46

— Если вам придется иметь дело с тяжелой раной и под рукой не окажется хороших лекарств, — доносился голос из центра кружка, образованного женщинами, — тогда обратитесь к старой мудрости, которая гласит: сначала приложи что-нибудь горящее, а потом что-нибудь смягчающее. Вы можете использовать все, что окажется под рукой.

Мать Мерсия, настоятельница храма, внимательно слушала утренний урок, который сестра Перегрина вела прямо в палате. Молодые женщины обступили сестру Перегрину, все они были в длинных белых одеждах, каждая с крестом Исиды на груди. Они слушали сестру с серьезными лицами. Это были послушницы, которые изучали здесь науку об уходе за больными. Они любили сестру Перегрину, приехавшую в Александрию три года назад из Иерусалима.

В это утро она рассказывала, как ухаживать за ранеными. Сестра Перегрина показала необходимые приемы на больной, которую этой ночью принесли в храм, молодой женщине, ставшей жертвой изнасилования. До приезда сестры Перегрины в Александрию этой женщине вряд ли кто-нибудь смог бы помочь, но сегодня эта маленькая больница при храме Исиды в Александрии прославилась на весь Египет.

Мать Мерсия благодарно улыбалась. Невероятно, насколько увеличилось число сестер благодаря сестре Перегрине, рекой потекли богатые пожертвования благодарных пациентов. Наверное, богиня была рада видеть, с какой отдачей внимали молодые женщины, когда сестра Перегрина показывала, как накладывают перекрестную повязку.

Неистощимые знания сестры Перегрины не переставали поражать мать Мерсию. Она знала удивительные средства, при помощи которых добивалась поразительных результатов. Она показала им, например, как закрывать открытые края ран с помощью жуков, как предотвращать воспаление с помощью наложения хлебной плесени. Она познакомила их с напитком Гекаты, тайный рецепт которого с древних времен был известен жрицам Исиды, использовавшим его не только против головной боли и судорог, но и при высокой температуре, при опухолях. Даже ученые врачи из местной школы медицины приходили в эту больничную палату послушать да посмотреть.

Мать Мерсия была твердо убеждена, что приход сестры Перегрины в этот храм три года назад не был случайностью, равно как и не было случайностью, что она изъявила готовность служить Исиде. Сама богиня привела ее сюда. Ее появление здесь было частью божественного замысла. И тому есть очевидные доказательства: эта палата, прежде — хранилище, стала теперь прибежищем для больных и страждущих, которые лежали на кроватях, заправленных белым постельным бельем, наслаждались светом и вдыхали пряный морской воздух, льющийся сквозь открытые окна. Да, это была настоящая больница, совсем непохожая на маленькие узкие камеры, в которых сестры и жрицы размещали прежде больных и страждущих, приходивших к ним за помощью.

Мать Мерсия с любовью смотрела на сестру Перегрину, видя в ней дочь, которой у нее никогда не было. Перегрина была хорошей женщиной, эта чужестранка с далекого Востока. Да, она пришла как чужая, поэтому мать Мерсия дала ей имя Перегрина, в переводе с латинского — «странница», и по сей день она оставалась здесь чужой. Очень спокойная и замкнутая, она никому не открывала свою душу.

Когда сестра Перегрина пришла в храм со своей маленькой дочерью, чтобы служить богине, мать Мерсия, видя искренность этого предложения, приняла мать и дочь в приют храма. В первые месяцы, пока они узнавали друг друга, сидя вечерами за разговорами, матери Мерсии уже казалось, что молодая женщина вот-вот раскроется и заговорит о себе. Настоятельница храма была мягкой и участливой женщиной, ее дружеское терпение располагало к тому, чтобы раскрыть ей сердце. Она умела держаться так, что люди не стеснялись ее и поверяли ей свои тайны. От этого им становилось легче, потом они могли смело идти навстречу жизненным трудностям. Но хотя мать Мерсия была убеждена, что если сестра Перегрина расскажет о своем нелегком прошлом, которое она держала в себе, ей станет легче, молодая женщина так и не допускала ее в свою душу.

Мать Мерсия никак не могла понять, как все эти годы сестра Перегрина справлялась со своей ношей, и это было тем более непонятно, что сестра избегала сближения не потому, что не могла раскрыться, но потому, что явно не хотела.

В сущности, мать Мерсия очень мало знала о сестре Перегрине. Она не имела понятия, как или почему сестра Перегрина совершенно без средств приехала из Иерусалима в Александрию, как она очутилась в Персии, какова история ее дочери Ульрики.

— Матушка Мерсия, — позвала ее молодая девушка, совсем недавно поступившая на службу Исиде, — к тебе пришли. Тебя ждут на улице.

— Спасибо, дитя мое. Сейчас приду.

Мать Мерсия бросила последний взгляд на Перегрину, которая как раз вела своих учениц к следующему больному. Перегрина обернулась, и в душе настоятельницы снова шевельнулось то глубокое чувство, которое она испытывала к сестре Перегрине, — чувство, которое она сама не могла до конца постичь.

Чувство это возникло у нее с первой минуты, когда она три года назад впервые увидела Перегрину. Я знаю эту женщину, подумала она, но уже в следующий момент поняла, что ошиблась. В последующие три года время от времени бывали моменты, когда что-то в выражении лица Перегрины, какое-нибудь легкое движение головы разжигало это смутное чувство, над которым та будто подтрунивала. Что же такого было в Перегрине, что казалось ей таким близким и знакомым? Или она напоминала ей кого-то, кого мать Мерсия когда-то давно знала?

Она тряхнула головой, как обычно это делала. Знакомое выражение сменилось другим, и ощущение близости исчезло. Она повернулась и пошла к выходу из палаты, где ее ждал посетитель.

— Андреас! — удивленно воскликнула она и протянула ему обе руки. — Как я рада снова видеть тебя! Сколько мы не виделись? Три года? Или четыре?

Он, улыбаясь, взял ее за руки.

— Как это у тебя получается, матушка, что каждый раз, когда я тебя вижу, ты становишься все моложе и красивее?

Она засмеялась.

— Ты надолго в Александрии или нет? Опять мчишься мимо, как ветер в пустыне?

— К сожалению, я здесь ненадолго. У меня всего несколько дней, чтобы проведать друзей, а потом мне нужно ехать дальше, в Британию.

— В Британию! Это, наверное, дикая, варварская страна, как я слышала. Ты, наверное, ездишь по делам императора?

— По каким же еще?

Они медленно прошли через сад.

— Ты хорошо выглядишь, Андреас. Кажется, жизнь в Риме пошла тебе на пользу.

Андреас склонил голову к маленькой старой женщине и улыбнулся. Его волосы, совсем поседевшие, сверкали на солнце.

— Рим хорош и Рим одновременно плох. Я люблю его и ненавижу.

— А что у тебя новенького? Расскажи.

Андреас снова улыбнулся. Он был уже не тем сердитым серьезным молодым человеком, каким был тогда, в Антиохии. Семнадцать лет странствий по свету, во время которых он так основательно изучил добродетели и пороки людей, сделали его снисходительнее. Между темными бровями все еще появлялась складка, ставшая глубже, а морщинки вокруг глаз выдавали чувство юмора и снисходительность.

— Расскажи мне о себе, матушка. Как твои дела? Я слышал, что ты уже конкурируешь со школой медицины, что вы переманиваете у них пациентов.

— Ты мог слышать об этом только от Диосфена, этого старого крокодила. Только он говорит о пациентах так, будто речь идет о товаре, о котором следует спорить. Нет, Андреас, наша маленькая больница — не угроза большой школе. Хотя бы потому, что мы принимаем только женщин и детей. Кроме того, мы не делаем операций.

Они снова подошли к дверям палаты и остановились, чтобы заглянуть туда. Андреаса сразу впечатлили белые кровати, яркий свет, чистота.

— Откуда все это взялось? — спросил он, глядя на группу учениц в дальнем конце палаты.

— Случилось чудо, Андреас, правда! Три года назад перед нашей дверью вдруг появилась целительница из Персии и попросила разрешения служить Исиде. Теперь она возглавляет нашу маленькую больницу. И еще она обучает сиделок, которых мы потом посылаем в другие храмы на Ниле.

— Ты говоришь, она из Персии?

— Она рассказывала мне, что много путешествовала. Она побывала даже в Вавилоне.

Андреас все еще рассматривал учениц, собравшихся вокруг одной из кроватей. Он видел их наставницу, стоявшую к нему спиной. Она склонилась над одним из пациентов, сделала там что-то, потом протянула бинт одной из учениц. Андреас рассматривал ее, и его вдруг обожгло пламенем.

— Как ее зовут? — резко спросил он.

— Сестра Перегрина. Она живет здесь, на территории храма, вместе со своей дочерью.

Он задумчиво смотрел на матушку сверху вниз.

— На какое-то мгновение она напомнила мне кое-кого, кого я знал когда-то давно в Антиохии.

Мать Мерсия вскинула брови. Значит, у других Перегрина тоже вызывала такое же ощущение, как и у нее. Может быть, что-то в ее лице, может быть, что-то в ее чертах каждому, кто смотрел на нее, казалось хорошо знакомым. Бывают такие люди.

— Не хочешь как-нибудь вечером поужинать со мной, пока ты в Александрии, Андреас? — спросила она, поворачиваясь к нему.

— Этого я, к сожалению, не могу обещать. Мой корабль отплывает через несколько дней, а мне еще так много нужно сделать.

— Тогда выпей со мной кубок вина.

Андреас повернулся спиной к палате, и пока он рассказывал матери Мерсии о последних скандалах императорского двора в Риме, за его спиной, в палате, неподвижно стояла сестра Перегрина, как статуя, с вытянутыми руками над спящим пациентом. Она демонстрировала своим ученицам «внутреннее прикосновение», но Андреас этого уже не видел.

 

47

Ульрика опять сделала это. Она выскользнула из класса и убежала в гавань, где находилась большая библиотека. Она снова тайком взяла книгу. Если кто-нибудь из библиотекарей ее когда-нибудь поймает, если ее учитель когда-нибудь заметит, что она прогуливает занятия, если ее мать об этом узнает, то ее строго накажут, уж это Ульрика знала наверняка. Но ей это было безразлично. В библиотеке появилась новая книга, и она непременно должна была ее заполучить. В конце недели она отнесет книгу обратно в библиотеку, и все будет в порядке.

Это была одна из новых рукописей — четырехугольная стопка листков папируса, скрепленных с одной стороны; ее было намного удобнее читать, чем бесформенные свитки, исписанные только с одной стороны, которые непременно нужно было держать двумя руками. В этой книге были изложены военные воспоминания некоего Гая Ватиния, главнокомандующего армии на Рейне.

Ульрика тайком читала в своей комнате при тусклом свете единственной лампы. Она так жадно проглатывала слова, как другой ребенок ее возраста мог, наверное, только лакомиться запретными сладостями. Ее жажда знаний о народе, к которому принадлежал ее отец, была ненасытной. Но когда Ульрика напала на описание «северных варваров» Ватиния, который рисовал их читателю как бездушных и безмозглых диких животных, она в гневе отшвырнула книгу и села на своей кровати.

Книга была такой же, как и бесчисленное множество других, которые она читала, — наполненные римским высокомерием и предрассудками. Этот Ватиний был ничуть не лучше Юлия Цезаря, человека, которого Ульрика ненавидела больше всех. Цезарь первым напал на германцев и превратил их в рабов. Его статуи стояли повсеместно в Александрии, а его убийство превратило его в бога. Но Ульрика презирала этого заклятого врага ее народа и проклинала при каждом удобном случае.

Удрученная, она встала и подошла к окну. Она чувствовала запах моря, чувствовала его влагу, но не видела его. Ей было душно в этой келье. В огромном храме с гулкими внутренними дворами, святынями и кельями сестер она чувствовала себя будто в склепе. Она едва могла дышать душными летними ночами. Она мечтала о деревьях и открытом небе, она хотел бегать, прыгать, быть свободной.

Это внутреннее беспокойство появилось у нее совсем недавно, несколько месяцев назад, когда ей исполнилось двенадцать лет и у нее начались месячные кровотечения.

Прежде она была тихой сдержанной маленькой девочкой, которая жила в своем собственном мире, доступ в который имел лишь ее отец. И вдруг овладело ею это беспокойство, горевшее в ней ярким пламенем днем и ночью, холодными весенними ночами и летними душными вечерами. Ей не терпелось скинуть оковы.

Селена вышла из ванной, вытерлась, завязала влажные волосы белым полотенцем и надела чистое платье. Она расправила на шее обе цепочки.

На одной из них висело око Гора, которое подарил ей Андреас семнадцать лет назад в гроте Дафны, на другой — бирюза Рани, которую десять лет назад ее подруга получила в подарок от Нимрода, когда они покидали Персию. Селена сжала в руке камень и снова почувствовала темную боль глубоко в душе.

Прежде чем покинуть комнату, она посыпала пылью священный огонь Исиды, горевший день и ночь возле ее двери. Она никогда не забывала богиню.

Три года назад она впала в отчаяние — без крова над головой, голодная, одна с ребенком. Александрия, жемчужина Средиземноморья, этот великолепный город из белого камня и алебастра, о котором один историк написал, будто она «так ослепительно блестит, что нужно прикрывать глаза, когда идешь по ее улицам, чтобы не ослепнуть», эта Александрия бросила ее в беде. Она предала ее.

Селена, безуспешно пытавшаяся в Иерусалиме найти банк, которому Рани доверила свое состояние, приехала в Александрию почти без гроша. Богатым избалованным жителям Александрии не нужна была простая целительница, вокруг них было достаточно ученых и благородных врачей.

Она наводила справки об Андреасе в школе медицины, но и это ничего не дало. Ее попытки найти след родителей ни к чему не привели. Но именно в тот день, когда ее нужда дошла до крайности, вдруг наступило облегчение. «Она происходит от богов», — сказал когда-то ее отец. А Мера незадолго до своей смерти сказала ей: «Всегда храни верность Исиде». И тогда Селена поняла, что ей делать. Она находилась в руках божьих. Без розы из слоновой кости, без Андреаса она не могла продолжать поиски своей великой мечты. Поэтому она должна была поступить на службу богам, довериться и ждать, пока ей не покажут ее дальнейший путь.

Селена нашла дочь сидящей у окна под темным ночным небом. Она остановилась, чтобы посмотреть на нее. Ульрика сильно выросла за последние месяцы, она была уже выше некоторых сестер храма. Ее тело начало округляться, ее руки и ноги становились сильнее. Ее прямые полосы стали светлее, голубизна глаз — насыщеннее. Селене уже казалось, что ее германская половина вот-вот вытеснит римскую. Она растет и отдаляется от меня, подумала вдруг Селена.

И она всегда такая серьезная. Почему Ульрика никогда не улыбается? Что скрывает она за этим серьезным взглядом? Может, эта ранняя серьезность появилась после смерти Рани? Или Ульрика всегда была такой?

Я не могу ее потерять, думала Селена. Она единственное, что у меня есть.

— Рикки, — тихо сказала она.

Ульрика обернулась. Ее взгляд был слишком серьезным для девочки ее возраста. Но ведь она же еще ребенок, говорила Селена себе. Она должна хихикать и смеяться, как другие девочки. Но Ульрика держалась вдали от других детей, у нее не было подруги, и Селена никогда не знала, о чем та думает.

Ее взгляд скользнул по кровати. В одно мгновение Ульрика вскочила на ноги, чтобы скрыть от глаз матери то, что лежало там, но было слишком поздно. Селена успела заметить книгу.

— Что ты читаешь? — спросила Селена, обойдя дочь и беря книгу в руки. — Ты снова была в библиотеке, не так ли?

Ульрика кивнула.

Селена положила книгу, не взглянув на нее, и присела на край кровати.

— Иди сюда, — сказала она и дала Ульрике знак сесть рядом. — Интересная книга?

Ульрика поколебалась, а потом сказала:

— Нет, там одна сплошная ложь.

Селена вздохнула. Она понимала, что тех сведений об отце и его народе, которые Ульрика могла почерпнуть из рассказов матери, девочке уже было мало, эти рассказы не могли удовлетворить ее ненасытную жажду знаний. Неудивительно, что она обратилась к другим источникам.

Селена вдруг вспомнила, что они уже давно не говорили о Вульфе. Когда это было в последний раз? Неужели еще в Иерусалиме? Неужели так давно?

Может, смерть Рани стала виной того, что они перестали разговаривать? Селену вдруг охватила паника. Я должна сейчас сказать что-нибудь о нем, думала она. Именно сейчас Ульрике как никогда нужна правда.

Но ее страх перед этим шагом был слишком велик. Поэтому она только тихо сказала:

— Твой отец был чудесным человеком, Рикки. Как было бы хорошо, если бы ты могла узнать его.

На мгновение в маленькой комнате стало совсем тихо, потом глаза Ульрики наполнились слезами. Увидев это, Селена обняла дочь. Впервые с того ужасного дня, когда они стояли в объятиях друг друга в конце переулка в Иерусалиме и оплакивали Рани.

— Ах, Рикки, — пробормотала Селена, — мне очень жаль. Мне так жаль!

— Мама, — всхлипнула Ульрика.

Больше они не говорили. Стена между ними не исчезла. Боль, стоявшая между ними, была слишком сильной. И какое действие произвела бы сейчас правда? — спрашивала себя Селена, гладя дочь по волосам. Что будет, если я скажу ей, что ее отец не умер в Персии, что он уехал в Германию, не зная, что она ждет ребенка, что сейчас он, возможно, в своих родных лесах и не имеет понятия о дочери, тоскующей о нем. Я не могу ей этого сказать. Я не могу…

— Пойдем со мной сегодня вечером, когда будет обход, Рикки, — предложила Селена и немножко отклонилась, чтобы убрать прядь мокрых волос с лица Ульрики, — помоги мне осмотреть пациентов.

Несколько секунд Ульрика не отрываясь смотрела на мать, почти удивляясь, вдруг ее лицо изменилось, потемнело, и она разочарованно отстранилась. Потом она встала и снова подошла к окну.

— Я… я не хочу, мама. Я устала.

Селена посмотрела на дочь. Что я сделала не так? Мгновение глубокого доверия, общей боли, такое драгоценное, будто унесло ветром.

— Хорошо, — сказала она, встала и пошла к двери. — Ульрика, ты не должна тайком бегать в библиотеку. Молодым девушкам опасно находиться в гавани. Ты поняла меня?

— Да, мама.

— Мы пойдем туда завтра вместе, хорошо? Мы попросим библиотекаря выдать нам лучшую книгу о стране на Рейне. Хочешь?

— Да, — ответила Ульрика и, отвернувшись, опять принялась рассматривать пейзаж за окном.

 

48

— Семь новых послушниц! — радостно воскликнула мать Мерсия, наполняя кубки вином. — Только подумай, Перегрина. Никогда в истории храма не было так велико число наших послушниц. И всем этим мы обязаны тебе.

Селена разглядывала глубины темного вина и с грустью думала о Рани. Ей бы так понравилась жизнь в Александрии! Как все могло бы обернуться, если бы Рани не умерла! Она мечтала побывать в школе медицины. Возможно, она купила бы здесь, в Александрии, дом, где они могли бы жить вдвоем. Может быть, они регулярно посещали бы школу, чтобы учиться у великих ученых.

И возможно, Селена смогла бы, так как у нее были бы деньги, продолжать поиски человека, который мог бы рассказать ей о ее семье. Без средств к существованию и без крыши над головой Селена была вынуждена искать помощи в храме. Она уже много раз была близка к тому, чтобы довериться матери Мерсии и попросить ее о помощи, но настоятельница монастыря была слишком далека от мирских забот. Она переступила порог храма совсем юной девушкой, почти шестьдесят лет назад, и с тех пор не сделала ни шагу за его ворота. Все, что она знала о мире за пределами территории храма, она слышала от своих редких посетителей. Мать Мерсия была высшей жрицей Исиды, ее дух витал в высших сферах. Она уж, конечно, не могла помочь Селене в ее поисках, и Селена не хотела понапрасну обременять добрую женщину своими заботами.

Об Андреасе она тоже не сказала матери Мерсии ни слова. Она порасспросила о нем в школе, но в ответ одни лишь покачивали головами, другие говорили: «Ах да, Андреас! Молодой человек из Галлии» и она понимала, что они имеют в виду совсем не того Андреаса. Оставив напрасные расспросы, Селена замкнулась в своей тихой грусти. Потерять его вновь было хуже, чем все, что ей до сих пор пришлось пережить. Поэтому она заперла свою тайну в надежном месте. Теперь она хотела полностью посвятить себя служению богине, применяя знания и умения, полученные в долгих путешествиях, на пользу тем, кто в них нуждался.

— Многие молодые женщины хотели бы вступить в круг сестер Исиды, — сказала как раз мать Мерсия, — но их пугает мысль о том, что им придется всю свою жизнь посвятить таким примитивным задачам, как курение фимиама и копирование священных текстов. И поэтому они не приходят. Но теперь мы можем предложить им занятие, которое они сочтут для себя достойным, — уход за больными. Теперь дошло уже до того, что мне приходится отклонять просьбы о принятии на службу. — Мать Мерсия улыбнулась. — А ты выдающаяся учительница, Перегрина.

— Признание — не только моя заслуга, матушка. У меня прекрасные ученицы. Хотя в своем излишнем усердии они делают кое-что неправильно. Главное, что они придерживаются правила, которое я считаю основным: прежде всего — не навредить.

— Это интересно, — заметила мать Мерсия и глотнула вина. — Мой старый друг Андреас любит повторять то же самое.

— Андреас? Вы знаете человека по имени Андреас?

— Ну конечно! А как же? Мы познакомились много лет назад, когда он учился здесь в школе медицины. Теперь я редко вижу его. Он очень много путешествует. Но каждый раз, когда он бывает в Александрии…

— Матушка Мерсия, — пробормотала Селена, — я знала когда-то врача по имени Андреас. Это было много лет назад. Это было в Антиохии.

— Действительно, странное совпадение. Совсем недавно он сказал мне, что ты напоминаешь ему кое-кого, кого он знал в Антиохии.

Селена вытаращила глаза:

— Он был здесь? В храме? И он меня видел?

Мать Мерсия удивленно покачала головой:

— Неужели мы говорим об одном и том же человеке?

— Где он сейчас? Я должна это знать.

— Каждый раз, когда он приезжает в Александрию, он останавливается в школе медицины, снимает там комнату. Но я не думаю, что он еще там. Он собирался отправиться в Британию.

— Прости меня, матушка, — выпалила Селена, вскакивая и направляясь к двери.

— Перегрина, подожди!

Но ее уже и след простыл.

Толпы людей наводнили широкие улицы Александрии — одни из них просто прогуливались, другие торопились в один из многочисленных театров, третьи вышли посидеть к одном из парков, чтобы насладиться теплым вечером. Мало кто обращал внимание на молодую женщину в белых одеждах, которая торопливо шла по улицам, склонив голову, как это обычно делали сестры.

Школа медицины находилась на Прибрежной улице и выходила окнами на мощную каменную дамбу, связавшую город с островом Фараон и известным маяком, славившимся как одно из семи чудес света. Это было грандиозно задуманное здание из белого мрамора и алебастра с внутренними дворами и колоннадами, ярко освещенное факелами.

Селена бегом пересекла широкий газон, пронеслась мимо группы студентов медицины в белых туниках и тогах вверх по лестнице, которая, казалось, никогда не кончится. Перед роскошной двустворчатой дверью, охраняемой статуями богов целительского искусства, Селена остановилась, чтобы перевести дыхание.

Через мгновение, когда она переступила порог ротонды, у нее появилось ощущение, что она вошла в святыню. В некотором роде это действительно было так, потому что здесь собрались боги: Эскулап, греческий бог целительства, его дочери Панацея и Гигиена. Тот, древнегреческий бог науки, сам Гиппократ стоял в нише, в ногах у него горела вечная лампа.

Увидев слугу, который подметал пол, Селена спросила, где найти одного из гостей, который ненадолго остановился в школе, и он рассказал ей, как идти в жилые комнаты на другой стороне двора.

Она снова помчалась. Не думаю, что он все еще там, сказала матушка Мерсия. Он вроде бы собирался отплыть к берегам Британии.

Сердце Селены готово было выскочить из груди. Он должен быть здесь, думала она. Пожалуйста, будь здесь, думала она.

Комендантом здания был дружелюбный старый грек, которого, казалось, позабавило появление запыхавшейся Селены.

— Ах да, Андреас, — сказал он, подмигивая в ответ на ее вопрос, — он в доме для гостей. Он твой друг?

— Отведи меня, пожалуйста, к нему.

Он провел ее через сад по извилистой тропинке и, наконец, вверх по лестнице. Он трещал не переставая, но Селена не слушала его. Она смотрела прямо перед собой, широко раскрыв глаза, прижав обе руки к колотящемуся сердцу.

Наконец они вошли в коридор. За закрытыми дверями Селена слышала приглушенные голоса, музыку.

— Вот, — сказал болтливый грек, — здесь живут наши гости. В прошлом году у нас останавливалась даже жена губернатора, она набиралась сил после операции…

— В какой комнате живет Андреас? — перебила его Селена. Ее голос дрожал, она едва могла дышать.

— Вот здесь, — ответил комендант, остановился у закрытой двери и постучал.

Из комнаты не доносилось ни звука.

Он постучал еще раз.

Внутри было все так же тихо.

— Может быть, он спит? — предположила Селена.

Грек бросил на нее удивленный взгляд, потом открыл дверь. Комната была пуста.

— Он уехал, — констатировал комендант.

Селена вошла в комнату, отодвинув его. Она увидела кровать, сундук, стол и стул. Все голо и пусто.

— Вы ищете Андреаса?

Селена резко обернулась. Опираясь о косяк, у двери стоял мужчина.

— Ты знаешь, где он? — спросила она.

— Он уехал несколько часов назад. Он сказал, что ему нужно на корабль.

— На какой корабль? Ты знаешь?

Он оглядел ее сверху донизу и обменялся многозначительными взглядами с комендантом.

— Он только сказал, что собирается в Британию, а на каком корабле — этого я не могу тебе сказать.

Они оба смотрели ей вслед, пока она мчалась по коридору. Один из них, видимого, пустил какую-то шутку, они захохотали, и этот хохот разнесся гулким эхом в жаркой ночи.

В последний раз Селена видела порт, когда они с Ульрикой, обвешанные узлами, ступили на землю. Тогда он совершенно ошеломил ее. Такое же впечатление он производил и сейчас. Но теперь она не позволяла толпе, матросам и портовым рабочим, кричавшим ей что-то вслед, испугать себя.

Она бежала от одного пирса к другому, расспрашивая о каждом корабле, разговаривала с владельцем каждого судна, который не понимал по-гречески, наводила справки у каждого ворчливого капитана, пыталась разговаривать с агентами, у которых не было для нее времени. Матросы что-то чинили на мачтах. Корабли загружались и разгружались. Гигантские паруса были расправлены для штопки, напуганные животные метались в клетках, рассерженные пассажиры спорили с кассиром корабля. Селена останавливала каждого, кто попадался ей на пути, и расспрашивала о корабле, отправлявшемся в Британию. Один сказал ей, что это тот, в самом конце, он вот-вот отправится, другой утверждал, что на корабль она уже опоздала. В ближайшее время ни одно судно не выйдет в море. Она не получила ничего, кроме неверных указаний, которые только сбивали ее с пути.

Она стояла в толпе, упав духом и лишившись всякой надежды. Андреас уже уехал. Она упустила его.

Когда она пересекала двор храма, ей навстречу попалась молодая женщина, которая добивалась приема в храм.

— Сестра Перегрина, мать Мерсия хочет немедленно тебя видеть, — сказала она, — ее посланники обыскали уже весь город.

Селена устала и была подавлена. Она охотнее уединилась бы в своей комнате. Но она понимала, что ей следует извиниться перед матерью Мерсией за то, что она убежала, ничего не объяснив.

Понуро она шла за молодой женщиной. Что же мне теперь делать? — думала она. Похоже, она разминулась с Андреасом совсем чуть-чуть. Но теперь она, но крайней мере, знала, что он жив и что до сих пор ходит в море.

Что же мне делать? — думала она. Отправиться в Британию на следующем корабле?

Женщина придержала Селене дверь, а затем удалилась, чтобы оставить руководительницу больницы наедине с матерью Мерсией и ее гостем.

Селена вошла в комнату и резко остановилась.

— А, — произнесла мать Мерсия, вставая со своего кресла, — вот и сестра Перегрина.

И Андреас обернулся.

 

49

— Я хотела остановить тебя, Перегрина, — произнесла мать Мерсия. — Я знала, что моему посланцу гораздо быстрее удастся найти Андреаса. И вот результат.

Она улыбнулась.

— Андреас! — произнесла Селена.

Он смотрел на нее, не веря своим глазам. Потом он сказал:

— Селена!

И она не была больше тридцатитрехлетней женщиной в Александрии, а снова стала шестнадцатилетней девочкой в Антиохии, впервые надевшей длинную столлу. Она стояла вместе с Андреасом на крыше дома Меры, а над ними сверкали звезды. Он подошел к ней, взял в ладони ее лицо. Его глаза горели, когда он тихо, но страстно говорил:

— Ты исцеляешь других, Селена. Ты можешь исцелить и себя.

Ах, Андреас! Селене хотелось заплакать. Годы и бесконечные дороги, пройденные с того дня. Вещи, которые я видела и которым я училась. Имена, которые мне давали: Фортуна, Умма, Перегрина. Но я все та же Селена, девочка из прошлого.

Она хотела броситься ему на шею, ей хотелось, чтобы он раскрыл объятия и прижал ее к себе, забыв все эти годы разлуки, и сказал, что они не в счет, что они ничего не значат. Но он стоял неподвижно на другом конце комнаты и пристально смотрел на нее.

— Я был в таверне, в гавани, — произнес он наконец, и тон его голоса был так же недоверчив, как и взгляд его глаз. — Я сидел вместе с капитаном моего корабля, когда пришел посланец из храма Исиды. Я не мог себе представить, почему понадобилось так срочно звать меня сюда. Но раз уж это был зов матери Мерсии, я не мог отказать. А когда я пришел сюда, она рассказала мне о сестре Перегрине, которой показалось, что она меня знает.

Он замолчал. И снова взглянул на нее, будто не верил своим глазам.

— Селена… Прошло так много лет.

Андреас в свои сорок семь лет казался Селене еще красивее, чем тот, чей образ хранила ее память. Взгляд его глаз стал мягче, рот потерял строгое выражение.

— Я все время думала о тебе, — сказала она.

— А я о тебе.

Оба замолчали. Мать Мерсия, сначала обескураженная, теперь все поняла и еще раз поразилась таинственной власти богини.

— Оставлю вас двоих, — сказала она и вышла.

— Увидев на днях в палате для больных молодую женщину, — заметил Андреас, когда мать Мерсия ушла, — я подумал было, что это ты. Но потом мать Мерсия сказала, что это сестра Перегрина.

— У меня было много имен, — тихо ответила Селена, — я была в Антиохии, Андреас, пять лет назад. Но твоей виллы там уже не было.

— Я слышал, она сгорела.

— Ты уехал из Антиохии, — сказала она.

— Как и ты. — Он пристально посмотрел ей в глаза. — Я видел тебя в своих воспоминаниях бесчисленное количество раз, Селена, в своих снах, так часто, что я не осмеливаюсь верить своим глазам. Мать Мерсия рассказала мне о твоей работе здесь. Она поведала мне, как ты здесь появилась, что ты со своей дочерью живешь здесь вместе с сестрами. Как удивительна жизнь, что сводит нас снова таким образом…

Семнадцать лет мечтала Селена об этой минуте, она так часто представляла себе их встречу, что иногда ей казалось, будто она уже состоялась. Но теперь, когда настал этот момент, когда она видела перед собой Андреаса во плоти, слышала его голос и знала, что это не сон, она вдруг почувствовала, что ей не хватает слов.

— Ты стал учителем, Андреас? — спросила она. — Ты же хотел написать учебник…

Его лицо омрачилось, и горечь окрасила его голос, когда он отвечал:

— Я проплыл по всем морям. Книгу я так и не написал.

— А сейчас?

— А сейчас я на службе императора.

Селена почувствовала в воздухе напряжение. Атмосфера будто наэлектризовалась. Ее колени дрожали. Андреас, хотелось ей сказать, боги наконец-то свели нас. Мы теперь можем начать нашу совместную работу. Но она не смогла себя заставить произнести это.

Андреас, взывало все ее существо. Почему ты меня не искал? Почему ты не отправился вслед за мной в Пальмиру?

Она вдруг поняла, что не хочет знать ответа. Ее вдруг словно током ударило от осознания того, что она скрывала от себя самой, она обманывала себя все семнадцать лет, — а правда состояла в том, что Андреас не поехал вслед за ней.

Две недели двигались мы в направлении Пальмиры, подумала она, почувствовав себя вдруг оскорбленной. И три дня я сидела на обочине дороги со своей умирающей матерью. Ты мог бы догнать меня, Андреас. Ты должен был догнать меня, Андреас. Но ты этого не сделал.

Она отвернулась.

— Зачем, — спросила она, слегка задыхаясь, — тебе нужно в Британию?

— Клавдий хочет, чтобы я был там при нем. Он сейчас в Британии, и тамошний климат не идет ему на пользу. И со здоровьем дела его обстоят не лучшим образом.

Голос Андреаса был резок, а сердце его было готово разорваться. Это были не те слова, которые он хотел сказать, но воспоминание о боли, злости и горечи тех времен сковали ему язык. Она спросила его об учебнике. Он мог бы ответить ей, что все мысли о нем умерли вместе с мечтой и что он был настоящим глупцом, когда поверил, что сможет начать новую жизнь, потому что уже достаточно настрадался за грехи прошлого.

Все изменилось. Любовь, связывавшая их, умерла. Селена ее убила, когда пришла к нему и, не застав его дома, передала ему через Зою, что выходит замуж за другого, за какого-то человека из Тира.

Он не поверил Зое и на следующее утро спозаранку поспешил к дому Меры. Дом был пуст. Они отправились на рассвете в горы, решил он тогда. Через два дня они вернутся. Он вспомнил, как каждый день ходил к маленькому домику в бедном районе, он терялся в догадках, не хотел верить и все еще надеялся, не желая смириться с очевидностью, и все ждал, и дни складывались в недели, а недели в месяцы, а Селены все не было. В один прекрасный день он понял, что все это правда и что любовь снова ослепила его, и Селена ушла от него, как некогда ушла от него Гестия.

И если до сих пор в душе Андреаса еще жила капля надежды, что Зоя сказала ему неправду, то теперь, когда мать Мерсия сказала, что у Селены есть дочь, исчезла и она. Значит, Зоя все-таки оказалась права.

Селена смотрела на свои руки. Все было как-то не так. Они стояли друг перед другом, как чужие. Что случилось с мечтой? С ее красивой мечтой о совместной работе в медицине, о преподавании. Ей хотелось поплакать о разрушенной мечте, о юноше, который уплыл на корабле с охотниками за янтарем и потерял свою душу.

— Зачем ты приехала в Александрию? — спросил он вдруг натянуто.

Селена подняла голову и увидела темные, злые глаза. Чтобы найти тебя, хотелось ей сказать.

— Чтобы отыскать здесь свою семью, — ответила она. — Мне сказали, что мои родители из этого города.

— Твои родители?

— Мера не была мне родной матерью.

Андреас смотрел на нее озадаченно, и Селене пришло вдруг в голову, что он ничего не знает. Только после смерти Меры на пути в Пальмиру она сама узнала об обстоятельствах своего рождения.

— У тебя… — начала она, испугавшись вдруг. Сохранилась ли у него еще роза из слоновой кости? А вдруг он ее продал? Или потерял? — …сохранилась ли у тебя роза, которую я дала тебе тогда, у Дафны?

Что-то мелькнуло в его взгляде, но это было так быстро, что она не успела даже уловить — что. Она не догадывалась, что он ждет от нее иных слов.

— Да, — ответил он и пошел в другой конец комнаты, где лежал его дорожный мешок. Он взял его, положил на стол, расстегнул ремни и запустил в него руку. Потом повернулся и протянул ей на ладони розу из слоновой кости.

Селена смотрела на нее не отрываясь. Маленькая белая роза совершенной формы. Каждый ее листок был искусно вырезан.

«Это я, там, у него на ладони, — думала она, подходя к нему. — Но он не знает об этом. Вот он, наконец, — ответ на все вопросы о моем происхождении и предназначении».

Ей вдруг стало страшно.

В дверь постучали, и в комнату заглянула мать Мерсия.

— Я вам не помешаю? — спросила она.

И тут заметила, что Андреас протягивает что-то Перегрине, а та медлит, прежде чем взять это. Ее поразило мрачное выражение его лица. Она удивленно перевела взгляд на Селену и заметила, что та напряглась и с большим трудом держит себя в руках.

Как странно, думала она, пересекая комнату. Несколько минут назад, когда они стояли друг против друга, она готова была поклясться, что их глаза светились любовью.

— Что это, Перегрина? — спросила она, подходя к Селене и Андреасу.

— Это подарила мне моя мать, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Но я подарила розу Андреасу. — Селена очень осторожно взяла в руки розу из слоновой кости и положила ее в открытую ладонь матери Мерсии. — Моя мать, — произнесла она таинственным голосом, — женщина, вырастившая меня, сказала, что роза даст объяснение тому, кто были мои родители.

В глазах матери Мерсии застыл вопрос.

— Ну так открой же ее!

Селена поколебалась немного. Что она найдет там? Как ужасно было бы обнаружить после стольких лет поисков, что и в розе нет ответа. Что Мера в своей простоте и вере в чудо поверила фантазиям умирающего человека.

Она попыталась открыть розу, но керамическая печать никак не поддавалась.

— Подожди, — сказал Андреас, — дай я попробую.

Сильной рукой он сломал печать и вытряхнул содержимое себе на ладонь: клочок сукна, из которого было сшито покрывало ее брата, локон волос и золотое кольцо.

Мать Мерсия перекрестилась.

Все с нетерпением смотрели на кольцо. Положив все остальное на стол, Селена подняла кольцо к свету.

— Там есть гравировка, — сказала она, — но мне не прочитать. Это латинские буквы.

Мать Мерсия смотрела на украшение — это была золотая монета в оправе, в центре которой был виден мужской профиль, а по краю шла надпись, которую она никак не могла расшифровать.

Андреас взял кольцо и поднял его повыше. Он удивленно поднял брови. «Caesar perpetuo dict», — прочел он.

— Что это значит? — спросила Селена.

— Это старинная монета, — объяснил Андреас. — Она была отчеканена много лет назад, когда Юлий Цезарь провозгласил себя диктатором. Он был первым из римлян, чей портрет был отчеканен на монетах.

— И это он? — спросила Селена и снова взяла в руки кольцо. — Это Юлий Цезарь?

— Да. А надпись гласит: «Цезарь, диктатор, отныне и во веки веков». Монета была отчеканена в связи с его вступлением в должность, это было, по-моему, лет семьдесят назад.

Селена посмотрела на Андреаса.

— Что это значит? — спросила она. — Почему мой отец сказал, что в этом кольце — моя судьба? Почему он сказал, что я происхожу от богов?

— Твой отец так и сказал? — недоверчиво прошептала мать Мерсия.

— В каком году ты родилась? — спросил Андреас.

— Почти тридцать три года назад. Если ты знаешь, что это значит, Андреас, скажи мне!

— Тридцать три года назад, — произнес он осторожно, — умер император Август, за ним последовал Тиберий. Но смена правителя не прошла гладко. Были люди, которые стремились к восстановлению республики. Были и другие, кто считал, что единоправным правителем Рима должен стать только прямой наследник человека, добившегося диктатуры, — Юлия Цезаря. Август же был всего лишь его внучатым племянником. Когда Август умер, в стране начались волнения и беспорядки, пока, наконец, Тиберий не захватил власть.

— Но какое отношение имеет все это ко мне?

— Людей убивали, Селена. Каждого, кто мог оспорить его право на трон, кто мог предъявить законные претензии на наследование, Тиберий убирал с дороги.

Селена сглотнула:

— Ты хочешь сказать, и моего отца тоже?

— Я во всяком случае ничего не понимаю, — хмурясь, произнес Андреас. — Известно ведь, что Юлий Цезарь умер бездетным.

Но мать Мерсия вдруг покачала головой:

— Кажется, я знаю ответ. Пойдемте.

Она вела Селену и Андреаса по темным сводчатым коридорам в ту часть храма, где Селена никогда не была. Стены были украшены изображениями античных богов, человеческих фигур с головами животных и длинными рядами древнеегипетских иероглифов. Воздух здесь был сырым и затхлым, плесень покрыла старые камни. Эти стены были воздвигнуты сотни, а может быть, и тысячи лет назад, они уже были здесь, когда Александр основал новый город. Это была святыня храма.

В одной из келий, затуманенной курениями фимиама, они обнаружили старую жрицу, которая поддерживала священный огонь, горевший в разных углах комнаты. Отпустив старуху, мать Мерсия подвела Селену к статуе, стоявшей в центре кельи.

Она не подходила к этой обстановке, она была слишком современной для этих древних стен, очевидно ее поставили сюда не так давно. Мать Мерсия показала на цоколь, где по-гречески было написано: «Тео neotera».

— Новая богиня, — пробормотала Селена. Она взглянула на голову статуи и онемела.

Лицо, на которое она смотрела, вполне могло бы быть ее собственным.

— Клеопатра, — благоговейно произнесла мать Мерсия, — последняя императрица Египта. Последнее живое воплощение великой богини Исиды. Теперь я понимаю, откуда у меня было такое ощущение, что я тебя знаю, Перегрина. Видишь, как ты на нее похожа? Говорят, у нее была необычайно светлая кожа и волосы, черные как ночь. Как и у тебя, Перегрина.

Селена онемела. Как зачарованная смотрела она на белое лицо и стояла так тихо, будто ее тоже вырезали из камня.

Мать Мерсия повернулась к Андреасу, стоявшему в тени позади них.

— Андреас, ты сказал, что Цезарь умер бездетным. Но это не так. У него был сын, Цезарион, от Клеопатры, его египетской супруги.

— Но мальчика убили, — возразил Андреас; голос его звучал гулко под низкими сводами. — Ведь когда Август узнал, что Антоний и Клеопатра покончили жизнь самоубийством, он приказал казнить их обоих детей, и Цезариона тоже.

Мать Мерсия смотрела на Андреаса сквозь огонь, который освещал комнату, и ее старые умные глаза говорили понятнее любых слов.

— Я тогда была маленькой девочкой, — сказала она, — и я еще помню, как пришли римляне. Я помню, как хоронили нашу последнюю царицу. Я знаю, что ее детей зверски убили. Но ходили всякие слухи, Андреас. Люди шептались о том, что вместо Цезариона убили раба, а группа заговорщиков, связанных с Юлием Цезарем клятвой верности, спасла и спрятала принца. Чтобы вырастить и подготовить его ко дню, когда он сможет предъявить свои законные права на римское наследство. Поэтому Август и приказал его убить. Цезарион мог оспорить его власть. Но принц ускользнул.

Андреас подошел к свету.

— Тогда можно предположить, что Тиберий узнал об этом. Его шпионы, видно, разнюхали, что принц все еще жив. Может быть, Тиберий выслал солдат. Она пришли в Александрию и вынудили Цезариона и его жену к бегству. Но в Пальмире они все же нагнали беглецов…

Селена все еще смотрела на статую богини.

— Возможно ли это? — прошептала она. — Неужели эта женщина — мать моего отца?

— Ее полное имя, — проговорила мать Мерсия, — звучало как Клеопатра Селена. А имя ее брата — Птолемей Гелиос.

Воздух в каменной каморке показался вдруг Селене липким. Дым факелов закружился вокруг нее, она не могла дышать из-за сильного запаха фимиама, она задыхалась. Андреас положил ей руку на талию и прижал к себе.

Оказавшись снова в комнате матери Мерсии, Селена встряхнула головой, как будто пытаясь выйти из оцепенения.

— Я не могу в это поверить, — пробормотала она.

— Кольцо — тому доказательство, — возразила настоятельница храма, — и твое имя. К тому же — твое очевидное сходство с императрицей.

Голос Селены донесся будто издалека:

— Целительница, принявшая меня на этот свет, рассказывала, что моя мать сразу после моего рождения шепнула мне на ухо духовное имя. Что это за имя, мать Мерсия?

Настоятельница пристально посмотрела Селене в глаза. Ответ, хотя его и не произносили вслух, витал в воздухе.

— Значит, я Клеопатра Селена? А мой брат — Птолемей Гелиос? — Селена перевела взгляд на Андреаса. — Но почему солдаты убили только моего отца, а мать и брата пощадили? Разве мой брат не был такой же угрозой трону Тиберия?

— Я не знаю, почему их не убили, — ответил Андреас. — Но то, что они были угрозой, — это точно.

— А я? — спросила Селена. — Являюсь ли я до сих пор угрозой для римских правителей?

Они сидели безмолвно и слушали осторожное дыхание жаркой летней ночи. По ту сторону стен храма лежала Александрия, погруженная в сон. Легкий морской ветерок шевелил пальмы и поднимал рябь на воде, поблескивавшей в свете луны.

Наконец Селена сказала:

— Вот что, значит, имела в виду моя мать. Умирая в пустыне перед Пальмирой, она сказала, что Исида — моя богиня. Что она как-то заинтересована во мне.

— Твоей бабушкой и была сама Исида, Селена, — объяснила мать Мерсия. — Клеопатру еще при жизни миллионы людей почитали как богиню. А твой дед, Юлий Цезарь, был потомком Венеры. Обе эти богини охраняют тебя, Селена. В твоих жилах течет кровь богов и императоров.

Они стояли во дворе храма. До утренней зари осталось совсем недолго. Скоро Венера покажется над верхушками пальм. Селена все еще не пришла в себя. Весь ее мир перевернулся с ног на голову. И она сама изменилась.

— Что ты будешь теперь делать? — тихо спросил Андреас.

— Я не знаю. Я думала… я представляла себе это совсем иначе. Я имею в виду тот момент, когда я должна была узнать, кто я на самом деле и каково мое предназначение. Я перебирала в голове все возможные варианты. Но о таком я не могла даже подумать.

Андреас стоял совсем рядом, но не касался ее, он не обнял ее, хотя и очень хотел это сделать. Скажи только слово, Селена, умолял он ее про себя, и я ослушаюсь приказа императора и останусь с тобой. Мы найдем укромное место в верховьях Нила, где нас никто не найдет и где мы сможем жить в любви и согласии. Я забуду прошлое, боль и злобу, скажи только слово, Селена…

Селена знала: стоило ей сделать малейшее движение — и она прикоснется к нему. Попроси меня поехать с тобой, Андреас, думала она. Скажи только слово, и я покину Александрию, и богов, и свою судьбу, чтобы последовать за тобой.

— У тебя есть великий дар, Селена, — сказал он, — но здесь, в этом городе, где полно врачей и знахарей, ты понапрасну тратишь его. Ты рождена для великих деяний. Приют для больных в храме может теперь обойтись без тебя, ты научила других, и они теперь займут твое место. Много лет назад ты мечтала стать великой целительницей и приложить свои способности там, где в них больше всего нуждаются, — заговорил Андреас взволнованно. — Ты готова, Селена. Твои знания и способности обширны. Поделись своим даром там, где он больше всего необходим.

— А где это, Андреас? — спросила она. — Куда я должна отправиться?

— Поезжай в Рим.

— В Рим?

— Там нужны такие, как ты, Селена. Там необходимы твои умения и твоя мудрость. Здесь, в Александрии, твой дар пропадает впустую. Ты нужна Риму, Селена, нужна.

«Рим, — думала она, — город моих предков, город, провозгласивший богом моего деда. Ждут ли они меня там? — спрашивала она себя. Мои мать и брат. Привезли ли их обратно в Рим? Живы ли они еще?»

— У меня всегда было ощущение, Андреас, — тихо произнесла она, — что мое призвание целительницы и моя личность, мое «я» тесно связаны. Я не знаю, каким образом. Найду ли я ответ в Риме?

— Возможно.

— А ты тоже вернешься в Рим, Андреас? — спросила она. — После того как съездишь к императору в Британию, ты вернешься в Рим?

— Я должен туда вернуться, Селена. В Риме мой дом. Там у меня друзья. Я вернусь в Рим, как только позволит Клавдий. Мы еще увидимся…

 

50

Селена и Ульрика отплыли на одном из больших кораблей с зерном, которые регулярно пересекали Средиземное море из Египта в Рим. На носу, покачивающем золотой гусиной головой, а на борту было написано «Исида». «Исида» везла тысячи тонн зерна и более шестисот пассажиров. Борясь с северными ветрами, судно преодолевало все расстояние за семь недель.

Отъезд несколько раз откладывался по разным причинам. Сначала Селене пришлось ждать возвращения губернатора, уехавшего с ревизией к Нилу, чтобы получить разрешение на выезд, которое требовалось каждому, кто хотел покинуть Александрию. Потом последовали препирательства из-за пошлины, размер которой возмутил Селену: мужчинам выезд обходился в десять драхм, детям — в тридцать, а женщинам — в сто. Протесты Селены ни к чему не привели, это предписание было создано специально, чтобы удержать женщин от путешествий. Наконец, мать Мерсия оплатила пошлину из кассы храма. Теперь речь шла о том, чтобы найти корабль, — это означало, что нужно было обежать все корабли одни за другим, расспрашивая о месте назначения каждого, а также узнать, есть ли еще на борту место для двух пассажиров. И наконец, путешествие задержали дурные приметы.

Капитаны кораблей были суеверны, а капитан «Исиды» — особенно. В день предполагаемой отправки он пожертвовал Посейдону быка, но жертва, очевидно, была не слишком хорошо принята; как бы то ни было, капитан решил отложить отплытие. В следующий раз на верху мачты сидела каркающая ворона, и капитан опять не решился отправиться в путь. Потом корабельный слуга рассказал о том, что видел во сне черных коз, а следующий день, двадцать четвертое августа, считался для всех неудачным днем. Каждый раз Селена и Ульрика с узлами в сопровождении матери Мерсии приходили в порт и ждали, и всякий раз им объявляли, что отплытие откладывается, и они возвращалась в монастырь.

Наконец настал день, когда ветры были подходящими, а знаки — благоприятными. Селена и Ульрика стояли на палубе и смотрели на берег, пока Александрия не исчезла из виду.

Ночами они спали, закутавшись в покрывала, положив между собой узлы, на палубе, за ширмой, отделявшей женщин от мужчин. Днем они сидели в тени огромного центрального паруса. Там же они и ели, чинили одежду или беседовали с другими путешественниками. Селена не сидела без дела. Как только стало известно, что на борту есть целительница, ей сразу же пришлось раздать корень имбиря против морской болезни и мазь против цинги, вечной спутницы длительных морских путешествий.

Ульрика часто стояла рядом со штурманом, наблюдая за его работой, слушала, как переговариваются матросы, когда они ставили парус или откачивали воду из трюма, иногда болтала с корабельным слугой, пока тот вырезал из дерена запасные весла. Она могла часами стоять у поручней и смотреть большими серьезными глазами на Средиземное море, которое много лет назад пересек ее отец, закованный в цепи раба.

Это была спокойная поездка без происшествий, и все же радостные крики пассажиров наполнили воздух, когда на горизонте появился римский порт Остия. Селена стояла у поручней, повернув лицо навстречу ветру, и думала: опять новая страна. Новые люди и новые обычаи. Что-то даст мне Рим? Как будут звать меня теперь?

Интуиция подсказывала ей, что это последний чужой берег, на который ей предстоит ступить, что беспрестанные странствия, продолжавшиеся долгие-долгие годы, скоро закончатся. Здесь наконец боги откроют, какую судьбу они мне приготовили. Здесь наконец произойдет слияние моего истинного «я» и моего призвания целительницы, и я снова стану единым целым, хотя пока и не знаю как.

Она подумала о Мере, скромной женщине скромного происхождения, которая сняла кольцо Юлия Цезаря с руки умирающего принца. Она вдруг вспомнила старого Игнатия, который боролся с грабителями в пустыне, чтобы защитить ее, чей волшебный прозрачный камень дарил ей огонь холодными ночами в чужих странах. Ей даже вспомнился Казлах, чье любимое «лекарство» — напиток из вина с перемолотыми изумрудами и рубинами — делало больных еще более больными. Интересно, как он использовал тайну изготовления напитка Гекаты? Употребил ли он, наконец, эту тайну против Лаши? Потом ее мысли обратились к Фатме, мудрой женщине из пустыни, поделившейся с ней тайными знаниями своих предков, которые теперь Селена везла с собой в Рим. И с любовью она вспоминала Рани, которая так много принесла в жертву, чтобы посвятить свою жизнь целительству, которая отказалась от своего женского счастья, чтобы работать в мире мужчин.

Она также подумала о своей дочери, свидетельстве ее любви к Вульфу. В Риме мы будем работать вместе, думала она. Я хочу передать Ульрике все свои знания, чтобы они не умерли вместе со мной.

И наконец, она обратилась мыслями к Андреасу. Ее любовь к нему казалась ей такой безграничной, как море, и очень глубокой, даже глубже, чем морские глубины под кораблем. И все же она его потеряла, ее мечты разбились. Но может быть, в Риме, когда он вернется из Британии, если это позволят боги…

Может быть, моя жизнь была лишь прелюдией к этому моменту, возбужденно думала Селена, когда корабль приближался к порту. Боги подготовили меня, и теперь я во всеоружии.

 

51

— Рим — опасный город, Селена, — предупреждал Андреас. — Особенно для одинокой женщины. Иди к Паулине. Она мой старый друг, она поможет тебе.

Селена представляла себе дом Паулины маленьким и скромным, а саму женщину — похожей на мать Мерсию. Вилла же на холме Эсквилин и женщина, жившая в ней, никоим образом не соответствовали ее представлениям.

В первый же день по приезде в Рим, ясный и осенний, Селена и Ульрика отправились на холм Эсквилин. Улица, на которой стоял дом Паулины, была не особенно заметной, с одной стороны вдоль нее тянулась одна-единственная длинная стена, за которой скрывались роскошные дома богатых людей. Селена и Ульрика вошли в великолепный сад, полный дарящих тень деревьев и благоухающих цветов. Журчание фонтана сопровождало их на пути в атриум, за которым виднелся перистиль — окруженный колоннами внутренний двор дома.

Селена была ошарашена этой роскошью и этим великолепием.

— Паулина — вдова, — рассказывал ей Андреас. — Ее муж, Валерий, и я были близкими друзьями. Теперь она живет одна в доме, который он ей оставил. Она одинока, я думаю, она будет рада твоему обществу.

Музыка и смех раздавались из одной из комнат и разливались на весь внутренний двор, дверь открылась и вышла женщина. Она с благородной грацией пересекла перистиль и вышла в атриум.

Паулина Валерия была среднего роста и хрупкого телосложения. У нее была нежная и очень белая кожа, как будто она никогда не бывала на солнце. Ее темно-каштановые волосы были уложены в причудливую пирамиду из мелких локонов. Ей было около сорока лет — гораздо меньше, чем Селена могла предположить.

Паулина окинула беглым взглядом Селену, ее простое льняное платье и крестьянские сандалии. На Ульрике ее взгляд задержался несколько дольше. Селене даже показалось, что по ее лицу скользнуло неодобрение, потом она сказала на латыни:

— Я Паулина Валерия. Вы хотели меня видеть?

Селена ответила по-гречески:

— Я и моя дочь только что приехали в Рим. Я друг Андреаса, врача, и он посоветовал мне зайти к тебе.

Красивые глаза цвета топаза сверкнули.

— Понятно. Добро пожаловать в Рим. Вы здесь впервые?

— Да. Моя дочь и я приехали из Александрии. Мы не знаем здесь никого, кроме Андреаса.

— Ах да, Андреас. Как он поживает?

— Сейчас он на пути в Британию.

— Я знаю. Три месяца назад я провожала его до Остии. Удачно ли он отплыл из Александрии?

— О да. Корабль отправился при хорошей погоде.

Паулина замолчала на минуту, а потом спросила:

— Где вы остановились?

Когда Селена назвала ей постоялый двор неподалеку от Форума, где они с Ульрикой провели прошлую ночь, Паулина холодно улыбнулась и сказала:

— Вам нужно перебраться сюда, в мой дом. На постоялых дворах все очень дорого и не всегда безопасно. Вы друзья Андреаса — значит, вы мои друзья. Я прикажу рабам принести ваши вещи.

Она позвала раба, который должен был отвести их в их комнаты. Прежде чем покинуть атриум, она добавила:

— Разумеется, вы можете оставаться здесь столько, сколько пожелаете. — Потом она взглянула на Ульрику: — Сколько лет твоей дочери?

— В марте ей будет тринадцать.

Паулина, казалось, задумалась на мгновение.

— Дом большой, — сказала она. — Ребенок может здесь легко заблудиться. А парк за домом довольно обширный. Ты, наверное, постараешься убедить ее не бродить вокруг, а оставаться неподалеку от ваших комнат.

Проходя по внутреннему двору, они снова услышали музыку. В комнате громко разговаривали.

— Я совершенно не понимаю, почему Амелия вышла за него. Он же не ее круга, — сказал кто-то.

— Потому что он красив и богат, — последовал ответ, а за ним раздался громкий смех.

— Ну хорошо, — продолжала женщина, — его семья при деньгах, но у них нет имени. Над Амелией теперь все смеются. А, вот и Паулина! Спросите же ее, что она думает о бедной Амелии.

Но когда Паулина вошла в комнату, смех стих. Селена услышала шушуканье и представила себе любопытные взгляды гостей, следовавшие за ними, когда они шли мимо открытой двери.

Ульрика изумленно оглядывалась, пересекая вместе с матерью внутренний двор. Она не могла себе представить, что все это может принадлежать одному человеку. И тут вдруг ее взгляд упал на юношу, на два или три года старше ее, который сгребал листья с дорожки внутреннего двора. Она обескураженно уставилась на него. У него были светлые волосы и голубые глаза, и он был очень высок. Когда он, почувствовав ее взгляд, оторвался от работы и взглянул на Ульрику, то был поражен не менее, чем она. Широко раскрыв глаза, юноша смотрел на нее, забыв о граблях, которые держал в руке.

Привыкшие за время долгих путешествий приспосабливаться к любым обстоятельствам, Селена и Ульрика быстро освоились в доме Валерия. Они рано легли спать в этот день, изнуренные долгим морским путешествием и оглушенные новыми впечатлениями.

Ульрика, которая с того самого дня, когда мать сообщила ей, что они уезжают из Александрии, была не слишком многословна, пожелала ей теперь коротко доброй ночи и отправилась спать, мечтая поскорее забраться в чистую постель. Она думала о том юноше, которого видела во дворе.

Селена лежала в постели в соседней комнате и не могла заснуть. Ее тело устало, но дух ее бодрствовал. Станет ли этот город, станет ли Рим ей родным домом? Ей казалось, что так оно и будет. Здесь была ее семья, могущественные властители империи, мужчины и женщины, которые были ее кровными родственниками. И здесь был дом Андреаса, куда однажды он вернется из Британии. Но что еще ждет ее в Риме? Ее ящик с лекарствами стоял в ногах кровати, исцарапанный и потертый, но полный снадобий, которые она собрала за время долгих странствий.

— Римляне нуждаются в тебе, — сказал ей Андреас. — В Риме нет приютов для больных, таких, какие ты видела в других городах, там нет прихрамовых больниц, таких, какую ты создала в Александрии, там нет убежища боли и страданиям. Твое предназначение находится в Риме.

Веки Селены начали наливаться тяжестью, а мысли ее обратились к Паулине. Что она значит для Андреаса, а что — он для нее?

В то время как дыхание Селены становилось глубже и медленнее, она увидела перед собой Андреаса, и старая боль, прежняя тоска снова дали о себе знать. Она любила его так же сильно, как и в первый день.

 

52

— Люди, которые живут там, наверху, — наши родственники, Рикки, — сказала Селена с гордостью, — мы с ними одной крови.

Они стояли у подножия Палатинского холма и смотрели на террасы и залы с колоннами благородных дворцов, стоявших в тени кипарисов. Селена опять пыталась разъяснить Ульрике сложные семейные связи так, чтобы девочка смогла это понять.

— Август, первый император, — объясняла она, повторяя слова Андреаса, сказанные ей в тот вечер у матери Мерсии, — был внучатым племянником Юлия Цезаря. Его сестра Октавия вышла замуж за Марка Антония. Их общая дочь Антония вышла замуж за Друса, и у них было два сына — Германий и Клавдий. Этот Клавдий и есть теперь римский император. Хотя родство и дальнее, но все же он наш родственник.

Немного позже они посетили святыню Юлия Цезаря, ротонду, где римляне могли выразить ему свое почтение.

— Он был твоим прадедушкой, Рикки, — сказала Селена, — семья Клавдия, правящая сейчас в Риме, может обосновать свое право на власть всего лишь капелькой крови Юлия в своих жилах. Но твоя кровь, Рикки, чиста, ты прямой потомок Юлия Цезаря. Его сын был твоим дедом.

Ульрика молча слушала ее, изучая огромную статую человека, которого она презирала. Она стыдилась своей кровной связи с ним, так как он был первым, кто ворвался со своей армией в долину Рейна и поработил народ ее отца.

Она не хотела иметь ничего общего с этими людьми и с этим городом. Резким движением она отвернулась от статуи Цезаря и устремила свой взгляд на север.

Каждый день Селена, которой поначалу было тяжело ориентироваться в огромном городе, уходила из дома по утрам и бродила по улицам, пока у нее не начинали ныть ноги; она пыталась запечатлеть в памяти направления улиц и переулков, местоположение бесчисленных монументов, разговаривала с людьми и скоро начала чувствовать этот город. Свой ящик она всегда носила с собой, и часто ей приходилось останавливаться, чтобы оказать помощь. Как и говорил Андреас, здесь некуда было пойти больным и инвалидам.

Вскоре Селена поняла — Рим был двуликим городом. Один Рим был мрачным и жестоким, с темными переулками, где маленькие душные дома были битком набиты людьми, где тысячи людей сидели праздно, без дела и топили свою неудовлетворенность в пиве, которое им раздавали городские власти.

Другой Рим был городом богатых, которые, как и Паулина, жили в роскошных домах за высокими стенами, — группа людей, владевших миром, но не интересовавшихся положением людей в этом мире.

Селена быстро усвоила, что после захода солнца следует поспешить домой. Когда день клонился к закату, власть над городом захватывали опасные люди, которые ничего не боялись, потому что и надеяться-то им было не на что. Неудивительно, что на окнах домов стояли решетки, а на дверях — тяжелые засовы. Ночью в Риме царило беззаконие.

Хозяйку дома Селена встречала редко. По рассказам Андреаса Селена представляла себе ее образ жизни совершенно иначе. На самом деле та никогда не бывала одна. На вилле всегда были гости, шумные вечеринки за ужином, поэты читали свои стихи, артисты развлекали гостей своим театральным искусством. Каждый вечер рабы зажигали факелы и лампы в доме и внутреннем дворе, потом появлялись гости со своими телохранителями, и вскоре по всей вилле раздавались музыка и смех.

Селену и Ульрику никогда не приглашали на эти увеселения, но они не могли не слышать праздничного оживления из своих комнат на втором этаже, а иногда Ульрика выходила на балкон и, встав на колени, смотрела вниз через прутья решетки.

Селену не обижало то, что ее исключили из всеобщего веселья, ее мысли были заняты другим. Каждый день ни свет ни заря она уходила из дому без Ульрики, которая предпочитала оставаться дома, и, усталая, возвращалась домой лишь после захода солнца; ноги ее ныли, а ящик становился к этому времени значительно легче. Вечера она проводила за сматыванием бинтов, заточкой скальпелей и сортировкой трав, которые она купила на форуме.

Селена была готова. Она точно знала, что в этом городе ее ждет предназначение, и она надеялась распознать его.

 

53

Ульрика резко подняла голову и увидела мелькнувшую в окне гриву светлых волос. Значит, он опять следил за ней, этот юноша с льняными волосами. Она отложила книгу, встала с кровати и на цыпочках прокралась через комнату.

Уже в пятый раз за эту неделю она ловила его на том, что он подсматривал за ней. Иногда, идя через внутренний двор, она чувствовала на себе его взгляд, а однажды, провожая мать до ворот, она заметила, что юноша прячется в кустах.

Она выглянула за дверь. Коридор был пуст. Внизу, во дворе, рабы зажигали факелы. Ульрика удивилась. Она так увлеклась чтением, что не заметила, как стемнело. Солнце уже клонилось к горизонту, а Селены все еще не было дома.

Ульрика вышла из комнаты и огляделась. Напротив открылась дверь, и оттуда вышли двое гостей Паулины, сенатор и его жена. Ульрика наблюдала за ними. Люди, приходившие в этот дом, были всегда элегантно одеты, мужчины были благородны, а женщины — изящны. Они странно разговаривали — их греческий был абсолютно чист и изыскан, даже смеялись они иначе, вежливо и сдержанно. Ульрика была очарована гостями Паулины, но одновременно они и ужасали ее.

Сенатор и его жена спустились во внутренний двор, и в то же мгновение краем глаза Ульрика ухватила какое-то движение. Она резко повернулась и успела увидеть, как юноша исчез в нише ворот.

— Подожди! — крикнула она. — Не убегай.

Она побежала вслед за ним по коридору и остановилась перед закрытой дверью. Она поколебалась с минуту, потом открыла ее. За дверью она увидела малообжитую комнату, похожую на ее собственную.

— Выйди, пожалуйста, — сказала Ульрика. Она вступила в комнату, остановилась и прислушалась, но услышала только голоса прибывающих гостей внизу. Она снова позвала юношу, на этот раз не по-гречески, а по-арамейски.

— Ты меня понимаешь? Ты можешь меня не бояться. Я только хотела с тобой поговорить.

Она сделала еще несколько шагов. Заметив, что занавеска на окне шевельнулась, хотя сквозняка не было, она мягко сказала:

— Тебе не за чем меня бояться. Я не из этих людей. Пожалуйста, выйди.

Она не сводила глаз с занавески.

— Я не уйду отсюда, — решительно сказала она, — я останусь здесь, пока ты не выйдешь.

Селена вышла из бедного дома у реки и с ужасом заметила, что уже очень поздно. Она слишком долго просидела с малышом, мать которого привела ее, потому что не могла понять, отчего он ни на что не реагирует и отказывается есть. Солнце уже почти опустилось за холмы, а она все еще была в этом грязном нищем квартале у реки.

Она крепко прижала к груди ящик с лекарствами, свернула в первый переулок, уводивший от Тибра, и заспешила в сторону Эсквилинского холма.

Вдруг дорогу ей переградила толпа, появившаяся из-за угла. Люди громко и злобно выкрикивали слова, требуя «хлеба и зрелищ». Селена знала, что это такое, она уже была свидетельницей подобных выступлений в Риме. Толпа ругала в этот вечер вечное отсутствие Клавдия в Риме и питание, становившееся все более и более скудным.

Селена пряталась в нише ворот, пока разъяренные люди шли мимо, тряся кулаками и выкрикивая проклятия богачам. Количество праздношатающихся в Риме стало слишком большим, основная часть населения жила за счет бесплатных пайков, которые давало правительство, и таким образом появился класс людей, которые в любой момент могли разжечь мятеж. В тот вечер эти люди лишь искали развлечения в том, чтобы шумно пройти по улицам и подразнить солдат, которые в этот момент появились в конце переулка.

Когда солдаты и плебеи встретились на перекрестке, к ним присоединились еще и всадники, к их седлам были прикреплены корзины, из которых те ловко извлекали змей и бросали их в толпу. Люди бросились врассыпную, и через несколько минут улица опустела, остались лишь солдаты, собиравшие своих змей.

Покинув спасительную нишу, Селена увидела человека, который, прижимая руку к боку и качаясь, отделился от стены дома и упал на землю. Солдаты не обращали на него внимания, а Селена бросилась к нему. Под ребрами у него зияла рана. Быстрый осмотр показал, что здесь, на улице, она ничего не сможет сделать. Рана сильно кровоточила, ее следовало хорошенько перевязать, к тому же раненому нужно было место, где он мог бы спокойно отлежаться.

Селена собралась попросить одного из солдат о помощи, но, подняв голову, увидела, что улица уже опустела. И тут она вспомнила об острове посреди реки, где стоял храм Эскулапа.

Мост на остров был неподалеку. Она помогла раненому, слабеющему и теряющему сознание, подняться на ноги и повела его, поддерживая за талию, вниз, к реке.

Старый каменный мост соединял левый берег Тибра с островом. Он находился неподалеку от входа в театр Марселя, куда стекались толпы народу, чтобы купить билеты на вечернее представление. Селена помогла незнакомцу пробраться сквозь толпу к мосту.

Она знала, что стоявшие на острове здания, которые четко вырисовывались в последних лучах заходящего солнца, принадлежали храмовой территории. С момента прибытия в Рим она еще ни разу не была в этом святом месте, но предполагала, что оно похоже на все остальные храмы Эскулапа в империи, и надеялась, что раненый получит здесь помощь. Но, дойдя до конца моста, она увидела такую ужасающую картину, что не могла поверить своим глазам.

Занавеска наконец шевельнулась, и показалась светловолосая голова. Юноша недоверчиво уставился на Ульрику своими голубыми глазами, готовый в любой момент обратиться в бегство.

— Тебе незачем бояться меня, — снова сказала Ульрика, не понимая, почему он такой робкий. Она протянула ему руку. — Я твой друг.

Он вышел из-за занавески, все еще недоверчиво держась на расстоянии. Теперь Ульрика поняла, почему он такой пугливый. Его руки и плечи были все в рубцах от ударов плетью, совсем еще свежих, а на запястьях виднелись кровавые следы от цепей. Он, судя по всему, совсем недавно был взят в плен и был еще совсем диким…

— Ты меня понимаешь? — спросила она по-гречески.

Он лишь молча смотрел на нее, не понимая явно ни слова из того, что она сказала.

Она внимательно рассматривала его. Он был высоким и длинноногим, как и она сама, и у него было красивое лицо. Широко расставленные большие голубые глаза, длинный и прямой нос. Ульрика видела, что он ее не боялся, просто вел себя, как всякое дикое животное, осторожно.

— Я Ульрика, — сказала она и показала на себя. — Как тебя зовут?

Он смотрел на нее, широко раскрыв глаза.

— Ульрика, — повторила она, касаясь рукой груди, — я Ульрика. — Она подошла поближе, но тут же остановилась, заметив, что он отступил. Она показала на него указательным пальцем и посмотрела вопросительным взглядом.

— Эрик, — сказал он наконец.

Ульрика улыбнулась:

— Здравствуй, Эрик.

Она подошла еще чуть ближе. На этот раз он остался стоять на месте. Подойдя достаточно близко, она взглянула ему на грудь. У него на шее висел крест Одина. Она схватилась за свой кожаный шнурок и вытащила его из-под платья. Эрик смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Один, — сказал он, все еще не веря своим глазам.

— Да, это Один. Мой отец отдал перед смертью этот крест моей матери.

Он изучающе посмотрел ей в глаза, а потом робко улыбнулся.

— Так-то лучше, — произнесла Ульрика. — Я научу тебя своему языку, а ты меня — своему, и мы будем дружить, потому что мы принадлежим одному народу.

Когда она опять протянула ему руку, юноша робко пожал ее. Ульрика была счастлива. Она забыла, что уже очень поздно, что на улице уже темно, а ее матери все еще нет дома.

Паулина проводила последних гостей до ворот, поцеловала каждого на прощание и вернулась в дом. Неожиданно налетел горячий ветер и подхватил опавшие листья, которые теперь кружились по двору. Паулина ускорила шаг, пересекла сад и прошла через атриум к лестнице, которая вела в ее покои. На полпути она остановилась. Кто-то сидел на скамейке во внутреннем дворе. Она подошла поближе и увидела, что это ее маленькая гостья, Ульрика. В лунном свете ее лицо казалось очень бледным.

— Что ты делаешь здесь, на улице? — спросила Паулина.

— Я жду маму.

Паулина подняла брови:

— Ее еще нет дома?

Ульрика сжала губы и тряхнула головой. Уже наступила полночь. Она сидела здесь уже несколько часов, с тех пор как за Эриком пришел надсмотрщик и увел его в дом для рабов. К ужину она не прикоснулась и, волнуясь за мать, спустилась во двор, чтобы подождать ее там.

Паулина заколебалась. Ей вдруг захотелось сесть рядом с девочкой, утешить ее, но она тут же подавила это мимолетное желание.

— Ты знаешь, куда сегодня отправилась твоя мать? — спросила она.

Ульрика снова тряхнула головой, не говоря ни слова.

Она боится, думала Паулина. Но не хочет показать свой страх.

Она снова ощутила желание утешить ребенка. Но Паулина была сильной женщиной Чувствами можно управлять — это она знала по опыту, — если только бороться с ними достаточно решительно.

— Может быть, послать кого-нибудь из рабов поискать ее? — разумно предложила она.

Ульрика взглянула на нее:

— О да, а ты можешь это сделать?

Паулина отвернулась, избегая взгляда этих полных надежды глаз, и уже пожалела о своей слабости. Она не должна была принимать у себя этих двоих. Она сделала это только ради Андреаса.

В этот момент ворота открылись, через секунду во двор вошла Селена.

— Мама! — закричала Ульрика и бросилась к ней.

Селена обняла девочку:

— Рикки! Мне очень жаль, что я заставила тебя волноваться. У меня не было возможности дать тебе знать о себе.

Селена подняла голову и увидела Паулину, которая неподвижно стояла в свете луны. Ее взгляд выражал смятение и что-то еще — может быть, боль?

— Где ты была, мама? — спросила Ульрика и выскользнула из объятий Селены.

— Я была в храме Эскулапа.

— В храме Эскулапа?! — воскликнула Паулина. — Ты больна?

— Нет, Паулина, я была…

— Если ты больна, можешь обратиться к моему врачу. Тебе незачем ходить на этот ужасный остров.

Прежде чем Селена успела что-то объяснить, Паулина добавила:

— Уже поздно. Твоя дочь очень боялась за тебя.

Селена и Ульрика поднялись по лестнице рука об руку.

— Ах, мама, ты себе не представляешь, как я за тебя волновалась.

— Прости меня, Рикки, — ответила Селена, растирая ноющее бедро, и поставила ящик с лекарствами на стол.

Ее платье было перепачкано, волосы выбились из-под белого платка, и пряди нависали на лицо, но глаза ее блестели.

— Сегодня произошло нечто чудесное, Рикки.

Пока Ульрика несла теплую воду и наполняла таз, чтобы мать могла помыться, Селена рассказывала ей о человеке, которого она привела в храм на острове, и о той ужасной картине, которая предстала ее глазам.

— Это невероятно, Рикки! Сотни людей скопились на этом маленьком острове. Там просто яблоку негде упасть. Если бы ты только видела эту нищету! Сотни больных и раненых, Рикки, и всего лишь горстка братьев и жрецов, которые заботятся о них. Верховный жрец, человек по имени Герод, рассказал мне, что врачи из города, которые раньше приходили сюда, чтобы оказать помощь, уже давно здесь не показываются, потому что число нуждающихся в помощи слишком велико.

— Это было ужасно, эти бедные мужчины и женщины — в основном рабы, которые больше не нужны хозяевам, Рикки! В этом городе, похоже, обычное дело — приводить в храм Эскулапа рабов или даже просто стариков и там бросать их на произвол судьбы Жрецы бессильны что-либо сделать. Все так запущено! И поэтому тот, кто и хотел бы прийти в храм в поисках помощи божьей, не приходит. В результате касса храма пуста, а братья едва ли могут чем-то помочь бездомным рабам.

Селена взяла Ульрику за руки и посадила ее рядом с собой на кровать.

— Я чувствую, Рикки, — страстно произнесла она, — время пришло. Теперь я знаю, в чем мое предназначение.

Ульрика как зачарованная смотрела на мать, она видела ее раскрасневшиеся щеки, ее блестящие глаза и чувствовала, как она взволнованна.

— Как только я увидела этот остров, — продолжала Селена, — я сразу поняла. Я поняла, что это конец моего долгого пути, я поняла, почему моя жизнь была такой, какой она была. Андреас был прав. Он был прав, Рикки. Мое предназначение здесь, в Риме.

Селена так сильно сжала руку Ульрики, что девочке стало больно. Какая-то огромная сила перетекала из рук матери в ее руки. Как чудесно, думала Ульрика, как замечательно быть такой уверенной и твердо знать, где твое место.

— И что ты теперь собираешься делать, мама? — спросила она, взволнованная пылкой речью Селены.

— Я буду работать на острове, Рикки. Он снова может стать прибежищем для страждущих, как это было прежде. Это и есть цель, с которой боги привели меня сюда. Я приложу здесь все свои способности и знания, которые я получила за время долгих своих странствий, я буду работать на этом острове, который боги, похоже, забыли.

Селена импульсивно отпустила руки Ульрики и крепко прижала к себе дочь.

— Мы будем работать вместе, — сказала она. — Я научу тебя всему, что знаю сама. Я передам это тебе, дочь моя, чтобы мечта никогда не умерла.

 

54

Поначалу жрецы и братья удивлялись тому, что Селена упорно каждый день приходит на остров. Они не могли взять в толк, почему и зачем она делает это, и только постепенно, убедившись вполне в ее добрых намерениях, они прониклись к ней глубокой благодарностью и признательностью.

— Многие врачи из города приходили сюда помогать нам, — рассказывал Селене Герод. — Некоторые приходили раз в месяц, другие — чаще, чтобы послужить богу. Какое-то время мы гордились нашим храмом, и бог творил чудеса. Но потом к нам начали приводить рабов, которых выгнали хозяева, их становилось все больше и больше, и ты сама видишь, что теперь стало с нашим храмом.

Внутри храм был таким же, как и другие святыни Эскулапа: длинная базилика и статуя бога выше человеческого роста в конце ее, больше там ничего не было, — паломникам нужно было место, чтобы лечь здесь в надежде, что бог исцелит их во сне. Этот исцеляющий сон называли инкубацией, во время которой бог являлся к ищущему помощи в образе жреца или врача и лечил его или учил, что нужно сделать, чтобы исцелиться.

Вдоль стен стояли благодарственные жертвы тех, кто вылечился, каменные или терракотовые изображения частей тела, которым было даровано исцеление. Многие из них были покрыты толстым слоем пыли, видно было, что стоят они здесь уже очень давно. Селена знала, почему тут не было видно новых даров — храм был переполнен, здесь нашли приют тысячи рабов, оставшихся без крова, и потому здесь не было больше места для остальных нуждающихся в помощи. Неустанно жрецы и братья ходили от одного больного к другому, раздавая еду и питье, но по-настоящему помочь они уже не могли.

— Люди выбрасывают своих слуг, как мусор, — с горечью сказал Герод. — И закон разрешает это. А потом эти несчастные лежат здесь, и им остается лишь умирать. Мы не можем им помочь.

Герод был уже глубоким старцем — седоволосым, тщедушным, с трясущимися руками. За то время, что он был хранителем храма, сменилось четыре императора, ему тяжело было видеть, как все переменилось.

— А Клавдий не помогает? — спросила Селена, пока они шли через передний двор храма, где лежало еще много людей — мужчин, женщин и полуголых детей.

— Клавдий ничего не видит и не слышит, он ослеп от любви к своей жене, Мессалине, этой ведьме, и от собственного честолюбия — все мечтает завоевать Британию. Он говорит, что я должен молиться Эскулапу и приносить ему жертвы.

Селена задумчиво молчала. Потом она сказала:

— Я буду вам помогать.

Герод только грустно посмотрел на нее. До нее уже приходили другие и рассказывали о своих благих намерениях; эта молодая женщина с таким замечательным аптечным ящиком и поразительными способностями тоже скоро потеряет мужество и уйдет, как это сделали другие.

 

55

Паулина бросила последний взгляд на ожерелье, чтобы убедиться, что выбор сделан правильно, потом захлопнула шкатулку и передала ее гонцу. Ожерелье, сделанное из благороднейшего жемчуга Красного моря, было подарком для императрицы. Паулина не любила Мессалину, тем не менее она понимала, что неплохо было бы добиться расположения этой могущественной женщины.

Когда гонец ушел с подарком во дворец, где Мессалина в отсутствие супруга давала очередной пир, Паулина принялась рассматривать другие подарки, разложенные на столе.

Таков был обычай — по случаю Сатурналий, пятидневного праздника в декабре в честь бога Сатурна, обмениваться подарками и устраивать роскошные пиршества. В этот вечер Паулина ожидала восьмерых гостей, над виллой уже витали запахи жареной свинины и павлиньего мяса. Но на сердце у нее было тяжело. Она знала, что сегодня ей придется сделать над собой усилие, чтобы казаться веселой.

Мои первые Сатурналии без Валерия.

Она боролась с подступившими слезами. Она родилась в одной из самых старых и самых благородных семей Рима, ее воспитали в лучших патрицианских традициях, для которых манеры и достоинство — те два качества, которые отличали аристократов, — имели большее значение, чем все остальные. Она не могла позволить себе проявить слабость. Валерий, будь он жив, был бы сейчас недоволен ею.

Она заставила себя еще раз проверить подарки — сборник стихов для Максима, золотую тарелку с инкрустацией для Юно, лиру из черепахи для жены Деция. Все завернуто в яркие красивые обертки и подписано.

Но игрушек среди подарков не было…

По оцепеневшему телу Паулины пробежала волна боли, но ее лицо было неподвижным, как маска. Потом она поднялась по лестнице в свою спальню. Она хотела до приезда гостей спокойно обдумать, как избавиться от этих непрошеных постояльцев.

Она почти обиделась на Андреаса за то, что он так поступил с ней. Он не оставил ей выбора, он счел само собой разумеющимся, что она примет у себя Селену и Ульрику. Он даже написал ей из Британии благодарственное письмо, предполагая, что она действовала именно так, как он от нее и ожидал. Но она больше не хотела, чтобы эти двое оставались у нее в доме. Поэтому сейчас она должна что-нибудь придумать, чтобы избавиться от них как-нибудь потактичнее.

Особенно от девчонки.

Они жили в ее доме уже больше двух месяцев. И мало-помалу это становилось все более невыносимым. Если бы была только Селена, с этим еще можно было как-то смириться, тем более что ее целый день не было дома, а вечерами она не выходила из своей комнаты. Но девочка!

Ульрика предпочитала сидеть во внутреннем дворе и болтать с рабами. С некоторыми из них она даже подружилась. Вечно слышен был ее звонкий голос, и Паулина никогда не знала, в какой момент та вдруг появится перед ней; однажды она даже застала девчонку в библиотеке, когда та просматривала свитки.

Паулина закрыла глаза. Смех Ульрики, ее присутствие причиняли ей невыносимую боль.

Ей почти тринадцать, думала она. Валерии в этом месяце как раз исполнилось бы тринадцать.

Рабыня, доложившая о прибытии первых гостей — Максима и Юно, — прервала ее размышления. Но именно в этот момент ей пришло кое-что в голову. Максим и Юно жили большую часть года на вилле неподалеку от Помпеи и уже давно уговаривали ее погостить у них.

Это выход! Паулина почувствовала облегчение.

Сегодня вечером она удивит их тем, что наконец примет приглашение. Самое позднее в конце недели она уже будет на пути в Помпею. Этот дом на время ее отсутствия, естественно, придется закрыть. Ее гостям придется подыскать себе другое пристанище.

Селена сидела на кровати и подавленно смотрела на свой ящик. Он был почти пуст. Через некоторое время она встала и вышла в галерею, ведущую по второму этажу вокруг внутреннего двора. Она почувствовала запахи изысканных блюд, которые подавали внизу, услышала музыку и смех друзей Паулины. Праздник длился уже несколько часов, и казалось, что ему не будет конца. Она удивлялась, как Ульрика могла спать при таком шуме. Она недавно заглядывала в комнату дочери. Ульрика даже не шевельнулась. Селена тихонечко прикрыла за собой дверь. Зачем ее будить? Им нечего было праздновать, у них не было подарков и не было денег, чтобы их купить.

И нет денег, подавленно думала она, чтобы наполнить свой ящик для лекарств. Как она могла допустить это? Как она могла быть так наивна, чтобы верить, что ее спасет чудо? Верховный жрец предупреждал ее, он сказал, что бог отвернулся от них. Но Селена, которая уже два месяца работала на острове, была уверена, что помощь в конце концов откуда-нибудь придет. Но теперь храмовая касса совсем опустела и ее кошелек — тоже.

Ульрике она ничего об этом не сказала. Зачем волновать ребенка? И как она смогла бы объяснить это Ульрике? Как я могу объяснить, что, глупо надеясь на то, что боги нас не оставят, я истратила наши последние деньги на лекарства. А теперь и они на исходе.

Селена снова села на кровать и принялась доставать из ящика скляночки, одну за другой. Многие из них были совсем пусты, в некоторых — остатки, и только одна или две были почти нетронуты. Через несколько дней и от них ничего не останется.

И что тогда?

Селена терла глаза, судорожно размышляя. Откуда же взять деньги, чтобы купить новые средства? Она знала, что может немного заработать, если пойдет в город и там предложит свои услуги целительницы. Но чтобы сделать это, нужны лекарства. А чтобы их купить, нужны деньги.

Но все-таки, думала Селена, благодаря щедрости и великодушию Паулины у нас есть крыша над головой и достаточно еды. И мы можем жить здесь сколь угодно долго, утешала она себя, припоминая слова Паулины.

У нее на душе стало немного легче. В конце концов, они с Ульрикой могли считать себя счастливыми.

В столовой Максим как раз говорил:

— Бедный Клавдий. Говорят, когда его дядя Тиберий был императором, Клавдий просил его дать ему государственную должность. Тогда ему дали титул консула. Но когда Клавдий действительно вздумал исполнять обязанности консула, старый Тиберий, по слухам, ответил ему: «Деньги, которые я плачу тебе, предназначены для того, чтобы их тратить на игрушки для Сатурналий».

Все за столом засмеялись, а Юно добавила:

— Теперь он император и тратит свои деньги на Британию.

— Хотелось бы мне значь, на что он там рассчитывает, — высказалась Паулина, моя руки в золотом тазу, — зачем ему эта Британия?

— Может, ему там нравится, потому что там не слышно насмешек из Рима?

Паулина покачала головой:

— По-моему, Клавдий — неплохой человек, у него добрые намерения.

— Уф! Все знают, что он стал императором, потому что другого под рукой не было, Его нашли за занавеской, когда убили Калигулу. Преторианец провозгласил его императором, потому что он был единственным оставшимся в живых наследником мужского пола из императорской семьи.

— Все равно! — настаивала Паулина. — В моих глазах он жертва. Клавдия испортили.

— И можешь не говорить, кто это сделал, — вставила Юно.

— Неужели он действительно ничего не знает о проделках Мессалины? — спросил другой гость. — Неужели он не видит ее развратных игр?

— Не видит, потому что ослеплен собственным развратом, — вставил Максим, кладя в рот большой кусок медового пирога и запивая его вином.

Юно, лежавшая на софе напротив него, между Паулиной и поэтом Немесисом, озабоченно наблюдала за мужем. Он неважно выглядел сегодня.

— Если ты намекаешь на Агриппину, — заметила Паулина, — то хочу тебе сказать, что я не верю ни единому слову из всей этой болтовни.

— Зато я верю, — возразил Максим и вытер пот с лица, — он бывает в ее постели, это я знаю точно, — добавил он, забрасывая в рот горсть орешков.

— В постели собственной племянницы? — спросил поэт.

— Вы не знаете Агриппину, — сказал кто-то приглушенным голосом, чтобы не услышали слуги и музыканты. — Она опасная женщина. У нее лишь одна цель — посадить на императорский трон своего сына Нерона. И ради этого она ни перед чем не остановится, даже перед кровосмесительной связью со своим собственным дядей.

Юно, заметившая, как побледнело лицо мужа, сказала:

— Но ведь еще есть сын Клавдия — Британник. Он будет наследником отца.

— Если доживет до этого, — заметил Максим, тяжело дыша.

— Неужели Мессалина действительно такова, как о ней говорят? — спросил Немесис, поэт из Афин, который приехал погостить в Рим. — Значит, все эти истории правда?

Максим снова вытер лицо. Несмотря на прохладную декабрьскую ночь, он истекал потом.

— Эти истории — еще детские сказки по сравнению с действительностью, — высказался он и взял еще грибов, — я слышал из достоверных источников, что как-то за одну-единственную ночь она приняла у себя тридцать мужчин.

— Невероятно! — воскликнул кто-то, смеясь.

Максим попытался вдруг подняться на своем ложе.

— А уверен ли Клавдий, что Британник вообще его сын? — сказал кто-то из гостей. — Если Мессалина действительно такая…

Юно вскрикнула — Максим упал.

Паулина вскочила. Увидев Максима, который лежал теперь ничком на полу с искаженным лицом и судорожно хватал ртом воздух, она тотчас послала раба за домашним врачом.

Юно опустилась на колени рядом с мужем и обхватила ладонями его лицо.

— Что случилось? Что с тобой?

— Больно, — хрипя, выдавил он.

— Это определенно желудок, — сказал один из гостей. — Он слишком много съел.

— Надо, чтобы его вырвало, — посоветовал Немесис. — Ему сразу станет легче.

Паулина в ужасе смотрела на лежащего Максима. Губы его посинели.

— Ему нечем дышать! — испуганно воскликнула Юно.

— Облегчите ему желудок, говорю я вам. — Немесис опустился на колени рядом с Максимом и хотел уже открыть ему рот.

— Подождите врача, — сказала Паулина.

Но через минуту слуга вернулся и сообщил, что врач ушел на всю ночь.

— Дайте мне перо, — велел Немесис, — быстро!

Паулина кивнула рабу, и тот бросился из комнаты.

— Это все еда, — произнесла одна из женщин, сжимая руки, — можно умереть, если есть слишком много, вы знаете об этом?

— Замолчи! — набросилась на нее Паулина. — Деций, уведи свою жену.

Максиму становилось все хуже. У него потемнело лицо, одежда была мокрой от пота. Паулина заметила, что он прижимает руки не к животу, а к груди.

Когда раб вернулся с пером, Немесис выхватил его из рук раба и хотел тут же вставить его Максиму в рот.

— Подожди!

Все обернулись и увидели молодую женщину, которая вошла в комнату.

— Селена! — удивленно воскликнула Паулина.

— Не надо вызывать рвоту, — сказала та, опускаясь на колени напротив Немесиса. Она взяла перо у него из рук и отбросила в сторону.

— Минутку…

— Если ты вызовешь у него рвоту, это убьет его, — объяснила Селена.

Она склонилась над Максимом, ощупала шею и запястье, проверила глаза, прижала ухо к его груди.

— Это сердце, — сказала она, вставая.

Юно в ужасе прижала руку ко рту.

Селена схватила свой ящик, который поставила рядом с головой Максима. Услышав внизу шум, а потом и сообщение, что врача не нашли, она схватила свой аптечный ящик и сбежала по лестнице вниз.

Хоть бы хватило… волновалась она. Она вытряхнула немного порошка на руку, прикинула мысленно дозу для человека с таким весом, как у Максима, и насыпала необходимое количество в кубок.

— Помогите мне поднять его, — сказала она, взглянув на столпившихся вокруг.

— Что ты хочешь ему дать? — спросил Немесис, стоявший, склонившись к ней.

— Листья наперстянки. Это замедляет сердцебиение и снимает боль.

— Но, по-моему, это не сердце. — Немесис повернулся к Паулине. — К тому же наперстянка ядовита. Это все знают.

Другие тоже смотрели на Паулину. Один из гостей добавил:

— Мы же все видели, сколько съел Максим.

— Ну помогите же мне, пожалуйста! — снова попросила Селена. Она попыталась приподнять Максима, но он был слишком тяжел для нее. — Это сердце. Пощупайте его пульс, если не верите мне.

Немесис бросил на нее презрительный взгляд:

— Пульс зависит от движения воздуха. Он не имеет ничего общего с сердцем.

— Ты ошибаешься.

— Сделайте же что-нибудь! — закричала Юно, выходя из себя.

Какое-то мгновение Паулина стояла в нерешительности. А потом приказала рабу:

— Помогите поднять его.

Немесис развернулся на каблуках и вышел.

Когда остальные столпились вокруг нее посмотреть, что она делает, Селена сказала:

— Отойдите, пожалуйста. Ему нужен воздух.

Как только Максима подняли, Селена осторожно влила ему в рот вино.

Когда кубок опустел, двое рабов перенесли Максима на лежанку.

— Подложите ему под спину подушки, — сказала Селена, — тогда ему будет легче дышать.

Она взяла его руку и нащупала частый пульс. Иногда наперстянка действовала мгновенно, иногда медленно, а иногда это средство не помогало вовсе.

Все стояли, оцепенев, устремив взгляды на Максима. Он лежал и стонал, судорожно хватая ртом воздух. Наблюдая за движениями его грудной клетки, она молила про себя Исиду о помощи.

Порыв ветра ворвался в комнату и закачал лампы так, что цепи заскрипели. Никто не произнес ни слова. Селена смотрела на ногти Максима, они были голубого цвета. Тогда она перевела взгляд на опухшие запястья и вздохнула с облегчением, установив, что сердечная болезнь Максима, если он переживет этот приступ, поддается лечению.

На ярко освещенной вилле, расположенной на Эсквилинском холме, было тихо, как в могиле.

В то время как люди в близлежащих домах готовились ко сну, здесь о сне никто и не помышлял. Паулина и ее гости не отрываясь наблюдали за стонущим Максимом.

Прошло довольно много времени, прежде чем Селена почувствовала, что пульс замедлился. Остальные заметили, что Максим начал дышать спокойнее, его лицо вновь порозовело.

— Теперь ему нужен только покой, — сказала Селена, в то время как рабы поднимали спящего, чтобы перенести его в комнату для гостей.

— Ничего страшного, он проживет с этим еще много лет. У него сердечная болезнь, которую можно смягчить, если регулярно принимать наперстянку.

— Я не знаю, как тебя благодарить, — сказала Паулина. — Максим — один из моих самых старых и самых любимых друзей. Если бы он умер… — Ее голос задрожал.

Паулина и Селена сидели одни в комнате для приемов рядом с атрием и пили теплое вино с медом. Гости ушли наверх и легли спать, только Юно сидела у постели мужа.

— Максим мог умереть сегодня, — сказала Паулина. — Я видела тень смерти на его лице. Чем я могу отплатить тебе за спасение его жизни?

— Пожертвуй храму Эскулапа на острове в Тибре.

— Ах да, жертва.

— Деньги для жрецов и братьев были бы лучше.

— Как скажешь. Но как я могу вознаградить тебя, Селена?

— Меня ты вознаградила уже сотню раз, Паулина, дав крышу над головой мне и моей дочери.

— В этом нет ничего особенного, — ответила Паулина, стыдясь за свои недавние мысли.

— Нет-нет! Для нас это очень важно, потому что у нас нет денег. У нас не осталось ни одной монеты.

Паулина в ужасе посмотрела на Селену.

— Но… — начала она. — Но куда ты ходишь каждый день? Мне казалось, ты много работаешь.

Когда Селена все рассказала, она с минуту молчала.

— Я не знала об этом, — сказала она. — Я даже не знала, что ты целительница. Андреас ничего не писал мне об этом.

— Ты получила письмо от Андреаса? — спросила Селена.

— Да, на прошлой неделе.

Селена почувствовала укол. «Он знает, что я здесь, и все же не написал мне. Да и почему, собственно, он должен мне писать?» — думала она. Связь с ним была прервана. Он вернул ей розу из слоновой кости.

— Как у него дела? — спросила она. — Он здоров?

— Он немного жалуется на сырость и холод в Британии.

«А когда он вернется в Рим?» — хотела спросить Селена, но промолчала. Андреас писал Паулине, не ей. Новости, которые он сообщал, предназначались не ей.

— Можно задать тебе вопрос? — вежливо спросила Паулина. — Откуда ты знаешь Андреаса?

Селена вспомнила свой шестнадцатый день рождения и загрустила. Ее дни были заполнены работой в храме, вечерами она едва могла думать от усталости, но тоска по Андреасу, боль от его потери никогда не оставляли ее. Ночами он снился ей, а когда она просыпалась, то ее терзало желание, мечта о его прикосновении.

— Я познакомилась с Андреасом много лет назад, — спокойно сказала она. — В Антиохии, в Сирии.

Паулина подняла тонко выщипанные брови:

— Значит, вы уже давние друзья.

— Наша дружба развивалась странными путями. Мы встретились и расстались много лет назад. Прошлым летом мы снова встретились, совершенно случайно, в Александрии.

— Ах да. Но ты молода. Должно быть, ты была еще ребенком, когда впервые встретила Андреаса.

— Мне было шестнадцать. Он научил меня врачеванию. Как и Мера, женщина, которая вырастила меня.

— Значит, ты femina miedica, — удивленно заметила Паулина. Увидев непонимающий взгляд Селены, она объяснила: — Так мы называем всех женщин, образованных в области медицины. У меня есть знакомые среди них. Большинство из них акушерки. Где ты получила образование?

Селена вкратце рассказала ей о годах учебы, которая началась в маленьком домике в Антиохии и закончилась в храме Исиды в Александрии. Но многое она опустила — королеву Лашу, Вульфа, Рани, а также то, что она из рода Юлия Цезаря.

Паулина задумчиво смотрела на Селену, слушая ее. Когда Селена рассказывала о нечеловеческих условиях на острове, о бедственном положении жрецов и о том, что боги не случайно привели ее на этот остров, Паулина вдруг загрустила. Должно быть, прекрасно знать о своем предназначении, думала она. Передо мной тоже мелькнул однажды огонь надежды на будущее. Но теперь и этот свет погас.

— Я завидую тебе, — сказала она.

Селене было этого не понять. У Паулины было все, чего только мог пожелать человек: прекрасный дом, имя, много друзей, жизнь, наполненная развлечениями и радостью. Будто прочитав ее мысли, Паулина тихо сказала:

— Я вышла замуж молодой, и мы хорошо жили с мужем. В прошлом году он умер. Я еще не привыкла к одиночеству. — Она посмотрела на Селену. — Раньше я любила тихие вечера, — продолжала она, — когда я сидела за своим ткацким станком или писала письма, зная, что мой муж рядом, в своем кабинете. Но теперь я прихожу в ужас при одной лишь мысли о вечере и ночи. Темные часы суток тянутся так долго для меня, они так похожи на смерть…

— Отчего умер твой муж? — осторожно спросила Селена.

— Это была ужасная медленная смерть. Его медленно уничтожил рак, — ответила Паулина, — лучшие врачи приходили к нему, но все оказались бессильны его спасти. В конце концов Валерий попросил избавления, и, наконец, Андреас освободил его от мучений…

— Как жалко, — сказала Селена.

Глаза Паулины увлажнились.

— Теперь я заполняю свои вечера весельем. Мне не выдержать одиночества.

— У вас не было детей?

— У нас была дочь. Ее звали Валерия. Она умерла пять лет назад.

Боль Паулины была похожа на камень с острыми краями, засевший у нее в груди. День и ночь он был там, и ничто не могло заставить его исчезнуть. Праздники и гости, вся эта музыка и смех, факелы, которые дарили свет и тепло, за которыми исчезали темные ночи, — все это не могло приглушить боль.

Потому что ничто не могло сравниться со смертью ребенка. Семилетняя девочка лежала на подушках и, улыбаясь, смотрела на родителей, утешая и успокаивая их, пытаясь хоть как-то смягчить боль от предстоявшего расставания. А Паулина видела умирающей не только семилетнего ребенка. Она видела юную девушку, какой могла бы стать Валерия, молодую женщину двадцати лет, мать, которой теперь ей никогда не стать. Много лиц смотрели на нее с белых подушек, и все они были обречены на смерть.

Она смахнула слезу и сказала:

— Мы хотели еще детей, Валерий и я, но почему-то я больше не могла забеременеть. А я так хотела детей… — Паулина остановилась, пытаясь взять себя в руки, вытерла глаза носовым платком. Потом спокойным голосом продолжила: — Когда Валерий умирал, мне пришлось пообещать ему, что я снова выйду замуж. Но мне уже сорок, Селена. Теперь я уже слишком стара, чтобы родить ребенка.

— Ты могла бы взять кого-нибудь на воспитание.

Паулина покачала головой:

— Валерий тоже хотел этого. Он хотел взять ребенка его дальних родственников, которые погибли во время пожара в театре, но у меня не хватило на это сил. Валерий умер незадолго до этого. А я хотела собственного ребенка. Из моего собственного чрева.

Селена прислушалась к треску поленьев в камине и подумала, какой странной бывает норою судьба, правившая жизнью людей. Она вспомнила Фатму, ни за что не хотевшую ребенка, которого девять месяцев носила под сердцем. Ей она смогла помочь. Но как помочь Паулине? Удивительно, что ей вспомнилось вдруг то, что она однажды видела в Персии и как объяснила ей Рани, было на Востоке обычным делом. Она почему-то вспомнила, что у бездетных женщин, когда они прижимали к груди осиротевших младенцев, действительно появлялось молоко.

Селена как раз хотела рассказать Паулине об этом чуде, когда в коридоре раздались громкие крики. Через мгновение в комнату влетела Ульрика.

— Мне сказали, что ты здесь, — задыхаясь, выпалила она.

Селена вскочила.

— Рикки!

Вслед за ней через дверь ввалился мужчина и схватил Ульрику за руку.

— Я снова застукал тебя, — начал он ругаться. Но, заметив Паулину, свою хозяйку, он покраснел. — Она опять приставала к слугам, — смущенно пробормотал он.

— Рикки, — произнесла Селена, — я думала, ты давно спишь.

Лицо Ульрики тоже раскраснелось, но не от стыда, а от злости.

— Я подложила подушки под одеяло. Меня там и не было.

Селена онемела. Неужели это необузданное существо — ее дочь?

— Я так уже несколько раз делала, — продолжала Ульрика, вырвавшись из рук мужчины.

— Лукас, — произнесла Паулина и встала, — что здесь, собственно, происходит?

— Она подружилась с одним из рабов. Постоянно приходит к нему, и они разговаривают на каком-то тарабарском языке.

Селена взглянула на дочь вне себя от возмущения. Лицо Ульрики скривилось, будто она хотела заплакать, но слезы не появились. Ульрика уже много лет не плакала, пришло вдруг Селене в голову. За исключением того вечера, когда умерла Рани, и того короткого мгновения, когда они обнялись в Александрии, Ульрика не плакала с самого детства.

— Он мой друг! — воскликнула Ульрика возмущенно. — Я учу его греческому.

Селена повернулась к Паулине:

— Прости ее, пожалуйста.

Паулина посмотрела на Ульрику.

— Кто этот юноша, с которым ты подружилась? — дружелюбно спросила она.

Ульрика упрямо смотрела на нее, не произнося ни слова.

— Эрик, — сказал надсмотрщик, — один из недавно привезенных германцев.

— Зачем ты учишь его греческому? — заинтересовалась Паулина.

— Потому что он никого не понимает, — выпалила Ульрика.

— Он все прекрасно понимает! — рявкнул Лукас. — Он просто ужасно упрямый. Изображает из себя простофилю. Его можно заставить работать только побоями.

— Он правда ничего не понимает, — закричала Ульрика, — поэтому ты и бьешь его! Ты все время лупишь его плеткой и ты очень жестоко с ним обращаешься. — Она посмотрела на Паулину умоляющим взглядом: — Они бьют его только потому, что он ничего не понимает. Это несправедливо.

Селена все еще не отрываясь смотрела на дочь. Теперь по ее лицу текли слезы. Слезы из-за какого-то незнакомого раба?

Паулина строго посмотрела на надсмотрщика:

— Это правда?

Казалось, что он стал меньше ростом.

— Этот раб доставляет больше хлопот, чем он того стоит. Его следует продать.

— Это мне решать, — осадила его Паулина, — мы не должны жестоко обращаться с рабами, Лукас. — Она повернулась к Ульрике, и выражение ее лица смягчилось. — Можешь не беспокоиться о юноше. Он молод. Со временем он выучит наш язык.

— Но он тоже учит меня. Он учит меня своему языку.

— А что это за язык, Ульрика?

Ульрика бросила взгляд на мать, а потом тихо сказала:

— Языку, на котором говорил мой отец.

Селена легонько сжала ее плечо.

— Ульрика, — устало сказала она, — то, что ты сделала, — нехорошо. Паулина не хочет, чтобы ты бродила по всему дому, впредь ты больше не будешь…

— Но Эрик — германец, мама. Он не любит Юлия Цезаря. И я тоже не люблю его.

— Я не вижу в этом ничего плохого, — улыбаясь, сказала Паулина, не замечая смущения Селены. — Когда он ничем не занят, ты можешь приходить к нему, — конечно, если твоя мама не возражает. — Повернувшись к Лукасу, она добавила: — Они могут встречаться во фруктовом саду в присутствии одного из надсмотрщиков. Но это будешь не ты.

Ульрика смотрела на римлянку, которую она ненавидела, не веря своим глазам, а потом воскликнула:

— О, спасибо! Я обещаю, что больше не буду делать глупостей.

— Должна признаться, Селена, — сказала Паулина, когда они остались одни, — что присутствие твоей дочери причиняет мне боль. Она постоянно напоминает мне о потере моего собственного ребенка.

Ульрика и матери причиняла боль. Никогда, думала Селена, она не забудет выражения лица Ульрики, когда та говорила о своем прадедушке.

— С этого момента я прослежу, чтобы Ульрика не уходила далеко от наших комнат, — сказала она.

— Нет, в этом нет необходимости. Я потеряла рассудок. Я бегу от своей боли. Ульрика может свободно передвигаться по дому. Она очень милая девочка.

Они прошли через атриум во внутренний двор, над которым раскинулось холодно сверкающее декабрьское небо. Паулина укуталась в свою паллу.

— Я хочу еще раз поблагодарить тебя, Селена, за то, что ты сделала. Завтра же я пошлю жрецам Эскулапа благодарственный подарок. Что касается тебя, — добавила она, — вы с Ульрикой можете оставаться здесь сколько хотите.

Селена улыбнулась. Чудо все-таки случилось. Ее ящик почти опустел, но там как раз оказалось достаточно наперстянки, чтобы спасти жизнь Максиму. Боги все-таки позаботились о ней.

 

56

Одного взгляда Селене было достаточно, чтобы понять — девушке не выжить.

— Положите ее поудобнее, — сказала она брату, временно возглавившему больницу, — я должна помолиться Эскулапу.

Она хотела попросить бога, чтобы он дал ее руке спокойствие и уверенность, а не о совете о том, что ей делать, как думал брат. Это решение пришло, когда в храм пришла девушка, смерть которой была близка, так как ребенок, которого она носила, не мог родиться. В том, что делать, сомнений не было — закон говорил: если беременная женщина умирает, то ребенок должен быть извлечен из чрева, если он жизнеспособен. Это бедная молодая женщина, имени которой Селена не знала, была обречена на смерть, но ребенок в ее чреве был жив и должен был получить шанс продолжать жить.

Она устало шла по тропинке, ведущей от небольшого домика к храму. Роды в стенах монастыря были запрещены, они осквернили бы освященную землю. Поэтому братья отнесли девушку, которая была почти без сознания, в коптильню, из которой Селена устроила больничную палату. И там, под низким потолком, где на балках ворковали голуби, Селена собиралась отважиться на серьезную операцию, чтобы спасти жизнь ребенка.

Храмовые помещения стали теперь чище — Героду удалось найти помощников, которые поддерживали здесь чистоту, но многочисленные больные и старики занимали все помещения, и каждый день на остров приносили все новых и новых. Это не был храм Исиды с полными сундуками, где служили дочери благородных фамилий, это был старый заброшенный храм Эскулапа, который с трудом содержала кучка самоотверженных братьев.

Надежды, окрылившие Селену после щедрых пожертвований Паулины и Юно в декабре, не оправдались. В последующие месяцы ей пришлось осознать, что деньги бессильны, если нет работников. Храму нужны были люди, которые могли бы взяться за работу и были бы готовы послужить рукой и сердцем. Но остров как будто превратился в запретную зону. Страх перед больными, перед нездоровым воздухом вокруг храма и перед злыми духами болезни и смерти отпугивал людей.

Селена не обижалась на них, их страх был оправдан. Хотя опыт прошлого все-таки должен был бы их чему-нибудь научить. Римские чиновники, занимавшиеся вопросами здравоохранения, знали ведь достоинства санитарных сооружений и общей гигиены — каналы для сточных вод, уличные стоки, — все это было в городе. Болот в долине реки осушили, чтобы одолеть снова и снова возникающую эпидемию малярии, и назойливые комары, жившие на оплоте, исчезли.

«Как могло случиться, что римляне забыли этот остров?» — размышляла Селена, возлагая букет весенних цветов к стопам Эскулапа.

«Потому что от народа, которому доставляет удовольствие резня и кровопролитие, нельзя ожидать сочувствия», — горько думала она.

При этой мысли она вспомнила тот ужасный день, когда они с Ульрикой пошли посмотреть представление в цирк Максима, которое было устроено по случаю празднования Нового года. Весь Рим был на ногах. Селену и Ульрику подхватил поток людей, устремившихся на стадион через сводчатые ворота. Их поразило мощное строение, не знающее себе равных во всем мире и прославившееся до самой Персии гонками, проходившими здесь.

Подталкиваемые толпой, они поднялись до самых верхних рядов, где сели под тентами, зараженные всеобщим возбуждением. Селена — с корзиной на коленях, в которой лежали яйца, хлеб, сыр и бутылка разбавленного вина. Ульрика впервые за долгое время смеялась, так же, как и толпа, нетерпеливо ждала начала представления.

Наконец раздались фанфары, и под громовой рев толпы на арену вынесли статуи богов и богинь. Вскоре появились жрецы, сановники, художники, которые развлекали публику в этот день, и, наконец, император и императрица, появление которых вызвало аплодисменты толпы, перешедшие затем в неистовые овации.

Представление начала группа всадников, каждый из которых галопировал по арене, стоя сразу на двух лошадях. Это был волнующий спектакль. Селена и Ульрика хлопали изо всех сил, когда всадники уходили. Потом последовали гимнасты и акробаты, одетые в роскошные костюмы, а между номерами выступали клоуны со своими шутками.

И снова удары фанфар возвестили следующую часть программы: на арену вышли двое в кожаных передниках, со шлемами на головах, с мечами и щитами в руках. Публика закричала от восторга. Судя по всему, борцы были очень известны. Зрители, сидевшие вокруг, заключали пари, и Селена узнала из разговора соседей, что тот, что повыше, выиграл уже сотню боев и что он вообще всеобщий любимец.

Когда борьба началась, публика будто сорвалась с цепи. Мечи бряцали, умащенная кожа блестела, силачи играли мускулами. Селена и Ульрика смотрели на происходящее сначала с любопытством, а потом со все нарастающим ужасом.

Крики толпы оглушили их, когда один из гладиаторов, рослый фаворит, упал на землю, и в мгновение ока его противник поставил ему ногу на грудь. Победитель взглянул в ложу императора, ему дали знак — большой палец вниз, — и, не колеблясь, победитель вонзил меч в грудь своему противнику. Потом поклонился и сорвал шлем с головы побежденного. Из-под него рассыпались светлые косы германца.

Селена и Ульрика онемели от ужаса, когда победитель получал свою награду, а мертвого поверженного воина оттаскивали с поля битвы.

Тысячи людей орали, рычали и топали ногами.

Селена и Ульрика все еще сидели, будто оглушенные, когда началось следующее представление. Железные ворота открылись, и сотни людей, спотыкаясь и щурясь, вышли на свет, мужчины, женщины и дети, одетые в лохмотья, худые и бледные. По другую сторону арены открыли еще одни ворота, и оттуда ринулись изголодавшиеся львы.

— Евреи! — ревела толпа. — Смерть евреям!

Селена схватила Ульрику за руку и бросилась бежать со стадиона.

Да, она знала, почему острову неоткуда ждать помощи. От таких людей нечего ждать сочувствия.

— Пока закон позволяет просто сбывать нам старых рабов, — говорил Герод, — мы не найдем выхода. Потому что здесь слишком много народу. Если бы только император прислушался.

Император — жадный и эгоистичный человек, думала Селена, стоя перед статуей Эскулапа. Она трижды просила, чтобы он ее принял, и три раза ее просьбу отклоняли. Даже Паулине, у которой были хорошие связи и влияние, не удалось добиться для нее аудиенции. Теперь, когда император снова был в Риме, он был слишком занят, развлекая себя, чтобы услышать, что заботит народ.

Клавдий снова в Риме. А где же тогда Андреас? Паулина навела о нем справки у своих друзей в императорском дворце, но никто не смог ей ничего сказать.

Я знаю, где он, думала Селена. Он нашел корабль, который унесет его к новым горизонтам.

Селена тряхнула головой. Она пришла к богу затем, чтобы попросить поддержки в предстоящей операции, а не затем, чтобы сложить к его ногам свои земные заботы. Она должна сконцентрироваться. Как сказал Герод, это все равно что пытаться остановить море веником. Ее план превратить остров в приют для больных и раненых не может осуществиться, в Риме до сих пор нет места, куда могли бы обратиться жители города.

— Святой Эскулап, — бормотала Селена, окруженная дымом курений и мерцающей темнотой, — отец целительского искусства, направь сегодня мой нож. Дай мне мудрости и силы вызволить этого ребенка на свет. Мать Венера, позаботься об этой бедняжке, помоги ей безболезненно расстаться с этим миром и дай мне этого ребенка. И наконец, Селена обратилась еще и к духу обожествленного Юлия Цезаря, который был ее дедом.

Шесть месяцев назад Селена приехала в Рим, в надежде соединиться с членами своей семьи на Палатинском холме, теперь же эта надежда умерла, стоило ей услышать о лживости этих людей, движимых только жаждой власти. Члены императорской семьи, как и предупреждал ее Андреас, были весьма опасной шайкой. Весь Рим надрывал глотки, рассказывая о коварных намерениях Мессалины сделать своего сына Британника преемником Клавдия. Она готова была устранить любое препятствие, возникающее у нее на пути. Ходили слухи о необъяснимых смертных случаях и таинственных исчезновениях людей, которые оказывались на пути Мессалины.

С каждым ушедшим днем, с каждым новым слухом об императорской семье росла осторожность Селены. Эти люди с таким ожесточением и коварством боровшиеся за власть, не обрадовались бы внезапному появлению законной наследницы Юлия Цезаря. Думая о собственной безопасности Селена держалась в стороне от них, да и ради Ульрики она должна была хранить тайну. Внучка Юлия Цезаря была уже девицей на выданье, молодая женщина, способная рожать детей.

Свою последнюю страстную молитву Селена обратила к богине, Великой Матери. Она молила о милости для души юной девушки, которой предстоял такой ранний и трагический конец.

Напоследок она, как всегда, попросила у богини покровительства и защиты для своей матери и брата независимо от того, живы они еще или нет.

— Я думаю, у меня будет много детей, когда я вырасту, Паулина.

Ульрика сидела в саду, залитом солнцем, и болтала с Паулиной, которая собирала пионы и желтые ирисы. Теперь, когда зацвел весенний сад, они каждый день бывали здесь. Чаще всего они все вместе сидели под гранатовым деревом, став подругами после того тревожного декабрьского дня. Паулина, которая раньше с трудом выносила присутствие Ульрики, теперь наслаждалась ее обществом, а Ульрика видела в ней, как раньше в Рани, вторую мать.

— Иметь одного ребенка, — продолжала Ульрика, — по-моему, жестоко. Я бы все время боялась, что мой ребенок чувствует себя одиноким. Поэтому я хочу, чтобы у меня было много детей, чтобы им было веселей друг с другом. А иначе… — ее лицо посерьезнело, — лучше вообще ни одного.

Паулина вернулась к дереву с букетом цветов и сорвала еще пару гранатов для Селены, которая обычно готовила напиток из их кожуры.

— Но для начала тебе придется обзавестись мужем, — улыбаясь, сказала она.

— Да, конечно. Но я точно не выйду замуж за первого встречного. Это должен быть совершенно особенный человек.

«Как мне это знакомо, — тоскливо думала Паулина. — Валерий был для меня совершенно особенным, когда мы познакомились. Ах, стать бы еще раз такой юной, как Ульрика, когда вся жизнь, полная волнующих событий, еще впереди. Но для меня это уже позади. Я, конечно, могла бы еще раз выйти замуж, но это было бы несправедливо по отношению к мужчине, так как я не смогла бы уже подарить ему детей».

Вздохнув, Паулина подняла глаза к светло-голубому небу. «Если бы я могла иметь детей, — думала она, то хотела бы выйти замуж за такого человека, как Андреас. А еще лучше за самого Андреаса…»

— Я не могу выйти замуж за кого попало, — серьезно заявила Ульрика. — В моих жилах течет царская кровь. Мой отец был сыном царя.

Паулина посмотрела на золотистую головку. Она беспокоилась за Ульрику. Девочка бывала иногда дикой и упрямой. Она очень часто надолго замолкала. Паулина считала ее слишком замкнутой для своего возраста. И как она привязалась к этому молодому рабу, Эрику. Ведь она при каждой возможности старается говорить на его языке! И все эти ее разговоры о ее покойном отце.

— И конечно, мне следует принять во внимание материнскую сторону, — продолжала Ульрика, — хотя я и считаю ужасным, что Юлий Цезарь — мой прадед. Другим людям это кажется важным, может быть, и для моего мужа это будет важно.

Паулина с рассеянной улыбкой опустила желто-красный плод в корзину. Потом остановилась и, не опуская рук, взглянула вниз, на девушку.

— Что ты только что сказала, Ульрика? О Юлии Цезаре?

— Он мой прадедушка. — Ульрика взяла из корзины гранат и начала сдирать с него жесткую кожуру.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что это правда. Его сын был моим дедушкой. Следовательно, он мой прадедушка, разве не так?

Паулина опустила руки:

— Его сын?

— Цезарион. Он был отцом моей матери. Паулина скептически посмотрела на нее:

— Ульрика, что ты там выдумываешь?

— Да нет же. Настоятельница храма в Александрии сказала об этом моей матери. Она все рассказала нам об императрице Клеопатре, которая была бабушкой моей матери. Принца Цезариона спрятали, а вместо него убили раба. Но потом, через несколько лет, его все-таки убили солдаты. В Пальмире. В ту ночь, когда моя мать появилась на свет.

Паулина медленно опустилась на скамейку рядом с Ульрикой.

— В это трудно поверить. Твоя мать никогда не говорила мне об этом.

— Она держит это в тайне. Но она носит на шее кольцо Юлия Цезаря на цепочке. Он завоевал Галлию, ты же знаешь, и напал на Германию. Мне было бы приятнее, если бы он не был моим прадедом, но…

— Ульрика, — Паулина взяла девочку за руку, — знает ли еще кто-нибудь об этом?

— Только мать Мерсия. И человек, который приходил в храм. Андреас.

Паулина взглянула в большие искренние глаза, такие же голубые, как апрельское небо, и поняла, что ребенок говорит правду.

— Ульрика, — сказала она, — послушай меня внимательно. Твоя мать права. Это должно остаться в тайне. Ты не должна говорить об этом ни одной живой душе. Ты обещаешь мне это, Ульрика?

Ульрика дала торжественное обещание, и Паулина крепко пожала ей руку. Если Мессалина узнает об этом…

— Она на пороге смерти, — тихо сказал брат.

Селена знала, что нет никакой необходимости очищать инструменты в огне, девушка умрет, как только начнется операция, и ей уже нечего бояться. Но все же ей показалось несправедливым касаться ее тела нечистыми инструментами, поэтому она приготовила все так же, как и для любой другой операции.

Из святой святых храма принесли священный огонь Панацеи и Гигиены, а также статую Аполлона. На дверях и окнах развесили священные травы, на стенах нарисовали знаки Исиды и Минервы. Братья призвали все известные им силы поддержать Селену в выполнении трудной задачи.

Они верили в нее, жрецы и братья Эскулапа. Вопреки предсказаниям Герода она не бросила их на произвол судьбы. Она не пала духом и не сдалась, напротив, она работала усерднее, чем когда-либо. Но ее неиссякаемой энергии было недостаточно.

Селена пришла в храм с великим планом. Она хотела поделить храмовую территорию на разные отделения в зависимости от болезней, как она видела это в римском валетудинариуме. Вместо циновок она хотела поставить кровати, как в Персии, а еще она хотела специально обучить медицинских сестер и братьев, как это делают в Индии. Она пыталась ввести проточную воду, чтобы смывать отходы и экскременты, она старалась всегда иметь в запасе чистый перевязочный материал и очищать все инструменты в священном огне. Но в грязи храмового двора лежало более сотни больных и умирающих, жужжание мух наполняло воздух, запах на острове стоял такой тошнотворный, что люди держались от него подальше, хотя в других условиях они и могли бы помочь. Больше не осталось места, чтобы хоронить мертвых, не было возможности отделить детей от умирающих стариков, дать покой тем, кто в нем нуждался. В этих условиях женщина мало чего могла добиться, какие бы великолепные планы она ни строила. И все же теперь без Селены им было не обойтись. На остров девушку принесли в надежде, что боги помогут ей, а теперь Селена хотела дать шанс выжить хотя бы ребенку.

Селена и брат сидели рядом с тихо лежащей девушкой, не отрываясь глядели на ее медленно поднимающуюся и опускающуюся грудь. В тот момент, когда она умрет, Селена возьмется за нож. Но не раньше, так как иначе ей придется резать живую плоть, и не позже, иначе ребенок умрет у матери во чреве…

Именно в тот момент, когда последнее дыхание покинуло тело девушки…

Брат положил ей руку на теплую грудь и не ощутил ударов сердца.

— Все кончено, — шепнул он.

Селена взяла нож, призвала себе в помощь всех богов и богинь, которых она только знала, и начала.

 

57

Селена понимала, что очень рискует. Она еще недостаточно хорошо знает Паулину, чтобы предсказать, как она отреагирует, и их дружба еще недостаточно крепка, чтобы Селена могла смело отважиться на тот шаг, который она предпримет сегодня. Но у нее не было выбора. Она не могла оставить новорожденного умирать.

В минувшем декабре, после того, как Максим, выздоровев, покинул виллу, Селена, выполняя желание упрямой Паулины, переехала в комнаты для почетных гостей. Они находились в задней части дома, вдали от шумной улицы, их окна выходили во фруктовый сад, раскинувшийся на склоне холма.

Крепко прижав к себе маленький сверток, Селена торопливо шла через атриум. В столовой обедали Паулина с гостями, а после обеда было намечено, что философ будет читать свои последние произведения. После ухода гостей Селена хотела привести Паулину в свою комнату.

Великая Мать, молилась Селена, спеша, никем не замеченная, через внутренний двор к лестнице, ведущей в ее комнаты, смягчи сердце Паулины в тот момент, когда она увидит этого беспомощного маленького ребенка. Позволь вырваться наружу материнской любви, заключенной в нем.

Селена надеялась, что материнский инстинкт Паулины, который та подавляла в себе пять лет, вырвется наружу при виде этою крошечного ребенка.

Если нет…

Тогда ребенок останется со мной, и я выращу его, как своего собственного. Но ведь именно Паулине нужен сейчас ребенок. Иногда она так тоскливо смотрела на Ульрику, жаловалась Селене, как пуста ее жизнь, и все же не отваживалась еще раз выйти замуж, потому что считала, что не может больше иметь детей. Возможно, надеялась Селена, взяв ребенка, Паулина найдет в себе силы и снова выйдет замуж.

Она была красивой женщиной, очаровательной, образованной, из хорошей семьи, и к тому же она, хотя и прятала это под видимой холодностью, была доброй и чувствительной женщиной. Среди римских аристократов было достаточно таких, кто видел это и пытался сблизиться с Паулиной. Но как только отношения становились серьезнее, Паулина ускользала, как заметила Селена, и старалась охладить эту дружбу.

Этот ребенок может изменить жизнь Паулины, взволнованно думала Селена, укладывая младенца в свою постель и укрывая его. Это был симпатичный мальчик с густыми черными волосами. Хрупкий, но здоровый. Очевидно, что его мать не бедствовала во время беременности. После операции Селене бросились в глаза и другие детали: высочайшее качество ткани, из которой были сшиты одежды девушки, ее ухоженные нежные руки и ступни. Определенно, она не была ни крестьянкой, ни рабыней, вполне возможно, что она происходила из благородной фамилии. Почему она не захотела родить ребенка дома?

Когда ушли последние гости, Селена послала рабыню за Паулиной. Когда та появилась через несколько минут, возбужденная веселым и интересным вечером, Селена предложила ей присесть и рассказала ей историю незнакомой девушки, и еще рассказала о кесаревом сечении.

Закончив историю, она отвернулась от Паулины, которая не совсем понимала, зачем Селена рассказывает все это, и взяла в руки спящего ребенка.

— Я принесла его с собой, — сказала она, оборачиваясь, — я оставила ребенка.

Паулина не сказала ни слова, только не отрываясь смотрела Селене в глаза.

— Он такой хорошенький, у него такие крошечные ручки, такие изящные. И он крепенький. Я не могла оставить его умирать, — Селена опустилась на колени перед Паулиной и скинула покрывало с его маленького личика, — посмотри же, какой маленький, симпатичный мальчик.

Паулина посмотрела на него.

— Да, — ответила она.

— На. — Селена протянула ей ребенка.

Но Паулина не сдвинулась с места:

— Тебе понадобится нянька. Я найду кого-нибудь.

— Ребенок не для меня, — медленно произнесла Селена, — я принесла его тебе.

— Что? — прошептала Паулина. — Что ты сказала?

— Ты только возьми его на руки.

Паулина вскочила:

— Ты, похоже, сошла с ума.

— Возьми его, Паулина. Подержи.

— Ты что, лишилась рассудка? И ты думала, что я его возьму?

— Ему нужен дом.

— Но не мой! — Паулина сделала пару шагов и резко обернулась. — Этого я никак от тебя не ожидала, Селена. И ты предполагала, что я возьму этого… этого…

— Этого одинокого маленького мальчика! — сказала Селена и встала. — Ты только взгляни на него разок, Паулина. Это всего лишь маленький ребенок.

— Ребенок из сточной канавы. Ребенок, который никому больше не нужен.

— Он нужен мне.

— Так оставь его себе.

— Но, Паулина…

— Почему ты так поступаешь, Селена? — Паулину затрясло. — Как ты можешь быть такой жестокой?

— Я не могла просто бросить его, Паулина.

— Почему же нет? Рим кишит нежеланными детьми! Почему тебя волнует судьба именно этого малыша?

Она была права. Почему ее волновал именно этот ребенок, ведь она так много видела таких, которых просто бросали, оставляли умирать, — новорожденных девочек, покалеченных внебрачных детей.

— Потому что я подарила ему жизнь, — тихо ответила Селена.

— Вот и оставь его себе. Стань ему матерью.

— Но почему же ты не хочешь взять его, Паулина? Объясни мне, пожалуйста, я хочу понять!

— Я уже сказала тебе. Я не хочу ребенка, которого бросила другая женщина.

— Она не бросала его, Паулина. Она умерла.

— Я хочу ребенка из моего собственного чрева. — Паулина прижала обе руки к животу.

— Но там больше не может быть детей.

— Тогда мне совсем не надо, — с этими словами она повернулась и бросилась к двери.

— Паулина! Да послушай же! — Селена побежала вслед за ней. — Послушай же! Ты сама можешь кормить его. Ты можешь приложить его к груди и дать ему жизнь. Это же почти то же самое, что родить его самой.

Паулина вцепилась в задвижку двери.

— Теперь я вижу, что ты точно сумасшедшая.

— Паулина, послушай меня! Я только хочу рассказать тебе то, что видела своими глазами. Женщины, которые никогда не были беременными, кормили грудью младенцев. Это возможно, Паулина.

— Ты считаешь меня совсем дурочкой?

Селена схватила Паулину за руку. Ребенок лежал у Селены на руках и спал, находясь между ними.

— Это правда. Я видела это собственными глазами. Если младенец сосет грудь, через некоторое время появляется молоко. Я видела это, Паулина.

Паулина помедлила с минуту. В ее глазах что-то сверкнуло. Потом она вырвалась и убежала из комнаты.

Ульрика стояла и рассматривала ребенка, спрашивая себя, к чему весь этот шум. Мать сказала ей, что малыш красивый. Ульрике он показался довольно забавным. Кроме того, она вообще не представляла себе, что с ним делать.

Вздохнув, она отвернулась от кровати. Апрельская ночь была напоена изысканными запахами, Ульрике казалось, что в саду Паулины цвели сразу все цветы мира. Она вышла на балкон и посмотрела сверху на фруктовый сад.

В минувшем декабре после сердечного приступа Максима Паулина продала раба-грека, служившего ей домашним врачом, и попросила Селену взять на себя обязанности врача. Поэтому сейчас Селена была в доме рабов и занималась женщиной, у которой была лихорадка, а Ульрике пришлось присматривать за ребенком. Вообще-то ей было это не трудно, он ведь был таким маленьким и беззащитным. Но все же это было довольно скучно. Малыш вечно спал, а она была такой непоседливой!

— Это твой новый братик, — сказала ей мать.

Ульрика и не знала толком, что ей думать об этом. Ее мать казалась расстроенной этим. Но зачем же она тогда принесла его домой? И к тому же ему до сих пор не дали имя.

Какой-то шум в саду прервал ее размышления. Это был знакомый звук — тихий свист. Это означало, что Эрик закончил работу и ждал ее. Сердце Ульрики забилось сильнее.

Она обернулась и взглянула на кровать. Малыш крепко спал.

Она снова повернулась к саду и увидела машущую руку. С минуту она стояла в нерешительности, потом махнула в ответ и побежала к лестнице. Малыш проспит еще несколько часов. Никто и не заметит, что она ушла.

— Сделайте же наконец хоть что-нибудь! — раздраженно крикнула Паулина, которая вообще-то редко злилась. — Найдите же кого-нибудь, кто успокоит его.

Ребенок орал уже почти целый час. Его плач был слышен во всем доме, и до сих пор еще ни одной рабыне, которых посылала Паулина, не удалось его успокоить.

Она гневно мерила шагами свою комнату, туда-сюда. Это была одна из хитростей Селены, в этом она не сомневалась. Таким образом она хотела заставить ее взять себе ребенка. Но она не поддастся на эту уловку, только не она.

— Где она? — спросила Паулина, когда рабыня вернулась.

— В доме рабов. Она у больной лихорадкой. Она говорит, что не может сейчас уйти. Она сказала, что с ребенком была ее дочь. И что там есть подслащенное молоко для него.

— А Ульрика с малышом?

Рабыня испуганно потрясла головой. Она никогда не видела свою госпожу такой разгневанной. Паулина накинула паллу и, вне себя от гнева, покинула комнату.

В комнате Селены четыре женщины отчаянно пытались успокоить орущего ребенка. Они передавали малыша из рук и руки, качали его, пели песни, трясли перед его глазами всеми возможными предметами.

— Уходите! — коротко приказала Паулина.

Они быстро положили ребенка на подушки, разложенные на кровати, и с облегчением покинули комнату.

Паулина зажала уши руками. Его плач был невыносим, пронзительный, отчаянный крик, просящий внимания. Валерия поначалу тоже так кричала…

Паулина подошла к кровати и посмотрела на малыша. Он сжал крошечные ручки в кулачки и изо всех сил сучил ножками. Его личико раскраснелось. Паулина дрожала. Она знала — стоит сделать лишь первый шаг, а дальше все произойдет само собой.

Она огляделась. Его рожок лежал на столе с соской, которую Селена сделала сама из тонкой льняной тряпочки. Она вся растрепалась, очевидно рабыни безуспешно пытались покормить ребенка.

— Глупые создания, — пробормотала она и взяла бутылочку. Потом подумала: ему нужно что-то твердое, что он сможет нормально сосать.

От крика у нее заболели уши. Она снова подошла к кровати и взглянула на маленький сверток со смесью сочувствия и досады. Селена должна была позволить ему умереть. Любой другой поступил бы так. Делать кесарево сечение было глупо. Паулина тряхнула головой. Иногда Селена поступала действительно очень необдуманно.

— Ну-ну, все хорошо, — будто со стороны услышала она свой голос и почти против воли протянула руки к малышу.

На этот раз она по-настоящему посмотрела на ребенка. Она удивилась. Он был таким маленьким. Она уже забыла, какими маленькими рождаются дети.

— Все хорошо, — снова сказала она и прижала к себе малыша. Он перестал плакать.

— Вот видишь, — пробормотала Паулина, расхаживая туда-сюда по комнате. Женщина ощущала тепло маленького тельца через покрывало, видела его маленькое круглое личико, глаза, которые еще толком не видели.

Это напомнило ей…

Воспоминания и чувства, которые, по ее убеждению, давно были забыты, вернулись.

— Они не должны были оставлять тебя одного, — бормотала она, — о чем только думала Селена, доверяя тебя этой легкомысленной Ульрике?

Паулина взяла бутылочку и села на стул. Но соску, как она и предполагала, больше нельзя было использовать. Она стянула ее с бутылочки, окунула свой тоненький пальчик в подслащенное молоко и поднесла его ко рту малыша. Он сразу начал его сосать.

Паулина сделала это еще и еще раз.

— Мы должны придумать что-нибудь получше, — сказала она, покачивая его на руках. По крайней мере, теперь он успокоился. — Я скажу Селене, чтобы она наняла няню, — сказала Паулина вслух, покачивая ребенка, а ее палец непрерывно двигался от бутылочки к ротику. Женщина откинулась назад. Знакомые приятные ощущения разлились по ее телу, какое-то сладкое томление, которое она редко испытывала в жизни. Паулина затянула старую песню, которую любила Валерия.

Малыш дернул головой в сторону и снова заплакал.

— Ну хорошо, хорошо, — тихо сказала Паулина. Она расстегнула на плече булавку и стянула с себя край одежды. Маленькая головка инстинктивно повернулась, ребенок пошарил губами и начал сосать.

Едва ощутив губы ребенка на коже, она снова почувствовала резкую боль в груди. Она чувствовала, как начинает растворяться.

 

58

Власть над Римом держалась на удивительном парадоксе: хотя император и обладал неограниченным могуществом и не должен был ни перед кем отчитываться, ему все же требовалось одобрение народа, чтобы властвовать. Римлян не особенно заботили дворцовые интриги и непрерывная борьба за власть, члены семьи Юлия и Клавдия могли спокойно править миром, пока они давали хлеб и зрелища.

И чтобы поддержать хорошее расположение духа народа, в этот день должен был состояться большой праздник реки в честь бога Тибра, который дарил Риму воду и жизнь. Это будет самый великолепный и самый дорогой спектакль за семь лет власти Клавдия, и все население города собралось у реки на него полюбоваться.

Вверх и вниз по берегам теснились плотные ряды людей, падких на зрелища. Для высокопоставленных лиц города и фаворитов императорской семьи были сооружены трибуны, а у горожан с самыми блестящими именами — Метеллиев, Лепедиев, Антониев — были места прямо у императорской трибуны у самой реки.

Здесь сидели Селена и Паулина, так же полны ожиданий, как и тысячи людей, стоявших по берегам, покуда хватало глаз, и с нетерпением ожидавших начала спектакля, процессии богов. Селену и Паулину сопровождали рабыни, снабжавшие их холодными закусками из своих корзин. Селена была рада, что пришла. Лето с его невыносимой жарой и лихорадкой, которые оно принесло с собой, было особенно трудным для острова. Число умерших возрастало, и в храм приносили еще больше рабов, чем обычно, и бросали их там. Денежные пожертвования Паулины едва ли могли помочь. Никто просто не приходил на остров. И попытки Селены добиться аудиенции у императора были по-прежнему безуспешны. Она уже начинала верить в правоту Герода. Наверное, Эскулап действительно покинул свой священный остров.

Селену удивило, что Паулина приняла приглашение на праздник реки. Последние шесть месяцев ее жизнь наполняла только забота о маленьком Валерии, и она не проявляла интереса к публичным развлечениям. Но потом Паулина назвала причину, по которой она приняла приглашение, — возможно, Андреас тоже придет, сказала она.

Шесть месяцев Назад, взяв наконец себе маленького Валерия, она призналась Селене:

— Я не хотела больше выходить замуж, потому что считала несправедливым лишить мужчину права на наследника. Но теперь у меня есть ребенок, сын, которого я могу подарить мужу. Теперь я хочу выйти замуж, Селена. И я хочу выдать тебе одну тайну: мне уже очень давно нравится Андреас.

Андреас и муж Паулины Валерий долгие годы были добрыми друзьями, с того дня, как Андреас приехал в Рим и вступил в должность одного из множества лейб-медиков Калигулы. Паулина многие вечера провела с этими мужчинами втроем, она ездила с ними к морю, они вместе проводили праздники. Андреас и Паулина нравились и подходили друг другу. Он никогда не был женат, но теперь, как надеялась Паулина, когда ему было уже сорок восемь лет и у него не было наследника, он наверняка был бы не прочь обзавестись семьей.

— Год траура прошел, как предписывает закон, — сказала Паулина, — теперь я снова могу выйти замуж. И я не знаю мужчины лучше Андреаса.

Вполне естественно, думала Селена, наблюдая за происходящим на императорской трибуне. Семья была в сборе, но несколько мест были еще пусты. Корабль Андреаса должен был прибыть в Остию несколько дней назад. Будет ли он сегодня здесь?

Маленький Валерий забеспокоился и начал хныкать. Паулина расстегнула платье и приложила его к груди, скромно прикрывшись паллой.

Как у тех женщин, которых Селена видела на Востоке, через несколько дней прикладывания младенца к груди у Паулины появилось молоко. Теперь Паулина так привязалась к ребенку, будто сама родила его. Ее молоко было жидким, и того было недостаточно, и все же связь между матерью и ребенком все больше и больше укреплялась. Валерий нуждался в дополнительном подкармливании, но, кормя младенца грудью, Паулина дарила ему любовь и внимание.

Паулина и Селена выдумали историю, объясняющую внезапное появление ребенка: маленький Валерий был якобы сыном дальних родственников из старого благородного рода, которые умерли во время эпидемии. Паулина заплатила кучу денег за фальшивые документы, но теперь ребенок был внесен в список и носил старое гордое имя Валерий.

Селена приподняла лицо навстречу легкому ветерку, наполненному запахами благовоний, исходивших от сидящих рядом с ней благородных женщин. Паулина представила их по прибытии: Корнелия Сципион, наследница великого Сципиона Африканского, и Марция Туллия, правнучка Цицерона.

— Селена, — изумленно сказала Корнелия, — какое необычное имя. Из какой ты семьи?

— Селена-therapeuta, — поспешно вставила Паулина, — она получила образование в Александрии. Ты, конечно, слышала о сердечном приступе Максима в прошлом декабре?

— Ах да!

— Это Селена спасла ему жизнь. Она живет сейчас у меня. Я продала своего домашнего врача, и Селена заняла его место.

— Эти греки! — вставила Марция Туллия. — Их очень переоценивают, если хочешь знать мое мнение. Качество рабов уже давно не то, что было когда-то.

Потом она наклонилась к Паулине и шепнула ей что-то на ухо. Селена слышала, как Паулина тихо ответила:

— Нет, Селена не рабыня. Она свободнорожденная гражданка Рима.

Селена уже привыкла к тому, что имя в Риме важнее, чем что-либо другое. Происхождение значило здесь больше, чем характер или достижения. Люди, сидевшие вокруг, были потомками основателей Рима и тщательно следили за тем, чтобы никто не ворвался в их круг.

— …обеднел, — как раз произнес муж Корнелии своему соседу, — но все же он из рода Агриппы. Мы не можем позволить, чтобы его дом продали какому-то сирийцу.

— О, конечно, у покупателя есть деньги, но он из ничтожнейшей семьи.

Позади Селены болтали две женщины.

— А когда она узнала, что он ее обманывает, что его мнимое родство с Гракхами — не более чем вымысел, у нее, конечно, не осталось другого выхода, как развестись с ним. Она очень тяжело переживала. Ведь она говорит, что любила его.

Услышав громкий смех Марции Туллии, Селена обернулась.

— В актера! — воскликнула Марция Туллия. — Как она могла быть такой глупой, чтобы влюбиться в актера? Она может считать себя счастливицей, что ее отец всего лишь прогнал ее.

Корнелия добавила недовольно:

— Их обоих следовало бы предать смерти. Ее отец имел на это полное право.

Паулина, увидев исказившееся лицо Селены, наклонилась к ней и объяснила:

— Закон запрещает потомкам сенаторов вступать в брак с актерами.

Она оторвала Валерия от груди, застегнула платье и протянула ребенка рабыне. Застегивая пряжку, она посмотрела через плечо Селены и воскликнула:

— О! Вон там Андреас.

Лучи солнца играли на его седых волосах и белой тоге, когда он двигался к ним, все время останавливаясь, чтобы поприветствовать друзей и знакомых. Селине, сердце которой было готово выскочить из груди, показалось, что прошла целая вечность, пока он оказался рядом с ними. Их взгляды встретились еще задолго до того, как он приблизился, и не отпускали друг друга, пока он наконец не оказался перед ними, человек, которого она любила.

— Здравствуй, Селена, — сказал он.

Она взглянула в его улыбающиеся глаза.

— Андреас. — Больше она ничего не сказала.

— Ты только посмотри! — воскликнул муж Корнелии, вставая с места. — Снова в Риме! Сколько лет прошло! — Мужчины пожали друг другу руки.

— Как Испания? — спросила Марция Туллия. — Я слышала, что в это время года там невыносимо.

Селена опустила веки. Он был в Испании.

— И в какие неведомые земли занесет тебя в следующий раз? — спросила Паулина.

Он подошел к ней и взял обе ее руки в свои.

— Ты хорошо выглядишь, Паулина, — тепло сказал он. — Как у тебя дела?

Селена изучающе посмотрела ему в глаза, когда Паулина отвечала:

— У меня все хорошо, Андреас. Спасибо тебе за письма.

— Я слышал, у тебя появился сын.

— Он мог бы быть сыном Валерия, так он на него похож.

— Ты надолго в Риме? — поинтересовалась Марция Туллия.

— Да, — ответил он, отпуская руки Паулины и поворачиваясь к Селене. — Я остаюсь здесь, — он помолчал немного, — а ты, Селена? — спросил он, улыбаясь. — Как твои дела?

— Я должна поблагодарить тебя за то, что ты послал меня к Паулине. Без ее любезной помощи этот год был бы очень трудным для меня. У нас с дочерью все хорошо.

По его лицу пробежала тень, но через минуту он снова улыбался.

— Когда ты вернулся в Рим? — спросила Паулина.

Андреас собирался ответить, но тут с ним снова кто-то поздоровался, взял его за руку и потащил за собой.

Селена смотрела на реку. Поднялся ветер, и она поежилась немного. Бросив взгляд через плечо, она увидела Андреаса в кругу людей, прямо в центре. Ее не удивило, что через несколько минут он занял место на императорской трибуне. Он сел по правую руку от императора.

Селена рассматривала императорскую семью. Ей Клавдий не показался таким уж отталкивающим, каким его изображали враги. Он хромал и тряс головой, но он не был уродливым и не произвел на Селену впечатления очень коварного человека. Она заметила, что кресло рядом с ним пустовало, и удивилась, что нет императрицы.

Звук фанфар привлек всеобщее внимание к реке. Издалека слышались крики толпы, приветствовавшей начало спектакля. Раздался глухой ритмичный бой барабанов, и толпа стихла. Люди во все глаза смотрела на изгиб реки, где уже показался нос роскошного корабля, на котором стоял человек, который своим барабаном задавал ритм гребцам под палубой. Как только корабль обогнул изгиб реки, тысяча лучников, стоявших вдоль всей реки среди зрителей, выпустили в воздух стрелы, на которых трепыхались яркие ленточки и флажки. Разноцветный парящий ковер закрыл послеобеденное небо, и толпа взорвалась радостными криками.

На роскошном корабле выступил бог Тибра, изображаемый одним из актеров с длинными взлохмаченными волосами и кустистой бородой. В одной руке он держал весло — символ мореплавателей, ходивших по его водам, в другой — рог изобилия, олицетворяющий плодородие. Тибр стоял, окруженный нагими водяными нимфами, которые пригоршнями бросали зрителям сладости. Толпа пришла в движение, направляясь к реке, сталкивая передние ряды в воду.

Потом появился корабль поменьше. На нем была только клетка с волчицей, которая стояла на Капитолийском холме. Рядом с волчицей стояли два маленьких мальчика, изображавших Ромула и Рема, основателей Рима. Но вместо того чтобы сосать молоко волчицы, как предполагалось, один из них сидел на корточках в углу и орал, а другой совершенно безучастно лежал на соломе. Волчица, которую, очевидно, чем-то успокоили, чтобы она не напала на детей, время от времени пыталась встать, но всякий раз, шатаясь, падала назад. Скорее всего, это был не тот эффект, который был задуман, но тем не менее толпа радостно хлопала в ладоши.

Вновь загремели барабаны, и на изгибе реки появился очень странный плот. На нем громоздилась куча камней, которые, по всей видимости, изображали гору, а на вершине этой «горы» стоял обнаженный мужчина, на спине которого были привязаны два огромных крыла, покрытых перьями. Зрители тотчас узнали его.

— Икар! — кричали они. — Это Икар!

Мужчина, очевидно не доброволец, а раб, которому навязали эту роль, стоял, дрожа, на своей вершине и даже не осмеливался посмотреть вниз, на воду.

— Лети, Икар! — орала толпа. — Лети! Лети!

Несомненно, ему было приказано прыгать, как только плот будет проплывать мимо императорской трибуны, но он стоял, будто парализованный страхом. Тут на вершину вскарабкался штурман, который прятался за кучей камней, и столкнул пугливого Икара вниз. Он упал в воду, где тяжелые крылья сразу же утянули его на дно. Толпа неистовствовала от восторга.

Селена отвернулась. Люди, рядом с которыми она сидела, вели себя более сдержанно, чем плебеи, они сидели, одобрительно кивая, раскованно закусывая и болтая с соседями.

Она оглянулась через плечо и увидела, что Андреас смотрит на нее.

Следующий корабль был очень красивым, настоящее произведение искусства. Над палубой возвышался искусственный лес — деревья, кусты и даже водопад. И посреди этой идиллии одиноко стоял белый конь с высоко поднятыми белыми крыльями, на которых играл медно-красный свет заходящего солнца.

Пегас тихо и мирно проплыл перед глазами зрителей, впавших в задумчивое молчание.

Но уже следующий корабль они снова встретили шумным ликованием. На своем борту он принес им Селену, богиню луны, всю одетую в серебро, ее руки были покрыты серебряной пылью, и ее брата Гелиоса, бога солнца, в золотой солнечной карете, у него на голове красовался венок с золотыми лучами. Когда солнце и луна медленно скользили мимо императорской трибуны, они поклонились Клавдию, и весь Рим взорвался возгласами ликования.

— Что-то новенькое, — заметила Корнелия Сципион. — Нужно отдать должное этому умному старику — этот спектакль превосходит все, что он показывал до сих пор.

Марция Туллия кивнула:

— Клавдий завоевал расположение народа еще на один год.

Громкий крик выше по реке возвестил о приближении нового корабля, и вот он выскользнул из-за изгиба, предлагая на обозрение живую сцену великой драматургии.

Двое молодых людей стояли на палубе, неподвижные как статуи. Юная девушка, чье обнаженное тело обвили длинные волосы, стояла с поднятыми руками, одна нога ее была слегка приподнята сзади, будто она быстро бежала. Молодой человек, что преследовал ее, вытянул руки вперед, будто хотел поймать ее. Но в восхищение толпу привело, очевидно, именно изображение того, как девушка медленно превращалась в дерево, листья висели на кончиках ее пальцев, ее руки были покрыты корой, голову украшал венок из веток лавра. Зрители знали, кто она: Дафна, менявшая свое обличье, чтобы уйти от домогательств Аполлона.

Селена снова обернулась к Андреасу, и их взгляды снова встретились. Думает ли он в этот момент о том дне в гроте Дафны?

Корабли проплывали непрерывной чередой, пронося мимо восхищенных зрителей богов и богинь, героев и героинь сказаний, исторические лица, одну фигуру искуснее другой, на одном из кораблей был даже изображен вулкан, изрыгавший огонь, а на другом — взлетающие с земли лебеди тащили двухколесную карету.

С наступлением темноты по берегам Тибра зажглись тысячи факелов, отблеск которых заиграл на воде. Звуки флейт и арф раздавались под непрерывное жужжание праздной толпы. Людям раздавали хлеб, мясо и билеты на гонки, которые должны были состояться на следующий день. Ночь стала прохладной, но толпа все больше и больше распалялась.

— Клавдий! — кричали люди каждый раз, когда появлялся новый корабль или плот. Толпа была пьяна, она развлекались, она любила своего императора.

Селена постоянно оборачивалась, чтобы взглянуть на Андреаса. Он часто смотрел на нее, и тогда их взгляды погружались друг в друга. Но Селена также часто видела его возбужденно болтающим с Агриппиной, хорошенькой племянницей Клавдия.

Вдруг, будто по сигналу, стало очень тихо. Не слышно было ни звука, кроме потрескивания факелов и плеска воды. Из-за изгиба медленно выплывал корабль, самый большой из всех, что были до сих пор, раскрашенный золотом, подталкиваемый сотней золоченых весел, которые одновременно исчезали в воде. Корабль сверкал в свете факелов, и его отражение в воде походило на жидкое золото. Ночной ветер играл волосами и тогами, трепал флаги и вымпелы. Никто не шевелился, все стихло.

Корабль был разделен на две части, каждая из которых имела свои декорации, но на границе они искусно переходили одна в другую. На носу был изображен морской ландшафт с голубыми волнами, белыми скалами и выпрыгивающими из воды дельфинами, среди которых красовалась великолепная белая раковина. Она была вдвое выше мальчиков, стоявших по обе ее стороны. Когда корабль приблизился, люди узнали юного Британника, сына Клавдия, и одиннадцатилетнего Нерона, сына Агриппины.

Задняя часть корабля изображала идиллический лесной пейзаж с розами и миртой, лебедями и голубями.

Корабль беззвучно проскользнул вниз по реке. Толпа забеспокоилась. На палубе никого больше не было видно, только два мальчика в кожаных фартуках с маленькими крылышками на спине.

Остановленный невидимыми якорями, корабль застыл перед императорской трибуной — мистерия в отблеске факелов.

Люди начали перешептываться.

— Неужели что-то случилось? — спрашивали они друг друга, когда мальчики, удаляясь от раковины, пошли на самый нос корабля. Снова наступила тревожная тишина. Потом послышался скрип вращающихся колес и лопастей, будто они задвигались сами по себе. Когда гигантская раковина начала раскрываться, по толпе прокатился возглас изумления.

Одна половинка раковины медленно опустилась, и когда вместе с ней опустилась ее тень, все увидели то, что она содержала. Двести тысяч человек выразили свое восхищение возгласом, когда внутри показалась Венера, самая любимая богиня Рима.

Среди искусственных голубых морских волн стояла необычайно красивая молодая женщина с кожей, белой, как лунный свет. Сверкающие золотом волосы падали на ее обнаженную грудь, ее улыбающийся лик казался искусственным в свете факелов.

— Мессалина! — закричали люди. — Это императрица.

Селена зачарованно рассматривала двадцатидвухлетнюю императрицу. Она знала, что Мессалине было четырнадцать, когда она вышла замуж за сорокавосьмилетнего Клавдия, и что она происходила из старинного благородного рода. То, что Мессалина, кроме того, была развратной и жестокой женщиной, насколько могла судить Селена, было не более чем дурные слухи.

Рядом кто-то сказал:

— Давно уже не тайна, что Мессалина ходит по ночам в белом парике в бордель, пользующийся самой дурной славой, в порту, где бесплатно отдается мужчинам. Говорят, она ненасытна.

Селена смотрела, широко раскрыв глаза, на красивую императрицу, о которой говорили, что она убивает своих любовников, когда те ей надоедают, и о которой было известно, что из ревности она приказала убить одну аристократку. И это моя родственница, думала Селена, вспомнив, что Мессалина — правнучка Октавии, внучатой племянницы Юлия Цезаря.

Постояв в открытой раковине, чтобы все имели возможность подивиться на рождение богини, Мессалина спустилась со своего пьедестала и начала танцевать под флейту.

Из искусственного леса вышел молодой мужчина, которого все сразу узнали: это был Силий, якобы самый красивый и самый тщеславный мужчина Рима, любовник Мессалины.

Пока «Адонис» на своей стороне корабля делал вид, что не замечает богиню, Венера играла со своими сыновьями Эросом и Антеросом. Когда Эрос — маленький Британник, сын Мессалины — натянул свой маленький лук со стрелой, все уже знали, что произойдет дальше. История о том, что стрела Купидона неосмотрительно пронзила грудь Венеры и та увидела Адониса прежде, чем зажила рана, принадлежала к самым излюбленным мифам. И конец истории был всем знаком: Адониса убил кабан, а на месте, где пролилась его кровь, вырос новый цветок, красный анемон.

Но так далеко драма не зашла. Венера приняла нужную позу, и Эрос поднял свой лук. Не очень уверенно на покачивающемся корабле Британник сделал шаг назад, чтобы найти равновесие, и упал в воду.

На одно мгновение в воздухе повисла мертвая тишина, потом толпа дико засмеялась во все горло, глядя, как мальчик барахтается в воде.

— Он не умеет плавать! — закричала Мессалина.

Через секунду в воду прыгнули враз несколько мужчин. Каждый из них был так жаден до лавров спасителя императорского наследника, что они только мешали друг другу. К тому же они едва ли могли что-нибудь видеть и все время путались в якорном тросе.

Когда мальчика наконец вытащили на берег, он был без сознания.

— Сделайте же что-нибудь! — кричала Мессалина отчаянно. Мужчины поймали Британника за ноги и раскачивали его туда-сюда.

Андреас бросился с трибуны вниз, к берегу.

Селена видела, в какой опасной близости от земли оказывалась при каждом взмахе голова мальчика. Она видела и другое — то, что остальные, по-видимому, не заметили — что Британника столкнул с лодки Нерон.

Андреас вырвал мальчика из рук мужчин. Он положил мальчика спиной на землю и начал сгибать и разгибать ему руки.

Люди вокруг безмолвно наблюдали за его усилиями. Мессалина, дрожа, стояла в объятиях Силия.

Клавдия, который до сих пор сидел на трибуне, будто оглушили. Все видели вылившуюся изо рта Британника воду, но он все еще не дышал.

— Он мертв! — в ужасе зашептала Паулина.

Селена вскочила и побежала к берегу. Не говоря ни слова Андреасу, она опустилась на колени рядом с Британником, взяла в руки его голову и начала дуть ему в рот.

Андреас озадаченно отпрянул, остальные изумленно наблюдали за тем, что делала незнакомка.

Селена несколько раз дунула в рот мальчику, потом остановилась и посмотрела на его грудную клетку. Она не двигалась. Селена склонилась над ним и прижала ухо к его сердцу — она услышала его слабое биение. Она опять начала дуть в рот Британнику, все в том же ритме, время от времени останавливаясь, чтобы взглянуть, дышит ли он дальше сам. Ночь, казалось, превратилась в вечность.

Селена уже готова была сдаться. Но, в очередной раз послушав сердце мальчика, она ощутила слабые, но частые удары пульса в том же ритме, что ее собственные. Живи, крикнула она про себя. Ты должен жить!

И тут она увидела пламя. Оно появилось само по себе, она не вызывала его. Ее огонь души горел так ярко, как факелы вокруг. А когда она его увидела, пришло удивительное ощущение покоя. С каждым выдохом она посылала в тело мальчика дарящий силу огонь. Ее глаза были закрыты, тело расслаблено. Ее губы прижимались к губам Британника, когда она с пламенем огня вдыхала в него жизнь.

Живи, шептало что-то в ней. Возьми мою силу и начни снова дышать. Увидев закрытыми глазами, что ее пламя удлинилось, проскользнуло через ее рот в рот мальчика и соединилось там с маленьким слабеньким огонечком, она поняла, что он будет жить.

Народ терял терпение. Андреас взял ее за руку. Тогда Селена наконец-то встала, а Британник закашлялся.

Под шумные крики ликования юношу унесли на императорскую трибуну.

Клавдию долго пришлось держать руку поднятой, прежде чем толпа плебеев стихла. Потом он сказал дрожащим голосом:

— Ты спасла жизнь моему сыну, наследнику Рима.

Теперь, стоя прямо перед ним, Селена видела на его лице опустошенность, какая бывает у людей больных и ведущих распутную жизнь. Клавдий был чуть старше Андреаса, но выглядел стариком. Он явно был потрясен.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Селена, мой господин.

Губы Клавдия дернулись.

— Не называй меня господином, — тихо сказал он, — говори просто — цезарь, — и добавил уже громче: — Сегодня на наших глазах ты совершила чудо. Это знак богов.

Толпа ликовала.

Клавдий подождал, пока утихнет шум, а потом продолжил:

— То, что ты сделала, невозможно переоценить. — Селена видела слезы у него на глазах. Клавдий чуть не потерял своего единственного сына. — Скажи, что бы ты хотела получить в награду, — сказал он, — ты увидишь, как Рим благодарит своих героев.

— Благодарю тебя, цезарь, — ответила Селена, — лично для себя мне ничего не нужно, но я прошу божественного цезаря взять под свою личную защиту остров на Тибре.

— Что? Остров? Зачем?

Селена описала ему ситуацию на острове, бессилие перегруженных жрецов и братьей, толпы выброшенных рабов, а когда она закончила, император спросил:

— Откуда ты все это знаешь?

— Я работаю там, цезарь. Я целительница. — Селена бросила взгляд на Андреаса, стоявшего за императором, и заметила, что он ей улыбается.

— Целительница! — воскликнул Клавдий. — Поэтому ты и смогла помочь моему сыну. Твое желание должно быть исполнено, Селена. Отныне остров поступает под мою защиту. Мои министры завтра же отправятся туда и посмотрят, что можно сделать. Я человек, который не может себе позволить забыть бога врачевания.

Селена улыбнулась:

— Благодарю тебя, цезарь.

— Значит, тебя зовут Селена, верно? — спросил он. — А как твое полное имя? Из какой ты семьи?

Селена помедлила:

— Мое полное имя — Клеопатра Селена.

— Клеопатра Селена? Как так?

— Меня назвали так в честь моей бабки, последней императрицы Египта.

Члены императорской семьи и вельможи империи, окружавшие Клавдия, недоверчиво взглянули на Селену. За их спинами на берегах реки, на балконах и крышах домов люди напряженно ждали. Только колыхание флажков на ветру и потрескивание факелов слышались в тишине.

Клавдий сказал:

— Я и не думал, что дети императрицы остались живы. Кто твой дед?

Селена сняла с шеи цепочку, сняла с нее золотое кольцо и протянула его Клавдию.

Он поднес его к глазам:

— Что? Это кольцо божественного Юлия Цезаря. Или, по крайней мере, точно такое же. Что это значит?

— Мой дед — Юлий Цезарь.

Изумленный шепот пробежал по рядам, распространяясь как рябь на спокойной воде, если туда бросить камень, и вот уже даже в самых дальних рядах люди начали обмениваться словами удивления.

— Я говорю правду, цезарь, — громко сказала Селена, — моим отцом был принц Цезарион, сын Клеопатры и Юлия Цезаря. Его не убили, как приказал божественный Август, его увезли и спрятали. Вместо него убили раба. В год, когда умер Август, Тиберий послал солдат убить Цезариона. Он бежал с женой из Александрии в Пальмиру, там я и родилась.

Клавдий изучал ее несколько секунд, потом задумчиво произнес:

— У моего дяди Тиберия было много врагов. Я знаю, он говорил, что слышал о существовании Цезариона, единственного живого тогда потомка Юлия Цезаря, и что из страха перед соперником, который мог оспорить его право на власть, он послал солдат убить этого человека. Но у него не было доказательств того, что человек, убитый по его приказу, действительно был Цезарионом.

— Вот доказательство, цезарь, — сказала Селена и показала на кольцо. — Незадолго до смерти отец отдал это кольцо акушерке, принимавшей роды у моей матери, и сказал ей, что это его завещание.

Клавдий скептически рассматривал ее.

— Когда это было? В каком месяце?

— Это было в августе первого года правления Тиберия.

Клавдий кивнул. Он был историком и ученым, и в его памяти хранились все даты и события.

— Это было как раз в то время, как ты и сказала. И все же возможно, что ты подделала это кольцо.

— Это возможно, но я этого не делала.

— И все же это не доказательство. Есть ли у тебя другие доказательства?

Она помолчала.

— Нет, цезарь.

— Может ли кто-нибудь за тебя поручиться?

— Я, цезарь.

Все головы повернулись в сторону Андреаса, который шагнул вперед.

— Она говорит правду. Я был в Александрии, когда Селена узнала правду о своем происхождении, — сказал он. — Это случилось в прошлом году. До того ей и самой было неизвестно, кто она.

— А какие доказательства есть в Александрии? — спросил Клавдий.

— Ее сходство с императрицей Клеопатрой. Его невозможно не заметить.

Пока Клавдий молча рассматривал Селену, в толпе начался шепот, он становился все громче, пока волна машущих рук не дошла до самой императорской трибуны.

— Юлий Цезарь, Юлий Цезарь! — непрерывно скандировала толпа.

Вверх и вниз по реке стояли тысячи римлян и кричали в одном и том же ритме:

— Юлий Цезарь, Юлий Цезарь!

— По-моему, — сухо заметил Клавдий, — Рим верит твоим утверждениям.

Он поджал губы и задумчиво посмотрел вниз, на толпу. Он не верил в историю Селены, но народ очевидно принял все за чистую монету. Клавдий сразу понял, что для его же собственного блага он должен позволить народу приветствовать его новую героиню. Пока он принимает эту женщину, за кого бы она себя ни выдавала, он может рассчитывать на любовь римлян. Поэтому он положил руку ей на плечо и крикнул громко и ясно:

— Посмотри, как Рим приветствует внучку Юлия Цезаря.

Потом наклонился к Селене поближе и добавил:

— Ты будешь сидеть рядом со мной до конца спектакля. А когда празднество закончится, приходи во дворец. Никто, кроме тебя, не должен прикасаться к моему сыну.

Британник быстро оправлялся от последствий навязанной ему ванны. Люди приходили и уходили, один за другим, все, кто окружал его: Клавдий и Мессалина, Агриппина и ее угрюмый сын, придворные врачи и рабы. Только Селена и Андреас оставались все время с ним.

Стояла глубокая ночь, спальные покои наполнились светом ламп, свисавших с потолка. Селена сидела на кровати мальчика, глядя на него. Он спал, спокойно и глубоко.

— Откуда ты знаешь метод, который применила сегодня? — спросил Андреас, который стоял прислонившись спиной к колонне и скрестив руки на груди. — Я никогда о таком не слышал.

— Я научилась этому в Персии, — ответила она. — В некоторых отношениях персы намного превзошли нас в целительстве.

— И теперь народ почитает тебя как богиню.

— Людям всегда нужен идол. Завтра это будет кто-нибудь другой. Андреас отошел от колонны и двинулся через роскошные спальные покои.

— Я очень обрадовался, увидев тебя сегодня на празднике, — сказал он. — Я уже начал думать, что потерял тебя.

— Потерял меня? — Селена изумленно обернулась. — Что ты хочешь этим сказать?

— Сегодня днем я заходил к Паулине, а тебя там не было.

Селена посмотрела на него. Ее все так же сильно тянуло к нему, как и много-много лет назад.

— Ты любишь Паулину? — услышала она себя будто со стороны.

Он поднял брови:

— Да, я люблю ее. Но как друга.

— Ты приехал в Рим сегодня утром и сразу отправился к ней.

— Чтобы увидеть тебя.

— Я этому не верю.

— Спроси у раба, стоящего у ворот, когда придешь домой. С того момента, как прибыл мой корабль, у меня было лишь одно желание — увидеть тебя.

— Почему ты никогда не писал мне?

— Я пытался, — тихо ответил он, — м не раз.

Селена судорожно сжала руки.

— Почему ты поехал в Испанию, вместо того чтобы сразу вернуться в Рим?

— Меня послал туда Клавдий. Он хотел кое-что прояснить, а я — единственный, кому он доверяет. У меня не было выбора.

Что-то зазвенело в воздухе. Селена почувствовала это. Это исходило от Андреаса и от нее самой. Оставь, сказала она себе. Мы теперь как чужие. Слишком многое случилось. Не береди старые раны. Оставь все как есть.

Но она не могла. Прошлое имело слишком сильную власть над настоящим.

— Андреас, — тихо сказала она, — я хочу тебя кое о чем спросить. Может быть, я не должна этого делать. Может быть, мне нужно оставить все как есть и постепенно все забыть. После стольких лет…

Он подошел к ней поближе:

— Что ты хочешь знать?

— Ты… — Она смотрела на свои судорожно сжатые руки. Если он скажет «нет», если он скажет «нет»… — Ты когда-нибудь ездил в Пальмиру?

Его лицо выражало непонимание.

— В Пальмиру?

Селена уже жалела, что спросила. Если бы она промолчала, ей не пришлось бы выслушивать правду.

— Почему я должен был ехать в Пальмиру? — спросил Андреас.

Селена положила руку на лоб Британнику.

— Да, я уехал из Антиохии искать тебя. Но не в Пальмиру. Я поехал в Тир.

Она встала и подошла к нему.

— Я оставила тебе тогда сообщение. Ты получил его?

— Да, но какое отношение к этому имеет Пальмира?

— Я объяснила тебе это в записке.

Андреас потер лоб:

— В какой записке? Девушка, которая передала мне твое сообщение, сказала, что ты уехала в Тир.

— В Тир?

— Да, чтобы выйти там замуж.

Селену будто поразило громом.

— Чтобы выйти замуж? И ты в это поверил?

— Таково было твое сообщение.

— Это неправда. Я просила девушку сказать тебе, что я с матерью уезжаю в Пальмиру. Я хотела, чтобы ты поехал следом и забрал меня. Я оставила тебе записку на глиняной дощечке.

— Я не получал ничего, — возразил он, — Зоя сообщила мне, будто ты сказала, что решила выйти замуж за другого.

— Андреас! Это же была ложь!

— Зачем ей было лгать?

— Может быть, она хотела, чтобы ты достался ей?

Андреас пытался вспомнить девушку, которая приютила его тогда после нападения в порту. Это была девушка с грустными глазами, скользившая по дому, как дух. В ту же осень она умерла от изнурительной болезни. Малахус любил ее, это Андреас и сейчас еще помнил.

Он схватил Селену за плечи:

— Ты говоришь, это была ложь, но ты же все-таки вышла замуж.

— Нет! Я никогда не была замужем!

— Но твоя дочь…

— С ее отцом мы не были женаты. Я познакомилась с ним через несколько лет после того, как уехала из Антиохии. Он…

Андреас поцелуем заставил ее молчать, а она обвила его шею руками.

— Я везде тебя искал, — бормотал он, зарывшись губами в ее волосы. — Я уехал в Тир, потом в Цезарею. Я жил тем днем, когда снова найду тебя, Селена. Боль была невыносима. Я думал, если найду тебя, то буду за тебя бороться, буду снова завоевывать тебя. Я понятия не имел, куда ты исчезла.

— Те ужасные месяцы во дворце Лаши, — всхлипывая, лепетала она, — а потом пустыня, все время в бегах, вечно в страхе. Но ты всегда был со мной, Андреас. Я молилась, чтобы однажды ты меня нашел.

— И теперь я тебя нашел и больше никуда от себя не отпущу. Я никогда никого так сильно не любил, Селена, как люблю тебя. Ты снова научила меня мечтать, снова научила надеяться. Ты вернула мне веру в себя, а потом исчезла, и все мечты и надежды разбились. Я снова ушел в море.

— Теперь мы снова можем мечтать, Андреас! Вместе! Мы снова можем начать с того места, где мы остановились в гроте. Ты будешь сочинять свои трактаты, ты будешь обучать, а я…

Они снова слились в поцелуе, и всю жестокость их разлуки смыло слезами. Андреас повел Селену в ту часть дворца, где он жил.