Натан Холленд направил машину в пространство между стареньким зеленым «фальконом» отца Криспина и красным «кадиллаком», который, как он предположил, принадлежал доктору Вэйду. Мак-Фарленды припарковали свои машины на улице, чтобы их трое гостей могли поставить машины на подъездной дороге. Натан заглушил мотор и, испугавшись, что он опоздал, взглянул на часы, но увидел, что это не он приехал поздно, а другие — слишком рано. Было ровно двенадцать часов.

Он не знал, зачем его сюда пригласили — единственное, что сказал доктор Вэйд, это касалось Майка, и они вдвоем должны там присутствовать. Мальчик, молчаливый и спокойный, сидел рядом с ним. У отца не было ни малейшего представления о том, что творилось в душе его сына. Натан Холленд надеялся, что эта встреча поможет им прогнать черную тучу, висевшую над их домом с того самого дня, когда Тед Мак-Фарленд огорошил их новостью про Марию. Все страдали, не только Майк, чья успеваемость в летней школе заметно снизилась и обычное хорошее настроение улетучилось, но и Тимоти, который, казалось, презирал своего некогда почитаемого старшего брата. Было похоже, что четырнадцатилетний мальчик переживал крушение иллюзий: все его друзья знали, что сделал Майк, и находили это прекрасным поводом для шуток и насмешек. Мэттью, напротив, никак не реагировал на произошедшее, словно его это никоим образом не касалось. Это тревожило Натана больше всего.

В общем, сегодняшний день должен был стать решающим днем, днем, когда раскрываются карты и принимаются решения. У Натана не было никаких сомнений, что Мак-Фарленды и доктор Вэйд хотели обсудить женитьбу Майка и Марии. Несмотря на то что прошло уже три месяца, Натан Холленд не был готов к такому повороту событий, хотя он прекрасно понимал, что это неизбежно. Он был очень рад, что в это непростое для них время отец Криспин будет находиться рядом с ними.

Майк, зная о том, что думал его отец, шел на эту встречу с волнением. Он впервые после долгого перерыва должен был увидеть Марию. Он боялся не ее, а самого себя; боялся, что не выдержит, сломается, покажет, какой он на самом деле слабак. Вдалеке от нее Майк находил в себе силы подавить ту боль, которую она ему причинила. Но рядом с ней, глядя на нее, слыша ее голос, выстоит ли он?

Майк, в отличие от отца, был не очень-то рад видеть автомобиль отца Криспина. У него уже был разговор со священником: тот предложил Майку признаться в совершенном грехе, защитить честь Марии и дать ребенку свое имя. Майк отказался от обоих предложений.

— Пошли, сынок, — тихо сказал Натан.

Дверь открыла Люссиль. Она улыбнулась им и пожала руку Натану, испытывая огромное облегчение — наконец-то последние двое участников встречи прибыли. Теперь они смогут начать, и она, возможно, взглянет на проблему по-новому. Как бы хотелось отыскать тропинку к сердцу Марии, ведь они стали совершенно чужими друг другу, мать и дочь. Люссиль чувствовала, что Мария винит ее в своей попытке самоубийства. Несколько раз она пыталась подойти к Марии, наладить с ней контакт. Им нужно было сесть и поговорить друг с другом, высказать все, что творилось у них на душе, но сегодняшняя Мария была абсолютно другим человеком, поэтому мать не знала, как подойти к ней, что сказать.

Их жизнь за пределами дома практически оставалась прежней, но кое-какие изменения, которые заставляли Люссиль чувствовать себя неловко, она все же ощущала. В основном это исходило от ее подруг, которые уже узнали из того или иного источника о беременности Марии. Каждое субботнее утро, на своих еженедельных кулинарных занятиях Люссиль замечала, что женщины вели себя несколько иначе: всех окружала атмосфера невысказанного сочувствия, какое бывает у человека, желающего выразить соболезнование по поводу кончины, но стесняется сделать это. Они, ее подруги, стали крайне милы с ней; каждый раз на занятиях Люссиль доставалось место у окна — самое лучшее в комнате. Они нахваливали ее блины, даже тогда, когда она знала, что они явно не удались ей, а самые опытные, самые лучшие кулинары обращались к ней за элементарными советами. Общественная жизнь Люссиль — по не зависящим от нее причинам — стала более насыщенной: она стала получать такое огромное количество приглашений — на обед, в кино, на вечерние лекции, прогулки, — что просто не могла принять их все. Окружающие убивали ее своей добротой и сочувствием, они вели себя так, будто кто-то сказал: Люссиль переживает сейчас трудные времена, давайте будем добры к ней.

Она провела Натана и Майка Холлендов в гостиную и предложила им запотевшие стаканы с холодным чаем. Отец Криспин тут же встал и пожал руку Натану. Затем рефлекторно бросил сердитый взгляд на Майка.

Священник был все еще зол после разговора с Марией, состоявшегося накануне, когда он наткнулся на нее в пустой церкви, стоявшую на коленях перед изображением святого Себастьяна и молившуюся ему. Он попросил ее зайти к нему в кабинет, где спустя некоторое время он сидел и слушал ее нелепый рассказ. Сначала он был спокоен, затем раздражен, потом зол. Он призвал весь свой двадцатилетний опыт священнослужителя, чтобы попытаться вытрясти из девочки всю дурь и наставить ее на путь истинный.

— Мария Анна Мак-Фарленд, ты богохульствуешь, — сказал он, — своей глупостью ты приумножаешь свои грехи. Ты видела сон, Мария, и только.

— Он приходил ко мне, — запротестовала она, — я знаю, святой отец, потому что я чувствовала его. Я чувствовала, как святой Себастьян посеял во мне свое семя. Вы ведь не испытываете каких-либо чувств в своих снах, святой отец?

— Это был всего лишь реалистичный сон, дитя!

— Теперь я понимаю, почему «она» никому не рассказывала о Гаврииле.

— Она?

— Святая Дева. Она знала, что люди не поверят ей, поэтому никому не сказала о том, что он приходил к ней, что и мне следовало сделать.

— Это возмутительно, Мария, сравнивать себя с Божьей Матерью. Я не потерплю этого, ты зашла слишком далеко. Тебе удается водить за нос родителей и доктора Вэйда, но я ответственен за твою душу, Мария, и я не приму эти нелепые россказни. Ты католичка, Мария, ты принадлежишь к привилегированной группе людей, которых Господь любит и оберегает, если они живут по его законам. У тебя есть возможность исповедаться и искупить свои грехи, возможность, которая есть далеко не у всех и к которой нельзя относиться легкомысленно. Исповедуйся в своих грехах, Мария Анна Мак-Фарленд, дабы спасти свою бессмертную душу.

Однако тактика устрашения не сработала. Отец Криспин вспомнил, о чем его просил доктор Вэйд.

— Ты ставишь под угрозу жизнь неродившегося дитя.

— Господь позаботится о нем, — ответила она, сохраняя ошеломляющую невозмутимость.

— Господь посылает нам врачей, Мария, чтобы те выполняли его работу на земле. Он хочет, чтобы ты продолжала наблюдаться у доктора Вэйда, ты не должна подвергать опасности здоровье своего ребенка!

В конце своего бесплодного разговора отец Криспин взмолился.

— Мария, исповедайся. Позволь исповеди прогнать твою боль.

Однако Мария оставалось непоколебимой и твердой, как фундамент его церкви. Если уж он, ее священник и исповедник, не мог вразумить ее, на что же тогда надеялся Джонас Вэйд?

Что касается Джонаса, то он и сам не был ни в чем уверен. Он пришел сюда ради того, чтобы подтвердить слова Марии о ее невинности и получить разрешение родителей на проведение амниоцентеза.

Во время ее последнего визита — до того рокового дня, когда она заявила ему, что больше не нуждается в его помощи, — Джонас осмотрел ее. Насколько он мог судить, плод развивался нормально. Но этого было недостаточно. Только вчера вечером Джонас достал книгу «Акушерство и гинекология» и перечитал главу «Патологии развития плода». Там он наткнулся на шокирующую статистику: три четверти всех монстров, зародышей с недоразвитыми головами или без оных вообще, были женского пола. Он сидел в своем кабинете, раздавленный прочитанным, игнорируя приглашение Пенни к ужину, думая о том, что некоторые из этих кошмарных уродливых созданий могли быть результатом партеногенетического зачатия.

Он не мог вынести мысли о том, что внутри Марии мог расти один из таких монстров. Джонас Вэйд хотел провести амниоцентез, несмотря на все связанные с ним риски, так отчаянно, что готов был за это драться.

Мария сидела у себя в комнате и расчесывала волосы, когда услышала, как Натан Холленд вошел в дом и поздоровался с доктором Вэйдом. Голоса были приглушенными, но она была уверена, что она слышала среди них голос Майка. Мысли о том, что через несколько минут она увидит его, приносили ей боль, но Мария знала, что она сможет держать себя в руках. Майк был похож на Иосифа: в Евангелии от Матфея было сказано, что сначала Иосиф хотел тайно отпустить Марию, расторгнуть их обручение, но во сне ему явился святой Гавриил и все объяснил. С Майком будет то же самое. Господь позаботится об этом. Она не знала, зачем доктор Вэйд решил устроить это собрание. Ей было все равно. Если это сделает ее родителей счастливыми (а они оба прямо просветлели, когда узнали, что он хочет приехать к ним), то, ради бога, пусть его устраивает. Она знала, что мать с отцом не очень-то были рады ее рассказу о святом Себастьяне, поэтому Марии даже хотелось, чтобы доктор Вэйд пришел и успокоил их растревоженные души какой-нибудь научной теорией.

На туалетном столике, стоявшем рядом с зеркалом, лежала стопка книг, которые нужно было вернуть в библиотеку. В самом низу лежала книга «Царица небес», рассказывающая о Деве Марии. Ее она прочитала самой первой. Несмотря на тысячу с чем-то страниц, в книге было мало конкретных фактов или новой информации. В основном в ней содержались сведения о том, как относились к культу Девы Марии в эпоху Средневековья и Ренессанса. Мария Анна Мак-Фарленд узнала из этой книги только две вещи: сама Дева Мария была зачата, когда ее мать, святую Анну, поцеловал в щеку святой Иоахим, и что Мария родила Иисуса без боли и крови.

Остальные книги были посвящены этой же теме, только несколько выходящей за пределы христианства — классической мифологии. Из них Мария узнала о других случаях непорочного зачатия — Лиде, Семиль, Ио — смертных женщинах, родивших детей от богов. Согласно преданиям, такие известные исторические персоналии, как Платон, Пифагор и Александр Великий, были рождены матерями-девственницами. История была полна такими примерами. Мария узнала, что она не одинока, и от этого ей стало намного легче и спокойнее.

Положив расческу на столик, Мария закрыла на секунду глаза и сделала глубокий расслабляющий вдох. Она подумала: «Я Веста; я дева из дев; я Исида, я мать из матерей; я Ева, я женщина из женщин…»

Как Майк и предполагал, стоило Марии войти в гостиную, как он снова влюбился в нее. Она так изменилась! Широкое платье-халат с уточками и зайчиками скорее подчеркивало ее интересное положение, нежели скрывало; лицо было более округлым, гладким; груди большими, волосы блестящими и прямыми, глаза словно два больших озера. Майк почувствовал, как в горле у него встал ком; он хотел взять Марию за руку, но передумал — его ладони были потными.

— Всем привет, — сказала она, улыбнувшись.

Джонас Вэйд решил не тратить времени впустую. Когда все расселись вокруг него — Люссиль и Тед на диване, по обеим сторонам от него, отец Криспин в мягком кресле, Холленды на двух обеденных стульях, Мария на оттоманке, — он открыл портфель, извлек из него несколько чистых листов бумаги и приготовился к краткой лекции, посвященной вопросу зачатия. Он нарисовал на листе круг с маленьким кружком и несколькими волнистыми линиями внутри него.

— Это человеческая яйцеклетка, а эти линии, вот здесь, ее хромосомы, их сорок шесть. Когда во время овуляции яйцеклетка выходит из яичника, начинается так называемая стадия созревания. Клетка делится на две равные части, в каждой части насчитывается по двадцать три хромосомы, и эта половина яйцеклетки, — он нарисовал что-то вроде песочных часов и надписал над верхней половиной букву X, — известная, как второе полярное тельце, выталкивается. Теперь созревающая яйцеклетка содержит в себе только двадцать три хромосомы и готова принять те недостающие ей двадцать три, что содержатся в сперматозоиде. Если на этой стадии развития яйцеклетки происходит половой акт, то сперматозоид проникает сквозь желточную мембрану, преобразуется в веретенообразную массу, известную как мужской пронуклеус, и сливается с двадцатью тремя женскими хромосомами, оставшимися в центре яйцеклетки. Таким образом, процесс деления запускается, яйцеклетка начинает делиться и размножаться до тех пор, пока не развивается в группу клеток, а затем в эмбрион.

Он взглянул на окружающие его лица.

— Зачем вы нам это рассказываете, доктор? — спросила Люссиль.

— Затем, чтобы подготовить вас к тому, что я скажу через несколько минут. Я хочу, чтобы все знали, как это происходит, чтобы никто не остался за пределами понимания. — Джонас перевел взгляд на Теда, который кивнул, затем на Натана и Майка Холлендов и, наконец, на отца Криспина, который сидел с поджатыми губами и недовольным видом.

— Я пришел сегодня сюда, — начал Джонас, — чтобы объяснить вам причину беременности Марии.

— Доктор Вэйд, — перебил его отец Криспин, — неужели вы продолжаете наставить на этой вашей безумной теории!

— Это не безумная теория, святой отец, и вы скоро это поймете.

— Что? — сказала Люссиль. — О чем вы говорите?

— Я говорю, миссис Мак-Фарленд, о партеногенезе.

Шесть человек, сидящих вокруг него, слушали его молча, с различными выражениями лиц. Джонас Вэйд медленно и осторожно, после того, как объяснил значение термина, поведал им, шаг за шагом, об исследовании, которое он провел, о беседах с Берни и доктором Хендерсон, о собранных материалах и об ошеломляющем заключении, к которому он пришел. Разговор занял всего тридцать минут, но казалось, что голос Джонаса Вэйда звучал в гостиной гораздо дольше. Маленький круг людей сомкнулся, блокируя проникновение слепящего солнечного света, отражающегося от белого пола патио и от поверхности бассейна. Все внимали уверенному голосу, смотрели на отксерокопированные статьи, появляющиеся из портфеля, и каждый поглощал и переваривал услышанную информацию по-своему.

Когда Джонас замолчал, пятеро из семи участников встречи были уже не теми людьми, что были еще полчаса назад.

Натан Холленд откинулся назад и провел рукой по гриве белых волос. Его взгляд, по которому невозможно было что-либо прочесть, медленно блуждал по разложенным перед ним на кофейном столике листам — от нарисованных карандашом яйцеклетки и сперматозоида к журнальным статьям с сенсационными названиями (в каждом из которых имелось слово «девственное») — и наконец остановился на чернильном наброске, на котором было изображено деление человеческой яйцеклетки, разделение хромосом, а затем их объединение и возвращение. Он верил этому, каждому сказанному слову.

Люссиль Мак-Фарленд, непрерывно смахивающая со лба выбивающиеся прядки, смотрела на эти же бумаги и рисунки и думала: «Невозможно!»

— Что меня поражает, — проповедническим тоном произнес отец Криспин, — во всей этой истории больше всего, даже больше, чем сама эта безумная теория, это то, что вы хотите, чтобы мы в нее поверили.

Не успел Джонас ответить, как вступил Тед.

— Не знаю, святой отец, звучит вполне убедительно…

— Тогда я поражен еще больше!

Крякнув, священник встал с мягкого кресла и обошел вокруг него, чтобы разогнать кровь в занемевших членах своего тучного тела.

Джонас посмотрел на него со смешанным чувством нетерпения и сожаления и подумал: «Ты нападаешь на эту теорию только потому, что считаешь ее опасной для своей веры. Ты слышал, как я сказал, что Иисус был биологической странностью, в то время как я говорил, что считаю таковой ребенка Марии Мак-Фарленд».

— Доктор Вэйд, — раздался тихий голос Теда, — это действительно возможно?

— Мистер Мак-Фарленд, вспомните пятерняшек Дионн из Канады. Вы знаете, каковы шансы родить однояйцевых пятерняшек? По меньшей мере пятьдесят миллионов к одному. Представляете, пятьдесят миллионов к одному, чтобы родить из одной яйцеклетки пятерых детишек, и это произошло. Весь мир принял это. Мистер Мак-Фарленд, рождение пятерняшек Дионн было, по сути, научным чудом — явлением более редким, чем то, что случилось с вашей дочерью, — никто не верил в то, что это возможно. И тем не менее никто не ставил факт их рождения под сомнение, никто не нападал на него. Пятерняшек признали и приняли во всем мире. Шансы же партеногенетического рождения гораздо выше. Если вы смогли принять пятерняшек Дионн, то почему вы не можете принять девственность Марии?

Тед, как завороженный, медленно кивнул.

Отец Криспин положил руки на спинку мягкого кресла, он сохранял спокойствие.

— Очень хорошо, доктор, давайте поговорим о девственности Марии. Вы же осматривали ее, не так ли?

— Конечно.

— И как насчет девственной плевы?

Джонас Вэйд посмотрел на мясистое лицо священника.

— Девственная плева Марии цела и невредима, с небольшим отверстием, через которое может пройти лишь поток менструальной крови.

— Это весомое доказательство девственности?

— Нет, но весьма убедительное.

— Может ли девственная плева растянуться, позволяя осуществить однократное проникновение, а затем вернуться к первоначальным размерам?

— Иногда да, такое случается.

— Может ли однократное проникновение разорвать ее?

— Не обязательно.

— Доктор Вэйд, вы можете с уверенностью сказать, что девственная плева Марии никогда не подвергалась какому-либо воздействию?

Джонас машинально взглянул на девушку, которая сидела с каменным лицом.

— Нет.

Отец Криспин, стоявший с поджатыми губами, с победоносным видом отпрянул от кресла.

— Скажите мне, доктор Вэйд, — раздался уставший голос Теда, — почему вы так уверены, что ребенок будет девочкой?

— Я вам покажу.

— Невероятно… — прошептал Тед несколько минут спустя, качая головой над диаграммой, которую набросал ему доктор Вэйд.

Люссиль, наклонившись вперед, молча изучала лист бумаги, на котором рукой доктора Вэйда было написано упрощенное генетическое уравнение с яйцеклеткой, помеченной буквой X и сперматозоидом, помеченным буквой Y. Вручив диаграммы родителям Марии, Джонас Вэйд откинулся на спинку дивана.

— Сперматозоиды определяют пол ребенка. В них содержатся Y-хромосомы, благодаря которым ребенок будет мужского пола. Поскольку в нашем случае сперматозоиды не участвовали в процессе зачатия, в яйцеклетке имеются только Х-хромосомы, женские, поэтому ребенок должен быть женского пола.

Наконец Люссиль оторвала взгляд от бумаг и подняла голову, ее голубые глаза были полны изумления.

Внешнее сходство Люссиль с Марией заставило Джонаса подумать, что так Мария будет выглядеть через двадцать лет. Затем он посмотрел на Марию и попытался представить, что творилось сейчас в голове этой девушки.

Она думала: «Он ошибается…»

— Доктор Вэйд, — произнесла Люссиль сдавленным голосом, — электричество, шок от короткого замыкания, вы считаете, что именно оно стало причиной этого?

— Да.

— А… — в ее глазах появилось смятение, на секунду Люссиль показалась ему моложе, более наивной и непосредственной, чем ее дочь, — у него есть душа?

Для Джонаса Вэйда, который мог с уверенностью и убежденностью говорить о научном аспекте этой ситуации, эта область была неведомой. Он замялся, не зная, что сказать, и машинально перевел взгляд на священника, ища у того поддержку и помощь.

Увидев выражение лица доктора, отец Криспин быстро отозвался.

— Люссиль, конечно у него есть душа!

— Но… ведь он был зачат не по-человечески.

— Ну и что, это живое существо, а все живое, что есть на этой земле, дарует нам Господь Бог. А как и когда, он выбирает сам, исходя из своих собственных таинственных причин, — отец Криспин вдруг спохватился и, моргнув, продолжил: — Я, конечно, не верю во всю эту ерунду, — поспешно добавил он, — но даже если бы это было правдой, этот ребенок все равно был бы дитем Божиим.

Священник замолчал. Поддержки от отца Криспина, на которую так рассчитывал Джонас, он так и не дождался.

— Миссис Мак-Фарленд, — начал он осторожно, — что касается наличия души, то здесь нет никаких причин для волнений. Через несколько недель я смогу сделать рентген и мы сможем взглянуть на плод. — Джонас Вэйд перевел взгляд на Марию, которая сидела неподвижно. — Тем не менее, — он шел на цыпочках по минному полю, — есть небольшая вероятность того, что может возникнуть одна проблема, поэтому в целях предосторожности…

— Проблема? — сказала Люссиль, — какая проблема?

— Пока не знаю. Я лишь хочу сказать, что это уникальный случай, который требует не менее уникального внимания. Поэтому в качестве меры предосторожности я бы хотел, с вашего позволения, разумеется, провести специальный тест.

— Что за тест? — спросил Тед.

— Он называется амниоцентез. Из тела женщины берется околоплодная жидкость и исследуется под микроскопом. Сейчас такие тесты проводятся с матерями, имеющими отрицательный резус-фактор, чтобы определить, не пострадает ли ребенок от антител матери. Благодаря этому тесту мы можем взглянуть на хромосомный набор ребенка (осторожно, Вэйд, не испугай их), чтобы убедиться, что он развивается правильно.

— Насколько надежен этот тест?

— Он считается пока экспериментальным, но…

Люссиль покачала головой.

— Никаких экспериментов над моей дочерью. Ей и так досталось.

— Миссис Мак-Фарленд, процедуру амниоцентеза ежегодно проходят сотни женщин. Ее проводят квалифицированные специалисты…

— Это безопасно?

— Простите?

— Существует ли какой-либо риск для матери или ребенка?

— Ну, отчасти да, но в вашем случае риск и так…

— Нет, доктор, никаких экспериментов над моей дочерью не будет.

Джонас Вэйд почувствовал себя загнанным в угол.

— Это ради блага вашей дочери, миссис Мак-Фарленд, — сдавленным голосом произнес он, — и ее ребенка.

Она подняла на него свои холодные глаза.

— А если у ребенка обнаружится какая-либо патология?

Он уставился на нее.

— Доктор Вэйд, — вступил в разговор Тед, — я думаю, моя жена хочет сказать, что если нет возможности что-то изменить, то зачем проводить опасные тесты? Я имею в виду, если обнаружится, что ребенок имеет патологию, ваше отношение к Марии не изменится?

Джонас поразмыслил над этим, принял во внимание настороженное выражение лица Люссиль.

— Нет.

— Доктор Вэйд, — все присутствующие, вздрогнув от неожиданности, посмотрели на Майка, на лице молодого человека было написано замешательство. — На кого он будет похож?

— Прошу прощения?

— Ребенок, на кого он будет похож?

— Ну, — Джонас нервно заерзал в кресле, гадая о том, что было на уме у молодого человека, — хромосомы Марии сначала поделились, затем снова слились воедино. А так как сперматозоиды в этом процессе не участвовали и не привнесли новых клеток, то ребенок будет иметь полное сходство с Марией.

Майк медленно повернул голову, взгляд его серых глаз был затуманен, и посмотрел на Марию.

— То есть будет ее копией? — спросил он.

— Да… Мария, по сути, родит саму себя. — Где-то на задворках сознания Джонаса Вэйда прозвучал голос: «Все эти лягушки не потомки Примуса. Они и есть Примус…»

Через раздвижные стеклянные двери в комнату пробивались длинные полосы солнечного света; лучи, в которых плавала летняя пыль, рассеиваясь, придавали помещению неземное, таинственное сияние. Неуверенные и озадаченные, люди продолжали переваривать услышанное, за исключением Марии, которая сидела с умиротворенным выражением лица, защищавшим ее от суровой реальности.

Терзания отца Криспина были самыми тяжелыми, так как в отличие от остальных, которые искали в своих сердцах силы, чтобы принять научную теорию Вэйда, священник делал обратное.

— Теперь вы знаете, — сказал после некоторой паузы Джонас, — что никакого проступка не было совершено. Мария говорила правду.

Люссиль благодарно посмотрела на доктора, но заставить себя посмотреть на дочь она по-прежнему не могла. Затем она попыталась улыбнуться Теду, признание этой теории принесло всем некоторое облегчение.

— Когда ребенок родится, — сказал Джонас, собирая бумаги, — я смогу подтвердить все это парой простых диагностических тестов…

— Нет, доктор.

— Эти тесты не опасны, миссис Мак-Фарленд. Я всего лишь возьму на анализ кровь, чтобы изучить генетический состав крови ребенка, и образец кожи, чтобы пересадить его от младенца к…

— Дело не в опасности или безопасности тестов, доктор Вэйд, — сказала Люссиль, вставая, — мы решили не оставлять ребенка.

Джонас уставился на нее.

— Мы все тщательно взвесили и обсудили, доктор Вэйд, — сказал Тед, также вставая, — и решили, что будет лучше для самой Марии отдать ребенка на усыновление.

Джонас посмотрел на Марию, чье лицо сохраняло поразительную невозмутимость, затем снова перевел взгляд на Люссиль. Он ощутил, как в нем поднимается чувство паники, и быстро подавил это чувство.

— Вы точно решили? Еще очень рано. Отлучение от матери может нанести ребенку психологическую травму…

— Я вынужден согласиться с Тедом и Люссиль, — сказал отец Криспин, — Марии всего лишь семнадцать лет, какая из нее мать, если она даже школу еще не закончила? Ребенку будет гораздо лучше в приемной семье, где его воспитают в любящей и здоровой атмосфере.

Джонас начал судорожно искать аргумент, чтобы отговорить Мак-Фарлендов от этого шага, но не смог найти ничего, кроме истинной причины — истины, которую он не мог озвучить: он не сможет закончить свое исследование и написать статью, если они отдадут ребенка на усыновление. Чтобы закончить статью и опубликовать свою теорию, ему нужны будут результаты генетических тестов и пересадки кожи. Усыновление ребенка разрушит все его планы. К тому же, если ребенка отдадут в другую семью, будет крайне неэтично обнародовать имя настоящей матери или странные обстоятельства его рождения. Он уже договорился с доктором Норбертом, пластическим хирургом, о проведении пересадки кожи.

— Что ж, — сказал он, застегивая портфель и вставая, — у вас еще будет время подумать. Уверен, вы измените свое решение. — Он бросил взгляд на девушку, сидевшую на оттоманке. — Я не думаю, что Мария захочет расстаться со своим ребенком. — Он с надеждой взглянул на нее, но она, казалось, не слышала его слов. — Как бы там ни было, через несколько недель я сделаю рентген и буду продолжать внимательно следить за ее состоянием.

Они подошли к входной двери и шагнули в полуденный зной. Натан Холленд, радостный от того, что с его плеч свалилось бремя ответственности, пожал руку Теду, а Майк, все еще раздумывая над услышанным, обнаружил, что не может смотреть на Марию. Вместо любви и искренней преданности, которую он когда-то испытывал к ней, Майк чувствовал странный благоговейный трепет, любопытство, смешанное с долей страха. И хотя он не мог позволить себе даже подумать о Марии как о «природной аномалии», Майк Холленд вдруг осознал, что больше не испытывает к Марии Анне Мак-Фарленд влечения.

Отец Криспин ушел ужасно рассерженный, и на то было две причины: во-первых, все поверили Вэйду, а во-вторых, у доктора было больше влияния, чем у него, священника. Еще один симптом…

Когда закрылась дверь, гости разъехались по домам, а Мария ушла к себе в комнату, Люссиль прильнула к мужу и положила голову ему на грудь.

— Ох, Тед, даже не знаю, что мне делать: радоваться или пугаться еще больше.