Кабинет командира полка в маленьком штабном здании близ аэродромной вышки был залит слепящим светом. Восточная стена комнаты — из стекла, за нею — просторная поляна, серая взлетно-посадочная полоса, зеленая равнина приморья и белое предгрозовое солнце над далекой грядой туч. Полковник сидел за столиком, с которого свисали края карты. Мельком глянув на вошедшего комэска, не слушая рапорта, указал на стул, спросил, чуть хмурясь:

— Что с Куликовым? Вы заметили, какое у него лицо?

— Разве выражение лица входит в предполетную подготовку? — Майор вызывающе шевельнул черными бровями. Был он молод и дерзок не только в небе. Это свойство в людях полковник ценил — храбрый во всем храбр, — но сейчас нахмурился сильнее.

— Я думаю, да. — Встал, подошел к прозрачной стене, глядя на выстроенные вдали серо-голубые истребители, на фигурки людей, ползающих по их крутым фюзеляжам. — Да! Если на лице человека за час до полетов следы душевной катастрофы и с утра этого человека кто-то разыскивает по полковым телефонам... Выходит, кто-то знает о наших летчиках побольше, чем мы с вами?

Темные глаза майора похолодели, губы тронула вежливая улыбка, отчего смуглое татарское лицо его стало жестким.

— Товарищ полковник, я не считаю себя обязанным заниматься сердечными тайнами летчиков. Я знаю одно: старший лейтенант Куликов готов к полетам. Случись с ним здесь три катастрофы подряд, в небе я все равно предпочту иметь рядом Куликова, а не какого-нибудь Варина, который проворен лишь на грешной земле. Я летчик и командир, а не девчонка.

— При чем тут Варин? — спросил полковник настороженно.

— О Варине, кстати. Боюсь, он снова нарушил режим и прогулял вчера до зари. Если доктор подтвердит, ему придется смотреть на полеты издалека.

Полковник снова подошел к стеклянной стене, не желая, чтобы комэск видел его лицо.

— Этот дерзкий татарин знает больше, чем говорит. Что он знает?..

«...А в телефоне-то был голос дочери... В котором часу она вчера возвратилась? Пришел домой — уже спала. Спала ли? Зато совершенно ясно, что Куликов не смыкал глаз. Почему? И почему этого не видит комэск? Он и раньше к Куликову благоволил, а теперь — едва тому досрочно присвоили старшего лейтенанта — смотрит на него как на крылатого бога. Слепнет от любви, что ли?..»

— Вы не слишком справедливы сегодня к лейтенанту Варину, — сказал не оборачиваясь. — Кто мне говорил, что он стал летать увереннее? И на вашем любимом Куликове тоже довольно шелухи. А вы его поглаживаете, хотя скрести бы надо. Рано ему в двадцать четыре года «железного рыцаря» из себя разыгрывать — все равно ведь не получается. Сегодня Куликова в групповой полет не пускать. Пусть посидит в дежурном звене.

— Товарищ полковник!..

— Пусть сидит! — сухо повторил командир полка. — И предупредите: возможно, полетит на разведку погоды. Все! Занимайтесь эскадрильей...

Отправляясь в помещение руководителя полетов, полковник думал о дочери и старшем лейтенанте Куликове. Вспомнил, как выглядел Куликов на утреннем построении — прямой, плотный, золотоволосый, крупная голова вызывающе поднята, а усталое лицо цвета серой бронзы, и глаза словно выцвели, хотя смотрят не мигая и прямо. Полковник двадцать лет командовал людьми, которые ежедневно рискуют, его нельзя было обмануть деланной бодростью. Куликов зря старался...

«Значит, у них всерьез? Уже драма и уже всерьез?

Вот чертовка! Не хватает, чтобы она мне летчиков выводила из строя! Однако выросла дочь. И вдобавок влюбилась. И делает глупости, как делают их все в этом возрасте. А ты попрежнему даришь ей шоколадки... Только о Куликове и говорит и сегодня требовала к телефону Куликова. Пришлось ее отругать. А может, ругать как раз и не следовало?..

Обязательно такие вопросы приходят, когда не до них!»

На разведку погоды полковник решил все-таки послать лейтенанта Варина. Проводив эскадрилью, он приказал вызвать лейтенанта к себе на вышку и неподвижно сидел, прислушиваясь к голосам в эфире.

Именно в этот момент прилетела нежданная радиограмма с навигационного поста, расположенного на далеком морском острове.

Где-то в океане кружил над нейтральными водами самолет соседней страны. Час назад над своим побережьем он внезапно попал в грозу, онемел, оглох и ослеп — радио и навигационные приборы перестали действовать. Вырванный из-под ударов грозы искусством пилота, самолет оказался между сплошными облаками и штормовым морем. Гроза заслонила его от локаторов и отжимала все дальше в открытый океан, о чем летчик, видимо, не знал. Тридцать пассажиров и экипаж летели к смерти.

Когда на советский навигационный пост пришла просьба о помощи, операторы уже видели на экранах странный светлячок, бесцельно блуждающий среди грозовых вспышек. Передали его координаты, но было ясно, что лишь сверхзвуковой истребитель способен перехватить заблудившийся лайнер и привести на ближний советский аэродром — горючего почти не оставалось.

Вторая просьба была краткой: «Если можете, спасите их души!..»

Стоя у радиостанции, полковник видел идущего к вышке Варина, и ему хотелось скомандовать: «Бегом!» И тут же подумал, что найти глухонемой самолет над океаном — совсем не то что разведать погоду в ограниченной зоне. «Ему наверняка продираться сквозь грозу, быть может, и самому придется искать иностранца — грозовые тучи бывают порой непроницаемы для локаторов...»

Полковник все время помнил, что под руками у него есть другой летчик, бесстрашный и находчивый. Но сегодня полковник считал себя вправе лишь наказать его за грубое нарушение предполетного режима. Но ведь бывает же, что и в двадцать два года человек не может уснуть, если даже обязан...

«Обязан?.. Именно обязан... Однако и с наказанием Куликова можно погодить, а вот с вылетом — нельзя!»

Полковник наклонился к селектору...

Куликов не испытал обиды, когда эскадрилья ушла в зону без него и точки истребителей растаяли на белом экране облаков.

Может быть, первый раз в жизни равнодушно смотрел в белесое небо из окна дежурки, и, если взгляд натыкался на легкое, вспененное облачко у горизонта, он отводил глаза. Прежде Куликов любил следить за такими облаками, в небе ему хотелось трогать их крылом.

Сейчас ему не хотелось ничего. Что облака? Холодные и равнодушные, они пролетают мимо, дразня красивостью издалека, их нельзя удержать — лишь сырость и холодок остается в памяти от их прикосновения. И на земле немало такого вот маняще прекрасного, что оставляет в душе лишь холодную тоску...

Гарнизон давно нарек Алексея Куликова и дочь командира женихом и невестой. Гарнизон любовался их дружбой, из которой долго, медленно, робко, словно яблоня на северной земле, вырастало новое чувство. Быть может, другие лейтенанты попытались бы изменить «ситуацию», знай они, что Алексей за целое лето не смел даже дотронуться до ее волос, словно нарочно затеняющих длинные глаза. Рука сама просилась бережно поправить тяжелую прядь; похожее желание Алексей читал в глазах почти каждого, кто смотрел на нее, а для него оно стало рубиконом.

Лейтенант Варин на правах друга знал о Куликове больше многих, он часто смеялся, гадая, кто же такой Алешка Куликов: титан или теленок? Предупреждал, что ей когда-нибудь наскучат ромашки с летного поля и она найдет более решительного, даже предлагал поучить Алексея, как надо действовать.

Отшучиваясь, Алексей все-таки завидовал красивому Варину. Тот перешагивал «рубиконы» в первый вечер, а может, они для него и не существовали. Алексей боялся поражения, боялся, что не сможет удержать светлоглазое сокровище. За таких, как Варин, девушки держатся сами...

Когда она рассказала Алексею, что у нее появился еще один ухажер, он сразу понял кто. И не рассердился на Варина. Только нехорошо стало, что рассказывала она с удовольствием. Любое соперничество из-за девушки казалось Куликову унизительным. С неприятным удивлением слушал ее слова, заглядывал в глаза — она оставалась прежней, но именно это особенно тревожило его. Раньше, встречая ее взгляд, он знал: небо не может быть сразу голубым и черным, одно облако не способно пролиться холодным и теплым дождем. Теперь сомневался. Но именно теперь Алексей понял, как она ему необходима.

...Уходило лето. Кончались ее каникулы — вот-вот уедет в институт, — и все-таки Алексей больше недели избегал встреч. Была ли то жертва задетому мужскому самолюбию, — пусть знает, что он и не попытается мешать ее выбору! — или давал утихнуть обиде, которая могла завести далеко? Себя Алексей как будто знал...

Вчера вечером у подъезда общежития он неожиданно встретил ее в обществе Варина. Ревнивое чувство оказалось все-таки радостным. Еще бы! Впервые являлся перед нею с третьей звездочкой на погонах, и звездочка эта словно укрепила в нем решимость внести ясность в отношения — попросту и подружески прогнать Варина. Алексей улыбнулся издалека, она ответила быстрым, испуганным взглядом, громко засмеялась какой-то шутке своего спутника... Вот тогда и случилось.

Лучше бы Варин обнял ее на глазах Алексея!

Нет, он небрежным, хозяйским жестом дотронулся до ее волос, убрал со лба тяжелую спутанную прядь, и она позволила — она едва обратила внимание, словно привыкла.

Наверное, вот так в отвесном пике заклинит рули высоты, свинцовым холодом нальет тело, когда невозможно дотянуться до катапульты, а жесткая тьма бешено летит на тебя, уже нет ничего впереди, кроме мрака, и лишь одно желание: скорее бы!...

Лейтенант Варин преподал-таки урок Алексею Куликову.

В трудные минуты Алексей подражал своему несокрушимому комэску, и теперь это само сработало в нем.

Глаза похолодели, губы тронула вежливая улыбка, все лицо его приняло снисходительное выражение. Он прошел мимо, едва кивнув.

Смех за спиной оборвался. Алексей, вероятно, налетел бы на дверь, не распахни ее вышедший навстречу комэск. Алексей машинально посторонился, отдавая честь, машинально подумал: «Майор верен себе. Завтра полеты, и он обходит свои владения. Горе гулякам!..» Потом, не зажигая света, стоял перед сумеречным окном, с тяжелым интересом следя, как черные горы на горизонте сливаются с черным небом, как чернота подавляет и стирает оттенки, даже звезды становятся тусклыми, одноцветными, одинаковыми. В дверь стучали, Алексей не отвечал...

Утром Варин, как ни в чем не бывало, догнал его по дороге в эскадрилью, бесцеремонно схватил за плечо.

— Куда ты вчера пропал, титан? Хоть и не стоило бы рассказывать, но уж так и быть — по дружбе. Знаешь, что произнесла златовласая особа, когда некто продефилировал мимо с сатанинской улыбочкой на устах? «Ненавижуу!..» А меня просто прогнала. Чуешь разницу? Я — самонадеянный дурак, это ясно. Но кто ты, Куликов? Почему по мне ни одна не плакала, хоть я и со многими расставался, а по тебе первая же слезы льет? Не догадываешься?

— Пускай она поплачет — ей ничего не значит,— Алексей стряхнул руку Варина с плеча.

— Понятно, — хмыкнул Варин, искоса поглядывая в лицо спутника. — Но вот тебе мой совет на будущее: не играй в жениха и невесту по два месяца подряд. Ты уж не мальчик, Алеха. Девчонки, они тоже люди — я это всегда помню.

— А я и не знал! Так забирай их всех!

— Ого!.. Опять вчерашнее «ненавижу»! Так чего ж ты, злой ревнивец, бросил ее перед самым отъездом?..

— Слушай, — Алексей остановился, повернул к спутнику улыбающееся лицо. — Ты что, записался в сводники?

Варин отступил, повернулся, молча пошел впереди. Лишь вблизи летного поля негромко сказал:

— Ладно, забудем. Я понял тебя: и тут работаешь под комэска. Желаю успеха. Однако и тебе когда-нибудь станет тяжко от себя самого.

«Может, он прав? Взгляни проще на все — и не так уж страшно, если даже она колебалась. А может, только дразнила тебя, Куликов? И встречи искала в последние дни с помощью Варина — не в одиночку же ей бродить вечерами у офицерского общежития. Он добрый гусь, твой дружок Варин, но лгать не станет.

Но как проще взглянуть на вчерашнее? Зажмуриться? И если повторится — зажмуриться снова?..»

От последней мысли сердце Куликова оделось в жесткую броню, и он дал себе слово никогда не гоняться больше за облаками — земные они или небесные.

Но откуда узнал командир, что старший лейтенант Куликов всю ночь видел в окне тусклые звезды?.. Отстранение от полетов всегда тяжело, а теперь оно усиливало ощущение тупой занозы в груди. В небе, возможно, он освободился бы от нее. Надолго ли? Для этого ему, пожалуй, надо родиться заново. Говорят, в течение жизни люди как бы рождаются несколько раз. Когда-то было такое и с Алексеем. Будет ли еще?..

...Команда полковника по селектору собрала его, как пружину:

— Старший лейтенант Куликов, к самолету!

Алексей кинулся в дверь с неожиданной веселой легкостью: все же это славно, что кроме земных дел существуют небесные!..

Задание он получил, сидя в кабине...

Волна грома, отстав, катится уже где-то далеко позади, то ли звенит турбина, то ли небо, расколотое острой сталью, проваливаются под ноги редкие облака, только солнце летит рядом, прирастая к угольчатому крылу, да горы, угрюмо дымясь, тянутся по горизонту, указывая путь. Зеленым, отуманенным зеркалом качнулся внизу край океана. Зеркало прогнулось, ушло в бескрайность, под белую, мутную пелену, над которой уже вырастали крутые нагромождения туч. Глаз не достигал их вершин, — быть может, дыхание океана вынесло их туда, где летают лишь перистые облака, где в полдень на фиолетовом небе стоят колючие звезды?

Куликов мог легко перепрыгнуть и такую «стену», оставить грозы далеко внизу, однако он набрал заданный эшелон и знал, что вот-вот придется нырнуть еще ниже — под самые тучи. Знал и о том, что полоса чистого неба невелика; ее создавал горный хребет — он отбрасывал каменным плечом самые упорные циклоны. Облетая его, циклоны закручивали воздух над океаном в гигантские воронки, нещадно трепали обширный район моря. В эту пору здесь полыхали грозы, какие случаются разве в тропиках.

Воздух белел, он походил уже на разбавленное молоко, тучи, зачернев, набычились, стремительно пошли на Куликова. Истребитель снижался, его по-прежнему вела земля — Куликов пока не обнаружил цели.

Истребитель шел в тучах, пронзая их, подобно артиллерийскому снаряду. В маленьком мирке приборов, сжатом сталью и бронестеклом фонаря, едва озаренном цветными звездочками индикаторов и мерцанием экрана, Куликов был дома. Его машина с ним — она разгадывает начинку туч по курсу, она остережет и подскажет, не обманет и не предаст. Нет ничего на свете вернее машины, которую знаешь и любишь. Ведь у такой машины твой характер...

Вот она, цель: крохотное, дымное пятнышко на экране, — и тотчас убран газ, выброшены тормозные щитки, разница в скоростях так велика, что цель не удаляется, а летит навстречу, хотя Куликов ее догоняет.

Все-таки странно это — выходить на цель, чтобы спасти ее. Летчик-истребитель Куликов привык к другому.

Море, седое от пены, возникло близко, — казалось, машина заденет волну. Однако в небе меньше всего верил Куликов внезапному впечатлению. Он верил прибору. Спокойно переводя машину в горизонтальный полет, увидел «цель».

Тускло-серый двухмоторный турбовинтовик походил на усталую, испуганную птицу, занесенную бурей в открытый океан и тоскливо ищущую глазами берег. Вмятины на фюзеляже, задранная в одном месте обшивка крыла, даже нос самолета угрюмо опущен, а крылья, кажется, вот-вот сложатся. От появления истребителя турбовинтовик шатнуло. Пилот мог напугаться: он не знал, где летит и с чем явился этот стальной треугольник с красной звездой на киле, выброшенный из тучи подобно наконечнику гигантского копья. Куликову его самолет казался красивейшей в мире машиной, но таков ли он для чужих глаз?

На вираже Алексей издалека лег на пересекающийся курс впереди иностранца, призывно покачал крыльями. Его поняли «с полуслова». Готовность и воскреснувшая надежда читались в том, как лайнер поспешно качнул в ответ крылом, как торопливо стал менять курс, как облегченно приподнял тяжелый дельфиний нос. Алексей снова развернулся, зашел сзади и, рискуя дать просадку до разъяренных волн, стал приближаться на самой малой скорости. Помогая ему, лайнер пошел быстрее, какой-то момент они летели рядом, крыло к крылу. Слегка накренив машину, чтобы его лучше видели, Куликов для верности несколько раз указал рукой направление полета. Из-за стекла пилотской кабины ему кивал обнаженной седой головой старый летчик. Рядом к стеклу приникла девушка в светло-синем костюме стюардессы — одной рукой махала Куликову, другой утирала слезы на смеющемся красивом лице. И по всему борту лайнера в стеклах иллюминаторов белели человеческие лица, а в одном два сразу — женщины и девочки...

Близко внизу бушевал океан, словно хотел доплеснуть до самолетов, словно его бесило, что добыча, бывшая так близко, теперь ускользает. «На сей раз обойдешься, старик!..»

Океан призвал на помощь грозу. Теперь, когда самолеты шли к берегу, ее фронт быстро надвигался справа, огонь молний уже пробивал толщу ближних туч, их растрепанная, грязно-серая кромка и пенное море внизу поминутно озарялись.

Но и у Куликова были союзники.

— Тридцать третий! — летело к нему сквозь треск разрядов. — Курс двести пятьдесят, уходите вверх — вы успеете проскочить между фронтами. Уходите вверх!..

Куликов позвал иностранца выше, в тучи, но тот, едва коснувшись их кромки, перешел на горизонталь — боялся слепого полета, боялся потерять спасителя. «Что же ты, Седой? Теперь ты знаешь курс, видишь, кому доверился. Если настанет даже кромешный мрак, я-то тебя не потеряю».

Резко нырнув к самым волнам, Куликов взмыл, повелительно качая плоскостями, воткнулся в сырую серую вату... Воротясь назад, он не увидел лайнера. Нашел его в серой тьме электронным лучом — лайнер уверенно и круто полз вверх. «Так и держи, Седой!..» Решительно взял на себя ручку...

В глаза хлестнул свет. Туго свитые клубки облаков были белыми до синевы, они словно наскакивали на резко очерченную тень лайнера — тяжелого, серебристого под солнцем, весело несущего ослепительные нимбы винтов. Седой приветствовал Алексея медленным покачиванием крыльев. Они летели над самыми облаками, в солнечном коридоре меж грозовых туч. Впереди было светло, облачная гряда обрывалась вдали, а за нею — бело-зеленая кипень воды, жемчужная нить прибоя, равнина земли, окантованная сизыми горами. Близко справа шла черная стена, в ней вихрилось, ворочалось, сверкало, и Алексей погрозил косматой стене кулаком: «Ты опоздала, ведьма!»

Он вдруг испытал нежность к людям в израненной машине. За то, что живы и доверились ему. Что быстро нашел их и вырвал из лап стихии. Теперь Алексей знал, почему в годы войны моряки и пассажиры иностранных судов любили, когда их охраняли советские корабли и самолеты. Отрежь ему сегодня дорогу космической силы гроза, он, без сомнений, прорвался бы к цели сквозь ветви молний, прорвался с таким сердцем, словно в салоне лайнера находились его мать, сестра и невеста.

«Невеста?.. Невеста!..» Белое облачко — прямо по курсу, у левой гряды туч... Сейчас он догонит его и тронет крылом... До чего же несправедливым, жестоким и глупым был Алешка Куликов еще двадцать минут назад! Это правда: выручая других, человек становится мудрым...

— Тридцать третий, как слышишь? — В треске грозы Куликов узнал голос командира и тотчас отозвался. — Тридцать третий, доведешь иностранца до берега. На место его проводит «антоша» — он встречает вас. Сам немедленно возвращайся на аэродром — идет гроза. Повтори, тридцать третий!

Алексей повторил, внимательно следя за лайнером. Седой, конечно, опытный летчик, но теперь он делал ошибку. Лайнер жался к левой гряде туч — правая, черная, в которой он побывал, страшила пилота. Помня встрепку, Седой выбирал из двух зол меньшее. Меньшее ли?

Алексей смотрел налево — на громоздящиеся карнизами края туч. Поверху они светились светлой желтизной, снизу наливались чернью, росли и оседали на глазах, наступали на солнечный «коридор», распираемые невидимой силой. В них уже родилась гроза, еще не разрядившая ни вольта, и страшно стать ее первой мишенью. Седого надо немедленно увести подальше — лучше уж к более грозной на вид правой стене. В ней тучи расстреляли теперь половину своих зарядов.

Куликов летел позади лайнера, быстро нагоняя его. Солнце за ним вдруг померкло, и вся левая стена стала аспидно-черной. Лишь какой-то лучик застрял в переднем стекле фонаря. Алексей удивленно метнул взгляд на искорку-—и ладони его на ручке управления стали влажными: по черному, далеко выступающему карнизу тучи — по тому облачку, которое хотелось догнать, — стекала огненная капля, оставляя змеящийся след.

Вот какой сюрприз готовила им союзница океана — гроза. Шаровая молния — «огненный дракон», — тысячелетиями пугавшая людей, еще и поныне до конца не разгаданная, возникающая. словно оживший призрак древних демонических сил. Но призрак этот нес испепеляющую грозу, и Куликову стало не по себе —он сразу представил размеры огненной «капли» вблизи. Вот какими бывают они, маняще прекрасные облачка — в них таится не только холод и сырость тумана...

...Видит ли Седой? Почему не сворачивает? Малейшего возмущения воздуха довольно, чтобы привлечь электрическое чудовище.

Седой увидел. Лайнер прянул с курса, резко снизился. Капля на черной тучке пропала. Почти в тот же миг она возникла на новом курсе самолетов. Теперь это был маленький клубок. Вырастая, крутясь, рассыпая искры, он перехватывал цель, как ракета, наводимая цепкой рукой первоклассного оператора. Люди потому и одушевляли шаровую молнию, что она, избрав жертву, неотвратимо идет к ней, единственной, иногда попугать, иногда уничтожить. Сейчас ее целью был пассажирский лайнер — он «заметнее», он недавно побывал в самом чреве грозы, в его металлическом теле еще бушевали электромагнитные силы, притягивая молнию. Держаться рядом стало опасно...

Значит, океан все-таки получит добычу? Эту девочку в близком стекле иллюминатора, что, смеясь, машет серо-голубому истребителю с большой красной звездой на скошенном киле. Ее мать, которая робко улыбается незнакомому пилоту, не зная, что через миг-другой будет падать среди обломков, простертыми руками ища дочь в слепоте огня и облаков... Эту девушку в светло-синем, заслонившую Седого и машущую сразу двумя руками — слезы ее высохли, а новые не успеют брызнуть...

Кажется, Куликов успел заметить, как лицо ее отпрянуло от стекла, когда из сопла истребителя вырос столб грохочущего пламени, превратив машину в пушечный снаряд. Кажется, белое и тугое возникло по курсу, между ним и раскаленным шаром, и он задел его крылом, когда безотчетно сдвигал ручку, подставляя молнии плоскость и разворачивая машину вдоль побережья.

И кинулась к нему белая змея, мгновенно обвила истребитель огненными кольцами, исчезла с ним в облаках...

Вечером еще шумел дождь, и лента взлетно-посадочной полосы терялась в тумане. Грозы привели затяжной ливень —- синоптики обещали «ясно» только после полуночи. Молчали окрестные аэродромы, молчали летчики вертолета, кружившего в дожде и тумане над морским берегом, молчали катера, рыскавшие среди штормовых волн. На побережье выехали поисковые группы, но и они молчали.

Полковник только что вернулся с соседнего гражданского аэродрома, где посадили иностранца. Сутуловатый, седой пилот говорил с ним по-русски, изредка прибегая к переводчику. Говорил тяжело, глухо, подолгу подбирая слова. Полковник слушал угрюмо, одолевая чувство недоверия. И лишь когда иностранец сказал, что считает себя обязанным до конца дней своих рассказывать повсюду о русском летчике, который сгорел в небе, спасая незнакомых ему людей, полковник начал верить, что Куликов столкнулся с молнией не случайно. Его охватило при этом странное чувство — не то вины, не то горечи, не то удивления, — но разобраться в нем сразу полковник не мог.

Он суховато ответил, что летчика еще рано хоронить — его ищут и, вероятно, найдут живым.

Иностранец грустно покачал головой, ответил на родном языке, и полковнику тут же перевели:

— Я видел самолет, опережающий молнию. Я видел человека, способного поймать молнию. Но я видел также, что человек этот был не из железа, хотя молния и железо плавит.

Потом он сказал еще, что тот парень и его самолет были очень красивы, и это должны знать все.

Полковник почувствовал раздражение от ненужных, даже неуместных слов и сухо попрощался.

До конца дня в кабинете его трещали телефоны, но он брал лишь армейский.

Пришел комэск, по знаку полковника сел напротив, молчал. Он, конечно, тоже не уйдет с аэродрома, пока не получат хоть какой-нибудь вести о пропавшем самолете. В который раз зазвенел городской телефон, майор вопросительно глянул на командира, поднес трубку к уху, потом неуверенно протянул через столик:

— Вас...

Пришлось брать. Полковник минуту слушал, потом ответил негромко:

— Да, правда. У него вынужденная посадка — это может случиться с каждым из нас.

Замкнутое лицо его вдруг болезненно дрогнуло, однако ответил на чьи-то торопливые слова в трубке мягко и спокойно:

— Нет, дочка, виновата гроза... Я позвоню, жди.

Он исподлобья глянул на майора, вздохнул:

— Плачет. Говорит, предчувствовала. Выходит, у меня двойное несчастье, майор.

Тот сильнее насупился, поиграл планшеткой, ворчливо ответил:

— Любить будет крепче — какое ж тут несчастье? Это у нас с вами беда: машина-то вряд ли уцелела.

«Нет, он несокрушим, этот комэск. Действительно считает своего любимца неуязвимым, или это та самая страусовая болезнь, когда до последней минуты не соглашаются верить в плохое только потому, что в него не хочется верить?»

— Может, мы все-таки зря запретили Варину пролететь над самым побережьем? — снова спросил майор, по-своему истолковав молчание командира. — Гроза только начиналась, он бы успел далеко пройти.

— Вы что же, хотели еще одного потерять? Варин — не Куликов, ему в грозу соваться еще рано.

— Что Варин не Куликов, согласен. Тогда, может, я сам теперь пройду над берегом пониже? Кажется, чище стало?

— Довольно и вертолета, — отрезал полковник, вставая из-за стола. — Разве вот попросить катерников, чтобы увеличили зону поиска? Пусть обшарят локаторами побережье километров на двести.

«А ведь и меня этот чертов комэск, кажется, уверил, что с Куликовым самого худшего случиться не может», — думал полковник, немного сердясь на себя за мальчишечьи надежды.

В полночь дождь измельчал и затих. Тучи оборвались, обнажив вымытое, темно-синее с прозеленью небо, цветные звезды замерцали остро и холодно. Повелительница морских вод луна встала над океаном, белая и блестящая. Океан успокаивался медленно, водяные горы в разбрызганном погасающем серебре пьяно шатались, засыпая в движении. Вдоль низкого берега шторм набросал пенного снега, за его яркой извилистой линией тускло и серо лежал прибитый ливнем песок. Дальше стояли седые от росы травы предгорья. В одном месте море доплеснуло до травы, оставив горку пены, и сколько ни старались дождь и ветер, пена не растаяла. Ее матовое свечение привлекло любопытного тюленя, он выполз из моря, добрался до белоснежного пятна, ткнулся в него усатой мордой, отпрянул, потом начал осторожно обнюхивать, теребить зубами край. Пена казалась странной: плотная, шелестящая, она тянулась и не пахла морем.

Тюленю было невдомек, что он имеет дело с авиационным тормозным парашютом. Наконец запутавшись в его стропах, зверь испугался, освободясь, отполз, тревожно закрутил головой. Теперь он заметил поблизости большую птицу. Голубоватая и неподвижная, она почти растворялась в лунных сумерках и казалась уснувшей. Слегка поджав лапу и накренясь, птица почти касалась воды вытянутым рваным крылом, и волны с робким шелестом угасали вблизи, точно просили прощения. Тюлень знал: такие птицы обладают громовым криком, но никогда не охотятся на морских зверей. И все же соседство ее показалось опасным. Зверь быстро сполз в воду, потом высунул пучеглазый шар головы из покатой волны. И тут, различив возле птицы затаенную фигуру человека, нырнул, шумно ударив ластами.

Человек не заметил тюленя. Быть может, он спал, сидя на песке и опершись подбородком на белый шар гермошлема? Но вот человек шевельнулся, глаза его живо и заинтересованно блеснули. Вслед ушедшим тучам низко над морем летело облачко, похожее на клок пены, сорванный ветром с гребня волны. Лунный свет дрожал над ним прозрачным нимбом, и тот же свет, распыленный морем, озарял облако снизу, отчего оно казалось теплым, и хотелось дотянуться до него озябшими руками.

Повести

Река не может молчать

Патроны в ленте

Рассказы

Тихий август

Со дна

Голос земли

Время алых снегов

Запасной водитель

Главная связь

Горное эхо

Самый красивый летчик

Владимир Степанович Возовиков

ВРЕМЯ АЛЫХ СНЕГОВ

Редактор С. А. Бабинская Художник В. В. Вязников Художественный редактор Г . В. Гречихо Технический редактор Е. А. Шестернева

Сдано в набор 3.3.76 г. Г-82253. Подписано в печать 23.06.76 г.

Формат 84ХЮ8/. Печ. л. 7. Уел. печ. л. 11,76. Уч.-изд. л. 11,911. Бумага тип. № 2. Тираж 65 ООО экз.

Воениздат ' 103160, Москва, К-160

1-я типография Воениздата 103006, Москва, К-6, проезд Скворцова-Степанова, дом 3

Цена 45 коп.