— Объясните, пожалуйста, в чём причина такой эскалации активности? — спросил президент и стал смотреть изучающим взглядом на министра.

— Наша агентура, вся до единого, передала через резидента, — полковника Дубину, — что в Киеве началась зачистка русскоязычного населения. Эпицентр, или, так сказать, катализатор событий находится на Подоле, неподалёку от Контрактовой площади, в восточном секторе города, где постоянно идёт проверка патрулями людей, разговаривающих на русском языке. Есть там такой райончик, "пятак" называется. На нём, на этом "пятаке", расположено кафе "Экспресс", в котором постоянно встречаются наши информаторы с Дубиной лично или его помощниками. Прикрытие идеальное. Но много бездомных бродяг и прочих темных личностей. Вот поэтому район всегда под нашим ежеминутным контролем. События развивались так: американский спецназ спровоцировал, — причём, подчеркиваю, умышленно, — негативное отношение к себе местного населения. — Генерал на минуту умолк. Главнокомандующий спросил:

— И что? В чём выразился этот негатив?

— Ммм… Капрал, командир патруля, выстрелил в людей с Подола. И не попал.

— Ну?

— А те попали. Подчёркиваю, это была самооборона в своём классическом виде.

— Видеозапись есть?

— Нет.

— Почему?

— Технический сбой, камера вела запись чуть левее событий. Звук есть, картинки нет.

— Понятно. Продолжайте. После этих событий граждане Подола были вынуждены попытаться скрыться от возможных репрессий. За ними организовали погоню, используя тяжелую бронетехнику. Танки "Абрамс" на Крещатике стреляют в русскоязычное население — это нам показалось достаточно необычным явлением. Мы решили, что это нарушение паритетного договора и предприняли ответные, и подчеркну — абсолютно адекватные меры. Группировка "Абрамс" уничтожена.

— Где она базировалась?

— На Софиевской площади.

— Мда… Собор хоть цел?

— Кирпичик не упал.

— А памятник?

— У нас применялось высокоточное оружие. Не пострадал ни один человек из гражданского населения. Мусора, правда, много осталось.

— Генерал, шестнадцать сбитых самолётов какое имеют отношение к Подолу?

— Прямое. Авиация альянса пыталась уничтожить группу наших штурмовиков.

— Да, логично. Хотя достаточно двойственно. На Балканах идёт реальная война, а в Киеве, вроде бы де-юре мир.

— Положение де-факто, как вы видите, имеет отличия.

— Да, генерал. Имеет. Хорошо, оставим дело как есть. Насколько я понял, у нашей авиации потерь нет?

— Потерь нет.

— Подумайте, как наш отряд МиГ-37 перебросить из Прилук на Балканы. Срок аренды базы в Прилуках скоро заканчивается, а что впереди — не совсем ясно. И активизируйте действия в районе Дубровника. Вот это и есть наша главная цель. Сербы должны вернуть себе свой статус. У них его отобрали силой, придётся силой и возвращать. А Киев дергать, особо не стоит.

В тени густых деревьев, на побережье живописной морской лагуны, в чёрных очках, чёрных шортах, чёрных бейсболах, глядя на морскую гладь, молча и сосредоточенно пили пиво семь человек. Один из них, — женщина, — сказал:

— И долго мы ещё будем здесь париться? Я устала, у меня нет сил, у меня накапливается гиперстресс, мне срочно необходим курс релаксации, я хочу домой! — Замолчала. Закурила. Ей ответили:

— Леся, не трави душу. Не тебе одной тошно. У меня дома жена, тёща, тесть, дети; племянники, двоюродные сестры и братья; их тёщи, тести, свекрухи и свёкры; мать и отец; и все меня ждут, а я, — обрати внимание, — молчу.

— Ну и дурак.

Снова под южными деревьями повисла тишина. Жужжали мухи и пчёлы, летали толстые шмели, планировали бабочки, и лился благоуханный запах орхидей на фоне пения средиземноморских удодов.

— Маринин, — сказал молодому парню мужчина по подпольному имени Седой. — Не трогай женщину. У неё, как, кстати, и у меня, — кратковременная депрессия.

— Кратковременная? — приподнялась Леся. — Если это кратковременность, тогда что такое вечность? Ты, Вова, говорил, что тебе должны позвонить, когда изготовят документы.

— Они давно готовы.

— Тогда почему мы не плывём в Киев?

— Нет команды.

— Чьей команды?

— Командира.

— Какого командира?

— У Седого зазвонил мобильный телефон.

Тот ответил:

— Я слушаю.

— Это Дубина. У вас всё в порядке?

— Нет, полковник, не всё. Поголовный депрессивно-неврастенический синдром.

— Это хорошо. Значит, вам необходима перемена образа жизни.

— Еще даже как.

— Вы её получите. Сегодня вечером, — в 19.01, в бухте Клеопатры будет сброшена капсула с документами. Не упустите, рассортируйте, изучите, войдите в роль легенды и срочно отплывайте в Киев. Здесь есть серьезное дело. Давай, Вова! — отключился. Седой повертел в руках телефон, кинул его в траву. Сказал:

— Ну, Леся. Ты просила, просила… И допросилась. Завтра утром отплываем в Киев. Но не на блины. Мы теперь все подчинённые полковника Дубины. А он парень, — как бы это сказать — тот, который умеет запрячь лошадей.

— Я не лошадь, — сказал Маринин.

— Естественно. Ты конь.

Вечером на берегу бухты Клеопатры дежурили, ожидая посылки, Седой и Маринин. Остальные остались в лагере и готовили катер к отплытию. Маринин посмотрел на часы.

— Восемнадцать пятьдесят восемь, — сказал.

— У тебя точное время?

— Каждый день проверяю по джи-пи-эс.

— Значит, осталось три минуты. Меньше.

Молча смотрели на море. Легкий бриз шевелил волну. Вдалеке играла парочка дельфинов. Солнце клонилось к горизонту.

— Ага, что-то летит, — сказал Седой. На горизонте показалась быстро приближающаяся точка, и вскоре над бухтой с грохотом промчался самолёт с треугольными крыльями и летящий на высоте десяти метров, не более. Маленький парашют стал медленно опускаться в воду.

— Саша, быстро плыви, а то утонет.

Маринин разделся и кинулся в воду. Через пять минут, тяжело дыша, выбрался на берег, держа в руках мокрый парашют и длинную, пластмассовую капсулу.

— Уффф… — отряхнулся. — Чего они так низко летают? Как он вообще этой посылкой в бухту попал?

— Этот не промахнётся. Я его знаю. По самолёту определил. Его собственная разработка. На авиазаводе переделан из списанного АН-2. Поставили турбореактивный двигатель, переварили крылья, — между прочим, по секретной технологии Патона, его внук и варить помогал, — прогнали в трубе, воткнули японскую электронику, — хорошая рабочая лошадка получилась.

Говорят, тысяча двести идёт. А так низко — чтобы радары не засекли. Он взлетает с Кольцевой дороги, там и садится. Самолёт в трейлер и в кусты.

— Да, хорошая летающая тачка, — задумчиво сказал Маринин, глядя на горизонт. Надо же — так быстро и так точно.

— Это чепуха. Он, — Бруклин, по-моему, его зовут, — на спор, ночью пролетел под всеми шестью мостами Киева! Побил рекорд Чкалова. Ночью, на радаре, под всеми мостами. Представляешь?

— Нет, не представляю. Это давно было?

— Месяц назад.

— Да? А янки?

— А что янки? Пока они тупорыло врубались в чём дело, пока докладывали по инстанции, пока "быстро" реагировали отряды быстрого реагирования — Бруклин слинял на Кольцевую. Погрузил самолет в трейлер, и домой. Его до сих пор ищут. У Дубины голова болит от этого Бруклина. Башка, говорит, сбита у этого пилота. Но, Маринин, у кого она не сбита? А этот ещё и лётчик.

— Верно, Вова.

— Я бы, честно говоря, с этим водилой в одну машину не сел. Но ему фартит. Что не вытворяет — никаких проблем. Чистый самоубийца — под всеми мостами пролететь. Там, говорят, от детонации оглушенная рыба всплыла. А ему всё до лампочки. Нет башни — нет проблем. Зазвонил телефон. Седой ответил:

— Я слушаю.

— Это Дубина. Так, Вова, ситуация изменилась. Морские патрули блокируют все входы. Полетите воздухом. Бруклин вас подбросит. Мы сегодня приварим к самолёту поплавки для посадки на воду. Утром он будет. Все ясно?

— Ммм… Полковник, может мы всё же катером?.. Оно как-то надёжнее…

— Тебе что, не понятно? Патрули! Всё, не морочь мне голову. Я перезвоню. — Кинул трубку.

— Твою лохматую бабку мать, — тихо сказал Седой. Попали. Летим с Бруклином. Ещё и садиться придётся на воду. А парашюты он принципиально не берёт. Пойдём, Саша, я сообщу эту радостную новость Лесе. Она хорошо знает этого летающего придурка. Вот обрадуется предстоящей релаксации!

— Тебе не кажется, что мы похожи на идиотов?

— А может, так оно и есть?

Седой и Маринин сидели на Крещатике в подземном переходе, называемом в народе "труба". Оба были в потрёпанной одежде. У Маринина на голове поблёскивала узорами восточная тюбетейка, и лохматились приклеенные усы. Глаза глядели через неоптические, круглые как пенсне, очки. В руках он держал балалайку. Седой сидел на корточках и перебирал струны обшарпанной гитары. На голове его желтым снопом обвисала соломенная шляпа, глаза скрывались под чёрными очками. Мохнатая борода торчала лопатой вперёд и упиралась в гитару, мешая играть.

Они исполняли роль нищих музыкантов с юга Украины. И оба были в розыске Интерпола. "Самый лучший способ спрятать что-либо, — это положить его на самом видном месте", — философски говорил полковник, отправляя их в "трубу".

По поддельным документам они являлись родственниками. Седой — отец. Маринин — сын.

— Ну, поехали, нечего сидеть, — мрачно предложил Седой, и оба заунывно стали перебирать струны. Седой владел гитарой с юности, Маринин в детстве учился в музыкальной школе по классу балалайки. Это и определило их имидж. Музыкальный строй они более-менее держали.

— Беса ме-е-е… Беса ме мучо-о-о… — хрипло завыл Седой.

— Чёртов Дубина, — пробормотал себе под нос Моня.

Они являлись связными. К ним должен был подойти один очень серьёзный человек и передать контактную весточку — так сказал Дубина, а Маринин — поверил. Теперь бесился и не знал, что делать. Они торчали в "трубе " уже пятый час. Заработали кучу копеечных монеток — у Седого оказался талант привлечения капитала завываниями, — но никакого "контакта" не было, кроме жалостливых взглядов пожилых киевлянок бросавших в шляпу монетки по десять копеек.

В стороне от выступающих музыкантов, недалеко, возле зазывно мигающих игровых автоматов, стояли двое. Они курили сигареты, меланхолично поглядывали по сторонам, и слушали вступление дуэта. Второй сказал:

— Зачем ты меня притащил в свой Киев? Какая здесь революция? Барды кричат какую-то муру, да бабы мужиков снимают — вот и весь экстрим.

Первый ответил:

— Да, что-то мы въехали не в тему. Никаких вооруженных конфликтов. Где это таинственное Сопротивление? — И добавил: — Наверное, сидит в подполье. Но захват Киево-Могилянской академии был на самом деле! Они выдвигали ряд требований политического характера. Американцы не пошли им на встречу, — они не согласились выпустить узников в Гуантанамо, — отряд повстанцев прорвал оборону и ушел в неизвестном направлении, не потеряв ни одного человека.

— У тебя достоверные сведения? — спросил второй.

— Да. У меня в Киеве много друзей.

— Хорошо. Я тебе верю. Но спроси у своих друзей с Подола, где эти люди. Нам надо выйти на них.

— Где все эти люди? Я тебе скажу где. — Он стал говорить громче. Разговору мешало пение гитариста и треньканье балалаечника. — Они не здесь, в "трубе". Они прячутся где-нибудь на Борщаговке, Куренёвке или Ветряных горах. Наверное, ещё не время разворачивать полномасштабные действия против американцев. И мы будем ждать, когда события развернутся, как в Югославии. Спешить не стоит. Пойдём, лучше, купим мороженное.

Двое медленно пошли в глубину подземного перехода.

— Квантаномейра… — пел Седой, невозмутимо спрятавшись за очками. Маринин вёл соло на балалайке. Подошли двое немцев из контингента НАТО в форме офицеров Германии.

— О! Иа, йа… — сказал один из них, поцокал языком и помахал Маринину рукой. Тот отвернулся в сторону, продолжая вести тремоло на балалайке. Немцы постояли, послушали, кинули в шляпу бумажку в пять евро, и побрели в глубь "трубы". "Бесаме-е-е!.."

— Ёханый бабай, — мрачно пробурчал в паузе Моня. — Меня это всё достаёт! Фашистские хари подкармливают нас своими дебильными европейскими купюрами. Этого не будет! — Схватил евро и порвал на мелкие кусочки.

— Ты ещё съешь её, — критически сказал Седой.

— Я их заставлю её съесть, — ответил Маринин. И вообще…

— Стой-стой, Саша, — решительно схватил Седой за руку Маринина, собирающегося сорвать усы и покинуть "трубу". — Ты забыл, что есть такое слово — дисциплина. Ты что, хочешь, чтобы и дальше негры трахали наших баб? Хочешь? Ты скажи, я тебя пойму. Чего молчишь? Так вот и молчи. Нам дали задание. Провалит его любой болван, а выполнить — это будет посложней. Ты что, думаешь только стрелять из пулемёта? Нет, дорогой, халява не пройдёт. Бери в руки балалайку — это посерьезней, чем пулемёт.

Они снова забренчали заунывную мелодию. Подошел старый дед, весь заросший щетиной и в вылинявшей фуфайке. Стал, прищурившись слушать. В паузе сказал:

— Э-э-э… Братки… А чтось вы такое гарное граете? Кх-кх-кх, — закашлялся, продолжая смотреть на балалайку

— Полонез Огинского, — пробурчал Моня, исполнявший произведение, которое сдавал на экзамене в музыкальной школе.

— Гарно, гарно… Кхм… вех… кх… Очень гарно. Прям за душу берёт. А можно трошки щё? А? Маринин, вздохнув, исполнил полонез ещё раз.

— Дякую, дякую… Спасибо, братки… — Дед раскурил самокрутку и пустил клуб дыма. Невероятный запах распространился вокруг.

— Господи, дед, что это ты куришь? — замахал рукой перед лицом Маринин.

— Грибы, сынок.

— Чего?

— Грибы, грибы. Сушеные. Очень, знаешь ли, хорошая штука. Акх… кх… кх… Меня, — сплюнул, — Карлуха научил.

— Какой Карлуха?

— Друг мой. Нерусский, правда. Фамилия у него странная — Каштановая Роща.

— Каштановая Роща?

— Да, вот такой фамилий был у него. Кхм… кх… кх… Хочешь курнуть?

— Да уж, спасибо.

— Ну, как хочешь. А Карлуха любил. Накурится, бывало, грибов и начинает мне рассказывать сказки. Хороший был парень. Помер уже. Перекурил. Кхм… кх… кх…

Дед бросил в урну самокрутку и медленными шагами пошел дальше.

Музыканты продолжали свою работу. В стороне от них, метрах в десяти, стоял пожилой мужчина и продавал значки "Украина+НАТО=любовь". Из его старой, потрёпанной сумки выглядывал объектив видеокамеры, которая записывала выступление струнного дуэта. Ещё пять человек, в разных точках "трубы", контролировали концерт Седого и Маринина. Это были люди полковника Дубины. Ждали Ликвидатора. После покушения он на связь не вышел. Дубина сбросил на его e-mail предложение о встрече, которая и должна была состояться, если бы не вмешательство итальянцев. Ликвидатор ответил. Теперь он должен был, по плану, подойти к Седому и передать свой "паспорт" — подтверждение того, что он действительно Ликвидатор, а не подставной агент ЦРУ в Интернете. "Паспорт" представлял собой одну из половинок разорванной на две части купюры в сто рублей. Вторая половина была у Дубины. После этого подтверждения можно было спокойно общаться.

К музыкантам подошла крупная женщина в полутёмных очках.

— Скаажите, паажалуйста, а вы можете исполнить "Мурку"?

— Тьфу ты, — тихо под нос чертыхнулся Маринин.

— Сударыня! Естественно! — галантно ответил кавалер Седой. — Для вас — что угодно. — И запел: "В тёмном переулке, где гуляли урки…" Минут пять кривлялся Седой, вошедший в роль и тарахтел на балалайке Маринин. Дама аплодировала обоим, кинула в шляпу купюру в пятьдесят гривен, помахала рукой и скрылась в потоке людей.

— Пятьдесят гривен? — удивился Моня. — За "Мурку"? Подруга, наверное, была на "зоне".

— Мда… — удивлённо сказал Седой. Мы тут ещё и заработаем. — Пять-шесть "мурок" — и день прожит не даром.

— Да, Вова! И можно пойти в "Экспресс".

— Забудь, "Экспресс"

— Да знаю, — печально вздохнул Моня.

Подошли двое американских сержантов. Седой невозмутимо глядел на них. Моня с бешенством во взгляде отвернулся и стал настраивать балалайку.

— Э-э-э… — начал один из американцев. Ви можеть знать? Дьюк! Дьюк Эльингтон. Иес?

— Иес, — ответил Седой и продолжал слушать.

— Сыграть Дьюк Эльингтон?

— Йес. Фифти долларе.

Моня поднял голову и посмотрел на Седого, топорща свои усы. Американцы вытащили бумажку в пятьдесят долларов.

— Саша, помогай, — сказал Седой, ударил по струнам и запел "Караван": Па-а-а… Паба-па-бапа-па-паба…

За три минуты заработали пятьдесят долларов.

— Чёрт, — сказал Маринин. — Я не думал, что это такое выгодное дело. Давай бабки подсчитаем, а?

— Успеешь, ещё не вечер, — ответил лидер-гитарист.

За следующий час заработали ещё около ста гривен.

— Волна какая-то пошла, — сказал Маринин.

— Эта волна называется вечернее пиво. Уже вечер, все поддатые. И здесь, в "трубе", кстати, крутится только народ с "бабками". Остальные не могут заплатить за метро, не то, что за "Мурку".

— Да, за такую фигню — и пятьдесят гривен. Не плохо, — сказал Маринин. Купюра в пятьдесят гривен так и лежала среди мелких денег.

— Забери-ка ты её, — сказал Седой. — Не надо травмировать психику конкурентов. Вон там, в углу, бандуристы играют, так они всё время сюда ходят, чего-то вынюхивают.

Маринин взял купюру и сунул в карман. Вытащил обратно.

— Слушай, Вова, здесь ещё и рубли она дала. Какие-то порванные.

Седой взял пятьдесят гривен в руки. К купюре была приклеена половинка советских ста рублей с портретом Ленина.

— Всё, Саша, — сказал Седой. Контакт состоялся. Уходим.

— Я только-только разыгрался!

— Говорю, уходим.

Музыканты вместе с инструментами исчезли в людской толпе.