59

Тут он и стоял. Домус Юлии, приют для больных и страждущих.

Императрица Агриппина подняла занавес своего паланкина ровно настолько, чтобы видеть происходящее, не будучи самой замеченной. Она приказала остановиться на левом берегу Тибра, чтобы понаблюдать за тем, что делается на острове, где строился Домус Юлии. «Эта женщина, — думала она в эту минуту, — очень дерзка, она назвала это произведение глупости именем одного из старейших и благороднейших родов Рима. А Клавдий согласился».

Агриппина вцепилась в занавес.

Она точно знала, что замышляет Селена, — то, что она взяла это имя, было достаточным доказательством ее честолюбивых планов. Именем Юлия Селену назвал народ пять с половиной лет назад, в день праздника реки. Какой покорной казалась Юлия после того, как спасла жизнь Британнику. Как скромно принимала она преклонение плебеев! Но Агриппина знала правду. Она знала, что Юлия Селена так же решительно стремилась к власти над Римской империей, как и она сама, Агриппина.

С тех пор как она после убийства Мессалины четыре с половиной года назад стала супругой Клавдия, Агриппиной двигало лишь одно честолюбивое устремление — стать матерью императора. Она добилась того, чтобы стать женой Клавдия, чтобы ее провозгласили его законной супругой, она смогла убедить Клавдия усыновить ее сына Нерона, что делало того престолонаследником, так как он был старше Британника. Каждого, кто мог угрожать планам Агриппины, устраняли. Она позаботилась о том, чтобы ее сын был единственным живым потомком объединенного рода Юлия и Клавдия, после смерти Клавдия у народа не останется другого выхода, кроме как принять его в качестве правителя.

Но теперь, кажется, появилось новое препятствие.

Агриппина пристально наблюдала за деятельностью, развернувшейся на острове. Строители, каменотесы, шлифовальщики мрамора, ремесленники и зодчие — все копошились на территории храма, как пчелы. Безмозглые трутни, думала Агриппина, которые роятся вокруг своей августины. А где же «ее высочество» в это утро?

Агриппина приоткрыла занавес чуть пошире и бегло осмотрела каждый уголок острова.

В его южной части стоял старый скромный храм Эскулапа, окруженный теперь садами и небольшими пристройками — складами и курильнями, которые Юлия Селена превратила во временный приют для больных. Над всем этим возвышался недостроенный Домус с его величественными гранитными колоннами и мраморными арками, позволявшими судить уже сейчас о его будущем величии и о том, что это строение затмит все остальные шедевры Рима — как театр Марселя, так и храм Агриппы.

Дом для больных!

Агриппина дала носильщикам знак поднести ее поближе к берегу реки. Она надеялась увидеть Юлию Селену и собственными глазами убедиться в том, что сведения, которые ей передали, соответствуют действительности.

Со своего нового места Агриппина видела садовые дорожки и все еще по-зимнему голые кусты. Но скоро остров посреди старой мрачной реки расцветет подобно божественному саду. Это работа Юлии Селены. Агриппина не могла припомнить, чтобы остров был когда-нибудь чем-то большим, чем позорное пятно. За пять с половиной лет Юлия Селена превратила его в райское место.

Удалось ей это только благодаря новому указу Клавдия, изданному сразу после праздника на реке; по этому указу каждый раб, брошенный на острове и исцеленный, должен быть освобожден.

Последствия были очевидны, и они не замедлили проявиться. Никто не смел нарушать указ императора, и вдруг люди снова начали уважать старый остров. И рабовладельцы поняли, что выбрасывают на ветер большие деньги, оставляя рабов на острове, если им придется освобождать их после излечения.

За одну ночь пришел конец этому дурному обычаю — отправлять непригодных более рабов на остров. Число нуждающихся в помощи резко сократилось, храм и пристройки постепенно опустели, и остров начал восстанавливаться. Золото богатых дарителей, желавших убедить императора в своей преданности, потекло на остров, стены и крыши восстановили, разбили сады и построили фонтаны.

Нуждающиеся в помощи снова пошли сюда, а вместе с ними и врачи из города. Все говорили, что боги вернулись на остров, и за его возвращение следовало благодарить только внучку божественного Юлия Цезаря.

Римляне были благочестивы и суеверны, они чтили старые традиции, боялись богов и почитали предков. Это и объясняло популярность Юлии Селены. Всегда готовый избрать себе героя, которого можно обожествить, народ Рима возвел Юлию Селену в кумиры — и не только из-за ее происхождения, но и за ее «хорошие дела».

Агриппина так сильно вцепилась в занавес, что чуть не разорвала его. Как же люди не видели игру Юлии Селены? Приют для больных, ради всех богов! Где они могли оставаться столько, сколько нужно и пользоваться уходом обученных сиделок. Во всем мире нет больше другого такого заведения. Это была хитрость, в этом Агриппина не сомневалась, этот остров-приют и это непристойное строение с устремленными в небо колоннами служили только для того, чтобы обеспечить Юлии Селене место в сердцах людей.

Чтобы ее сын, а не мой стал следующим императором!

Наконец она ее увидела. Белая льняная стола, платок, хорошо знакомый ящик из эбенового дерева через плечо выделяли ее. Юлия Селена вышла из маленького каменного домика и направилась по тропинке в северную часть острова. За ней по пятам следовала ее «тень» — Пиндар, слабоумный, появившийся в один прекрасный день на острове и с тех пор никогда не покидавший Селену.

Агриппина присмотрелась повнимательнее. Когда Юлия Селена приблизилась к Домусу, мужчины бросили работу и поприветствовали ее бурными возгласами. Изменчивый мартовский ветер, подувший с запада, вдруг резко изменил направление и, шипя, подул на запад. Он подхватил паллу Селены и высоко поднял ее, так что стал виден ее округлившийся живот.

Агриппина опустила занавес. Она увидела достаточно. Все верно. Юлия Селена беременна.

Только велев уносить ее паланкин от берега реки, она была в состоянии размышлять. В минувшие пять с половиной лет Юлия Селена не представляла для нее угрозы, но теперь она стала опасной. Агриппина знала, что делать. Ребенок Юлии Селены и Домус не должны уцелеть.

 

60

Каждый раз, заходя к Паулине, Ульрика пыталась убедить себя, что идет не ради Эрика. И когда они встречались, она, глядя ему в глаза, как будто старилась не замечать, что ее сердце начинало вдруг бешено колотиться. Ульрика готова была признать, что семь лет назад, когда ей было двенадцать, она испытывала к Эрику своего рода сестринскую симпатию, но о любви, вероятно, не могло идти и речи. Это было совершенно невероятно.

Ульрика часто заходила к Паулине. Дом, где жила она со своей матерью и Андреасом, своим отчимом, находился неподалеку, она приходила, потому что любила маленького Валерия, как брата. Она помогала ему в учебе, она играла с ним, каждый давал другому то, чего другому в жизни не хватало.

Она нашла Валерия в перистиле, где он сидел и ждал прибытия первых гостей, приглашенных в этот вечер Паулиной на большой праздник. Ульрика подкралась к нему сзади, схватила и подкинула его высоко в воздух; Валерий вырывался и бешено болтал ногами.

— Ух, мой маленький братишка, — задыхаясь, воскликнула Ульрика и опустила его, — слишком уж тяжелым становишься ты для этих игр. Тебе ведь уже шесть лет, настоящий большей мальчик.

Но когда она хотела выпрямиться, Валерий еще крепче свел руки у нее на шее.

— Не уходи, Рикки, — попросил он.

Она опустилась перед ним на колени и убрала прядь волос с глаз, которые умоляюще смотрели на нее из-под сведенных бровей.

«Чего он всегда так боится?» — думала она.

Паулина была хорошей матерью, но у нее было слишком много дел, и она не всегда видела, в чем нуждался малыш. Ульрика вспомнила, что и сама в детстве частенько чувствовала себя одиноко, чувствовала, что она путается под ногами у взрослых.

— Не лучше ли будет, если я пойду на праздник, Валерий?

— Ну, против праздника я ничего не имею, Рикки. Я только не хочу, чтобы ты выходила замуж за Друса.

Лицо Ульрики омрачилось. В такие минуты эти двое были похожи на брата и сестру, два юных лица, которые походили друг на друга из-за своей мрачной серьезности, как зеркальные отражения. Но через мгновение Ульрика снова улыбалась.

— За кого бы я ни вышла замуж, братишка, — бодро сказала она, — ты всегда сможешь приходить ко мне.

— Да, но тогда я не смогу жить вместе с тобой.

— Но ты ведь и сейчас не живешь со мной.

Валерий сделал задумчивое лицо. Она права, и все же это нечто другое. Рикки жила через несколько домов от него и приходила почти каждый день. Он чувствовал, что все изменится, если она выйдет замуж, он только не знал точно как.

— Тогда у тебя скоро появится собственный маленький мальчик, и ты забудешь меня.

— Но, братик! — Она взяла его на руки и прижала к себе. — Что за мрачные мысли!

И все же отрицать этого она не могла. Не важно, за кого она выйдет замуж, она уедет, и — во всяком случае, она надеялась на это — у нее будут свои дети.

Ульрика вдруг рассердилась на Паулину. Она не должна была говорить о таких вещах в присутствии мальчика. Хотя бы потому, что Ульрика не имела ни малейшего намерения выходить замуж за Друса. Мысль об этом была столь же нелепа, как и мысль о том, что она могла любить Эрика.

Провожая Валерия из внутреннего двора в детскую, Ульрика думала о Друсе. Он был красивым молодым человеком из древней и богатой семьи. С честолюбивыми планами на будущее. В отличие от всех остальных почитателей, добивавшихся руки Ульрики, он был еще молод — ему было всего двадцать три. Для него, как и для других претендентов, не имело значения то, что Ульрике было уже девятнадцать — довольно много по римским меркам для незамужней женщины. Мужчины были готовы закрыть глаза на ее возраст, ведь брак с Ульрикой сулил им множество преимуществ — она была красива, у нее было солидное приданое, и происходила она из самого лучшего рода. Ульрика действительно принадлежала к кругу самых желанных невест Рима.

Но как она могла объяснить своей матери и Паулине, что она совсем еще не готова к браку, что она ощущала, как ее распирает какая-то необъяснимая неуемная энергия, которой нет названия? После своего двенадцатого дня рождения, тогда, в Александрии, Ульрика начала ощущать в себе этот огонь, рвущийся на свободу.

Но свободу от чего? — спрашивала она себя, заходя в комнату Валерия, где их ждала няня.

Она чувствовала, что одержима, но не знала чем. Огромная жажда деятельности, ощущаемая ею, была неутолимой. Она с удовольствием работала на острове, помогая матери, но чувствовала себя в Риме будто в оковах, как когда-то в Александрии. Чего же она хочет? Может быть, она хочет пойти по стопам матери и бродить по свету с аптечным ящиком на плече?

Может быть, однажды это откроется мне, думала Ульрика, уговаривая Валерии съесть что-нибудь. Как открылось моей матери. Может быть, уже скоро…

Ульрика смотрела на улицу через окно детской. Она видела фруктовую плантацию, раскинувшуюся на склоне холма за виллой. Апрельское солнце заливало своим светом деревья, и сердце Ульрики вдруг бешено заколотилось.

Она подумала об Эрике и о тех днях, когда она со своей матерью еще жила у Паулины, когда вечерами она тайком прокрадывалась в сад, чтобы дать Эрику урок греческого и поучиться у него родному языку. Как робки и неуверенны были они тогда! Сидя под лимонными и апельсиновыми деревьями, они обменивались словами на своих родных языках, Ульрика царапала на земле палкой буквы и учила Эрика читать на его языке. Неуверенность сменилась со временем доверием, когда учеба им наскучивала, они играли. Эрик дразнил Ульрику и дергал за косы, Ульрика подсмеивалась над его голосом, который еще не нашел верную тональность, над пушком, появившимся над его верхней губой. Они носились по саду и кидались друг в друга гнилыми фруктами. Это были счастливые и легкие времена.

Но однажды все изменилось. Ульрике было пятнадцать, Эрику — семнадцать. Они играли в саду в догонялки. Ульрика стащила у Эрика сандалию, и он гнался за ней между деревьями. Когда он ее догнал, началась возня. Вдруг Ульрика споткнулась и упала. Какое-то время они боролись, заливаясь смехом, и тут Эрик вдруг наклонился и поцеловал ее прямо в губы. Ульрика оттолкнула его одним резким движением. Она возмущенно крикнула, что у него отвратительные манеры, и назвала его варваром.

Эрик смертельно обиделся и с тех пор не сказал ей ни слова. А когда она попыталась разговорить его, он лишь сказал, что она похожа на маленького ребенка и что лучше бы ей оставить его в покое.

Несколько недель Ульрика чувствовала себя глубоко несчастной. Она не могла понять собственных чувств, не могла объяснить себе, почему она так бурно отреагировала и произнесла такие жестокие слова. Каждый раз, приходя к Паулине, она высматривала Эрика, но он избегал ее, и прежнее доверие никак не возвращалось.

И наконец, этот случай в день ее семнадцатилетия…

— Рикки. — Валерий дергал ее за подол платья. Он съел яйца и хлеб.

Она, улыбаясь, взглянула в его серьезное личико.

— Обещай мне, что будешь умницей, братишка, — сказала она, — сейчас ты поспи, а потом тебя ждет сюрприз.

Спускаясь вниз, Ульрика подумала, что ее внутреннее беспокойство, должно быть, связано с ее детством. Видимо, начало этому было положено во время тех бесконечных путешествий, когда не было на земле места, которое она могла бы назвать домом.

Через открытую дверь Ульрика увидела на улице трех лошадей и Эрика, залитого солнечным светом. Он вел лошадей…

В день семнадцатилетия Ульрики Паулина устроила в своем доме праздник для нее. Пришло много гостей, фокусники и артисты развлекали общество. Ульрику одарили самыми лучшими подарками. Но она весь день только и делала, что высматривала Эрика, и до последнего момента надеялась, что он придет ее поздравить. Но он не пришел. Просто он до сих пор обижается, сказала себе Ульрика. Это очень на него похоже. И она убедила себя, что это хорошо, что он не пришел, он только привел бы других в замешательство своей неотесанностью.

В ту же ночь шум и грохот разбудили весь дом. Лукас, надсмотрщик рабов, притащил Эрика. Вся спина у него была исполосована плеткой, лицо в шрамах и синяках, руки связаны. Юношу, как объяснил Лукас своей госпоже, поймали на том, что он хотел ускакать на лошади через холм к побережью. Он хотел бежать.

Это считалось тяжким преступлением. Лукас советовал казнить Эрика в назидание другим рабам.

Но тут вступилась Ульрика. Она попросила Паулину о снисхождении. Паулина заколебалась. В обществе, где порабощенных значительно больше, чем хозяев, очень важно, чтобы хозяева демонстрировали рабам свою власть. Никто никогда не смог бы забыть кровавое восстание рабов под предводительством Спартака. Но Ульрика так отчаянно просила, к тому же это был ее день рождения, что Паулина в конце концов нехотя сдалась, конечно, предупредив, что следующий проступок не пройдет безнаказанно.

Эрика освободили от веревок, и Ульрика, сияя, пошла ему навстречу, ожидая, что он будет рад и благодарен ей. Но он лишь бросил на нее сердитый взгляд, повернулся и убежал.

С тех пор они почти не разговаривали. Когда они случайно встречались в доме, Ульрика изображала холодное равнодушие, а мрачная мина Эрика выражала не что иное, как скрытую злобу.

Он в подметки мне не годится, думала она теперь, подавляя желания, проснувшиеся в ее теле. Как я могла любить такого дикаря?

— Паулина, — сказала она, входя во внутренний двор, — я отвела Валерия поспать.

— Спасибо, Ульрика, — Паулина пожала ей руку, — иногда у меня складывается впечатление, что ты его мать, а не я.

— Ах, ты должна была понять за все эти годы, что матерей вечно недооценивают, Паулина, — высказалась Ульрика. Она вспомнила о Рани и добавила: — Зато вдвойне ценят тетушек.

Паулина засмеялась.

— Кстати, о матерях, — сказала Ульрика, — моя уже здесь?

Паулина покачала головой:

— Но ведь тебя это, конечно, не удивляет.

— Нет, насколько я помню, моя мать за весь прошлый год ни разу не пришла вовремя. У нее в голове один только Домус.

— Это вполне понятно, — высказалась Паулина, — Домус — воплощение мечты, которую твоя мать вынашивала долгие годы. Когда он наконец будет готов и там появятся первые больные, они с Андреасом смогут начать большую работу.

— Я предпочитаю, чтобы теперь, когда она ждет ребенка, она позволила себе немного отдыха, — возразила Ульрика.

— Да, в этом ты, конечно, права. — Паулина и Селена с нетерпением ждали появления ребенка, ведь Селена и Андреас так долго мечтали о нем. Легкое разочарование по поводу того, что Андреас выбрал не ее, а Селену, она давно уже преодолела. Было очевидно, что эти двое созданы друг для друга, они соединились еще задолго до того, как она, Паулина, познакомилась с Андреасом. И когда она это поняла, ей было уже не трудно оставить свою тайную мечту о браке с Андреасом и искренне пожелать счастья друзьям.

Во дворе появились трое мужчин верхом на лошадях, судя по внешности и манерам, важные господа. В то время как Паулина наблюдала за тем, как они спешиваются, взгляд Ульрики был устремлен на Эрика, который присматривал за лошадьми. Его лицо ничего не выражало, но она знала, что за каменной маской скрывается холодная ненависть. Эрик презирал завоевателей своего народа и до сих пор не смирился со своим рабским существованием.

Посреди атриума стоял слуга и объявлял имена прибывших гостей. Те трое, что только что приехали, были военными. Первым из них был известный центурион, второй — не менее известный трибун.

А третьим был поработитель Рейна, военачальник Гай Ватиний.

 

61

— К сожалению, я не могу тебе помочь, — сказала Селена, осмотрев молодую женщину, — я не вижу причин для бесплодия и поэтому ничего не могу тебе порекомендовать.

Больная женщина двадцати пяти лет из рода патрициев, была замужем уже девять лет и все еще не имела детей. Она была одной из многих женщин ее круга, которые приходили к Селене с этим недугом.

Когда она ушла, Селена подошла к маленькому окошку вдохнуть свежего весеннего воздуха. Всю зиму напролет окна в маленьких палатах для больных были тщательно заделаны, во всех комнатах по древней римской традиции жгли хлеб, чтобы придать затхлому воздуху более приятный запах. Но теперь наконец пришла весна, зеленый остров стоял весь в цвету, с реки приют для больных обдувал очищающий ветер.

Селена положила обе руки на живот и улыбнулась. Она была счастлива, что забеременела после такого длительного ожидания.

После событий на празднике реки пять с половиной лет назад высшие круги Рима приняли Селену как равную. Болезни римских аристократов ничем не отличались, как она вскоре поняла, от болезней богачей в других городах и странах, за одним-единственным весьма загадочным исключением — многие пары были бездетны.

Поначалу Селена предполагала, что эти люди сами не хотят иметь детей, но прошло немного времени, и к ней пришли первые женщины за советом и помощью.

Селена спросила Андреаса о возможных причинах бесплодия, но он не смог это объяснить. Было очевидно, что у нижних слоев подобной проблемы просто не существовало. Семьи простых людей были многочисленны, и бедняки часто бросали нежеланных детей на храмовой лестнице.

То, что поначалу Селене казалось интересным наблюдением, скоро стало и ее личной проблемой.

Вступив в брак в октябре после праздника реки, Селена и Андреас сразу хотели родить ребенка, но все пять лет их желание оставалось неисполненным. Селена уже начала бояться, что больна неизвестной болезнью отторжения, которой страдали богатые женщины Рима, ведь Ульрика была доказательством тому, что от природы она не была бесплодна.

Но в январе Селена с огромным облегчением поняла наконец, что забеременела.

Этот ребенок прежде всего был ее подарком Андреасу. Она знала, как ему хотелось иметь собственного ребенка. Он никогда не высказывал своего желания, но это было всегда ощутимо. Ему было уже пятьдесят четыре года, и он всем сердцем желал наследника, в жилах которого текла бы его кровь, которому он мог бы передать все, чего добился в жизни: виллу на холме, состояние, которое они скопили с Селеной, свои знания, изложенные в подробнейшем медицинском трактате, который был уже близок к завершению.

«И с рождением этого ребенка, — думала Селена, глядя на недостроенное здание Домуса, возвышавшегося над крышами домов, — мы станем наконец настоящей семьей».

Что касается другой ее семьи, той, что жила в императорском дворце, от нее для Селены мало что осталось. Мать и брата, которых у нее отобрали много лет назад, она считала умершими.

Селена пыталась определить время по солнечным часам в саду. Ей пора было отправляться к Паулине, скоро соберутся гости. Но она не могла оторваться от Домуса Юлии, выделявшегося своей сияющей белизной на фоне голубого апрельского неба.

Домус строился в точном соответствии с указаниями Селены, он должен был стать одновременно больницей и учебным заведением, объединить в себе все преимущества персидской чикисаки, римского валетудинариума и великой школы медицины в Александрии. Домус будет раздроблен на отделения по типу заболеваний, храмовые здания, посвященные разным богам, операционная с огромным куполом, через который со всех сторон будет падать солнечный свет. Андреас сделал набросок учебных классов, небольшого анатомического театра и жилых помещений для своих студентов. А сейчас прокладывали трубы, по которым Домус будет снабжаться чистой водой и по которым будут смываться экскременты и отходы. При создании Домуса учитывались не только практические стороны; по убеждению Селены, и красота благотворно действовала на больных. Когда Домус будет готов, его мощный белый купол будет виден издалека, как символ целительского искусства и готовности помочь. Домус Юлии будет единственным в своем роде во всем мире и будет стоять вечно, в этом Селена была совершенно убеждена.

Теперь она видела наконец внутреннюю связь между своим происхождением и призванием целительницы; она воплотилась в этом здании; Домусе Юлии. Только будучи внучкой Юлия Цезаря, Селена смогла воплотить в жизнь свои видения. Именно это видела она в своих лихорадочных снах на Евфрате — белые алебастровые стены, сверкающие на солнце. И одновременно это было воплощением той мечты, что родилась у них с Андреасом тогда, в гроте, — вместе работать ради воплощения одной и той же цели.

Отвернувшись от окна, Селена увидела, что к ней направляется Пиндар. Он бежал, чем-то встревоженный, вверх по тропинке.

Пиндар принадлежал острову, как деревья и цветы, которые росли на нем. Он жил здесь и ухаживал за садом, его присутствие стало здесь для всех чем-то само собой разумеющимся, да и Селена, за которой он ходил тенью, уже давно к нему привыкла.

Никто точно не знал, когда он впервые появился на острове. Просто в один прекрасный день он возник здесь и стал подметать садовые дорожки, чистить фонтаны, подстригать кусты. Когда Селена спросила остальных, кто это, оказалось, что никто этого не знал. Пиндар был мужчиной за тридцать, но выглядел он как подросток — долговязый и неуклюжий, всегда немного стеснительный. Его туника, свободно болтавшаяся на худом теле, всегда сидела немного криво, сандалии были всегда зашнурованы неправильно, волосы чаще всего были всклокочены и торчали надо лбом, как мальчишеский чуб. И лицо его выглядело необычно: гладкое, без морщин, оно сочетало в себе черты взрослого мужчины и какую-то детскую открытость. И улыбка его как-то располагала своей нежностью.

Он был совершенно безобиден и непритязателен, говорил мало, довольствовался лишь тем, что помогал везде, где требовалась помощь. Поэтому ему позволили здесь остаться.

Однажды за ним пришел мужчина. Его звали Руфус, и он оказался отцом Пиндара.

— Он не замышляет ничего дурного, — объяснил Руфус Селене, пока Пиндар сопротивлялся попыткам отца увести его с острова, — просто такой уж он есть. Если он вбил себе что-то в голову, то его уже не переубедишь. Я не знаю, о чем он там сейчас думает, я уже сотни раз уводил его с острова, но он всегда убегает обратно.

Руфус был высоким и здоровым, как бык, почти шестидесятилетним мужчиной с седой бородой и лицом старого вояки, покрытым шрамами. Его туника была сшита из груботканого полотна, и от него пахло луком. Бедные люди эти отец и сын, думала Селена, один — необразован, другой — глуповат.

— Пусть остается, — сказала Селена, — он нам помогает.

— Я хотел бы, чтобы он ночевал здесь, если ты позволишь, Юлия Селена, — сказал Руфус с нескрываемым облегчением. — Я работаю целый день, а Пиндару нужен кто-нибудь, кто присмотрел бы за ним. Люди всегда плохо обращались с ним лишь потому, что он немного наивный.

— Здесь никто не будет с ним жестоко обращаться, об этом я позабочусь.

Итак, Пиндар остался. Его всегда видели рядом с Селеной, он выполнял какую-нибудь работу и улыбался каждому, кто проходил мимо.

Теперь, когда он поднимался по тропинке, Селена видела, что собака бежит за ним. Когда-то Пиндар спас эту собаку, и это помогло Селене получше узнать Пиндара.

На острове было много собак. Они свободно бегали вокруг, служили сторожами, гоняли крыс и кроликов и питались отходами. Все они были неплохо откормлены, и только один пес, большой и лохматый, как старый медведь, все худел и худел с каждым днем и вскоре так отощал, что уже можно было сосчитать ребра под его тусклой шкурой. Все решили, что он болен и скоро сдохнет.

Он бы непременно сдох, но не от болезни.

Однажды Пиндар открыл псу пасть и увидел сломанные гнилые зубы и сразу понял, что бедное животное просто не может жевать то, чем его кормят. Он вот-вот мог умереть с голоду. Пиндар размочил хлеб в остатках соуса, из этой каши сделал плоский пирожок и дал его съесть собаке. Пес жадно проглотил его, и с тех пор Пиндар каждый день сам кормил несчастное животное. Пес постепенно набирался сил, и теперь бодро бежал по тропинке за своим спасителем.

Увидев Селену в окне, Пиндар возбужденно замахал руками. Она сразу поняла, что что-то случилось, и даже догадалась что.

Когда она пришла на строительную площадку, то увидела, что рабочие бросили работу. Они все убежали из недостроенного здания и стояли на солнце, нервничая и беспокоясь.

— Что случилось? — спросила Селена Галла, руководившего работами.

Это был мужчина огромного роста с массивными плечами и мускулами гладиатора. Но очевидно, что и он был чем-то напуган.

— Это опять случилось, госпожа, — сказал он.

Селена сжала губы. Четвертый раз за три недели! Кто устраивает все это?

— Где это произошло? — спросила она.

Он показал на здание:

— Внутри. Люди не осмеливаются теперь заходить туда. Двое уже сбежали. Они утверждают, что это место проклято.

Селена строго посмотрела на него. Она предупреждала Галла, чтобы он пресекал подобные разговоры, чтобы слухи не распространялись среди людей.

Она подоткнула повыше платье, перешагнула через щебень и камни и вошла и здание. Слой тончайшей пыли от мраморных плит, которые точильщики уже начали обрабатывать, покрывал пол, каркас, рабочий стол главного строителя. Селена направилась в центр здания, туда, где через несколько месяцев прямо под куполом будет установлена статуя Венеры.

Она резко остановилась, прижала ладонь ко рту и отвернулась. Она сдержала подступающую тошноту, потом повернулась и пошла на улицу.

— Откуда это здесь? — спросила она бригадира.

— Один из рабочих нашел это замурованным в стену, раствор еще не успел застыть. Наверное, это сделали ночью.

Селена на секунду закрыла глаза, будто могла тем самым стереть из памяти картину, которую только что видела.

— Где были стражники? — спросила она.

— Они утверждают, что не спали, госпожа. И все лампы горели. Мы уже утроили число стражников с тех пор…

С прошлой недели, когда у одной из колонн нашли мертвую черную козу.

Селена не могла поверить в это. Наверное, это сделал кто-то из рабочих или ремесленников, работавших на острове. Их было три сотни, и каждый мог оказаться виноватым.

— Унесите это, — сказала она. — И сожгите.

Но руководитель строительными работами не тронулся с места.

— Я сказала тебе убрать это.

— Очень жаль, госпожа, — возразил Галл, — но это зло. Это работа злых духов. Если я прикоснусь к нему, что же произойдет тогда со мной?

— Но, Галл, это же просто… — Она не могла выговорить это слово. Взяв себя в руки, она сказала: — Кто-то пытается помешать строительству Домуса, ты понимаешь? Это тело, там, внутри, — всего лишь безжизненное тело.

— Это дурной знак.

Селена заметила, что мужчины обеспокоены.

— Я не боюсь его, — сказала она и повернулась, собираясь пойти обратно в здание. Пиндар схватил ее за руку. Он хотел пойти вперед.

— Нет, Пиндар, — сказала она. — Я сделаю это сама. Я должна показать, что не боюсь.

Она нашла две палки, зажала ими труп, как щипцами. Когда она вынесла его на солнечный свет, мужчины отшатнулись, боясь порчи. Селена быстрым шагом направилась к охраннику острова, бросила палки в воду вместе с трупом, зажатым между ними.

Вернувшись к людям, она попыталась успокоить их страх.

— Все кончено, — сказала она, — вам нечего бояться.

— Это черная магия, — настаивал Галл. — Кто-то проклял строение, и это проклятие коснется всех нас.

— А теперь возвращайтесь к работе.

Мужчины молча переглянулись.

— К работе, я сказала.

Селена заметила, что все они ждут знака Галла. Но Галл медлил. Тогда она поднялась по лестнице к Домусу и схватила тяжелый молоток. Она взмахнула им высоко над головой и громко воскликнула:

— Тогда я сама сделаю эту работу. Я не допущу, чтобы так оскорбляли божественного Юлия.

Несколько человек бросились к ней и взяли тяжелое орудие у нее из рук. Ей следовало бы подумать о своем положении, сказали они и уверили ее, что почитают божественного Юлия и его внучку. А потом они нехотя вернулись к работе, как дети, которых пожурили.

— Мне, наверное, придется пригласить жрецов, чтобы изгнать злых духов. Только таким образом я смогу заставить своих людей продолжать работу в Домусе.

Ульрика, которая шла с матерью под руку по саду, спросила:

— Но кто может стоять за всем этим?

Селена покачала головой. Ее взгляд был устремлен на хорошо освещенную столовую, где их ждали Паулина с гостями, но она их не видела. Перед ее глазами стоял тот труп, который она недавно выбросила в реку, и она спрашивала себя, какие ужасы принесет ей следующее утро.

Трое мужчин, по виду воины, стоявшие во дворе и спорившие, прервали свой разговор, когда подошли Ульрика и Селена, и представились. Услышав имя Гая Ватиния, Селена тупо уставилась на него.

Какое-то время она молча рассматривала его. К ее удивлению он был очень красивым мужчиной.

— Главнокомандующий Ватиний? — произнесла она. — Не могла ли я раньше слышать о тебе?

Военный трибун засмеялся, так что на загорелом лице блеснули белые зубы.

— Если нет, Юлия Селена, он будет потрясен. Невероятно, чтобы в Риме еще осталась хоть одна красивая женщина, которая еще не слышала о Гае Ватинии!

Она никак не отреагировала на эту реплику и продолжала не отрываясь смотреть на Гая Ватиния. Его лицо было как-то по-суровому красиво, а поведение выдавало высокомерие. На губах его играла улыбка.

— Может быть, ты тот Гай Ватиний, — услышала Селена свой голос, — что несколько лет назад завоевал Рейн?

Его улыбка стала еще более довольной.

— Так, значит, ты все-таки слышала обо мне, — констатировал он.

Селена закрыла глаза. «Вульф, — думала она, что случилось? Неужели ты так и не вернулся в Германию? Ах, Вульф, ты так и не совершил свою месть…»

Гай Ватиний повернулся к Ульрике, оглядел ее с нескрываемым удовольствием с головы до ног. В следующий момент слуга объявил, что обед подан, мужчины извинились и отправились есть.

— Мама, — в ужасе произнесла Ульрика, увидев ее бледное лицо, — тебе нехорошо?

— Нет, нет, все нормально.

— Ты думаешь о Домусе?

— Нет.

Ульрика посмотрела вслед удалявшимся мужчинам, которые в этот момент входили в столовую.

— Они тебя напугали? — спросила она. — Гай Ватиний?

Селена заставила себя улыбнуться:

— Никто меня не напугал, Ульрика. Я прекрасно себя чувствую. Пойдем обедать.

— Кто этот Гай Ватиний?

Селена избегала взгляда дочери, когда отвечала:

— Он командовал рейнскими легионами. Но это было задолго до твоего рождения.

В большом зале стояли четыре стола, по бокам каждого стояло по три лежанки. Гости разместились строго по протоколу, причем почетные гости лежали с левой стороны ложа. Четвертая сторона каждого стола оставалась свободной, чтобы рабы могли беспрепятственно ставить на стол блюда и напитки.

Когда они вошли в столовую, к ним присоединился Андреас и обвил рукой талию Ульрики.

— Я вижу, — шепнул он ей, — Паулина пригласила Одия и Одию.

Ульрика засмеялась. Это была их общая шутка. Они оба не жаловали Максима и Юно.

Она пожала ему руку и бросила на него заговорщицкий взгляд. Ульрика любила своего отчима.

Поначалу Андреас казался ей незваным гостем, но на свадебном торжестве в Остии ее так глубоко тронула любовь в его глазах, загоравшаяся каждый раз, когда он смотрел на Селену, что враждебность прошла раз и навсегда.

Андреас был хорошим человеком, добрым и мягким, с глубокими и основательными знаниями. Его энциклопедия, составлявшая уже сорок томов, должна была стать самым всеобъемлющим трудом в области медицины из всего, что было до сих пор написано. Ульрика часто помогала Андреасу в работе, писала под диктовку, делала исправления. Он всегда прислушивался к ней и ценил ее интерес.

— Но кто же эти трое? — спросил он и кивнул головой и сторону троих военных в пурпурных тогах, которые вели себя так, будто были хозяевами дома.

— Солдаты, — ответила Ульрика и отправилась на свое место.

Почетное место за их столом занимал Гай Ватиний. Селена должна была стать его соседкой справа за столом. Ульрика возлежала напротив матери. Между ними находились Максим и Юно, Центурион и Аурелия, пожилая вдова.

В центре стола красовался зажаренный фазан в своем роскошном оперении, окруженный тарелками с разными блюдами, с которых гости брали угощения прямо руками. Разговоры тридцати шести человек наполнили зал и почти заглушили звуки флейты, на которой играл единственный музыкант в углу зала, в то время как сорок рабов скользили между столами и обслуживали гостей.

Ульрика не могла отвести взгляда от Гая Ватиния.

— Я говорю вам, это только обуза, — объяснял он как раз своим соседям по столу, — при Тиберии мы подписали мирный договор с варварами, а теперь они его нарушают. Как вы, наверное, знаете, Калигула собирался перейти через Рейн и покорить «свободных» германцев. Если бы он только осуществил эти планы! Тогда мне, возможно, не пришлось бы туда возвращаться.

Заметив внимательный взгляд Ульрики, Гай Ватиний замолчал и в свою очередь уставился на нее. Он оценил ее необычную красоту — светло-каштановые волосы и голубые глаза. Он взглянул на ее левую руку и понял, что она не замужем, что удивило его, учитывая ее возраст. Он улыбнулся ей самой очаровательной улыбкой и сказал:

— Я утомляю тебя своими солдатскими разговорами.

— Совсем нет, — уверила его Ульрика. — Рейнские земли всегда интересовали меня.

Его взгляд скользнул к ее груди и остановился на ней, в то время как он говорил:

— Может быть, ты хотела бы взглянуть на мои книги на эту тему?

Аурелия воскликнула:

— Почему бы вам не успокоиться и не вести себя поцивилизованнее? Все ведь видят, что мы сделали для всего мира. Наш водопровод, наши улицы.

Ульрика взглянула на мать и с ужасом заметила, как та бледна. Она совсем не притронулась к еде.

— Довольно долго там все было мирно, — объяснил Гай Ватиний, — но, кажется, там объявился какой-то мятежный предводитель, который поднял народ.

— И кто же это? — спросил Максим.

— Мы не знаем, кто он, и не знаем его имени. Мы даже ни разу его не видели. Он появился совершенно неожиданно, будто из-под земли, и теперь призывает германские племена к мятежу. Они нападают, когда мы этого меньше всего ожидаем, и бесследно исчезают в лесах. Шпионы, которых мы посылали, чтобы найти их лагерь, никогда не возвращались. Положение обостряется, и поэтому Помпоний Второй, римский наместник в Германии, вызвал меня, чтобы я взял на себя командование легионами.

Гай Ватиний глотнул вина, подождал, пока рабыня вытрет ему губы, и самодовольно добавил:

— Но я найду этого мятежника, и когда это случится, я преподам ему урок в назидание другим, тем, кто еще думает поднять мятеж. Я положу конец этим бесчинствам раз и навсегда.

— А почему ты так уверен, Гай, — спросила Ульрика, — что ты и на этот раз добьешься успеха?

— Потому что у меня есть особенный план. Ведь не случайно император выбрал меня, чтобы возглавить рейнские легионы. Моя сила в тактике, а для этого похода нужна особенная ловкость.

Ульрика посмотрела на него. Этот самонадеянный хвастун хочет завоевать народ моего отца.

Она, улыбаясь, сказала:

— Я слышала, варвары хитрые, Гай. Как ты собираешься их перехитрить, почему так уверен в своей победе?

Его улыбка была недвусмысленно вызывающей.

— Мой план не может потерпеть провал, потому что основан на неожиданности.

Ульрика заставила себя успокоиться и вела себя так, будто интерес ее был чисто теоретическим.

— Могу себе представить, — высказалась она и взяла оливку, — что варвары уже хорошо изучили все аспекты тактики легионеров, даже те, которые основаны на элементе внезапности.

— У меня совершенно новый план.

— В каком смысле?

Он тряхнул головой и тихо засмеялся.

— Тебе этого не понять. Такие разговоры лучше предоставить мужчинам.

Но она не отставала:

— Я основательно изучила военные воспоминания моего прадеда, — объяснила она, кокетливо улыбаясь, напоминая ему тем самым, к какому знаменитому роду она принадлежит. — Солдатские разговоры, как ты выразился, Гай, меня совсем не утомляют.

— Зато меня утомляют, — дала о себе знать Аурелия и повернулась к Селене: — Юлия Селена, как продвигаются работы в Домусе?

Селена не ожидала вопроса. Она далеко унеслась своими мыслями.

— Что, простите?

— Домус. Как там идут дела? Должна признаться, мне трудно себе представить, что это будет. Он производит великолепное впечатление. Зачем набивать его больными? Я считаю, больных лучше выхаживать дома, в кругу семьи.

— У многих нет ни дома, ни семьи. Вот, например, ты, Аурелия. Ты вдова. Ты живешь одна, не так ли?

— Но среди моих рабов есть врач.

Это не убедило Селену. Многие так называемые врачи были плохо образованны и едва могли правильно наложить повязку. Но Аурелия этого не поймет, так же как и большинство людей в Риме не понимали, что собирались создать Селена и Андреас. Такого учреждения, как Домус, еще нигде не было во всем мире. Но Селена знала: когда откроются двери Домуса, когда начнется его лечебная и образовательная деятельность, люди очень быстро оценят значение их работы.

— Гай, — сказала Ульрика, снова привлекая к себе внимание командующего, — ты, наверное, собираешься в своей кампании пустить против варваров в ход военные машины?

Он рассматривал ее несколько секунд. Польщенный ее упрямым интересом и впечатленный ее знанием предмета, Гай Ватиний ответил уже мягче:

— Именно этого и ждут варвары. Но я задумал нечто совсем другое. В этот раз я перебью их их же собственным оружием.

Она вопросительно посмотрела на него.

— Чтобы раз и навсегда подчинить варваров, — объяснил он, — нужно действовать неожиданно. Они ожидают военную технику, именно ее я и использую.

Ульрика широко раскрыла глаза:

— И это хитрость?

Он кивнул:

— Император предоставил мне свободу действий в этой кампании. У меня есть все полномочия взять столько легионеров, сколько мне нужно, столько машин, сколько я сочту необходимым. Варвары увидят катапульты и передвижные башни, конницу и пехоту. Все типично римское. Чего они не увидят, — добавил он и глотнул вина, — так это военных отрядов, обученных варварами, мы пустим их с тыла.

Ульрика не отрываясь смотрела на Гая Ватиния. Ударить их же оружием, сказал он. Ее народ вооружается и собирается выступать против римских военных машин и конницы, а в это время на них нападут сзади.

Она отвернулась. Она опустила взгляд на свои руки. И она подумала: это будет ужасная бойня.

 

62

Ночью стало холодно. Ульрика, на которой была лишь легкая туника, надела на плечи шерстяной плащ и вышла на улицу. В доме Паулины было темно и тихо. Гости давно ушли. Все спали. Максим и Юно, чей дом находился очень далеко, остались на ночь здесь. Селена и Андреас, также заночевавшие здесь по настоянию Паулины, расположились неподалеку, их комната была четвертой по счету от комнаты Ульрики. Ульрика тихо проскользнула через галерею. Когда она постучала, мать сразу ей открыла. Она еще не разделась и, очевидно, не удивилась приходу Ульрики.

— Я так и думала, что ты придешь, — сказала Селена и закрыла за Ульрикой дверь. Два кресла и скамеечка для ног стояли, близко придвинутые к жаровне с горящими углями. Селена села и указала на другое кресло.

— Садись. Андреас спит, — сказала она, — мы можем поговорить без помех.

Какое-то время обе молчали. Потом Селена тихо сказала:

— Ты хочешь знать, кто такой Гай Ватиний, не так ли?

— Он привел тебя в ужас, мама. Это было очевидно. Ты почти не говорила за обедом и рано ушла. Расскажи мне. Какое отношение он имеет к моему отцу? Это он…

Селена повернула голову и посмотрела дочери в глаза.

— Гай Ватиний — тот человек, который сжег деревню твоего отца, заковал его в цепи и увез. Когда мы были с твоим отцом вместе, он часто говорил, что вернется назад, в Германию, и отомстит Гаю Ватинию.

— Ах вот оно что, — зашептала Ульрика. — Но он умер прежде, чем успел осуществить свое намерение. Намерение убить этого человека. Человека, с которым я только что сидела за столом.

— Ульрика, — Селена схватила дочь за руку, — это все осталось в прошлом. Прошло много лет. Оставь это, Ульрика. Забудь.

— Мне кажется, что я предаю своего отца.

— Но это же неправда! — Селена бросила взгляд на закрытую дверь спальни. — Ты же не знала, кто этот Гай Ватиний. И это была война твоего отца, а не твоя.

Ульрика почувствовала, как рука матери судорожно сжалась и так сильно стиснула ее пальцы, что ей стало больно. Она посмотрела Селене в глаза.

— Это ведь не все, — сказала она, — ты что-то скрываешь от меня. Что?

Селена убрала руку и отвернулась.

— Ты что-то скрыла от меня? — не отставала Ульрика.

Селена кивнула.

— Тогда скажи мне это сейчас.

Селена снова повернулась к дочери. В ее глазах отражалась боль.

— Я должна была уже давно сказать тебе об этом, — шептала она. — Я и хотела, когда ты была еще маленькой, но я думаю, что не смогла бы тебе это правильно объяснить, но я всегда собиралась… а потом Рани все время подталкивала меня сказать тебе. Но я так и не смогла найти подходящего момента.

Селена посмотрела Ульрике прямо в глаза:

— Ульрика, я рассказывала тебе, что твой отец погиб на охоте еще до твоего рождения. Это была ложь. Он уехал из Персии. Он вернулся в Германию.

Ульрика смотрела на нее.

— Он жив? Он вернулся в Германию?

— По моему настоянию. Мы совсем недолго пробыли в Персии, как услышали, что Гай Ватиний был там до нас. Нам сказали, что он на пути в Германию. Я настояла, чтобы твой отец отправился в путь, вслед за ним, а я осталась в Персии.

— И он уехал? Хотя и знал, что ты беременна?

— Нет. Он не знал. Я ему не сказала.

— Почему?

— Я знала, что тогда он останется. Потому что я знала — после рождения ребенка он никогда не вернется в Германию. Я не имела права вторгаться в его жизнь, Ульрика.

— Не имела права? Ты же была его женой!

Селена покачала головой:

— Нет, женой я ему не была.

Ульрика непонимающе смотрела на нее.

— У него уже была жена, — продолжала Селена. — У него остались жена и сын в Германии. Ах, Ульрика, мы с твоим отцом не были предназначены для совместной жизни. Его судьба ждала его на Рейне, а я искала Андреаса. Мы должны были идти разными путями.

— Он покинул Персию, не зная о твоей беременности, — бормотала Ульрика. — Он ничего обо мне не знал.

— Нет.

— Он и сейчас ничего обо мне не знает, — сказала Ульрика, не в состоянии поверить в это. — Мой отец понятия не имеет о моем существовании.

— Я не думаю, что он еще жив, Ульрика.

— Как ты можешь так говорить?

— Если бы твой отец добрался до Германии, он нашел бы Гая Ватиния и отомстил бы.

В глазах Ульрики блеснул ужас.

— Но Гай Ватиний жив, — тихо сказала она. — Сегодня вечером я сидела с ним за одним столом.

Селена снова попыталась схватить дочь за руку, но Ульрика ускользнула.

— Ты не имела права скрывать это от меня! — горячо воскликнула она. — Вся моя жизнь была ложью!

— Я поступила так ради тебя, Ульрика. Будучи ребенком, ты бы не поняла этого. Ты бы разозлилась на меня за то, что я его отпустила. Ты бы не поняла, почему я это сделала.

— Я и сейчас злюсь на тебя, мама. Я уже давно не ребенок. Ты должна была сказать, мне правду много лет назад, это было бы лучше, чем узнать все при таких обстоятельствах. — Ульрика встала. — Ты отняла у меня отца и позволила мне расти в убеждении, что он умер. А сегодня, мама, сегодня ты сидела там и спокойно наблюдала, как я болтала с этим чудовищем.

— Ульрика…

Но она была уже у двери.

Ульрика лежала и смотрела в потолок, прислушиваясь к звукам ночного города. У нее болела голова. Лежа так, уставившись в темноту, она пыталась разобраться в собственных чувствах, но это ей не удавалось. Она ощутила боль и разочарование, и ей казалось, что ее предали. Но она и сочувствовала матери, той молодой женщине, которая носила ребенка под сердцем и все же отослала мужчину, которого любила, ради его же блага. Восхищение Ульрики матерью, которая принесла такую жертву и многие годы хранила тайну ради ребенка, боролось со злостью на нее за то, что она скрыла правду. Она думала об отце, который, несомненно, был еще жив в годы ее детства, когда она мечтала о нем. Может быть, он был еще жив и позже, когда она бежала за вороной в Иерусалиме. И он не знал, что на другом конце света у него есть дочь.

Ульрика ненадолго задремала, и ей приснился сон. Ей снилось, как она встала с кровати, подошла к окну, вылезла на улицу и ступила голыми ногами в снег. Кругом стояли высокие пихты, и клочья облаков проносились над ликом луны. Она видела следы на снегу — отпечатки больших лап, ведущие в лес. Она пошла по следу, сопровождаемая сиянием луны. Вдруг она увидела огромного лохматого волка с золотыми глазами. Она села на снег, и он подошел к ней, растянулся рядом и положил ей голову на колени. Ночь была ясная, такая же ясная, как глаза волка, который смотрел на нее. Под ребрами она ощутила спокойное биение сердца. Казалось, что золотые глаза говорили: здесь доверие, здесь любовь, здесь дом.

Ульрика проснулась и в первый момент была озадачена, увидев себя в постели и ощутив нежный запах весенней ночи. Она встала и подошла к окну. Белая, будто покрытая снежным покрывалом, земля лежала под ней, усыпанная лепестками фруктовых деревьев. Она вгляделась в кроны деревьев и увидела движение.

Это был Эрик.

Она выскользнула из комнаты, прокралась через внутренний двор к задней двери, которая вела в сад с фруктовыми деревьями. Она подошла к дереву, под которым он сидел. Он сидел к ней спиной. На голове у него была повязана узенькая золотая ленточка. Его светлые локоны доставали до плеч. Он был красив.

— Эрик, — сказала она.

Он резко обернулся и вскочил. Несколько секунд они стояли друг против друга в лунном свете. А потом она оказалась у него объятиях. У нее закружилась голова от прикосновения его тела и от его поцелуев. Она хотела коснуться руками каждого сантиметра его тела. Поцелуями он осушил слезы на ее щеках, шепча о том, как он тосковал по ней.

Их обнаженные тела лежали на белых лепестках апельсинового дерева как на покрывале, когда она приняла в себя Эрика. Сквозь кружево ветвей и листьев она видела блестящую луну. Боль стихла. Злость и гнев и чувство, что ее предали, сгорели в страсти Эрика.

— Мы уедем вместе, — шептала она. — Мы спрячемся. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Эрик ничего не сказал. Он уже знал, что сделает. Он не убежит вместе с ней, не спрячется вместе с ней только для того, чтобы его потом унизили и жестоко наказали, если их найдут. Он должен сделать это один. Он должен доказать, что достоин ее.

Тогда он вернется и возьмет ее с собой, честь по чести, туда, где ее дом, туда, где их дом. На север.

 

63

Руфус решительно шел по мосту. Он слышал о том, что происходило в Домусе, об этих подлых проделках, призванных напугать рабочих, и он был ужасно возмущен. Ни в коем случае он не будет в бездействии наблюдать за происходящим. Этой мерзости нужно положить конец.

Тишина повисла над островом, утопающим в лунном свете весенней ночи. При входе в храм горели факелы, но дом Божий казался опустевшим и необитаемым. Однако на другом конце острова, там, где раскинулось строительство, горело множество огней, мужчины с дубинками, лежавшими рядом, сидели вокруг костра.

Руфус решительно приближался к Домусу. Он не мог отплатить Юлии Селене за то, что она сделала для него и для его сына. Над бедным парнем много лет издевались, дети высмеивали и дразнили его, закидывали гнилыми фруктами и яйцами, он был жертвой бесчисленных бессердечных шуток. А ведь Пиндар был просто глуповат, у него не было дурного глаза, как утверждали люди.

Он ничего не мог поделать со своей ограниченностью. Причиной тому было лишь то, что его слишком быстро после рождения лишили матери. Руфус боролся за жизнь юной девушки, но не смог ее спасти. Сразу после родов ее вывели на ледяной ветер пустыни, и она этого не перенесла.

Они все, Руфус и другие солдаты, считали, что несправедливо убивать мать и новорожденного ребенка. Они убили римлянина, этого достаточно. Что могла сделать эта жалкая пара римлян, дальних родственников Тиберия? Солдаты, которых послали из Пальмиры с этим ужасным поручением, заключили тайное соглашение — пощадить молодую женщину и ребенка. У Руфуса же была еще одна тайна, та, которую он оставил для себя и которой ни разу ни с кем не поделился, — он видел, как акушерка спряталась со вторым младенцем в чане с кукурузой.

Это было ужасно: ворваться в маленький домик и убить римлянина. Солдаты не знали, зачем это делают, они лишь выполняли приказ нового императора, Тиберия. Но даже бесчувственные старые легионеры могли быть человечными, поэтому они пощадили мать и новорожденного ребенка.

Но мать умерла у них на руках еще по дороге в крепость. Они ее похоронили, а младенца взяли с собой. Молодая жена Руфуса, которая и сама недавно родила, приложила ребенка к своей груди.

У Руфуса сжималось сердце, когда он вспоминал те далекие времена, подходя к ярко освещенному Домусу.

Его Лавиния, такая юная и такая хрупкая, была не приспособлена к суровой жизни солдатской жены, она и ее ребенок умерли в родильной горячке, которая унесла в то лето в Пальмире так много молодых матерей и новорожденных детей. Приемыш, однако, выжил. Руфус счел это знаком богов. За потерянного сына ему дали взамен другого. А раз он не знал имени мальчика, то назвал его Пиндаром и вырастил как родного.

Удивительно, как Пиндар привязался к Юлии Селене. За долгие годы унижений Пиндар научился держаться подальше от людей и оставаться по возможности в тени. Но однажды на Форуме, когда Руфус с сыном рассматривали товары одного сандальщика, Пиндар вдруг бросил отца, от которого прежде не отходил ни на шаг, и побежал вслед за какой-то женщиной, проходившей мимо. Он заблудился в толпе, и Руфус после долгих поисков нашел наконец Пиндара на улице совершенно растерянным и взволнованным.

Через несколько дней Пиндар все же нашел ту женщину на этом острове. И теперь ничто не могло заставить его уйти отсюда.

«Действительно, — думал Руфус, оглядываясь в лагере рабочих в поисках их начальника, — говорят, у животных есть особый инстинкт, который подсказывает им, у кого доброе сердце и кому можно доверять. Может, из-за своей ограниченности Пиндар сохранил этот инстинкт, ведь и вел он себя именно как собака, верная своей хозяйке».

Сходство между ними двоими было почти невероятным. Другие его, возможно, не замечали, но Руфусу сразу бросилось в глаза, как похожи их лица. Может быть, это и объясняет, почему Пиндар так сильно привязался к Юлии Селене. Здесь он видел лицо, хорошо ему знакомое, которому он мог доверять.

Руфус остановился и хорошенько огляделся. Стражников там было достаточно в этот поздний час, но ни один из них, как он установил, не находился внутри недостроенного здания. Это показалось ему странным. Разве не следовало бы им охранять именно внутри, где предположительно могло произойти следующее бесчинство?

Селена, запыхавшись, прибежала на строительную площадку. Она уже устала в это раннее прохладное утро. Под глазами у нее залегли темные тени. Она почти не спала прошлой ночью после разговора с Ульрикой и очень беспокоилась. Она хотела утром сразу пойти к Ульрике и еще раз поговорить, чтобы внести ясность. Но на рассвете с острова прибежал гонец и сообщил, что что-то случилось, и Селена сразу отправилась туда.

Мужчины стояли вокруг без дела в растерянности и нерешительности.

— Что на этот раз? — спросила Селена.

Мордекай, строитель-египтянин, подошел к ней.

— Люди готовы к работе, Юлия Селена, но мы не можем найти начальника.

— Галла? — Селена обернулась. Люди стояли группами: шлифовальщики мрамора, каменотесы, каменщики. Их лица были слегка опухшими после ночного сна, многие из них в руках держали кувшины с утренним пивом.

— Вы его искали? — спросила Селена.

— Мы послали несколько человек в город искать его. Его нигде не могут найти. Его жена сказала, что его не было ночью дома.

Селена потерла лоб. Неужели это новый прием с целью задержать работы в Домусе? В тот момент, когда она хотела уже послать гонца в гильдию строителей, чтобы прислали Галлу замену, из Домуса раздались громкие крики.

Все обернулись. Руфус выскочил из здания.

— Юлия Селена! Госпожа! — кричал он. — Иди взгляни на это.

Внутри у нее все заледенело. Но она не хотела показывать рабочим свою печаль и последовала за Руфусом в строение, стиснув зубы.

— Вот, госпожа, посмотри! — Он показал на крышу.

Под балками и досками лесов трепыхался белый голубь.

Селена недоверчиво посмотрела вверх. Птица взлетала с балки на балку, вверх и вниз между распорками, не пытаясь улететь через открытую крышу и взмыть в небо. Купол был еще не готов. Здание стояло без крыши. И все же голубь не улетал.

Вдруг Селена увидела, что он держал в клюве ветвь мирты.

— Это знак, госпожа! — воскликнул Руфус так громко, что его крик услышали даже снаружи. — Это знак благосклонности богов.

Один за другим мужчины поднимались по лестнице и осторожно заглядывали в дверь. Увидев наверху белого голубя, они не решались войти и смотрели наверх изумленно, как и Селена.

— Венера дала нам знак, — сказал Мордекай-египтянин. Мирта была священным деревом этой богини.

— А значит, это знак Цезаря! — воскликнул другой мужчина.

Вскоре мужчины, кивая и возбужденно разговаривая, вошли в Домус. Когда звук множества голосов наполнил лишенную крыши ротонду, Руфус наклонился к Селене и пробормотал:

— Галла нет, госпожа. Он больше не придет.

Она посмотрела на него:

— Почему? Куда он ушел?

Руфус не ответил. А когда Селена снова взглянула на голубя, на этот раз более внимательно, она увидела то, что не заметил никто другой, — что ветка мирты привязана к клюву птицы ниткой и что еще одна очень тонкая нитка связывает одну из его лап со средней балкой крыши.

Селена вдруг сразу все поняла. Она была сильно поражена. Повернувшись к Руфусу, она сказала:

— Это действительно знак божественного Юлия. Он говорит нам, что работы в Домусе должны продолжаться. Но у меня теперь нет начальника.

— Я сейчас же пойду в гильдию, госпожа.

— Подожди, Руфус. — Она крепко держала его за руку. — Ты не хочешь занять эту должность?

— Я? Госпожа, я всего лишь старый солдат.

— Я хорошо плачу, и ты будешь получать мясо три раза в неделю.

Руфус расплылся в улыбке:

— Я обижу тебя, если хотя бы не попытаюсь.

Когда через некоторое время она шла к храму, мужчины снова работали, и пение их молотков и зубил раздавалось на весь остров.

В маленьком каменной домике, где раньше хранились вино и копченое мясо и который теперь Селена превратила в свой кабинет, ее ждала Ульрика. Она тоже выглядела усталой и бледной. Она стояла перед матерью скованно и сдержанно, как чужая.

— Я пришла, чтобы попросить тебя рассказать мне все, — начала она.

— О чем?

— Я хочу знать все о том, что сделал Гай Ватиний народу моего отца.

— Что ты имеешь в виду?

— Мой отец рассказал тебе все. Теперь я хочу это знать.

— Ульрика, это было так давно.

— Я хочу знать, что тогда произошло. Я имею на это право. Это мое наследство. Я хочу услышать все, что мой отец рассказал тебе.

Селена покачала головой:

— То, что сделал этот человек, было очень жестоко. Борьба была довольно упорная, но ему этого было недостаточно. Святыни оскверняли, людей жестоко мучили.

— Дальше.

— Зачем, Ульрика? — воскликнула Селена. — Зачем тебе это знать?

— Потому что я хочу увидеть то, что видел мой отец, потому что я хочу почувствовать сердцем то, что чувствовал он. Если бы он остался с нами в Персии, он сам рассказал бы мне все это. Я выросла бы с сознанием его боли. Теперь ты должна передать мне все это.

Селена посмотрела на дочь. Потом сказала:

— Женщин насиловали. Жену твоего отца притащили в палатку Гая Ватиния. У него там были и другие мужчины. Твоего отца заставили смотреть на это.

Лицо Ульрики окаменело.

— Ты сказала, что он вернулся к ней. Значит, она выжила.

— Она была на пороге смерти, когда его угнали.

— А его сын?

— Вульф говорил мне, что они и Эйнара мучили. Он был тогда маленьким мальчиком. Но он выжил.

Сквозь открытое окно ветер принес звуки порта на другом берегу реки.

— Мой брат, — сказала Ульрика. — У меня есть брат по имени Эйнар. Сколько ему было лет? Мой отец сказал тебе?

Селена задумалась:

— По-моему, ему тогда было десять. Ульрика, почему ты не хочешь забыть все это? Прошло так много времени.

— Потому что мой отец еще жив.

Селена посмотрела на нее непонимающе:

— Почему ты так думаешь?

— Он предводитель мятежников, о котором вчера вечером говорил Гай Ватиний. Мой отец — тот человек, который руководит повстанцами.

— Ты же не можешь на самом деле так думать! Ульрика, прошло девятнадцать лет с тех пор, как он уехал из Персии.

Ульрика подошла к окну, обойдя мать. За одну ночь изменилась вся ее жизнь. Теперь все будет иначе. Теперь она знала, что означает ее внутреннее беспокойство, знала, куда ее влечет, почему в Риме она не находила себе места. В те ранние утренние часы, когда она лежала в объятиях Эрика, Ульрика так ясно и отчетливо увидела свое будущее, как теперь она видела Дом ус Юлии. Она знала, что должна делать. Если вождь мятежников не ее отец, тогда это ее брат Эйнар. Но Ульрика никогда не узнает правду, если сама не отправится туда, чтобы самой увидеть все собственными глазами.

— Я уезжаю, мама, — сказала она после долгого молчания. — Я уезжаю из Рима.

— Но почему? Куда ты собираешься?

— В Германию.

— Ульрика!

— Я отправляюсь на поиски своего отца.

— Ульрика, нет!

— Я нужна ему, мама. Теперь я знаю это. Это стало мне ясно, как только я поняла, что мой отец — предводитель повстанцев, который поставит Гая Ватиния на колени. Я должна предупредить его и его народ о планах Гая Ватиния. Он будет очень удивлен, когда увидит, что мой народ вооружен против его хитрости. И я помогу им в борьбе. Я буду заботиться о раненых.

— Пожалуйста, — шептала Селена, — пожалуйста, не уезжай.

Ульрика заколебалась на мгновение. Ее лицо исказилось, будто она хотела заплакать, ее тело потянулось к матери, но в этот момент она совладала с: собой. Она преступила черту и больше никогда не повернет назад.

У двери Ульрика еще раз обернулась и тихо проговорила:

— Ты сказала, что ты и мой отец должны были идти разными путями, ты всегда знала, что ваши дороги рано или поздно разойдутся. Теперь мы должны расстаться, мама, потому что и у нас с тобой разные судьбы. Прощай, и да хранят тебя боги, твои и мои.

Селена открыла рот и хотела что-то сказать, но вместо этого она без слов бросилась к дочери и обняла ее. Ульрика крепко прижала к себе мать, и в этом объятии выразилось все то ощущение неотвратимости судьбы, которое нельзя было выразить никакими словами.

Когда Селена хотела снять с себя цепочку и отдать ее Ульрике, та покачала головой.

— Нет, мама, — отказалась она. — Это ты. — Она показала на золотое кольцо. — Отдай его ребенку, который скоро родится. Он вырастет в Риме и будет гордиться своим прадедушкой. А меня тянет на север. Я не знаю, что делать в Риме. Один сопровождает меня на пути к моему отцу.

Селена всхлипнула:

— Это так далеко, Рикки! И так опасно. Твой дом здесь, в Риме, рядом со мной.

— Нет, мама. Как раз ты должна лучше других понимать, почему я не могу остаться. Большую часть своей жизни ты посвятила поиску своих корней и своего предназначения. Теперь я должна отправиться на поиски.

Селена взглянула на дверь, которая захлопнулась за спиной ее дочери, потом опустилась на стул. В какое-то мгновение ей захотелось вскочить и догнать Ульрику. Она хотела удержать ее в Риме, осталась навсегда с ней. Но уже в следующий момент она знала, что не имеет права это делать. Много лет назад Мера пыталась направить судьбу Селены по иному пути, пыталась руководить ею. Но предназначение Селены было в том, чтобы провести жизнь рядом с Андреасом. Мера не хотела этого принять и заставила Селену идти по пути, который соответствовал ее представлениям.

Именно это Селене и хотелось сейчас сделать — помешать Ульрике следовать путем, избранным ей самою. Но она не имела права это делать.

 

64

Ульрике следовало поторопиться. Накануне вечером Гай Ватиний сказал, что через пять дней он отправится в Германию с легионом в шесть тысяч человек. Ульрика должна добраться до Рейна раньше Ватиния.

Сначала она побежала к Форуму, где находился базар с сотнями маленьких лавок и палаток. Там она заказывала резчику по дереву копию креста Одина, висевшего у нее на шее. Получив крест, она завернула его в льняной платочек.

Потом она поспешила к родителям. Андреас сидел за своим рабочим столом над трактатом. Ульрике хотелось зайти к нему попрощаться, но на это у нее уже не было времени. Он поймет.

В своей комнате она быстро собрала вещи. Она отобрала самую теплую одежду, запасные сандалии и еще одну теплую накидку. Потом она собрала основной набор медикаментов из запасов матери и достала из шкатулки кусок бирюзы, который когда-то принадлежал Рани. Она повесила его на цепочку рядом с крестом Одина. В последнюю очередь она упаковала две книги из библиотеки — Materia Medica Педания Диоскорида и De Medicina Цельсия.

Паулину она не встретила, подходя к ее вилле. Радуясь, что не пришлось давать никаких объяснений, она побежала прямо к дому рабов.

Эрика там не было.

Она хотела, предупредить его, чтобы он подготовился. Но его не оказалось ни в доме и нигде поблизости. С рассвета его никто больше не видел.

И тогда она поняла, что случилось. Эрик убежал. Он ни словом не выдал ей своего намерения.

Он бежал один. Она знала почему. Она вспомнила его угрюмое решительное лицо прошлой ночью, его отстраненное задумчивое молчание. Он уже тогда решил бежать, но скрывал это от нее.

Ради меня, думала она. Он сделал это ради меня. Она знала, куда поведет его путь — на север, к его народу. И она была убеждена, что найдет его там. В Германии Ульрика найдет отца, брата и человека, которого она любит.

Она взбежала наверх, в детскую, и отослала няню, чтобы побыть вдвоем с Валерием.

— Братишка, — сказала она и присела перед ним на колени, — я хочу тебе кое-что подарить.

— Вчера вечером ты так и не зашла ко мне, Рикки, — пожаловался он. — Я все время ждал, но ты не пришла после праздника.

— Не сердись на меня, Валерий. Я неважно себя чувствую. Я знаю, что обещала тебе сюрприз, но ведь это еще лучше, правда?

Он вытаращил глаза, когда она раскрыла платок.

— Прямо как твой! — вскрикнул он и схватил крест.

Надевая Валерию цепь на шею и расправляя ее на груди, она торжественно объясняла:

— Это совершенно особенный подарок, братишка. Он действительно точно такой же, как мой, и он будет крепко связывать нас друг с другом. Неважно, как бы далеко мы ни были друг от друга, крест будет нас всегда связывать.

Он засмеялся:

— Мы ведь всегда будем вместе, Рикки. Ты же живешь через пару домов.

Она сдержала подступившие слезы.

— Послушай, братишка. Посмотри на меня и послушай. Этот крест очень важный. Ты должен всегда хранить его. И когда-нибудь, когда я тебе понадоблюсь… — У нее задрожал голос.

— Почему ты такая грустная, Рикки?

Она подняла его и крепко прижала к себе.

— Послушай меня, Валерий. Ты должен мне кое-что пообещать. Если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, неважно, где ты будешь и сколько тебе будет лет, пошли мне этот крест, и я приду.

Он зарылся в ее волосах, и его голос зазвучал приглушенно.

— Но где же ты будешь, Рикки?

— Обо всем этом я дам тебе знать, как только смогу, братишка. Если нет, спроси Селену. Крест найдет ко мне дорогу, Валерий, и я сразу приду к тебе, где бы ты ни был. Я обещаю тебе.

— А если я тебе понадоблюсь, — ответил Валерий, чувствуя серьезность момента, — то пошли мне свой крест, Рикки, и я приду к тебе.

Ульрика отклонилась и взглянула в маленькое личико, на которое теперь легла тень страха. Она впервые увидела его лицо таким, каким оно будет, когда Валерий вырастет. Это было красивое лицо мужественного человека.

— Да, — горячо произнесла она, — если ты мне будешь нужен, братишка, я пошлю тебе свой крест как знак.

Она поспешила покинуть детскую, пока он не успел увидеть ее слезы. Во дворе она взяла свои узлы, которые там оставляла, вышла в сад, взглянула на солнце, чтобы определить его положение, и пошла вниз с Эсквилина в направлении улицы, ведущей к Остии. На ногах у нее были крепкие башмаки, а в поясе было зашито достаточно денег, чтобы добраться до цели. На левом плече висел ящик с лекарствами.

 

65

— Это ты, Марселла?

— Да.

— Ты акушерка с острова на Тибре?

— Да.

Императрица Агриппина кивнула рабыням, стоявшим рядом, и они вышли. Марселла, оставшись вдруг наедине с императрицей, не имея понятия, зачем ее привели в императорский дворец, нервно переступала с ноги на ногу.

— Мне доложили, — заметила Агриппина, — что ты будешь принимать роды у Юлии Селены. Это так?

— Да, госпожа. Она просила меня об этом. У меня тридцатилетний опыт в этом деле.

— Когда должен родиться ребенок?

— Через две недели.

— У меня есть для тебя задание.

Марселле вдруг стало неуютно. До нее доходили слухи об этой жестокой женщине, люди внезапно исчезали по ее указанию — об этом все кругом шептались, — невинных приговаривали к смерти, и они умирали, так и не узнав, в чем состояло их преступление. Неудивительно, что Марселлу охватил ужас, когда она получила приглашение императрицы.

Агриппина взяла небольшой кошелек, который лежал на ночном столике, и протянула его Марселле. Та удивленно взяла его.

— Когда начнутся роды, — сказала Агриппина, — ты всех отошлешь. Позаботься о том, чтобы там никого больше не было, когда родится ребенок. Ты меня поняла?

Марселла кивнула.

— Если это будет мальчик, ты его задушить. Потом скажешь Юлии Селене, что ребенок родился мертвым.

— Госпожа! — в ужасе воскликнула Марселла. — Я не могу этого сделать.

Агриппина просверлила ее взглядом своих зеленых глаз. Этот взгляд ставил людей на колени.

— Ты сделаешь то, что я говорю.

— Но, госпожа, — начала было Марселла, но Агриппина оборвала ее на полуслове. Она поняла. Мальчик, которого народ признает наследником глубоко почитаемого им Юлия Цезаря, был бы препятствием для Агриппины, которая хотела видеть на престоле своего сына.

Марселла бросила на стол кошелек с золотом, выпрямила свое полноватое тело и решительно сказала:

— Нет, я не буду этого делать.

Агриппина вздохнула:

— Я надеялась, что с тобой не будет проблем. Мне сказали, что ты разумная женщина. Теперь я вижу, что это не так.

Императрица хлопнула в ладоши, и в комнату вошел раб. Он положил на стол несколько свитков и беззвучно удалился.

Марселла смотрела на свитки, и кровь стыла в ее жилах.

— Ты знаешь, что это за свитки? — спросила Агриппина.

Марселла покачала головой.

— Это подтвержденные присягой признания людей, которые были свидетелями твоих антигосударственных высказываний и действий. Свидетелей твоей измены.

— Измены?

— Ты никак хочешь это оспорить?

— Конечно. У меня даже в мыслях никогда ничего предосудительного не было.

— К твоему несчастью, это не оправдание. Ты готова предстать перед судом?

— Да. Мои друзья подтвердят мою лояльность по отношению к Риму и императору.

Агриппина вскинула брови. Марселле стало страшно. Она опять взглянула на свитки. Кто их подписал? Кто ее предал? Кого принудила угрозами императрица лжесвидетельствовать против нее, так же как она сейчас хотела принудить Марселлу совершить убийство?

— Вот видишь? — спросила Агриппина. — У тебя нет шансов перед судом. А за измену, ты же знаешь, тебе грозит смерть.

Марселла стояла и молчала.

— Значит, так, — произнесла Агриппина, встала и подошла к Марселле. — Эти деньги — лишь половина оплаты. Если выполнишь задание, получишь вторую половину и эти свитки в придачу.

Марселла собрала все свое мужество.

— Я тебе не верю, — сказала она. — На этих свитках ничего не написано.

— О, можешь убедиться собственными глазами. Взгляни сюда.

Марселла дрожащей рукой взяла один из свитков и раскрыла его. Она прочитала обвинение и подпись под ним. Подпись была сделана рукой пекаря, который много лет был ее соседом. Она прочитала еще один и еще. Во всех ей ставили в вину антигосударственные высказывания.

Императрица наблюдала, как лицо женщины все больше и больше опадало. Точно так же обреченно одрябли черты лица этого Галла. Галл был пособником Агриппины на острове. Довольно долго он неплохо справлялся, ему удалось почти полностью остановить все работы. Еще несколько «дурных знаков», и ни один человек во всем государстве пальцем не пошевелил бы ради строительства Домуса. К сожалению, его замыслы раскрыли. Один преданный сторонник Юлии Селены проследил за ним и поймал на месте преступления. Венера якобы послала белого голубя, давая благословение Домусу, а через два дня обезглавленный труп Галла нашли в реке.

Агриппина была вынуждена принять другие меры. Но безуспешно. Любовь народа была защитой Юлии Селене, к тому же ее связывала дружба с Клавдием. Ему нравилась Юлия Селена, и он приветствовал ее начинания. Агриппина еще не превзошла властью своего мужа, поэтому ей следовало быть осторожной. Хотя Домус и был уже почти готов, у нее еще было время. С ребенком же, напротив, следовало поторопиться.

— Ну и?.. — спросила она акушерку.

Марселла положила на стол последний свиток и опустила голову.

— Я сделаю то, что ты хочешь.

В городе стоял палящий зной. Даже маленький ветерок не шевелил листья деревьев. В цирке Максима одно представление сменялось другим, лишь бы хоть немного отвлечь народ, который в летний палящий зной особенно склонен был к взрывам насилия и мятежу.

В этот день люди толпами валили на игрища в честь бога Августа. Ведь этот месяц был назван в его честь. На искусственном море должна была состояться великая морская баталия между двумя кораблями с катапультами, которые будут сражаться до тех пор, пока один из них не будет уничтожен.

Поэтому улицы Рима были почти пусты, когда Селена и Паулина не спеша подходили к Форуму, где стоял храм божественного Юлия Цезаря. Андреас просил Селену не выходить, но она не послушалась, твердо решив выполнить задуманное. Прошло четыре месяца с тех пор, как Ульрика уехала на север, и Селена до сих пор ничего о ней не слышала. Она хотела принести жертву и попросить божественного Юлия защитить Ульрику.

Пиндар, сопровождавший ее, очень о ней беспокоился, он то и дело брал ее под локоть, чтобы она могла опереться, и нес ее аптечный ящик. Селена, которой осталось ходить всего несколько недель, двигалась тяжело, и ей часто приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Ребенок в ее чреве несколько дней назад перевернулся, и теперь уже был почти готов выйти на свет.

Святилище божественного Юлия Цезаря стояло на лужайке, украшенной фонтанами и кустарниками, маленькое круглое строение, крышу которого поддерживали колонны. Пристроек рядом не было, жрецы жили не здесь. Внутри стояла лишь статуя Юлия Цезаря, в ногах которого постоянно горел огонь.

Селена вздохнула, войдя в прохладную тень. Она прижала руку к спине и подумала, что ей, пожалуй, следовало послушаться Андреаса, который советовал отправиться в дорогу в паланкине. Тогда это показалось излишним, ведь идти было недалеко, да и утро было довольно прохладным.

Она взглянула в каменное лицо своего предка и спросила себя, действительно ли он присутствует в этом храме?

— Божественный Юлий, — пробормотала она и положила цветы к его ногам, — пожалуйста, защити и огради Ульрику, твою правнучку. Она отреклась от тебя, но она молода, ей нужно сначала найти свой путь, как я должна была найти свой. Когда-нибудь она вернется к тебе.

Селена удовлетворенно углубилась в свои мысли. Все шло по плану. С тех пор как в апреле Руфус занял место начальника, дела в Домусе быстро продвигались. Купол уже доделали, стены и колонны были готовы. Теперь рабочие занимались мелочами — засовами на дверях, решетками на окнах. Через два месяца откроются ворота Домуса перед больными и теми, кто жаждет знаний.

Селена закрыла глаза. У нее было ощущение, будто она стоит на пороге чего-то важного. Она прошла такой дальний путь, и казалось, что еще более длинный ждет ее впереди. Скоро она начнет совместную работу с Андреасом.

Она почувствовала вдруг, как сжалось ее тело, и ощутила теплую жидкость, текущую между ног.

Слишком рано, думала она в тот момент, когда по всему ее телу пробежала судорога, начавшись в спине.

— Пиндар, я должна сесть. Помоги мне. Взгляни… — Новая судорожная боль, на этот раз более сильная, пронзила ее.

Пиндар взял ее под руку и отвел за статую Юлия Цезаря, где стоял большой каменный сундук, в котором жрецы держали одежду и фимиам. Пиндар опустил Селену на сундук, она положила обе руки на живот. Не успела она вздохнуть, как пришли новые схватки, еще сильнее, чем прежде.

— Приведи Марселлу, — прошептала она, задыхаясь, — я пойду домой.

Пиндар тряхнул головой.

— Иди! — Она подтолкнула его. — Еще много времени. Я успею вовремя. Я пойду медленно. Беги же, Пиндар!

Он помедлил несколько секунд, потом развернулся на каблуках и побежал. Она мельком увидела его фигуру в дверях, залитую августовским солнцем, он выглядел как бог Гелиос на картинах, изображавших его в обрамлении золотых солнечных лучей, — потом он исчез, а она осталась одна.

Следующие схватки оказались настолько сильными, что она скорчилась от боли и обеими руками вцепилась в подол платья. Она обливалась холодным потом, а ее тело горело от палящего солнца.

Она едва успела перевести дыхание, как пришли новые схватки, горящее железное кольцо, обхватившее ее тело. На мгновение у Селены потемнело в глазах. Она оглохла и ослепла, ничего не ощущая, кроме ужасной жгучей боли.

С Ульрикой все было не так, пронеслась у нее мысль. Это не может быть нормально.

Она попыталась встать. Новая волна боли опрокинула ее, она упала на колени, потом, корчась, опустилась на пол. Холодная и влажная ткань одежды облепила ее тело. Она подождала. Следующая волна боли, похоже, начиналась в сердце, прилив жидкого огня, который разлился по ее телу и перекатывался волнами.

Она вскрикнула.

Потом некоторое время она лежала неподвижно, скорчившись и пытаясь собраться с силами, чтобы выдержать следующую схватку. Боль была невыносимой.

— Помогите, — прошептала она, но ей казалось, что она это прокричала.

Этот ребенок убьет меня. Я умираю.

Ей показалось, что она уплывает. Она видела, как мимо пронеслись мраморные ноги Юлия Цезаря, когда она опустилась в какой-то туннель, где ее ждала лишь жгучая боль.

Пол был холодный и твердый, но Селену будто поглотил черный огонь. Минуты растянулись в часы, а часы — в дни, которые превратились в вечность. Пиндар превратился всего лишь в далекое воспоминание.

Потом она увидела, как к ней бегут ноги. Кажется, божественный Юлий передумал и решил ей помочь. Но это были ноги Пиндара. Она видела его лицо, когда он склонился над ней; лепеча по-детски, он объяснил, что побоялся бежать на остров за Марселлой. Он не хотел оставлять Селену одну. Обливаясь слезами, он пытался поднять ее.

Селена была в ужасе — его не было всего несколько минут.

— Что-то не так, — шептала она.

Он просунул свои сильные руки ей под локти и подтащил ее обратно за статую. И тут Селена с изумлением поняла, что она ползла по полу. Куда? — спрашивала она себя. Она видела, как Пиндар сломал замок каменного сундука и откинул крышку. Охваченная новой волной боли, Селена думала удивительно отстраненно, что он не должен этого делать. Это осквернит храм.

И в этот момент она вспомнила, куда ползла. Она пыталась выбраться из храма, чтобы не осквернить его родами.

«Но почему, собственно? — думала она, корчась от приступа очередной волны. — Это чудо жизни. Боги сами создали его».

Промежутки между схватками, когда Селена могла дышать и думать, становились все короче, пока она, наконец, не опустилась на пол под наплывом боли. Она сама стала болью, потому что она поглотила ее и уносила теперь прочь к темной точке за пределами времени и жизни. Пиндар что-то делал: вытаскивал из сундука пурпурные одежды и золотые пояса.

— Тебе нельзя… — бормотала она.

Он всхлипнул, он чуть не обезумел от страха, но решительно собирался остаться и поддержать ее. Он подсунул ей под голову подушку, вторую — под поясницу. Селена взглянула на выпуклый потолок храма и ощутила теплый, залитый солнцем воздух на бедрах, когда Пиндар поднял ей платье.

Она подумала о рождении Ульрики и попыталась вспомнить, как она тогда себя чувствовала. Это было совсем иначе. Она лежала на большой мягкой кровати. Рани дала ей выпить теплого вина, а помогал ей зороастрийский жрец, который за свою жизнь принял более тысячи детей. Ульрика как будто выскочила из ее чрева в мир.

Да, такова уж и есть Ульрика, думала Селена, отделяясь от своего измученного тела. Где бы она сейчас ни была, борется ли она бок о бок со своим отцом или все еще ищет его, она всегда будет стараться обнять весь мир. Она снова ощутила боль, на этот раз по-другому, более глубокую. Это была ужасающая режущая боль. Потом она почувствовала руку Пиндара на своем лбу, и это прикосновение явилось для нее неожиданным бальзамом.

Я слишком стара, думала она. Ульрика родилась, когда мне было девятнадцать лет, когда я была еще молодой… Мое тело зачерствело, оно сопротивляется насильственному открытию. Я умираю…

— Он останется со мной, — шептала она. — Этот ребенок останется во мне, и я до конца жизни буду носить его.

Она вскрикнула.

Голуби вспорхнули с балок под крышей, затрепыхались под куполом, потом снова сели.

Селена снова вскрикнула.

Нет, все как-то не так. Она чувствовала, а Пиндар видел это. Она сопротивлялась. Он хотел сказать, чтобы она не делала этого. Он пытался успокоить, расслабить ее. Он неловко попытался приказать ей успокоиться, чтобы все произошло само собой, он сказал, что борьба причиняет лишь вред.

Но боль заставляла ее защищаться, и от этого становилось еще хуже. Полная ужаса и страха, Селена понимала, что действительно может убить себя, но ничего не могла поделать, эта боль, эта сводящая с ума боль…

Нежные руки обнимали ее, полные любви слова проникали ей в уши.

— Все хорошо, — сказала она верному дурачку, который обнимал ее и плакал у нее на плече. Пиндар качал ее как дитя, и Селене это показалось самым чудесным на свете. Он знает, что мне нужно. Он знает это лучше, чем знала бы Марселла. Мне нужен кто-нибудь, кто держал бы меня в объятиях и делил бы со мною мою боль, раздробил бы ее на кусочки и забрал бы меня.

И вдруг она увидела свое пламя души. Только однажды появилось оно само по себе, когда она не вызывала его, и теперь оно опять появилось неожиданно и горело так ярко и ясно, как звезда. Счастливая, Селена побежала ему навстречу, обняла его, как Пиндар обнимал ее.

Только тогда заметила она, что это не ее пламя души. Это было другое, более спокойное, более милое пламя. Это было пламя Пиндара, и оно горело светло и чисто, пока Селена держала его.

Селена заплакала, потом засмеялась и воскликнула:

— Оно здесь!

Ее затопила последняя волна боли, а потом из нее бурной рекой вытек весь жидкий огонь.

 

66

Духи сопровождали ее. Селена ощущала их присутствие в мягком осеннем воздухе. Они собрались здесь, чтобы указать ей путь, чтобы разделить с ней счастье, когда она шагала по Домусу, который пустовал в этот октябрьский вечер.

Строители еще неделю назад закончили свои работы. Теперь чистильщики убирали и мыли здание сверху донизу, придавая ему сияющий глянец. В Домусе пахло растительными маслами и пчелиным воском, свежим салом и травами, мраморные полы сияли как чистая вода, белые потолки еще не закоптились от ламп. Домус Юлии, новый и молодой, стоял, готовый к выполнению своей задачи.

Сопровождаемая Пиндаром, который нес трехмесячного Юлия, Селена вошла в большую ротонду, которая представляла собою центр здания, и, медленно поворачиваясь, принялась рассматривать огромный купол. Ее лицо выражало невероятное изумление, будто она увидела Домус впервые. Они пошли дальше по комнатам: палата для больных с новыми кроватями, запасники, гимнастический зал и библиотека, учебные классы Андреаса. В своих фантазиях Селена видела пациентов и сиделок, врачей и учителей, ощущала силу и жизнь, которые скоро заполнят эти пустые помещения. Она увидела Домус таким, каким видела его в мечтах, с того времени в Персии, с момента ее встречи с доктором Чандрой и его павильоном.

Строительство Домуса Юлии началось еще тогда, в вечерних разговорах с Рани. Она шла сейчас рядом с Селеной, эта умная, достойная любви подруга, дружественная душа из прошлого, которая пришла пожелать Селене счастья.

Пациенты не должны спать и должны быть всегда веселы, неоднократно утверждала Рани.

Больные должны спать, возражала Селена.

Это был один из немногих вопросов, в котором они так никогда и не сошлись, но Селена все же настояла на своем мнении. Над входом в Домус было написано: «Сон — лучшее средство от боли». Напоминание персоналу и посетителям об уважении потребности больного во сне.

Селена не сомневалась, что от посетителей в Домусе Юлии отбоя не будет. Уже несколько месяцев римляне терялись в догадках по поводу здания, появившегося в северной части острова. Приют для больных и страждущих? Не храм, где жрецам нужно было заплатить пару монет, чтобы провести там ночь, а дом, где за больными будут ухаживать как дома. Римляне никогда не слышали о подобном заведении и поэтому не имели о нем никакого представления. Временные маленькие палаты на острове, где выхаживали больных и раненых, пока Домус еще строился, были несравнимы с этой больницей.

Завтра, во время праздника открытия, жителям Рима позволят осмотреть все комнаты и залы Домуса и увидеть все тайны этого внушительного купольного здания.

В библиотеке Селена на минутку задержалась. Ряды свитков и рукописных книг заполнили все стены от пола до потолка. Здесь были рецептуры и волшебные формулы из Египта, медицинские трактаты из далекого Китая, компендиумы о народной медицине британцев и — венец, всего — великолепная энциклопедия Андреаса, пятьдесят томов, которая как раз вовремя была закончена к празднику открытия. Это стоило Андреасу немало усилий, энциклопедия содержала в себе полное собрание знаний римской и греческой медицины — от траволечения до хирургии и анатомии. Через несколько дней после торжественного открытия Андреас отдаст переписывать свою рукопись, чтобы врачи и ученики из других городов могли извлечь из нее пользу.

Селена услышала, что кто-то за ее спиной плачет. Она обернулась. Пиндар качал хнычущего во сне Юлия. После того ужасного случая с Марселлой через несколько дней после рождения ребенка — Юлий вдруг заболел, его крошечное личико посинело — Пиндар не выпускал малыша из виду. На следующее утро Марселлу нашли мертвой в своей ванне с перерезанными венами. В предсмертной записке она просила прощения.

Неужели слухи правдивы? Действительно ли Агриппина была вне себя от ярости, когда Селена родила сына? Неужели она действительно считала, что рождение ребенка в святыне божественного Юлия — хитрая инсценировка? Определенно, это был добрый знак. Жрецы даже подчеркнули, что было нарушено старое табу, и объявили, что рождение ребенка в храме божественного Юлия было добрым знаком.

Она, вероятно, умерла бы там, в ногах у своего деда, если бы не Пиндар.

Чувства, которые она с того дня испытывала к Пиндару, она едва ли могла объяснить. Между ними возникла глубокая связь, которой она не знала названия. Пиндар помог ее ребенку появиться на свет, он утешил ее и помог справиться с болью. За это она испытывала к нему сердечную симпатию, которую обычно испытывают только к близкому другу или родственнику. Но это было не все, в этом было что-то более глубокое, какое-то нутряное чувство общности, но приглушенное и неотчетливое.

Селена тряхнула головой. Так много мыслей роилось сегодня у нее в голове! Она волновалась, как юная невеста, она была так же полна ожидания, как тогда, в день ее шестнадцатилетия. Она чувствовала дух Меры рядом, она ощущала ее удивление и изумление по поводу этого дома, где так много людей смогут лечиться одновременно. Лицо Меры светилось одобрительным восхищением, но в нем читалась и доля скептицизма, будто она хотела сказать: получится ли это?

Только духа Вульфа Селена не могла разглядеть. Означало ли это, что он еще жив? Может быть, это действительно был он — предводитель мятежников в германских лесах? Нашла ли его Ульрика? Соединились ли они наконец, и борются ли они бок о бок?

Селена сжала руками голову и глубоко вздохнула. Завтра начнется новая глава ее жизни. Ее долгие странствия закончились. Завтра…

— Селена!

Она обернулась.

Андреас, задыхаясь, вбежал в библиотеку.

— Паулина! — выпалил он. — Ее арестовали.

Они оставили Пиндара с ребенком на острове, а сами поспешили в тюрьму на Капитолийском холме. Там, наведя кое-какие справки, они, к ужасу, узнали, что Паулину увели в темницу под цирком Максима.

— Великие боги, почему? — спросил Андреас.

Служащий пожал плечами:

— Ее обвиняют в измене.

— В измене?

— Но почему ее отвели в цирк Максима? — спросила Селена.

Мужчина перебрал стопку восковых табличек, на которых были зафиксированы приговоры.

— Ее приговорили к смерти вместе с евреями.

В Риме существовала еврейская секта, члены которой называли себя назарянами и отказывались почитать императора как бога. Первых государственных изменников уже растерзали на арене дикие собаки и медведи — в назидание их единомышленникам. На следующий день должен был состояться спектакль, все знали, что его особенно любит Клавдий, — предателей привяжут на арене к крестам, обольют смолой и сожгут заживо.

— Но ведь Паулину Валерию не судили, — возразил Андреас.

Стражник лишь бросил на них презрительный взгляд.

— Но почему ее собираются казнить? — спросила Селена, у которой побледнели губы. — Паулина не имеет ничего общего с этой сектой. Клавдий знает об этом.

— Приказ исходит не от императора, — возразил стражник. — Ее арестовали по указанию императрицы.

— Андреас, я ничего не понимаю, — сказала Селена, когда они оказались на людной улице. — Как может Агриппина предъявлять Паулине подобные обвинения, она же знает, что это неправда.

Андреас, сощурившись, взглянул на заходящее солнце.

— Иди к Паулине. Скажи ей, что мы позаботимся о том, чтобы ее немедленно отпустили.

— А куда пойдешь ты?

— К Клавдию. Я подозреваю, что он и понятия не имеет обо всей этой истории. Он даст приказ об освобождении.

Селена поспешила к цирку. Там ей пришлось выдержать препирательства с несколькими стражниками, прежде чем ей разрешили пройти к Паулине.

Ее подруга сидела одна в своей темнице. Она подошла к зарешеченному окошку в тяжелой двери, заметив Селену.

— Паулина, — сказала Селена, схватившись за прутья решетки, — мы только что узнали. Андреас пошел к императору.

Лицо Паулины было бледным, но даже в этом отчаянном положении она не потеряла своего достоинства и манер, которые подобали аристократке-римлянке. Она казалась спокойной и сдержанной по сравнению с орущими и ругающимися заключенными.

— Все произошло так быстро, — сказала она, и ее голос задрожал. — Вдруг пришли преторианцы, показали мне приказ об аресте и увели. Я только и успела, что попросить раба сообщить вам.

Селена посмотрела Паулине в глаза цвета топаза и увидела в них слезы.

— Но почему тебя арестовали? — спросила она. — В чем тебя обвиняют?

— Этого я не знаю. Меня привели к императрице, и она предъявила мне свитки, заявления людей, утверждавших, что я совершила измену, как она выразилась.

— Подделки!

Паулина сжала губы.

— Агриппина несомненно подкупом или угрозами принудили моих друзей под присягой лжесвидетельствовать против меня. За мной даже не признали права на судебный процесс. Я должна… завтра умереть. На арене.

Селена, не веря своим ушам, смотрела на подругу. Ей казалось, что это дурной сон. Вот-вот она проснется и увидит ясный яркий солнечный свет. И эти звуки, которые она слышала со всех сторон — всхлипы, отчаянные мольбы за дверьми других камер, — тоже нашли место в этом кошмаре.

— Но она сказала тебе почему, Паулина? Она же должна была чего-то от тебя хотеть, если уж она послала за тобой. Что она сказала?

Губы Паулины дрожали. Ей пришлось приглушить голос, чтобы совладать с собой.

— Она выдвинула лишь одно требование.

— Ну же!

— Чтобы я убедила тебя отказаться от утверждения, что ты из рода Юлия Цезаря.

Высоко в стене над камерой Паулины было единственное маленькое окошко, через которое виднелись пылающие краски клонящегося к закату дня. Через отверстие в камеру проникал странный запах — запах тлеющего дерева и горячего камня, а издалека слышались голоса людей, кричавших: «Пожар!»

Селена устремила взгляд на лучи медного солнечного света, которые падали на пол светлой тенью и теперь становились все уже. Она вдохнула слабый запах гари и прислушалась к далеким крикам римских пожарных; она представила себе их с ведрами, кожаными бурдюками и примитивными ручными насосами. Она часто видела их в работе, этих мужественных добровольцев, которые так же отчаянно бились с огнем, как армия на полях сражений. Внезапные пожары, особенно летом, представляли собой серьезную угрозу городу.

— Я поняла, — сказала наконец Селена. За это короткое мгновение она действительно все поняла. Слова Паулины все объясняли: злое колдовство в Домусе, необъяснимую болезнь Юлия, после того как она оставила его Марселле, ее самоубийство. За всем этим стояла императрица. Она вообразила, что Селена намеревалась оспорить право на трон у нее и ее сына.

Меня коснуться она не осмеливается, думала Селена. Но она может задеть меня через моих друзей или членов семьи.

— И как я должна осуществить это? — спросила Селена.

— Ты должна публично объявить, — тихо ответила Паулина, — что ты солгала. Что ты в действительности не состоишь в родстве с Юлием Цезарем. И ты должна публично передать Агриппине кольцо.

— И за это она обещала тебя выпустить?

Паулина промолчала.

— Тогда я должна сделать это, Паулина. Из-за меня тебе грозит ужасная смерть. Это будет на моей совести. Мой долг — вытащить тебя отсюда!

Паулина подошла вплотную к решетке и сказала:

— Это не все.

— Чего еще она хочет?

— Ты должна публично объявить, что твое целительское искусство — колдовство.

Селена лишилась дара речи.

— И ты должна объявить Домус нечистым местом.

Селена ужаснулась. Как же дошло до этого? Она должна отречься от своего призвания, отказаться от мечты, которую делила с Андреасом?

Она снова подняла глаза к маленькому окошку. Последний солнечный луч погас. Ночь опускалась на Рим, клубы дыма плыли по воздуху, который становился все плотное. Голоса заключенных в соседних камерах стали громче и навязчивее, люди требовали, чтобы их выпустили. Они тоже чувствовали запах дыма и боялись.

— До этого не дойдет, — сказала Селена, — Андреас пошел к Клавдию.

— Селена, — настойчиво заговорила Паулина, — ты должна покинуть Рим. Власть Агриппины с каждым днем становится все сильнее. Наступит день, когда народ не сможет больше тебя спасти. Я знаю эту женщину. Она натравит на тебя плебеев. Настроение народа колеблется, Селена. Сегодня ты их идол, а завтра они разорвут тебя на части. Уезжай из Рима, Селена. Забирай ребенка и уезжай отсюда.

Селена покачала головой:

— Но… Домус! Это работа всей моей жизни, Паулина. Я не могу просто бросить его.

— Ты думаешь, Агриппина позволит ему существовать? Она найдет способы и средства разрушить его, и тебя, и твоих близких вместе с ним.

— Но только не тогда, когда я отрекусь от своего происхождения! — воскликнула Селена. — Этого ведь должно быть достаточно. Если я докажу ей, что не собираюсь претендовать на власть, тогда Агриппина должна же оставить нас в покое!

Нет, не оставит. Селена поняла это, еще не успев закончить фразу. Если она, Селена, однажды откажется от своих притязаний, то уже ничто не сможет защитить ее и ее сына. Своими собственными действиями она обратит народ против себя и этим сыграет на руку Агриппине.

Паулина просунула руку сквозь прутья решетки и схватила Селену за запястье.

— Уезжай, — настойчиво шептала она, — сегодня же. Прямо сейчас. Бегите вместе с Андреасом и ребенком. Куда-нибудь подальше, туда, где вы будете в безопасности.

— Я не брошу тебя на произвол судьбы, Паулина.

— И возьми с собой моего сына, Селена. Возьми с собой Валерия. Если я умру, ему не поздоровится. Прими его, как своего сына.

Заключенные начали барабанить в двери и выкрикивать требование выпустить их. В маленьком окошке заполыхал новый свет, красный, как второй закат. Запах дыма стал более едким.

Стражник вошел в железную дверь и утихомирил заключенных.

— Огонь уже далеко! — рявкнул он. — Вы уже не сгорите. Можете успокоиться.

Выходя, он оставил дверь полуоткрытой, и Селена вдруг услышала голос Андреаса в общем гуле. Он спорил со стражником. Она подбежала к двери посмотреть, что происходит. Стражник, потирая лоб, смотрел на лист пергамента.

Андреас сказал:

— Ты же знаешь печать императора. Вот она. Немедленно освободи Паулину Валерию, иначе пеняй на себя.

Пока стражник в нерешительности чесал голову — заключенные находились здесь по приказу Агриппины, — Андреас взглядом предупредил Селену. Она осталась за дверью.

Наконец стражник сдался.

— Ну хорошо, — сказал он. — Вообще-то приказ должен был бы исходить от императрицы, но…

Он отворил камеру Паулины. Быстро, но все же не так быстро, чтобы обратить на себя внимание, эти трое вышли на улицу. Когда они оказались в ночи, наполненной дымом, Андреас сказал:

— Мы должны немедленно уехать из Рима. Клавдий мертв.

— Что?

— Он ужинал, когда я пришел к нему по поводу Паулины. Он был пьян и настоял, чтобы я присоединился к нему. Агриппина навязала ему вторую порцию грибов, которую слуга предварительно не попробовал. От нее он и умер. Агриппина утверждает, что это я отравил его. Она приказала арестовать меня.

— О нет! — воскликнула Селена.

— Мне удалось выскользнуть из дворца незамеченным, но Агриппина обладает теперь неограниченным могуществом. Она возьмет правление империей на себя, пока Нерон не повзрослеет. Мы должны сегодня же бежать из Рима.

— Мой сын… — сказала Паулина.

— Я уже договорился с капитаном корабля, который выходит в море сегодня. Это наша единственная надежда. Улицы, ведущие из города, без сомнения, будут охраняться. Корабль отплывает через час.

— Андреас, — сказала Селена, — иди вместе с Паулиной. Заберите Валерия. И возьми деньги, Андреас. Они нам понадобятся. А я пока сбегаю на остров и заберу Юлия. Нам нужно собрать кое-что с собой — провизию, медикаменты. Я должна дать указания Героду, как быть дальше с Домусом. Встретимся в порту.

Они разошлись на темной улице. Андреас и Паулина поспешили в сторону Эсквилинского холма, а Селена отправилась на остров.

Однако, подойдя к берегу реки, она остановилась как вкопанная.

Домус полыхал огнем.

Пожарная команда была уже на месте, но они ничего не могли сделать с бушующим пламенем. Домус был слишком большим, а остров — слишком маленьким. На берегу столпился народ, люди с любопытством смотрели на пламя, взвившееся высоко в ночное небо.

— …звезды никогда не благоволили… — расслышала Селена чей-то голос. — Помнишь, еще тогда, в апреле? Я сразу подумал, что ничего из этого не выйдет. Нет, вы слышали что-нибудь подобное? Дом для больных!

Нет, нет, нет, кричало что-то в ней, пока она бежала по каменному мосту.

Палящий жар огня дошел до конца острова и выкурил пациентов и жрецов из храма. Некоторые бросились в воду, другие бежали по мосту, образуя пробку в узком переходе, и в слепой панике спотыкались о тех, кто упал. Огонь бушевал на острове, как разъярившийся лев, который, шипя, обращал свое горячее дыхание к небу.

Селену оттесняла назад бегущая с острова толпа. Она дважды падала и снова вскакивала на ноги. Горящий Домус освещал небо красным пеклом, и тлеющие искры падали дождем на город.

Горячий воздух не давал Селене дышать. Она намочила свою паллу в фонтане и накинула ее на голову. Прижав мокрый платок к губам, она продиралась сквозь толпу к Домусу.

Где Пиндар с ребенком?

Руфуса она нашла первым. Он лежал под обвалившимся тесаным камнем. Из глубокой раны в его голове текла кровь, но глаза были открыты. Пламя играло в них золотыми искрами. Когда она присела рядом с ним, старый солдат в последний раз, дрожа, набрал в легкие воздуха и прошептал:

— Позаботься о мальчике. Кроме тебя, у Пиндара теперь никого больше нет.

И умер.

И другие люди лежали там, раздавленные обломками. Какой-то человек подбежал, как живой факел, к реке и бросился в воду. Ворота Домуса походили на извергающее пламя жерло. Она подумала обо всем том, что осталось внутри здания, — книгах, лекарствах и инструментах.

Энциклопедия Андреаса.

Ее ящик с лекарствами.

Пора уходить с острова. То там, то здесь в горящем здании взрывались расширившиеся от жары газы, которые скопились в кирпичной кладке. Теперь уже даже пожарная команда покидала остров. А толпа людей по берегам реки все увеличивалась. Зеваки орали, передавая из рук в руки кувшин с вином. По всей видимости, они получали истинное удовольствие, наблюдая за этой картиной.

Селена побежала в заднюю часть Домуса, где огонь бушевал не так яростно.

— Пиндар! — громко крикнула она.

Окна полыхали как глаза демона, клубы дыма вырывались из дверей.

— Пиндар! Где ты?

На ее платье упала раскаленная искра. Кайма загорелась. Она сбила огонь. Сверху на нее падали пепел и обломки, а она поднимала руки над головой, пытаясь укрыться.

— Ребенок! Где ребенок? Пиндар! — отчаянно закричала она, но ее голос заглушил рев огня.

Один из святых братьев схватил ее под руку и попытался от тащить.

— Ты видел Пиндара и ребенка? — всхлипывая, кричала Селена.

— Они были внутри, когда начался пожар, Юлия Селена. Они не выходили. Уходи же отсюда!

— Пиндар! Юлий!

Она отбивалась от брата, пока тот не отпустил ее и не бросился бежать, подняв руки и пытаясь защититься от падающих камней.

Селена обежала весь Домус, отчаянно ища, где войти, но огонь везде преграждал ей дорогу.

— Пиндар, — беспомощно всхлипнула она и бросилась бежать обратно к главному порталу, где желтое пламя уже лизало огромные колонны. Жара превратилась в непреодолимую стену. Над входными воротами что-то треснуло. Каменный выступ с надписью «Сон — лучшее средство от боли» треснул, и обломки мрамора градом посыпались на землю. Она вскинула руки, но это ее не спасло. Один обломок величиной с кулак попал ей в голову. Она без сознания упала на землю.

Андреас и Паулина бежали по улицам, ведущим на Эсквилин, время от времени оборачиваясь посмотреть, где пожар. Но что-то все время загораживало вид — то дом, то стена, то кипарис. Пожары в августе были в городе обычным делом, не проходило и дня, чтобы в жарком летнем воздухе не появлялись клубы дыма, а на дома и сады падал мелкий дождь из пепла. Только дойдя до вершины холма, где стояли их дома, они все увидели.

— Остров! — в ужасе воскликнула Паулина.

— Там Селена. — Андреас повернулся к Паулине. — Послушай. Корабль называется «Беллерофон», капитана зовут Насо. Возьми Валерия и сразу же отправляйся с ним на корабль.

— Но…

— Быстрее, Паулина. У тебя есть раб, на которого ты можешь положиться?

— Да…

— Возьми столько ценностей, сколько сможешь унести, — украшения и деньги. И поторопись.

— Нет, я пойду с тобой, Андреас!

— Нет, я побегу вниз и заберу Селену с ребенком. Мы встретимся на корабле. Давай побыстрее, Паулина. Насо хочет выйти в море с отливом.

— Но он же будет тебя ждать! — крикнула она.

— Я сказал ему, что ждать не надо. Когда ты с Валерием будешь на борту, он окажется в такой же опасности, как и мы. Если мы с Селеной не появимся вовремя, снимайтесь с якоря, Паулина. Как-нибудь мы выберемся из города. А теперь иди!

Не говоря больше ни слова, Андреас развернулся и побежал в обратную сторону, туда, откуда они только что пришли. Увидев, что из-за угла выходит гвардия императрицы, он спрятался в нише ворот. Он глянул на улицу, вверх и вниз. Небо перед ним полыхало красным заревом. Запах огня поднимался к холмам. Глаза защипало, и слезы не давали смотреть.

Заметив, что два стражника задержались у ворот Паулины, он выскользнул из ниши, прокрался вдоль стены к узкому переулку, который вел между двумя виллами к улице, параллельной этой. Он помчался по переулку, нашел место, где над стеной низко свешивались ветви деревьев, подтянулся и спрыгнул по другую сторону стены. Он приземлился в саду за виллой Паулины, недалеко от жилья рабов. По другую сторону дома слышался гул голосов солдат, которые пытались проломить ворота.

Паулина бежала ему навстречу, неся на руках сонного Валерия. Андреас взял мальчика и быстро повел их между деревьями к ограде сада.

— Мои рабы! — воскликнула Паулина. — Агриппина прикажет их убить.

— Карабкайся наверх, — скомандовал Андреас Валерию и помог ему залезть на дерево. — Когда будешь наверху, перелезь через стену и спрыгни на ту сторону. Потом подожди немного и помоги слезть матери. Ты уже мужчина, Валерий. Ты должен заботиться о ней.

Сонливость мальчика как рукой сняло, он ловко, как обезьянка, вскарабкался на дерево. Убедившись, что все в порядке, Андреас крикнул:

— Не забудь. Корабль называется «Беллерофон». И поторопитесь!

Затем он повернулся и побежал к дому рабов.

— Давайте! — крикнул он напуганным людям, которые толпились там. — Бегите! Уносите ноги!

Они не тронулись с места.

— Убегайте! — снова крикнул он.

Они смотрели на него широко раскрытыми глазами, как напуганные животные. Услышав, как сломались ворота, а сразу за тем раздались громкие шаги и крики, он развернулся и побежал обратно к стене. Он залез на дерево и, спрыгнув в переулок, услышал, как солдаты ворвались в сад.

Траву вокруг нее охватило пламя, когда Селена пришла в себя. Она судорожно закашляла. Из глаз ее брызнули слезы. Она хотела прикрыть лицо, но ее палла куда-то подевалась. Она, качаясь, встала и оцепенело огляделась.

— Помогите! — крикнула она.

Тогда она посмотрела наверх и увидела, что статуя Венеры под порталом вот-вот обрушится.

— Помогите! — крикнула Селена.

Андреас услышал ее, когда был еще на мосту. Он увидел ее стоящей в кольце огня, и увидел прямо над ней статую, которая в любой момент могла упасть.

— Помогите! — снова закричала Селена.

Андреас заметил тогу, зацепившуюся за куст и оставленную кем-то из беглецов. Он схватил ее, намочил в пруду и побежал к Селене с этим мокрым куском ткани. Он накинул тогу себе на голову и бросился в огонь, схватил Селену за руку, бросил ей на голову и плечи другой конец влажной накидки и потащил за собой.

В тот же момент статуя с грохотом обрушилась вниз.

На мосту Селена потянула вдруг Андреаса обратно.

— Юлий! — крикнула она, громко плача. — Мы должны найти Юлия.

Андреас огляделся. Все здание полыхало огнем. Они потеряли остров.

— Нет смысла, Селена! — крикнул он. — Мы должны спасаться сами.

Он крепче сжал руку жены и потащил ее за собой через мост на берег.

 

67

Они бежали по темным улицам сквозь дымную завесу. Слева из облаков чада выступали массивные стены цирка Максима, арки ворот и колонны которого накалились в сиянии огня. Андреас крепко держал за талию Селену, которая уже несколько раз падала. Он знал, что солдаты, найдя пустым их дом, будут искать их теперь на острове и в городе. Он мог только надеяться, что поиски сосредоточатся сначала на улицах, ведущих из города.

Они добежали до небольшого парка, в центре которого стоял круглый храм — святыми божественного Юлия. Услышав на ходу лай собаки, они обернулись.

Фидо, собака Пиндара, бежала из парка. А следом появился Пимдар ребенком на руках.

— Пиндар! — крикнула Селена и побежала ему навстречу. Облегченно всхлипывая, она взяла Юлия на руки и прижала его к себе, пока Пиндар рассказывал, что собака раньше всех почуяла запах дыма и подняла тревогу.

А на плече Пиндара висел ящик с лекарствами. Свободной рукой Селена обняла Пиндара за шею и поцеловала его в щеку, мокрую от слез.

— Пойдемте, — сказал Андреас. — Нам надо торопиться.

В порту почти не было народа, так как все торопились вверх по реке, чтобы увидеть великий пожар. Андреас с облегчением увидел, что «Беллерофом» еще не ушел. Пока они поспешно заходили на борт, Насо грубо ворчал, что слишком стар, чтобы позволить обратить себя в бегство. Потом он отдал приказ поднять якоря.

Селена и Паулина бросились друг другу в объятия. Фидо через всю палубу бросился к Валерию и радостно лизнул его в лицо. Андреас стоял у поручней и смотрел на порт, который медленно удалялся.

Через несколько часов, вскоре после восхода, они наконец-то вышли в открытое море. Корабль, который вез вино в Мавританию, к далеким африканским берегам, был одним из последних кораблей, пересекавших Средиземное море перед наступлением зимы. Насо уверил своих пассажиров, что теперь, в империи Посейдона, они в безопасности.

Пока остальные стояли на корме и смотрели на небо над Римом, раскрашенное в красный цвет, Селена стояла на самом носу, устремив взгляд вперед. Она держала на руках Юлия, цепочка у нее на шее ласкала его маленькое тельце, цепь, на которой висели золотое кольцо ее деда и роза из слоновой кости с локоном Цезариона и маленьким клочком холста с покрывала брата-близнеца, которого, как казалось Селене, она так и не нашла.

Через некоторое время к ней присоединился Андреас, а потом и Пиндар. Валерий спал, положив голову на мягкую шкуру Фидо. Паулина подошла к нему и погладила по волосам, а потом и она присоединилась к компании на носу корабля.

Изможденные и потрясенные событиями этой ночи, они молча всматривались в черную даль. Они слышали скрип корабля и шорох воды и думали обо всем том, что им пришлось оставить.

Паулина беззвучно заплакала, а Пиндар робко обнял ее за плечи. Андреас нашел руку Селены. Видение горящего Домуса будет всегда сопровождать ее.

Позади них небо уже окрасила заря, первый луч нового дня упал на воду.

— Мы не должны терять мужества, — сказала Селена. — Мы должны быть благодарны, что ушли оттуда живыми и что мы вместе. Мы поедем туда, где Агриппина никогда не найдет нас. Мы построим себе новый дом и начнем все сначала. — Ее голос задрожал. — Мы найдем место, где наши дети будут расти в мире и спокойствии.

Она глубоко вздохнула.

— Мы построим новый дом, где будем лечить больных и ухаживать за ними, дом, который выдержит все испытания временем. Потому что таково наше общее предназначение.

Опершись на Андреаса, она смотрела вдаль и видела, что это всего лишь одно из множества начал, которые до сих пор определяли ее жизнь. Я была Фортуной в Магне, думала она, приносящей удачу, я была Уммой, матушкой, Перегриной, странницей, Клеопатрой Селеной, наследницей императрицы и Юлией Селеной, дочерью богов. Но в конце концов я опять та, кем и была с самого начала, — Селена, целительница.

Как бы ни была сильна боль от гибели Домуса, она знала, что мечта не погибла вместе с ним. Ее долгие странствия закончились, и она нашла, что искала — свои корни и свое предназначение.

Она стояла на борту, окруженная людьми, которых любила, и смотрела, как Венера медленно бледнела в лучах рождающегося нового дня.