Джонас Вэйд с трудом сосредоточивался на работе. Было уже почти двенадцать часов, и с минуты на минуту к нему должна была прийти Мария Мак-Фарленд.

— Вот и все, Тимми! — Он похлопал мальчика по голове. — Ты был молодцом. Десяти швов как не бывало!

Мальчик, просияв, с гордостью посмотрел на красный шрам на коленке.

— Спасибо, — тихо сказал он.

Оставив ребенка на попечение медсестры — та помогала мальчику спуститься со стола, — Джонас Вэйд отправился прямо в свой кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Он не снял белого халата, что обычно делал в это время по пятницам; не думал о планах на выходные. Джонас Вэйд сидел за столом, уставясь невидящим взглядом в лежащую перед ним медицинскую карту. Он решил сегодня обо всем рассказать Марии. Зазвонил внутренний телефон. Джонас Вэйд быстро писал в карте Тимми, когда Мария тихо вошла. Боковым зрением он видел ее, смиренно ждущую, сидевшую со сложенными на коленях руками. Он писал так долго, как мог, пролистывая карту Тимми взад-вперед и выискивая хоть что-нибудь, что бы он мог еще прокомментировать. Он тянул время, мысленно готовил себя к разговору с девушкой, затем наконец закрыл карту и положил ручку в нагрудный карман.

Он одарил Марию одной из самых своих очаровательных улыбок.

— Какой приятный сюрприз! Мы не виделись с тобой целых четыре дня!

Она тихо рассмеялась, в голубых глазах мелькнул огонек.

— Здравствуйте, доктор Вэйд. Спасибо, что согласились меня принять.

— Как ты сюда добралась? Мама привезла?

— Нет, она дала мне свою машину.

— Ты водишь?

— Уже полгода. Она позволяет мне ездить в магазин, библиотеку, ну и тому подобное. Я сказала ей, что мне очень нужно с вами сегодня поговорить, а поскольку она собиралась пойти по магазинам с Ширли Томас, то разрешила мне взять ее машину.

— Итак, зачем ты хотела меня видеть?

Она немного поколебалась, на ее лице читались радость и возбуждение.

— Доктор Вэйд, я знаю, почему я забеременела!

Воцарилась гробовая тишина.

— Что? — почти выкрикнул затем доктор.

— Я знаю, почему я забеременела. Более того, я знаю, как это произошло.

Он нервно заерзал в кресле.

— Что ж, Мария, я заинтригован. Расскажи мне об этом.

Она вкратце поведала ему о своей встрече с отцом Криспином, произошедшей два дня назад, и об их совместном визите в церковь.

— Но я не могла молиться, доктор Вэйд! — на одном дыхании произнесла она, энергично жестикулируя руками, — за всю жизнь у меня никогда не было проблем с моленьем, но в тот день, не знаю, у меня ничего не выходило! Нет, я могла читать молитву, но она была пустой, ничего не значащей, это был просто набор слов. Я будто читала ее на незнакомом мне языке.

Она передвинулась на край кресла.

— Я начала паниковать. По-настоящему паниковать! Это же должно что-то значить, правда, когда католик неожиданно теряет способность молиться. Мне стало страшно. Я подумала: а что, если так происходит тогда, когда Бог перестает тебя слышать? Мне стало очень страшно, меня начало трясти. Я боялась сказать отцу Криспину о том, что не могу молиться. А потом, доктор Вэйд, — глаза Марии сверкнули, — потом, не знаю почему, но я перестала молиться Богу и начала просто говорить с ним. Я никогда не делала этого раньше, понимаете, не говорила с ним. И когда я разговаривала с Богом, просто изливала ему свою душу, это и произошло.

Джонас моргнул, зачарованный ее воодушевлением.

— Что произошло, Мария?

— Я вспомнила сон.

Он не знал почему, но на душе у него стало несколько тревожно.

— Сон?

— Это было в ночь перед Пасхой. У меня был очень необычный сон, доктор Вэйд, странный, понимаете. Никогда раньше у меня не было такого сна. Он был… — она смущенно пожала плечами, — сексуальным. Во сне ко мне пришел святой Себастьян, — теперь Мария говорила медленнее, тщательно подбирая и взвешивая слова, — мне приснилось, что святой Себастьян занимался со мной любовью. Сон был таким реальным, как будто все это происходило на самом деле.

Пальцы Джонаса Вэйда теребили манжеты халата.

— И ты вспомнила этот сон в церкви, так?

— Да, когда я просила Бога помочь мне. Внезапно этот сон всплыл в моей памяти, словно сам Господь Бог вложил мне его в голову.

— И ты думаешь, что Господь услышал твою молитву и ответил тебе на твой вопрос, послав воспоминания о сне?

— Да, но не только о сне, доктор Вэйд. Я хочу сказать, что простой, пусть и сексуальный, сон не привлек бы моего внимания. Этот сон был очень необычным. В нем присутствовало некоторое физическое ощущение, чего я никогда не испытывала раньше. Именно это ощущение, доктор Вэйд, я и вспомнила в церкви.

Его лоб пробороздили глубокие морщины.

— Физическое ощущение?

— Это было самое потрясающее ощущение, которое я когда-либо испытывала в своей жизни, и очень сильное, потому что оно меня разбудило. Когда я проснулась, я поняла, что с моим телом что-то произошло, потому что, ну… — ее голос дрогнул, — я почувствовала, что со мной что-то происходило там, ну, вы понимаете, внизу.

Он пару секунд смотрел на нее.

— Мария, ты не знаешь, что это было?

— У меня было ощущение, что святой Себастьян «навещал» меня.

Джонас часто заморгал глазами.

— Святой Себастьян «навещал» тебя?

— Понимаете, сон приснился мне в правильное время, во второй половине апреля, как вы и сказали. И если архангел Гавриил мог «навестить» другую Марию, то почему святой Себастьян не мог «навестить» меня?

Джонас Вэйд тупо уставился на Марию, пару секунд ни его лицо, ни глаза ничего не выражали. Когда слова девушки проникли ему в сознание и их смысл дошел до него, он медленно откинулся на спинку кресла.

— Боже мой… — прошептал он.

Откуда-то издалека до него долетал ее голос.

— Вы сказали, что зачатие произошло где-то в первой половине апреля, возможно, в конце второй недели, — лицо Марии, казалось, светилось изнутри, голубые глаза горели живым огнем.

Джонас похолодел.

— Мария, — серьезным тоном сказал он, — ты хочешь сказать, что этот святой пришел к тебе во сне и сделал тебе ребенка?

— Именно это и произошло, доктор Вэйд. Сам Господь помог мне это понять.

Он резко наклонился вперед, оперевшись на стол сцепленными в замок руками.

Джонас почувствовал, как все внутри него сжалось, и пожалел о том, что не рассказал ей о результатах своего исследования раньше.

— Мария, то ощущение, которое ты испытала в конце своего сна, было не чем иным, как естественной физиологической реакцией твоего организма — у тебя был оргазм.

Ее щеки мгновенно вспыхнули огнем.

— У женщин этого не бывает!

Его брови взметнулись вверх.

— Ты ошибаешься. Еще как бывает. Женщины испытывают оргазм, и нередко это происходит во сне. Мария, ты принимаешь естественный рефлекс человеческого тела за божественное откровение, но это не так.

Улыбка внезапно исчезла с лица Марии, взгляд стал жестким.

— Доктор Вэйд, Господь не напомнил бы мне о такой постыдной вещи, как эта, тем более в стенах церкви. Я знаю, к чему был мой сон, Бог поведал мне.

Джонас Вэйд смотрел на нее беспомощно и изумленно. Он не был готов к такому повороту событий, все слова, которые он приготовился ей сказать, вдруг вылетели из головы. Он должен был сказать ей обо всем раньше, до того, как до нее добралась церковь; он мог бы оградить ее от этого заблуждения. Мария отчаянно искала объяснения, и поскольку он, врач, ничего ей не предложил, она ухватилась за это.

— Мария, ты говоришь о религиозном чуде. Ты сравниваешь себя с Девой Марией, матерью Иисуса.

— Потому что это правда. Если это могло случиться с ней, почему это не может случиться со мной? — Голос семнадцатилетней девушки был абсолютно спокойным. — Никто ей не верил, пока не родился ребенок. Если миллионы людей верят в то, что это могло произойти с одной девушкой, почему никто не верит, что это может произойти с другой?

— Мария, ты кому-нибудь еще говорила об этом? Отцу Криспину?

— Нет, никому, даже родителям. Я хотела обсудить это сначала с вами, потому что думала, что вы меня поймете. Вы, доктор Вэйд, не смогли ответить на мой вопрос, поэтому я обратилась к Господу, и он дал мне ответ.

— Мария, ты сама дала себе этот ответ. Я точно знаю, почему ты забеременела. Я провел некоторое исследование. Такое бывает крайне редко, но все же бывает…

— Доктор Вэйд, — в ее голосе зазвучали металлические нотки, взгляд стал ледяным, — отец Криспин сказал мне, что я живу со смертным грехом на душе. Он сказал мне, что я совершила богохульство, приняв Святое причастие. Что ж, теперь я знаю, что он был не прав. Я чиста, доктор Вэйд. Господь послал мне святого Себастьяна и вложил этого ребенка в мое чрево. Так же как Гавриил пришел к Марии. Я не совершала греха, и ничего страшного, с точки зрения науки, ни со мной, ни с моим ребенком не происходит.

— Мария, пожалуйста, выслушай меня. — Джонас с волнением смотрел на девушку, не зная, как начать, боясь, что она сбежит от него, что он потеряет ее. — Мария, я изучал твой случай и сделал тревожные открытия. — Он потянулся к портфелю.

— Я думаю, доктор Вэйд, ваши услуги мне больше не нужны, — холодно произнесла она, вставая, — отныне обо мне будет заботиться святой Себастьян.

Джонас Вэйд беспомощно смотрел, как она уходит, не в силах даже встать с кресла. Спустя некоторое время, когда оцепенение прошло, он наконец пошевелился и вынул из кипы медицинских карт, лежавших на столе, карту с надписью МАК-ФАРЛЕНД. Открыв первую страницу, на которой содержалась информация о личных данных пациента, Джонас Вэйд нашел телефон церкви Святого Себастьяна.

— Мама? — Мария просунула голову в дверь. В кухне было прохладно и темно.

Она вошла в столовую, выглянула на залитый солнцем патио, прошла через гостиную.

— Мама? Есть кто-нибудь дома?

Услышав какие-то звуки в кабинете, она заглянула туда. Телевизор работал, но никто его не смотрел. Мария подошла к телеприемнику и выключила его, погасив изображение пикетного транспаранта с надписью «Марлон Брандо — любитель черномазых».

В доме было тихо и спокойно. Она решила проверить спальни. Дверь комнаты Эми была открыта. Мария остановилась и улыбнулась сестре.

— Привет, где все?

Эми сидела на кровати, прислонившись спиной к стене, поджав колени к груди, и смотрела на противоположную стену. Она даже не взглянула на вошедшую в комнату сестру.

— Эми? Что случилось?

Двенадцатилетняя девочка пожала плечами.

Мария села на покрашенный белой краской стул.

— Эми, ты в порядке?

— Ага…

— А где мама?

Эми пожала плечами.

— Все еще ходит по магазинам с Ширли Томас?

— Наверное.

Мария внимательно посмотрела на лицо сестры: уголки ее рта были опущены.

— Как фильм?

— Нормально.

— Что вы смотрели?

Эми, запустив руку в волосы, начала накручивать прядь волос на палец, словно хотела сделать завиток.

— Фрэнки Авалон и Аннетт Фуничелло.

— Эми, что случилось?

— Ничего.

— Эми, что?

Наконец девочка повернула голову. Ее глаза воинственно сверкнули.

— Папа должен был забрать меня после кино, но он не приехал. Я ждала, ждала его, а он не приехал. Я позвонила ему на работу, и мне сказали, что он разговаривает по другой линии, разговаривает с твоим доктором Вэйдом. Тогда я позвонила маме, но мне никто не ответил. Мне пришлось ехать на автобусе и идти пешком пять кварталов, в гору, в такую жару, вот что случилось!

Мария откинулась на спинку стула и с легким удивлением посмотрела на сестру.

— И еще, — продолжила Эми, — мне не нравится то, как изменилась моя жизнь. Даже когда ты была, в кавычках, в Вермонте, я знала, что что-то происходит, потому что мама с папой вели себя очень странно. Я слышала, как мама плачет по ночам.

— Ох, Эми…

Эми надула нижнюю губу.

— А когда я сказала им о том, что собираюсь вступить в орден сестры Агаты, они не проявили к этому никакого интереса! А потом ты приехала домой, и все вообще пошло кувырком!

— Эми…

Девочка спрыгнула с кровати.

— Они забыли о моем существовании. Я больше никому не нужна!

— Неправда, Эми!

— Правда! — Эми стояла, положив руки на талию. — Все с тобой носятся как с писаной торбой, потому что, как оказалось, быть беременной гораздо важнее, чем быть монахиней! Мама с папой только о тебе и думают! А ты только и думаешь, что о ребенке Майка!

— Эми!

Она развернулась и вышла из комнаты.

Несколько секунд Мария смотрела ей вслед, затем вскочила, побежала за ней и схватила Эми за руку.

— Эми, пожалуйста, не убегай от меня!

Девочка повернулась, высвободила руку и посмотрела на старшую сестру полными слез глазами.

— Я ждала и ждала, — плача, произнесла она, — подходящего момента, чтобы сказать об этом маме с папой, и все, что я услышала от них в ответ, это фразу: «Мы поговорим об этом позже!»

— Эми, мне так жаль…

— Да уж, жаль тебе! Тебе достается все внимание. Ладно, если бы ты сделала что-то хорошее, чтобы заслужить его, так ведь нет!

Мария сделала шаг назад.

— Я знаю, что ты сделала! — продолжала Эми, по ее щекам текли слезы. — Все знают. Вся школа об этом говорит. И я не думаю, что твой поступок заслуживает того, чтобы с тобой обращались как с королевой! А что будет после того, как родится ребенок, все переключат свое внимание на него?

Мария обхватила себя руками и отвернулась от Эми.

— Мне очень жаль, — простонала она, — честно, очень жаль. Все наладится, Эми, я тебе обещаю. Я не делала того, что ты думаешь, того, о чем говорят все ребята в школе. Ребенок не Майка. Со мной, со всей нашей семьей, случилось что-то прекрасное и светлое. И ты скоро, Эми, поймешь это и возрадуешься вместе со мной.

Мария услышала, как хлопнула входная дверь. Обернувшись, она увидела, что стоит в темном коридоре одна.

— Да, миссис Ватт, распродажа будет проводиться в сентябре, как, собственно, и каждый год за последние двадцать лет. Да, миссис Ватт, ваш фургончик нам очень пригодится. Спасибо, миссис Ватт. Я дам вам знать. Еще раз спасибо. До свиданья. — Отец Криспин, подавив желание стукнуть трубкой по телефону, аккуратно положил ее и сердито уставился на аппарат, будто он был источником всех его бед.

Он сидел один в своем псевдоготическом кабинете, наедине со своими иконами, обшитыми деревянными филенками стенами и кучей писем с заявками на участие в благотворительности и запиской от епископа, в которой тот напоминал ему, что церковь и политика несовместимы.

Политика! Отец Криспин меньше всего думал о политике; письмо было напечатано на листе бумаге и распространено по епархии. Прежде всего оно адресовалось молодым священникам-радикалам, которые вместо того, чтобы проповедовать Евангелие, проповедовали расовую интеграцию. Епископ был очень расстроен. В прошлом месяце три священника из Лос-Анджелеса получили строгие выговоры за то, что помогали студентам в организации демонстраций против расовой сегрегации. Во многих газетах были напечатаны фотографии священников с пикетными транспарантами в руках.

Политика! Это беспокоило отца Криспина меньше всего; он сохранял полный нейтралитет, избегая впадать в крайности. Самым жарким «политическим» моментом, с которым он когда-либо в своей жизни сталкивался, был раздор между святым Петром и святым Павлом. У отца Криспина и без того хватало проблем, и они были более страшными, более безотлагательными, чем дебаты о том, могут ли цветные люди пить воду из того же фонтана, что и белые, или нет.

Оглядываясь назад, он понял, что это чувство — чувство ненужности — появилось у него давно, но стало по-настоящему его беспокоить лишь на днях. Дочь Мак-Фарлендов обострила это чувство, содрала защитный слой, которым он так старательно покрывал свои страхи, и обнажила неприятную правду… Отца Криспин был священником крайне бесполезным и никому не нужным.

Об этом он думал последние два дня своей жизни, за которые ему не удалось достучаться до католического сознания Марии. Вчера, злой из-за того, что она отказалась исповедаться, он навестил Холлендов, имел долгий и серьезный разговор с Натаном и пытался заставить Майка сознаться в грехе прелюбодеяния, чтобы Мария могла прекратить покрывать его, исповедаться и перестать приумножать свои смертные грехи. Бесполезно. Как и Мария, Майк отрицал свою причастность к этому делу, хотя до ее беременности он хвастался перед друзьями своими сексуальными приключениями с Марией.

Криспин ушел из дома Холлендов подавленным и сокрушенным. Весь оставшийся день и бессонную ночь он думал о том, что проблема с Марией Мак-Фарленд являлась лишь отражением, симптомом другой, более глобальной и серьезной проблемы. Если он не мог заставить исповедаться в одном общем грехе двух подростков, то какое же влияние он мог оказать на паству в целом? Отец Криспин мог сказать о себе лишь одну хорошую вещь: он великолепно организовывал благотворительные распродажи. Потом его злость усилилась еще больше после звонка доктора Вэйда. Он был уверен, что этот человек как-то связан с упрямым нежеланием Марии исповедаться, возможно, он даже поддерживал ее в этом.

Джонас Вэйд постучал и вошел в кабинет. Закрыв за собой дверь, он пару секунд постоял, давая глазам адаптироваться к интерьеру. Увидев, что представлял из себя кабинет священника, он попытался скрыть свое удивление. Складывалось впечатление, что священник выстроил анклав средневекового католицизма, чтобы оградить себя от наступающей современности. Боже, статуи и готические мадонны, распятия и свечи; неужели кто-то действительно верил во все эти атрибуты?

— Добрый день, доктор Вэйд, присаживайтесь, пожалуйста.

Джонас Вэйд устроился поудобнее, насколько это было возможно сделать в жестком, с прямой спинкой кресле, и поставил портфель на пол между ног.

— Я полагаю, вы приехали обсудить здоровье Марии Мак-Фарленд?

— У нас с вами, отец Криспин, возникла очень серьезная проблема. Я приехал, чтобы заручиться вашей помощью.

Джонас Вэйд внимательно посмотрел на лицо своего собеседника: на испещренные тоненькими кровяными сосудиками щеки, на маленькие глазки, сверкающие как две бусины из черного янтаря, на злое выражение — и понял, что разговор будет не из легких.

Он вкратце рассказал ему о визите Марии, о ее убежденности в том, что она зачала от святого. Закончив свой рассказ, он замолчал, ожидая реакции священника.

Отцу Криспину потребовалось несколько минут, чтобы переварить услышанное. Когда смысл сказанных доктором слов дошел до его сознания, он почувствовал новый прилив злости: очевидно, он был еще более бесполезным, чем он думал!

— Это не идет ни в какие ворота, доктор Вэйд. Я обязательно поговорю с девочкой.

— Мне кажется, мы должны взяться за это вместе, святой отец.

— Что вы имеете в виду?

— Я установил причину ее беременности, но она не хочет меня слушать. Я думаю, если она услышит это от вас…

— Извините, доктор Вэйд, я не понимаю, о чем вы говорите.

Джонас взял в руки портфель.

— Последние несколько месяцев, святой отец, я проводил очень тщательное исследование и нашел объяснение положения Марии.

Он открыл портфель и вытащил аккуратную пачку бумаг, скрепленных канцелярской скрепкой.

Когда эта пачка легла на край письменного стола отца Криспина, священник, почти что в ужасе, отпрянул от нее.

— Что это такое?

— Я говорю о партеногенезе, святой отец, о «непорочном зачатии».

— О чем?! — Глаза отца Криспина сверкнули огнем. — Вы только что сказали, что мы должны заставить девочку отказаться от этой навязчивой идеи, и теперь вы говорите, что поддерживаете ее?

— Я поддерживаю теорию не Марии, святой отец, а научную. Конечно же я не верю, что святой Себастьян «навестил» Марию во сне, но я точно верю в то, что ребенок, которого она носит, был зачат непорочно. Вот краткое изложение моих исследований…

— Доктор Вэйд, — отец Криспин подался вперед, глядя на врача исполненным уверенности взглядом, — Мария Анна Мак-Фарленд занималась сексом с молодым человеком. Это и было причиной ее беременности.

Джонас с удивлением, которое он, впрочем, быстро подавил, взглянул на человека, сидящего перед ним.

— Я понимаю, что это может звучать несколько странно, но если вы прочтете то, что я…

— Доктор Вэйд, я не собираюсь это читать.

Джонас уставился на священника.

— Вы просите, чтобы я потворствовал Марии в ее заблуждении. Вы хотите, чтобы я поддержал ее идею, что она зачала от святого и стала второй Девой Марией. Вы, верно, шутите!

— Отец Криспин, то, что я здесь написал, не имеет ничего общего со святостью или Вторым пришествием. Это всего лишь научное объяснение того, почему яйцеклетка Марии начала делиться и сама по себе развилась в эмбрион.

— То есть вы настаиваете на том, что она девственница?

— Да, настаиваю.

— Доктор Вэйд, — отец Криспин встал, чтобы иметь возможность смотреть на своего собеседника свысока, сутана, натянувшись на животе, затрещала, — этим вы только усложняете мне работу.

— Напротив, святой отец, я ее упрощаю. Если бы вы прочитали…

— И почему яйцеклетка начала делиться?

— Я полагаю, что причиной этого стал электрический шок.

— Понятно. — Священник подошел к окну, выходящему в сад, и повернулся к доктору спиной. — Значит, ребенок, растущий во чреве Марии Анны Мак-Фарленд, является плодом… чудачества организма.

— Да.

— Значит, следуя вашей логике, — отец Криспин повернулся, его лицо было грозным и серьезным, — Деву Марию, мать нашего Господа, постигла та же участь, и Иисус Христос был всего лишь плодом чудачества организма?

Джонас молчал.

— Доктор Вэйд, если то, что вы говорите, правда, что девственница может забеременеть от шоковой встряски организма, то как же быть с Пресвятой Девой? — Отец Криспин тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. — Доктор Вэйд, — устало произнес он, — за кого вы меня принимаете?

Теперь настала очередь Джонаса злиться и проявлять нетерпение, но он сдержал себя.

— Отец Криспин, я пришел сюда не для того, чтобы рассуждать с вами о теологии, а для того, чтобы рассказать вам об очень серьезной проблеме, которая у нас возникла. Вне зависимости от того, верите вы мне или нет, я уполномочен следить за здоровьем Марии, и поскольку мне известно, как этот ребенок был зачат, я знаю, какие опасности это может таить. Поэтому я пришел к вам, чтобы ввести вас в курс дела, предупредить о том, с какой проблемой мы можем столкнуться.

— И какой?

— Отец Криспин, есть вероятность, очень высокая вероятность, что ребенок будет иметь серьезную патологию, будет уродом, проще говоря. Также есть вероятность, что во время родов жизни Марии будет угрожать опасность. Прав я или нет, покажет рентген, однако полностью полагаться на него тоже нельзя. Все, что я хочу сказать, отец Криспин, — это то, что плод, растущий внутри Марии Анны Мак-Фарленд, крайне необычен и посему может привести к большим проблемам. Вот о чем, я хочу, чтобы вы подумали.

Маленькие глазки отца Криспина внимательно изучали лицо доктора. Он молчал.

— Возможно, святой отец, вам придется принимать важное решение, — продолжил Джонас, — и я хотел всего лишь предупредить вас об этом.

Джонас Вэйд потянулся за своими бумагами.

— Вы должны понять, доктор, что как священник я не могу принять вашу партеногенетическую теорию. Думаю, вы прекрасно осознаете, что она подрывает основы католицизма.

— Отец Криспин, я рос вне какого-либо вероисповедания и поэтому не особо знаком с основами религии. Мои родители были атеистами, я тоже атеист. Я верю в то, что находится здесь, — его палец постучал по скрепленной стопке бумаг, — научное доказательство причины ее состояния. Я не хотел нападать на вашу религию, святой отец, я пришел сюда исключительно ради блага Марии.

В блестящих маленьких глазках священника промелькнула заинтересованность: они быстро скользнули по лежащим на столе бумагам, затем сосредоточились на лице доктора. Голос отца Криспина был таким же ледяным, как и его взгляд.

— Я готов выслушать, доктор, только один пункт вашего исследования, тот, что касается возможного уродства ребенка. Что же до всего остального, то я не намерен сидеть и слушать ваши богохульные предположения. Вы врач девочки, и если вы заявляете, что беременность угрожает ее здоровью, а то и жизни, мне не остается ничего иного, как прислушаться к вашим советам. Вы уверены, что ребенок имеет патологию?

— Нет. Пока это всего лишь предположение. Отец Криспин, Мария Мак-Фарленд должна находиться под постоянным медицинским контролем; я должен тщательно следить за развитием плода. Однако с этим ее новым заблуждением, втемяшившемся ей в голову, я утратил контроль над ней. Она решила, что святой Себастьян позаботится о ней и ее ребенке и что я ей больше не нужен. Мне необходима ваша помощь, святой отец, убедите ее в обратном.

Отец Криспин выпрямился и сцепил руки за спиной. Поджав губы, он слегка раскачивался на каблуках. Это было невероятно: врач просил его, слугу Господнего, убедить одну из своих прихожанок разувериться в могуществе святого и перестать искать у него защиты!

— Доктор Вэйд, я не могу выполнить вашу просьбу.

— Но вы же понимаете, что ей необходим медицинский контроль!

Это-то и было хуже всего, и отец Криспин прекрасно понимал это.

— Доктор Вэйд, то, о чем вы меня просите, противоречит тому, что мы проповедуем в церкви. Мы верим в то, что наши святые помогают нам и защищают нас.

Джонас схватился за подлокотники кресла.

— Вы это советуете своим беременным прихожанкам — не ходить к докторам и молиться святым?

— Полно, доктор Вэйд…

— Девушка нуждается в медицинской помощи! — Джонас вскочил на ноги. — Ей, возможно, грозит смертельная опасность!

— Я не спорю с вами, доктор Вэйд, — отец Криспин развел руками. — Конечно, я согласен, что она должна продолжать наблюдаться у вас, но я не могу заставить ее отказаться от мысли, что святой Себастьян ее защищает. Что я действительно могу сделать и что я должен сделать как ее священник — это разуверить ее в том, что святой Себастьян является отцом ее ребенка. Думаю, доктор, мы можем найти с вами разумный компромисс.

Джонас расслабил руки, которые все это время он сжимал в кулаки так сильно, что на ладонях остались белые отметины от ногтей.

— Простите, святой отец, что я повысил голос, но я очень беспокоюсь за Марию. Я знаю, какое огромное влияние вы имеете на нее. Я прошу вас сказать ей, чтобы она продолжала ходить ко мне. С остальным — святым Себастьяном в том числе — разбирайтесь сами.

Отец Криспин попытался улыбнуться, однако улыбка получилась больше похожей на гримасу. «…Имеет влияние на нее?» Как он ошибался этот доктор, как ошибался!

— Я поговорю с ней, доктор Вэйд. Что касается возможных аномалий у ребенка, я был бы вам очень признателен, если бы вы держали меня в курсе.

— Обязательно, святой отец. — Джонас положил бумаги в портфель, защелкнул его и протянул руку.

Священник крепко, уверенно пожал руку доктора.

— Доверимся Господу.