Введение карантина не помешало тем, кто нашел убежище в пещере, заниматься своим делом. По мере того, как приближался день полномасштабного нападения, они без устали работали над осуществлением своего плана. Все по очереди вели наблюдение за складом, каждый день сообщая о том, что туда доставляется все больше бензина и оружия для весеннего наступления. Несмотря на карантин, работа на складе не прекращалась, прибывали и уезжали поезда с личным составом нацистов, которые не забывали о мерах предосторожности против тифа.

– Все же, – сказал Брунек Матушек однажды вечером, – немцы не могут ничего вывести до тех пор, пока не закончится карантин. Одно дело привозить боеприпасы, и совсем другое – вывозить их. Не станут же немцы подвергать риску солдат на фронте, и так страдающих от болезней.

– Как долго продлится карантин? – спросил Кажик Сковронь.

– Это мы никак не узнаем. Но одно известно. Немцы, должно быть, задумали большое наступление против русских с началом весны. Вот почему они на складе накапливают столько горючего и вооружения. Мы должны действовать быстро. Как только будет снят карантин, все запасы тут же отправят на фронт и нам нечего будет взрывать.

Они целыми днями учились обращаться с захваченным немецким вооружением и надеялись, что со временем это пригодится. Вечерами они приводили в порядок свое пещерное жилище, пропаривали одежду и проверяли, не завелись ли у них вши. Хотя никто не заболел и даже не жаловался ни на что, Бену Якоби поручили каждый день всех опрашивать и следить за появлением первых симптомов тифа.

– Я понимаю, что мы идем на большой риск, – сказал Брунек, – но нам сейчас нельзя рассредоточиваться из-за страха перед этой болезнью. Мы останемся вместе, пока не возьмем этот склад. Затем можно будет разделиться.

Он стоял посреди пещеры и указывал на вычерченную на земле грубую карту.

– Вот примерный план товарного склада и расположение целей, которые нам предстоит поразить. Там есть две большие цистерны для хранения бензина, а ночью рядом паркуются два бензовоза. Обычно они стоят вот здесь, он рукой показал точку на карте. – В этом районе также хранятся бочки с несколькими тысячами галлонов бензина. Так вот, боеприпасы и артиллерийские снаряды хранятся в этих двух бункерах, почти целиком находящихся под землей. Думаю, из миномета прикрытие не пробить, но если удастся поразить входы из гранатометов, то все взорвется.

– Вот здесь, у ремонтных мастерских, стоят почти пятьдесят танков «Марк III», которые перевооружаются 50-миллиметровыми пушками. Наши цели ясны. Главное – взорвать боеприпасы и горючее.

Он выпрямился и оглядел присутствующих. В свете костра все выглядели напряженными.

– Мы осуществим это нападение, – продолжил он, – в предрассветные часы. Все, кроме часовых, будут спать. Мы установим минометы на расстоянии полукилометра и откроем огонь в пять часов. Расположиться надо двумя группами у главных ворот. Каждая группа будет вооружена минометами, гранатометами и автоматами. Заградительный огонь из минометов надо будет вести по казармам и складу бензина в течение пяти минут. В это время мы гранатометом взорвем ворота, а когда заградительный огонь прекратится, мы ворвемся внутрь, стреляя из гранатометов и автоматов. Бромберг будет командовать этой группой, направится к танкам и постарается поразить как можно большее их количество гранатометами, стреляя до полного расхода боеприпасов. Мойше?

Тот кивнул.

Брунек продолжал излагать план:

– Мы с Антеком поведем свою группу и займемся бункерами с боеприпасами. Кажик и Станислав возглавят группу, которая соединится с нашей, тогда мы ударим по хранилищам бензина и взорвем ремонтные мастерские. На осуществление всего этого отводится десять минут, затем наши минометы снова начнут стрелять по казармам и бункерам с боеприпасами. Два стрелка расположатся так, чтобы снять охрану со сторожевых башен и расстрелять прожекторы. Мы должны действовать быстро, нанести удар и отойти. Послезавтра к нам присоединятся еще сорок человек. Это надежные партизаны, которые будут сражаться вместе с нами, после чего исчезнут.

Брунек последний раз оглядел присутствующих.

– Удар мы нанесем через три дня.

Единственные два посетителя небольшого ресторана на окраине города сидели за маленьким столиком. Мария Душиньская подперла подбородок рукой и слушала Яна.

– Мы доложили ровно о четырех тысячах случаев заболевания, – спокойно говорил он, – а поскольку апрель на носу, нам лучше докладывать о снижении заболеваемости. Мария? – Он похлопал ее по руке. – Мария, вы слушаете?

Она сосредоточенно смотрела на него.

– Гм? Извините, Ян.

– Как бы то ни было, пора сократить количество заболевающих.

– Да, конечно.

Мария откинулась на спинку стула и опустила руки на колени. Она думала о Максе Гартунге. И о том, что до сих пор от него не было никаких известий.

Ресторан казался уютным уголком после напряженной работы в больнице. Он назывался просто «Restauracja» и управлялся семьей из края Свибодзин, которая готовила еду каждому посетителю. В воздухе витал густой табачный дым и запах лука, чеснока и тмина. Перед Яном и Марией стояли две оловянные кружки с темным пенистым пивом, столь популярным в Польше.

– Все еще нет вестей от него? – поинтересовался Шукальский.

Мария отрицательно покачала головой.

– Наверно, он занят.

Принесли главное блюдо – две тарелки сосисок с очень кислой капустой. Отведав еды, Мария сказала:

– Да, эпидемия приносит плоды. Как вы думаете, не из-за нее ли в последнее время не случилось ни одной партизанской вылазки?

Он покачал головой.

– Думаю, им помешала зима. Кто бы ни были эти партизаны, мы точно услышим о них теперь, когда пришла весна. Судя по длительному затишью, я думаю, они отметят наступление весны чем-то внушительным.

Мария задумчиво жевала.

– Ян, это пугает меня.

Он чуть приподнял плечи и ответил:

– Меня тоже. Я им не доверяю. Psiakrew, жаль, что я не знаю, кто они!

Мария оглядела ресторан.

– Поскольку наш карантин столь ненадежен, – сказала она почти шепотом, – заметное выступление партизан может испортить все и привлечь сюда сотни немцев. Ян, мы никому не нужны, для них важен лишь этот склад. Если партизаны решатся на крупную операцию, нацисты сотрут нас с лица земли с тифом или без него.

– Да, я думал об этом. Хорошо бы связаться с ними, дать им знать, что мы задумали.

– Уверена, они считают нас трусами потому, что мы не сражаемся вместе с ними.

– Трусы… – Шукальский сердито взглянул на кислую капусту.

– Ян, – произнесла она едва слышным голосом. Он поднял голову.

– Как, по-вашему, сколько мы сможем обманывать их?

– Наверно, до тех пор, пока немцы будут считать, что имеют дело с очень заразной болезнью.

– Вы уверены, что нет иных анализов крови, которые могут выявить тиф точнее, чем способ Вейля-Феликса?

– Мне они неизвестны.

– Может быть, имеются способы лечения тифа, о которых мы не слышали?

– Я о них ничего не знаю. Но скажу вам, что в прошлом году я действительно читал материалы о конференции, состоявшейся в Женеве. В них говорится, что в Швейцарии разработан новый пестицид, который сейчас именуется ДДТ.

– Я вроде слышала о нем.

– Он убивает платяную вошь и должен быть эффективен в борьбе с тифом.

– У нацистов есть ДДТ?

– Я уверен, что есть. Но сомневаюсь, что в таких количествах, которые можно применять в широких масштабах. Иначе они не испытывали бы такой страх перед нашей эпидемией.

– А что если они прикажут нам использовать ДДТ?

– Мария, думаю, мы займемся этой проблемой, если она возникнет.

Несмотря на страшно холодный вечер, гауптштурмфюрер СС Дитер Шмидт стоял совсем нагой перед зеркалом во весь рост. Лампа с тумбочки теперь находилась на полу и освещала его, словно прожектор, пока он, держа маленькое зеркальце в одной руке и расческу в другой, педантично обследовал волосы на лобке.

Эта процедура стала для Шмидта ритуальной с тех пор, как с начала эпидемии он начал два раза в день осматривать себя. Он не только принимал невыносимо горячие ванны два раза в день и менял одежду три раза в день, но и сбрил волосы на голове. Медленно проводя расческой по коротким курчавым волоскам, Шмидт со знанием дела изучал каждый подъем и впадину, затем он прочесал волосы под мышками и остался доволен тем, что прожил еще один день, успешно борясь с тифом.

Поставив лампу на тумбочку, Шмидт тщательно осмотрел матрас и пружины кровати, после чего застелил постель только что продезинфицированными простынями. Прежде чем лечь, он вошел в небольшую ванную, находившуюся рядом со спальней, чтобы проверить, как работает его импровизированный паровой стерилизатор.

Собственными руками он установил небольшую керамическую печь, растапливаемую на углях, и вывел трубу через стену. На ее небольшой ровной поверхности стоял котел, доверху наполненный водой, он постоянно кипел. Над котлом в потолке были вмонтированы крючки с деревянными вешалками, на которых висела красивая униформа, обернутая в ткань. Все это непрерывно обрабатывалось паром.

Прочитав составленный Шукальским список мер предосторожности, которые надо предпринимать против вшей, Шмидт добросовестно решил выполнить как можно больше указаний. Он не доверял собственное здоровье своим адъютантам. В одном Шмидт нисколько не сомневался: если случится, что он все же заразится тифом, шансов выжить почти не будет.

Адъютант, который приносил еду, также должен был соблюдать меры предосторожности. Он обрил голову и не снимал перчатки. Ему не разрешалось слишком углубляться в жилище своего командира. Хотя Дитер Шмидт отдал строгие указания своим людям строго соблюдать меры предосторожности и постоянно убеждался, что все подчиняются ему беспрекословно, он все же решил не допускать ни малейшего риска. Шмидт уже не ездил каждый день на «мерседесе» и не появлялся с неожиданными визитами в разных местах города вроде больницы или костела.

В Зофии и ее окрестностях тысячи людей страдали от этой ужасной болезни. Многие уже умерли, если верить ежедневным докладам врача, а среди них оказались и немцы. И во всем виновата эта свинья! Если эта свинья, Шукальский, был бы хоть мало-мальски компетентен, такая эпидемия никогда не разразилась бы. Из-за него Дитер Шмидт должен выполнять нелепые ритуалы.

Комендант гестапо был разъярен тем, что его довели до такой беспомощности. Вышестоящее руководство требовало от него избавиться от эпидемии и начать полномасштабную работу на складе боеприпасов и в ремонтных мастерских. Но как это сделать? Шукальский предпринимал все возможные меры.

Но все же Дитер Шмидт мог себя поздравить. Теперь он знал, кто эти партизаны и где они скрываются. Он также узнал через своих двоих шпионов, Кажика и Станислава, о плане взрыва склада. Шмидту был даже известен день и час этой операции. Он тешил себя надеждой, что проявит себя, уничтожив партизан.

Анна пошла к доктору Шукальскому, рассчитывая на откровенный разговор. Она боялась потерять Ганса. Игра в тиф имела для того большое значение, и он не допустит, чтобы возникли препятствия на пути спасения Зофии от «окончательного решения». Анна боялась, что, если они возникнут, Ганс скорее откажется от нее, чем станет подвергать риску осуществление этого плана. Кроме того, ей были невыносимы муки совести Ганса из-за того, что ему приходится обманывать священника, когда он исчезает по ночам и тайком пробирается к дому бабушки.

Сначала Анна вела себя крайне настороженно, сидя в кабинете главного врача и говоря с заминками и паузами. Но, к ее удивлению и облегчению, доктор быстро разобрался в ситуации и выразил сожаление, что Ганс раньше не рассказал о возникших проблемах. На следующую встречу в склепе костела Ян привел с собой гостью.

– Она нам пригодится, – объяснил Шукальский остальным, когда все уселись небольшим кругом посреди саркофагов. – Мы с Марией очень рисковали, вынося вещи из лаборатории. Анна сделает это более незаметно. Она также сможет вынести из больницы и многое другое. Я перевожу ее в палату для больных тифом. Это трудная задача – поддерживать ложные симптомы у этих больных так, чтобы медсестры думали, будто имеют дело с настоящим тифом. Если там будет находиться Анна, то у нас одной заботой станет меньше.

Голос доктора звучал тихо и убедительно.

– Ганс, надеюсь, что теперь вы прониклись к нам большим доверием. Сообщайте нам сразу о любых новых проблемах. Я прошу лишь об одном: когда снова пойдете к дому бабушки, обязательно скажите об этом отцу Вайде.

Анне не понадобилось включать свет в лаборатории, чтобы подойти к нужному шкафу. Она хорошо ориентировалась в темноте. Ей надо было лишь ощупью найти нужную полку. Взяв то, что она искала, Анна спрятала это под пальто, тихо прошла к двери лаборатории, чуть приоткрыла ее и торопливо направилась по коридору к выходу.

Леман Брюкнер, затаившийся на лестнице, встал и последовал за ней. Шел легкий апрельский дождь. Он остановился, поднял воротник и дал Анне возможность уйти вперед. Засунув руки в карманы своей теплой полушинели и почувствовав холодный металл «Вальтера», выданного ему СД, Брюкнер последовал за девушкой, осмотрительно соблюдая дистанцию в сто метров. Анна быстро шла, изредка оглядываясь через плечо. Улицы были мокрые, скользкие и пустынные. Она не заметила человека, который вдруг нырнул в тень. Анна пересекла городскую площадь и торопливо направилась в сторону костела. Девушка оглянулась на нацистский штаб, но не увидела охраны. В окнах горело лишь несколько огоньков. С тех самых пор, как три месяца назад началась эпидемия, оккупационные войска стали почти незаметными.

Леман Брюкнер, соблюдая дистанцию, не бросился за девушкой через городскую площадь, а спрятался в дверном проеме, чтобы высмотреть, куда та пойдет. Он удивился, видя, что она взбегает по каменным ступеням костела Святого Амброжа, открывает одну из массивных дверей и проскальзывает внутрь. Решив, что она зашла туда, чтобы зажечь свечку или поговорить со священником, Брюкнер продолжал стоять в тени и, закурив, ждал, когда девушка выйдет.

Однако, когда спустя некоторое время в его одежду стала проникать сырость, а ноги онемели от стояния на одном месте, Брюкнер решил заглянуть в костел и проверить, чем она там занимается. Он почти не сомневался в том, что она вышла из лаборатории, пряча что-то под пальто.

Он медленно отворил высокую дубовую дверь, вошел и спрятался за колонной. Кругом царила тишина, он напряг слух и, прищурившись, всматривался в неф. Если не считать нескольких мерцавших свечей и огромных букетов цветов, украшавших алтарь, Брюкнер не обнаружил никаких признаков жизни. Он осторожно скользнул в боковой проход, держа руку на рукоятке «Вальтера», и осторожно прошел в другой конец костела. На его верхней губе выступил пот, сердце застучало быстрее.

Он застыл в нескольких метрах от двери ризницы, вытянул шею и, прижимаясь всем телом к холодной каменной стене, начал прислушиваться. Тишина.

Дыша неглубоко и часто, Леман Брюкнер медленно приблизился к двери ризницы и встал вплотную к ней.

Он подался чуть вперед и заглянул внутрь. Никого. Крепко сжимая пистолет, он вошел в маленькое помещение, не обращая внимания на висевшую одежду, которая будто смотрела на него со стоячих вешалок, и подошел к другой двери. Та была приоткрыта, и внутри горел свет. Чуть подтолкнув ее носком, он смог осмотреться и заметил, что кабинет отца Вайды тоже пуст. На столе лежала книга, в меднике у стены горел огонь, рядом с книгой стоял стакан с вином, что свидетельствовало о том, что священник вот-вот вернется.

Леман Брюкнер вытер лоб и на цыпочках вернулся в ризницу. Пока он шел в темноте, его глаза случайно заметили крохотную точку света в полу рядом с ногой. Леман нагнулся, чтобы рассмотреть ее и увидел небольшое отверстие, в которое вставлена медная трубка, соединенная с небольшой раковиной в углу. Он встал на колени и прижался ухом к полу. До него долетели едва различимые голоса. Ничего не понимая, он сел. Эти звуки, как и загадочная медная трубка, видно, шли из какой-то потайной подземной комнаты. Но где она?

Он встал и начал прощупывать стены ризницы, надеясь обнаружить какую-то дверь, но ничего не нашел. Он вышел из маленького помещения и зашел за алтарь с тыльной стороны, осторожно продвигаясь вдоль стены полукруглой части костела. За высоким распятием он обнаружил дверь в углублении и толкнул ее – она вела к винтовой лестнице.

Брюкнер вытащил пистолет из кармана и стал медленно спускаться по лестнице.

Едкий земляной запах ударил в нос, а когда его рука время от времени касалась влажной и липкой растительности на каменной стене, он брезгливо отдергивал ее. Он осторожно спускался в темное пространство, не пропуская ни одной ступеньки и подумал, что слепые, должно быть, чувствуют себя так же. Вскоре усилия Брюкнера вознаградились – показался слабый свет. Послышался шепот, и он понял, что спустился почти до конца лестницы. Страшно потея и сдерживая желание помочиться, он наконец-то преодолел последнюю ступеньку и застыл от удивления.

Стоя под сводчатым потолком на последней ступеньке, Брюкнер увидел незамысловатую лабораторию, расположенную на длинном столе. Он взирал на каменные гробы, средневековые изображения усопших епископов, электрические лампочки, освещавшие мраморные гробницы и надгробные надписи, а также холодильник и взятый из больницы инкубатор. И все эти несообразности довершала невероятная сцена: монах в коричневой рясе обнимал медсестру и целовал ее в губы.

Он издал вздох, испугав брата Михаля и Анну, которые отстранились друг от друга и повернулись в сторону звука. Брюкнер вошел в помещение, держа пистолет наготове.

– Вы оба, стойте на месте, – ровным голосом скомандовал он.

Оглядывая помещение и узнав исчезнувшие из лаборатории предметы, Брюкнер прорычал:

– Что здесь происходит?

Ганс Кеплер включил самую обезоруживающую улыбку.

– Как видите, это склеп для захоронений. Здесь мы обрабатываем тела специальным препаратом.

– Я вижу… – Брюкнер протянул руку и взял со стола стеклянную колбу. – Черт возьми, это что такое? Чем вы тут занимаетесь?

Монах заговорил снова спокойным и безмятежным голосом.

– Я же сказал вам. Мы здесь проводим эксперименты в поисках средств для сохранения тел. Поглядите вокруг себя. Эти средневековые…

– Заткнитесь! Это какая-то вакцина. Точно не знаю, для чего она, но я лаборант и понимаю это, когда вижу перед собой пузырьки с вакциной.

Он разглядывал лица стоявшей перед ним парочки и хотел понять, как те оказались здесь. Вдруг ему все стало ясно: странная деятельность врачей, культура протеуса, которую он обнаружил, эпидемия тифа, от которой не пострадал никто из тех, кого он знал лично.

Он взглянул на монаха.

– Мы с вами раньше не встречались?

– Не думаю. Я беженец.

– Ну да… – Брюкнер на мгновение задумался, ища в своей памяти отрывки из рассказа о монахе, нашедшего приют в костеле Святого Амброжа. Он издал тонкий смешок. – Теперь вспомнил. Вы тот глухонемой.

Анна и Ганс переглянулись.

– Теперь я знаю, кто вы, – сказал Брюкнер, лицо которого исказил оскал, казавшийся улыбкой. – Вы тот эсэсовец, который шатался здесь во время Рождества. Тот, который умер от тифа. Так-так…

Он кивнул с невыразимо довольным выражением лица и отступил на шаг к лестнице.

– Это уж точно весьма интересно. Вот так эпидемия тифа! Как оригинально! Думаю, гауптштурмфюрер с большим удовольствием выслушает эту историю. Если бы вы знали, как он обожает тайны! Дезертировавший эсэсовец становится монахом. И ложная эпидемия тифа. Должен признаться, что наконец-то настал мой день.

Он указал пистолетом в сторону лестницы.

– Хватит! – рявкнул он. – А теперь пошли! Мы втроем немного прогуляемся по городской площади и по пути нанесем визит коменданту.

Бом… бом…

Во сне, свернувшись на матрасе подобно крабу, старик Жаба хлопнул себя по ушам и простонал. Ему приснился дурной сон.

Бом…

Ночную тишину разорвал звон огромных колоколов собора, словно призрачные куранты из ада сотрясали готический собор. Жаба снова простонал и раскрыл глаза. Оцепенев от выпитого, он моргнул несколько раз, пытаясь сосредоточить взгляд на низкой жестяной крыше своей крохотной лачуги и вспомнить, где он находится. Когда траурный перезвон колоколов наконец пробудил его насыщенное водкой сознание, старый служитель костела снова простонал и с трудом поднял свое уродливое тело. Надев брюки и набросив пальто, он пробормотал: «Ах уж эти дети! Я устрою им такую порку, что они об этом никогда не забудут. Разбудить целый город! Это им не сойдет с рук!» Он засунул босые ноги в жесткие старые ботинки и, не потрудившись завязать шнурки, шаркающей походкой вышел в ночь из своей жалкой лачуги.

Служитель костела вытянул шею, чтобы посмотреть, что происходит позади костела, прищурившись, взглянул на шпили, которые возвышались на фоне облачного неба. Колокола звонили не спеша, торжественно, в почтенном ритме, каким Жаба пользовался для заупокойной мессы.

– Psiakrew! – сердито пробормотал он, достал из своей лачуги керосиновый фонарь, зажег его спичкой и поспешил в костел так быстро, как позволяли его искривленные ноги.

Внутри казалось, что колокола звонят громче, их траурный звон эхом отдавался от каждой стены и возносился вверх, достигая высокого свода.

– Они разбудят весь город! – проворчал он, двигаясь, словно лягушка, по боковому проходу к передней части костела, где находилась колокольня. Свет от его фонаря отбрасывал таинственную тень на стены. Тень от уродливой фигуры Жабы плясала на сером камне, словно призрак в День Всех Святых.

– Они делают все это, чтобы мучить меня! Но на этот раз они зашли слишком далеко. Звонить в мои колокола в два часа ночи. Psiakrew! – бормотал разгневанный служитель.

Он доплелся до деревянной двери колокольни и обнаружил ее приоткрытой. Колокола продолжали размеренно звонить. «Ага! – подумал он с дьявольским злорадством. – Они все еще там! Я застал их на месте преступления, этих мерзавцев! Когда я разделаюсь с ними, они будут являться сюда только для того, чтобы исповедаться в своих грехах!»

Жаба потянул дверь на себя и просунул фонарь в лестничный проем. Он прислушался. Шагов не слышно. А колокола все звонили.

Продвигаясь боком и подтягивая хромую ногу, Жаба стал подниматься по древним ступеням, ведущим в колокольню. Он все время держал перед собой фонарь и наконец приблизился к верхней двери, она тоже оказалась чуть приоткрытой. Колокола теперь звонили настойчиво, неблагозвучно. Они раздражали слух, отдавались в его голове. Он не мог взять в толк, как эти проказники выносят подобный шум.

Жаба резко раскрыл вторую дверь и просунул голову в открывшееся пространство. Держа фонарь близко к лицу, он посмотрел на верхнюю часть колокольни, пытаясь разглядеть колокола. Но все было окутано мраком. Он не мог поверить своим глазам, но веревка от колоколов беспорядочно дергалась. Он огляделся. В этом крохотном помещении вряд ли мог поместиться еще один человек, спрятаться тоже было невозможно. И все же, как ни странно, здесь никого не оказалось. Кроме Жабы, на колокольне никого не было.

Ничего не понимая, он, сощурившись, смотрел на медленно дергавшуюся веревку, пытаясь понять, почему звонят колокола. Когда веревка начала опускаться перед его изумленным лицом, Жаба сжал руки в кулаки и протер глаза. Открыв их, он недоуменно смотрел на веревку, пока та, грациозно извиваясь, продолжала опускаться. Жаба издал пронзительный вопль, когда не поддающаяся описанию темная фигура возникла в поле его зрения, затем показалось распухшее фиолетовое лицо Лемана Брюкнера.

Дитер Шмидт выбрался из постели и, спотыкаясь, нащупал телефон.

– Was ist los? – проворчал он в трубку. – Что означает весь этот шум?

Он слушал, закрыв сонные глаза, пока дежурный офицер объяснял, что звонят колокола костела Святого Амброжа.

– Идиот, пошлите кого-нибудь, чтобы прекратить это! – крикнул Дитер Шмидт. – И кто бы это ни делал, пристрелите его!

Четверых солдат тут же отправили в костел. С оружием наготове они отворили двойную дубовую дверь, ворвались в костел и застыли, увидев Жабу, который прижался к стене и в беспамятстве что-то шептал. Солдаты подбежали к нему и стали задавать вопросы, но это ни к чему не привело. С искаженным от страха лицом старый кривобокий служитель лишь снова и снова бормотал непонятные слова. Поэтому солдаты быстро поднялись по лестнице, ведущей к колокольне, и наткнулись на поднимавшийся и опускавшийся труп Лемана Брюкнера. Одному из них хватило духа остановить его, после чего звон тут же прекратился. Они дали телу плавно опуститься на пол. Все четверо с отвращением поморщились. Глаза Брюкнера выскочили из орбит, как у гнилой рыбы, а его кожа обрела странный темно-фиолетовый оттенок. Солдаты отрезали веревку, пристегнувшую его к колоколам, и тело со стуком упало.

Четверо нацистов с оружием наготове с удивлением глядели на это тело и услышали, как кто-то торопливо поднимается наверх. Они повернулись и увидели, как в тесном помещении колокольни появился отец Вайда, застегивавший на ходу воротник рясы.

– Что тут происходит? – требовательно спросил он сперва на польском. Затем, увидев солдат, повторил вопрос на немецком. Он едва успел договорить, как его взгляд остановился на жутком лице Брюкнера. Отец Вайда, разглядев его, невольно отступил на шаг и машинально перекрестился.

– Езус Мария! – прошептал он. – Что это?

Один из эсэсовцев опустился на колени и поверхностно ощупал карманы Брюкнера. Он вытащил документы, свидетельствовавшие, что перед ними лаборант больницы, а в кармане полушинели мертвеца лежал клочок бумаги, на котором значились всего две строчки. Взглянув на записку, солдат, не говоря ни слова, передал ее священнику. Она была на немецком языке: «Я больше не могу жить, оставаясь тем, кто я есть. Да простит меня Господь».

Посмотрев на нацистов, отец Вайда сказал:

– Ничего не понимаю. Что здесь происходит? Кто это?

Четверо солдат пожали плечами и неловко переминались. Только священник мог смотреть на это ужасное подобие человеческого лица.

– По-видимому, – сказал командир группы солдат, – этот человек совершил самоубийство.

– Да, я вижу это. Но зачем? И кто он?

– Не знаю, отец, – ответил солдат.

Остальные трое переминались с ноги на ногу в узком пространстве. Это зрелище не доставляло удовольствия. Им хотелось поскорее выйти отсюда. В то время как в городе свирепствовала эпидемия, никому из них не хотелось находиться в такой близости от поляка.

– Но почему он выбрал для этого мою колокольню? – спросил Вайда, повысив голос.

Командир пожал плечами.

– Кажется, он был гомосексуалистом.

Отец Вайда еще раз посмотрел на это страшное лицо, оглядел тело и, наконец, сказал:

– Да, герр унтершарфюрер, пожалуй, вы правы. Я припоминаю этого человека…

Вайда удрученно покачал головой. Грубо нарушив церковный догмат, этот человек покончил жизнь самоубийством. Это исключало похоронный обряд.

– Пожалуйста, позаботьтесь о нем, – обратился он к сержанту. – Полагаю, это находится в ведении коменданта.

Сержант резко отдал приказ одному из своих подчиненных.

– Уберите это тело отсюда и подготовьте рапорт гауптштурмфюреру.