Мой десятый день в Пембертон Херсте начался с пульсирующей головной боли. Прежде чем заснуть прошлой ночью, я распорядилась, чтобы горничная принесла мне чая. Но чай не снял напряжение. Ночь прошла в мучительных кошмарных снах. Освежившись холодной водой и надев свое утреннее платье из черной шерсти, я села перед зеркалом в тщетной попытке привести себя в порядок. Суровое испытание прошлой ночи оставило заметный след. Мое бедное лицо, распухшее и помятое, выглядело так, словно было обработано сотнями кулаков, волосы напоминали птичье гнездо, потребовалось полчаса, чтобы их расчесать и заплести на затылке и наконец сделать мою внешность немного презентабельней.

Я недовольно смотрела на себя. Инцидент в башне был ужасным, и моя голова теперь пульсировала до тех пор, пока лауданум не дал эффект. Однако, что раздражало меня больше всего этим дождливым утром, это факт, что я не могу вспомнить один сон. Остальные, такие живые и реалистичные, были обычными, бессмысленно населенными безликими призраками и загадочными декорациями. Но один из них выделялся, казался очень важным, словно это было сообщение с более глубинных уровней моего сознания, а теперь, несмотря на все попытки, я не могла восстановить его. Смутно припоминалось, что он имеет что-то общее с опухолью, и это, казалось, должно было привлечь мое внимание. Но сон ускользал, а головная боль не позволяла мне разобраться в своих мыслях.

В гостиной я застал викария, тетю Анну и кузена Тео, который держал ее за руку, чтобы немного подбодрить. К моему удивлению, Марта была погружена в вязание крючком шали, лицо ее было бледным и осунувшимся, на коленях — неизменная ковровая сумка. Колин искал спасения в игре на фортепиано, изливая свою смятенную душу над клавишами слоновой кости, как будто он был самым несчастным человеком в мире. Я не смогла присоединиться к нему, хотя мне хотелось этого, поскольку мое место сейчас было с тетей Анной и ее сыном.

— Какая ужасная смерть! — причитала моя бедная тетушка, зарывшись лицом в ладони. — Это несправедливо! Это несправедливо!

Я смотрела на Тео, пытаясь представить его состояние. Он и я потеряли наших отцов почти одинаковым образом, у нас было много общего.

Теодор оставил мать и подсел ко мне на софу.

— Я не имел возможности поблагодарить вас прошлой ночью, но мне кажется, вы спасли мне жизнь.

Я подумала о своем отце и представила себя, пятилетнюю, — свидетельницу кошмара.

— Я действовала безрассудно, Тео, а не отважно.

— И все же…

Мы сидели некоторое время, слушая мощные звуки музыки, доносящиеся из малой гостиной. Я рисовала себе Колина, с его разметавшимися волосами и неистовым взглядом, немного завидуя его способу расслабиться.

— Отец будет похоронен завтра в Ист Уимсли, в фамильном склепе, рядом со своим отцом, дядей Майклом и со своими двумя братьями. Так уходят мужчины рода Пембертонов.

«И ты тоже когда-нибудь окажешься там, Теодор. И Колин. И Марта, и я», — подумалось мне.

— Лейла, каждый должен умереть.

— Да, но не так ужасно. В конце концов, у вашего отца были вы, чтобы помочь ему. У сэра Джона был сын и двоюродные племянники, чтобы оплакивать его. Мы не можем позволить себе роскошь иметь детей. Кто будет оплакивать нас, Тео? Когда вы и я станем старыми и безумными, одержимыми лихорадкой Пембертонов, кто будет здесь заботиться о нас?

Я осеклась. Лихорадка Пембертонов. О ней писал Томас Уиллис. Что это было, что так обеспокоило меня?.. Что-то в том сне…

В этот момент вошел доктор Янг. Он проинформировал викария, что тело дяди Генри уже подготовлено для торжественного прощания в церкви и распоряжения к похоронам сделаны. Я наблюдала его, исполняющего свои обязанности точно и тактично. За ночь он убрал тело и сделал все так деликатно, как возможно, для скорбящего семейства.

— Я также связался с мистером Хортоном в Ист Уимсли. Он будет здесь вечером.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Теодор. — Вы более чем добры.

Доктор Янг замолчал, бросив на меня взгляд через комнату. Я не знала, о чем он думал, но казалось, он хотел что-то сказать.

— Мистер Хортон с вами все обсудит, — сказал Теодор, ссылаясь на семейного адвоката.

Но доктор Янг не обратил на его слова внимания. Его глаза странно вспыхнули, послышался его тихий голос. У меня было странное впечатление, что доктор Янг обращался только ко мне:

— Если я Вам понадоблюсь для чего-либо, я буду у себя дома.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Теодор.

— Это разумно, не оставлять вашего отца для прощания в доме, — продолжал доктор. — Народ в Ист Уимсли сможет выразить свое уважение в церкви так же, как и здесь. А народу будет много. Рабочие фабрик и их семьи, несколько богачей из округи, чиновники… — Он покачал головой. — Я представить не могу, чтобы все они ходили по вашему дому.

Я смотрела прямо перед собой: «Нет, мы не должны позволять чужакам вторгаться в наше уединение. Как монахи в монастыре…»

Ни с того ни с сего я встала. Холодная гостиная давила на меня, становясь тесной.

— Я пойду погуляю, — объявила я, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Будьте осторожны, — заметил Теодор.

Мелкий дождик падал на меня, но я не обращала на это внимания, поскольку было озабочена своими мыслями. Да… мой сон, ночное откровение, которое я пережила, но забыла при пробуждении. Это было как-то связано с книгой Томаса Уиллиса.

Дождь капал с моей шляпки и стекал по щекам. Капли утяжеляли ресницы, затуманивая взгляд, под ногами брызгались лужи. Теперь ветер казался не таким резким, воздух — не таким колючим, но, возможно, я не замечала этого, будучи так поглощена своими размышлениями, что едва воспринимала окружающее.

Мне снился сон о книге Томаса Уиллиса, в нем должно было явиться пугающее откровение. Теперь он был забыт, но одна мучительная проблема не давала мне покоя… Двухчасовая прогулка оказалась бесплодной, я так и не смогла вспомнить сон. Наконец, почувствовав, как влажность пронизывает меня, я поспешила домой и решилась в первый раз принять ванну в моей спальне перед камином, после чего вид мой стал более приемлемым. Я надела темно-коричневое бархатное платье, закрывавшее шею, со старомодными тесными манжетами, охватывавшими запястья, собрала волосы в узел на шее и волнами над ушами и решила поужинать с семьей.

Когда я вошла в столовую, мало озабоченная настроением, в котором могли пребывать мои родственники, мне было приятно увидеть, что Колин взглянул на меня и улыбнулся. Он тоже, казалось, сделал несколько небольших попыток облагородить свою внешность. Его темно-зеленое платье и черные брюки были новыми и стильными, обувь хорошо начищена, а светло-каштановые волосы впервые, как мне показалось, были причесаны.

— Как вы себя чувствуете, Лейла? — спросил он, встав при моем появлении.

— Так хорошо, как только можно. А вы?

Его взгляд остановился на мне, пока я пересекала помещение и садилась напротив него на свое обычное место рядом с Мартой. Она, казалось, не замечала меня, сидя с вышивкой в руках.

— Вы выглядите намного лучше после той ночи, — заметил Колин.

Вспомнив, как я была одета в его присутствии, что мои волосы, распущенные, висели до пояса и мою ночную рубашку скрывал лишь халат, когда он охватил рукой мою талию, я слегка покраснела и отвела взгляд.

Тео молча сидел перед своим прибором, его глаза, обведенные темными кругами, неотрывно смотрели на кресло, которое было местом его отца. Тети Анны не было.

Мы ели в привычном молчании, находя тушеную баранину слегка тяжеловатой для нашего слабого аппетита, но вино пили без ограничений, — даже Марта выпила два бокала и заметно порозовела. Когда мы закончили ужин, Гертруда объявила, что мистер Хортон, адвокат, прибыл и ожидает нас в кабинете.

Колин сопровождал свою сестру, а я шла с Тео в комнату, которую ранее никогда не посещала. Весьма похожая на библиотеку, это была уютная, отделанная кожей комната со множеством книг и мебелью из темного дерева. Единственным ее отличием был огромный стол красного дерева, полный ячеек и бесчисленных ящиков. Здесь, без сомнения, занимались обширными финансовыми делами Пембертонов.

За столом сидел чрезвычайно маленький человек, почти мышь, с лоснящейся макушкой и крохотными глазками. Внушительные размеры стола и кожаного кресла, в котором он сидел, делали его еще меньше. Но скоро я обнаружила, что его рост более чем компенсировался умом. Тетя Анна уже находилась здесь, такая пугающе бледная в черном шелковом платье и черной вуали на волосах. Она чопорно сидела в своем кресле, на самом краешке, словно готова была спрыгнуть с него. Мы четверо расположились в комнате так, что могли видеть адвоката и слышать его голос.

Мистер Хортон, будучи человеком дела, прямо перешел к завещанию моего дяди. Не глядя ни на кого из нас, направив свои глазки-бусинки на лежащие перед ним бумаги, мистер Хортон говорил ровно и исключительно по делу.

— Мистер Теодор Пембертон и мистер Колин Пембертон, господа, мой долг сообщить вам, что Генри Пембертон скончался, не оставив завещания.

Он выждал, пока его слова будут приняты, и, когда решил, что прошло достаточно времени, продолжал:

— В таких обстоятельствах существует, по закону, обычно несколько шагов, которые могут быть предприняты. Однако в этом случае…

— Что вы имеете в виду, сэр, — спросил Тео резко, испугав нас, — говоря, что мой отец умер, не оставив завещания?

— Это означает, сэр, что он не оставил свою последнюю волю.

— Черт возьми, я знаю, что означает это слово! Но как могло случиться, что он не оставил завещания? Он написал его. Я знаю, что он это сделал.

— Но он не сделал мне никаких распоряжений на этот счет, сэр, а я веду дела семьи на протяжении двенадцати лет.

— Оно здесь, в сейфе. Оно должно быть там, где он положил его.

— Мы искали, мистер Пембертон, там нет завещания. С точки зрения закона, ваш отец умер без завещания.

Теодор, привстав с сиденья, медленно опустился обратно и взял себя в руки.

— Так что это за шаги, которые надо предпринять?

— Закон принимает меры в таких случаях, защищая все заинтересованные стороны. Однако имеющийся случай является исключительным, поскольку ваш отец умер, не оставив завещания. Но его предшественник, ваш дедушка, позаботился такую ситуацию предусмотреть. В самом деле, в завещании вашего дедушки есть пункт, предусматривающий распределение имущества в случае, если ваш отец не оставит завещания.

— И у вас есть копия?

— Есть, сэр. — Мистер Хортон важно полез в бумаги, хотя я была уверена, что он знал их наизусть. Пока мы ожидали, когда он закончит ерзать и прочистит горло, я кинула еще один взгляд на своих родственников.

Воспаленные глаза тети Анны были направлены на ковер, ее ладони были стиснуты. Я сомневалась, что она слышала то, о чем говорили до этого. Кузина Марта была погружена в свое вязание, постукивая спицами в такт тиканью часов. Лишь Колин с Тео были внимательны к мистеру Хортону, причем Теодор, с его покрасневшим лицом и сжатыми кулаками, гораздо больше, чем Колин. Колин же, с яркими в свете огня рыжеватыми волосами, казался почти небрежным, расслабленным.

— Дополнение к завещанию вашего дедушки предусматривает в случае, если ваш отец Генри Пембертон умрет, не оставив завещания, что все земли, доходы, строения и имущество в них должно полностью отойти к его внуку…

Теодор подался вперед.

— …Колину Пембертону.

Это было лишь краткое мгновение.

— Что за дьявольщина! — Теодор вскочил и выхватил завещание из рук адвоката. Лицо Колина побледнело, его глаза горели.

— Этого не может быть! — закричал Теодор. Он навис над мистером Хортоном, как ястреб над воробьем. — Мы ничего об этом не знали!

— Все это совершенно законно, мистер Пембертон, — сказал невозмутимый мистер Хортон. Он и раньше был свидетелем таких взрывов при чтении завещаний.

— Если вы об этом не знали, то лишь потому, что никто не думал, что имеет смысл прочесть его вам. В конце концов, никто не ожидал, что ваш отец может умереть, не оставив завещания.

— Сэр Джон, кажется, ожидал, — прорычал Тео, тщательно изучая бумагу.

— Вы можете изучать ее, сколько хотите, сэр, но я уверяю вас, что она в полном порядке. Здесь есть дата и оттиск моей личной печати.

Теодор перечитал еще раз, затем медленно положил бумагу на стол. Взгляд, который он затем обратил на Колина, был таким недобрым и полным ненависти, что напугал меня.

— Ты, ты — ублюдок, — проговорил он сквозь стиснутые зубы. — Ты все это знал с самого начала! Ты сделал это, настроив моего деда против нас, пока нас не было здесь. Но этот номер не пройдет!

Колин поднялся в полный рост. Высокий и прямой, немного выше Тео, он казался спокойным.

— Уверяю вас, сэр, я ничего об этом не знал.

— Вы знали! — выпалил Теодор. — Вы, с вашей подлой и смотрящей сквозь пальцы…

— Довольно! — раздался внезапно голос. Мы все повернулись к камину и только теперь заметили, что в комнате находится шестая персона. Скрытая за скамеечкой, спиной к нам сидела бабушка Абигайль.

Пользуясь своей безграничной властью, она была способна остановить столкновение между Колином и Теодором. Костлявыми пальцами она вцепилась в ручки кресла и поднялась на неустойчивые ноги. Бабушка была высокой и худой. Ее черное шелковое одеяние висело на ней, как на скелете, ее юбка была широкой, на старомодных обручах. Пушистые седые волосы резко контрастировали с ее жесткими черными глазами, которые излучали деспотизм и устрашали нас всех.

— Мистер Хортон говорит правду, — сказала она глубоким зычным голосом. — Я присутствовала при том, когда мой супруг сэр Джон вносил это изменение. При чтении его завещания десять лет назад вы все узнали, что он оставил все своему единственному оставшемуся в живых сыну Генри. Но он также добавил и приложение, которое должно было рассматривать возможность, если Генри не оставит завещания… учитывая внезапность того, как умирают Пембертоны… Ну вот, так и случилось, это всегда было желанием сэра Джона, чтобы контроль за поместьем перешел к сыну Ричарда, а не Генри. Он всегда желал, чтобы его наследником стал Колин. Теперь это случилось.

Ее голос был холоден и безличен, не выдавая ее собственного мнения. Одобряла бабушка выбор сэром Джоном наследника или нет, она этого не показывала.

— Это проклятое семейство. Оно никогда не должно продолжаться. От этого умер мой муж и трое моих сыновей. Теперь от этого умрут двое моих оставшихся внуков.

Если она пыталась вызвать у нас сочувствие, ей это не удалось, поскольку ее голос без тепла, ее манера без эмоций никак не способствовали проявлению жалости. Вместо этого мы изумлялись ее стоицизму, ее хладнокровному поведению после потери своего последнего сына. Если она и была скорбящей матерью, этого не было заметно.

— Мы должны уважать волю сэра Джона, — безапелляционно объявила она. Затем ее маленькие черные глазки блеснули на Колина. Была ли это злоба? Ненависть? Или, возможно, триумф?

Затем бабушка взглянула на адвоката.

— Мистер Хортон?

Адвокат прочистил горло.

— По той или иной причине, Генри Пембертон не счел нужным оставлять завещание. Или, возможно, это была ошибка, недосмотр. Как бы то ни было, это нередко для человека — оставлять такие вещи на последнюю минуту, когда во многих случаях судьба выступает как чрезвычайно несвоевременный незваный гость. Как я говорил, обычно такие дела передаются в суд, но в вашем конкретном случае в этом нет необходимости. То, что произошло, совершенно законно. Итак, — он снова прочистил горло, — сэр Джон Пембертон также обеспечил средствами к существованию членов семьи Пембертон женского пола, что означает, что им будет предоставлена забота и комфорт, которого они так желают, на столь долгое время, пока они проживают под этой крышей. В случае, если любая женщина из рода Пембертонов пожелает покинуть Херст, то ее содержание и поддержка немедленно прекращаются.

Стук спиц Марты на мгновение остановился, внезапно сделав комнату неуютно безмолвной. Затем, не меняя выражения или позы, она вновь продолжила вязать.

— Это все, джентльмены. Копия завещания здесь, для вашего рассмотрения. Если мистер Колин Пембертон выделит день на следующей неделе и посетит мой офис, я проинформирую его о делах и имуществе семейства. Есть ли вопросы?

— Никаких вопросов, — резким голосом заявила бабушка. Она вновь обвела нас всех своим твердым взглядом, жестко сжав рот, затем развернулась и покинула комнату.

Я поднялась с кресла, когда она прошествовала мимо меня, и Марта тоже собрала все, что было у нее под рукой, и встала. Лишь Анна оставалась сидеть — Анна, которая, казалось, не слышала ни единого слова.

Когда массивные дубовые двери закрылись за Гертрудой, которая была рядом, сопровождая бабушку, я почувствовала, как атмосфера вдруг изменилась, накалилась. Колин и Тео зло смотрели друг на друга, Тео — с отвращением, Колин — с негодованием.

— Я скажу вам, сэр, завещание было, — ровно сказал Теодор.

— Возможно, оно и было. Я не имею к этому никакого отношения. Мистер Хортон о нем не знает…

— Я не осведомлен о завещании, написанном Генри Пембертоном, — заметил проныра за столом.

— Но ведь есть возможности! — выпалил Теодор. Он беспокоил меня; я не ожидала такой вспышки ярости. — Я привлеку своего адвоката, сэр, и направлю дело в суд. Здесь действует право первородства, кузен…

— Простите меня, мистер Пембертон, но в этом случае, я думаю, вы обнаружите…

— Я думаю, мистер Хортон, что на сегодняшний вечер ваши обязанности выполнены. Мы больше не нуждаемся в ваших услугах.

Мистер Хортон встал, став ненамного выше ростом, но его глазки были узкими и умными.

— Как новому хозяину Пембертон Херста, сэр, это решать мистеру Колину.

Глаза Тео пылали, как огненные шары, вены на его шее вздулись, лицо побагровело.

— Он пока еще не хозяин Пембертон Херста! Нет, пока я могу этому воспрепятствовать!

Если бы я могла высказаться, то сейчас бы это сделала, но этот вопрос был в руках мужчин.

— Ну, Тео, в самом деле… — начал Колин с бледным и смущенным лицом. — Я понятия не имел…

— Вы, сэр, осел эдакий!

— Я не позволю оскорблять меня в моем собственном доме!

— Пока еще не в вашем, Колин Пембертон, до тех пор, пока я жив.

Пока продолжалась перебранка, моя голова начала пульсировать. «Это, должно быть, из-за выпитого за обедом вина, — подумала я, — слишком много выпила, а теперь еще эта ссора. Это уж чересчур».

Я извинилась, покидая комнату, чего двое мужчин, казалось, даже не заметили, погруженные в свои ожесточенные дебаты. Меня огорчало то, что они так ссорятся, хотя еще даже не предано земле тело дяди Генри, но я не имела ни склонности, ни смелости вмешиваться.

Возвращение в мою комнату казалось вечным. Я вспомнила лицо моего бедного дяди прошлой ночью, его глаза безумца и перекошенный рот. Представились безграничные страдания, предшествовавшие смерти, — головные боли, тошнота и рвота, жестокие боли в животе, бред и судороги. И я задалась вопросом, когда же придет мое время.

В своей комнате я искала отдыха у камина, опустившись в кресло и вытянув ноги. По окнам струились потоки дождя. Головная боль усиливалась, став тяжелее, чем когда-либо раньше, и до такой степени, что вызвала боли в желудке. Я приняла двойную дозу лауданума, думая, что мое недомогание вызвано чрезмерным напряжением. Дальний уголок моей памяти вновь кололо напоминание: Томас Уиллис. Я решила лечь в постель. Лекарство успокоило меня, немного освободив мой ум и наполнив характерной эйфорией. Только лежа в постели, под одеялом, я взяла книгу доктора Кэдуоллдера, и оставила лежать ее у себя на груди, в надежде, что, заглянув в нее, я внезапно вспомню свой сон. Но вместо сна другое воспоминание всплыло в моем притупленном опиумом сознании: разговор с доктором Янгом три ночи назад.

«Читали ли вы книгу Томаса Уиллиса?» — помню, спросила я. А его ответ был: «Томас Уиллис? Он жил много лет назад. Я читал его труды, когда был студентом-медиком».

Даже в своем полусонном состоянии я поняла, что подошла близко к ответу. Открыв теперь книгу, я изучала слова, когда-то давно написанные доктором Уиллисом: «Описав природу чумных… лихорадок, называемых смертоносными и злокачественными… более точно называемыми чумными лихорадками…»

Что же здесь так задело меня? Что-то в этой книге меня беспокоило, и осознала я это только во сне.

Мне снова пришли на ум слова доктора Янга: «Томас Уиллис, насколько я помню, писал нудные суждения, рисовал приблизительные анатомические диаграммы и имел отвратительную орфографию!»

Мои глаза пробежали по важной странице, которая начиналась со слов: «Когда эта лихорадка только начинается…» — прочла всю страницу, вернулась к началу и перечитала ее снова. Потом я остановилась. Ближе к концу первой страницы была фраза: «Сэр Джеффри страдал от той же напасти, как и его сын, который теперь страдал от симптомов лихорадки…»

Я с недоумением уставилась в текст. Слово «лихорадка» было написано неправильно не с точки зрения современного языка, но для Томаса Уиллиса и его века.

Я перевернула страницу и прочла последнюю строчку: «…Болезнь мозга (или Пембертаунская лихорадка) не поддается практическому излечению».

Снова «лихорадка» было написано неправильно.

Вот о чем был мой сон. Теперь я его вспомнила. В своем сне я осознала несоответствие в написании, во всем разделе о Пембертонах, и это меня обеспокоило. Хотя теперь, уставившись на неправильно написанные слова и думая о своем сне, я не понимала, почему это должно было так задеть меня. В конце концов, люди в любом веке делают ошибки, и, конечно, издатели их не заметили. Я положила книгу на ночной столик и погасила лампу. Свернувшись под одеялом, слушая, как дождь барабанит в окна, я уставилась на очертания книги в темноте. «Однако, — подумала я, погружаясь в сон, — вреда не будет, если показать ее завтра доктору Янгу».

Было принято, что женщины из благородного общества не присутствуют на похоронах, но этот обычай изменился, и смелые и более свободные от предрассудков женщины предпочитали присутствовать. К моему удивлению, тетя Анна оказалась из таких, хотя я считала, что она действует так не из социального протеста, но, скорее, из глубокой скорби, которая подвигнула ее провести последние мгновения с ее покойным мужем. Марта и я не пошли, она — большей частью из-за того, чтобы не выходить в сырую погоду и вязать у огня, а я — потому, что твердо считала присутствие на похоронах не принятым. Эдвард, доктор Хэррад и несколько друзей провожали мою мать к ее могиле, пока я горевала одна дома. Есть некоторые вещи, которые леди никогда не делают, такие, как, например, игра в теннис или курение, хотя в любом обществе были немногие, кто считал, что уравнивание себя с мужчинами — прогрессивная реформа. Так что тетя Анна, Тео и Колин сели в карету, запряженную четверкой, а мы с Мартой остались дома.

После завтрака стали заявлять о себе небольшие признаки головной боли, но доза лауданума с этим справилась. Потом я попыталась читать, но не смогла сосредоточиться, не сумела усидеть и за фортепиано. Опять книга Томаса Уиллиса… Я продолжала ломать голову, размышлять над этой ошибкой во время легкого обеда в моей комнате, когда изучала корешки книг, выбирая что-нибудь почитать, когда перебирала ноты.

К часу дня тетя Анна и мои кузены еще не вернулись с похорон, и я решила совершить свою обычную прогулку. Вспомнив, где, по словам доктора Янга, он живет, я отправилась в том направлении, крепко зажав под рукой книгу Томаса Уиллиса.

Айви Фарм, проданную шесть лет назад человеком, который потерял свою жену и двух дочерей во время эпидемии скарлатины, было нетрудно найти после двух часов бодрой прогулки. Я предпочла бы взять легкий экипаж, но решила не вызывать подозрений. По некоторым причинам я не хотела, чтобы моя семья знала о цели моей прогулки. Кроме того, меня одолевали сомнения, поскольку не в моих правилах являться без сопровождения в дом к джентльмену. Конечно, можно этим пренебречь, учитывая тот факт, что джентльмен — доктор с превосходной репутацией, намного старше меня и, несомненно, имеет домоправительницу. Итак, здесь была необходимость в конфиденциальности, хотя я не была уверена, почему.

Из трубы поднимался столб серого дыма, признак жизни, который указывал, что хозяин должен быть дома. В здании горели огни, окна его фасада, вероятно, были окнами кабинета или гостиной. Надо пройти по грязной дороге… Как известно, лишь дамы полусвета посещают джентльменов без сопровождения. Но у меня было важное дело. Я нуждалась в лаудануме — головные боли упорно продолжались, и все еще оставалась эта загадка с книгой Томаса Уиллиса.

К моему огромному облегчению, у двери мне ответила толстенькая старушка, в белоснежном переднике и чепце на седой голове. Она рассмотрела меня с беззастенчивым удивлением, когда стало очевидно, что я явилась одна.

— Вы больны? — спросила она, оставляя меня стоять на пороге.

— Нет. Доктор дома? — спросила я в третий раз.

Она взглянула на мой живот, ища признаки беременности. Итак, женщина была повивальной бабкой.

— Он вас ждет?

— Не думаю. Я его друг, из Пембертон Херста и…

Меня остановило выражение ее лица. Да, я была из дома ужаса, предмета множества историй о множестве случающихся там дьявольских дел. О чем слышало это бедное создание — что мы едим детей?

Я была спасена от очередной неловкости появлением у двери самого доктора Янга, который внезапно возник за ее спиной.

— Добрый день, Лейла. Какая приятная неожиданность! Зашли навестить меня, не так ли?

Толстуха недовольно отступила в сторону и продолжала с подозрением глазеть на меня. Разве я не должна была быть дома, оплакивая смерть очередного Пембертона, небольшой, впрочем, утраты для мира.

— Миссис Финнеган, время пить чай. Не могли бы вы накрыть нам в гостиной?

Я была благодарна, когда она, вперевалку удалилась, поскольку женщина бесцеремонно меня разглядывала, демонстрируя выражением лица все свои впечатления. Доктор Янг принял мой плащ и шляпку и, повесив их, начал расспрашивать о моем здоровье.

— У меня снова головные боли, доктор Янг, и кончился лауданум.

— Понимаю. — Он оглядел меня с некоторым беспокойством.

— Это все из-за событий, сэр, — смерть дяди Генри, случившаяся прошлой ночью, теперь — похороны и такая жуткая погода…

— Да, конечно. — Он повел меня из маленького холла в очень уютную гостиную, безупречно чистую и со вкусом обставленную. — А там, — он указал на дверь, — моя комната для осмотров и приемная. Вниз по лестнице, под кухней, моя лаборатория, где, как верит миссис Финнеган, я сотрудничаю с дьяволом.

Я усмехнулась. Мы сели. Доктор Янг был прекрасно одет в хорошо пригнанный серый двубортный сюртук и черные брюки, рубашка и галстук были безупречно белыми, его окружал легкий аромат сигар.

— Я рад, что вы пришли, Лейла. Для ушей старика было такой радостью вновь услышать имя Оливера Хэррада. Вчера, вернувшись из Херста домой, я наконец отправил ему письмо. Старые друзья, близкие друзья не должны терять друг друга из-за расстояний.

Пока он говорил, его глаза сияли счастьем, и я была рада, что смогла сделать такую малость для этого доброго человека.

— Вижу, вы принесли книгу. Ах, да, доктор Кэдуоллдер из Оксфорда, тысяча восемьсот двадцать второй. И это старина Том, собственной персоной.

Мы посмотрели на лицо давно умершего исследователя Уиллиса.

— Да, я уверен, что у меня где-то есть его экземпляр. Не было времени взглянуть.

— Есть только одна страница, на которую, мне хотелось бы, чтобы вы взглянули, сэр. Это не займет много времени.

Я пролистала страницы, пока мы не дошли до нужной, и я ждала, крепко стиснув ладони, пока он молча читал. Прочитав, доктор Янг взглянул на меня, на его лице застыла озабоченность.

— Теперь я понимаю, Лейла, почему вы решили, что для меня важно это знать. Здесь доказательство опухоли Пембертонов и к тому же задокументированное одним из наиболее уважаемых ученых. Это очень поучительно. Впечатляет.

— А вы не заметили еще кое-чего, сэр?

— Еще кое-чего? Вроде отвратительной орфографии?

— Нет, я имею в виду другое… — Я взяла книгу и указала на два разных написания слова «лихорадка».

Он перестал смеяться.

— Что вы думаете по этому поводу? — спросила я.

— Что я думаю? — доктор Янг пожал плечами. — Ошибки типографии, мне так кажется. Несколько необычно для научных трудов. Возможно, это опечатки времен Тома Уиллиса, а новые издатели… ну… Мортимер и сыновья, просто перенесли их, как они были. В этом нет ничего необычного. Печатное дело семнадцатого века было не таким, как сегодня. В чем дело, Лейла, вы выглядите озабоченной?

— Не знаю, доктор Янг, я не могу этого объяснить. Как предчувствие или что-то в этом роде. Думаю, я просто глупая. Не могли бы вы посмотреть ваш экземпляр?

Его брови поднялись.

— Мой экземпляр? Разумеется, если вам угодно. Мне понадобится немного времени, чтобы отыскать его… А вот и миссис Финнеган с чаем!

Я попыталась приветливо улыбнуться подозрительной старухе, но она оставалась суровой. Ее неодобрение было бы еще терпимым, если бы не было смешано с темным суеверием. Все же, сидя у гудящего камина, в компании с этим приятным джентльменом, попивая превосходный английский чай, в то время, как за окном лил дождь, я действительно расслабилась. Среди его холостяцкого беспорядка и чистоплотности миссис Финнеган, мне удалось немного забыть о своих заботах по поводу книги Томаса Уиллиса.

— Так что вы, Лейла, кажется, говорили о завещании? Когда вошли…

— О, завещание дяди. Или, вернее, его отсутствие. Мистер Хортон сообщил нам всем прошлым вечером, что дядя Генри умер, не оставив завещания, и что мой дедушка, сэр Джон, на этот случай предусмотрел пункт в своем собственном завещании. Иначе, по словам мистера Хортона, вопрос об имуществе должен был рассматривать суд.

— Сэр Джон предусмотрел, вот как?

— Да, все так странно. Колин получает все, а Тео — ничего.

— Простите? — Он поставил свою чашку на стол и с глубоким недоумением взглянул на меня. — Вы сказали, все наследство получил Колин? Полностью?

— Да. Думаю, старший внук, Тео, имеет больше оснований, но сэр Джон, кажется, решил, что Колин — более подходящий человек. О, Тео был ужасно зол… — Я осеклась. — Что-то не так, доктор Янг?

— Я просто нахожу это поразительным. Да, в самом деле шок. — Он взял чашку и отпил из нее. — Учитывая…

— Учитывая что, сэр?

— Учитывая то, что Колин на самом деле вообще не из Пембертонов.