Долина Иордана

Десять тысяч лет назад

Абрам знал только, что этой ночью будут предзнаменования и явления, кометы и затмение луны, что ночь будет зловещей и страшной, предвещающей Судный День, или Армагеддон. Или же это будет спокойная летняя ночь. Сам Абрам вряд ли смог бы вам что-то объяснить — он сейчас пребывал в своем собственном мире.

Какой сон ему приснился! Будто он держит в объятиях налитое и гибкое, теплое и податливое тело Марит, которая тянется к нему губами и прижимается бедрами. Сон был исполнен такой страсти, что даже теперь, пробираясь в холодном утреннем свете через виноградник, Абрам чувствовал, как у него пылает кожа. Взбираясь по деревянной лестнице сторожевой башни с лепешками ячменного хлеба на шнурке, свисающими с одного плеча, и бурдюком, наполненным разбавленным пивом, с другого, — Абраму предстояло провести целый день в башне, высматривая мародеров, — он чувствовал, как в нем снова поднимается желание. За всю свою жизнь Абрам еще никогда не был так влюблен и так несчастен.

А было ему шестнадцать лет.

Предмет его любви — четырнадцатилетняя девушка с наливающейся грудью и глазами как у газели. Она была длиннонога и легка в движениях, как ветер, а еще очень нежная и добрая. Причиной его несчастья было то, что Марит принадлежала к дому Серофии, а сам Абрам — к дому Талиты. Их семьи враждовали уже два столетия, об их взаимной ненависти ходили легенды. Если бы кто-нибудь узнал о тайной запретной любви Абрама к Марит, его бы на глазах у всех унизили и прокляли, избили, заперли в четырех стенах, лишили пищи, а может быть, даже и кастрировали. По крайней мере, такие картины рисовало Абраму его молодое воображение.

Но он не мог забыть то, что сказал ему его авва, Юбаль, три года назад, когда Абрам с испугом заметил некоторые изменения в своем организме: «Жизнь трудна, мальчик. Это ежедневный труд, полный боли и страданий. Поэтому Богиня в своей мудрости даровала нам наслаждение, которое возмещает нам все наши горести. Она сделала так, чтобы мужчина и женщина могли наслаждаться друг другом, забывая о своих печалях. Поэтому, мальчик, если тебя посетит желание, наслаждайся при первой удобной возможности, потому что этого ждет от всех нас Мать».

Юбаль, очевидно, был прав, потому что Абраму казалось, что обитатели Места у Неиссякаемого Источника только этим и были озабочены. Они сходились, заводили семью, а потом разрывали отношения. И начинали сначала. Честные обыватели, любившие посплетничать, садились вокруг бочек с пивом и бились об заклад на то, сколько продлятся отношения той или другой пары, или кто из чьей хижины попытается незаметно выскользнуть. Иногда отношения разрывались по взаимному согласию, но чаще всего они приедались кому-то одному, и тот уходил. И тогда разгоралась вражда, особенно если был повод для ревности. Все до сих пор вспоминали тот день, когда повитуха Ли застала изготовителя стрел Урию с одной из Луковых Сестер. Ли тут же оттаскала женщину за волосы, а Урию ошпарила кипятком. Изготовитель стрел бежал из селения и больше никогда туда не возвращался. Однако бывали и такие редкие случаи, когда мужчина и женщина оставались вместе на всю жизнь — подобным примером служили его мать и авва — и именно так он представлял себя и прелестную Марит: вечно влюбленными друг в друга.

Стоя под затененной площадкой наверху башни — травяной навес был весьма кстати, потому что уже настало лето и дни становились все жарче — Абрам глубоко вдыхал свежий утренний воздух, надеясь охладить свой жар, чтобы сосредоточиться на своем занятии — высматривать на холмах и в лощинах признаки приближения кочевников. Он хотел хорошо выполнять свою работу. Год назад, когда кочевники налетели на них с востока, их никто не предупредил. Они зверски зарезали его мать и увезли его сестер. После этого авва построил башню, с которой Абрам должен был вести наблюдение, чтобы предупредить о возможном нападении.

Они нападали не каждый год, и предсказать время их появления было невозможно. Это были дикие племена, обитавшие по ту сторону восточных гор и промышлявшие охотой и грабежом. Никто не знал, кто они и как живут, потому что никто ни разу не осмелился пойти по их следам после очередного набега. Но кое-какие слухи ходили. Говорили, что налетчики питаются камнями и песком, что у них нет своих женщин, поэтому, чтобы их выжить, они похищают женщин из других племен. Во сне их души могут выходить из тела. А еще это оборотни, которые часто прокрадываются к селению у Неиссякаемого Источника в образе ворон или крыс. Они также поедают своих мертвецов.

Поэтому очень важно быть бдительным. Однако не так-то просто все время смотреть на горизонт, высматривая кочевников, или искать воров в виноградниках, особенно если никак не удается не думать о Марит и не вспоминать восхитительный сон, который приснился ему прошлой ночью. Он был уверен, что ни один мужчина никогда так не изнывал от желания. Даже его авва, Юбаль, который при всех рыдал над мертвой матерью Абрама и говорил, что она была единственной женщиной, которую он любил.

Мальчик расправил плечи и стал наблюдать.

Над восточными горами уже розовело небо, и поселение, называвшееся Местом у Неиссякаемого Источника, лежавшее в половине дня пути на запад от реки, которую люди прозвали Иордан (что означало «спускающаяся», потому что она текла с севера на юг) — медленно просыпалось в рассветной дымке. Весело горели костры, на которых готовили пищу, воздух наполнялся ароматами печеного хлеба и жареного мяса, слышались сердитые, радостные, удивленные и нетерпеливые голоса. С того места, где стоял Абрам, ему были видны не только виноградник его аввы и ячменные поля Серофии, а также оливковые рощи, гранатовые сады и ряды финиковых пальм — ему было прекрасно видно все большое поселение, где около двух тысяч душ обитали в домах из кирпича и глины, травяных шатрах и палатках из козьих шкур или спали просто на земле, укрывшись меховыми шкурами, положив под головы свои нехитрые пожитки.

Если одни жили здесь постоянно, то другие пришли лишь вчера, чтобы на следующий день уйти, когда придут новые, чтобы также назавтра уйти. Люди приходили в Место у Неиссякаемого Источника, чтобы обменять обсидиан на соль, ракушки каури на льняное семя, зеленый малахит на полотно, пиво на вино и мясо — на хлеб. И посередине этого человеческого муравейника, раскинувшего, подобно паучьим ногам, длинные оросительные каналы, бурлил неиссякаемый источник с вкусной водой, из которого даже сейчас, на рассвете, девушки и женщины черпали корзинами и калебасами воду.

Абрам беспокойно вздыхал. Среди них нет ни одной женщины, которая была бы так же красива и пленительна, как его возлюбленная Марит.

Как и большинство своих ровесников, Абрам имел кое-какой сексуальный опыт. Однако с Марит у него ничего такого не было. За всю жизнь, что они прожили в соседних владениях, они не обменялись и единым словом. Он не сомневался, что, если попытается хотя бы заговорить с ней, его бабушка убьет его на месте.

Абрам сожалел, что живет не в Старые Времена, которые, как ему казалось, были гораздо лучше теперешних. Ему нравилось слушать рассказы о предках — не о Талите и Серофии, а об очень далеких предках, когда его народ кочевал с места на место, все жили одним большим племенем и мужчины с женщинами предавались плотским утехам с кем пожелают. Но они уже давно перестали кочевать большими кланами и теперь живут маленькими семьями в одном доме на одном клочке земли, и почему-то думают, что те, кто живет в этом месте, лучше тех, кто живет в другом. «Вино Юбаля по вкусу напоминает ослиную мочу», — всегда говорил Молок, авва Марит. «Молок выжал свое пиво из кабаньих яиц», — отвечал на это авва Абрама, Юбаль. И нет чтобы высказать это друг другу в лицо. Члены семейств Талиты и Серофии вот уже на протяжении нескольких поколений не разговаривают друг с другом.

Поэтому можно было не сомневаться в том, что никогда и ни за что мальчику из одного дома и девочке из другого не позволят соединиться.

Абрам считал, что это несправедливо. Ссору затеяли предки, а не он. И они отвечали за свои поступки. А Абрам живет здесь и сейчас. Он мечтал о том, как они убегут вместе с Марит (как только он найдет способ заговорить с ней), и он увезет ее далеко от своих виноградников и ее ячменного поля, далеко от их селения, и они будут вместе странствовать по свету. Потому что он родился мечтателем с беспокойной душой и ищущим умом. Если бы он родился в другое время, то стал бы астрономом или исследователем, изобретателем или ученым. Но телескопы и корабли, металлургия и алфавит, даже колесо и домашние животные никому еще даже не снились.

Отвязав ячменную лепешку, он отломил от нее кусочек и, прожевывая хлеб, обратил свой взгляд в сторону неказистых строений из глины и кирпича, теснившихся на краю ячменного поля Серофии — там были гумно, сарай, в котором бродили ячменные зерна, и дом, в котором жила семья Марит, — и тоскливо вздохнул, чувствуя, как пожирающий его огонь вновь разгорается ярким пламенем, потому что он не знает, как Марит относится к нему.

Порой ему казалось, что он ловит на себе ее взгляд. Всего несколько недель назад, на праздновании весеннего равноденствия, она внезапно отвернулась, и ее щеки вспыхнули румянцем. Можно ли считать это добрым знаком? Означает ли это, что она разделяет его чувства? Если бы только он мог узнать!

И, пока над далекими горами всходило солнце, Абрам внимательно осматривал поселение, надеясь увидеть Марит, — он верил, что если он увидит ее хотя бы мельком в этот ранний час, то это будет добрым знаком и день сложится удачно. Но он увидел только толстую Кочаву, которая гналась с палкой за своими детьми; двух каменщиков, которые громко спорили за бочкой с пивом (видимо, они пили всю ночь); зубодера Энока и повитуху Ли, которые торопливо совокуплялись под деревом. Чуть дальше он увидел, как рыбак Даган с жалким видом выбирается из хижины Махалии, а вслед за ним летят его пожитки. Последний месяц Даган жил с Зивой, а за месяц до этого — с Анат.

Абрам гадал, чем же Даган так быстро надоедает женщинам, что они его выгоняют. Бедный Даган — разве может мужчина прожить без женщины и ее дома?

Потом Абрам увидел нечто, что вызвало у него громкий смех. Вон идет сумасшедший Намир и тащит очередных подопытных коз. Два года назад Намиру стукнуло в голову, что, вместо того чтобы охотиться за козами в горах, легче привести несколько живых коз домой и держать их в загоне, пока не понадобится резать их или торговать ими. Поэтому он и его племянники пошли в горы и привели оттуда коз. Но так как они хотели, чтобы стадо размножалось, то отлавливали только самок, а самцов не трогали. А через год козы перестали давать потомство, и остатки стада пришлось зарезать или продать. Но, невзирая на дружные насмешки соседей, Намир продолжал осуществлять свой план. «В конце концов, — говорил он друзьям за бочкой пива, — ведь размножаются же козы в горах, почему бы им не делать этого у меня в загоне?» Поэтому он снова отправился в горы, отловил еще несколько коз и привел их в загон, огороженный палками, ветками и кустарником. На этот раз ни одна из коз не принесла козлят, пленниц и не съели, и не продали. И вот он опять идет, полный решимости добиться успеха, а позади тащатся его смущенные племянники и несут на длинных шестах бьющихся и блеющих коз. Сквозь поднимающиеся клубы дыма Абрам видел четырех мужчин, которые сидели за чаном пива под деревьями, делали оскорбительные замечания в адрес Намира и спорили, сколько протянет это стадо.

Абраму казалось, что у каждого в поселении есть какая-то цель, и не все они так смехотворны, как у Намира. Еще он вспомнил, как все смеялись над другим человеком, Ясапом, который пришел сюда десять лет назад и засадил поля цветами. Люди смеялись, потому что думали, что от цветов нет никакой пользы. Когда же на поля стали слетаться пчелы, а Ясап стал держать ульи и собирать мед, они перестали смеяться. Люди впервые на своей памяти ели сладкое круглый год; спрос на это лакомстве был так велик, что теперь Ясап стал третьим самым богатым человеком в селении.

В Место у Неиссякаемого Источника приходило все больше и больше новых людей, которые осматривались и, убедившись, что здесь можно неплохо устроиться, возводили жилища и никуда уже больше не уходили. Люди, обладавшие особыми знаниями и умениями, предоставляли свои услуги в обмен на пищу, одежду и украшения: парикмахеры и татуировщики; предсказатели и люди, умеющие читать по звездам; камнерезы и резчики по кости; рыбаки и дубильщики кожи; повитухи и целители; люди, умеющие ставить капканы, и охотники. Все приходили и почти никто не уходил.

«Если бы я был свободным и независимым, — думал Абрам, — я не остался здесь. Я бы взял хлеб с пивом и копье и отправился бы посмотреть, что там — по ту сторону гор».

Услышав в громкие крики, он взглянул вниз и увидел, как его младшие братья бегают в винограднике, разгоняя птиц. Мальчики — тринадцати, одиннадцати и десяти лет — любили виноградник, он стал их вторым домом. Если на следующей неделе виноград созреет, они наравне со взрослыми мужчинами будут выполнять свою часть работы, наполняя корзины спелыми ягодами, а потом, когда соберут весь виноград, будут усердно топтаться, перебирая маленькими ногами в давильном прессе, превращая виноград в сок.

Только Абрам собрался помахать Калебу, старшему из своих младших братьев, как увидел нечто, от чего застыл на месте. По дорожке прошаркала пожилая женщина с обнаженной грудью, в длинной юбке из оленьей шкуры, с крашеными хной заплетенными волосами, она согнулась почти пополам под тяжестью ожерелий из камней и ракушек, увешивающих ее увядшее тело. Она была богатой женщиной и должна была демонстрировать благосостояние своей семьи.

У Абрама чуть глаза не вылезли из орбит. Зачем это его бабушка идет по дороге к Храму Богини? Это одновременно озадачило и встревожило его. Для чего она вышла из дома в столь ранний час? Должно быть, что-то срочное. Может быть, она узнала о его тайной страсти к Марит? И хочет попросить Богиню заколдовать его? Абрам, как и большинство мальчиков, боялся своей бабушки. Пожилые женщины обладают невообразимым могуществом.

Он машинально потянулся к филактерии, висевшей у него на груди на кожаном ремешке. По традиции, когда ребенок достигал семи лет и становился взрослым — ведь столько детей умирало, не дожив до этого возраста — ему давали постоянное имя и маленький мешочек, в котором лежали бесценные талисманы: его засушенная сморщенная пуповина, первый зуб и прядь волос его матери. Также в него иногда клали какой-нибудь звериный фетиш и несколько засушенных листьев покровительствующего растения, которые должны были оградить его от болезней и невзгод. Сжимая филактерию, в которой лежали магические камешки, косточки и веточка дерева, Абрам думал, обладает ли этот талисман достаточной силой, чтобы защитить его от собственной бабушки.

Он смотрел, как она идет между хижинами и шатрами, обходя груды требухи и внутренностей, стараясь как можно быстрее миновать смердящую дубильню, где растягивали на солнце окровавленные шкуры. Наконец она вышла на тропинку, ведущую к маленькой хижине из глины и кирпича, в которой располагался Храм Богини. Абрам увидел, как из маленького домика вышла жрица Рейна, чтобы поприветствовать гостью.

Даже отсюда Абраму была видна великолепная грудь Рейны. Летом все женщины в поселении ходили с обнаженной грудью, так что мужчины могли свободно любоваться ими. Отсюда и зародилась его страсть к Марит: ему было интересно, когда она превратится из девочки в женщину. У Рейны грудь была высокой и крепкой, ничуть не обвисшей, как у большинства женщин ее возраста, потому что Рейна никогда не рожала. Когда ее посвятили в жрицы, она отдала свою девственность Богине. Но от этого она не перестала быть женщиной. Рейна красила соски красной охрой и душила волосы ароматными маслами. Бедра у нее были широкие, и пояс ее юбки из оленьей шкуры проходил гораздо ниже пупка, как раз над вожделенным треугольником, к которому никогда не прикасался ни один мужчина.

Абрам снова вздохнул в порыве юношеского желания и смущения, дивясь, почему Богиня заставляет мужчин и женщин испытывать этот мучительный голод? Вот Рейна, к которой не смеют прикасаться мужчины и которые от этого еще больше хотят обладать ею. И завладевшая его сердцем Марит, которая никогда не будет ему принадлежать. Где же здесь наслаждение?

Увидев, как через несколько минут бабушка вышла из Храма Богини, где стояла священная статуя, внутри которой находился священный кристалл, он удивился тому, с какой поспешностью старуха пошла обратно к дому, как будто у нее было дело, не терпящее отлагательства. Через минуту Абрам услышал голоса двух человек, разговаривающих на повышенных тонах. Бабушка ругается с его аввой!

Через мгновение авва в бешенстве вылетел из дома и направился к ячменным полям, — туда, где стоял дом Марит.

Абрама огорчил расстроенный вид Юбаля. Ему вспомнилось, как Юбаль нес его на плечах, крепко сжимая своими большими руками его щиколотки. Абрам чувствовал себя великаном и ни за что не хотел спускаться на землю. Он не знал ни одного мальчика, у которого были бы такие отношения со своим аввой.

Не все мужчины удостаивались почетного звания «аввы», что означало «господин» или «хозяин» (то есть хозяин доходного дела, а иногда — дома и детей той женщины, с которой его соединяла прочная связь). Поскольку мало кто из мужчин оставался с одной женщиной надолго, особенно когда у нее появлялись дети, Юбаль был редким исключением, потому что он был искренне привязан к матери Абрама и прожил в ее доме двадцать лет.

Абрам смотрел, как Юбаль, выглядевший очень внушительно в своих кожаных штанах, с длинными волосами и бородой, обильно смазанными маслом, что приличествовало его положению, — прошел несколько шагов, потом резко остановился, потер подбородок и, как будто внезапно передумав, повернул обратно по направлению к селению. Через несколько секунд Абрам увидел, как Юбаль занял место под тенистым сводом деревьев торговца пивом Джоктана, где перед бочонком уже сидели трое мужчин. Они радостно поприветствовали Юбаля — он был одним из самых приятных и почитаемых людей в поселении. Юбаль махнул Джоктану, и тот принес тростник длиной приблизительно в два локтя. Юбаль вставил тростник в высокий бочонок и стал сквозь пену потягивать находившуюся под ней жидкость. Пиво Джоктана сильно уступало пиву Молока, но Юбаль поклялся, что он скорее будет пить змеиную мочу, чем прикоснется к пиву, сваренному выродками Серофии.

При виде Юбаля Абрам с удвоенным усердием стал выполнять свои обязанности наблюдателя. Он старался именно ради аввы. Он хотел, чтобы Юбаль им гордился. Но, несмотря на огромное желание хорошо нести вахту, Абрам не мог сосредоточиться на своем занятии, потому что слишком многое вокруг напоминало ему о Марит.

На двери дома огранщика камней ярким пятном в лучах утреннего солнца горели нарисованные краской женские гениталии. Старик рассчитывал, что это поможет его дочерям забеременеть. Во многих семьях у входных дверей рисовали подобные символы в надежде зазвать в свой дом плодородие Богини. Женщины, которым хотелось забеременеть, ходили к жрице Рейне за магическими заговорами, снадобьями плодородия и травами, обладающими сверхъестественной силой.

Мужчин проблема зачатия не волновала, потому что народ Абрама еще не знал о той роли, которую они играют в деторождении. Зачатие было тайной, к которой приобщались исключительно женщины через покровительство Богини.

Громкий крик вновь привлек его внимание к селению и кипящей в нем жизни. Один из преступников, привязанных к позорному столбу близ бурлящего ручья, кричал на детей, которые кидались в него дерьмом и отбросами. Обычно к столбам привязывали жуликов и лжецов, нарушителей порядка и злобных сплетников, но этот человек, сейчас абсолютно голый и беспомощный, напился ячменного пива, взобрался на крышу и оттуда стал мочиться на ничего не подозревающих прохожих. Может, его и не стали бы наказывать так строго, если бы одной из пострадавших не оказалась бабушка Абрама. Двое других были привязаны к столбу за изнасилование девушки из дома Эдры. Разгневанные женщины бросались в них камнями и пометом, а зеваки, толпившиеся неподалеку, бились об заклад, доживут насильники до захода солнца или нет.

Расправы вершились быстро и жестоко. Ворам отрубали руку. Убийц казнили. Абраму с башни хорошо был виден труп убийцы, висевший на дереве по ту сторону пшеничных полей; видимо, его казнили совсем недавно — его глаза еще клевали вороны.

Абрам застыл на месте.

Затем, прикрыв глаза рукой, стал изо всех сил всматриваться вдаль. Что это за клубы пыли катятся с северо-востока?

Ком подступил у него к горлу. Кочевники!

Но потом он вгляделся внимательней и глубоко вздохнул. Вовсе это не кочевники — это караван Хададезера! «Мать Богиня!» — воскликнул он и, не в состоянии бежать достаточно быстро, кубарем скатился вниз по лестнице. Разве в такой шумной толпе, где почти все будут пить и веселиться, кто-нибудь заметит, как юноша и девушка обменяются запретным взглядом?

Караван представлял собой величественное зрелище: люди рекой текли через горы, луга и ручьи, — добрая тысяча душ. Мужчины, подобно вьючным животным, сгибались под тяжестью всевозможных товаров. У кого-то на плечах было деревянное коромысло, к концам которого привязаны узлы; другие тащили на спинах корзины, висевшие на кожаных ремнях, обмотанных вокруг головы; более тяжелый груз волоком тащили одновременно несколько человек. Их путь был долгим и физически тяжелым — нужно было пройти столько миль по камням и колючкам, под палящим солнцем и холодным дождем, по горным тропам и знойным пустыням. Но выбирать не приходилось. Южные народы нуждались в том, что могли предложить им люди с севера, и наоборот. Хотя некоторые изобретательные хозяева в северных горах пытались приручить и одомашнить скот, чтобы превратить его в тягловых животных, пока это им не удавалось. И люди тащили на себе малахит и лазурит, охру и киноварь; вещи из алебастра, мрамора и камня; шкуры, меха, оленьи рога; кроме того, дивную деревянную посуду, которой славился север — чаши и подставки для яиц, а также блюда с резными ручками. Все это несли на юг и обменивали на папирус и масла, специи и пшеницу, бирюзу и ракушки, чтобы, так же навьючив все это на себя, нести товар на север.

В караване шли также женщины, нагруженные скатанными постелями, палатками, живой птицей и кухонными горшками, — сопровождавшие своих мужчин или присоединившиеся к каравану уже в дороге; кто-то шел с детьми, некоторые из которых родились в пути. Иногда женщины уходили из каравана, дойдя до Места у Неиссякаемого Источника, а местные женщины, по известным только им причинам, убегали из поселения и вместе с караваном уходили дальше на юг.

Возглавлял эту громадную колонну торговец обсидианом по имени Хададезер. Способ передвижения самого Хададезера представлял собой не менее удивительное зрелище. Хададезер никогда не передвигался пешком. Во всяком случае, он не шел пешком все две тысячи миль, которые проходил его караван. Восемь дюжих мужчин несли на плечах носилки, сооруженные из двух прочных шестов, к которым была привязана сплетенная из ветвей и тростника решетка. А на ней, на тканых ковриках восседал, скрестив ноги, величавый Хададезер; его спину и руки поддерживали подушки из мягкой ослиной кожи, набитые гусиным пером. А так как все знали, что толстый человек — это богатый человек, то, судя по необъятным размерам Хададезера, он должен был быть самым богатым человеком в мире.

Заплетенные в косы длинные черные волосы Хададезера были обильно смазаны маслом и доходили ему до пояса, как и роскошная черная борода, так же напомаженная и заплетенная в косички, в которую в изобилии были вплетены бусинки и ракушки. На нем надета доходящая до колен туника, сплошь, от воротника до подола, расшитая ракушками каури, — одеяние настолько великолепное, что люди не могли отвести от него глаз в благоговейном восторге. Спустя шесть тысяч лет потомки Хададезера станут украшать себя золотом и серебром, бриллиантами и изумрудами, но в его время, когда драгоценные металлы и камни еще покоились, никем не тронутые, в таинственных недрах земли, самым популярным украшением были ракушки каури. Они также выполняли роль денег.

Хададезер завоевал широкую славу как ловкий делец. В молодости он начал торговать ароматической смолой, которую собирают с дерева лебона, что означает «белое», которое растет на севере. Когда ее поджигают, она издает восхитительный аромат, так что ладан мгновенно завоевал популярность в обеих речных долинах. Несмотря на то что Хададезер дорого продавал свой товар, ему приходилось платить большие деньги сборщикам смолы, поэтому прибыль он получал незначительную. Но однажды, пробираясь сквозь густые леса на севере, он обнаружил, что истертую в пыль ароматную древесину можжевельника и сосны можно так смешивать с этой смолой, что никто и не догадается, что это не чистый продукт. Так он увеличил поставку смолы, оставив прежнюю цену, и получил большую прибыль.

Хададезер никогда ничего не упускал. У него была сложная система расчетов, понятная только ему. От бумаги и письма этого торговца обсидианом и ладаном отделяли четыре тысячи лет, поэтому он использовал свою систему знаков, и дощечки из обожженной глины, испещренные только ему понятными символами, нанизанные на разные шнурки, увешивали, позвякивая, его необъятный стан.

Поселенцы бросились навстречу каравану в предвкушении грядущего вечера — в ожидании встречи со старыми друзьями, соединения любовников, возможности отомстить врагам, заключить сделку, исполнить обещания или обменяться любыми товарами и услугами. Пока в небе, предвещая знойный день, поднималось солнце, они разбивали шатры, зажигали костры, откупоривали мехи с вином и бочонки с пивом. И как жители поселения ожидали от пришедшего каравана развлечений и удовольствий, так же измотанные тяжким трудом люди, проделавшие трудный и долгий путь, вошли в город в предвкушении хлеба, пива, игр и плотских утех. Хададезер оставался в Месте у Неиссякаемого Источника в течение пяти дней, после чего его люди снимались с места, взваливали на плечи свою ношу и шли дальше на юг, в долину реки Нил, где они также разбивали лагерь, а потом разворачивались и возвращались домой, на север. Хададезер совершал это путешествие длиной в две тысячи миль — с северных гор, где он жил, к дельте Нила и обратно — круглый год, посещая Место у Неиссякаемого Источника во время летнего и зимнего солнцестояния.

Все обитатели селения, мужчины и женщины, придут, приползут, а некоторых даже принесут сегодня вечером на этот праздник, потому что предстоящая ночь будет полна развлечений и удовольствий. Каждые полгода трудолюбивые жители Места у Неиссякаемого Источника с нетерпением ждали прихода каравана Хададезера. И сегодня вечером они повеселятся на славу.

Все, кроме одного несчастного.

После того как Абраму разрешили посмотреть на Процессию Богини, которую носили по лагерю, чтобы она благословила гостей и предстоящую торговлю, его отослали обратно в виноградник, где он вместе с младшими братьями должен был охранять его от воров.

Обходя виноградник с зажженным факелом в руках, Абрам с завистью думал о гостях, которые, как всегда, будут рассказывать удивительные истории о дикой охоте и морях, в которых гибнут люди, о пылких женщинах и великанах ростом с дерево. Путешествуя вверх по Нилу, они встречали людей с кожей, черной как ночь. А на севере они видел животное, не похожее ни на лошадь, ни на антилопу — нечто среднее, у которого на спине было два горба. Как же Абрам жаждал стать торговцем! Он не хотел всю оставшуюся жизнь давить ногами виноград.

Он также знал, что на этот праздник счастливых людей обязательно придет и Марит, которая будет покупать хну или любоваться ракушечным ожерельем. Может быть, она отстанет от матери и сестер, чтобы посмотреть, как вытворяет фокусы дрессированная обезьянка или чтобы купить мясное лакомство с пряностями, которое так вкусно готовят женщины, живущие в горах. И пока она будет, вдали от бдительных глаз своей семьи, стоять в свете луны и звезд, среди шумного смеха и громких голосов обвеваемая пьянящими ароматами дыма, духов и жарящейся на кострах пищи, может быть, она не станет возражать, если к ней подойдет один мальчик, который даже, может быть, случайно прикоснется к ее руке.

Страсть взяла верх над послушанием. Абрам больше не мог этого вынести. Пробормотав какое-то извинение, он вручил факел своему брату Калебу и тенью выскользнул из виноградника.

Лагерь раскинулся на равнине позади кукурузного и ячменного полей почти до берегов Иордана, от сотен пылающих костров к звездам поднимался дым. Там царило такое оживление, было столько всего интересного, что Абрам, попав в толпу потешников, чуть не позабыл о своей страсти к Марит. Он останавливался то там, то здесь, чтобы посмотреть на акробатов и магов, танцоров и жонглеров, заклинателей змей и шутов, жаждавших разлучить легковерных зевак с их драгоценными ракушками каури.

Везде, куда бы ни пошел Абрам, продавалась еда. На огромных вертелах жарились свиньи и козы, на тростниковых ковриках лежали целые горы ячменных лепешек и стояли чаши с медом, а уж бочонков с пивом было вообще не счесть. Он искал Марит.

Абрам подошел к толпе, глазевшей на танцовщицу, на которой не было ничего, кроме ожерелья из множества бус и пояса из ракушек. Соблазнительная и красивая, она танцевала, сладострастно извиваясь и покачивая бедрами под ритмичные хлопки зрителей. Абрам не знал, кто она, но ему захотелось обладать ею, сгореть в глубине ее тела. Он почувствовал, как в нем поднимается адский жар. У него пересохло в горле. Язык прилип к гортани. Он впился глазами в ее бедра. Он думал о Марит. Его переполняло мучительное желание.

Отвернувшись от танцовщицы, он увидел чуть поодаль авву Марит, яростно торговавшегося с торговцем слоновой костью. Молок был низенький коренастый мужчина с кривыми ногами, большим отвисшим животом, свидетельствующим о его благополучии и любви к собственному пиву. Он был очень вспыльчив и оскопил бы любого мужчину из рода Талиты, который бы только глянул в сторону женщины из дома Серофии.

Абрам почувствовал, как его сердце подкатывает к горлу. Что за безумие? Зачем он упорствует в своей страсти, если знает, что это не кончится добром?

И только он решил, что, разыскивая Марит, он навлечет на себя одни несчастья и что ему нужно возвращаться к братьям в виноградник, как вдруг заметил группу женщин, собравшихся вокруг торговца хной. Его внимание привлек не их внешний вид, а голоса и смех, и особенно один, высокий и мелодичный, как пение птички, живущей среди ивовых ветвей на речном берегу.

В одно мгновение ему показалось, что лагерь исчез. Земля ушла из-под ног Абрама. Небо растворилось. И осталась лишь Марит и ее восхитительный смех.

— Прочь с дороги, мальчик! — проревел мясник, тащивший тушу овцы.

Но Абрам как будто одеревенел — стал нем и неподвижен. Любовный недуг окутал его теплым облаком. Он с трудом мог дышать. И думал про себя, что, наверное, можно умереть от любви.

А потом Марит обернулась и посмотрела на него. И произошло чудо.

Снова была ночь, и звезды с луной горели ярко, как никогда, а его ноги вдруг опустились на землю, устойчивую, твердую и дарящую надежду; лагерь был на месте, и в нем слышался смех, извивались под ритмичные хлопки танцоры, в воздухе царило ощущение праздника. Сердце Абрама опустилось обратно в грудную клетку, и снедавший его жар вырвался на волю. Потому что Марит смотрела на него — прямо на него, смотрела ему в глаза своими темными глазами, не отрываясь и словно поглощая его взглядом.

Он сглотнул. Такой взгляд нельзя истолковать ошибочно.

Долина Воронов представляла собой речное русло, по которому во время зимних бурь протекал бурный поток, а летом он пересыхал. Лунная тень Абрама следовала за ним по пятам, как сообщник, резко выделяясь на фоне скалистых стен узкого каньона. Он прислушался к тишине, к одинокому завыванию шакалов, к свисту ветров в скалистом овраге. Ночной воздух был прохладным, но его кожа горела, как при лихорадке. Он наблюдал за полной яркой луной, совершающей свой бесконечный путь по небу.

У него была небольшая надежда, что Марит придет. Он прибег к уловке: попросил одного из друзей передать Марит тайное послание, когда она будет набирать воду из колодца. Он должен был сказать ей, что Абрам нашел в Долине Воронов редкий цветок, который он хотел бы ей показать. Марит поймет, что это ложь, но это будет для нее предлогом, если она захочет прийти.

Присев на корточки, Абрам ждал. Подул ветерок, и до него долетела музыка и смех прощального пира, он уловил вкусные запахи еды. В желудке у него заурчало, но он не чувствовал голода. Он ощущал лишь нарастающее нетерпение и беспокойство.

Время шло. Луна двигалась по небу. Абрам вскочил и сделал несколько шагов. Марит и не собиралась приходить. Ну и дурак же он, что смог в это поверить!

И вдруг она появилась — как будто соскользнув с лунного луча, тихо ступила на землю.

Они смотрели друг на друга, разделенные небольшим пространством. Впервые в жизни они оказались наедине — до этого они всегда встречались в присутствии ее сестер или братьев Абрама, или других поселенцев. А теперь они были совершенно одни под звездами.

Абрам чувствовал, что его трясет, от страха и волнения одновременно. Ни в одну из его грез не закрадывался страх. Его внезапно осенила запоздалая мысль, что здесь, в этом каньоне, могут появиться их предки, Талита и Серофия, призрачные соперницы, пришедшие посмотреть, как их потомки будут нарушать табу. Он почувствовал, как на спине выступил холодный пот и потек ледяными струйками по позвоночнику. Абрам не сомневался, что если он сейчас резко обернется, то увидит у себя за спиной Талиту, разгневанную и готовую оторвать его голову.

Он увидел, что Марит потирает руки и смотрит тайком по сторонам, как будто тоже боится, что сейчас над ней возникнет ее прародительница и нанесет ей смертельный удар.

Но минуты шли, а они слышали лишь свист ветра в скалах и видели только тени, лунный свет и друг друга. Абрам кашлянул. Ему показалось, что это прозвучало как удар грома.

Марит смотрела на свои ладони.

— Цветок, — мягко произнесла она. — Ты…

Он сглотнул:

— Я… Она ждала.

Ему казалось, что из него вот-вот извергнется пламя.

— Я… — начал он снова. Все его фантазии о том, как они впервые заговорят друг с другом, оказались бесполезными. Внезапно он почувствовал, что на него смотрят бабушка и авва, а также все его предки вплоть до самой Талиты, и его снова обуял страх. По пылающей коже заструился холодный пот, его опять затрясло. Что он делает?

Потом он увидел, что она тоже дрожит, и понял, как она рискует, придя сюда, какой опасности подвергает себя. Если Молок узнает, он исполосует ей спину до крови!

Но они еще могут остановиться и спастись. Он должен убежать в горы, и тогда Марит быстро вернется домой. Это было бы самым разумным.

Но оба продолжали стоять неподвижно. Они были в плену лунного света и взаимного желания — шестнадцатилетний мальчик и четырнадцатилетняя девочка, уже превращающиеся в мужчину и женщину.

Потом никто не мог сказать наверняка, кто же сделал первый шаг. Но им и нужен был только этот первый шаг — остальные незамедлительно последовали сами собой, и уже через мгновение они оказались в объятиях друг друга. Абрам прижался губами к губам Марит, она обвила его шею руками. И во время этого отчаянного, торопливого и очень неуклюжего первого поцелуя каждому из них казалось, что сейчас разверзнутся и рухнут стены каньона и их обоих накроет лавина. Они ждали, что услышат вопли разъяренных предков, и чувствовали над собой холодное дыхание смерти.

Но они были только вдвоем, только Абрам и Марит, сжимающие друг друга в объятиях, забывшие о привидениях, которые могли за ними наблюдать, о нарушенном запрете и возможных последствиях, о своих родственниках и о мести. И, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы произнести самое важное, оба сказали «люблю».

На следующее утро Абрам высматривал знаки, по которым можно было бы определить, что он навлек на свою семью несчастье. Он проснулся в твердом убеждении, что его дом лежит в руинах, или у него загорелась крыша, или его тело покрылось язвами. Но утро было спокойным, бабушка, как обычно, пила свое утреннее пиво. Она не жаловалось на плохие сновидения, не выказывала никакого беспокойства. Юбаль, однако, был задумчивее обычного, но Абрам приписал это предстоящему сбору винограда.

Молча, терзаемый беспокойством, Абрам проглотил свое пиво с хлебом и, прежде чем выйти из дома, усердно почтил предков, оставив им большую, чем обычно, часть завтрака, и помолился, чтобы они не насылали несчастье на его дом за то, что он согрешил с Марит.

Он жил в постоянном ожидании возмездия — ждал, что его внезапно поглотит земля или поразит молния, но дни проходили один за другим, никаких признаков несчастья в доме не наблюдалось, и Абрам, осмелев, решил снова тайком встретиться с Марит в Долине Воронов. Она тоже не заметила в своем доме ничего ужасного — значит, предки не возражают. «Значит, Богиня захотела, чтобы мы наслаждались, — рассудил Абрам, заключая Морит в объятия. — А кто такие наши предки, чтобы ослушаться Богиню?»

То, что им удавалось держать в тайне свои свидания, было чудом, и это лишний раз убеждало их в том, что Богиня на их стороне. В течение последующих недель и месяцев, дней, наполненных мимолетными поцелуями, и проведенных в запретных объятиях ночей, никто из родственников так ничего и не заподозрил. Абрам убегал под предлогом, что идет на рыбалку, а поведение Марит никто не находил странным, потому что она уже достигла того возраста, когда девочки становятся задумчивыми и уходят по ночам гулять при луне. Ее мать даже поощряла ее к этому, потому что такие прогулки часто заканчивались беременностью.

Время шло, и, пока Абрам с Марит наслаждались своей тайной любовью, позабыв обо всем на свете, утопая в глазах друг друга, в шестнадцатилетнем мальчике происходила перемена. Когда он был с Марит, его охватывало ощущение полноты жизни, как будто у них была одна душа на двоих. Когда же они расставались, то он чувствовал пустоту и бесцельность своего существования. Особенно плохо ему было в те пять дней в месяц, которые она проводила в лунной хижине, общаясь с Богиней, — тогда Марит была далеко от него не только физически, но и духовно, так как дни своего уединения она посвящала молитвам, обрядам и общению с Ал-Иари.

Абрам с Марит разделяли не только чувства и ложе, они делились друг с другом своими мечтами. Он рассказал ей, что мечтает быть торговцем вроде Хададезера. Что ему не хочется всю оставшуюся жизнь мять ногами виноград. Беда заключалась в том, что его мечта шла вразрез с его любовью — ведь если он будет жить жизнью торговца, то почти никогда не будет бывать дома и подолгу не будет видеться с Марит. Как совместить одно с другим?

Марит смотрела на жизнь иначе: «Мне нравится быть звеном в длинной цепи жизни, знать, что я произошла от своей матери, которая в свое время произошла от своей, и так до Серофии и до самой Богини Ал-Иари. И мне необыкновенно радостно и в то же время удивительно осознавать, что и мои дочери, когда они у меня появятся, будут продолжением этой цепочки».

Абрама внезапно поразила эта несправедливость жизни. Женщины могут давать потомство, а мужчины — нет, разве только по линии своих сестер.

Прошло полгода, близился день зимнего солнцестояния, скоро должен был прибыть караван Хададезера. Абрам и Марит гордились тем, как умело они держали в тайне свои отношения. Им даже удавалось разыгрывать взаимную неприязнь в присутствии других. Они были молоды и наивны и думали, что смогут скрываться вечно.

Ничто не подтверждало жизненную силу Богини так наглядно, как процесс получения вина. Потому что разве не была эта пещера, в которой оно зарождалось, чревом Матери Земли? И разве не напоминал сок, выжатый из винограда Юбаля, ежемесячные женские кровотечения? Все знают, что, если месячные у женщины задерживаются, значит, у нее в чреве растет ребенок. То же чудо происходило и с вином: виноградный сок относили в пещеру-чрево, где он хранился шесть месяцев под покровом тайны и темноты, а потом туда входили люди и обнаруживали, что он чудесным образом превратился в «живой» напиток.

Дегустация вина была важнейшим обрядом в Месте у Неиссякаемого Источника. Процессию, шествовавшую в расположенную на юге священную пещеру, возглавляла сама Богиня, которую несли на плечах четверо дюжих мужчин, а на груди у нее мерцал в лучах восходящего солнца ее синий камень-сердце. Эту статую вырезали сто лет назад из цельного куска песчаника. Она была высотой три фута и выполнена очень искусно — от больших мудрых глаз Ал-Иари до изысканных сандалий на ногах. Древний могущественный кристалл покоился на обнаженной груди Богини.

За считанные дни до зимнего солнцестояния в бодрящем и прохладном утреннем воздухе процессия торжественно продвигалась по равнине к реке, а затем дальше, на юг, к Мертвому морю, где находились священные пещеры с вином. К полудню они достигли утесов, и жрица Рейна велела сделать там остановку. Убедившись, что Богиню водрузили на каменный трон, Рейна дала знак к началу молитвы. Они принесли в жертву овцу и возложили ее на алтарь. Потом бабушка Абрама, авва Юбаль, Абрам и три его младших брата прошествовали по узкой тропе, ведущей ко входу в пещеру.

Притихшие люди не издавали ни звука, потому что по первой пробе зимнего вина определяли, что готовит людям весь оставшийся год.

Бабушка Абрама остановилась у входа и, воздев руки к небу, стала вслух молиться Богине, а также всем обитающим поблизости духам и привидениям. Она произносила слова молитвы, сохранившиеся еще со времен Талиты, когда в пещере нашли первое вино, потом посыпала порог ладаном и измельченными лавровыми листьями, освятив таким образом это место. Она вошла в пещеру первой и с помощью кремня разожгла масляные лампады, которые были приготовлены там еще с лета. Она старалась ступать как можно тише, чтобы не нарушить своим вторжением святость пещеры.

Убедившись, что к мехам никто не притрагивался и что за все эти месяцы брожения никто не совершал здесь никаких святотатственных действий — потому что смерть ожидала каждого, кто вошел бы в священную пещеру, — она дала знак Юбалю. Он — авва дома, а также авва виноградника, поэтому должен пробовать вино первым.

К удивлению Абрама, Юбаль притронулся к его руке и знаком показал, чтобы он следовал за ним. Абрам никогда не переступал порога священной пещеры. Чувствуя, что его переполняет священный трепет, Абрам входил вслед за Юбалем под темные своды, где он причастится силы Богини. Он подумал о Марит, которая стояла снаружи среди наблюдателей, и о том, что, наверное, гордится сейчас тем, что его впустили в священную пещеру.

Юбаль остановился перед мехами, которые хранились на выдолбленных вдоль стен пещеры известняковых полках, и посмотрел на стоявшего рядом с ним мальчика, высокого и красивого, на щеках которого уже пробивалась растительность. Юбаль никак не мог понять, почему он испытывает к мальчику такие чувства. Они зародились еще тогда, когда мать Абрама была беременна им. Они лежали рядом на ложе, и Юбаль с изумлением смотрел на ее огромный живот, наблюдая, как он шевелится, когда малыш начинал двигаться. Тогда Юбаль клал руку на чудесную возвышенность и чувствовал движения ребенка под своими пальцами, и тогда его переполняло удивительное чувство — как будто маленький человечек шевелится внутри него самого.

— Прежде, чем мы начнем, Абрам, — произнес Юбаль спокойным звучным голосом, который, однако, не было слышно за пределами пещеры, — я должен тебе кое-что рассказать. — Он широко улыбнулся. — У меня прекрасные новости.

Он посмотрел на вопросительно уставившегося на него мальчика и помрачнел. Раньше они всегда могли найти с Абрамом общий язык. Они были очень близки и никогда не испытывали неловкости, общаясь друг с другом. Даже в тот день, когда Абраму исполнилось тринадцать лет и Юбаль должен был объяснить ему правила общения с женщинами и существующие табу, рассказать о специальном шатре, в который женщины удаляются раз в месяц, о месячных, из которых возникает новая жизнь. Ему было нелегко объяснить мальчику все эти вещи. При одной мысли о глубине тайны, окутывающей женщину, слова застревали у Юбаля в глотке.

Юбаль был простым человеком, несмотря на то, что был богат. Он знал толк в том, как разводить виноградники и делать вино, но женщины его озадачивали. Они такие загадочные… и это их лоно, которое дарит мужчинам наслаждение и в котором в то же время зарождается жизнь и обитает Богиня… Юбаль, как и большинство мужчин, трепетал перед менструальной кровью. В мифах говорилось, что если мужчина хотя бы притронется к ней, то его тут же постигнет смерть, потому что менструальная кровь обладает силой Богини, силой жизни и смерти. Когда у женщины прекращаются месячные, это означает начало жизни. Но, если месячные пришли вновь, значит, жизнь оборвалась.

— Скоро в наш дом войдет новый человек, — сказал Юбаль уже при свете мерцающих в пещере лампад.

Абрам удивленно посмотрел на него. Из-за увлечения Марит Абрам стал глух и слеп ко всему происходящему вокруг и совершенно не замечал что его авва готовился объединить их семью с другой. Несомненно, этот шаг нужно было рано или поздно сделать.

Традиции и законы семейных союзов были установлены еще несколько веков назад первыми поселенцами, когда налетавшие кочевники опустошали поля и дома. И предки решили: чтобы поселение смогло выжить, семьи должны защищать друг друга. Им понадобилось достаточно много времени, чтобы понять, что, для того чтобы защищать друг друга во время подобных набегов или каких-либо других бедствий, им время от времени нужно обмениваться сыновьями и дочерями. В семье Абрама было слишком мало мужчин, которые могли работать на винограднике и защищать урожай от мародеров. Юбаль часто нанимал помощников, которые вместо того, чтобы сторожить виноград, ели его, а если нападали кочевники, разбегались. К тому же теперь в доме Талиты не осталось женщин, если не считать довольно дряхлой бабушки. Если останутся только Юбаль, Абрам и три его младших брата, их род оборвется. Поэтому в их дом должна войти женщина, желательно такая, у которой много братьев и дядьев, — они будут с готовностью охранять виноградник и не украдут у семьи, с которой объединились.

— И кто же? — спросил Абрам, прокручивая в голове несколько возможных кандидатур — дочерей торговца кукурузной Сола, племянниц изготовителя лампад Гурии, младшую из Луковых Сестер.

Прокашлявшись, Юбаль с облегчением сказал:

— В нашу семью войдет дочь из дома Серофии.

Абрам уставился на него.

— Серофии, — тупо повторил он.

Юбаль предупреждающе вытянул ладонь:

— Я знаю, ты изумлен. Но мы посоветовались с Богиней, и Она говорила с Рейной. Мы также посоветовались со звездочетом и прорицателями. И все сошлись на том, что такой древний и благородный род, как наш, может объединиться лишь с не менее родовитой семьей. А чей же еще это может быть дом, как не Серофии?

Юбалю и самому не улыбалась эта мысль, и из-за этого он ругался с бабушкой. Он объяснял ей, что им подойдет дом Эдры или семейство Абигайль. Но право выбора оставалось за ней и за Богиней. Только этот дом. Поэтому Юбаль через посредника (потому что немыслимо было, чтобы враждующие аввы заговорили друг с другом) стал договариваться с Молоком о том, чтобы объединить их семьи. От торговца Хададезера он слышал, что Молока беспокоит его торговля пивом. Все больше и больше людей стали изготавливать пиво. Все, что им нужно было сделать, — это купить ячменный хлеб, раскрошить его в воде, чтобы образовалась кашица, и оставить бродить, — не нужно было выращивать, собирать и охранять ячмень от саранчи и воров. Ходили слухи, что дела у Молока плохи и он пытается как-то разнообразить торговлю, чтобы его семья оставалась на том же уровне. И все же Молок был богат: в его доме было много сильных сыновей, поэтому Юбаль решил, что они могут заключить неплохую сделку, если он отдаст ему своих сыновей, чтобы те охраняли виноградник, в обмен на давильный пресс и часть урожая. Поэтому после нескольких столетий вражды они объединились.

— Сыновья Серофии могут ненавидеть нас и дальше, — продолжал Юбаль, — но в случае набега им придется защищать свою сестру и одновременно — нас и наш виноградник.

— Которая из дочерей, авва? — шепотом спросил Абрам.

— Младшая, Марит.

Абраму казалось, будто его одновременно поразила молния и он наелся меда. Его переполнили изумление и радость, от чего у него отнялся язык.

Юбаль, неверно истолковав потрясение, отразившееся на лице Абрама, поспешно произнес:

— Я понимаю, ты сердишься. Но мы должны так поступить ради наших предков и ради продолжения рода. А сейчас ты услышишь еще лучшие новости!

Абрам хотел было сказать: «Да что может быть лучше того, что моя любимая Марит будет жить со мной под одной крышей?», но Юбаль очень быстро продолжил:

— Я заключил соглашение с Парталаном из дома Эдры — мы отдаем тебя в их дом, чтобы объединиться с ними. Только подумай, Абрам! Ты будешь жить с торговцами раковинами! Участь довольно завидная, если принять во внимание, что работа у них чистая — ни пота, ни мозолей — руки у них всегда мягкие и чистые. Кроме того, у них несколько красивых дочерей, с которыми ты сможешь наслаждаться.

Юбаль был доволен тем, как ловко он все устроил — вы только посмотрите на лицо мальчика! Он сейчас потеряет сознание, узнав, какая удача на него свалилась. Абрам был мечтателем, он всегда интересовался тем, что находится по ту сторону холмов, ему было неинтересно ни выращивать виноград, ни делать вино, поэтому Юбаль рассудил, что Па-талан для него — лучшее решение, потому что каждый год они с дочерьми отправлялись к Великому Морю, где собирали каури, ракушки, двустворчатых моллюсков, гребешки и морские ушки, которые привозили собой и вырезали из них украшения, фетиши и амулеты. Паталан был богат и подыскивал к себе в семью здорового мужчину. Поэтому Юбаль заключил с Паталаном сделку: Абрам входит в дом Эдры, а Паталан за это ежегодно платит дому Талиты морскими ушками.

Лицо Юбаля сияло от радости при свете мерцающих лампад.

— Ты наконец-то узнаешь, что находится по ту сторону холмов! О большем нельзя и мечтать.

— О, авва, — выкрикнул Абрам, и его голос эхом отскочил от стен пещеры. — Это ужасная новость.

Юбаль изменился в лице.

— Что ты хочешь сказать? Ты должен радоваться! Тебе никогда не доставляло радости работать на винограднике и давить вино. Тебе выпал случай узнать, что находится по ту сторону горизонта. Я дарю тебе твою мечту, а ты сердишься?

— Марит — моя мечта! — выпалил Абрам.

Юбаль молча уставился на него.

— О чем ты говоришь?

— О Марит. Я люблю Марит.

— Ты воспылал страстью к этой девушке? Я и понятия не имел. Тебе удалось держать это втайне?

Абрам закивал головой.

— Авва, я не могу оставить ее!

— Но ты должен!

— Я не могу расстаться с Марит!

— Ты еще молод, мальчик. Как только ты возложишь руки на пышные бедра дочерей Паталана…

— Мне не нужны дочери торговца ракушками. Мне нужна Марит!

Юбаль потемнел лицом. Он любил мальчика, но Абрам преступал границы дозволенного.

— Она не может быть твоей. Теперь, когда я узнал, что я натворил, у меня разрывается сердце. Но мы с Паталаном уже все обговорили и заключили договор. Мы дали клятву Богине. И мы не можем нарушить слово. — Юбаль тяжело опустил ладонь на плечо Абрама. — Но ты подумай — ведь Марит будет жить в нашем доме, в полной безопасности, и она будет здесь, когда ты будешь возвращаться с Великого Моря.

Горю Абрама не было предела.

— Собиратели ушек уходят на целый год.

— Но потом они возвращаются, чтобы резать и продавать раковины. И тогда ты будешь вместе с Марит.

— Я умру на Великом Море.

Юбаль вздохнул. День не оправдал его ожиданий. И все же он ничего не может поделать, а Абрам еще молод, он это переживет. Пора заняться тем, ради чего они пришли в пещеру. Но сперва Юбаль хотел сделать еще кое-что.

На груди на кожаном ремешке он носил волчий клык. Когда-то он охотился в горах, и на него напал волк. Юбаль тогда чуть не умер — на его теле до сих пор остались шрамы. Люди, принесшие окровавленного Юбаля домой, притащили и убитого волка, в груди у которого торчал нож Юбаля. Потом Юбаль выдернул у волка один из клыков и повесил его себе на шею — крупный желтый волчий зуб, на котором еще виднелись засохшие пятна крови Юбаля. Это очень могущественная защита от зла — ведь в нем обитал дух волка.

И сейчас он снял с себя ремешок и повесил его на шею Абраму.

— Он станет оберегать тебя, пока ты будешь на Великом Море.

Юноша молчал. Он смотрел на могущественный талисман и чувствовал, как у него растет ком в горле. Он с трудом заставил себя произнести:

— Я клянусь, что буду чтить семью и твой договор с Па-таланом, авва.

Он уже представлял, как Марит машет ему на прощание, стоя на вершине холма, и ее фигурка становится все меньше, а потом и вовсе исчезает из виду.

«Нужно быть слепцом, — цинично размышлял про себя Хададезер, — чтобы не видеть, что Юбаль совершил ужасную ошибку».

Грызя баранью косточку и время от времени вытирая жирные пальцы о свою царственную бороду, торговец обсидианом осматривался и думал, что этот пир скорее похож на похороны, чем на торжество. Братья этой девочки из дома Серофии сидят с угрюмыми лицами. Молок слишком много пьет. Мать Марит слишком шумит, фальшиво смеясь, к тому же она напялила на себя столько костяных и ракушечных украшений — кажется, будто она вот-вот рухнет под их тяжестью. А бабушка из дома Талиты подлизывается к гостям с тошнотворно любезным лицом. На что они рассчитывали? На то, что совершат необходимые обряды, дадут клятвы Богине, и ненависть, которую они впитывали в себя с самого рождения, испарится в один момент? Великая Создательница, не к добру этот пир. Впервые за все годы, что Хададезер ел и пил в Месте у Неиссякаемого Источника, ему хотелось поскорее вернуться в свой шатер, чтобы не навлечь на себя несчастья.

К сожалению, он был почетным гостем — его караван завтра отправляется на север — поэтому он не мог уйти. Он должен досидеть до конца празднества, а потом следовать вместе с процессией от родного дома девушки до ее нового дома. Усадьба Талиты была недалеко от усадьбы Серофии, но Хададезеру казалось, что шествие длится целую вечность. Хорошо хотя бы, что ему не нужно откладывать свой отъезд, чтобы следовать с процессией к новому дому этого угрюмого мальчика из дома Талиты, Абрама, в котором живут изготовители раковин.

Во всяком случае, девушка выглядит счастливой, восседая на своем маленьком троне, украшенном гирляндами из зимних цветов, с венком из лавровых листьев на голове, с трудом дыша под тяжестью многочисленных ожерелий из ракушек каури — подарков от семьи и друзей. А вот ее новые родственники, Юбаль и Абрам, судя по их лицам, самые несчастные люди на свете. К тому же пьют слишком много, даже по меркам Хададезера.

Фальшивое веселье затягивалось, но наконец жрица Рейна подала знак, что настал заключительный момент объединения двух домов. Хададезер облегченно вздохнул и подал знак своим носильщикам, которые тут же вскочили и водрузили на плечи носилки. Они проследовали за девушкой и ее семьей приличествующее расстояние, после чего торговец подал другой знак, его носильщики развернулись и понесли своего хозяина назад, на стоянку каравана, где две красивые молодые девушки ждали его, чтобы разделить с ним ложе.

Юбаль с трудом стоял на ногах. Он так жалел о договоре, заключенном с торговцами, — ведь он и вправду думал, что Абрама обрадует эта новость, — что осушил гораздо больше кубков вина, чем обычно. Кроме того, Юбаль терзался мучениями, которые не смогло бы утолить никакое количество хмельного напитка, — из-за того, что он ходил к Молоку и просил его о заключении союза. Если вначале он испытывал самодовольство, зная, как отчаянно пытается Молок спасти свою торговлю пивом, а после переговоров даже думал, что оказывает ему услугу, то теперь мысль о том, что он натворил, острой иглой засела у Юбаля в мозгу. Ни благословения Богини, ни добрые пожелания друзей, ни уверения волков-прорицателей в правильности его поступка не могли избавить Юбаля от мерзкого, неприятного ощущения где-то в желудке. Он все равно ненавидел клан Серофии, а больше всех — Молока, и теперь жалел о том, что не нашел другого способа охранять свой виноградник.

Абрам тоже чувствовал себя несчастным, потому что уже через неделю он должен был уйти, чтобы возвратиться лишь через год. Поэтому он тоже пил больше обыкновенного.

Когда процессия дошла до дома Талиты, Рейна стала призывать благословение Богини, а гости — осыпать поздравлениями и желать счастья обеим семьям. Молок и его сестра распрощались с Марит, а ее мрачные братья злобно посмотрели на Юбаля, молча давая ему понять, что будут пристально наблюдать за благополучием своей сестры. Затем они разошлись — пьяные Юбаль с Абрамом пошли, спотыкаясь, спать на свои соломенные тюфяки, а бабушка отвела Марит на женскую половину дома.

Взошел огромный желтый горбатый месяц, больше похожий на весенний, чем на летний, его свет проходил через соломенную крышу, пробиваясь сквозь маленькое окошко в стене, сложенной из кирпича и глины, и освещая Марит, лежащую в своей новой постели с открытыми глазами. Она ждала Абрама. Они договорились, что, как только все уснут, он придет к ней в спальню.

Но где же он?

Она прислушивалась к ночной тишине, нарушаемой храпом старой женщины и молодых братьев, а потом, не в силах больше ждать, соскользнула с постели и, обнаженная, пошла на цыпочках на другую половину.

В это же самое время Юбаль метался и ворочался в навеянном луной сне, в котором к нему явилась его любимая женщина, мать Абрама, и сказала, что она вовсе не умерла, а вернулась к нему. Но только он заключил ее в объятия и они стали заниматься любовью, как он внезапно проснулся и заморгал в пьяном угаре, не в состоянии отличить сон от реальности. Куда же она ушла?

Услышав шорох, он повернул голову и увидел ее — мать Абрама, молодую, стройную и обнаженную, крадущуюся на цыпочках по коридору, соединяющему мужскую и женскую половины дома. Она шла на мужскую половину, к нему.

Юбаль ухитрился подняться, шатаясь, подошел к ней и резко притянул ее к себе.

Крик Марит разбудил его. Он нахмурился, увидев в неверном лунном свете две сцепившиеся человеческие фигуры. В глазах у него двоилось. Он протер их и посмотрел снова. Два обнаженных человека, крепко вцепившиеся друг в друга.

Он попытался встать и упал на колени. Нет, должно быть, это сон. Галлюцинация.

Видение плыло перед ним, как будто дом, опустившись вдруг на дно Неиссякаемого Источника, оказался под водой. Он видел переплетающиеся, как змеи, белые руки и две головы, двигавшиеся в каком-то странном танце. Они дергали ногами и корчились. Как любовники, слившиеся в объятия под водой.

А затем внезапно видение стало абсолютно четким: Марит! В объятиях Юбаля!

Он снова попытался подняться на ноги, но пол под ним раскачивался, как сторожевая башня в бурю. Желудок подступил к горлу, и он понял, что его сейчас вырвет.

Он едва успел выскочить наружу, и его стошнило на капустные грядки. Он глубоко вдохнул ночной воздух и пошел было обратно в дом, но к горлу снова подступила тошнота.

Руки Юбаля на теле Марит.

Ему хотелось вернуться, но от того, что он увидел, ему было дурно еще больше, чем от вина. Юбаль и Марит! В голове проносились и сталкивались обрывки мыслей — сплошная путаница размытых образов и чувств.

Он повернулся и побежал. Пот струился по вискам, к горлу подступала тошнота, все вокруг кружилось, и, когда он влетел в виноградник, в его воспаленном мозгу возникла мысль, что Юбаль специально подстроил все так, чтобы заполучить Марит.

— Нет, — прошептал он, упав на землю. — Это невозможно.

Он пытался осмыслить увиденное, но его мозг был пропитан вином, и мысли никак не связывались между собой. Внезапно он ощутил сильнейший приступ гнева и ревности.

И он закричал, подняв к небу кулак:

— Ты меня предал! — Он захлебывался рыданиями, стоя на нетвердых ногах. — Ты специально все подстроил! Привел в дом мою возлюбленную, а меня отослал на Великое Море. Просто ты сам хотел заполучить ее! Будь ты проклят, Юбаль! Пусть тебя постигнет тысяча самых ужасных смертей!

Он рыдал, его тошнило, все вокруг бешено вращалось — Абрам снова побежал, продираясь сквозь виноградные лозы, ничего не видя сквозь застилавшие глаза слезы, мучительно страдая душой и телом, — и с головой нырнул в темноту, окончательно его поглотившую.

* * *

Яркий свет. Стоны.

Абрам лежал абсолютно неподвижно, удивляясь, почему его так тошнит. У него раскалывалась голова и выворачивало желудок. Во рту было сухо и кисло.

Еще один стон. Он понял, что звук исходит из его горла.

Мало-помалу он открыл глаза, привыкая к свету. Солнце, проникающее в шатер через вход.

Почему он в шатре?

Он попытался сесть, но на него накатила такая мощная волна тошноты, что он снова упал на свое ложе. Это была меховая постель. Чужая.

Чей это шатер? И почему он здесь? Как он здесь оказался? Он попытался вспомнить, но память была глуха, как затянутый тиной пруд. Она возвращалась к нему в виде обрывков смутных воспоминаний: пир в честь объединения двух семей; идущая к его дому процессия; бабушка, которая уводит Марит на женскую половину дома; а потом они с Юбалем падают на свои спальные коврики.

А потом — ничего.

Услышав, как кто-то тихонько напевал, он обернулся и увидел смуглую женщину, укладывавшую в корзину кухонную посуду. Он попытался что-то сказать, и она, увидев, что он проснулся, дала ему напиться из мехов, попутно рассказывая, как они с сестрами нашли его неподалеку от своего шатра. Они занесли его внутрь и оставили у себя на ночь.

Он сел, сжав ладонями голову, в которой бушевали разъяренные демоны. Юноша не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь так отвратительно себя чувствовал. «Меня тошнило? Рвало? Но почему это было здесь, в лагере караванщиков, почему я не дома? Я должен вернуться домой, пока они не заметили моего отсутствия».

Когда он вышел из шатра, его ослепили яркие лучи солнца. Прикрыв глаза рукой, Абрам попытался взять себя в руки и собраться с мыслями. Оглядевшись, он увидел, как огромный лагерь снимается с места. Потом он посмотрел в сторону селения, откуда доносились громкие причитания и плач — так голосили только тогда, когда умирал известный человек.

Вернувшись в шатер, где смуглая женщина складывала свои пожитки, Абрам спросил у нее, что произошло в поселении. Она объяснила, что какой-то винодел предавался любви с девушкой и умер в ее объятиях.

Абрам ошарашено уставился на нее. Винодел? Предавался любви с девушкой?

И на него нахлынули воспоминания о прошлой ночи: Абрам просыпается и видит, как Юбаль целует Марит. Мчится в сад, поднимет кулак и выкрикивает в небо проклятье. А потом…

И он вспомнил кошмарную сцену, которую наблюдал минувшей ночью из своего укрытия: раздался крик, потом из дома выбегает Марит. Потом выходит бабушка, она плачет и бьет себя в грудь. Братья Абрама идут, спотыкаясь, как будто в них ударила молния. Потом собираются и другие, заходят в дом. Соседи кричат: «Юбаль умер! Авва дома Талиты отошел к предкам». Неужели и вправду Юбаль умер?!

В памяти всплывает другая картина: Абрам потрясает обращенным к небу кулаком: «Пусть тебя постигнет тысяча самых ужасных смертей!»

Не видя ничего вокруг, объятый болью и смятением, он бросился прочь из виноградника и опомнился только в храме Богини.

Дальше память снова затуманивалась. Дом Ал-Иари, маленький, с низким потолком, темный, освещенный масляными лампадами, бросающими свет на полки, забитые магическими амулетами, целебными травами, снадобьями, порошками и амулетами плодородия. А на алтаре…

Статуя.

И синий камень, сверкающий в свете ламп. Сердце Богини. Ее великодушное сердце. Абрам, в пьяном отчаянии потянувшийся к каменным стопам Ал-Иари, теряет равновесие и падает вместе со священным изваянием. Громкий треск.

Абрам пошатнулся, как от удара, прижавшись к стенке шатра. Разбитая вдребезги Богиня лежит у его ног.

Это не могло произойти на самом деле! Это только чудовищный ночной кошмар!

Услышав, что его о чем-то спрашивают, он тупо посмотрел на смуглую женщину.

— Ты знал этого винодела? — повторила она вопрос.

Но не мог думать ни о чем, кроме разбитой вдребезги статуи Ал-Иари. Нет, это был не кошмар, это произошло на самом деле. Он убил Богиню!

И дальше: синий кристалл, к которому бездумно тянется его рука, сжимает его, надеясь найти у него защиту, и опускает в мешочек из мягкой кожи.

Абрам прикоснулся рукой к груди и нащупал выпирающую под туникой филактерию. Теперь она стала больше и тверже на ощупь.

Синий камень, сердце Богини.

Он попытался пошевелиться, закричать, заплакать, взвыть так, чтобы выплеснуть наружу весь свой ужас и отчаяние. Но не смог пошевелить и пальцем, его тело отказывалось ему повиноваться. Окаменевший, он смотрел, как женщины сворачивают шатер и укладывают его на возок, и, когда они пошли вслед за караваном, в этом нескончаемом потоке людей, покидающих Место у Неиссякаемого Источника, Абрам, не раздумывая, присоединился к ним.

Это была семья, состоящая из семи женщин: бабушки, матери, трех дочерей и двух двоюродных сестер. Они объяснили ему, что занимаются заготовлением перьев и охотно позволят ему сопровождать их. Так он и ушел вместе с этими женщинами, — молчаливый безымянный мальчик, не внушавший никаких опасений, потому что был очень миловиден и явно из богатой семьи.

Дни и недели проплывали как в тумане. Днем Абрам тяжело работал, а ночью они ласкали и целовали его, и говорили, что он очень привлекательный, и соблазняли его своими роскошными телами. Потом оцепенение прошло, и Абрам понял, что поступил как последний негодяй. Он убил своего авву, обесчестил семью, нарушил договор с Парталаном, бросил Марит и украл сердце Богини, то есть фактически убил ее. А теперь он принимает кров и утешение этих женщин, которые не знают о случившемся с ним несчастье.

Они не знали, что путешествующий с ними мальчик — это лишь тень, оболочка, пустая и никчемная. Он существовал, повинуясь инстинктам — спал, ел, облегчался. Когда ему давали чашку, он пил, когда ночью к нему в постель приходили женщины, его тело испытывало наслаждение. Сам же Абрам не чувствовал ни наслаждения, ни голода, ни боли. Он существовал в неком подобии реальности, не похожей ни на жизнь, ни на смерть.

Караван медленной рекой тек на север, останавливаясь в каждом небольшом поселении, чтобы потом идти дальше, — мимо пресноводного озера и пещеры Ал-Иари, в роскошную лесистую местность, где росло дерево лебона. Абрам тащил возок женщин, изготавливающих перья, а на ночь возводил для них шатер, они же кормили его и восхищались его юностью и невинностью. И, хотя он потерял всякий интерес к собственной безопасности и благополучию, все же что-то внутри него подсказывало, что лучше ему не показываться на глаза Хададезеру, который был другом Юбаля.

Оцепеневший умом, телом и душой, Абрам наблюдал, как женщины занимаются своим искусным мастерством. Их талант, известный на всем пути — от далеких северных гор до дельты Нила, — заключался в том, что они умели укладывать слоями перья на кожу наподобие того, как они растут на птице. Кроме того, они умели красиво их раскрашивать, поэтому запрашивали за свои веера, накидки с капюшоном и замысловатые головные уборы высокую цену.

Глава семейства, считая, что Абрам одержим злыми духами, потчевала его целебными смесями, их изгонявшими. Она что-то тихо напевала ему, возложив на него свои врачующие ладони. Ее дочери и племянницы заботливо усаживались вокруг него в кружок и пели ему песни. Особенно когда он просыпался от кошмарных сновидений, в которых он бежал за Юбалем, пытаясь уговорить его остаться.

Может быть, дело вовсе не в злых духах, наконец объявила бабушка, когда все их усилия не принесли никаких результатов. Может, все дело в том, что дух самого мальчика умер. А если дух умер, то оживить его уже нельзя.

Когда наконец караван перевалил через горы и спустился на широкое, покрытое богатой растительностью плато, где на берегу неглубокого озера стояли лагерем другие семьи, уже наступила весна. Торговки перьями приглашали Абрама пожить у них в деревне, — всего день пути, а дома в ней каменные — там он сможет два года пожить в свое удовольствие, а потом снова отправиться в путь с караваном Хададезера. Но что-то заставляло его идти дальше, а заходящее солнце непонятно почему манило в путь. Он узнал, что это зимний лагерь и, как только прекратятся дожди, семьи снимутся с места и отправятся вслед за стадами, уходившими на поиски весенней травы. Поэтому он обошел шатры, предлагая себя в качестве работника в обмен на позволение путешествовать вместе с ними.

Так Абрам все дальше удалялся от Места у Неиссякаемого Источника. Торговки перьями распрощались с ним со слезами на глазах и подарили ему красивую перьевую накидку, отороченную снизу гусиным пухом, и он с новой семьей отправился через Анатолийское плато, поросшую низкой травой тихую равнину, в которой встречались низкорослые ивы, дикие тюльпаны и пионы. Они шли вслед за большими стадами лошадей, диких ослов и антилоп. Абрам увидел и двугорбых верблюдов, и греющихся на солнышке жирных сурков, и розовых скворцов, слетавшихся в многотысячные стаи, и вьющих гнезда на земле журавлей. Но эти чудеса волновали его не больше, чем камни и песок. Абрам не назвал семье кочевников свое имя и не рассказал свою историю, он только много работал на них и соблюдал все их правила. Если к нему в постель забирались женщины, он относился к ним так же, как и к торговкам пером. Его тело дарило им наслаждение, но сердце оставалось для них закрытым.

Когда они дошли до западного края плато, он распрощался с семьей и пошел дальше вдоль побережья, пока не вышел к узкому водному потоку, который ошибочно принял за реку, не зная, что на самом деле он соединяет два больших моря и разделяет два материка. Абрам также ничего не знал о тающих ледниках на европейском континенте, из-за которых повышался уровень моря, — через несколько тысяч лет этот маленький пролив превратится в крупнейший морской путь, который назовут Босфором.

Здесь он впервые увидел лодки и нашел человека, который согласился перевезти его на другой берег. Абраму только-только исполнилось восемнадцать лет, и он думал, что жизнь его кончена.

Он путешествовал в одиночестве.

Если ему встречались признаки человеческого присутствия, он обходил их как можно дальше, чтобы не встречаться с людьми. И во время своего упорного продвижения на запад, осваивая новую независимую жизнь, Абрам-мечтатель постепенно превращался в Абрама-охотника, траппера, рыбака. Он делал силки, которые ставил на кроликов, и копья, с которыми охотился на лосося. Он искал в прибрежном песке моллюсков и спал в одиночестве у ночного костра. Перьевая накидка защищала его от дождя и ветра, а в жару он вешал ее на колья, врытые в землю, и она давала тень. Его худощавое юношеское тело окрепло и стало мускулистым, у него начала расти борода. Он шел все дальше на запад, а если доходил до моря, у которого не было видно противоположного берега, то поворачивал на север, не зная о том, что десять тысяч лет спустя его путь повторят люди, которых будут звать Александр Македонский и апостол Павел.

В устье реки на западном побережье, которое когда-нибудь назовут Италией, он набрел на деревню, жители которой поглощали невероятное количество улиток-сердцевидок; у них даже было специальное орудие из кремня, с помощью которого они вскрывали моллюсков. Жили они в травяных жилищах, которые сносило первым же порывом бури. К этому моменту Абрам был уже измотан своим путешествием, поэтому какое-то время пожил у них, после чего продолжил свой путь. Когда подступала тоска по родному дому, Месту у Неиссякаемого Источника, или начинали одолевать теплые чувства и воспоминания, он ожесточал свое юное сердце, напоминая себе о совершенном преступлении и о бесчестье, которое он навлек на свою семью, о том, что он проклят и стал навсегда отверженным для своего народа.

Горизонт манил его так же, как в детстве, только теперь он шел к нему не для того, чтобы узнать, что находится на той стороне, а потому, что ему больше некуда было идти. Проходя в своих бездумных скитаниях милю за милей, он нигде не встретил поселения, похожего на его Место у Неиссякаемого Источника. Когда-то он думал, что все люди живут в домах из кирпича и глины и у них есть фруктовые сады, но теперь, продвигаясь на север, преодолевая безымянные реки, луга, холмы и горы, он понимал, что нигде в мире больше нет людей, похожих на тех, что жили в Месте у Неиссякаемого Источника.

Он знал и другое: благодаря волчьему клыку, подаренному Юбалем в священной винной пещере, ему ничего не угрожает. За все то время, что он путешествовал к истоку Иордана, а потом на запад через Анатолийскую равнину, и, наконец, оставив всех, продолжил путь в одиночестве, с ним ничего не случилось. Пожиратели сердцевидок относились к нему дружелюбно, остальные — с опаской. Но звери его не трогали. Так он понял, что ему покровительствует дух волка.

Но это не принесло ему радости — по жестокой иронии судьбы, волчий клык подарил ему Юбаль. Если бы Юбаль оставил его у себя, может быть, его не поразило бы проклятие Абрама.

Он шел дальше на север вдоль могучих рек, переваливая через горы, которые были выше всех виденных им прежде. В густых лесах росли береза, сосна и дуб. Здесь он познакомился с охотниками на бизонов. Он обменял свою перьевую накидку, которая уже не была такой красивой, но привлекала местных жителей своей необычностью, на меховую одежду, обувь и крепкое копье. Некоторое время он оставался с охотниками, а потом пошел дальше. Он так никому ни разу не назвал своего имени и не рассказал о себе. Но он хорошо охотился, всегда делился добычей, уважал законы и табу других племен и никогда не ложился с женщиной без ее согласия.

И все это время он хранил у себя на груди синий камень, свидетеля его преступления и позора. С момента своего побега из Места у Неиссякаемого Источника он ни разу и не вынул его из филактерии. Но ни на мгновение не забывал о том, что камень странствует вместе с ним — холодный, отстраненный и осуждающий. По ночам его посещали сны — о Марит, искавшей его в Долине Воронов, о Юбале, который звал его со сторожевой башни, но он никому не говорил о своих мучениях.

Настал день, когда он вновь ощутил беспокойство. Посмотрев на север, он спросил у охотников на бизонов, что там, и они ответили: «Привидения».

И Абрам, распрощавшись с охотниками на бизонов, направился туда, на север, в страну привидений.

Закутанный в меха, с привязанными за спиной копьями и стрелами, в подаренных охотниками на бизонов снегоступах, Абрам наконец-то добрел до края необозримого белого пространства. Он никогда не видел столько снега — один сплошной снег, за которым не было видно ни гор, ни горизонта; он даже и вообразить не мог, что бывает такой яростный, так дико завывающий ветер, — как будто с каждым его порывом налетали тысячи демонов, готовые растерзать его плоть и заморозить самое сердце. Он подумал: «Я дошел до края света. Это моя судьба».

Он пошел вперед, порыв ветра сорвал с него меховой капюшон и обжег его лицо ледяным дыханием. Торопливо натянув капюшон и крепко держа его под подбородком, он продолжал идти вперед, не зная, что передвигается уже не по земле, а по морю. Он понятия не имел, что ожидает его в конце этого путешествия, только смутно понимая, что идет в страну мертвых. Как только Абрам подумал, что он уже умер, лед под его ногами внезапно проломился, и он с головой окунулся в ледяную воду.

Вынырнув, Абрам отчаянно пытался ухватиться за льдину, но лед все время ломался под его меховым рукавицами. Пока он барахтался в воде, что-то ударило его по ногам, и он увидел, что вокруг него плавает огромное бурое чудовище. Им овладел ужас. Ему уже не хотелось умирать, он страстно хотел жить. Но все усилия были тщетны, он чувствовал, как немеют в воде ноги, медленно начинает неметь все тело. Когда лед под его руками обломился в последний раз и он снова погрузился в черную ледяную глубину, его последняя мысль была о Марит и о теплом солнечном свете.

Абрам летел. Но он летел не как птица, а полусидя-полулежа и руки у него были плотно скрещены на груди под грудой мехов. «Может быть, так мертвые переселяются в страну предков?»

Пытаясь хоть что-нибудь разглядеть через закрывший лицо мех, он видел лишь проносящийся мимо бесконечный белоснежный ландшафт. Он нахмурился. Он не летит и не бежит — его ноги вытянуты перед ним и так же плотно закутаны в теплые меха. Тогда он посмотрел прямо перед собой и, вглядевшись, понял, что его тащит стая волков. «Они хотят меня сожрать». Может, это их месть Юбалю за то, что много лет назад он убил волка? Значит, клык его больше не защищает.

«Тогда сожрите меня, — хотел он крикнуть, но не смог. — Это то, чего я заслуживаю!» И снова погрузился в темноту.

Когда он очнулся в следующий раз, то почувствовал, что полет стал замедляться, и увидел приближающиеся маленькие белые холмики. Он снова посмотрел на волков и на этот раз заметил, что это не совсем обычные волки, что они привязаны друг к другу кожаными ремешками. Услышав крик, он понял, что позади него кто-то стоит, возвышаясь над ним, и управляет волками. Абрам попытался разглядеть лицо, но оно было закрыто мехом.

Почувствовав, что ему не нравится быть мертвым, он снова потерял сознание, а когда очнулся, то оказалось, что он находится в маленьком темном помещении, пропахшем жженым маслом и человеческим потом. Он заморгал и стал пристально всматриваться. Потолок был сделан изо льда. Он что, в ледяной пещере? Но тут он увидел стыки в тех местах, где сходились ледяные глыбы. Это был дом, сделанный изо льда. А сам он лежит на каком-то ложе, и под мехом на нем ничего нет. Кто-то унес его одежду! Он попытался нащупать филактерию, но с руками творилось что-то неладное. Он не мог пошевелить даже пальцем.

Кто-то заговорил поблизости, потом на стене возникла тень. Он зажмурился, потом снова открыл глаза — перед ним возникло лицо. Старое и морщинистое, в беззубом оскале. Женщина заговорила. Во всяком случае, ему показалось, что это была именно женщина. Вдруг, к его изумлению, она сбросила одеяла, и он остался лежать нагишом. «Бессовестная!» — крикнул он, но понял, что кричит про себя. Он не мог пошевелить языком, не мог открыть рот. И пока Абрам лежал так, неподвижный и беспомощный, старуха открыла ему рот и заглянула туда, потом внимательно осмотрела пупок и потыкала пальцами в мошонку. И, наконец, она стала растирать своими мозолистыми ладонями его обмороженное тело — сначала гладила и сжимала его пальцы, затем осторожно массировала, разгоняя по ним кровь. Она подносила его руки ко рту и дышала на них. Он не чувствовал ни теплого дыхания, ни прикосновения ее рук. Она стала трясти его, но он по-прежнему ничего не чувствовал.

Она остановилась и с тревогой посмотрела на него. Пробормотав какие-то бессвязные слова, она вылезла из жилища через вход, который он сначала не заметил. «Ты меня не накрыла!» — хотел он крикнуть, но губы и язык не повиновались ему.

Он ушла ненадолго, а когда вернулась, с ней был еще один человек, высокий и широкоплечий. Абрам удивленно смотрел, как он слой за слоем снимает с себя одежду, под которой оказались большая грудь, тонкая талия и крутые бедра. Женщина легла рядом с Абрамом и обняла его. Старуха накрыла их одеялом и вышла из ледяной хижины.

Абрам еще несколько раз терял сознание, пока наконец не пришел в себя окончательно. И первое, что он увидел, были золотистые ресницы на бледных щеках, тонкий длинный нос и широкий розовый рот. Много позже он узнал, что ее зовут Фрида и что это она спасла ему жизнь, вытащив из-под льдины.

Его выздоровление затянулось на несколько недель, выхаживали его главным образом Фрида и старуха — они массировали его, кормили супом с рыбой, поили отваром целебных трав. На него приходили посмотреть мужчины, — сидя на корточках, они задавали вопросы, которых он не понимал. Каждую ночь он засыпал в теплых объятиях Фриды, а просыпаясь на следующее утро, видел на своей груди ее разметавшиеся льняные волосы. Когда однажды утром он проснулся, охваченный острым желанием, старуха объявила, что он выздоровел, и после этого Фрида больше с ним не спала.

Позже он узнал, почему они спасли ему жизнь и почему делились теми скудными съестными припасами, которые у них имелись. Еще до того, как он провалился под лед, и даже до того, как начал переходить через замерзшее море, ветер сорвал у него с головы капюшон, и тогда его увидела Фрида. Абрам, не знавший, что неподалеку находятся люди, натянул капюшон и пошел через ледяную пустошь, однако Фрида успела заметить его черные волосы и смуглую кожу. Позже, когда Абрам выучил их язык, она объяснила ему, что среди их богов есть и темноволосые боги, которые были их проводниками в лесах и пещерах и обладали удивительным могуществом.

Наконец однажды утром старуха положила перед ним его одежду, снова сухую и мягкую, он поспешно оделся. Абрам очень обрадовался, когда увидел свою филактерию, по-прежнему висевшую на кожаном шнурке, к которой, видимо, никто не прикасался. Все же он открыл ее, чтобы проверить, не потерял ли чего ценного, так неудачно провалившись под лед. Старуха, с любопытством наблюдавшая, как он выкладывал оттуда различные предметы — веревочку (засушенную пуповину), молочный зуб, волчий клык Юбаля, — при виде синего кристалла внезапно вскрикнула.

К изумлению Абрама, она торопливо заковыляла из ледяного домика и прокричала что-то снаружи. Через минуту в жилище втиснулся самый огромный человек, которого Абрам когда-либо видел. Абрам подумал, что незнакомец хочет отнять у него кристалл. Но мужчина лишь присел на корточки на ледяном полу и зачарованно уставился на камень. Он посмотрел на Абрама и задал ему какой-то вопрос, на который тот мог ответить только: «Я тебя не понимаю». Мужчина кивнул и поднялся. Он знаком предложил Абраму следовать за ним.

Снова с филактерией на шее, надежно спрятанной под меховой накидкой, Абрам впервые за все время вышел из ледяного дома и увидел, что «утро» существовало лишь в его воображении, потому что он был в стране вечной темноты.

Его окружили люди и с робким любопытством стали разглядывать чужеземца. Все они были одеты в куртки с капюшонами, штаны и ботинки из непромокаемой тюленьей кожи и так похожи, что он удивился, как вообще они различают друг друга. Но главное — они были очень похожи на привидений иссиня-бледной кожей и светлыми волосами. И они были высокими! Даже женщины были выше Абрама. Видимо, его невысокий рост, черные волосы и оливковый цвет лица казались им необычными.

Вождь клана назвал себя Бодолфом.

Путешествуя, Абрам встречал медведей. Именно медведя и напомнил ему Бодолф — огромного белого медведя с громоподобным голосом. Бодолф не смазывал бороду маслом, как это делали мужчины из клана Абрама, его длинные светлые волосы были заплетены в косы. Однако украшены косы были не раковинами и бусинками, а косточками человеческих пальцев. «Мы отрубаем их у трупов наших врагов», — похвастался Бодолф.

Потом Абрама представили человеку по имени Эскиль, которого он принял за брата Бодолфа — настолько разительным было сходство. Но потом он увидел, что Эскиль значительно моложе — тогда, может быть, племянник и дядя? Ситуация прояснилась, когда Бодолф сказал: «Мы с Эскилем не связаны кровными узами. Он — сын моей подруги по очагу, женщины, с которой я провожу все свои зимы». Потому что Бодолф был одним из тех мужчин, которые не искали разнообразия, а из года в год хранили преданность одной женщине.

В ту ночь — хотя солнце там вообще не вставало — клан устроил пир в честь гостя, который владел частицей неба. Впервые в жизни Абрам попробовал мясо тюленя, а также китовый жир и мясо медведя, шкура которого была белой, как снег. Они угощали его своей любимой едой — жареным гусем, которого откармливали исключительно гнилой рыбой, — считалось, что это придает его мясу особый вкус, который Абрам нашел отвратительным. И все же он чувствовал благодарность за то, что они спасли ему жизнь и были так дружелюбны. В особенности дружелюбны были женщины с волосами цвета кукурузы и гладкой кожей, которых он привлекал волнующей непохожестью.

Он по-прежнему жил в ледяном доме старухи, отрабатывая хлеб тем, что развлекал клан рассказами, которые они называли небылицами: о пальмах и песчаных пустынях, жирафах и гиппопотамах, о лете — таком жарком, что капля воды, упавшая на камень, мгновенно с шипением испаряется.

С наступлением весны люди из клана Бодолфа, называвшие себя народом Северного Оленя, покинули свои ледяные домики и отправились на санях в горную местность, где сосны и березы уже сбрасывали свой снежный покров. Здесь они стали рубить деревья на бревна. Они работали день и ночь, пока не построили крепкий бревенчатый дом, достаточно большой для того, чтобы все могли в нем жить и спать.

Абрам работал вместе с ними, днем делил с ними стол, а по ночам оставался один. Ему не хотелось ни учить их язык, ни знать, как их зовут.

Когда выпадали свободные минуты, он смотрел на молодую зеленую поросль, и тогда взгляд его обращался к югу, — он вспоминал весну в Месте у Неиссякаемого Источника. Дальше идти нельзя, ни на север, ни на запад — ведь он дошел до края света — так, может, пришло время возвращаться?

Но куда? Назад к Неиссякаемому Источнику, где его ждет позор? Только одно могло бы заставить его вернуться: он представлял себе Марит, которая живет в его доме вместе с его бабушкой и братьями.

— Оставайся с нами, — сказал Бодолф, положив руки на широкие плечи юноши. — Мы расскажем тебе про наш народ, а ты расскажешь о себе. И мы будем вместе пить и радовать сердца наших предков.

Они познакомили его с медовухой — напитком из перебродившего меда, который они в большом количестве поглощали в летние месяцы. Отведав напитка и заметив, как красиво сияют волосы Фриды при свете костра, Абрам решил, что ему нет нужды торопиться.

Он наблюдал, как они охотятся, прислушивался к их разговорам и постепенно, даже не желая этого, выучил их язык.

— Как ваш народ оказался здесь? — спрашивал он, вспоминая свою обласканную солнцем родину, которая казалась более благоприятным местом для жилья.

— Сначала наши предки жили на юге. Когда же олени услышали голоса, звавшие их на север, они отправились в путь, и мои предки последовали за ними. — Бодолф показал в сторону гор, которые, подобно ножам, возвышались из земли, и на огромные ледяные реки между ними. — Голоса доносились из этих ледников. Они отплывали на север, оставляя после себя лишайник и мох, который так любят наши северные олени. Поэтому можно сказать, что нас привели сюда ледники.

— А почему они уплывают?

Бодолф пожал плечами:

— Может быть, небо зовет их назад.

— А они вернутся? — спросил Абрам, пытаясь представить себе мир, весь покрытый льдом.

— Это зависит от того, захотят ли боги. Может быть. Когда-нибудь.

Абрам посмотрел на огороженное место, где держали странных волков. С изумлением он наблюдал, как люди дают им корм, а звери не нападают на них.

— Как же такое возможно? — спросил Абрам.

— Разве там, откуда ты пришел, нет собак?

— А что такое собака?

— Это родственник волка.

— Вы их приручаете?

— Они приручают нас, — улыбнулся Бодолф. — Давным-давно они вышли к нашим предкам и сказали: «Если вы будете нас кормить, мы будем на вас работать и коротать с вами темные ночи».

Еще Абрам узнал, что народ Бодолфа поклоняется северному оленю, который не только дает им пищу и шкуру, но также дает жизнь.

Этих великолепных животных, красивых, с длинношерстным темным мехом, белой опушкой и замечательными, похожими на деревья, рогами, держали в большом загоне, где они свободно паслись. Абрам дивился тому, как люди смогли приручить таких животных, но еще больше он был изумлен, когда увидел, что олениха позволяет себя доить.

Бодолф рассказал ему про те времена, когда его предки охотились на северных оленей во льдах, и как однажды один человек оторвался от остальных охотников. И когда он лежал в снегу, замерзший, голодный и умирающий, перед ним вдруг возникла олениха, которая легла рядом с ним и стала согревать его своим мощным туловищем, а потом позволила ему напиться своего молока. И когда олениха кормила этого человека своим молоком, спасая его от голодной смерти, она сказала ему: «Не преследуйте нас и не охотьтесь на нас. Заберите с собой лишь некоторых из нас, и мы будем давать вам пищу и тепло. Только дайте моим стадам пастись на воле». Так они отловили несколько самок и привели их домой. Какое-то время они давали им молоко, а потом тот самый предок увидел сон, в котором ему явилась олениха и снова говорила с ним: «Вы не должны разлучать самок с самцами, мои олени должны получать наслаждение так же, как мужчины и женщины». Поэтому предки поймали самца, который стал жить с самками, и после этого у людей всегда было молоко.

Абрам нахмурился.

— Но как животные получают наслаждение? — спросил он, пытаясь себе это представить.

Бодолф рассмеялся и сделал непристойный жест руками:

— Так же, как и мы, люди! Животные ничем от нас не отличаются!

Абрам не знал этого — ведь он видел животных только тогда, когда охотился на них в горах, гоняясь за ними с копьем, луком и стрелами. Это разумно, решил он. Раз Богиня сотворила это наслаждение для людей, почему бы не сделать то же самое для животных?

— А с наступлением весны, — сказал Бодолф, — народятся оленята.

Брови Абрама удивленно поползли вверх:

— Откуда ты можешь это знать? Это луна решает, когда будет появляться на свет потомство. Люди никак не могут знать это заранее.

Бодолф недоверчиво взглянул на него:

— Разве в твоей земле нет животных?

— У нас много животных.

— И они производят потомство?

— Когда весной мы на них охотимся, то замечаем в стадах детенышей.

— Значит, это можно предугадать заранее! Потому что именно так, — Бодолф вновь изобразил руками непристойный жест, — дух северного оленя зарождает в самках потомство. То же самое происходит с людьми. Если женщине снится северный олень, или она вдыхает дым от жареного мяса северного оленя, или носит на шее амулет с изображением северного оленя, она скоро забеременеет. Северный олень создает жизнь повсюду. Разве твой народ размножается как-то иначе?

— В моей земле луна дарит женщинам детей, — сказал Абрам, которого не убедили рассказы Бодолфа.

Но еще больше, чем загадка северного оленя, интересовали Абрама эти люди. Он заметил, что у людей Северного Оленя чаще встречаются постоянные отношения одного мужчины с одной женщиной, чем у его народа. Женщина дает мужчине стол и кров, мужчина же должен быть добытчиком и защитником. Может быть, потому, что из-за долгих суровых зим жизнь здесь была труднее, взаимная поддержка стала основным условием выживания. Абрам размышлял так: «Здесь мужчина не отправится ночью на поиски женщины, как это бывает жаркими душными ночами в Месте у Неиссякаемого Источника, где люди соединяются от случая к случаю, под открытым небом».

С окончанием лета и приближением зимы Бодолф предложил Абраму, чтобы тот выбрал себе женщину, с которой можно будет перезимовать. Когда Абрам сказал, что он привык спать с мужчинами, Бодолф и остальные разразились хохотом и сказали: «Выбери себе женщину. Самый лучший способ согреться».

Он подумал о Фриде, и ему сказали, что она еще никого себе не выбрала. Но женщина пустит мужчину под свой кров, если он докажет, что он хороший добытчик. Поэтому Бодолф с Эскилем взяли Абрама с собой на охоту.

Охотники мчались за белым медведем и лосем, скользя по обледенелым пустошам на лыжах и санках с собачьими упряжками. Сбросив капюшон, Абрам поднял лицо к небу. Какая скорость! Какая свобода! Он окликнул остальных, и они помахали ему в ответ, и на какое-то время он позабыл о своих несчастьях и о своей отверженности, о том, что совершил убийство, нарушил клятвы, бросил свою возлюбленную и запятнал честь своей семьи. На несколько часов он почувствовал себя свободным и даже позволил себе немного помечтать о том, как понравилась бы его братьям эта езда по льду.

Наблюдая за Бодолфом и Эскилем, между которыми существовала какая-то связь, он вспомнил о своих отношениях с Юбалем, и его сердце вновь заныло от боли. Ему было что сказать этим людям: что человека можно убить словом.

Дни становились все короче, и народ Северного Оленя, покинув леса, направился в обледеневшие пустоши строить ледяные жилища. Бодолф в нескольких местах проколол лед ножом, пока не нашел такое место, которое подходило для строительных блоков.

— Лед здесь очень плохой — слишком мягкий сверху и слишком твердый снизу, но это лучшее, что мы можем найти.

Они с Эскилем вырезали большую глыбу льда. Абрам помог им ее перевернуть, и тогда Бодолф вырезал из середины кусок нужного размера. Их накладывали один на другой слоями по спирали; когда же ледяное жилище было закончено, Бодолф стал выкапывать в нем ложе для сна, разрывая пол и выбрасывая лишний снег через небольшое отверстие в основании домика.

Построив ледяной дом, Бодолф с Эскилем взяли Абрама на тюленью охоту, которая происходила среди льдов замерзшего океана. Бодолф объяснил, что тюлени, для того чтобы дышать, выскребают во льду дырочки, к которым время от времени подплывают, чтобы глотнуть воздуха. Абрам смотрел, как полуволки, которых охотники взяли с собой, помогают им по запаху найти проруби, в которые охотники забрасывали затем тоненький китовый ус и ждали. Если ус начинал дрожать, это означало, что к поверхности подплыл тюлень, и тогда охотник быстро бросал гарпун. Для этого нужно было простоять абсолютно неподвижно несколько часов — задача, с которой Абрам хорошо научился справляться за долгие часы наблюдения на сторожевой башне Юбаля.

Посмеявшись над неудачными попытками Абрама загарпунить тюленя, охотники все же помогли ему добыть зверя, чтобы ему не пришлось спать всю зиму под храп стариков. Согласно традиции, он должен был притащить тюленью тушу в дом женщины, которая в знак гостеприимства предложила бы зверю воды, чтобы заручиться благосклонностью духа тюленя. Абрам притащил тюленя Фриде. Она предложила ему воды и пригласила Абрама под свой кров.

Они сидели в ледяном доме Бодолфа и Торнхильд, женщины, с которой он зимовал уже много лет, — Эскиль, девушка с застенчивой улыбкой, и Абрам с Фридой, державшиеся за руки. Они слушали, как воют волки в ночи и как Бодолф рассказывает Абраму о волках.

— Никто не знает, почему волки воют. Может быть, они видят привидения, а может, в них вселяются души тех людей, которых они загрызли. Или им просто нравится слушать самих себя, — с улыбкой говорил Бодолф. Они выпили остатки летней медовухи, наслаждаясь теплом, исходящим от меховой одежды и дымящей жаровни, в уютном домике. — Волчьи стаи любят выть хором. Я слышал, как они воют, приветствуя друг друга после охоты.

— Прямо как люди, — усмехнулся Абрам.

Он все больше осваивался среди народа Северного Оленя, хотя чувствовал свое превосходство над ними и знал, что они чувствуют то же самое по отношению к нему. Это было добродушное соперничество. Когда он попытался описать свой дом, Бодолф спросил:

— Ты весь год живешь в одном и том же доме?

— Да, уже много лет.

На его товарищей это произвело очень сильное впечатление. Они стали пощипывать носы и гримасничать.

— Мы подметаем в нем, — оправдывался Абрам. — Мы поддерживаем в доме чистоту.

— Почему вы живете в одном доме?

— Чтобы сторожить виноградник.

— Вам нужно сторожить виноградник?

— Ну я же сказал.

— А если ты не будешь сторожить его, тогда виноград не вырастет?

— Конечно же, вырастет.

— Так зачем тогда сторожить виноградник?

— Чтобы другие не рвали виноград.

— А почему другие не могут рвать виноград?

— Потому что он наш.

Бодолф переглянулся с остальными.

— Значит, если к вам приходят чужие, они не могут брать этот виноград?

— Именно так.

— Но почему? Ведь плоды растут на лозе.

— Но эти лозы вырастил мой авва, поэтому виноград принадлежит ему.

Эскиль нахмурился:

— Если бы твой авва умер, лозы тоже погибли бы?

— Нет, конечно.

— Так как же они могут принадлежать ему?

Напустив на себя важность, он рассказал им историю Талиты и Серофии. И возмутился, когда они стали хохотать. Но чем больше он пил медовуху и чем дальше рассказывал эту историю, тем смешнее она казалась ему самому, и скоро он сам уже хватался за живот, потешаясь над давними проделками этих невозможных женщин.

Под конец, несмотря на разницу во взглядах, Абрам и люди Северного Оленя сошлись в одном: в том, что хмельные напитки заслуживают всяческого одобрения.

Наконец они захотели послушать его собственную историю, которую он закончил так:

— Я не знаю, почему я убежал и не хотел возвращаться. Я мог остаться с торговками пером и зажить спокойной жизнью. Но что-то толкало меня на запад, и теперь мне кажется, что я дошел до края света.

— Может быть, ты ищешь свою цель, — сказал Бодолф, и остальные закивали с серьезным видом.

Так Абрам провел и вторую зиму среди народа Северного Оленя — охотился на тюленей и приносил их Фриде, ночью засыпал в ее объятиях, а днем они разговаривали, хотя день ничем не отличался от ночи. Она показала ему вспышки света в северном небе, танцующее видение, окрашенное в сказочные цвета. А он рассказал ей про пустыню и соленое безжизненное море. Им было уютно вместе — с Фридой Абрам на какое-то время забывал о своем позоре, из-за которого он оказался здесь, и о совершенном преступлении. Он зарывался лицом в ее кукурузные волосы и говорил, что она — любовь всей его жизни, она только смеялась в ответ и дразнила его, потому что слышала, как он во сне зовет Марит, и знала, что темноволосая женщина из сна — ее соперница.

Абрам приспособился к новому ритму дня и ночи. С весны до поздней осени они были белыми, а с осени до весны — черными. Три месяца солнце не опускалось за горизонт, а потом три месяца не всходило. Времена года отличались появлением и исчезновением на море толстого слоя льда. Абрам выучил богов Болдофа и суеверия его народа и уважал их верования. Он привык ко вкусу тюленьего мяса, и летом они вместе с Фридой поднимались на снежные вершины, откуда был виден весь мир. Народ Северного Оленя делал себе татуировки с помощью тонкой костяной иглы, прошивая кожу нитками, покрытыми сажей, и как-то весной Абрам отважился на эту пытку, попросив сделать ему рисунок на лбу. Место у Неиссякаемого Источника стало для него призрачной мечтой, Марит и все остальные казались ему чем-то нереальным. Наверное, ее и вовсе нет, этой теплой солнечной страны, которая так далеко от этих холодных заснеженных земель.

Когда одна из упряжных собак родила щенков, один из них приглянулся Абраму больше других, и он стал навещать загон, в котором их содержали. Должно быть, это чувство оказалось взаимным, потому что щенок стал скулить, когда Абрам уходил, а потом и вовсе выпрыгивал из загона и бежал за ним до самого дома. Абрам назвал щенка Собакой, и после этого она стала его неотлучной спутницей.

Шло пятое лето его жизни с народом Северного Оленя, когда его начали посещать сновидения. Ему снились Юбаль и Марит, жрица Рейна, его братья и даже Хададезер; теплые, манящие сны, окрашенные в зелень и золото иорданской весны. Во сне Абрам, как младенец, жаждал тепла, его руки тянулись к красным макам и розовым пионам, сладким финикам и сочным гранатам. Сны были настолько яркими, что, просыпаясь, он с изумлением понимал, что находится на холодном севере, и удивлялся, как его душа умудрилась за такое короткое время пролететь такое громадное расстояние.

Сны стали посещать его все чаще и становились все ярче, пока он не стал плакать и тосковать, как больная собака. Бодолф и Фрида обеспокоились. И послали за женщиной, гадающей на камнях.

Предсказательница была маленькой и старой, ее тело было похоже на сморщенный коричневый орех в скорлупе из меха котика и оленя. Но взгляд у нее был пронзительным, как сияние Северной Звезды, в нем мерцала сила, которая заставила Абрама поверить в то, что она подскажет ему ответ.

Все уселись в круг и смотрели, как предсказательница дунула в кожаный мешочек, из которого затем вытряхнула на мягкую тюленью кожу камни. И стала показывать крючковатым пальцем на каждый из них, приговаривая скрипучим голосом:

— Этот камень отвечает за твои чаяния и страхи. Этот камень означает то, что нельзя изменить, но чего нужно ожидать. Этот камень говорит о настоящем. — Она посмотрела на Абрама. — Ты хочешь остаться. Ты хочешь уйти. Ты должен сделать выбор.

— А камни могут подсказать мне, как я должен поступить?

Она медленно и осторожно вздохнула:

— Рядом с тобой дух какого-то животного. Я его не знаю. Маленький зверье высокими и вьющимися, как дым, рогами. Шкура у него цвета меда, черные полосы на спине и белое брюхо. — Она посмотрела на него. — Это дух твоего клана.

— Газель, — изумленно произнес он. Как же она сумела так хорошо его описать, если она никогда его прежде не видела? — Как она хочет, чтобы я поступил?

Она покачала головой:

— Дело не в том, чего хочет она. — Она на мгновение пронзила его взглядом своих горящих глаз, резко выделявшихся на ее старческом лице. — Есть еще один камень, — сказала она наконец. — Не из этих. А вот этот. — Она показала на висевший у него на груди мешочек. — Синий, как небо, и прозрачный, как море. Этот камень и даст тебе ответ.

Абрам достал из-под своей меховой куртки филактерию и осторожно ее открыл. Вынув кристалл, он положил на ладонь этот могущественный камень, который сама Ал-Иари подарила своему народу еще до начала времен. Всмотревшись в кристалл, он увидел в нем космическую звездную пыль и понял, что это — не что иное, как бурлящий поток, расположенный в самом сердце его родины. И он подумал: «Кристалл — это сердце Богини, оно принадлежит храму в Месте у Неиссякаемого Источника».

Ему же принадлежало и его собственное сердце, — тому месту, где жил его народ. Теперь он это знал. Во время пребывания с народом Северного Оленя Абрам не чувствовал, какая перемена постепенно произошла в нем. Его горе растаяло, и на смену ему пришло новое чувство — неистовое желание вернуться домой.

Прощаясь с народом Северного Оленя, он подарил Бодолфу волчий клык, потому что волки были их врагами. А Бодолф подарил ему фигурку белого медведя, вырезанного из янтаря. Он поцеловал Фриду, которая была на девятом месяце беременности, пожелав ей всего хорошего. Затем взвалил на плечи свой узелок, взял копье и лук и в сопровождении Собаки, которая вприпрыжку бежала рядом с ним, двинулся в южном направлении к ледяному мосту, чтобы перейти на другой берег моря — назад по тому пути, который привел его сюда пять лет назад.

* * *

Когда Абрам дошел до расположенной в горах деревни, родины Хададезера, прошел уже год с тех пор, как он покинул народ Бодолфа, и более девяти лет с тех пор, как он оставил Место у Неиссякаемого Источника. Они с Собакой пережили массу приключений, пробираясь обратно через горы и реки, которые Абрам запомнил с прошлого раза. Они стали неразлучными товарищами, спали рядом, чтобы согреться, Собака подавала голос при первых признаках опасности, Абрам делился с преданным зверем своей добычей. Они даже спасали друг другу жизнь: однажды на Собаку напал медведь, который задрал бы ее, если бы Абрам вовремя не метнул копье; в другой раз на Абрама набросилась дикая кошка — растерзала бы его на куски, если бы Собака не вцепилась в нее своими мощными челюстями. За время путешествия с ней Абрам узнал для себя много нового. Раньше его связь с животными ограничивалась тем, что он использовал их в качестве пищи или одежды. Но эти новые отношения с Собакой доставляли ему неизведанную до сих пор тихую радость.

Добравшись до каменной крепости в горах, они вызвали шум своим появлением, потому что стражники хотели убить «волка». Но Абрам, сославшись на Хададезера, вынудил их пощадить Собаку. Когда же его вели по лабиринту высоких каменных стен и туннелей, люди таращили глаза и шептались, что это за дикий зверь появился среди них.

Крепостной город представлял собой необычное скопление домов, прилегающих так тесно друг к другу, что стены у них были общими, — настоящие пчелиные соты без окон, без дверей, с выходом на крышу. Абрама провели во двор, в котором было настолько сумрачно от окружающих его стен и горных вершин, что ни единый луч солнца не проникал на его мощеный пол. Здесь доживал свои последние дни Хададезер, лежа на великолепном возвышении, заваленном подушками и мехами, к нему были приставлены слуги, исполнявшие малейшую его прихоть. Лицо его было круглое, как полная луна, и блестело от пота, тело — большое и тяжелое, а распухшие ноги выглядели так, как будто давно уже не ступали по земле. Его глаза чуть не вылезли из окружающих их складок кожи, когда он увидел, кто к нему пришел:

— Великая Создательница, да ведь это мой старый друг Юбаль!

Абрам остановился как вкопанный, решив, что торговец увидел привидение. Но потом он понял, что Хададезер смотрит на него.

— Ты ошибаешься, я — Абрам, сын Чанах из дома Талиты. Ты меня не помнишь…

— Ну, конечно же, я тебя помню! — пророкотал старик. — Великая Создательница, как я счастлив видеть в этот благословенный день сына моего славного любимого друга, да покоится с миром его душа!

— Сына? — переспросил Абрам.

Хададезер замахал своими громадными, как бараньи ноги, руками:

— Я говорю иносказательно — понятно, что у мужчины не может быть сына. Но твое сходство с Юбалем, да упокоится он с Богиней, есть доказательство духовной силы и влияния, оказанного на тебя этим прекрасным человеком. — Он отдал приказание, и во двор внесли невиданный предмет: кусок обсидиана, высотой и шириной почти с человека, тонкий, как лезвие ножа, почти такой же гладкий, как поверхность Мертвого моря, оправленный в раму из ракушек. Его поставили прямо, и в вулканическом стекле возникло привидение Юбаля. Абрам отскочил, изобразив рукой защитный знак.

Хададезер рассмеялся:

— Не пугайся, парень! Это всего лишь ты сам, твое отражение!

Абрам, заинтригованный, стал поворачивать голову то в одну сторону, то в другую, приподнял сначала одну обернутую мехом ногу потому другую, и понял, что это на самом деле его отражение.

Это его насторожило. Ведь свое отражение можно увидеть только в воде, и долго смотреть на него считается плохой приметой, потому что вода может забрать твою душу. Он, как зачарованный, смотрел на бородатого мужчину, наблюдавшего за ним из черного стекла. Это был Юбаль до кончиков волос.

— Иди, иди сюда, присядь, — сказал Хададезер. — Давай поедим, выпьем, поговорим о прежних временах, которые были лучше нынешних. Потому что так уж повелось от сотворения мира, что прежние времена всегда лучше нынешних.

И, пока слуги заносили громадный бочонок с пивом, в который были воткнуты две длинные соломинки, Абрам рассказывал о своем долгом и удивительном путешествии, опустив лишь причину, по которой он ушел.

— А что это? — спросил Хададезер, только сейчас увидев Собаку. Она свернулась клубочком у ног Абрама, положив голову на лапы.

— Это — мой верный товарищ.

— Ты путешествуешь с волком? А я-то думал, что повидал всякое! Как выглядит этот мир? — спросил Хададезер, высосав большую порцию пива и вытерев рот рукой.

— Он такой же разный, как и населяющие его люди. Есть люди, которые живут как медведи; люди, которые живут на льду; люди, заползающие в пещеры на брюхе и рисующие изображения убитых ими зверей.

— А города? Ты видел города?

— Только этот да еще Место у Неиссякаемого Источника. — На него внезапно напала грусть — оттого, что он сидит в обществе человека из своего прошлого и говорит о родине. Воспоминания вновь нахлынули на него и встали комом в горле.

Наверное, Хададезер заметил, как увлажнились глаза Абрама, потому что тихо сказал:

— А мы все гадали, куда ты ушел. Большинство решило, что ты умер. Ты убежал потому, что Юбаль умер? Да, я так и подумал. Ты был молод и напуган. Это можно понять. После смерти Юбаля и твоего исчезновения всем стало очевидно, какой серьезной ошибкой было объединение двух ваших семей. Очевидно, что проклятия Талиты и Серофии настигли всех.

Перед ними поставили блюда с едой: фаршированная птица, овощи в масле, лепешки, крошечные чаши с солью и отвратительное пойло под названием кефир.

— Да, наверное, парень, ты был потрясен — продолжал Хадедезер, поедая фаршированного грибами с чесноком жареного голубя, — когда услышал о смерти Юбаля. Однако меня это не удивило. Ни капли.

Абрам не донес до рта маринованный фундук:

— Что ты хочешь сказать?

— Юбаль давно жаловался на головные боли. Он не говорил тебе? Наверное, не хотел тебя пугать. Когда он сердился или слишком много работал, у него начинались сильные головные боли. Он спрашивал, нет ли у меня снадобья от этого. Я предупреждал его, чтобы он поменьше огорчался и поменьше работал, потому что видел, как от этого недуга умирали и более молодые мужчины. Говорят, он умер, переусердствовав с молодой девушкой. — Хададезер глубокомысленно кивнул. — Так это и произошло.

Абрам с искренним изумлением смотрел на этого человека, в бороде у которого застряли крошки от вчерашнего обеда. Юбаль страдал недугом, от которого мог умереть в любой момент? Значит, его убило не проклятие Абрама?

Он сидел как громом пораженный. Все эти годы он изнемогал под бременем вины, а теперь внезапно его сбросил…

Юбаль уже был обречен.

«Не я убил своего любимого авву».

Абрам едва сдержал крик радости. Почувствовав внезапное воодушевление, он захотел тут же принести жертву Богине и всем здешним богам. Ему хотелось подскочить к Хададезеру и стиснуть его в объятиях. Ему хотелось танцевать и рассказывать всем о том, как прекрасен этот мир. Но он только сделал большой глоток пива и блаженно причмокнул губами.

Громадный Хададезер передвинулся на своем возвышении, служившем ему одновременно сиденьем и ложем, и сказал:

— Много всего произошло после этого, мой мальчик. Через два года после смерти Юбаля налетели кочевники. На этот раз они были еще безжалостней. Многие погибли. А на следующий год налетела саранча.

Абрам, посерьезнев, жадно слушал новости с родины.

— А бабушка еще жива? А как мои братья?

— Так получилось, что со дня смерти Юбаля я больше не приезжал на твою родину. Вернувшись сюда, в горы, я понял, что дни моих странствий подходят к концу. Так что я передал караван и торговлю сыновьям моей сестры и стал проживать в свое удовольствие оставшиеся мне годы. Мои племянники докладывают мне лишь самое основное: про кочевников, саранчу, засохшие посевы. Но кто жив, а кто умер… — Он развел своими огромными руками. Дальше он рассказал, как для его торговли настали трудные времена, отчасти из-за тех несчастий, которые постигли Место у Неиссякаемого Источника. — Они больше не ведут винную торговлю, — сказал он, — что крайне меня печалит.

Абрам выронил из рук соломку.

— Что случилось с вином?

Хададезер пожал плечами:

— Они делают его только для себя.

Абрам представил своих братьев, уже не мальчиков, а взрослых мужчин, которые тяжело трудятся в винограднике, изо всех сил возделывают лозы, выращивают урожай, наполняют винный пресс, а потом относят меха в священную пещеру. И все это без мудрого руководства Юбаля.

— Так ты говоришь, что собираешься возвращаться? — спросил Хадедезер.

— Да, я собираюсь домой. Почти десять лет прошло.

Хададезер кивнул.

— Я вот тут подумал, мой юный друг, а не могли бы мы с тобой провернуть одно дельце? — И, когда хитроумный торговец изложил ему свой план, Абрам вынужден был признать, что он весьма выгоден. Когда караван отправится в очередной поход на юг, Абрам его возглавит.

Он провел лето в горной деревушке Хадедезера, наслаждаясь гостеприимством торговца и принимая кокетливые зазывания его племянниц. Здесь он увидел много нового и необычного для себя, потому что этот выносливый народ был трудолюбив и изобретателен: они лепили из глины посуду, которую обжигали в печи; переплавляли медные самородки и отливали из них инструменты; начали приручать скот для того, чтобы впрягать его в плуг. Когда Абрам воскликнул при виде женщины, кормившей грудью ягненка, Хададезер объяснил:

— Мы заметили, что молодые ягнята быстро привязываются к матери. Если же его еще при рождении отлучить от стада и кормить человеческим молоком, то он привыкает к человеческой самке, и тогда его можно легко приручить жить вместе с людьми. Женщина, потерявшая ребенка, от отчаяния взяла себе детеныша дикого животного и выкармливала его грудью, пока он не стал ходить за ней повсюду. Теперь у нас есть домашние козы. И нам не нужно на них охотиться, — добавил Хададезер, человек, всю жизнь искавший способы беречь свои силы.

Абрама подвели к ряду каменных строений, где содержали скотину — самок. Это были коровы, родившиеся не на природе, а в горных стойлах, где их доили, так же, как люди Бодолфа доили олених.

— Ты заметил, что мы поклоняемся быку, Абрам, — сказал Хададезер. — Бык — творец жизни. Наши женщины, чтобы забеременеть, купаются в бычьей крови.

Абрам во многих домах замечал воловьи рога и повсюду видел изображения быка. Он изумленно разглядывал мирных животных, которые позволяли людям управлять собою. С помощью каких магических знаний эти люди сумели приручить животных?

— Во времена наших предков, — начал Хададезер, подавая Абраму чашку кефира, — еще до того, как построить это горное поселение, когда мы еще жили в шатрах и скитались по равнине, мы поклонялись земле и небу, потому что понятия не имели о том, как бык дарит корове телят. А потом боги сказали нашим предкам, чтобы они перестали скитаться, освоили это место, привели сюда с равнин животных и держали их здесь, чтобы дух Великого Быка дарил нашему народу плодородие. Поэтому, Абрам, мой народ такой сильный — благодаря духу Великого Быка, а твой народ рождается от луны, поэтому он такой слабый. Я не хочу оскорбить тебя, просто говорю так, как есть. Ты сам увидишь, что жители Места у Неиссякаемого Источника утратили энергию и жизненную силу. Если бы я мог, я дал бы тебе в дорогу быка, но ими невозможно управлять.

Абрам отметил, что Хададезер говорит о быках так же, как Бодолф говорил о северных оленях, и подумал: «А может, каждое племя размножается от разных богов? Это объясняет, почему люди, живущие в разных частях земли, отличаются друг от друга внешностью и поведением: у народа Северного Оленя потому такие светлые волосы и бледная кожа, что они пьют молоко северного оленя; у народа Хададезера цвет лица красноватый из-за бычьей крови. А мой народ низкорослый и смуглый, потому что мы рождаемся от луны, а ее царство — царство ночи».

И пока Абрам жил в каменных стенах среди румяных людей, приучался к их законам и спал с их женщинами, привыкал к кефиру, сыру и молоку, странный недуг стал закрадываться к нему в душу. Это было не телесное заболевание, потому что у него не проявлялось никаких физических признаков болезни, скорее, это было душевное расстройство. Оно проникло в него через зловещие беспокойные сны и непрошенные воспоминания, темные и тревожные, но все они были об одном: о той ночи, когда умер Юбаль. В забытьи Абрам снова и снова переживал события этой ночи: вот он просыпается, видит в темноте две обнаженные фигуры и понимает, что Юбаль специально подстроил все так, чтобы заполучить Марит себе. И с каждым утром, когда Абрам просыпался весь в поту, боль предательства становилась все сильнее. В годы скитаний по чужим незнакомым землям Абрам почти не думал о коварстве Юбаля, из-за которого он его и проклял. Но теперь, когда он знал, что Юбаль умер не из-за его проклятия, теперь, когда он с чистой совестью вспоминал и другие события той роковой ночи, Абрам неизбежно сталкивался с жестокой правдой — человек, которого он любил и боготворил, сделал все для того, чтобы Абрам ушел с добытчиками ушек, а сам остался с Марит.

Наконец летняя жара спала, Хададезер посовещался со здешним предсказателем, и тот объявил, что настало благоприятное время и караван может отправляться в дорогу.

В ночь перед отъездом Абрама Хададезер доверил ему свои тайные мысли: он не хотел бы оставлять караванный промысел сыновьям своей сестры, потому что они ничего не умеют, презирают тяжелую работу и у них нет делового чутья. Он прямо сказал, что подозревает, что они его обманывают. К сожалению, традиция требует, чтобы наследство оставалось в семье.

— Но это не значит, что я не могу разослать по всему маршруту своих людей, на чью преданность я могу рассчитывать.

Абрам должен был представлять интересы Хададезера в Месте у Неиссякаемого Источника. Остальные четверо агентов были сыновьями женщины, с которой Хададезер жил уже много лет. У старшего из них было такое же сильное сходство с Хададезером, как у Абрама с Юбалем и у Эскиля с Бодолфом. Хададезер доверял этим юношам, потому что они любили и уважали его и честно рассказали бы о том, как идет торговля во всех встречных поселениях: в стране дерева лебона, на побережье Великого Моря, в устье дельты Нила и в процветающей и стремительно развивающейся на южных берегах Нила деревне. Хададезер предложил своему гостю выбрать подарки, и Абрам отобрал их с особой тщательностью, вспомнив про Парталана, Рейну, Марит. Эти подарки положат начало искуплению его вины перед ними. А сам подарил Хададезеру янтарного белого медведя, которого дал ему Бодолф. Хададезер обрадовался ему, как ребенок.

Утром в день отъезда Абрам наблюдал еще одну удивившую его картину: ослов, на которых навьючивали тяжелую поклажу. Народ Северного Оленя наполовину приручил оленей, дававших им молоко, и собак, возивших их на санях, но они даже не пытались нагружать этих животных.

— Но всему есть предел, — предупреждал Хададезер. — Если хорошо обращаться с ослом и как следует его кормить, он будет возить для тебя тюки. Но даже не пытайся проехаться на нем верхом, иначе ты рискуешь свалиться на землю.

Абрам рассмеялся и решил, что старый торговец, должно быть, пьян: слыханное ли это дело, чтобы человек ехал верхом на звере? Хададезер нагрузил ослов и людей товарами: семенами на посадку, обсидианом для изготовления инструментов и оружия, а также снабдил их провизией: соленой рыбой, пивом и хлебом.

— Это мой вклад, — сказал он Абраму, отдуваясь как после большого усилия, хотя отдавал распоряжения, не поднимаясь со своих носилок. — Чтобы к весне поселение вновь окрепло, Абрам. Сделай так, чтобы оно снова процветало, чтобы мой караван снова начал приносить прибыль.

Абрам попрощался с пышнотелыми племянницами Хададезера и, выведя караван через главные ворота обнесенного стеной города на горную тропу, ведущую на юг, ожесточил свое сердце и укрепил дух. Он приготовился к тому, чтобы просить прощения у своих братьев за то, что сбежал и обесчестил свою семью; броситься на колени перед Парталаном и восстановить честь своей семьи; оправдаться перед Марит и вновь отдать ей свое сердце. Но он никогда не будет просить прощения у духа Юбаля, потому что это Юбаль должен просить прощения у Абрама.

Караван продвигался на юг по тому же маршруту, по которому десять лет назад убегал на север молодой изгой, но только теперь Абрам смог разглядеть окружающую его природу. Проходя по этим местам в прошлый раз вместе с женщинами, выделывавшими перья, он, мальчик с мертвой душой, скользил по окрестностям равнодушным взглядом, ничего не замечая. А теперь он с удовольствием осматривал благоухающие и величественные кедровые леса, пещеру Ал-Иари и родину своих предков, и до боли знакомую реку, увидев которую он упал на землю и заплакал от радости и угрызений совести одновременно.

Когда караван подошел к Месту у Неиссякаемого Источника, небо было серым и с него капал зимний дождь. Толпа встречающих на холме была меньше, чем в былые времена, и Абрам подумал, что, может быть, это из-за того, что у них нет теперь сторожевых башен и некому предупредить горожан о прибытии каравана. Но, подойдя с караваном поближе, он заметил, что и само поселение стало значительно меньше, чем когда он видел его в последний раз, и с изумлением увидел, что здесь уже нет ни кирпичных строений, ни дома, в котором он вырос. В человеке, который бежал к ним навстречу, он узнал Намира, постаревшего, поседевшего, приволакивающего ногу. За ним плелись незнакомые Абраму люди, и он подумал, что, наверное, и все население за прошедшие десять лет также переменилось.

Намир вдруг резко остановился, вытаращив глаза, и с криком: «Призрак!» — убежал обратно в поселение. Абрам не успел объяснить, что он не Юбаль, восставший из мертвых.

Остальные взрослые поселяне также остановились, напряженно всматриваясь в Абрама с побледневшими от страха лицами, а дети восторженно разглядывали Собаку и нагруженных ослов — они никогда прежде не видели подобного зрелища.

Абрам подал знак, чтобы караван разбивал лагерь. Усталые люди снимали с плеч пожитки, по обыкновению громко ворча, и стали разводить костры — хотя сырые веточки давали больше дыма, чем огня — и ставили под моросящим дождиком шатры. Абраму все происходящее казалось грустным и жалким — так это было не похоже на прошлое величие Хададезера. Но он воспрянул духом, с жадностью выискивая в разрастающейся толпе знакомые лица. Его братья — узнают ли они его? Бабушка — вряд ли она жива. А Марит, которая осталась в его памяти все той же девочкой, — конечно же, Марит должна быть здесь!

Наконец, какой-то человек небольшого роста, важный как петух, выступил из толпы, опираясь на внушительный деревянный посох. Абрам узнал в нем Молока, авву Марит.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — оживленно закричат Молок. Когда он увидел Абрама, озадаченное выражение появилось на его лице, он нахмурился, как будто пытаясь что-то понять. Теперь уже все жители вышли поприветствовать караван — слухи о его прибытии быстро разошлись по селению, со всех сторон к нему спешили люди.

К Абраму, сжимая в руках мотыги, бежали трое мужчин. Он с трудом их узнал. Братья запомнились ему мальчиками, он не мог представить их взрослыми. Теперь они стали мужчинами, здоровыми и красивыми. К удивлению Абрама, Калеб упал перед ним на колени и обнял ноги Абрама:

— О, счастливый день, вернувший нам брата! Мы думали, что ты умер!

— Поднимись, брат, — сказал Абрам, поднимая Калеба под руки. — Это я должен быть у твоих ног.

Они обнялись и заплакали, а потом и младшие братья приветствовали Абрама и, не таясь, плакали от радости.

— Я знаю тебя, парень? — спросил Молок и, щуря глаза, затянутые катарактой, пристально разглядывал Абрама. — Мне знакомо твое лицо.

— Авва Молок, — сказал он почтительно, — я Абрам, сын Чанах из дома Талиты.

— Абрам? А говорили, что ты умер! Для призрака, однако, ты слишком мясист! — Молок с важностью воздел руки и объявил, что остаток дня они посвятят веселью, хотя мог и не говорить этого, потому что люди уже выкатывали бочонки с пивом, несли на спинах только что зарезанных коз и овец, непонятно откуда появились ячменные лепешки, кувшины с медом, блюда с соленой рыбой и обилие фруктов. И не успели они поставить шатры, как воздух наполнился звуком флейт и трещоток вперемешку с веселыми голосами и смехом людей, узнававших и приветствовавшими друг друга.

Все было как в прежние времена.

К закату, казалось, собралось все поселение — вместе с пришедшими они разводили костры и пировали, обменивались сплетнями и новостями. Но два человека, которых Абрам высматривал в толпе, так и не пришли. Он боялся спросить своих братьев, что стало с Марит и жрицей Рейной.

И хотя здесь была его родина, Абрам остановился в караване — он еще не знал, что думают о нем в народе. Да, он не виновен в смерти Юбаля, но груз бесчестья все еще лежит на нем. Глядя, как братья весело жарят уток, приносят корзины с хлебом и мехи с вином, он не замечал ничего необычного. Они делились новостями, расспрашивали Абрама о его приключениях, шумно обсуждали его татуировку.

Наблюдая, как веселятся его старые друзья и соседи, позабыв на короткое время о своих тревогах, Абрам понял то, чего не понимал все эти годы: поселяне не знали о том, что это он украл каменное сердце Богини. Они также не знали, что он убежал из трусости и осознанно нарушил договор, который заключили Юбаль и сборщики морских ушек. Бесчестье и позор Абрама существовали лишь в его воображении, потому что, как говорил Хададезер, никто и понятия не имел, что с ним произошло. «Они думали, что меня убили или похитили или что я убежал с горя и где-то умер. Как я могу просить у них прощения, если они не знают, за что меня прощать?»

И еще он прочел в их глазах, обращенных к нему с надеждой: что они не хотят знать правду. У него сжалось сердце, когда он понял, что за время его отсутствия они пережили столько бед и несчастий, что признаться им сейчас в своих позорных поступках было бы с его стороны просто жестоко. Поэтому он рассказал им увлекательную историю, как, объятый горем, он заблудился, потерял память, потом его схватили и он пытался сбежать, — эпическое повествование, в котором были боги, чудовища, пылкие женщины и героические подвиги. Все нашли его рассказ не слишком правдоподобным, но весьма интересным, и, опустошая одни мехи за другими, никто и не подумал обвинить Абрама в событиях десятилетней давности. Что было, то прошло. Сейчас им хотелось просто выпить и повеселиться.

А потом братья рассказали ему свою грустную историю.

Пока его не было, их постигло много бед: мало того, что их грабили кочевники, на их долю несколько раз выпадало засушливое лето, а в один год налетела саранча и сожрала все посевы, так что многие семьи снялись с места и снова стали кочевать. В селении, некогда большом и процветающем, осталось всего несколько семей.

— Какой смысл сажать и выращивать урожай, если его все равно разворуют?

Он спросил о летнем урожае винограда, так как приближался день зимнего солнцестояния и время посещения священной пещеры. Но Калеб, с грустью покачав головой, сказал, что этим летом они собрали совсем мало винограда, — ровно столько, чтобы сделать изюм и продать его заходящим к ним путникам.

— Сюда приходят кочевники, разбивают лагерь и пожирают наш виноград. А что мы можем сделать втроем? Мы же не можем стеречь его день и ночь.

— А что же сыновья Серофии?

— После смерти Юбаля Марит вернулась в свою семью, — с горечью сказал Калеб, — и мы лишились поддержки ее братьев. Когда набежали кочевники, сыновья Серофии смогли защитить свои ячменные посевы, а вот наш виноградник был обобран дочиста. У нас два года ушло на то, чтобы снова вырастить хороший урожай, а потом налетела саранча и снова его сгубила. С тех пор мы едва можем сделать вино для себя, ну и совсем чуть-чуть остается на продажу.

Это были плохие новости, потому что на торговле вином и держалось все поселение, вино приносило людям благополучие, ведь из-за него люди перестали кочевать и обосновались здесь.

— Теперь все будет по-другому, — заверил Абрам братьев. — Мы сделаем так, что наш виноградник снова расцветет, а когда кочевники нападут в следующий раз, мы будем подготовлены. — Он уже мысленно разрабатывал план: он дает здешним мужчинам мех вина в обмен на то, что они будут сторожить по ночам виноградник.

— А где же жрица Рейна? — наконец осторожно спросил он, боясь услышать ответ.

Рейна присматривает за храмом, ответили ему. Богиня больше не выходит к людям, ее перестали носить по улицам города десять лет назад. Но она все еще там, как и ее верная прислужница.

Простившись с братьями, оставив их пировать у своего костра, Абрам поднялся и, покачиваясь, пошел через шумный лагерь. Сначала он пошел туда, где был когда-то виноградник Талиты, и был поражен, увидев в угасающем свете пасмурного дня, как он зачах и запустел. Его братья, как могли, огородили небольшой участок виноградника, остальная земля, бывшая некогда обширной цветущей плантацией, заросла сорняками. От деревянной сторожевой башни, стоявшей здесь когда-то, не осталось и следа, а на месте их прекрасного глиняного дома теперь расположился большой шатер из козьих шкур.

С нарастающим чувством тревоги Абрам пошел дальше по селению, в котором стояла тишина, потому что почти все его жители веселились в караване. Здесь он испытал еще большее потрясение. Они жили еще хуже, чем он думал. Дома изготовителя лампад Гури, шатер шести братьев, выделывающих лен, жилищ Луковых Сестер, зубодера Энока и повитухи Ли, каменных домов Намира и сборщика меда Ясапа — их больше не было. Поселение превратилось в кочевой стан времен их предков, по его виду никак нельзя было сказать, что люди живут здесь оседло.

Абрам чуть не упал, когда увидел Парталана, ловца ушек. Старик был один, он почти ослеп и влачил жалкое существование в травяном шатре, умудряясь как-то вырезать те жалкие ракушки, которые ему перепадали. Он заплакал, узнав Абрама, и не стал обвинять юношу в своих несчастьях.

— Жизнь — это страдание, — сказал Парталан. — А смерть — избавление. — Абрам вспомнил о подарке, который он привез Парталану: красивые раковины, предназначенные для резьбы, которые слепой старик только изуродует своими трясущимися руками.

Абрам покидал жилище старого резчика раковин, ощущая во рту привкус желчи. Он знал, что ничто не происходит просто так, на все есть свои причины. Озирая обнищавшее поселение и замечая печать беды на всем, что попадалось ему на глаза, Абрам знал, в чем причина. Во всем виноват Юбаль. Если бы не двуличие Юбаля, заключившего этот злосчастный союз, чтобы заполучить Марит, он мог остаться жив, и виноградник до сих пор был бы ухоженным, а селение — процветающим.

Сердце Абрама переполняла горечь. Ему нужно было посетить еще одно место: жилище Серофии. Марит.

Их дом из глины тоже исчез, по краям возведенного на его месте шатра виднелись обломки фундамента. Она стояла у входа, подбрасывая траву в печку, на раскаленных камнях поджаривались ячменные лепешки. Она не оглянулась, но Абрам почувствовал, что она знает, что он здесь.

За время его отсутствия формы Марит красиво округлились. Она уже не была худенькой, ее формы стали женственными, изгибы ее тела, казалось, были созданы для мужских ласк. Но не для него, решительно подумал он, потому что, хоть его сердце до сих пор болезненно сжималось от любви к ней, а тело жаждало ее прикосновений, воспоминание о той ночи, когда он увидел ее в объятиях Юбаля, было больнее тысячи ножевых ран. Он знал, что при каждом взгляде на нее он будет вспоминать о предательстве Юбаля, и каждый раз, ложась ней в постель и прикасаясь к ее телу, он будет видеть их в объятиях друг друга.

— Зачем ты пришел? — спросила она бесцветным голосом.

Абрам не знал, что сказать. Он думал, она обрадуется ему. Или хотя бы будет рада узнать, что он жив.

Она повернулась и окинула его тяжелым застывшим взглядом. Ее лицо, все еще округлое и красивое, было покрыто морщинками, а уголки губ опустились под бременем невзгод и разочарований.

— Я знала, что ты не умер, Абрам. Все говорили, что ты умер, но я-то знала, что случилось. Ты видел нас той ночью, меня и Юбаля. Проснулся и увидел нас, а потом убежал. Я ждала, что ты вернешься, а когда ты так и не вернулся ни через несколько дней, ни через несколько недель, я поняла, что ты убежал навсегда, и поняла почему.

— А что я должен был сделать? — воскликнул он с горечью.

— Ты приревновал меня к Юбалю, даже не узнав, что произошло на самом деле. Ты поспешил, осудив нас обоих. Ты решил, что мы с Юбалем наслаждались друг другом.

— Я видел это своими глазами!

— Абрам, тебе померещилось! Если бы ты посмотрел на нас еще мгновенье, ты бы увидел, что я вырываюсь из рук Юбаля, и услышал бы, как он называет меня именем твоей матери. Ты бы увидел, что он смутился и стал просить у меня прощения, а потом пошел к себе, а потом — он схватился руками за голову и упал на пол. Как можно было так не доверять нам? Своему авве и своей возлюбленной?

Он стоял, беспомощно моргая:

— Я думал…

— Думал, да не о том! — Она смахнула со щеки слезу.

Потрясенный услышанным, он смотрел на нее молча.

— Ни один мужчина не подошел ко мне после этого. Я стала отверженной, потому что они думали, что на мне проклятье и мужчины умирают, едва дотронувшись до меня. За все эти годы я не познала радостей плоти ни с одним мужчиной.

— Почему же ты не рассказала им правду? — прокричал он.

— А как можно заставить замолчать сплетников, Абрам? Люди верят тому, чему они хотят верить, правда это или нет. Ведь ты тоже поверил, — с горечью добавила она.

— Все эти годы, — хрипло прошептал он, — как же ты должна была меня ненавидеть!

— Сначала так и было. Но потом моя ненависть переросла в презрение. Пока другие думали, что ты умер, и молились за тебя, я помалкивала! Да и кто бы стал меня слушать? Женщину, на которой лежит проклятье! — Упершись в бока руками, она выставила вперед подбородок и с вызовом сказала: — Ты — единственный мужчина, с котором я была близка. А ты можешь сказать то же самое о себе, Абрам? Скольких женщин ты познал за эти годы?

Он лишь молча смотрел на нее, чувствуя себя глупцом, пытаясь припомнить всех своих женщин: торговок перьями, кочевниц, охотниц на бизонов, Фриду, племянниц Хададезера.

Она отвернулась от него и подкинула в печку еще травы.

— Десять потерянных лет! Мы с тобой прожили уже полжизни, Абрам. Твоя бабушка дожила до шестидесяти двух, но на ней было благословение богов. Никто так долго не живет. И все, на что мы можем теперь надеяться, так только на то, что проживем еще несколько лет сильными и здоровыми, пока не станем обузой для своих семей. А я буду обузой, потому что Богиня не дала мне детей. Я бесплодна, Абрам, а бесплодная женщина меньше, чем кто-либо другой, заслуживает пищу и кров. А теперь уходи. Жалей себя где-нибудь в другом месте. Здесь ты не найдешь жалости.

Он побрел назад, спотыкаясь, в темноте, потрясенный и смятенный. «Великая Богиня! — кричал он про себя. — Что я наделал?»

Его ноги привели его в то последнее место, которое он хотел посетить. Храм Богини стал меньше и скромнее того каменного дома, который он помнил, теперь он был сделан из дерева и травы и сообщался с хижиной, в которой жила жрица. Братья рассказали ему, что Рейна живет в большой бедности, хотя она все еще жрица Ал-Иари. Они рассказали ему, что ее изнасиловали кочевники, и она это очень переживала. Но самое главное — почти все отвернулись от Богини из-за того, что пропал синий камень, особенно после того, как на них напали кочевники, а потом налетела саранча, а потом выдалось засушливое лето, когда погибли все посевы. Люди обвиняли жрицу в том, что она неверно истолковала знаки, поэтому Рейне больше не приносили даров, как раньше, и она влачила жалкое существование.

Когда он вошел, она помешивала стоявшее на огне варево, добавляя в него травы. Волосы у нее поседели, но были аккуратно причесаны и заплетены в косы. Она больше не носила одежды из тонкого полотна, теперь ее худое тело прикрывала грязная юбка из ослиной шкуры. Она выглядела уставшей и разбитой. Абрам неожиданно растерялся. Он пришел к ней за утешением и советом, чтобы она вернула спокойствие в его жизнь. Однако жрица, видимо, нуждалась в помощи еще больше, чем он сам. Он не знал, что ей сказать, поэтому шаркнул ногой, чтобы она его заметила.

Она подняла голову, и у нее округлились глаза:

— Юбаль!

— Успокойся, госпожа жрица, — быстро сказал он. — Я не Юбаль и не его призрак. Я — Абрам.

— Абрам! — Взяв лампаду, она поднесла ее к его лицу. Он увидел темные круги вокруг ее глаз — печать возраста, которую наложили на нее прошедшие десять лет, — и впавшие щеки. Это его огорчило. Беды, постигшие это место, не пощадили даже жрицу.

Со слезами на глазах она всматривалась в каждую черточку его лица, внимательно разглядывала его длинные, заплетенные в косы волосы, его мужскую бороду, уже пробивающуюся на висках седину (хотя ему не было еще и тридцати). Она пожирала его глазами, рассматривая его широкие плечи и мощную грудь, потом снова подняла взгляд на его лицо, на мгновение задержалась на необычной татуировке и улыбнулась.

— Да, это Абрам. Теперь я вижу. Но как же ты похож на Юбаля! Я слышала про караван, но никто не сказал мне, что ты пришел вместе с ним. Заходи, мы выпьем, вспомним прошлое и возблагодарим Богиню за твое счастливое возвращение.

Она не спросила его, ни почему он ушел, ни где он был, ни почему вернулся. Казалось, она потеряла интерес ко всему. А может, думал он, за десять лет невзгод она научилась принимать все как есть и не задавать лишних вопросов. У нее не было вина, а пиво было разбавленным и пресным, но он принял его с благодарностью и сел подле нее у дымящей жаровни, потому что летняя ночь становилась все холоднее.

Рейна выпила, и его поразило то, что перед этим она не сделала возлияние Богине.

— Как приятно снова тебя видеть, Абрам, — произнесла она с теплотой в голосе. — Такое ощущение, как будто это Юбаль вернулся. Я ведь была влюблена в него.

Он был в замешательстве.

— Я не знал.

— Это было моей тайной. И хотя мы никогда не были близки, желание всегда жило внутри меня, поэтому, наверное, Богиня и наказала меня за то, что я нарушила свой обет целомудрия. После того как меня осквернили кочевники, физическое влечение и к Юбалю, и к другим мужчинам умерло во мне, и я поняла, что наслаждение, которое дарят друг другу мужчина и женщина, совсем не наслаждение, а боль.

Он смотрел в свой деревянный кубок, в котором осталось чуть-чуть пива с плавающими на поверхности соринками, и чувствовал, как сердце замерло у него в груди.

— Мне так жаль, — прошептал он, ощущая себя одиноким, как те пустоши, в которых обитал народ Бодолфа. — Как же так вышло, что наш народ постигло столько бедствий?

Она покачала головой.

— Я не знаю, я не могу даже сказать, когда это началось. Может быть, это началось с какой-то мелочи — кто-то наступил на чью-то тень или чья-то служанка разбила горшок, или кто-то оскорбил память предков.

— Я убежал, — сказал он.

Она кивнула, не отрывая взгляда от небольшого огонька масляной лампады.

— Я увидел нечто, что неправильно истолковал, и как последний трус…

Рейна подняла покрытую мозолями руку.

— Что было, то прошло. А завтра может вообще не настать. Так что надо жить сегодняшним днем, Абрам.

— Я пришел просить прощения.

— Мне не за что тебя прощать.

— Не у тебя, а у Богини.

Она удивленно посмотрела на него.

— Разве ты не знаешь? Богиня покинула нас. — Она сказала это просто, без малейшего Признака гнева, как будто он давно оставил ее. Это напугало его сильнее, чем если бы она обрушила на него свою ярость, как это сделала Марит.

Внезапно он осознал всю глубину своего преступления. Не разбитый горшок и не оскорбленный предок навлек беды на это место. Во всем виноват он, Абрам, сын Чанах, из рода Талиты. Это из-за него здешних людей постигли все эти бедствия.

— Великая Богиня, — побормотал он, и на глазах у него развернулась ужасная картина: как он несправедливо осудил Юбаля и Марит, как украл кристалл, а потом трусливо сбежал на север.

Вынув из-под туники филактерию, он развязал ее и вытряхнул камень на ладонь. Он протянул его Рейне, свет от лампы отразился в кристалле, и он засверкал, подобно звезде.

Она ахнула:

— Ты вернул Богиню домой!

— Нет, — сказал он. — Это она вернула меня домой. Покажи камень людям, чтобы они знали, что Богиня вернулась к ним.

Она заплакала, упав лицом в ладони, ее худенькие плечи тряслись. Потом собралась и осторожно, как бы боясь разбить, взяла у него камень.

— Я пока не буду им ничего говорить. Потому что найдутся те, кто вспомнит, что камень исчез в ту же ночь, когда исчез и ты, и подсчитают, что вернулся он одновременно с тобой. Я выжду нужный момент, а потом расскажу им про это чудо так, чтобы это не бросило на тебя никаких подозрений. Я построю для нее большой новый храм, лучше прежнего. Я устрою пиршество и объявлю всем, что Богиня вернулась к нам.

Абрам сказал:

— Я думал, что научился чему-то за годы своих скитаний, потому что повидал мир и других людей. Но теперь я понимаю, что я ничему не научился, что я так же жалок, как в тот день, когда торговки перьями взяли меня с собой на север. Все эти бедствия постигли вас из-за меня. Что я должен сделать, чтобы искупить свою вину и вновь вернуть нашему народу удачу?

Она положила свою ладонь на его руку:

— Ты уже успел почтить Юбаля? Ты должен это сделать, Абрам. Сейчас же иди к нему и помолись ему. Юбаль был мудр. Он подскажет тебе, что нужно делать. И, — добавила она дрожащим голосом, — благословит тебя за то, что ты вернул дух Богини, потому что теперь он принесет своим детям процветание.

Он уже хотел было идти, но остановился и спросил:

— У Марит нет детей. Ты можешь ей как-нибудь помочь?

— Она приходила ко мне, и мы пытались из года в год. Я давала ей амулеты и снадобья, подсказывала молитвы и заклинания, она ела плаценту и вдыхала дым. Но месячные приходят у нее каждый месяц. — Рейна прижала кристалл к груди, и на ее лице засияла улыбка, совсем как в прежние времена. — Но, может быть, теперь можно надеяться на лучшее, ведь Марит еще молода и пока может иметь детей.

Абрам вернулся в шатер своих братьев и нашел там фамильную нишу, на которой стояли маленькие статуэтки предков. Статуэтка Юбаля была сделана в виде волка, и Абрам вспомнил о подаренном ему Юбалем волчьем клыке. И он сказал своему любимому авве: «Все те дни и ночи, что я убегал все дальше на запад, проходя через чужие враждебные места, я думал, что меня охраняет дух волка. Но теперь-то я знаю, что это ты, авва, был рядом со мной, направлял меня, оберегал меня. — Он взял в руки крошечного каменного волка и поцеловал его. — Я клянусь тебе, авва, пред твоей душой и пред душами наших предков, что я исправлю все то зло, которое навлек на наш народ».

Ему приснился сон, в котором с ним говорил Юбаль. Юбаль держал в руках синий камень Богини и говорил: «Ты должен построить укрепления вокруг поселения. Стену и башню». «Тогда я должен нарубить деревьев», — во сне ответил ему Абрам. — «Не деревянные. Укрепления нельзя строить из дерева, потому что дерево горит». — «Тогда из глины. Я немедленно примусь за работу». Но Юбаль только покачал головой: «Глина растворится под дождем». Он отдал синий камень Абраму: «Вот из чего ты должен их построить. Стены должны быть такими же прочными, как сердце Богини».

Проснувшись, Абрам знал, что он должен делать.

Позавтракав хлебом с пивом, он надел меховые штаны и ботинки, оставшись голым по пояс. Затем, не дожидаясь, когда солнце поднимется над восточными утесами, он взял с собой ослов Хададезера и поднялся на ближний холм. Небо заволакивало тучами, и дул холодный ветер. Абрам работал весь день. Он голыми руками разрывал землю и, пыхтя от натуги, вытаскивал тяжелые камни и валуны. Час за часом он усердно вырывал камни и грузил их в корзины, висевшие на боках у его ослов; вернувшись же в поселение, он сразу же направился к источнику, где высыпал содержимое корзин на землю. Затем, не сказав ни слова изумленным зевакам, развернулся и пошел обратно в горы.

Он приходил и уходил, до изнеможения работая под пасмурным небом, молча, ничего не объясняя, приносил валуны и камни к источнику, где на это уже собрались поглазеть поселяне. Так он проработал до ночи, не обменявшись ни с кем ни единым словом — уводил ослов из селения, а потом возвращался с камнями и валунами. Его сопровождала лишь Собака, преданно трусившая рядом.

Ночью Абрам в изнеможении упал в свою постель, поспал совсем немного, поднялся до рассвета, чтобы накормить животных, погладил их, пошептал им на ухо и снова повел их в горы.

На этот раз за его странными действиями наблюдало еще больше людей. Кто-то приволок к этому место бочонок с пивом и продавал соломинки. Мужчины начали биться об заклад на то, зачем Абрам совершает эти безумные действия. Натаскал к бурлящему источнику груду камней. Он что, с ума сошел?

Когда они наконец стали спрашивать его, что это он делает, Абрам ничего не ответил. Его лицо выражало мрачную решимость. Он отрывался от работы лишь затем, чтобы окунуть руки в источник, но ободранные ладони все равно кровоточили. Когда пришли Калеб и остальные братья, Абрам не стал с ними разговаривать. Только после того, как он построит стену и башню, он получит прощение своих грехов.

Он работал до изнеможения, без отдыха и почти без пищи, пока наконец не свалился возле источника, рядом с грудой камней.

Зеваки побоялись подойти к нему, потому что думали, что он одержимый. Когда прибежала Марит и увидела, что он лежит в грязи без сознания, она плюнула в их сторону и сказала:

— У вас что, совсем не осталось ни совести, ни чести? Вы не хотите помочь своему другу?

Вышел Калеб и помог ей отнести Абрама в ее шатер, где они уложили его на ее постель, на женской половине шатра. Ее братья, пришедшие с ячменного поля на обед, презрительно посмотрели на своего старого соперника, но затихли при виде гневного выражения на лице своей сестры.

— Забирайте свой хлеб и отправляйтесь работать, — сказала она, и они послушно ушли, потому что с тех пор, как умерла их мать и Молок слегка тронулся умом, главой семьи стала Марит.

Марит отмыла руки Абрама и, приложив к ним целебную мазь, обвязала их льняными лентами. Она отерла его лицо, вымыла руки и ноги, и слезы лились у нее из глаз на его обнаженное тело. Она осыпала его проклятьями и говорила, что он слишком часто смотрел на луну, но он был изможден, кожа у него приобрела сероватый оттенок, и она понимала, что это демоны заставили его откапывать в горах валуны. Собака улеглась у него в ногах, и Марит никак не могла ее выгнать.

Когда Абрам проснулся, Марит гладила его по голове со словами:

— Абрам, я никак не могу понять, что со всеми нами произошло, почему Богиня послала нам такую судьбу. Я всего лишь простая женщина. Но в одном я уверена — в том, что люблю тебя. — Она легла рядом, и еще слабый Абрам притянул ее к себе. Он уже чувствовал, что удача возвращается к ним.

На следующее утро его разбудили радостные возгласы.

— Что происходит?

Марит причесывала и заплетала волосы. Она улыбалась ему, ее лицо снова помолодело.

— Рейна сказала, что сердце Богини вернулось. — И она радостно нырнула в его объятия.

Когда Абрам достаточно окреп, он снова стал собирать камни для постройки стены и башни, и Марит сопровождала его — она несла две корзины. К полудню к ним присоединились Калеб и два других брата. И на них все так же глазели поселяне.

На третий день пришел с корзиной Намир, а с ним — четверо его племянников. К ночи каменная гора выросла до весьма внушительных размеров.

Когда Абрам проснулся на следующий день, мужчины и юноши уже вовсю работали — уходили и приходили в селение, сваливая камни и вновь возвращаясь в горы. Вид синего камня в груди Богини придал бодрости жителям Места у Неиссякаемого Источника и заново их обнадежил.

Абрам приказал вырыть ров, чтобы заложить фундамент для стены. Женщины, подоткнув юбки, тоже помогали, разрыхляя землю палками-копалками и вычерпывая ее корзинами. Вырыв длинный ров вдоль источника, они тут же решили, что должны жить внутри стен, поэтому стали делать кирпичи, и вскоре уже все поселяне стали заново отстраиваться, вновь почувствовав покровительство Богини. Они усердно трудились всю зиму и весну, а на сооруженных из дерева временных сторожевых башнях стояли мальчики, высматривая кочевников. Они уже начали закладывать первый ряд камней.

Абрам нанимал людей, чтобы сторожить виноградники, и расплачивался с ними вином. Его братья вернули виноградник к жизни, он снова зацвел и давал плоды. Другие жители также помогали им ухаживать за виноградником — выпалывали сорняки и подрезали лозы, удобряли его и поливали — потому что все любили вино, а воров разгоняли палками и дубинками.

А затем произошло два чудесных, неожиданных для Абрама события.

Первое случилось после того, как исчезла Собака. Абрам переживал несколько дней, пока однажды утром она не появилась на пороге, с застрявшими в шерсти колючками, которые собрала в ближних горах, и не рухнула в изнеможении у его ног. Через некоторое время Абрам заметил, что у нее начал расти живот, а еще немного погодя она ощенилась.

Потом произошло второе чудо.

— Я беременна, — сказала Марит с таким изумлением в голосе, будто узрела лик самой Богини.

Это и в самом деле было чудом, это был знак, что Богиня вновь покровительствует своему народу. Но в ту ночь, когда Абрам с Марит обменивались нежными ласками, в голову ему закралась какая-то неясная мысль, похожая на прозрачную бабочку, беспокоящую и дразнящую, которую он никак не мог поймать.

В то лето, когда они закладывали вдоль источника ряды камней и возводили внутри этого круга дома из глины, а под руками каменщиков уже начала подниматься крепкая башня, виноградник Абрама дал обильный урожай, и все на какое-то время оторвались от строительства, чтобы давить виноград.

Процессию в священную пещеру возглавили Рейна вместе с Богиней, и, когда они приблизились к ней, подул ветер, влекущий и нежный, наполненный свежестью и ароматом. Абрам остановился, окинул взором простиравшуюся до берегов Мертвого моря равнину, и у него возникло странное ощущение, что до него доносится чье-то душистое дыхание. Его волосы и бороду трепал летний ветерок, и солнце отражалось от поверхности Мертвого моря снопом золотых лучей. Все вокруг казалось нереальным. Внезапно он услышал громкое гудение насекомых, и мир расцвел необыкновенно яркими красками, как будто окружающая его природа о чем-то хотела рассказать.

Он дал знак процессии остановиться у основания утесов и посмотрел, прищурившись, на затененный вход в пещеру. И снова поразился, как поражались до него несколько поколений его предков, как она похожа на чрево женщины. И в чрево Матери Земли они занесут виноградный сок и расставят его на выдолбленных полках, где он будет храниться в безопасности в темноте, пока Богиня начнет совершать с ним волшебное превращение, наделяя сок жизнью, превращая его в вино.

И пока Абрам рассматривал пещеру, где-то в глубине его сознания вновь запорхала неуловимая бабочка, сводившая его с ума: это была не до конца оформившаяся мысль, которую он должен был вот-вот ухватить. Но как он ни старался, она все время ускользала от него.

После того как мехи с вином отнесли в пещеру, люди вернулись в поселение, чтобы продолжать строительство стен и домов из глины. Но Абрам никак не мог сосредоточиться. Он помогал смешивать глину с соломой для кирпичей, следил за тем, как идет строительство каменной стены, и вместе с другими возводил внутреннюю лестницу башни, и все это время какая-то часть его сознания пыталась поймать нечто неуловимое, не дававшее ему покоя.

А потом как-то вечером, когда он сидел в беседке, а Марит мяла на ужин турецкий горох с луком, он уронил взгляд на Собаку, кормившую своих щенят. И его поразил факт, на который он прежде не обращал внимания: четверо щенков были белыми, как и она сама, а остальные двое — серого окраса, как у диких волков с соседних холмов.

И Абрам впервые задумался над тем, как ей удалось забеременеть. Собака пришла с ним из земли, которая находилась далеко от того места, на которое распространяется власть луны. Она пришла с ним из земли бога Северного Оленя. Неужели сила плодородия бога Северного Оленя простирается так далеко? И потом, как дух волка проник в чрево Собаки?

И, глядя на Марит, которая была уже на большом сроке беременности, Абрам погрузился в размышления, пытаясь найти ответ на вопрос, а как вообще зарождается новая жизнь? Бодолф и его народ считали, что это дух Северного Оленя. Хададезер верил в то, что это делает дух быка. А народ, живущий в Месте у Неиссякаемого Источника, знает, что жизнь порождает луна. Но, может быть, существует иная, более могущественная и всеобъемлющая сила, чем сила северных оленей, быков и освещающей твою землю луны? Он снова вспомнил о винной пещере и о виноградном соке, хранящемся в ее плодородном мраке, который превращается из сока в вино и оживает с помощью Богини. И снова чуть не поймал эту неуловимую мысль, эту назойливую бабочку.

В течение следующих недель Абрам уходил в дальние луга и пустынные каньоны, где предавался уединенным размышлениям. Он метался и ворочался по ночам, его мучили странные сны — он видел Бодолфа и Эскиля, Юбаля и себя самого, Хададезера и сыновей той женщины, с которой он жил много лет. Просыпаясь, Абрам не мог истолковать свои сны. Но однажды осенью, удалившись, как обычно, от людей, Абрам вместе с Собакой, преданно бежавшей за ним по пятам, пошел к пруду. Присев на корточки, он заглянул в пруд и увидел, что из воды на него смотрит Юбаль. И тут он понял смысл своих снов: молодые мужчины внешне похожи на старших.

Так же, как щенки Собаки похожи на свою мать, но также похожи и на горных волков.

Как-то днем он заглянул к Намиру, который пыхтел над колчаном со стрелами, тщетно пытаясь их выпрямить. Абрам угостил Намира вином, потом сел в тень и спросил старика, что он замечал необычного в поведении коз.

— Ты видел, как они делают вот так? — и он изобразил это двумя руками.

Намир пожал плечами:

— Козы всякое вытворяют. Бегают, играют, дерутся — так же, как и люди.

— Но вот это ты видел? — и он повторил движение.

Намир поднес древко стрелы поближе к глазам и с недовольным видом стал его рассматривать.

— Да, наверное.

— А почему они так делают?

— Откуда ж я знаю?

— Но ведь этим занимаются самец и самка?

Намир наконец оторвался от работы и посмотрел на него.

— Абрам, ты слишком долго смотрел на луну!

— Когда ты охотишься на живых коз, ты ведь отлавливаешь только самок?

— Ну конечно! Какой толк от самцов? Если только их сразу не резать.

И Абрам рассказал ему про Северного Оленя Бодолфа и быков Хададезера. Намир почесал в затылке:

— Ты хочешь сказать, что животные так же получают наслаждение, как и мы? Абрам, тебя что, лягнул в голову один из твоих ослов?

— Когда мы охотимся на зверей, они от нас убегают. Только почуяв наш запах, они бросаются врассыпную. Откуда же нам знать, чем они занимаются, когда мы их не видим?

Намир наморщил нос:

— Э?

— А когда животные живут в загоне и мы кормим их и приручаем, они не бегают от нас. Намир, я своими глазами видел, как животные занимаются этим так же, как и мы, люди.

— Чушь! — засмеялся старик, но по глазам Намира Абрам понял, что тот заинтересовался.

Это наблюдение не выходило у Абрама из головы. Он хорошо помнил загон, в котором содержали оленей, и как самцы взбирались на самок. Тогда он не знал, что так делают все животные. Он перебирал в памяти впечатления, полученные во время своих странствий. Когда он скитался по Анатолийской равнине вместе с кочевниками, они как-то стояли лагерем по соседству с дикими стадами, и время от времени он замечал, как животные влезают друг на друга. Абрам тогда подумал, что они так дерутся или играют. Потом он вспомнил про быка Хададезера, который доставлял удовольствие коровам. И про Собаку, которая убежала в горы, а потом вернулась с полущенками-полуволчатами.

Неужели это занятие и дает начало новой жизни? Которая зарождается не от духа, а от самца и самки, мужчины и женщины? Но как? Ведь это происходит не всегда. Например, старый Гури, изготовитель лампад, любил развлекаться с молоденькими девушками, но ни одна из них ни разу не забеременела. И у старшей из Луковых Сестер, переспавшей со многими мужчинами, никогда не было детей. И тут его осенило: «Ведь у девочек и немолодых женщин не бывает месячных».

Он был ошарашен. Неужели все дело в этом? Все знают, что Богиня создает детей из месячных. Но что если менструальная кровь — тот же виноградный сок? Виноград ведь не будет бродить на лозе, и виноградный сок не будет бродить в деревянном кубке — это одна из главных загадок жизни. Виноград — это виноград, а сок — это сок. И для того, чтобы он превратился в пещере Богини в вино, необходимо ее вмешательство.

«Но ведь вино в пещеру относят люди».

Абрам стоял как громом пораженный. Подставив лицо ветерку, он вглядывался вдаль и увидел, как окружающую бурлящий поток холмистую равнину распахивают под новые посевные поля. И он подумал, что распаханная земля подобна женскому лону. А потом представил, как человек бросает в нее семена.

«Неужели мужчина и женщина вместе создают жизнь? Нет, — поправил он себя. — Жизнь создает Богиня, только она обладает такой силой. Но для того, чтобы сотворить эту новую жизнь, ей требуются мужчина и женщина».

Он чуть не рухнул под тяжестью своего открытия: «Вино делается так же, как делаются дети — через силу Богини. Но, так же, как виноград, помещенный в священную пещеру, не превращается в священный напиток — для того, чтобы он превратился в вино, требуются совместные усилия многих людей — так же и менструальная кровь не может сама по себе превратиться в ребенка, для этого требуется вмешательство мужчины. И семена, которые бросают на необработанную землю, не прорастут так, как семена, которыми засеивают вспаханные поля. Пещера, поле и женщина — все это Мать. Все они дают жизнь. Но не сами по себе — и той, и другому, и третьей требуется помощь мужчины».

И тут он осознал самый потрясающий факт: Марит, которая одиннадцать лет не спала ни с одним мужчиной, забеременела только теперь!

Абрам пошел в храм Богини за советом. И, помолившись, он вопросил про себя: «Не совершаю ли я кощунство, позволяя себе такие мысли?» Но, увидев Рейну, он вспомнил, как когда-то давно, глядя на нее с юношеским вожделением, он спрашивал себя, зачем Богиня заставляет мужчин и женщин испытывать этот неуемный голод. Потому что теперь ему казалось — впрочем, так ему казалось и тогда, во времена мучительного отрочества, — что близость между мужчиной и женщиной — это не всегда наслаждение, как убеждал его Юбаль. «Богиня подарила нам эту радость, чтобы мы могли забывать про свою боль», — сказал ему когда-то давно его авва. Теперь эти слова казались Абраму бессмысленными. Слишком часто жажда близости сопровождается болью и заканчивается трагедией. Тогда зачем же Богиня сотворила эту безудержную тягу мужчин к женщинам и женщин к мужчинам?

И тогда он услышал ответ: «Для того, чтобы зарождать жизнь».

Он задрожал от волнения. И почти с ужасом задал следующий вопрос: «Так, значит, это мужчина и женщина, самец и самка?» — вопросил он у статуи с обломком метеорита в груди.

И синий кристалл замерцал, как будто отвечая ему. Пристально вглядываясь в таинственный камень, Абрам заглянул в самую его сердцевину. И уже в следующий момент как будто пелена спала с его глаз, и ему явилось ослепляющее откровение: в беловатой жидкости, напоминающей неиссякаемый источник, которую он видел когда-то внутри кристалла, он теперь распознал мужскую жидкость, которая выходит из него во время близости с женщиной. «Богиня совершает чудо, соединяя в женском чреве менструальную кровь и жидкость мужчины».

И все встало на свои места. Как будто всю свою жизнь он смотрел на мир затуманенным взором, а теперь его зрение внезапно прояснилось. Значит, все имеет смысл — и это потрясающее чудо! Теперь он замечал его повсюду, куда бы ни шел: птицы, самец и самка, вместе свивают гнездо, чтобы откладывать яйца и кормить птенцов; в ручьях плавают рыбы — самки откладывают икру, а самцы кружатся вокруг, окропляя ее своей животворящей жидкостью. И он ощутил такую сильную связь со всем человечеством и со всей природой, которой никогда прежде не ощущал. Он уже не был посторонним наблюдателем зарождения жизни, теперь он стал неотъемлемой частью этого процесса. И он вспомнил, что когда-то говорила ему Марит про звенья длинной цепи. Теперь он тоже стал звеном этой цепи, без которого последующие звенья нельзя будет соединить с предыдущими. Марит беременна его ребенком!

И он прямиком направился в свой шатер, где распростерся на земляном полу и заговорил с Юбалем, изливая ему свое сердце и душу, выражая свою любовь и почтение; по лицу Абрама текли слезы облегчения и радости, когда он называл Юбаля «авва», потому что теперь это слово обрело новое значение: если раньше оно означало лишь «господин» или «хозяин», то с этих пор оно будет означать еще и «отец».

Абрам не стал рассказывать о своем открытии, потому что знал, что люди только посмеются над ним и скажут, что он насмотрелся на луну. Он как бы невзначай посоветовал Намиру, чтобы в следующий раз тот отлавливал не только коз, но и козлов, а изготовителю лампад Гури сказал, что его план разводить свиней не так уж и бессмыслен. Однако он рассказал о своем чудесном открытии Марит, и та поверила ему, потому что это было откровением от Богини. Абрам знал, что со временем, когда люди начнут выращивать ослов и собак, коз и свиней, они заметят то же самое, что заметил и он, и придут к такому же выводу.

Наконец стена была построена.

Все собрались, чтобы отпраздновать окончание строительства новой башни, которую они решили назвать «Иерихон», что означает «благословенная луной». И теперь, спустя почти двенадцать лет с того дня, как он взбирался по деревянной лестнице сторожевой башни, расположенной в винограднике отца, Абрам поднимался по новым каменным ступеням.

Тогда он был безусым мальчиком, не имеющим цели в жизни, который заставлял себя взбираться все выше, познавая этот непонятный мир. Теперь это был мужчина, уверенный в себе и знающий жизнь, твердо ступающий по каменным ступеням.

В толпе счастливых зрителей была и Марит, прижимающая к себе их ребенка — здорового тринадцатимесячного мальчика. Рядом с ней стояла Собака, у которой снова вырос живот, в окружении подросших щенков. Неподалеку, щурясь от солнца, Намир — раздобревший и процветающий владелец большого козлиного стада — он послушал совета Абрама.

Гури снова начал проводить свои эксперименты со свиньями, а Луковые Сестры завели у себя на участке уток, заметив так же, как заметил Абрам, что природа гораздо более гармонична, чем он думали, и что все в ней удивительным образом взаимосвязано — как красивая золотая сеть, в которой животные, духи и люди соединены священными узами.

Абрам поднялся на верхнюю площадку башни, и, когда он показался там в ослепительных лучах солнца, толпа восторженно взревела.

Жители Иерихона взирали на дело своих рук с огромной гордостью — теперь они чувствовали себя защищенными, потому что нигде в мире нет таких стен, которые, они знали, не снесут никакие кочевники. Помахав оглушительно ревущей толпе, чувствуя, что его грехи прощены и в душе воцарился мир, Абрам перенесся мыслями за тысячи миль отсюда, к народу Северных Оленей, к Фриде и к ребенку, которого она носила, когда он ушел от них. К его ребенку.

Там, на холодном севере, Абрам оставил свою кровь, — кровь Талиты, кровь Юбаля, которая будет передаваться из поколения в поколение в далеком чужом народе.

Какое-то время спустя

Абрам так и не смог понять, почему именно ему открылся феномен отцовства. Богине лучше знать, и он до конца своей жизни благодарил ее днем и ночью, вознося в своих молитвах хвалу Матери всего сущего.

Иерихон процветал. У Абрама с Марит родились еще сыновья, стадо Намира увеличилось, Собака и ее щенки продолжали приносить потомство, Гури уже не изготавливал лампады, а стал процветающим свиноводом. Они стали сеять больше пшеницы и кукурузы, хлопка и льна, приручили больше животных, у которых брали молоко, яйца и шерсть. Люди, к которым вернулись богатство и удача, начали снова приносить жертвы Богине. Они отстроили ей новый храм, побольше, и у нее появились новые жрицы. Одно столетие сменяло другое, и новые стены уже не были похожи на прежние, потому что на протяжении веков стены Иерихона много раз сносили и заново отстраивали.

В Иерихоне научились изготовлять ткани, появились алфавит и письмо. Через тысячу лет после того, как Абрам с Марит отошли к предкам, человек по имени Азизу как-то крутил свой гончарный круг и нечаянно перевернул его. И, когда он увидел, как тот покатился на ребре, его осенила идея. Путем многочисленных проб и ошибок Азизу удалось соорудить два соединенных осью колеса, которые могли вращаться и на которые он установил тележку. Теперь он мог перевозить в десять раз больше гончарных изделий, чем раньше. Через четыре тысячи лет после того, как Хададезер показывал потрясенному Абраму, как они извлекают из речного русла медные самородки, люди уже добывали из земли медь и олово и переплавляли их в бронзу. А еще через тысячу лет люди нашли железо и научились его обрабатывать, и тогда мир переменился навсегда.

Народонаселение увеличивалось, и поселения превращались в деревни, а деревни становились городами. Из толпы выделялись лидеры, которые называли себя царями и управляли другими. Влияние Ал-Иари усилилось, ее храм превратился в святилище, за которым следили жрецы и жрицы. Ее народ называл себя ханаанеями, а странники, пришедшие из Вавилона и Шумера, узнавали в ней своих любимых Иштар и Инанну. Ей, наравне с Ваалом, поклонялись как богине плодородия, и, хотя с годами ее внешний вид менялся, а статую много раз заменяли новой, древний голубой кристалл по-прежнему сиял в ее сердце.

Так, всеми любимая и охраняемая, она просуществовала на протяжении еще нескольких тысяч поколений после Лалиари и Занта. А затем к ним вторглись племена из долины Нила, возглавляемые жестоким и непобедимым фараоном Аменхотепом, который не только захватил в плен людей, но также увез с собой богов и богинь. Среди них была и богиня-покровительница Иерихона, которую на время, чтобы унизить ее, поместили в храм младшей из египетских богинь, где ее драгоценное сердце и попалось на глаза царице-прелюбодейке.

Когда царица упокоилась в гробнице, роскошь которой трудно себе даже вообразить (причиной тому была неспокойная совесть отравившего ее царя), голубой кристалл положили с ней, и так царица и камень покоились в темной затхлой гробнице, всеми забытые, тысячу лет, пока расхитители гробниц не проломили стены гробницы и не украли синий камень, который вновь явился на свет Божий. И на протяжении многих лет обломок метеорита, эта небесная слеза, переходил из рук в руки: его покупали, продавали, похищали, из-за него дрались и его выигрывали в кости, пока, наконец, он не оказался в Александрии, у важного римского чиновника, который купил оправленный в красивое золотое ожерелье камень для своей жены.

Он хотел наказать ее этим подарком.