Рисунки Ю. КОШЕЛЕВА

 

1

— Одно за другое, — сказал Призрак.

— Но почему именно кровь? — пролепетал старик.

— Только одну-две капли, — настаивал Призрак.

— Словно бы я продал душу черту, — сетовал старик. Ему показалось, что он слышит смех. Но тишину алхимической лаборатории нарушало только его собственное хриплое дыхание. Тишина и тени.

Одна из этих теней была плотнее других и двигалась не в согласии с пляской языков пламени в очаге. И она говорила, хотя голоса не было слышно, только в мозгу старика возникали образы, которые он воспринимал как вопросы и ответы. Вот и сейчас…

— Не будь глупцом, старик, зачем ты мне нужен? Но я соберу тебя заново, дай мне лишь несколько капель крови, и по рукам!

Старик тревожно шевельнулся, ибо такие слова, какими говорил с ним Призрак, он слышал в юности, когда грязным, оборванным подростком бегал по деревенским улочкам. Рядом с его докторским званием эти слова были, как дьявольские рога рядом с митрой епископа.

— Ты боишься, — прозвучало у него в голове. — Но сейчас ты боишься меня, а этого не нужно. В другое время ты боишься людей, жизни, болезней, нищеты и бога. Кстати, как ты себе его представляешь? Седобородым старцем? Волосатый антропоид… Брр, какая гадость!

Старик при таком кощунстве возвел взгляд к потолку. А голос продолжал:

— И негигиеничная к тому же. Мог бы ты, например, представить себе, какие твари копошатся в этой бороде? Что ты так вздрогнул? Ты боишься его?!

— Его нет, — прошептал старик, сжимая руки. — Но боюсь за себя…

— Почему? Ты ведь хочешь помолодеть, если я правильно тебя понял?

— Да, я хотел бы… Я всю жизнь служил…

— Кому?

— Науке.

— Вот как?

— Я искал смысл жизни.

— Чего?

— Жизни. Она слишком коротка. — Старик подошел к огню, погрел озябшие руки. — Когда мне было десять лет, я поступил в школу. Сколько лишений, сколько голода и холода я натерпелся, пока в двадцать лет стал бакалавром, а в тридцать доктором медицины и магистром свободных искусств! Мне уже шестьдесят, и вся жизнь прошла! — вскричал он, показывая суставы, изуродованные болезнью. — Жизнь кончается, и приходят болезни. Люди просят у меня помощи, я их вылечиваю, и они думают, что я знаю все. Но жизнь кончается и для меня, а я ничего не выполнил!

Призрак молчал.

— Я хотел бы начать заново. Получить еще одну возможность, дабы избежать ошибок и искушений…

— Возможность? — засмеялся Призрак. — Но ты только снова растранжиришь свою жизнь, хоть и по-другому. А искушения по силе обратно пропорциональны возрасту. Если ты помолодеешь, тебе станет труднее преодолевать их. Но пусть будет так; я сделаю все, что могу.

— Правда?! — радостно вскричал старик и упал на колени перед высоким Призраком, черневшим среди толстых фолиантов, разбросанных по полу лаборатории. Призрак появился тут недавно, в зловещий час между полуночью и пением петухов, когда мрак слабеет, а рассвет еще не наступил.

— Мне нужна твоя кровь, — сказал Призрак.

— Ты убьешь меня, — простонал старик. — Если я умру, что со мною будет?

— Умрешь, забудешь все.

— Буду низвергнут в ад…

— Тело истлеет, и ты забудешь.

— Тело — да, но душа — нет. Душа бессмертна.

В мозгу у него зазвенел смех.

— Душа? А что это такое? Туманное понятие. Не обоснованное научно, идеализированное представление. Дуализм тела и души? Глупости. Эта теория давно отринута, о ней не беспокойся. В конце концов речь идет для тебя о теле, об этой жалкой оболочке, источенной немощами и старостью. Решай сам.

— Я сделаю все, чего ты хочешь, господин, — смиренно сказал старик.

— И дашь мне крови?

— Да.

Легкий укол, и прозрачный шприц наполнился темной жидкостью.

— Так! — удовлетворенно прозвучал голос. — Вот видишь, а я у тебя не прошу ничего, кроме позволения служить тебе семь месяцев. Ну разве я не добрый? Скажи сам.

Старик долго еще стоял на коленях перед опустевшим углом, не сводя взгляда с двойной пентаграммы на стене. И когда видение исчезло, он знал, что это не было сном.

 

2

Дворец вонзался в сумерки острыми башенками. Тень от него падала на беспорядочно разбросанные, кое-как построенные дома и домишки, где грязь, бедность, алчность и распутство раскрывали свои недолговечные цветы. Святой орден умел выбрать себе место. Эти серые, покрытые холодным потом стены излучали страх. Люди избегали приближаться к ним.

В узких кривых переулках мелькала сгорбившаяся фигура. Все время оглядывалась. На тихий стук приоткрылась маленькая дверца.

Страж кивнул головой и поднял фонарь. Они шли по длинным коридорам, звук шагов падал в пустоту и пробуждал гулкое эхо. В тесной келье стояли стол, два кресла, на стене чернело распятие. У стола человек в черно-белой рясе. Под сверкающими глазами темные круги. Он без улыбки обернулся к вошедшему.

— Именем Иисуса, — прошептал посетитель. Голос не повиновался ему.

Монах указал на кресло и коротко произнес:

— Аминь.

Посетитель заикался и беспокойно ерзал на месте. Большое гусиное перо в руке монаха шевелилось, когда он записывал сказанное.

— Я мыслю о спасении его души, — говорил худощавый юноша и грязными пальцами разглаживал край плаща.

— Понимаю.

Взгляды их встретились, но юноша быстро опустил глаза перед холодным пламенем в глазах монаха. Доминиканец улыбнулся, словно желая смягчить отрывистость слов. По лицу его паутиной разбежались тени.

— Кто ты, сын мой?

— Алоиз Вагнер, бакалавр здешнего университета…

Глаза монаха устремились куда-то вдаль.

— …и послушный сын матери-церкви, ваша святость, — добавил посетитель.

— Итак, в чем дело?

Юноша приоткрыл рот, как пойманная рыба, и тотчас же снова закрыл. Монах был вынужден повторить вопрос.

— Я служу у ученого доктора Фауста, ваша святость.

— Об ученом докторе Фаусте сведения у нас не из лучших, — произнес монах, покачав головой. — Он смеется над чистилищем, над учением святых отцов, сомневается в непорочном зачатии, позволяет себе насмешки… Знаю, знаю, — быстро добавил он, приподняв руку, словно отвечая на невысказанное возражение. — Это выдающийся ученый, но его знания подозрительно блестящи — не по-человечески. А это ведет к гордыне и к отрицанию ведущей роли церкви. Кроме того, он не ходит в храм и сторонится людей: нет ли в этом чего-то нежелательного? Что ты об этом думаешь, бакалавр?

— Конечно, так, ваша святость, но…

— Но что? — приподнял брови монах.

— Меня тревожит другое.

— Что же?

Посетитель огляделся.

— Мы здесь одни, — произнес монах.

Посетитель наклонился через стол и прошептал:

— За последний месяц у доктора отросли волосы.

Лысина Фауста была любимым предметом шуток всего города, и инквизитор это знал. Но он даже не улыбнулся.

— Должно быть, доктор натирался какой-нибудь дьявольской настойкой.

— Теперь у него короткие жесткие волосы, — продолжал Вагнер, — но он изменился не только в этом. Он держится как молодой, пополнел и… — он запнулся. — Ему нравятся женщины.

Доминиканец быстро перекрестился, чтобы скрыть улыбку.

— Утлый сосуд человек, — прошептал он.

Бакалавр откашлялся.

— По ночам у него в лаборатории слышатся странные звуки. Он говорит вслух…

— Сам с собой?

— Нет, словно отвечает кому-то или спрашивает его.

— А этот кто-то, — медленно произнес монах и бородкой пера пощекотал Вагнеру кончик носа, — этот кто-то молчит? Значит, это наверняка не женщина.

— Нет, господин. — Бакалавр явно был в отчаянии.

— Тогда кто же?

— Не знаю. Говорит или отвечает только доктор. А потом некоторое время ничего не слышно. И снова только его голос.

— Гм, — покачал головой монах. — А что он говорит?

— Плохо было слышно… что-то о молодости и крови… и об аде.

— Так он не уверен в существовании ада? — холодно спросил монах. — Или, как многие другие, ищет его уже здесь, на земле?

— Н-не знаю, нельзя было расслышать.

— Почему же ты пришел?

Вагнер съежился.

— Я верный сын церкви, ваша святость. Я ближайший ученик доктора Фауста и многому от него научился. Но я никогда не одобрял его еретических мыслей, терпел и страдал молча. Вот уже десять лет, как я сдал бакалаврский экзамен, а кошелек у меня пуст. Я хотел бы служить церкви на более высоком месте. Думаю, что заменил бы и доктора Фауста, если бы церковь решила…

— Понимаю, — произнес монах, и в лице у него появилась жесткость. — То, что ты сказал, это важное подозрение.

— Это ради спасения его души…

— Связь с демонами и иными слугами сатаны, — продолжал доминиканец, — есть тяжкий проступок против бога и церкви. Обдумай свои слова, прежде чем я позову писца.

— Я уже все обдумал.

 

3

— Проснись, — произнес Фауст. — Проснись и забудь. — Он провел рукою по лбу спящего. Бледные веки дрогнули, по худому лицу пробежал трепет.

— Где… я? — пробормотал Вагнер, обводя взглядом лабораторию, колбы, реторты.

Толстый палец больно потыкал его в плечо. Он вскрикнул. Румяное лицо учителя улыбалось, но в глазах улыбки не было.

— Убирайся! — прошипел доктор. — Убирайся и не показывайся мне на глаза! И не пускайся больше на свои хитрости. Я обо всем узнаю и везде тебя разыщу. — Он грозно нахмурился.

Бакалавр медленно вставал с кресла. Дверь распахнулась, и мощный пинок придал телу легкость перышка. Он очутился на мусорной мостовой перед домом — в ссадинах, окровавленный, слыша смех окружающих.

— Ты больше не ученик доктора Фауста. У кого язык доносчика, тот недостоин тайных знаний. Убирайся!

Преследуемый мальчишками, несчастный убежал.

— Ты совершил ошибку. Теперь он пойдет и расскажет им.

Фауст махнул толстой рукой, поросшей черными волосами.

— Он ничего не скажет. Этот дурак, трусливый и жадный дурак. На донос у него не хватит храбрости. Этого урока ему довольно, сюда он теперь явится не скоро. Отцы-инквизиторы не похвалили бы его, узнай, что он проболтался.

— Ты отважен.

За последнее время доктор сильно изменился. Лицо у него округлилось и от избытка крепких напитков покрылось сетью лиловых жилок, живот и руки потолстели, голова покрылась густыми волосами. Голос погрубел, а в глазах появился недобрый блеск.

— Я не знал, что ты умеешь гипнотизировать, — добавил Призрак.

— Что это такое?

— Искусственный сон, в который ты погрузил своего помощника.

— Ах, это! — махнул рукой Фауст. Он указал на блестящий кристалл на столике перед креслом. — Это делает камень. Венецианцы гранят их, а потом заявляют, что привезли из северных стран. Потому-то и требуют за них такие нехристианские деньги. Хитрость в том, что камень отшлифован и собирает лучи света в одну точку. Глаза утомляются, и человек засыпает. Во сне он расскажет все, что знает, и запомнит все, что я ему прикажу. Это замечательная вещица. Мне подарил ее один богатый еврей, которого я вылечил от тяжелой болезни.

— Гипноз, внушение, постгипнотический приказ. Интересно! — сказал Призрак. — Но в Эрфурте жить тебе больше нельзя. На твоем месте я бы показал этому городу пятки. Чем скорей, тем лучше.

— Чепуха, — пробурчал Фауст, осушил кубок и громко икнул. — Но воздаю честь твоему искусству, дьявол. Волосы у меня отросли, весу прибавилось, да и в постели мне не скучно. — Он хихикнул. — Только вот тут, — он постучал себя по лбу, — тут не очень изменилось. Ну словом…

— Словом, — прервал его Призрак, — я приготовил отцам-инквизиторам для костра хорошо откормленного, обремененного грехами доктора Фауста, первоклассное жаркое. Скоро это так и будет.

Доктор с проклятием вскочил, выломал дверцы шкафа и начал швырять в сумку свои вещи. Широким жестом обвел комнату, приборы, книги, колбы, реторты.

— Чтобы ты не называл меня неблагодарным, все это я отдаю тебе. Делай что хочешь.

Призрак не шевельнулся.

— Что мне вещи? Я служу тебе.

Фауст тяжело рухнул в кресло. Протянул руку за кубком, заглянул в его пустоту и с досадой отбросил. Потом застонал. Призрак холодно смотрел на него.

— Я погиб, — жаловался Фауст, — совсем погиб. В старости у меня был ревматизм, но зато меня уважали. Теперь я не могу появиться в университете, ибо никто не поверит, что это я. Не могу пойти туда, я изменился. Это ты меня изменил, дьявол! — вскричал он и ударил себя в грудь. — Этого доктора никто не позовет, все хотят Фауста, славного доктора Фауста. А когда прихожу я, спускают на меня собак. Ученики меня покинули, а этот подлый Вагнер предал. Хорошо же ты мне помог, только это и правда!

— Тебе нужно сменить климат, — заметил Призрак.

— Добрый совет дороже золота.

— Можешь иметь и золото, технически это не проблема.

Фауст встал и неспешно увязал сумку.

— Спасибо, я уже обжегся один раз.

В окно упал отсвет заката.

— Мы должны выйти, пока ворота не заперты. Скорее!..

В дверь загрохотали удары.

— Именем Иисуса! — прогремел грубый голос.

Фауст побледнел, перебросил сумку через плечо и выбежал маленькой дверцей во двор, а оттуда в переулок, в сгущающиеся тени. Стены стояли черные, их высокие зубцы вонзались в карминовое небо, как острые зубы. Фауст проскользнул в ворота как раз вовремя, даже не заметив изумленных взглядов, с которыми стража запирала за ним ворота.

Позже их приоткрыли еще раз перед хромым монахом, чье лицо скрывал капюшон черной рясы,

 

4

Итак, они шли через поля и леса, через деревни, где жили оборванные крестьяне и голодные псы; мимо городов с оборонительными башнями, мимо замков, бойницы которых щурились с высоты холмов. Шли в тени буковых лесов, где пели птицы, шли по вересковым пустошам, где свистел ветер и падал туман. Мокли под дождем, сохли на солнце, по утрам цепенели от росы.

Фауст шел один, так как Призрак держался далеко позади и его не было видно. Только мысли Призрака вмешивались в мысли доктора, спрашивали и отвечали. Он был словно муха, которую отогнать невозможно, словно похмелье после ночного кутежа. Доктор ненавидел его и немного боялся.

Когда наступал вечер, Призрак приходил и вливал ему в уста прохладную жидкость, которая утоляла голод и жажду, так что ему не приходилось выпрашивать себе пропитание, когда кончились деньги. Он должен был быть благодарным Призраку, и это было горько.

Иногда, беседуя с ним, Фауст забывал об окружающих и начинал кричать, а то и ворчал себе в бороду, так что люди оборачивались на него и постукивали себя по лбу.

Встречались им и всадники в пестрых одеждах, рыцари с расписными щитами, неуклюжие деревенские повозки, странствующие подмастерья и нищие, актеры и монахи, евреи в долгополых кафтанах с желтым кружком, кареты с резными столбиками и цветными занавесками. Когда подошли к югу, к Чехии, пахнуло на них душным зноем. Здесь они увидели первых беглецов.

Богато украшенные повозки, а в них люди в парче и бархате. С лиц у беглецов глядел загнанными глазами страх. За ними толпы сельчан в лохмотьях, некоторые гнали тощую скотину. На спинах у сгорбившихся женщин кричали голодные дети.

— Что случилось? — спрашивал себя Фауст.

— Что случилось? — спрашивал Призрак.

— Они бегут от чумы, — ответил доктор, обменявшийся с беглецами парой коротких фраз.

— А! — сказал Призрак. — Это болезнь, да?

— Это смерть, — скорбно ответил Фауст. Он сильно переменился, но ненависть к болезни у него осталась. К болезни, с которой человек не может бороться, против которой бесполезны все снадобья и мази. — Ее переносит воздух, — добавил он. — Откуда-то с юга и всегда вот в такую погоду.

— Почему же они бегут, если болезнь все равно настигнет их?

— Потому что города, в которых она появилась, запирают свои ворота; а люди считают, что лучше убежать, чем оставаться в ловушке вместе с чумой.

Призрак помолчал немного. Вокруг них колыхались хлеба, а вдали оседала пыль, поднятая толпой. Фауст повернул к югу.

— Ты не боишься?

— Боюсь, — ворчливо ответил он. Спохватился, хотел сказать, что он врач, но укрылся за улыбку. — Чума, может быть, и настигнет меня, но там, дома, в Эрфурте, мне бы от костра не уйти. И потом, — усмехнулся он, — я надеюсь отчасти, что Костлявая выберет тебя, и тогда мне будет спокойней.

В мозгу у него раздался гармоничный аккорд, эквивалент смеха.

— Сильно же ты ненавидишь меня, — заметил Призрак. — Но это не довод.

«Нет, — мелькнуло у Фауста в голове, — это не довод». Он стиснул кулаки. Еще больше, чем Призрака, он ненавидел болезнь — то, чего нельзя понять и что поэтому страшнее. Призрак в конце концов такой, каким и должен быть, дабы в мире сохранялось равновесие: это зло против добра. Но безоглядно разящая смерть приводила Фауста в бешенство. Он видывал уже много умирающих, но ничто и никогда не возмущало его так, как эти бессмысленные эпидемии, убивающие без разбора калек и здоровых, молодых и старых, опустошающие целую страну, словно серп ниву.

— Да, — сказал Призрак, — понимаю.

«Конечно, — подумал Фауст, — ты меня понимаешь. Ты знаешь, я не герой, и то, что гонит меня все ближе к чуме, это не геройство, а бешенство. Ибо против этой слепой смерти никто ничего не может сделать…»

— Никто? — прозвучало у него в мыслях.

Он удивленно огляделся. Увидел пыльную дорогу под белесым небом, волнующиеся нивы и даль, трепещущую в солнечном зное.

— Никто, — пробормотал он, прислушиваясь.

— Может быть… — продолжал Призрак, — может быть, средство найдется.

— Средство от чумы?

— Ну да, при некоторых условиях.

— Знаю, — горестно сказал Фауст, — ты ничего не даешь даром. У тебя ведь договор, подписанный моей кровью.

— Кровь была мне нужна, чтобы тебя вылечить, — оскорбленно отозвался Призрак. — Ты начинаешь наскучивать мне. Зачем мне глупец, играющий в лекаря, но не имеющий никакого понятия об эпидемиологии, о гигиене?

— Так почему я тебе так нужен? Почему ты выбрал именно меня?

Призрак засмеялся.

— Я скажу тебе, почему. Может быть, потому, что ты так похож на человека.

— А ты, кто ты сам? — повторял доктор, но все тише и тише.

Призрак молчал. «Боже, иметь средство, чтобы излечивать от черной смерти… Слава, деньги почести… Нет, — остановил себя доктор. — Слава, чтобы до него дотянулась рука инквизиции? Деньги, чтобы у него их отняли ненасытные князья или лесные разбойники? Почести, чтобы завистники могли очернить его? Нет, пусть будет что-нибудь другое. Он продался дьяволу, но пусть теперь дает дьявол».

— Какие же это условия? — нерешительно спросил он.

Призрак оживился. Его мысли искрились жадностью.

— Ты не боишься?

— Боюсь, — вырвалось у Фауста. Но он тут же добавил: — Я хотел бы иметь это средство. Чего ты хочешь?

— Крови больного!

— Так кто же ты? — спросил с досадой доктор. — Дьявол или вампир? За чем ты гоняешься — за кровью или за душами?

— Мне нужна кровь, чтобы найти причину болезни.

Доктор махнул рукой.

— Там, куда мы идем, больных будет с избытком.

— Ты не понял. Мне нужна твоя кровь, потому что ее состав я хорошо знаю. Как и тебя самого.

Доктор остановился. Его пронзило холодом. Даже в этом послеполуденном зное он почувствовал, как по спине у него струится холодный пот.

— Мне нужно, чтобы ты заразился чумой. Во всем опыте нет ничего опасного, это только дело техники.

— Очень благодарен.

— Как только я узнаю, в чем дело, я тебя вылечу. Это не опасно, поверь мне. Если бы ты знал хоть что-нибудь о микробах и защитных веществах, было бы легче. Но сейчас тебе остается только довериться мне.

Фауст знал, что Призрак никогда не говорит попусту. Мысленно он видел, как исцеляет больных и воскрешает мертвых. Видел, как оживают посиневшие лица матерей, как они ласкают плачущих детей окоченевшими пальцами.

Они шли среди трепещущих воздушных зеркал: мрачный Фауст впереди, а далеко за ним Призрак в монашеской рясе.

 

5

В Праге им пришлось подкупить содержателя гостиницы, чтобы он дал им комнату. Когда потом начала косить смерть, он узнал, что Фауст врач и посещает чумные больницы. Он поднял крик и хотел выгнать обоих, но смерть была быстрее и замкнула ему уста раньше, чем он успел выполнить свое намерение.

Призрак не очень тревожил доктора. Часто исчезал подолгу, и Фауст не знал, куда. Потом таинственно появлялся снова, и Фауст не знал, откуда. Доктор вскоре перестал замечать, здесь Призрак или нет: все равно они были связаны неразрывно. Чума косила широкими взмахами, и больницы были переполнены. Над кострами за городом, где сжигали трупы, столбами поднимался дым. Это была война, упорная и отчаянная. Призрак ждал. И дождался.

Однажды на пути в больницу Фауст упал. Лицо у него почернело, из распухших губ вырывалось хриплое, зловонное дыхание. К счастью, его узнали, и только потому он не очутился в яме или на костре за городом, среди безымянных трупов. Люди в капюшонах и масках, собиравшие больных и мертвых, принесли его в гостиницу и бросили на кровать.

И тут подошел Призрак и набрал шприцем крови, как в первый раз. И снова исчез. И снова появился. С лекарством, которое впрыснул в кровь. Фауст выздоровел.

По городам, где властвовала черная смерть, распространялись слухи о чудесном враче из Праги. Слухи были необычайные. Говорили, что в гостинице, где он живет, слышатся странные звуки и светятся таинственные огни. Кое-кто видел рядом с доктором какого-то незнакомца в монашеском капюшоне, с бледным лицом.

В более спокойное время загадочным пришельцем из Эрфурта заинтересовалась бы инквизиция. Но в эти мрачные дни люди отупели, и бог значил для них не больше, чем дьявол. И помогал не бог, а загадочный доктор.

Сначала он излечивал бедняков, у которых ничего не было, кроме лохмотьев, грязи и чумы. Потом стали приходить богатые горожане и дворяне. На гордых лицах у них была маска заискивающей улыбки, а руки, отягченные полными кошельками, дрожали.

Он принимал их охотно. Да, вот случай! Сначала, правда, он отказывался, не хотел обращать на себя внимание, но страдания этих людей были велики, а слышать благодарность так сладко. Он знал, что лекарством обязан Призраку и что Призрак приносит его откуда-то из адской кухни, но это уже не имело значения. Разве он не подписал договора с дьяволом?

Потом Фауста вызвали к заболевшему архиепископу. Осыпали подарками и почестями. Он принял предложенный ему дворец, принял гражданство и звание личного врача князя церкви. Архиепископ, вырванный им у смерти, кротко увещевал его порвать союз с дьяволом и выманивал сведения о таинственных силах, дающих человеку сверхъестественное могущество.

К городу стала возвращаться жизнь. Ученики Фауста — теперь их было у него много — возвращались из ближних городов и стран, приносили неизрасходованные лекарства и деньги, если только не исчезали с ними навсегда.

Это было время, когда он ощутил гордость силой. У него была роскошь, были женщины… но он чувствовал, что все это не то, о чем он мечтал, когда просил дьявола о молодости. Тогда он мечтал о знании…

И до появления Призрака Фауст был известным ученым. Но то, что он знал, было обрывками и жалкими суевериями, опровергаемыми каждодневной действительностью. После колдовского лечения тело у него помолодело, но разум, отягощенный ненужными знаниями, не был способен воспринять ничего нового. Доктор не мог понять, что болезнь — это не кара божья, а битва человеческого организма с незримыми врагами. Он подозревал, что Призрак скрывает от него изготовление лекарства, чтобы крепче связать с собою. Много пил.

 

6

Однажды вечером, когда доктор потягивал красное вино, в комнату вбежал Призрак. Был это весьма телесный призрак с отчаянием во взгляде.

Он без приглашения схватил кубок и осушил его несколькими глотками.

— Я в ловушке, — произнес он. Потом налил еще вина, снова выпил. — Ты должен мне помочь.

— Я тебе? — изумился Фауст. Только теперь он заметил, что Призрак говорит, как все люди. — С каких пор дьяволу стала нужна помощь?

— Дьявол помог бы себе и сам, — вздохнул Призрак, — но я-то не дьявол!

Фауст ошеломленно глядел на него.

— Так ты все это время водил меня за нос?

— Глупец! — воскликнул Призрак. — Ты давно уже мог бы догадаться и сам!

— Так, значит, ты не дьявол, — произнес Фауст и отпил вина. — Ну что ж, — задумчиво продолжал он. — У меня насчет ада всегда было собственное мнение… но когда ты появился так неожиданно и начал вести себя по всем правилам, то, признаюсь, меня это сбило с толку. Особенно когда я тебя слышал вот здесь, — он постучал себя по лбу, — а ты даже рта не открывал.

— Телепатия, — ответил Призрак. — Ты был единственным, с кем я мог наладить контакт… Словом, у тебя есть такая способность. Существо, умеющее объясняться лишь членораздельными звуками, считается у нас преддверием к человеку. Тот, кто не может узнать мыслей другого, должен по необходимости быть подозрительным. А подозрительность жестока.

— А мое омоложение?

— Обычная гормональная терапия, — махнул рукой Призрак.

— А чудесные средства против черной смерти?

— Грибки, убивающие микробов. Впрочем, я о них немного знаю, я не специалист.

— Напротив, ты величайший целитель под солнцем! — пылко возразил Фауст.

— Куда там, — устало произнес Призрак. — Я только ввел образец крови в анализаторы, а они подали синтезаторам команду изготовить оптимальные смеси антибиотиков и все такое… Обыкновенная автоматика.

Фауст потянул из кубка.

— Где это делалось?

— Вот в том-то и дело… Дома. — Призрак говорил медленно, с трудом: то ли с непривычки, то ли под действием напитка. Он отхлебнул снова и докончил: — В моей лаборатории.

— Не понимаю.

— И не пытайся, не сможешь. Принимай все так, как я скажу. Я прибыл сюда из 2525 года, то есть из времени, которое будет через тысячу лет. Я историк. Только поэтому я и могу с тобой разговаривать, никто другой из нас не смог бы. Телепатия — это проще и устраняет множество недоразумений. Мне как историку хотелось проверить, как было дело и в этой фаустовской истории.

— В фаустовской истории? — изумился Фауст.

— Это легенда, и никто не может ее объяснить. Гёте создал из нее одно из величайших произведений литературы. Разве ты не знаешь? Ах, конечно же, он родится еще не скоро. Многие философы ломают себе головы над тем, что за этой повестью скрывается, не инопланетные ли пришельцы? Ну а когда один мой друг изобрел машину времени, способ, чтобы вернуться в прошлое, то я уговорил его, чтобы он позволил мне первому испытать ее.

Фауст икнул и снова выпил. Призрак чокнулся с ним и продолжал:

— Сам я в принципах путешествий во времени не разбираюсь, это область математики и физики, а я в них никогда не был силен. Знаю только, что для активизации веществ, позволяющих переходить из одной эпохи в другую и обратно, нужно немного ртути.

— Ртути? — прошептал Фауст.

— Она была у меня в строго отмеренных дозах в запаянных ампулах. Достаточно было разбить ампулу и накапать ртути в аппарат.

— И это все?

— Да, все дело в точности дозировки. Стоит чуть ошибиться, и очутишься на несколько десятков или сотен лет ближе или дальше. — Он схватился за голову и застонал. — Проклятая моя рассеянность, она меня погубила! Я проверил: оказалось, я взял в лаборатории только одну ампулу и ту израсходовал. И теперь сижу тут узником вашей грязной, темной эпохи…

— Ну, — возразил несколько уязвленный Фауст, — время наше может быть и грязным и темным, но в ртути у нас недостатка нет. Мы лечим ею кое-какие болезни, и в аптеке еще должно оставаться немного…

— Потому-то я и пришел, — смиренно сказал Призрак. — С просьбой. Не знаю, правда, удастся ли мне на глаз отмерить нужную дозу, чтобы вернуться с минутной точностью, но рискнуть придется. Для меня главное — вырваться из этого проклятого средневековья, а там я уж справлюсь. Ты не сердишься на меня?

— Друг! — вскричал Фауст, раскрывая объятия. — За что? За то, что ты вернул мне молодость, что спас от болезни, что дал мне богатство и славу? — Он запнулся, опустил голову на руку. — Послушай, мой благодетель, — заговорил он медленно, устремив на собеседника пристальный взгляд, — ты говорил, что повесть о Фаусте известна и в ваше время?

— Как чисто фольклорный курьез, не больше, — поспешил возразить Призрак.

— Все равно. — Доктор махнул рукой. — Можешь ты мне сказать, как там, в этой повести, с Фаустом получилось дальше?

Призрак медленно поднял кубок к губам.

— Ну знаешь ли…

— Чем кончилась повесть о докторе Фаусте, говори! — настаивал его собеседник.

Призрак всплеснул руками.

— Послушай, нам с тобою все это время было неплохо. Оставим эту историю в покое, ладно? В конце концов это только сказка, и когда я кое-что проверил, то убедился, что все это вымысел и совпадение имен. Дай мне ртути, и я здесь больше не появлюсь.

— Пока не скажешь, как с Фаустом кончилось, я тебе ртути не дам.

Призрак с трудом перевел дыхание.

— На твоем месте я бы подумал…

— Да, но ты-то не на моем месте.

— Хорошо. Но я скажу тебе, когда получу ртуть. Скажу перед тем, как уйти. Согласен?

— Согласен.

 

7

В лаборатории доктора Призрак извлек из кармана продолговатую коробочку с красной кнопкой на крышке. Отвинтил кнопку и осторожно, стараясь не пролить, накапал серебристую жидкость в отверстие. Руки у него слегка дрожали не то от волнения, не то от вина, но в конце концов кнопка снова была на своем месте, и Призрак нажал пружину. Из боковых стенок коробочки выскочили две изогнутые проволоки, описали дугообразную траекторию, направленную кверху, где их концы сомкнулись как раз над центром кнопки. Получился круг около метра в диаметре, зеленовато фосфоресцирующий. Фаусту показалось, что предметы по ту сторону круга потемнели и погасли. У доктора пересохло во рту.

— Дозу я отмерил наугад, — сказал Призрак, — но прибор настроен на мою лабораторию в XXVI веке независимо от того, где я нахожусь в вашей эпохе. — Он указал на темное отверстие между светящимися проволоками. — А вот это путь. Надеюсь, я не очень ошибся. В самом худшем случае я окажусь там немного раньше и добавлю ртути. Но это уж мое дело. Жаль, — вздохнул он, — нам с тобой тут было интересно. Желаю тебе счастья, так как мы видимся в последний раз.

— В последний раз, — прошептал Фауст. Он вдруг почувствовал себя очень одиноким. — Погоди, дьявол, — сказал он ласково и схватил Призрака за рукав. — Ты еще не сказал мне, чем там кончилась фаустовская легенда…

— Подумай лучше, — предостерег Призрак.

— Нет, — хрипло ответил Фауст.

— Как хочешь. — Призрак печально улыбнулся. — Его унесли черти, только дыра от него осталась. — Он отвернулся и быстро шагнул в фосфоресцирующий круг.

Фауст был ошеломлен. После двух кувшинов мозельвейна его слегка покачивало, но тут он очнулся.

— Неправда! — вскричал он. — Ты сам мне сказал, что ты не дьявол. Погоди! — И, не задумываясь, кинулся вслед за Призраком в круг, начавший уже гаснуть. Он почувствовал сильный толчок, услышал грохот рушащихся стен. Потом потерял сознание.

 

8

— Ты бы вызвал «скорую», — сказала седовласая дама и приложила к носу платочек. Где-то в темноте пробило полночь. Ее муж потрогал концом трости одного из валявшихся.

— Набрались оба порядочно, пахнет от них за сотню шагов. — Он наклонился к пьяному. — Эй, вам плохо? На бородатом лице блеснули мутные глазки.

— Друг, дьявол, — забормотали спекшиеся губы. Старик отшатнулся.

— И не стыдно вам так наливаться? — укоризненно спросил он.

— Где я, где?

— Слушай, Ярушек, — сказала седовласая дама своему мужу, когда он вышел из телефонной будки, откуда вызывал «скорую». — Ты заметил, как они были одеты? Штаны такие узкие-узкие, и каждая штанина другого цвета. Не знают уже, что на себя напялить! А борода… Ну можно ли молодому человеку носить на лице такой веник?

— Видишь ли, сейчас февраль, кругом маскарады… Они и не выдержали. Эх, вот когда мы были молодыми… — Он погрузился в воспоминания.

* * *

Неизвестно, чем кончилось дело с обоими путниками. Известно лишь, что их отвезли в участок и что уровень алкоголя у них в крови оказался значительно выше нормы. Ну а если оба они, проспавшись, настойчиво твердили, кто они и откуда, то не трудно угадать, куда они попали.

Всего вероятнее, в Бохницкой лечебнице стало на одного Фауста и одного Мефистофеля больше. Второй из них все время домогается получить продолговатую коробочку с красной кнопкой на крышке и немного ртути. Что ж, фантазии у сумасшедших бывают разные.

Лично я сомневаюсь, чтобы у них была надежда вылечиться.