабам и детям в землях рязанских, потому что завтра там уже некому будет помогать. А послезавтра они придут в другие земли. И будут они топтать наши посевы и жечь наши дома во всех городах. И перебьют нас всех одного за другим, пока мы будем старое вспоминать и обиду копить.

– Доляна! – крикнул вдруг через свое плечо князь Михаил, не оборачиваясь и продолжая смотреть в глаза Коловрату.

Застучали каблучки, и в светелку впорхнула воспитанница князя Юрия. Но как она преобразилась! Узкий сарафан голубой ткани, внизу обшитый яркой тесьмой с узорами. Белая рубаха с красным шитьем по рукавам и воротнику. На голове меховая шапочка с песцовой оторочкой и золотыми колтушами по вискам, на груди искусно сплетенный гайтан. На плечах большой дорогой платок восточной вязки.

– Доляна, дочка. – Князь Михаил взял девушку за руку и подвел к рязанцам. – Наши гости и твои провожатые покидают нас. Им пора возвращаться. Можешь попрощаться.

С этими словами князь повернулся на каблуках и стремительно вышел из светлицы. Князь Игорь разочарованно посмотрел ему вслед и опустил голову.

– Знать, так тому и быть, – пробормотал он. – На все воля Божия. Отказал. Ну, прощай, девица. Желаю тебе счастье свое здесь обречь. А нам пора.

Доляна поклонилась князю в пояс и снова подняла глаза на Коловрата. Воевода стоял и не мог оторвать взгляда от девичьих глаз. Что с ними стало: они полыхали огнем, в них отражалась буря чувств, которая сейчас рвала девичью душу. Князь Игорь тихо вышел, думая уже о своем, а Евпатий и Доляна все еще стояли посреди горницы и смотрели друг на друга.

– Ипатушка, молю тебя. – Она прижала руки к груди. – Не уезжай, останься! Какими хочешь посулами тебя оставлю, дыханием твоим стану, замолю все грехи, все слова, какие можно, замолвлю за тебя. Только не оставляй меня! Только знать хочу, что ты рядом, что увижу тебя. Только бы жив остался. Что тебе эти монголы, что тебе Рязань! Где счастье, там и хорошо, будет у тебя все новое, будет жизнь новая. А Ждану тебе привезут. Пошли отроков, и привезут твою дочь, а я ей подругой доброй буду. Брось все, только останься здесь!

– Не говори так! – попятился Коловрат, глядя со страхом в черные глаза девушки, которые затягивали, увлекали вглубь, заставляли терять голову. Но слова, их смысл вдруг стал таким страшным, что воевода стиснул кулаки.

– Ипатушка!

– И ты можешь мне такое говорить?! Там моя земля, там могилы моих предков, моих родителей, там погибли мои други, там враг готовится сжечь Рязань, а я буду здесь вздыхать и мечтать о встречах с тобой?

– Ипатушка, прости. – Девушка зажала голову ладонями. – Не то говорила, сердцем говорила, не умом, женским сердцем, а оно глупое, оно только тихого счастья хочет. Только бы ты жил. Живи, Ипатушка!

– Не поняла ты меня, Доляна, – горько сказал Коловрат. – Не поняла и не узнала меня, раз такое молвишь. А быть на содержании у твоего нового князя я не хочу. Он отказал, не по-христиански обошелся с нами. Лучше я погибну там в битве, чем буду жить здесь в роскоши и сытости. Так и знай, Доляна!

Девушка молчала, закрыв лицо руками. Слезы тихо текли по ее щекам, по подбородку, капали на дорогие украшения, напитывали рубаху. Коловрат стиснул зубы, повернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Он топал ногами так, будто хотел всю свою обиду и злость втоптать в эти полы. Это же надо так за один раз получить обиду и от человека, на чью помощь рассчитывал, и от женщины, которую в своих мечтал любил и превозносил.

Коловрат шел по лестницам и коридорам, чтобы выйти на улицу, зычно отдать приказ дружинникам собираться, седлать коней. Он и представить себе не мог, что за не плотно прикрытой дверью светелки все время их разговора с Доляной стоял князь Михаил и покусывал губу. И когда рязанский воевода вышел, грохнув дверью, он поморщился и прошептал огорченно:

– Не согласился.

Коловрат вышел на улицу и повернул за угол терема, к конюшням. На высоком месте стоял терем князя Черниговского, но Коловрат не смотрел на окрестные леса и поля, укрытые пятнами первого снежка. Он хотел было уже позвать своих людей, но тут на балконе княжеского терема над его головой раздался громкий вопль. Совершенно нечеловеческий, истошный, полный безысходного горя и тоски.

Все посмотрели наверх, туда, где стояла Доляна. Девушка вцепилась в свои волосы и смотрела безумными глазами вдаль. Глазами, которыми, может быть, видела грядущее. Опешивший Коловрат повернул голову в ту сторону, куда смотрела Доляна. По высокому берегу Десны к детинцу и окольному граду скакал всадник. Не скакал даже, а гнал коня из последних сил.

Все замерли. Еще немного, и всадник исчез за высокими стенами. Вот неровный стук копыт по настилу в воротах, вот уже всадник на площади перед теремом. С губ коня хлопьями летела красная от крови пена, бока бешено вздымались. Еще миг, и прямо у ног Коловрата конь пал, ударившись о землю и застонав, как человек.

Рядом с конем упал и всадник, грязный, почерневший от мороза. Коловрат присел возле гонца, взял его голову в руки, тот открыл глаза и прошептал:

– Беда, Евпатий… поспешай. Горе…

Это был Апоница. Старый пестун князя Федора еще какое-то время смотрел на воеводу со слезами, а потом уронил голову на руки и потерял сознание.

 

Глава 9

– Монголы! – раздался крик, и по терему затопало множество ног.

Никто еще, услышав этот крик впервые, и подумать не мог, что долгие годы потом этот страшный крик на Руси будет звучать, обдавая ледяным смертельными холодом, и даже дети будут переставать плакать, прячась от самого ужасного на свете. И будет такое, что прятаться и искать защиты дети будут возле уже мертвых материнских тел.

– Монголы, княже! Под стенами стоят с бунчуком ханским. Послы, не иначе!

Князь Юрий поморщился, но тут же сделал строгое лицо, глядя на входивших в горницу трех монголов в мохнатых шапках и одного старика-половца, которого монголы толкнули впереди и что-то приказали на неприятном своем языке, похожем то ли на лай, то ли на злобное тявканье лисицы.

– Князь, пришли к тебе посланники великого хана Батыя, завоевателя половины мира, – заговорил половец по-русски.

– Что хотят посланники? – ровным голосом спросил Юрий.

Половец перевел, монголы засмеялись, показывая желтые зубы.

– Они хотят завоевать вторую половину мира, – перевел старик. – Но они говорят, что хан милостив и не станет жечь Рязань.

– Что хочет хан?

– Хан хочет десятой доли во всем: в князьях, во всяких людях и в конях. А также овсом для коней и пищей для воинов. Твои воины вступят в его войско, как это до тебя сделали другие. Хан поведет их убивать непокорных, если те окажутся глупы и откажут ему.

– Не горячись, княже, – тихо сказал Евфросин. – Не давай ответа, не показывай страха, не раздражай посланников. Пусть уезжают, а ответ пообещай дать позже.

Но монголы не стали ждать ответа. Наверное, это не первое их посольство в город, которое выдвигает такие требования князьям. Наверное, они видели всяких правителей. И тех, кто кричал и топал ногами, и тех, кто в ноги падал. Наверное, и убивали послов ханских, но что было за это непослушным, князю Юрию еще предстояло узнать.

– Мы уходим! – заявили посланники. – Хан ждет тебя с ответом на реке Воронеж, где стоит его шатер. – Посол поднял две руки и растопырил пальцы. – Столько дней будет ждать великий хан. Не придешь – сожжем Рязань, убьем всех жителей от мала до велика. Никому пощады не будет.

Князь Юрий, бледный от злости, сидел в своем кресле и смотрел на дверь, за которой скрылись монгольские посланники. Загалдели и разом заговорили бояре и старшие дружинники, стоявшие до того молча вдоль стен. Стали советовать и предлагать, как умаслить монгольского хана. Но большей частью стенали и выкрикивали, что, дескать, дожили и к нам незваная беда пришла, свалилась, как и не ждали ее.

– Что, Федор, от Игоря и Коловрата вестей нет? – спросил князь.

– Нет, – ответил Федор Юрьевич. – Георгий Всеволодович Владимирский передал, что и сам не придет, и помощи не пришлет. Сам хочет с Батыем сразиться и славу освободителя земли Русской завоевать. Давыд Ингваревич Муромский прибыл с полком. Следом идет князь Глеб Коломенский. И Олег Красный, и Всеволод Пронский придут.

– Мало этого, очень мало, – покачал головой Юрий Ингваревич. – Не хватает нам полков владимирских и черниговских. Может быть, еще и удачным будет посольство Коловрата. Хоть бы сам он тут был.

– Нужно идти к хану, – уверенно заявил Федор. – Как десять дней начнут иссякать, так и идти. С подарками, с речами льстивыми. Уговорить его не ходить на Рязань. Дань платить будем, куда деваться. А когда подойдут силы, то можно свое слово и назад взять. Обмануть безбожника не велик грех, ибо ложь во спасение и на благо всего княжества Рязанского, народа его.

Одобряюще загалдели бояре. Старые дружинники хмурили брови, хватались за рукояти сабель и блестели очами гневно. Но князь понимал, что все это лишь видимость. И неизвестно, сколько монголов подошло к землям рязанским, как велика их сила и есть ли эта сила. И не ждать десять дней, отпущенных ханским послом, а сейчас надо что-то решать.

– Кого же нам послать? – задумчиво произнес князь. – Человек должен быть умен, хитер и дальновиден. Да и опасно очень. А ну как хан озлобится да велит казнить посла?

– Я пойду! – уверенно заявил Федор и, подбоченясь, встал перед всеми. – Мне по званию и роду своему идти. С иными хан разговаривать не станет. А я сын князя рязанского, я старший воевода рязанский. А тебе, княже, идти самому не след. Ты у нас голова, без головы нам нельзя.

Нахмурился Юрий Ингваревич, понял, что Федор прав. Кому, как не ему, идти к хану мириться и задабривать. И подарки везти и подносить их должен князь. И надо кому-то идти с Федором, кто бы составлял его посольство перед ханом. И не простые люди должны идти.

– Княже, – вышел вперед Сулима. – Негоже князя Федора одного отпускать. Да и что это за посольство из одного человека. А пойти-ка и нам с ним. Наденем лучшие свои одежды, сабли покрасивее нацепим, шапки собольи. Будет Федору Юрьевичу подмога за спиной, своя дружина и свои советчики. Мало ли что шепнуть на ухо придется, когда он с ханом кумыс пить сядет.

Старые дружинники загоготали, и все, как один, стали бить ладонью по руке Сулимы, соглашаясь идти в посольство со старшим воеводой. Юрий Ингваревич облегченно вздохнул. Ну, так тому и быть.

Собирали подарки весь следующий день, отбирая только самое ценное, что могло найтись в княжеских кладовых, и самое красивое, что радовало глаз, блестело. Несли и из города от мастеровых людей, и от торговых. Каждый хотел внести свой вклад, помочь избежать кровопролития. Получилось два полных воза, но князь Федор распорядился везти все на пяти возах. А чтобы возы казались полными, он повелел укутывать и обматывать ценные подарки тканями, мешковиной, обильно пересыпать стружкой. Обозы сразу «вспухли», стали выглядеть полными, хотя лошадям везти их стало от этого не тяжелее.

Выехали утром следующего дня, еще затемно. Многие отворачивали лица, чтобы не видеть, как провожает мужа княгиня Евпраксия с сыном Иваном на руках. Она была бледна, и глаза ее были сухи, как бывает от сильного горя. Она перекрестила повозки и всадников, которые отъезжали со двора и вскоре скрылись в темноте и легкой поземке, заметавшей след. Как никого и не было на дворе.

В шатре было душно от запаха потных тел, горящих светильников и кислых монгольских напитков. Князь Федор сидел на подушках напротив хана Батыя. Их разделяли большой ковер и низкие столики на кривых ножках, заставленные блюдами и тарелками с яствами. Тут были фрукты, раскисшие после того, как они замерзли и снова оттаяли, было много мяса – жареного и тушеного. Что-то бренчал на домбре старик в рваном халате.

Хан сидел, развалившись на подушках и откровенно рассматривал русичей. Федор смело смотрел на Батыя, в его раскосые глаза, на тонкие жиденькие усы, свисавшие ниже подбородка, и думал, что в этом человеке страшного. Он не выглядит грозным, кровожадным. Скорее ленив и богат. Богат и ленив. Богат, потому что ограбил половину мира, ленив, потому что устал, грабят его воины, а он лишь смотрит на пленников, на подарки, на наложниц.

Резвые танцовщицы в тонких штанах и коротких куртках, открывавших их животы, выбежали на ковер между столами и стали танцевать под ритмичные хлопки зрителей. Разговор с ханом толком еще и не начинался. Он велел усадить посольство напротив себя у другой стены шатра, предложил угощаться – пить, есть и развлекаться, как положено воинам на отдыхе. Среди танцовщиц князь видел и половчанок, и женщин из иных народов, и даже, как ему показалось, двух русских девушек.

Князь Федор добросовестно, как и положено гостю, который хочет угодить хозяину, пробовал с каждого блюда, отпивал из каждого кубка, в который ему наливали. На танцующих девушек он смотреть не мог. Открытые щиколотки, руки, животы, глубокие вырезы, очень сильно открывающие грудь, – все это было непривычно для русичей. Тихо ворчали старые дружинники, сидевшие за спиной князя.

– Хан говорит, что доволен твоими подарками, князь Федор, – перевел седобородый толмач в полосатом халате и мохнатой шапке.

– Скажи, что я рад, что смог угодить хану, – ответил Федор. Выждал, пока толмач перескажет его слова и добавил: – Хан готов обсудить условия мира между нами?

Батый вдруг расхохотался, глядя на русича, и бросил несколько слов своим приближенным через плечо. За его спиной тоже засмеялись. Федор стиснул зубы, но не подал вида, что понимает неудобство своего положения.

– За твои подарки спасибо, – снова заговорил толмач. – Хан обещает, если ты будешь платить дань, как он сказал, то монгольское войско обойдет Рязань и пойдет жечь другие русские города и вешать других князей, если они окажут ему сопротивление.

Федор промолчал, понимая, что хан, может быть, ждет его возмущения. Зачем? Издевается, чтобы дать понять, кто он? Ладно, стерплю и это. Главное, время выиграть.

– Хан говорит, что ему нравятся русские женщины. Они красивые и хорошо пахнут. Хан будет брать себе в шатер ваших жен, сестер и любить их каждую ночь.

Федор окаменел лицом. Хан откровенно глумился над ним, но, если и это спасет Рязань от разорения, Федор снова готов стерпеть. Слова – это только слова, бахвальство. Собака лает, ветер носит. За спиной тихо рычали дружинники, слыша такие слова хана.

И вдруг из глубины шатра возникло потное и самодовольное лицо боярина Наума Могуты. Федор уставился на изменника. А Могута подошел, согнувшись в поясе и сложив руки у груди, как здесь принято при обращении к хану, и что-то зашептал на ухо толмачу, тот закивал и стал переводить хану. Глаза Батыя расширились, он с удивлением глянул на Могуту, потом пристально посмотрел на князя Федора.

– Хан спрашивает тебя, русич, – перевел толмач. – Это правда, что твоя жена царской крови и она очень красива?

Федор скривился в усмешке и приосанился, сидя на подушках. В мыслях мелькало разное, но прежде всего: не по тебе, хан, шапка. Не по твоему шатру рассуждать о красоте русских жен.

– О-о, – засмеялся хан, погладил себя по животу с похотливой улыбкой и подмигнул своим приближенным.

– Хан сказал тебе, русич, чтобы ты дал ему свою жену. Привези ее, великий хан хочет увидеть ее красоту лично и насладиться ее белым телом.

Гнев залил все внутри, подступил к самому горлу. Князь Федор вскочил с подушек, стиснув зубы, и проговорил, борясь с дрожью во всем теле:

– Не годится нам, православным, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь.

Толмач даже присел и сжался в комок, но послушно перевел слова заносчивого русского своему хану. Дружинники за спиной князя тоже повскакивали со своих мест, испепеляя гневными взглядами монголов.

Взгляд хана застыл. Он больше не смеялся, а только смотрел на русского князя. Что там было в его голове в этот момент, Федор не знал, не мог прочитать, да и гнев душил его. Хан крикнул что-то резкое и сделал знак своим нукерам.

Князь Федор не успел выхватить саблю, когда на него навалились сразу несколько монголов. За спиной послышались крики, шум, лязг металла, кто-то оборвал штору и пошатнул столб шатра. Федор Юрьевич безуспешно пытался вырваться из цепких рук ханских нукеров, крутился ужом, но освободиться не удавалось. Его швырнули на землю так, что на миг потемнело в глазах. Конец, успел подумать он.

Апоница оставался возле коней долгое время, после того как посольство пришло в лагерь хана на реке Воронеж. Он сидел, стараясь быть неприметным, делал вид, что дремлет. На него, невысокого, старенького, монгольские коневоды давно перестали обращать внимание. И он выбрал момент, когда исчез. Пробираясь между юртами простых воинов, он высматривал ту, что могла быть шатром хана Батыги. Да, там должны быть его поганые знамена, его бунчуки с хвостами и, говорят, с пальцами рук убитых князей.

Самый богатый шатер он наконец увидел, но услышал старый Апоница еще и страшный шум. На его глазах из-под полога стали вываливаться люди. Монгольские воины тащили кого-то за руки и за ноги, по пути били саблями, разбрызгивая кровь, пинали ногами, кололи копьями. Апоница застонал, у него подогнулись ноги от предчувствия самого страшного, он опустился на мерзлую землю, стиснул пальцы и смотрел… слезы застилали глаза, Апоница вытирал их ладонью, рукавом и снова смотрел.

Он увидел, как Федора швырнули на землю, как его, пытающегося закрыться руками, ударили его же саблей. Видел, как повисла почти отрубленная рука, как снова били князя саблями, как летела клочьями окровавленная одежда и дергалось на земле бездыханное тело. Тут же за шатром монголы убили всех, кто был в посольстве вместе с князем Федором. Дольше всех продержался старый дружинник Олег Сулима. Он сумел выхватить копье у одного из монголов и, отбиваясь им, даже ранил кого-то из нападавших. Его сразили из луков. Одна стрела ударила в бок, вторая пронзила шею. Сулима выронил копье. Из его горла хлынула кровь, он упал лицом в сухую мерзлую траву. Тело воина тут же разрубили на несколько частей.

Апоница не знал, сколько времени он пролежал вот так ничком на холодной земле. Мышцы затекли, но зато от холода появилась способность быстро думать. Шатаясь, как пьяный, он пробрался задами к изувеченным телам русичей. Ползал на коленях, пока не нашел обезображенное тело своего обожаемого Феденьки, которого он растил и воспитывал с малых лет.

Сил как будто прибавилось. Волочить тело князя было нельзя, на заиндевелой траве оставались хорошо заметные следы. Апоница взвалил еще теплую ношу на спину и двинулся в степь. Шел долго, или ему так только казалось. Слушал вой ветра, волчий вой, думал о хищных птицах, опасался, что попортят тело, которое и без того изрублено.

Положив князя в низинке, где от ветра его скрывал густой кустарник, Апоница стал саблей ковырять землю. Сначала получалось плохо, но вот он докопался до влажной, не промерзшей, земли. Благо больших морозов еще не было. Он втыкал клинок, поворачивал комья земли и руками выгребал их из ямы. Наконец было достаточно для того, чтобы спрятать тело от хищников. Удастся ли вернуться за ним? Когда? Удастся ли вообще добраться до Рязани?

Монгольский воин подъехал к овражку, когда Апоница уже закапывал могилу. Это был степняк из тех племен, что присоединил к своему войску великий монгольский хан. Он что-то крикнул человеку, стоявшему на четвереньках. Человек был маленький, старый и совсем не опасный. Убить? Продать все равно нельзя. Как раб ценности не представляет. Конный воин еще не успел разобраться до конца, как его горло пронзила сабля, брошенная твердой, хотя и уставшей рукой. Апоница поймал падающее из седла тело, заодно перехватывая повод коня, пока тот не испугался и не ускакал в степь. Теперь у него есть конь… Выкопать тело и увезти? Как хотелось бы! Но самое главное сейчас не это. Федор бы не одобрил. Надо сообщить, что мира не будет. Ведь в Рязани еще ничего не знают.

– Прости, князь, – прошептал Апоница и пришпорил коня…

Евпраксия не кричала. Она прижала к груди Ивана, потом отпустила сына и принялась отдавать наказы чужим хриплым голосом. Наказала, как и где их похоронить – отвезти обязательно в их вотчину в Красное. Апоница смотрел на нее, но не мог сделать и шага.

– Сообщи Евпатию, – попросила напоследок княгиня.

Он опустил голову. Евпраксия взяла за руку сына и пошла с ним наверх. Вот скрипнули ступени. Никто из домашних ничего не понял, только старый Апоница знал, что будет. Вот со звоном разбилось оконное стекло в тереме на самом верху. Потом детский крик и глухой удар о землю, от которого взбрыкнули и заржали кони.

Слезы душили старика, но он нашел в себе силы подойти к старшему из слуг:

– Пойдите принесите княгиню. Епископу скажите, пусть пришлет того, кто будет отпевать ее и Ивана.

Домашние стояли и не верили своим ушам, потом с криками бросились на улицу.

А Апоница пошел на конюшню, выбрал самого сильного вороного коня и стал седлать его. Путь был не близкий.

Из церкви Успения Пресвятой Богородицы князья выходили молча, натягивая боевые рукавицы и рассаживаясь по коням. Юрий Ингваревич, мрачный, как туча, с посеревшим за ночь лицом, еще раз глянул на князей, пришедших ему на помощь. Никто не передумал? По площади, поднимая пыль, проскакал Олег Ингваревич, прозванный за красоту и удаль свою Красным. Удержав коня возле рязанского князя, сдернул с головы шапку и вытер потное лицо.

– Их не так много, брат! – заговорил князь Олег. – Прибыли дозорные, которых я посылал наблюдать за монголами. Попались нам половцы хана Котяна, бежавшего к нам. Монголы бьются с половцами, монголы бьются на востоке, они всех бьют, но войска на все не хватает. Они сажают в седло новых воинов из покоренных племен.

– Сколько их против нас? – в глазах князя Юрия появился блеск надежды.

– Три тумена да один тумен самого хана. Это его личная охрана из одних монголов. Два тумена сплошь из легких воинов. Каждый тумен по десять тысяч человек, говорят половцы.

– Вдвое больше нашего! – сокрушенно покачал головой Юрий Ингваревич. – Эх, Михаил, эх, Георгий.

– Так что с того? – лихо нахлобучил шапку князь Олег. – Мы встанем стеной, выстроим полки, они со своей слабой конницей из простых степняков и разобьются о нас, как волны об утес. Шуму много, да только брызги летят! Не простим крови сына твоего Федора!

Юрий Ингваревич смотрел на темную массу монголов, клубившуюся как дым на белом поле впереди. Даже в предрассветных сумерках на покрытом белым снегом поле видно, какое большое у Батыя войско. Не обманули ли половцы, не подосланы ли они специально монголами, чтобы уверить рязанцев в легкой победе и заставить их выйти из города в чистое поле. Не ошибся ли князь рязанский?

Он посмотрел на свой Большой полк. Жаль, нет Коловрата. Дружинники стояли, опустив щиты к ноге. Копья блестели наконечниками, играли зарею шлемы, кольчуги сливались в одно сплошное железо. Ратники с топорами и самодельными пиками стояли с решительными лицами, поплевывая на руки, готовые к рубке. Конные полки Олега Красного и Всеволода Пронского Юрий Ингваревич поставил по правую и левую руки прикрывать свое основное войско.

Стена! Разобьются они, на наши копья напорются. Опрокинем и пойдем бить, пока не опрокинем в реку Воронеж, а потом погоним в степь. Могущественный половецкий хан Котян всегда ратовал за единение с русичами, да только бежал со стадами и табунами своими далеко за Киев. А как бы пригодилась сейчас его конница против монгольской. Ничего, устоим!

Дробный гул множества копыт сотрясал степь. Русские воины стиснули древки копий, вглядываясь вперед. Солнце поднималось и освещало пространство впереди. Войско Батыя увеличивалось на глазах. Каждый опытный воин понимал, что сейчас конница из строгого строя рассыпается по степи лавой, от чего кажется, что количество всадников увеличивается. Представляется это страшным.

Прозвучали команды сотников, сомкнулись продолговатые щиты, опустились копья, нацелились жала навстречу врагу. Приготовились за спинами ратников лучники, накладывая стрелы на тугие луки, натягивая тетивы. Тысяча шагов… пятьсот шагов. Земля колеблется под ногами. Воины все больше срастаются плечами, сильнее стискивают зубы. Все ближе монголы, все ближе.

Вот брызнули в воздух стрелы, пролетели и пали на головы монгольских конников. Покатились, взбивая снег, первые раненые, задние, перескакивая через упавших, продолжали мчаться на врага. Но не удирали, а неожиданно повернули коней и понеслись вдоль русского строя, осыпая его стрелами прямо с седел. Стрелы впивались в щиты русичей, отскакивали от шлемов, пробивали кольчуги. Падали русские воины, так и не достав копьями врага.

Князья заметались на конях, обращаясь друг к другу. Что же такое, так ведь нас стрелами всех перебьют! Нельзя стоять, надо идти на врага!

Первым махнул мечом Давид Муромский. Его дружина мерным шагом, теряя воинов под стрелами, двинулась вперед. Закричали другие, и вот уже Большой полк колыхнулся пиками и стягами и тоже двинулся ровной стеной. Конники Олега Красного и князя Юрия сорвались с места и понеслись, охватывая монголов с флангов. Сшиблись, врезались в строй мохнатых шапок и, не останавливаясь, кинулись выбивать монголов из седел, нанизывать на копья. Бросали копья, выхватывали мечи. Монгольская конница стала откатываться назад. Возликовали русичи, ринулись догонять врага.

И тут случилось страшное. Из балки правее русского строя неожиданно повалили новые конные тучи монголов. Кони скользили по мерзлой земле, спотыкались. И вот уже в поле все больше и больше врагов, и не степняков в малахаях и с короткими луками, а монгольских всадников в блестящей броне на выносливых конях.

Олег Красный принялся останавливать своих дружинников, разворачивать их на свежие тумены монголов. Не успел. Увлеклись его воины легкой сечей, подались за убегающим врагом, а в спину им ударила железная монгольская конница. Князь Олег закричал от отчаяния, повернул коня и с одной сотней дружинников ринулся навстречу врагу. Бились грудью в грудь, ломались копья, рвались железные доспехи, кони опрокидывались на спины вместе с седоками, седая снежная пыль, смешанная с поднятыми в воздух комьями земли, заволокла поле боя. А когда снег и пыль улеглись, стало видно, что поле усеяно павшими конями и людьми, а монгольская конница мчится дальше, рубить со спины пронцев.

Юрий Ингваревич остановил полки, но было поздно. Монголы уже выманили русичей в поле, рассеяли их конницу, развернулись и ринулись на оставшихся с трех сторон.

Юрий Ингваревич понял, что его войско погибает. Вот на его глазах сбили с коня Глеба Коломенского и пронзили копьями уже на земле. Где-то рядом дрались муромцы, мужественно защищая спину рязанцев. Не устоять, все тут полягут, понял князь Юрий. А Рязань останется без защиты.

Он схватил за плащ воеводу Агрипу Будыку.

– Отводи всех назад к стенам Рязани! Отводи кого сможешь! Пяться, но сбереги людей!

– А ты, княже?

Юрий не ответил. Он остановил остатки пронцев, потерявших своего князя, и со своей сотней дружинников выстроил их клином.

– Убьем Батыя! – крикнул Юрий Ингваревич. – Убьем хана, спасем землю Русскую! Отомстим за князя Олега! За другов наших, что погибли здесь, за землю православную!

Князь ударил своего коня по крупу плашмя мечом, впился в окровавленные бока шпорами и понесся вперед. За ним плотным строем кинулись воины. Монголы развернулись навстречу, не понимая, что задумали эти сумасшедшие русичи. Ведь битва проиграна, другие бегут, отступая по всему полю. А эти?

Князь срубил с коня первого же монгола, ударил конской грудью и опрокинул на землю второго, третьего… Его догнали другие воины. Лязг метала, ржание коней, крики людей и топот копыт оглушали так, что он не слышал своего собственного голоса. Все медленнее и медленнее было продвижение его тысячи к сторону шатра Батыя. Рука уже устала рубить, ныло плечо, в голове шумело, но князь Юрий все пришпоривал и пришпоривал коня, пытаясь пробиться через плотные ряды монголов.

И вот движение вперед остановилось совсем. Русичей окружили, все плотнее и плотнее охватывая со всех сторон. Князь Юрий успел увидеть, что остатки войска отходят к Рязани. Их гонят и рубят монголы. Осыпают стрелами. Но видно, что многие все-таки уйдут, доберутся до стен города.

Копье пронзило грудь, князь захлебнулся кровью на вздохе. Хватаясь онемевшей рукой за древко, успел подумать: все, больше от меня ничего не зависит…

– Не понимаю я этих русичей, – бормотал Батый, стоя у своего шатра на холме и глядя, как его конница избивает оставшихся в живых рязанцев. – Зачем они бросились на меня? Они могли дать мне коней, золота, и я пошел бы дальше воевать другие города. Рязанцы не бились с нами на Калке. Мне нужен был послушный город за моей спиной, который бы кормил меня и мое войско. Почему они пошли войной? Из-за того самодовольного молодого князя, чью жену я попросил? Мне своих жен всегда приводили добровольно все князья всех племен сами. Без моей просьбы!

– Нужно их всех убить, чтобы и следа от них не осталось, – заговорил один из приближенных хана. – Зачем нам в тылу такой непокорный город?

– Возьмите Рязань приступом, – согласился Батый, качая головой. – Убейте всех жителей, а город сожгите. Это будет уроком всем остальным, кто осмелится противостоять мне.

Батыю подали коня. Привычно управляя им одними коленями, хан неспешно поехал вдоль поля боя, уперев руку в бок и постукивая плетью по сапогу из мягкой кожи. Он проезжал мимо погибших и умирающих, лежащих целыми грудами. Возле нескольких тел монголов он остановился, увидев, что под ними лежит красивый русоволосый воин в богатой одежде и дорогих доспехах. Хорошо бился этот русич!

Но тут воин зашевелился, раздался чуть слышный стон. Батый остановил коня и посмотрел на раненого.

– Вытащите его.

Нукеры соскочили с коней и поспешно раскидали убитых. Русич был изранен, доспехи на нем оказались сильно порублены и все в крови – своей и чужой, монгольской. Стали тереть лицо снегом, и вскоре русич открыл глаза, встретившись взглядом с монгольским ханом.

– Кто ты? – спросил Батый. – Назови свое имя.

– Я князь из рода Ингваревичей, – гордо ответил Олег, пытаясь встать и все еще сжимая в руке обломок меча.

– Ладно, – снисходительно пробормотал Батый. – Заберите его. Отдайте лекарям, пусть поставят на ноги.

Сперва Евпатий гнал коня что было сил. Но когда над лесом он увидел черный смоляной дым, застилавший небо, опустил поводья. Уставший Волчок замедлил бег. Дружинники догнали воеводу, тоже перешли на шаг. Зашептал молитвы и стал креститься Игорь Ингваревич.

– Да что же это такое? А, Евпатий?

– Это беда, – сурово ответил Коловрат, сжимая поводья. – Черная беда опустилась на Рязань.

– Боже мой, боже мой, – снова начал креститься князь Игорь.

– Други мои. – Коловрат повернулся в седле и посмотрел на дружинников, сопровождавших их посольство. – У кого еще сильны кони, кто может, спешите туда. Может быть, вы еще успеете помочь своим близким. Спешите, не оглядываясь ни на кого, кто как может. И я с вами!

Взметнулись плетки, полетели комья земли, взрытой копытами лошадей, перегоняя друг друга, всадники помчались в сторону леса, за которым дымилось то, что оставалось от Рязани. Коловрат оглянулся на князя, но тот только скорбно махнул рукой. Коловрат дал шпоры Волчку, тот с места полетел вперед.

Когда Коловрат выехал из леса, то увидел, что от города почти ничего не осталось, кроме разрушенных, еще дымившихся стен. Те или сгорели, или были разрушены камнеметами, которые монголы привезли с востока и которыми ломали даже каменные стены, не то что деревянные. Не прошло и дня, как все закончилось. Сгорела большая часть города, на развалинах маячили редкие тени уцелевших в страшной битве. Людей увидеть Коловрат не надеялся совсем. Все, кто оставался в городе, были убиты. В живых остались лишь те, кто не был в городе во время штурма. Они пришли позже, когда уже все было кончено.

Коловрат ехал и смотрел на улицы, усеянные трупами. Разрубленные, прибитые к земле копьями. Отсеченные руки, головы, мертвые дети на руках мертвых родителей. Среди черных развалин домов – обгоревшие тела. И почти все с оружием. У кого не было меча или топора, бились дубинами, оглоблями, косами, ножами, камнями. Свой дом он увидел издалека и подивился, что тот остался цел. Может, его просто не коснулись языки пламени от соседних дворов, потому что стоял он особняком. Мужественный воин, повидавший на своем веку много страшного, Коловрат никак не мог себя заставить подъехать к дому. Страшился увидеть изуродованные трупы близких ему людей. Он до боли прикусил губу, застонал и все-таки послал коня вперед.

Чем ближе к дому, тем больше тел ратников из ополчения и мертвых дружинников. Они отходили к детинцу, держа строй. Здесь же было множество мертвых степняков, не монголов. Своих монголы собрали всех, а тела наемников бросили. Вон их сколько побили у западной стены! Объехав дом, воевода замер на месте, остановив коня. Прямо у крыльца валялась груда тел, как будто их сюда специально стаскивали. Он спрыгнул с коня и увидел, что из-под тел виднеется голова Полторака. Так вот кто тут устроил побоище, с болью подумал Коловрат о верном сотнике. Это ведь он мой дом защищал. Только он мог такое сотворить.

Взойдя по ступеням, Евпатий остановился, а потом тихо опустился на колени. Глаза Лагоды смотрели в небо с грустью и задумчивостью. Как будто она и мертвая все думала, а так ли прожила жизнь, тому ли себя отдала. Две стрелы вошли под левую грудь, но женщина так и не выпустила из руки большой нож для рубки капусты. А под ней, лицом вниз, растрепав волосы, лежала дочь Коловрата. Верная и надежная Лагода снова прикрыла собой свою названую дочку Ждану, да, видать, на этот раз спасти не смогла.

Коловрат провел рукой по холодному лицу Лагоды, закрывая ей глаза. Потом поднял ее на руки и положил рядом с дочерью на ступени. Прикоснулся к телу Жданы, чтобы повернуть ее на спину, и… ощутил живое тепло.

– Жданочка, ласочка моя!

Евпатий схватил девушку в объятия, прижал к себе с иступлением, потом отстранился, пытаясь разглядеть на девичьем теле раны. Но ран не было. Она была забрызгана чужой кровью, была ссадина на голове, на руке, но она была жива.

– Батюшка, – простонала девушка и открыла глаза. – Батюшка… милый… что же это такое?

Из подвала выбрался Порошка, угрюмый, как волчонок, ткнулся в грудь хозяина лбом, а потом пошел по дому, сдирая покрывала, простыни и скатерти, чтобы накрыть мертвых слуг. Евпатий стянул с себя овчинный полушубок, завернул в него дочь и усадил здесь же на ступенях. Нужно посмотреть, что в доме, может, ее не стоит туда и заводить.

И тут он снова вспомнил про Полторака. Кинулся со ступеней к груде мертвых тел и принялся сбрасывать их одно за другим. И когда освободил сотника, новая радость заставила упасть воеводу на колени и поднять глаза туда, где еще недавно сияли купола храма.

Полторак попытался подняться сам, опираясь руками о пропитанную кровью землю и скользя по ней ногами.

– Живой! – Коловрат схватил сотника и прижал к себе. – Живой, верный мой друг!

Полторак молча сопел, вырывался, не выпуская из рук меча. Коловрату наконец удалось успокоить воина и заглянуть ему в глаза. Голова Полторака была рассечена, но не сильно. Залитое кровью лицо, глаза мутные, губы распухшие.

– Посмотри на меня, Полторак! Не узнаешь?

– Воевода! – с хрипом выдохнул сотник.

– Как все было?

Полторак только мотал головой и мычал что-то непонятное. Перекинув его руку через плечо, Коловрат поднял сотника и повел в дом. Ждана взяла Полторака с другой стороны, и они вместе провели его в людскую комнату, где уложили на лавку, постелив на нее шубу.

– Посиди с ним, – попросил Коловрат и выбежал на улицу.

Княжеские хоромы были разрушены, но не сгорели полностью. Здесь тоже было много трупов и здесь уже ходил Игорь Ингваревич со слезами на глазах, причитающий и всхлипывающий. Увидев Евпатия, князь подошел и простонал, глядя безумными от горя глазами.

– Не смогли, воевода, не уговорили князя Михаила на помощь. На пирах сидели, вина пили, а тут… Я в церкви был Пресвятой Богородицы… Там они все… они, как штурм начался, все в церковь попрятались, там их всех и посекли. И матушка Агриппина, и снохи ее, княгини, и священники, которые пытались остановить убийство… всех посекли. А князь Юрий Ингваревич, говорят, как ушел с полками, так и не вернулся. Что делать, Евпатий, что делать?

Стиснув зубы Коловрат стоял и смотрел не на князя Игоря, а мимо него, сквозь него. Стоял и видел все, мимо чего недавно шел. Убитые, сожженные, разрушенное и разграбленное. А он, обещавший жизни не пожалеть ради своей земли, в нужный час оказался далеко от Рязани. Не со своим полком, а в хоромах княжеских, в тепле и сытости. Закрыв глаза, Коловрат застонал от бессилия, злости и страшного стыда.

– Что делать, спрашиваешь, княже? – грозно прорычал Коловрат, раздувая ноздри. – Мстить! Мы обещали за свою землю, за народ свой умереть, себя не пощадить, так вот это и делать, пока Батый далеко не ушел. А ты, княже, ищи священников по округе, собирайте погибших, отпевайте, хороните. Не пытайтесь в гробах хоронить, не до того сейчас. Копайте ямы длинные, кладите всех друг на друга головой на запад по нашему обычаю да сложив руки на груди. И под молитву закапывайте. Много у вас труда будет, очень. А наше дело – ратное!

Последние слова Коловрат произнес сквозь зубы, повернулся и почти побежал назад, к своему дому. А там уже собирались ратники, дружинники, кто-то был ранен, другие в прорванных кольчугах, без щитов и шлемов. На пороге его дома, опираясь на меч, стоял Полторак и что-то жарко говорил. Увидев спешащего к ним Коловрата, он показал на него и сошел вниз. Воины опускали глаза и расступались, когда воевода проходил мимо них.

Поднявшись на крыльцо, Коловрат посмотрел на Полторака. Сотника еще покачивало, но выглядел он намного лучше. Кто-то, наверное Ждана, перевязал ему голову белой тряпицей, смыл с лица кровь.

– Кто-то уцелел? – спросил Коловрат. – Хоть кто-то жив?

– Сотни три отсюда за реку ушли, – сказал раненый дружинник и показал на проломленную стену, – когда их сюда оттеснили, когда уже некого было защищать, они по склону и ушли. Монголы догонять не стали, грабить кинулись.

– Да в городе сейчас своих ищут, тела собирают еще около сотни, кто и ранен, кто так… обошлось, – добавил другой дружинник, потом повернулся и показал на то место, где еще вчера высились мощные ворота: – А вон и еще. С воеводой Будыкой.

Коловрат сбежал со ступеней и обошел дом. По улице среди гари и пожарища ехал на раненом коне воевода Будыка. Вся правая сторона доспехов, которая не была защищена щитом, забрызгана кровью. Видать, славно сражался храбрый воин. За Будыкой ехали всадники, не больше сотни, в основном дружинники. Многие в рассеченных доспехах.

Остановив коня, Будыка тяжело спрыгнул на землю, конь сразу же пошел боком, шатаясь, и вдруг повалился наземь. Воевода глянул на него устало и повернулся к Коловрату. Тот обнял старого товарища:

– Ты был там во время битвы?

– Был, Евпатий.

– Как это произошло? Почему?

– Много монголов было, но разбили нас не поэтому. Помнишь, как говаривали про битву на Калке? Никто не хотел подчиняться, каждый сам хотел быть над всеми и всех одному в бой вести. Так и здесь. Не кулаком сильным ударили, а пальцами. Не успел я подсказать, а Юрий Ингваревич хитрости монголов не знал. Выманили они конницу, полки наши на них пошли, когда они врассыпную кинулись, а тут сбоку тяжелые конники из балки, да те, что бежали, развернулись назад и снова, как свора, на нас кинулись. Все смешалось. Видел, как Всеволод Пронский пытался конницу свою развернуть и прикрыть нас сбоку, принять удар на себя, чтобы полк наш не расстроили, да куда там. Видел, как его самого с коня сбили.

– А князь Юрий?

– А князь Юрий многих и спас, да только не помогло. Когда нас уже почти смяли, он приказал мне уводить всех за стены, город оборонять, а сам с одной тысячей бросился на монголов и повел их прямо к ханскому шатру. Думаю, хотел хана убить, тогда бы и войско без него драться перестало. Там же половина – из пришлых степняков. Они бы сдались. А может, просто на себя хотел главные силы монголов отвлечь. Не вышло. Никого из князей я больше уже не видел. А нас рассеяли по полю, по лесам. Подо мной коня убили, да не заметили меня лежащего, мимо проскакали. А когда я уж ногу-то вытащил, до леса дошел, тогда вот кое-кого и собрал, коня поймали, да раненый он.

– Сколько в живых осталось?

– Не знаю, Евпатий. Думаю, в лесах здесь несколько сотен есть. Я по дороге посылал тех, кто посильнее, собирать их и сюда выводить. Батый на север ушел. К Пронску или Мурому.

– Ладно. Ушел, говоришь?

Будыка удивленно посмотрел на Коловрата, а тот снова взбежал на ступени своего дома и зычно прокричал:

– Други мои! Кто в себе еще силы чувствует, идите на поле сечи, найдите тела князей наших и привезите сюда. Ты, воевода Будыка, и ты, сотник Полторак, возьмите с собой конников, скачите по окрестным лесам, собирайте всех, кого найдете, кто еще может держать в руках оружие. Всех ведите на торговую площадь и ждите меня.

– Что ты задумал, Евпатий? – удивленно посмотрел на Коловрата воевода.

– Делай, что велено. Узнаешь потом.

Коловрат запрыгнул на коня и поскакал в поле, где полегли в битве рязанские, коломенские, пронские и муромские полки. Он скакал по полю, глядел на мертвых, прикладывал руку козырьком, рассматривал поле то с одной, то с другой стороны. Помня рассказ воеводы Будыки, он представлял, что здесь произошло. Печальная процессия проследовала через поле. Во главе ехал Апоница, поникший, совсем постаревший от горя. Ехал забирать из могилы тело своего возлюбленного хозяина Федора Юрьевича, чтобы похоронить его вместе с женой Евпраксией и сыном Иваном.

А к ночи из-за леса вдруг показались стройные ряды конных воинов со стягами, копьями, гнавшие коней во весь опор. Хоругви и флажки были рязанские, княжеские. Так это же… Откуда? Воевода Никола Медник, чья огненная рыжая борода была видна даже на таком расстоянии, вел свой полк почти галопом. Свежий, в полной справе. Коловрат стоял на поваленных бревнах у ворот, когда Никола остановил своих воинов и подскакал к Евпатию.

– Не поспели мы, боярин! – зло сказал он. – Ах, не поспели!

– Откуда ты, меднобородый? – горя глазами, спросил Коловрат.

– Князь Юрий нас двадцать дней назад послал к границе с мордвой. Велел смотреть, не пойдут ли монголы. Он их оттуда ждал. И велел мне, если сил хватит, задержать ворогов, а нет, так спешно возвращаться на защиту Рязани. Мы там и слыхом не слыхивали о том, что здесь произошло. До тех пор пока мимо нас с этой уже стороны монгольское войско не прошло. Я не стал показываться, только смотрел и пропускал. А потом во весь опор сюда.

– Сколько у тебя воинов, друже? – спросил Коловрат, схватив воеводу за плечи.

– Двести дружинников и восемь сотен ополченцев из ополья, которых сам учил.

– Отпусти всех в город, – горячо заговорил Коловрат, – пусть поплачут, пусть найдут и похоронят своих близких, пусть посмотрят, что за враг пришел на нашу землю. И ты ступай, воевода. Придешь ко мне со своим полком вечером. Там, у стен детинца, я буду ждать тебя перед заходом солнца.

На заходе солнца к отцу из дома вышла Ждана. Девушку трясло, она куталась в отцовский тулуп и не поднимала глаз.

– Батюшка, ты опять уедешь?

Коловрат сдержал вздох. Как сказать ей? Какими словами описать то, что она остается одна? Верил только, что не бросят Ждану, что много друзей у него. Вон давеча и с князем Игорем Ингваревичем разговор был. Обещал при себе дочь Коловрата держать, выпестовать, не оставить одну, если что с отцом случится.

– Общая у нас беда, дочка, – сказал наконец Евпатий. – Видишь как. Беда, она не разбирает, она бурная река, что по весне из берегов выходит и заливает да сносит все вокруг. И мостки и баньки деревенские, что у воды ставили. Так и тут. Беда одна, и с бедой справляться надо всем вместе.

– Не оставляй меня.

– Держись, лебедушка моя. – Евпатий повернулся к девушке и обнял за плечи. – Ты дочь боярина, дочь воеводы рязанского. Ты должна быть сильной, как отец. На тебя рязанцы смотреть будут и думать будут, как ты. Станешь слабой да слезы лить, так и не будут. А коли выпрямишь спину, сухими глазами посмотришь и скажешь слово веское, так люди поймут, что надо делать. Пока нет меня, ты к людям иди, помогай. А еще лучше собери в дом детишек, кто без родителей, без крова остался. Вы с Порошкой их обогрейте, накормите, напоите. Вот и тебе забота. О других думай, тогда и о себе думать некогда будет!

На площадь тянулись воины, ведя лошадей в поводу. Шли, опустив головы, в печали, молча. Руки и колени у всех были в сырой земле, пахло от каждого гарью. Коловрат смотрел и ждал. Вот собралась тысяча воеводы Николы Медного. Вот стали приходить еще дружинники, еще и еще, потянулись ратники из простых, тяжело опираясь на топоры и самодельные копья. В дальние загоны у стены детинца по велению Коловрата уже согнали коней. И монгольских, и русских. Все стояли, не поднимая глаз на боярина.

Коловрат взошел на помост, заткнул руки за пояс и стал смотреть в глаза людям.

– Воины земли Рязанской! – заговорил воевода, и его зычный голос понесся над площадью. – Разбил нас враг, пришедший с чужих степей, побил наших князей, всех до единого, всех, кто вышел с погаными сразиться. Разорил враг и сжег Рязань нашу. Много народу побил и покалечил. У каждого из вас горе, каждой семьи оно коснулось! Но зло хан Батый понес и дальше. Зря ли в чистом поле с рязанцами полегли пронцы, коломенцы, муромцы? Они пришли нам на помощь, от нас беду отвести. А монголы пошли дальше и понесли горе на другие русские земли. Так дадим ли мы им убивать, жечь и разорять?

Воины стали поднимать головы. Многие думали, стыдить их будет воевода рязанский, укорять, что бежали с поля, что пустили в Рязань монголов, позволили убивать. Но Коловрат говорил иное. Не только о своем горе.

– Не мы ли клялись умереть, но защитить наш дом, наших жен и матерей? – продолжал Евпатий. – Мы! Вы в битве уже нанесли ему урон, меньше теперь у Батыя воинов. Устали они от битвы, от походов долгих, кони их приморились и изголодались. Не ушли далеко монголы. Я хочу догнать их и отомстить за все зло, что они причинили мне и Рязани. Я поклялся умереть за свою землю, и я иду следом за Батыем. Кто со мной?

На помост взбежал воевода Никола, полыхая рыжей бородой. Он выхватил из ножен меч и с размаху вонзил его в дощатый настил помоста.

– Я иду с тобой, Коловрат. Нас не было, когда монголы здесь гуляли. Так не уйти им от нашей мести. Умрем, но и их истребим. На этом мече клянусь!

Закричали воины из тысячи Николы и стали подниматься в седла с криками: «Ведите нас, воеводы». Полторак, держась за голову, поднялся и встал рядом с Коловратом.

– Я твой сотник, куда же я останусь. Моя рука еще тверда. Я с тобой.

Следом поднялся воевода Будыка, он подошел к краю помоста, вглядываясь в лица воинов, пришедших в город из лесов.

– На вас гляжу, – сурово сказал воевода. – Те, кто стоял насмерть, лежат там в поле. А вы… и я вместе с вами живы. И смотрим на убитых, на сожженный город. Не нам ли мечи в руки даны для его защиты? И пока мечи в наших руках, можем ли мы сидеть по домам и плакать по убитым? Или наше место с боярином Коловратом? Я с тобой, Коловрат. Не пойдут мои воины, пойду один!

– Нет нам места здесь, пока монголы ходят по Русской земле! – кричали воины.

– Ведите нас, воеводы! Все умрем, но отомстим!

Коловрат снова вышел вперед и поднял руку, призывая к тишине. И когда голоса смолкли, спросил:

– Все понимают, на что идем? Враг силен, и его много. И чем больше мы убьем монголов, тем быстрее они повернут коней назад в свои степи и откажутся идти на другие города. Вернемся ли мы назад? Не думаю об этом. Большая забота легла на наши плечи. Вижу впереди одно. Догнать и умереть в жестокой сече! Кто готов идти со мной? В седла!

Больше не было сказано ни слова. К тысяче всадников Николы Медного Коловрат добавил триста конников под рукой сотника Полторака и еще четыре сотни собранных по лесам под рукой воеводы Будыки. На такой сильный полк он и не рассчитывал. Несколько сотен лошадей нагрузили припасами, которые смогли найти в городе, засыпали в мешки овес для лошадей. Коловрат не велел брать больше чем на четыре-пять дней. Не все доживут до этого срока, а за эти дни они монголов догонят обязательно.

В предрассветных сумерках двинулся полк Коловрата. Оставшиеся в живых бабы и старики смотрели им вслед, молча крестили. Знали, идут воины на смерть. Добровольно, потому что иначе нельзя. Многие снимали с себя нательные иконки и отдавали их проезжавшим мимо ратникам. Воины снимали шлемы, склонялись прямо с седел, подставляя шеи. По-христиански трижды целовались и двигались дальше. Все происходило в полной тишине. Только бряцали кольчуги да раздавался дробный стук копыт.

Идти по следу большого конного войска было легко. Тысячи копыт взрывали снег, наметенный толстыми шапками, и землю в низинках, где влажная почва не сумела еще замерзнуть. Следы то разделялись (тут монголы шли тремя разными дорогами), то вновь соединялись. Но чаще всего они шли все вместе.

Коловрат держался следов обоза. Там был хан. И там были эти страшные диковинные самострелы, которые бросали камни на большое расстояние. Колеса их глубоко продавливали землю, тяжело с ними шло войско монголов. И это радовало Коловрата. Он намеревался уже на следующий день нагнать Батыя и напасть на него.

Задумка Коловрата была простой. Он понимал, что у него меньше сил, чем у Батыя. И он должен нападать сразу, не давая монголам времени опомниться. Как только он даст монголам возможность напасть в ответ, он со своим полком не сдюжит. Но прежде чем они все погибнут, они заберут жизни очень многих супостатов. Столько, сколько успеют. Очень многие найдут свою смерть от русского меча в этих лесах.

Ночь прошла спокойно. Отдохнули кони, выспались воины. Коловрат велел подниматься до рассвета и снова двигаться в путь. Сегодня он в передовой дозор отправил Полторака. И когда тот с одной сотней ушел вперед, Коловрат велел двигаться и всем остальным.

Еще не совсем рассвело, когда прискакал дружинник с передового дозора.

– Воевода, нам навстречу идут монголы. Большим числом. Идут давно, кони мокрые, спины парят. Сотник говорит, монголы нас заметили и бросили против нас большой отряд.

– Насколько большой?

– Тысяч пять, как сказал Полторак. Легкие воины. Лучники, доспехи кольчужные.

Ну если Полторак сказал, значит, так оно и есть. Сотнику Коловрат верил. А эти пять тысяч надо разбить сразу. Нельзя устраивать долгую сечу. Основные силы монголов совсем рядом, быстро придут своим на выручку.

Взяв с собой несколько сотен конников, Коловрат поскакал вперед. Полторак издали поманил его рукой, они вместе поднялись на небольшой лесистый бугор. Монголы пробирались осторожно, держа луки наготове. Боялись неожиданного нападения. Отряд их растянулся.

Сразу пришла в голову мысль:

– Полторак, возьми свои три сотни и жди здесь. Даже не дыши, когда они мимо пойдут. Я с остальным полком пойду вон там правее, по опушке леса. Пусть они меня увидят. Они кинутся на меня, но ты стой на месте. Я повернусь, а в спину им ударит Будыка со своими сотнями. Они поймут, что у него войска мало, и будут нажимать на меня сильнее, но я буду стоять и драться, а Никола уйдет чуть вперед и бросится на них с другой руки. Вот тут и ты не дай им уйти. Убивать всех, без жалости. Сами пришли к нам, мы их не звали.

Вернувшись к своему полку, Коловрат коротко рассказал о своей задумке и приказал выступать. Он вел воинов по склону, потом по вершине бугра так, как бы никогда не сделал из осторожности. Но монголы должны были его увидеть. И не должны успеть понять, что он их обманул и специально показывает себя. Только успеть бы дотянуть без боя до опушки леса.

Он успел. Монголы с посвистом кинулись на русичей. Задние ряды дружинников спокойно развернулись и, выставив над головой щиты, закрылись от тучи стрел, которую на них обрушил враг, ответили им из своих луков. Оба отряда кинулись в сечу.

Коловрат видел, как спокойно уходил вперед полк Николы, как он скрывался за лесом, откуда должен выйти монголам в спину. Хорошо, теперь все сбудется, как задумано. Коловрат вытянул из ножен меч и ринулся в самую гущу конной рубки. Сразу же грудью Волчка сбил двух коней вместе с всадниками. Обрушил страшный удар на третьего, разрубая его щит вместе с рукой. Тут же пришлось отбить два удара с разных сторон. Развернув коня, воевода оказался лицом сначала к одному противнику, которого сразу выбил из седла ударом меча, потом развернулся ко второму, но того уже пронзил копьем кто-то из дружинников. Монголы наседали, и Коловрат стал показывать задним рядам своих воинов, чтобы и они растягивались шире, не давая охватить себя и выйти за спину. Надо продержаться еще немного.

Все! Лес наполнился страшным топотом. Из-за деревьев ровными рядами стали появляться дружинники в красных плащах с большими конными щитами. Железная волна, как коса, прошла по передовым рядам монголов, сметая все на своем пути. Поняв, что они попали в засаду, и не зная числа напавших на них нежданно русичей, монголы решили использовать свою старую уловку. Ускакать, отойти на большое расстояние, потом развернуться и снова напасть, обсыпав противника стрелами. Но уйти им не дал воевода Будыка. Сильным неожиданным ударом он опрокинул монгольский отряд уже с другой стороны. Завопили степняки и бросились врассыпную, нащупывая лазейку в рядах русичей, которые теперь были всюду. Но и последняя лазейка встретила их сначала стрелами, а потом приняла на копья.

Монголы метались на узкой безлесной полоске, а железные клещи русичей сжимались все сильнее и сильнее. Степняки не могли использовать луки на таком маленьком расстоянии, в такой тесной битве. А хорошо вооруженные русичи рубили их с седел мечами, кидали сулицы, топтали сильными конями. Солнце поднялось над лесом и залило красным морозным светом поляну. Тысячи монголов лежали на снегу в крови. Стонали раненые, бегали перепуганные кони. Коловрат загнал с лязгом меч в ножны и плюнул в сторону поляны.

Хан Батый был очень удивлен: отправленная навстречу русичам половина тумена исчезла, а русичи снова оказались у него за спиной. Они, кажется, и не остановились. Какие силы им помогают? Кто это?

Батый приказал остановить войско и послал новый тумен навстречу русичам, приказав всех убить, а воеводу притащить к нему.

– Ставить шатер, великий хан? – спросили Батыя.

– Нет, – отмахнулся он, – мы сейчас двинемся дальше. Это быстро. Прикажите, чтобы воины дали коням овса. Пусть кони отдохнут, впереди долгий путь по русским лесам.

Целый тумен монгольских воинов развернулся и поскакал навстречу русичам.

– Ага, остановились, – злорадно и немного разочарованно покачал головой Батый. – О-о, совсем меня расстроил русский воевода, он повернул коней назад. Трусливый воевода, совсем плохо.

Русичи пришпорили коней и стали быстро отступать. Вот ряды их смешались, но на пути монгольских воинов, несшихся на врага, вдруг появилась шеренга пеших русских воинов. И не одна, а целых три. Первый ряд присел на колено, второй и третий опустили копья. О небо, это не копья, не только копья, это колья, с заостренными концами, которые русичи надежно уперли в землю! И не остановить уже всадников. Батый закричал, понимая, что воевода тумена его не услышит, а если и услышит, то не сумеет так быстро остановиться.

Падали пронзенные кони. Всадники летели через конские головы за спины русичей, где их безжалостно добивали топорами и мечами. А задние не видели, что происходит впереди, и продолжали напирать. Гора трупов, раненых лошадей и кричащих людей росла на глазах. А русичи медленно пятились, оставляя всадникам возможность снова напасть на них.

Разъяренные сотники бросили своих воинов в обход. Кони вязли в глубоком снегу, прыгали, воины еле держались в седлах, их расстреливали из луков из-за деревьев русские ратники. Тумен терпел такой урон, что его срочно нужно было отводить назад.

Не успел Батый послать приказ. Из леса, через строй русичей, пропускавших свою конницу, вырвались дружинники в красных плащах. Страшный вой разнесся по лесу, вой диких животных, которые бросаются в смертельную схватку.

У Бату-хана внутри все на миг похолодело. Он завоевал половину мира и встречал сильных воинов, сильные армии, но он никогда и нигде не видел таких безрассудно храбрых воинов.

– Вперед, все вперед! – закричал хан, в гневе ломая рукоять плети.

Железный кулак русских всадников ударил в топтавшуюся на месте монгольскую конницу с такой силой, что сразу смял несколько рядов. А следом уже выезжали новые отряды русичей. Да сколько же их там?

И вот уже монгольский тумен опрокинут, монголы бегут, потому что в лесах не развернешься, не рассыпешься, как в степи. Тут только стоять на месте и умирать или бежать к своим, в надежде, что успеешь, что тебя не зарубят, не поднимут на копье.

Батый ругался, брызгал слюной, но ничего не мог поделать. Русичи небольшой ратью теснили его воинов. Передовой тумен рассеян и наполовину изрублен. Сколько хороших воинов погибло от русских мечей и на русских копьях. Вот уже и основные силы монголов встали на пути русского полка.

Русичи тоже несли потери: все больше и больше их оставалось лежать на красном от крови снегу. Но те, кто был жив, рубились и двигались вперед, через ряды монгольских батыров. Хан не верил своим глазам. Еще немного, и ему не с кем будет идти дальше.

Он хорошо видел огромного русича, который дрался впереди всех. Его борода развевалась на ветру, шлем он потерял. Его сильные руки обрушивали на монголов такие страшные удары, что он разрубал до пояса человека, одетого в пластинчатые доспехи. Его черный конь поднимался на дыбы и бил копытами врагов. Этого просто не могло быть! Нет, могло.

Наконец монголы стали охватывать противника с флангов, теснить назад к лесу. Но русичи все дрались, как разъяренные звери, – монгольские воины продолжали падать замертво.

– Хватит! – крикнул Батый. – Развернуть камнеметы. Быстрее!

Русичей оставалось совсем мало, но они не собирались сдаваться. Батый нервно дергал из ножен саблю и снова вгонял ее со стуком назад. Да быстрее же, быстрее! Сейчас русичи поймут, что им готовят, и побегут. Нет, они попросят пощады, сдадутся. Не может человек не бояться смерти.

Но вот монголы отхлынули. В воздухе замелькали тяжелые камни. Со свистом пролетая над полем боя, они падали на головы русичей. Сразу было убито несколько человек. Камнеметы заряжали снова и снова, камни били по панцирям, разбивали головы, ломали руки и ноги. Но огромный воин по-прежнему вел своих оставшихся в живых товарищей вперед, прямо под камнепад, под стрелы монгольских лучников.

Но вот один из камней ударил в грудь страшного русича.

Полторак был рядом, у них уже не осталось коней, и все бились пешими, когда очередной камень сбил Коловрата с ног. Сотник кинулся к воеводе, но было поздно. Грудь изувечена страшным ударом, но в глазах Коловрата еще теплится жизнь.

– Ждана, – прошептали помертвевшие губы, из горла хлынула кровь, заливая доспехи и шею.

В поле стояла тишина. Полторак опустил голову Коловрата, не сводя глаз с мертвого лица. Боль в раненой левой руке была нестерпимой, но боль в душе была сильнее. За его спиной стояли оставшиеся в живых, но Полторак их уже не видел. Он стоял рядом с телом своего воеводы, своего друга. Он хотел умереть рядом с ним.

Сотник с ненавистью смотрел через пелену, застилавшую глаза, и видел, как расступились монголы, как выехал вперед колченогий хан, как заговорил, обращаясь к русским через толмача:

– Вы храбро бились! Великий хан признает в вас отважных воинов. Вы можете уйти. Он дарует вам жизнь. Тело этого воина мы заберем с собой.

– Нет, монгол, – с трудом прохрипел пошатывающийся от усталости Полторак. – Не получишь ты тела Коловрата. Мы умрем возле него.

– Вам незачем умирать, вам надо идти домой.

– У нас нет дома. Ты сжег его. Мы пришли отомстить тебе или умереть.

– Вы хотите умереть? – опешил хан, вглядываясь в лицо молодого воина, так мужественно охранявшего тело своего боевого товарища.

– Мы сами решаем, когда нам жить, а когда умирать, – с трудом проговорил Полторак. Стоять он уже не мог, а попасть живым в руки врага недостойно воина. Скорее бы все кончилось!

Батый рассматривал русичей: они стояли и глядели на него, тяжело дыша, сжимая в руках окровавленные мечи. Да, они готовы умереть. Не задумываясь. Что это за люди такие? Он смотрел и не понимал. И этот, который стоит первым. Ведь зубами вцепится, а тело не отдаст.

– Сегодня я решаю, – перевел толмач, – кто будет жить, а кто умрет. Вы будете жить. Забирайте тело вашего багатура и уходите.

Батый повернул коня и поехал вверх по склону, ворча и качая головой. Вот каким должен быть воин, думал он, мне бы таких, я бы весь мир прошел и не остановился ни разу.

Полторак смотрел, как уходят монголы. Разворачивают коней и сотня за сотней, тысяча за тысячей уходят вперед через поле. И увозят свои камнеметы. Ноги подогнулись, он опустился на колени рядом с Коловратом.

Ждана встречала на пороге. Она стояла тонкая, похудевшая, с большими светлыми глазами, кутаясь в большой теплый платок. Во дворе остановились дружинники. Полторак не спрыгнул, сполз с коня, держа левую руку на перевязи. За ним остановилась телега, накрытая красным плащом. Девушка все поняла и зажала рот рукой.

Полторак поднялся по ступеням и встал рядом, сняв в головы тяжелый шлем. Ждана посмотрела на него, потом ткнулась головой в грудь сотника и заплакала.

– Ничего, голубка, – гладил ее по спине и шептал Полторак. – Не одна ты. Не оставлю тебя.

К дому с пепелищ стали собираться люди, чтобы поклониться славному воину, воеводе рязанскому Евпатию Коловрату.