Мария расстегнула платье, и оно упало к ее ногам. Прохладный ночной воздух моментально окутал ее нагое тело. Она слегка наклонила голову набок и вопросительно улыбнулась. Перед ней стоял Себастьян, в лунном свете его тело казалось еще более мускулистым и рельефным. Он также был полностью обнажен, если не считать небольшого куска материи, опоясывающего его бедра. Марии хотелось опустить взгляд ниже, посмотреть, как развязывается эта набедренная повязка, но она не решилась. Ее глаза были прикованы к глазам Себастьяна, его взгляд удерживал ее, словно крепкое объятие.

Она не дрожала, несмотря на холодный воздух. Внутри ее разливалось тепло, как вино, как закат, — мягкое, всепоглощающее. Себастьян, казалось, также не обращал внимания на прохладу ночи, его сухожилия играли под блестящей, покрытой капельками пота кожей. Его рука медленно опустилась к набедренной повязке и грациозным движением развязала узел. Взгляд Марии по-прежнему был сосредоточен на лице Себастьяна; она боялась увидеть то, что скрывалось под этим куском материи, но в то же время она страстно этого желала.

Он внезапно шагнул к ней, и дыхание Марии участилось.

Повинуясь рефлексу, она положила руку на грудь и коснулась твердого соска.

Его красивое лицо было строгим и решительным, его волосы, длинные и волнистые, развевались на ветру. Когда он приблизился, выйдя на залитое лунным светом пространство, Мария увидела шрамы, покрывавшие его совершенное тело: белые рубцы, образовавшиеся на тех местах, где его плоть некогда пронзили стрелы.

Он был невероятно, безумно красив: задумчивые глаза, прямой нос, квадратный подбородок, увенчивающий крепкую жилистую шею, смуглый, мускулистый, освещенный мерцающим светом, с сильными руками и мощной безволосой грудью.

Он остановился в шаге от нее, глядя пронизывающим насквозь взглядом, и Мария почувствовала какое-то движение в низу живота — пульсацию, которая сначала напугала ее, а потом всецело завладела ею. Это чувство было вызвано всего лишь близостью, обнаженностью и взглядом Себастьяна. Что же тогда могли сделать с ней его прикосновение или поцелуй, подумала она.

Она издала стон и потянулась к его руке. Взяв ее, она поднесла ее ко рту, прижалась губами к неожиданно твердой и огрубелой ладони, а затем положила руку Себастьяна на свою левую грудь. Когда она отдернула свою руку, его рука осталась лежать на ее груди.

Тяжелый взгляд его глаз продолжал изучать ее. Он наклонил голову, коснулся губами ее губ, затем языком ее языка, и Мария почувствовала, как у нее перехватило дыхание. На секунду ей стало нечем дышать. Его вторая рука медленно двигалась вниз, нежно лаская ее напряженную плоть, пока она не замерла. Марии захотелось наполнить легкие воздухом и закричать.

Его рука исследовала и ласкала, в то время как она сама стояла неподвижно. В ее оцепенении был экстаз. Губы Себастьяна продолжали целовать ее губы, в то время как его чудесные пальцы продолжали ласкать ее тело.

Затем их тела прижались друг к другу. Его кожа была теплой и влажной. Она чувствовала, что его дыхание слилось воедино с ее дыханием; теперь они оба задыхались от нехватки воздуха. Мария пыталась справиться с вырывающимся из ее горла стоном, движения рук Себастьяна становились все более и более настойчивыми и смелыми. Твердость его тела сначала поразила ее, потом восхитила. Потом появилось что-то еще. Руку, которая лежала внизу ее тела, заменил неведомый зонд — невидимое орудие, пугающее и чарующее.

Мария открыла глаза и в панике обвела комнату взглядом. Ей было страшно оттого, что она не могла понять, что с ней происходит. Но, несмотря на страх, в ней проснулась дикая страсть, которая взяла верх над инстинктом самосохранения. Обняв ее, Себастьян аккуратно положил Марию на кровать и накрыл ее своим телом. Он то поднимался над ней, то наваливался на нее всей тяжестью своего могучего тела, заставляя Марию выдыхать до последней частички воздуха. Его губы скользили по ее губам, шее, груди. Когда он нашел губами сосок, он втянул его в себя с такой силой, что Мария застонала.

Себастьян раздвинул ее ноги. Мария широко раскрыла глаза и рот, она открылась Себастьяну, раскинула руки: она с радостью приносила свою добродетель в жертву.

Внезапно ее тело пронзила резкая, сладкая, несущая восторг боль. Потом было что-то еще: прилив, последовавший за его толчком, словно волна за пронесшимся по воде катером. Ее тело охватила слабость, которая шла от стоп и поднималась выше по ногам, набирая силу, набегая, как огромная волна, все выше и выше, пока она не накрыла ее с головой, лишив на мгновение ощущения реальности, а затем, разлившись по всему телу, принесла удовлетворение и исступление.

Мария распахнула глаза и в изумлении уставилась на потолок. Задержав на пару секунд дыхание, она прислушалась к спящему дому и с облегчением вздохнула, поняв, что не произнесла во сне ни звука.

Глядя в темноту комнаты, Мария думала о сне, который только что видела. Она не могла понять, почему в нем был святой Себастьян и почему он, сон, был таким откровенно сексуальным. Все же каким странным был этот сон… Себастьян вошел в нее, заполнил ее тело своей твердой плотью. Каким невероятно реальным был он, особенно если учесть, что Мария никогда не позволяла Майку опускать руку ниже талии. Как она могла знать, какие должны быть ощущения? Лежа неподвижно на кровати, Мария также поняла, что с ее телом произошли физиологические перемены.

Что-то было не то, но что?

Сердце бешено колотилось, на теле, несмотря на прохладу ночи, блестели капельки пота, ноги были ватными, словно после пробежки на длинную дистанцию. Однако не эти ощущения занимали сейчас мысли Марии. То, что не давало ей покоя, находилось между ее ног. В неизвестной для добропорядочной католички территории что-то таинственным образом изменилось, что-то произошло.

Мария осторожно провела рукой по крутому изгибу правого бедра и быстро коснулась рукой дельты между бедер. Она почувствовала на пальцах липкое вещество непонятного происхождения.

Мария вытащила руку из-под покрывала, закрыла глаза и снова представила святого Себастьяна. Однако на этот раз никаких таинственных ощущений не возникло. Она лежала опустошенная и думала о том, почему ей приснился Себастьян, а не Майк. Спустя некоторое время Мария Анна Мак-Фарленд снова погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Наступило утро. Мария энергично расчесала волосы, думая о том, когда же наконец распрямится надоевшая ей завивка. Недавно она решила поменять прическу — сменить наскучивший начес на модные прямые волосы, разделенные прямым пробором, и сейчас очень сожалела о том, что сделала химическую завивку. Она надеялась, что к лету, до которого оставалось два месяца, ее волосы выпрямятся и будут лежать между лопаток ровными прядями, благодаря чему смогут выгореть на солнце до модного золотистого оттенка.

Мать Марии, женщина консервативных взглядов, не одобряла новую моду, считая ее неряшливой. Люссиль Мак-Фарленд укладывала свои короткие рыжие волосы в пышную прическу, которую потом увенчивала шляпкой-таблеткой в стиле Джеки Кеннеди.

Шляпка Марии ничем не отличалась от шляпки ее матери; ее дополнял шерстяной костюм-двойка, который она получила к Пасхе: короткий, до талии, пиджак и прямая юбка до колен. Этот костюм был призван спрятать все природные изгибы и линии тела, создать кукольный образ первой леди.

С проблемы волос Мария переключилась на воспоминания об утреннем сне. Вернее, на воспоминания о том физиологическом взрыве, которым этот сон завершился. Наклонившись к зеркалу, чтобы получше рассмотреть вскочивший на подбородке прыщик, Мария озадачилась еще одной тревожной мыслью, неожиданно пришедшей ей в голову. Она подумала о греховной природе своего сна. Мария готовилась к Святому причастию, прошлым вечером она ходила на исповеданье. Мог ли сон своим сексуальным содержанием опорочить ее добродетель и целомудрие, или его можно было не считать греховным, поскольку она не могла контролировать его?

Мария была так поглощена этой мыслью и рассматриванием нового прыщика, что не заметила, как в комнату вошла мать. Она оторвала взгляд от зеркала.

— Чего?

— Мария, еще одна минута у этого зеркала, и мы опоздаем на мессу.

— У меня прыщик.

Люссиль Мак-Фарленд закатила глаза к потолку, всплеснула руками и вышла из комнаты. Мария быстро схватила шляпку, сумочку и перчатки, водрузилась на семисантиметровые шпильки и выскочила следом за матерью. Тед Мак-Фарленд и двенадцатилетняя Эми уже сидели в машине, когда Мария с матерью вышли из дома.

— Для нее прыщ на подбородке хуже смертного греха на душе, — сказала Люссиль, сев в машину.

— Ой, ну, мам!

Тед Мак-Фарленд, ведя машину по крутой подъездной дороге, улыбнулся и подмигнул старшей дочери в зеркале заднего вида. Мария улыбнулась в ответ.

В церкви, среди венков из лилий, мерцающих свечей и лучей солнечного света, пробивающегося сквозь витражные стекла окон, прихожане тихо и торжественно подходили к скамьям и, понурив голову, опускались на колени. Мария шла следом за матерью и отцом, замыкала процессию Эми.

Они окунули пальцы в святую воду, преклонили колена напротив массивного распятия, прошли друг за другом в один из проходов между скамьями и опустились на колени. Перебирая перламутровые четки, Мария Анна Мак-Фарленд отчаянно старалась сосредоточиться на происходящем. Она подняла глаза и окинула взглядом толпу людей, быстро входящих в церковь. Майка с отцом и братьями среди них не было.

Взгляд Марии поплыл по стенам церкви. Наконец он остановился на картине «Святой Себастьян», что стояла у дальней стены церкви, рядом с картиной «Первая остановка Христа». Не имея сил отвести взгляд, Мария смотрела на изображенного на картине человека, с восхищением любуясь мускулистым телом, которое так возбудило ее во сне.

На этой картине — копии известного шедевра Мантенья «Святой Себастьян», висевшего в Лувре, — святой мученик был словно живой. Кровь казалась слишком настоящей, пронизанные стрелами мышцы, капельки пота на лбу, ощущение предсмертной агонии в поднятом к небу лице. Прямо не картина, а фотография.

Сколько раз во время скучных проповедей Мария смотрела на эту картину, но никогда раньше за все те годы, что она ходила в католическую церковь Святого Себастьяна, ей и в голову не приходило подумать о замученном святом как об объекте восхищения. Но сейчас, после взбудоражившего ее сна, Мария не могла не увидеть эротизма картины. Было что-то в мускулах его бедер, что привлекало ее, что-то дерзкое, почти вызывающее в набедренной повязке, что-то новое в том, как изгибался он в своих страданиях, что заставило Марию закусить верхнюю губу. Лицезрение святого напомнило ей о загадочной кульминации ее сна, о том, каким сладостным было то ощущение. Случится ли это с ней еще раз, думала она. Это также напомнило ей о том, что она, возможно, больше не является образцом добродетели и безгрешности.

Когда из ризницы появились отец Криспин и мальчики-служки, прихожане встали. Мария, встав вместе со всеми, зажала между пальцами бусину четок и попросила Всевышнего простить ее за бесстыдный сон и очистить от греховных мыслей, чтобы она могла с чистой совестью и душой принять Святое причастие.

Запах, исходящий от приправленной всяческими специями курицы, смешивался с пьянящим ароматом суфле из зеленого перца чили. По субботам Люссиль Мак-Фарленд посещала кулинарные курсы, в результате чего каждый воскресный ужин изобиловал всевозможными экзотическими блюдами, источающими восхитительные запахи. Сегодняшний пасхальный ужин не был исключением. Люссиль с дочерьми потратили весь день, чтобы приготовить поистине королевское угощение. Эми терла сыр и нарезала кубиками перец. Мария старательно отделяла яичные желтки от белков, смазывала маслом блюдо и крошила свежий укроп. В результате ужин больше походил не на пасхальный, а на рождественский: в каждой накрытой тарелке лежало по сюрпризу — подарку, который дарил наслаждение. Воскресные ужины в доме Мак-Фарлендов были временем, когда вся семья собиралась вместе.

— Фу! — произнесла двенадцатилетняя Эми, скорчив рожицу, — терпеть не могу курицу.

— Молчи и ешь, — сказал Тед, — быстрее вырастешь.

Эми болтала ногами так, что ее тело раскачивалось взад-вперед.

— Знаете что? Сестра Агата вегетарианка. Можете в это поверить? Она ходит в магазин здоровой еды!

Тед улыбнулся.

— Ну, по крайней мере ей не нужно думать о том, в какой из дней нельзя есть мяса. Ешь свою курицу.

Эми ткнула вилкой в тарелку, подцепила суфле и положила его себе в рот.

— Слушай, Мария, — сказала она, — ты слышала новую шутку про заводных кукол?

Мария вздохнула.

— Какую?

— Про новую куклу «президент Кеннеди». Ты ее заводишь, и ее брат идет вперед!

Эми запрокинула голову и разразилась заливистым смехом, не замечая вежливой улыбки отца и приподнятой брови матери. Мария, занятая своими собственными мыслями, сидела, подперев голову рукой и уставясь в тарелку.

— А как вам новая кукла Хелен Келлер? — продолжала Эми.

— Довольно, юная леди, — не выдержала Люссиль, — не знаю, где ты набралась этих шуточек, они отвратительны.

— Ой, мам, да все ребята в школе рассказывают их!

Покачав головой, Люссиль пробормотала что-то вроде «ох уж эти общественные школы» и потянулась к суфле.

— Ты ее заводишь, и она идет прямо лбом в стену!

— Довольно! — стукнув ладонью о стол, рявкнула Люссиль. — Не понимаю, что забавного в том, чтобы насмехаться над нашим президентом и бедной женщиной…

— Люссиль, — спокойно произнес Тед, — у двенадцатилетних весьма оригинальное чувство юмора. Школа здесь совершенно ни при чем.

— Слушай, Мария, — сказала Эми, бросив вилку на тарелку, — а чего ты такая тихая? Спорим, из-за того, что Майк тебе сегодня не позвонил.

Мария выпрямилась и потерла рукой шею.

— Он и не должен был мне звонить. К нему сегодня родственники приезжают, а мне нужно закончить доклад.

Тед взял корочку хлеба и промокнул ею соус в тарелке.

— Тот, что ты должна написать по французскому? Помочь тебе?

— Нет, папа, спасибо.

— А я собираюсь взять испанский, — сказала Эми, — сестра Агата говорит, что нужно учить тот язык, который ты сможешь использовать. В Лос-Анджелесе каждый должен знать испанский.

— Я знаю, — сказала Мария, — я думала начать изучать суахили.

Тонкие брови Люссиль поползли вверх.

— С чего бы это?

— Я хочу вступить в Корпус мира.

— Это что-то новенькое. А как же колледж?

— Я могу поступить в колледж потом, когда вернусь. Это всего на два года, у нас все только и говорят о том, чтобы стать волонтерами. Я бы хотела поехать на Танганьику или еще куда-нибудь.

Люссиль машинально убрала с лица несколько выбившихся прядок волос и воткнула вилку в кусок курицы. Каждый месяц Мария делала новое заявление относительно своего будущего, и каждый раз оно кардинальным образом менялось. Она в мельчайших подробностях расписывала свое будущее и говорила о нем с таким вдохновением и энтузиазмом, что могла убедить в твердости своего решения любого не знающего ее человека. Однако ее семья знала цену подобным заявлениям. Через месяц она полностью забывала о том, что говорила, и увлекалась другой «гениальной» идеей.

— Сначала закончи школу: тебе еще учиться год.

— Год и восемь недель.

Люссиль закатила глаза к потолку.

— Ну, да. Это же целая вечность.

Мария повернулась к отцу.

— Пап, ну ты-то меня понимаешь?

Он улыбнулся и отодвинулся от стола.

— Я думал, ты хочешь поступить в художественную школу и стать дизайнером одежды.

— А до этого ты хотела стать танцовщицей, — вставила Эми.

Мария пожала плечами.

— На этот раз все серьезно.

Пока дочери убирали со стола посуду, Люссиль Мак-Фарленд остановилась у стеклянной раздвижной двери, ведущей из кухни в патио, и, глядя в темноту, недовольно покачала головой. Задний двор тонул в темноте, которая царила за границами льющегося из столовой света, скрывая лужайку, деревья, купальные кабинки и птичью купальню. Можно было увидеть лишь ближайший угол плавательного бассейна, белого и сухого. За всем этим возвышался невидимый холм, на котором располагался следующий ярус домов, возвышающихся над Кларидж Драйв наподобие того, как дом Мак-Фарлендов возвышался над нижней улицей. Это был самый лучший район Тарзаны с современными домами из стекла, пальмами, бассейнами и богатыми прихожанами церкви Святого Себастьяна. Наверху на фоне весеннего неба светился мягким светом дом Томасов, а издалека доносился раскатистый смех. Люссиль снова покачала головой и отвернулась.

— Надеюсь, завтра рабочие все сделают и мы сможем наполнить бассейн водой. Не люблю, когда он стоит пустой, ужасное зрелище.

— Да ладно, мам, плавать-то все равно еще холодно.

— Да, однако на днях это не остановило тебя и Майка от купания, в результате чего тебя чуть не убило током.

Мария наблюдала за тем, как ее мать заворачивает остатки курицы в пленку и убирает их в холодильник. Она знала, что завтрашний ужин будет одним из «томатных сюрпризов» Люссиль Мак-Фарленд.

— А я-то тут при чем? Не я же вызвала короткое замыкание в подсветке.

— Я до смерти испугалась, когда услышала твой крик и увидела, что Майк вытаскивает тебя из воды.

— Мне не было больно, мам, просто я сильно испугалась.

— Все равно, мне это не нравится. Я как-то прочитала в газете про женщину, которая погибла в бассейне отеля из-за короткого замыкания в системе освещения. Ты могла очень сильно пострадать, Мария.

Переглянувшись с сестрой, Мария повесила влажное полотенце и сказала, что пойдет к себе в комнату.

— Ты что, не будешь смотреть с нами шоу Эда Салливана? Сегодня будет Джуди Гарленд, причем в цвете.

— Не могу, мам. Мне на этой неделе сдавать доклад, а я его еще не напечатала.

Мария направилась к кухонной двери, как вдруг почувствовала на своей руке руку матери.

— Ты себя хорошо чувствуешь, дорогая? — тихо спросила она.

Мария улыбнулась матери и сжала ее руку.

— Хорошо. Просто у меня много дел, которые нужно сделать.

По дороге в свою комнату Мария на секунду заглянула в гостиную. Она увидела отца, который с бокалом бурбона в одной руке и пультом дистанционного управления в другой переключал каналы большого телевизора. Тед Мак-Фарленд был красивым мужчиной. В свои сорок пять он имел по-прежнему стройное, атлетическое тело, молодецкую форму которого поддерживал ежедневным энергичным плаванием в бассейне и занятием раз в неделю в тренажерном зале. Волосы, короткие и слегка волнистые, по-прежнему были темно-каштановыми, разве что с небольшой сединой на висках. Его квадратное мужественное лицо смягчалось морщинками в уголках глаз, что выдавало в нем человека, любящего посмеяться.

Мария обожала его. Он хорошо зарабатывал, никогда не повышал голос и всегда был рядом, когда был ей нужен. В тот день, когда с ней произошел тот неприятный инцидент с электрическим током, именно ее отец, а не Люссиль или Майк, держал ее в своих объятиях, пока она плакала.

— Я иду к себе в комнату, папа, — тихо сказала она.

Обернувшись на голос, Тед машинально нажал на кнопку и выключил звук телевизора, заставив его резко замолчать.

— Не будешь смотреть телевизор? Так надо заниматься?

— Я должна напечатать доклад, если хочу получить пятерку.

Он улыбнулся и протянул к ней руку. Мария подошла к креслу и села на подлокотник. Отец обнял ее за талию.

— К тому же, — продолжила она, наблюдая за безмолвно открывающимся и закрывающимся ртом диктора новостей, — если я хочу остаться в этой школе, я должна думать о своих оценках.

— Для девочки, которая получает сплошные пятерки, ты слишком много волнуешься из-за оценок.

— Поэтому-то и получаю пятерки, что волнуюсь, — Мария перевела взгляд на диктора, он показался ей немного зеленоватым, — пап, снова цвет пропал.

— Знаю. Когда-нибудь они усовершенствуют этот процесс. Наша же участь ждать и страдать.

— Что говорят в новостях?

— В новостях? Ну, на юге снова протестуют черные. Джеки еще не родила. На рынке полный хаос. В общем, все как всегда, ничего нового. Ой, подожди, чуть не забыл. Сибил Бёртон наконец-то ушла от Ричарда.

Мария хихикнула.

— Ну, папа, — она обняла его за шею и поцеловала.

Выйдя из гостиной, она услышала, как голос диктора внезапно заполнил комнату: «…сегодня сообщили, что отец Ганс Кюнг, один из нескольких официальных богословов Ватиканского собора, высказался за снятие запрета с книг, запрещенных католической церковью…»

Она села за стол и тупо уставилась на фотографию Ричарда Чемберлена, которая занимала большую часть доски для заметок. Перед ней на столе лежало множество журнальных вырезок — фотографий готических шпилей, круглых окон-розеток, нефов и апсидов, иллюстрирующих текст ее доклада «Соборы Франции». Мария рассеянно смотрела в одну точку; пишущая машинка оставалась нетронутой. Из динамиков проигрывателя звучала группа, кассету которой ей дала послушать ее лучшая подруга Германи. Мария едва слушала песню, она включила ее только потому, что обещала это Германи. Музыка не доходила до сознания Марии, она снова вспоминала свой сон.

С одной стороны, ей хотелось избавиться от тревожащих ее воспоминаний, но, с другой стороны, они были ей приятны.

Марии не давал покоя один вопрос: почему ее подсознание избрало в качестве любовника святого Себастьяна, а не Майка? Странно — неожиданно пришла ей в голову мысль, — что за то время, что они с Майком встречались, практически с самого начала одиннадцатого класса, Мария никогда не мечтала о Майке Холленде. Нет, конечно, она много думала и часто фантазировала о нем, но никогда эти фантазии и думы не носили столь откровенного сексуального характера. Мария Анна Мак-Фарленд никогда не позволяла себе греховных мыслей.

Вздохнув, она встала из-за стола и начала бродить по комнате. Со стен на нее смотрели плакаты и журнальные вырезки: Винс Эдвардс в роли доктора Бена Кейси, Джеймс Дарен, задумчивый президент Кеннеди, новая поп-группа «Бич Бойз». По комнате были разбросаны бело-голубые помпоны для танцев в группе поддержки, школьный свитер, бутылочки с лаком для волос, кассеты, несколько снимков Майка Холленда в футбольной форме.

Мария легла на кровать и уставилась в потолок. Она не могла перестать думать об эротизме святого Себастьяна, думать не о самом сне, а о том, чем он завершился. Разумеется, мечтать о сексе со святым было нехорошо, более того, греховно. И, разумеется, было нехорошо надеяться на повторение этого сна, чего она в глубине души очень хотела.

Мария испытывала странное чувство: все ее существо как будто раздваивалось. И это ощущение было пугающим, она что было сил сопротивлялась ему.

Мечтать о том, чтобы сон повторился, было грешно, использовать свою фантазию, чтобы пробудить в себе те чувства, которые она испытала ночью, тоже было грешно. Лучше всего будет, если она забудет об этом сне, вытеснит его из памяти. Мария перевела взгляд на голубую гипсовую фигурку Девы Марии, стоящую на прикроватной тумбочке, и прошептала: «О Дева Мария, Пресвятая Богородица…»