Навязчивая идея все больше овладевала Беном. Чем бы он ни занимался, тут как тут перед ним возникал Давид бен Иона. Древний еврей приходит к нему во сне в образе стороннего наблюдателя. Пока Бен бился с прошлым в ужасных кошмарах, навеянных Майданеком и его детством в Бруклине, Давид бен Иона просто стоял рядом, словно испытывая предел его терпения.

– Почему я вижу эти сны? – следующим утром пробормотал Бен, которому снова не удалось отдохнуть. – Почему я должен терпеть эти сны? Разве недостаточно, что после всех этих лет прошлое не дает мне покоя, и я не могу больше выбросить его из своей головы? Я не понимаю, к чему эти ужасные кошмары!

Он шагал по квартире на отяжелевших ногах, туманный призрак Давида следовал за ним по пятам. Бену не хотелось есть. Ему не хотелось делать ничего, кроме одного-единственного, – прочитать очередной свиток. Сегодня его доставят не раньше четырех, и Бен страшился часов, которые придется провести в ожидании.

Думая, что это поможет ему уснуть, Бен налил полный бокал вина, выпил его залпом и в полном изнеможении лег на диван.

На этот раз Джуди не пришлось стучать, ибо, к ее удивлению, дверь была приоткрыта. Было уже восемь часов вечера, машина Бена стояла на парковке, но в окнах его квартиры свет не горел.

Она настороженно заглянула внутрь:

– Бен? Вы не спите? Это я.

Кругом царила тишина.

– Бен? – Она вошла и тихо затворила дверь за собой.

В квартире было темно и холодно. В воздухе витал ощутимый запах спиртного. Джуди напрягла зрение, стараясь привыкнуть к темноте. Когда что-то теплое коснулось ее ноги, она ахнула.

– Ах, Поппея! – воскликнула она. – Как ты напугала меня. – Джуди взяла кошку на руки и пошла дальше.

Она застала Бена на полу гостиной, он лежал без сознания. Рядом с ним стояли две пустые бутылки – одна из-под вина, другая из-под шотландского виски. Из опрокинутого бокала по ковру расползлось темно-красное пятно от вина.

Опустившись на колени рядом с ним, Джуди тихо позвала:

– Бен? Бен, просыпайтесь. – Она стала трясти его за плечо.

– Гм? Что такое? – Он мотал головой из стороны в сторону.

– Бен, это я – Джуди. С вами все в порядке?

– Все в порядке… – промямлил он. – Все в порядке…

– Бен, просыпайтесь. Уже поздно. Просыпайтесь же.

Он с трудом поднял одну руку и опустил ее себе на лоб.

– Я чувствую себя ужасно… – пробормотал он. – Я умираю.

– Слушайте, – прошептала Джуди. – Нет, вы не умираете. Но вам пора вставать. Какой тут беспорядок!

Наконец он открыл глаза и пытался разглядеть ее.

– Знаете, во всем виноват Давид, – прошепелявил Бен. – Он довел меня до этого. Я ждал у почтового ящика два часа, а свиток не принесли! Он сделал это нарочно. Джуди, он следит за мной. Все время. Чем бы я ни занимался, этот проклятый еврей тут как тут.

– Прошу вас, вставайте.

– Не вижу смысла. Свитка нет. Как же мне протянуть ночь и следующий день?

– Вы выдержите. Я помогу вам. Идемте. – Она обняла его рукой и помогла сесть. Сев, Бен посмотрел ей в лицо, которое оказалось почти рядом, и пробормотал:

– Знаете, я раньше не думал, что вы хорошенькая. Но теперь я так думаю.

– Спасибо. Вы сможете встать?

Бен обхватил голову руками и воскликнул:

– Давид бен Иона, ты никчемный человек! Да… похоже, я смогу подняться.

Джуди простонала, помогая Бену встать. Рубашка пропиталась вином. Без особых усилий ей удалось отнести его в ванную комнату. Она включила яркий свет и решительно приказала ему забраться в душевую. Как ни странно, Бен не стал возражать, и тут же смиренно подчинился. Когда он начал раздеваться, Джуди открыла воду и оставила его одного. В спальне она нашла полную смену белья, просунула ее в полуоткрытую дверь ванной и крикнула: «Не спешите!» Затем она вернулась в гостиную и, как могла, убрала ее.

Когда через полчаса появился Бен, он выглядел немного лучше. Не говоря ни слова, он подошел к дивану, сел и начал пить крепкий кофе, приготовленный Джуди. Прошли долгие пять минут, прежде чем он наконец взглянул на нее.

– Извините, – тихо сказал он.

– Я понимаю.

– Просто не знаю, что со мной творится. Я раньше никогда так не поступал. Ничего не понимаю.

Он сидел, качая головой, а Джуди старалась представить, что он переживает. Она видела состарившееся лицо, давно не бритую бороду и задалась вопросом, каково мужчине вдруг лишиться своей индивидуальности, не обретя ничего взамен. То есть ничего, кроме ужасных воспоминаний.

– Помнится, – хрипло заговорил он, – помнится, как мы с матерью когда-то сидели каждую субботу в темноте и она все время твердила мне: «Бенджи, твоя цель в этой жизни – стать главой среди евреев. Единственная цель твоего существования – стать великим раввином и учить евреев, как использовать Тору в качестве щита».

Он выдавил сухой смех.

– Ей всегда хотелось побывать на Эрец-Исраэл, но вместо этого приехала в Соединенные Штаты. Она все время твердила, что однажды отправится в Израиль вместе со своим сыном, великим раввином. – Он задумчиво посмотрел на чашку с кофе. – Я, наверно, совсем испортил ковер?

Джуди взглянула на большое пятно вина, расползшееся по ковру:

– Его легко удалить шампунем.

– Ничего страшного, мне ведь все равно. – Бен посмотрел на Джуди своими голубыми глазами – в них затаилась большая тревога. – Я больше в этом не сомневаюсь. Это просто случилось. Кто знает, почему так случилось? Возможно, тут причастно проклятие Моисея. Но мне все равно. Сейчас Давид рядом со мной, он слышит, что я говорю вам. Не знаю, чего он ждет. Думаю, когда это случится, я все узнаю.

Бен отхлебнул кофе и снова уставился на пятно вина на ковре. Наконец, поставив чашку, он тяжело и долго вздыхал, затем сказал:

– Ах, Давид… Давид. – Его глаза наполнились слезами. – Что тогда случилось с тобой? Как ты умер? И откуда ты узнал, что умрешь? Однажды ты уже собирался наложить на себя руки, когда тебе стало невыносимо жить дальше. Неужели так и произошло? Неужели ты хотел найти утешение в самоубийстве?

Джуди коснулась его руки. Очень долго они сидели, глядя друг на друга.

Джуди вернулась на следующий день. Она ушла от Бена в полночь, позаботившись о том, чтобы ему удалось немного поспать. Она вернулась домой и нашла человека, который присмотрит за ее собакой Бруно. Чутье подсказало Джуди, что настанет день, когда ей придется отлучиться из дома надолго.

Посетив два занятия в университете, девушка заглянула в супермаркет, а в три часа вошла в квартиру Бена. К ее удивлению, Бена не оказалось дома.

Постель была аккуратно застелена, в гостиной было некоторое подобие порядка, чашки вымыты и разложены на кухне. Однако в кабинете Джуди увидела знакомый беспорядок. На заваленном книгами и бумагами столе лежала почта, прибывшая днем раньше. Джуди заметила нераспечатанное письмо от Джо Рендолла, того самого, который ждал перевода рукописи из Александрийского канона.

Поверх этого завала лежал листочек бумаги для записок, украшенный цветочным узором. На нем женской рукой были выведены несколько строк. Это была записка от Энджи. Она получила предложение из Бостона поработать моделью. Она пока думает, стоит ли принимать его. Если согласится, то ее здесь какое-то время не будет. Если Бен хочет поговорить об этом, ее можно найти дома до вечера следующего дня. Затем она уедет.

Кусочек липкой ленты на обороте говорил о том, что Бен, наверно, обнаружил эту записку на двери.

Джуди накормила Поппею, убрала остальные продукты и спокойно направилась туда, где можно было найти Бена. Она точно знала, что застанет его здесь.

– Привет, – сказала она, спускаясь по лестнице. Он сидел на нижней ступеньке и караулил у почтовых ящиков.

– Привет, – безрадостно откликнулся он.

– Прошлой ночью спалось лучше?

– Нет. Меня мучили те же ужасы. Казалось, будто земля уходит из-под ног. Массовые убийства и гонения. Боже, почему Давид так поступает со мной?

– Я видела письмо от Рендолла. Эта рукопись вас больше не интересует?

Бен отрицательно покачал головой.

Джуди присела рядом с ним и кивнула. Ей тоже эта рукопись стала безразлична.

– А записка от Энджи?

Бен ничего не ответил.

Почтальон явился сорок пять минут спустя, и, едва расписавшись за письмо, Бен устремился вверх по лестнице, оставляя Джуди далеко позади себя. Едва оказавшись в квартире, Бен вскрыл конверт, достал из него фотографии, а остальное бросил на пол.

Когда Джуди вошла в кабинет, она застала Бена за тем, что он одной рукой освобождал место на столе, сметая все на пол. Его лицо пылало, глаза сделались большими и выступили из орбит. Он облизывал губы, будто собираясь проглотить лакомый кусочек.

Джуди подобрала с пола лист бумаги:

– Это письмо от Уезерби. Не хотите прочитать его?

Бен резко покачал головой. Его перо уже быстро скользило по чистому листу бумаги. Бен приступил к переводу.

– Он пишет, что еще остался всего один свиток.

– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо откликнулся Бен, продолжая писать. – Это означает, что завтра все закончится.

– И он пишет… – Джуди умолкла. Она решила пока не говорить Бену, о чем далее пишет Уезерби. Теперь он испытывал лихорадочное счастье и вернулся туда, где так отчаянно желал оказаться.

Симон был одним из тех набожных аскетов, которые жили в общине у Соленого моря, недалеко от Иерихона. Он носил сверкавшие белизной одежды и совершал знаменитые подвиги исцеления, которыми славятся ессеи. Он сразу произвел на меня большое впечатление, и, хотя его голос звучал тихо, а речь была размеренна, слова имели большой вес. Все, что он говорил, было очень ценно.

Когда Мириам познакомила нас, Симон поцеловал меня в щеку и объяснил, что таково их приветствие, означавшее: «Мир тебе, брат».

Затем он помыл руки и ноги и разделил со мной хлеб.

В Иерусалиме часто можно увидеть людей, принадлежащих к разным религиозным сектам – от ярых назареев, следующих примеру Самсона, до опоясанных мечами зелотов, которые приносят на алтарь Торы кровь врагов Израиля. Хотя я провел много лет в Иерусалиме, общаясь с Елеазаром и изучая Закон, мне так и не подвернулся случай побеседовать хотя бы с одним из благородных ессеев.

«Мы дожидаемся последнего часа, – сказал мне Симон, – он может настать в любой миг. Хотя некоторые мои братья остались в монастыре среди пустыни и в других уединенных общинах, я со своими друзьями иду в народ и молюсь о втором пришествии».

Далее он объяснил философию своей секты, которая заключалась в том, чтобы сохранить непорочность до прихода Царя Израиля. Симон и его многочисленные друзья не сомневались, что это возвращение неизбежно и может произойти неожиданно для нас.

Он говорил ясно и умно, проявил необычайные познания Закона и Книг пророков.

«Вы раввин?» – спросил я его.

«Я лишь член Бедняков, Сынов Света, которые унаследуют эту землю».

Большинство евреев ждет того времени, когда Бог пришлет свое доверенное лицо и установит верховенство Израиля над всеми другими народами. Симон не был исключением. Во многом он напоминал мне Елеазара, который был фарисеем и тоже ждал прихода Мессии.

Однако они расходились в одном: Елеазар говорил, что на это уйдет век, а Симон утверждал, будто уже встречался с новым Царем.

«Где он? – спросил я. – Как его зовут?»

«Он не здесь, он готовится. Его имя не имеет значения. Но он царских кровей, он последний в роду Хасмонеев. Он потомок Давида. Ты узнаешь его, когда он вернется».

Мы с Симоном говорили до поздней ночи. Я покинул дом Мириам в Старом городе со смешанными чувствами. Я не мог заставить себя поверить Симону, пророчествовавшему, что наше царство может наступить в любой день. Однако он говорил столь убедительно, что в последующие дни я не мог думать больше ни о чем. Елеазар удивил меня, не приняв на веру слова Симона. Он сказал: «Эти монахи благочестивые люди и оберегают чистоту Закона. Однако в своем рвении увидеть вновь восстановленное Царство Израиля они стали фанатиками. У них не хватает терпения, Давид, они ошибаются в своих пророчествах. Всем известно, что из рода Хасмонеев никто не уцелел, ибо последнего из них казнили в Риме много лет назад».

«Разве никому не удалось скрыться?» – спросил я.

Если бы законный наследник трона жил сегодня, мы узнали бы об этом, ибо все евреи сплотились бы вокруг него. Как я уже говорил, последнего распяли еще перед тем, как ты появился на свет.

Я верил Елеазару, однако слова Симона хотя и не убедили, но заинтересовали меня, и я отправился в дом Мириам.

Однажды вечером я взял Ревеку с собой, и ее тут же обратили в новую веру. Симон убедил мою любимую, что Мессия уже был среди нас и вернется снова.

Я спросил Симона: «Если он уже был здесь, то почему оставил нас?»

«Потому что первый раз он явился, дабы возвестить о своем приходе. Он явился, чтобы дать нам время приготовиться. В следующий раз он появится на улицах Иерусалима как доверенное лицо Бога, и все, кто не успеют подготовиться, будут валяться на обочине».

«Куда он ушел?» – спросил я.

И тут Симон дал мне удивительный ответ. Он сказал: «Римляне распяли нашего Мессию на дереве, но Бог снова воскресил его и доказал, что он действительно является нашим новым Царем».

Ревека полностью согласилась с этим и вступила в новую секту, члены которой именовали себя Бедняками. Но я не смог поступить таким образом. И я в третий раз заговорил об этом с Елеазаром.

Он сказал: «Давид, этих людей ввели в заблуждение. Их вождь не умер распятым на дереве, ибо провисел на нем всего несколько часов. Всякому известно, что на кресте человек умирает несколько дней. Его сняли люди в белых одеяниях, которых невежественные очевидцы назвали ангелами и увели в монастырь у Соленого моря. Ты знаешь, что они могут чудесным образом исцелить людей, чем занимаются уже сотню лет, и что слово «ессей» означает «целитель». Я не сомневаюсь, что их вождь уцелел и живет в пустыне».

«Давид, они фанатики. Им отчаянно не терпится свергнуть римское иго, поэтому они слепо верят в чудо, которого не было».

Елеазар убедил меня во второй раз, и я ушел, считая Симона хорошим евреем, которого ввели в заблуждение.

На праздник опресноков я не навестил Елеазара и его семейство, как поступал раньше, а вместе с Ревекой и торговцем оливок, на которого работал, отправился в дом Мириам. Я поступил так по двум причинам: таково было желание Ревеки, и я сгорал от любопытства взглянуть на ритуал религиозных людей, переставших молиться в храме.

Сначала я не заметил особых отличий. Во время первого Седера Симон задал четыре вопроса. Но затем все изменилось, и ритуал перешел в традиционное «пиршество любви», которое ессеи соблюдают сто лет. Оно заключается в том, что все делятся хлебом и вином, предвкушая день, когда ими можно будет поделиться с новым Царем Израиля. Хотя Песах они отмечали так же, как любой другой добропорядочный еврей, этот праздник отличался тем, что среди нас присутствовал символический Мессия.

Я встретился с Елеазаром в третий раз и почувствовал, что начинаю раздражать его. Я сказал: «Этот Симон говорил о пророчествах Исайи и Иеремии. Он утверждал, что они сбудутся и Мессия придет». Но Елеазар ответил: «Они используют Исайю, чтобы доказать, будто их ложные проповеди истинны. Мессия Израиля еще не явился, ибо мы не достойны этого».

«Но они делают все, чтобы стать достойными этого, – возразил я, – они помогают другим обрести состояние непорочности. Раввин, это необычные евреи. Быть может, нам следует прислушаться к ним».

Теперь Елеазар рассердился. «Они не соблюдают Закон так строго, как я, однако я все же не достоин того, чтобы встретить Мессию».

Впервые я заметил гордость в его смиренном облике, точно Елеазар гордился своим смирением.

«Но они действительно скромные евреи, – ответил я, – их поведение безупречно. Елеазар, они живут не столько по Закону, сколько ради него, а именно таков был завет Бога».

На это Елеазар ничего не ответил, и в тот день я, не промолвив ни слова, ушел от него.

Я продолжал наведываться в дом Мириам и однажды тоже поверил ессеям. Во время ритуала посвящения в секту Бедняков меня погрузили в купель с водой. У них это называлось крещением. Они так поступают уже сто лет. Хотя я не стал ессеем, еще не носил белые одежды, не научился их искусству исцеления, меня приняли в ряды Бедняков. Все без исключения обращались ко мне, называя «брат». Я согласился поделиться своим мирским богатством с новыми братьями и сестрами, помогать им в трудный час, хранить непорочность в рамках Закона с тем, чтобы быть готовым к возвращению Мессии.

Вот так, мой сын, я стал членом Нового Завета и оказался среди самых набожных евреев. Не проходило и дня, чтобы я не задавался вопросом, достоин ли я своего нового положения.

Однажды Салмонидес снова разыскал меня и вручил деньги из прибыли за урожай ячменя. Я дал ему щедрое вознаграждение, остальное разделил с Мириам и Бедняками, немного денег вручил торговцу оливками, на которого работал, а часть, по мудрому совету Салмонидеса, вложил в караван, направлявшийся в Дамаск.

Когда через два месяца торговец оливками умер, завещав все состояние мне, ибо любил меня, «как сына», я вдруг стал довольно состоятельным человеком.

И я почувствовал, что теперь достоин взять Ревеку в жены.

Она сидела под балдахином в доме Мириам среди друзей, которые угощались и желали нам благополучия. Скоро придет Мессия, возможно, уже завтра, и мне хотелось, чтобы Ревека была рядом. Мужем и женой мы встретим нового Царя у ворот Иерусалима.

Елеазар больше не желал разговаривать со мной. Я словно исчез и больше не существовал. В его глазах я нанес Богу ужасное оскорбление, но я считал, что становлюсь непорочным перед лицом Господа. Елеазар был консервативным раввином, он жил прошлым и ради законов прошлого. Его нельзя было убедить в том, что действительно наступают последние дни, предсказанные Исайей и Даниилом, и что старому миру нужен старый Закон, а новому веку – новый. Им стал Новый Завет, который не отменял Тору, но дополнял ее. Мы не отвернулись от Закона книг Моисея, а начали соблюдать его с еще большим рвением. Однако мы ввели два новшества: мы больше не считали храм необходимым для сохранения святости Завета Господа, ибо сейчас мы молились в своих домах. Более того, у нас сейчас наравне с субботой был второй священный день, в течение которого мы отмечали пир любви ессеев, сидели и слушали Симона или одного из двенадцати, пока он говорил о грядущем Мессии.

Расставание с Елеазаром причиняло мне боль, но это была совсем другая боль, чем та, которая подтолкнула меня на мысль о самоубийстве. В тот мрачный день Елеазар с позором выгнал меня. На этот раз я сам оставил его ради цели, которая была священнее той, которую он проповедовал.

Наша дружба с Саулом продолжалась. Хотя он отнюдь не соглашался с моей новой верой – он ведь все еще находился под влиянием Елеазара, – он уважал мое право выбора. А я пообещал Саулу, что в тот день, когда Мессия вернется в Иерусалим, я замолвлю словечко за него и засвидетельствую его достоинство, хотя он и не станет членом Бедняков.

Все это случилось за шестнадцать лет до того времени, о котором я должен тебе рассказать. И хотя еще далеко до того дня, о котором я должен тебе поведать, минувшие годы решающим образом предопределили грядущие события. Воистину, если бы не предшествовавшие им события, этот день позора никогда не наступил бы.

Мою жизнь ждал еще один поворот, после которого я устремился навстречу неизбежной судьбе. Мой сын, теперь мне кажется, что я сейчас сидел бы в Магдале, ожидая конца своих дней даже при всем том, что со мной случилось, если бы можно было предотвратить это событие.

Однако его никак нельзя было предотвратить, ибо мы, простые люди, не наделены даром заглянуть в будущее. Поэтому я никак не мог знать, что одним летним вечером, пока я сидел у своего дома среди оливковых деревьев, моя печальная судьба будет бесповоротно решена. Ибо в тот вечер Саул привел ко мне Сару.

В полночь Бен закончил переводить свиток. Джуди читала его по мере того, как Бен исписывал очередной лист. Она придвинула стул, села рядом с ним и жадно читала каждую строчку. Когда была переведена последняя строчка, Бен отбросил перо и схватился за запястье, почувствовав, что руку вдруг свела судорога.

Через некоторое время Бен и Джуди посмотрели друг на друга, их лица озарял резкий свет настольной лампы. Оба впервые провели время вместе в древнем Иерусалиме, и от осознания, что девушка разделила с ним те же впечатления в то же время, Бен почувствовал к ней близость, какую раньше никогда не испытывал.

– Я оказался прав, – наконец прошептал он. – Давид был образованным и богатым человеком. Я знал это с самого начала. Его богатство будет расти, я знаю это. В следующем свитке он расскажет, что его прибыли все время множатся…

Бен откинулся на спинку стула и поморщился от боли в нижней части спины.

– Вы что-то говорили… про письмо от Уезерби? Будто очередной свиток будет последним?

Джуди не ответила. Это мгновение было таким прекрасным, таким хрупким, что его нельзя было нарушать плохими новостями.

– Тогда он будет последним. Давид скажет, что за ужасное преступление он совершил, и его история на этом закончится. Затем он покинет меня, оставит меня в покое.

Пока Бен говорил, Джуди почувствовала, как у нее появляется ощущение тошноты. У нее возникло ужасное предчувствие, и эйфория от пребывания в Иерусалиме улетучилась. Внутреннее чутье подсказывало, что положение вот-вот обретет еще худший оборот.

– Я приготовлю кофе, – наконец сказала она. – Думаю, вам пора немного поесть.

– Я не голоден, – бесстрастно сказал Бен.

– Вы худеете.

– Правда? – Оба поднялись и уставились на последнюю фотографию. Было трудно оторваться от Иерусалима, от евреев, любивших друг друга, от христосования и тихих летних вечеров.

– Вы и так были, худым, – сказала Джуди. Затем она взяла его за руку. – Пойдем.

Джуди повела Бена в гостиную, оставила его там и ушла на кухню. Но здесь она застыла. Стоя перед раковиной, почти повиснув над ней, Джуди не могла привести в движение свои мышцы. Она мысленно представила симпатичное лицо Давида и хорошенькую Ревеку. Казалось, она почти знакома с ними лично. Джуди вообразила собрание в доме Мириам, трапезу ессеев из вина и хлеба, растущие надежды на то, что в будущем наступят лучшие дни.

Когда Джуди почувствовала, что Бен стоит в дверях, она подняла голову. Они посмотрели друг другу в глаза.

Бен тихо спросил:

– Давид ведь был христианином, верно?

– Похоже на то.

Бен неожиданно повернулся и ушел в гостиную. Джуди пошла за ним и спросила:

– А что в этом плохого? Почему вы не можете допустить такую возможность…

– Джуди, дело не в этом. Дело совсем в другом. Об этом я вам еще не рассказывал.

Она ждала, что он скажет дальше. В квартире было темно и холодно, но у них не возникло желания включить обогреватель или свет.

– В чем же тогда дело? – шепотом спросила она.

– В то время процветали сотни культов.

– Но среди них не было ни одного, в который мог бы вступить такой благочестивый еврей, как Давид. А как же тот духовный глава, распятый римлянами, о котором говорили, что он воскрес из мертвых? И кто же эти двенадцать, которых упоминает Давид?

– Ладно. Он был христианином. Или, точнее, назареем, как мы их называем. «Христиане» жили в Риме и Антиохии. Назареи были только в Иерусалиме. Видите, в этом и заключалась разница.

– Похоже, я кое-что знаю об этом. Иерусалимская церковь и Римская церковь. – Джуди села на диван рядом с Беном. Она села близко, почти касаясь его, и говорила полушепотом. – После разрушения Иерусалима лишь Римская церковь уцелела.

– Вот именно. В основном. Значит… Давид принадлежал к одной из них.

– И что тут плохого? Честно говоря, я думаю, что это здорово. Эти свитки заполнят белые пятна в истории, докажут, что многие теории достоверны, а другие – ложны. Они расскажут о том, как зародилась церковь. Только вспомните о просвещении, Бен. Что в нем плохого?

– Ничего, – ответил он.

Джуди задумалась:

– Чего вы боитесь? Что эти свитки могут поведать о том, что существовал человек, которого вы считали вымышленным?

Бен вдруг повернулся к ней:

– Да нет же! Я не этого боюсь! И я никогда не считал Иисуса вымышленным, ибо нет сомнений, что Евангелия появились не просто так. Нет, Иисус жил, но он не был тем, за кого его все принимают. Он был просто странствующим харизматическим евреем. Но если даже так, Давид все равно не расскажет ничего, о чем мы не знаем. Нет сомнений, что до семидесятого года новой эры существовало мессианское движение и вполне возможно, что ессеи и зелоты участвовали в нем. Давид это подтвердил, и не более того.

– Бен, тогда что же вас беспокоит?

– Что меня беспокоит? – Он отвел взгляд и тяжело вздохнул. – В четырнадцать лет меня снедало неутолимое любопытство. У меня была скверная привычка подвергать все сомнению. Мать и преподаватели называли Тору защитой от скверны, распространяемой неевреями. Но что это за скверна? И почему нас называют убийцами Христа? Так вот, одно порождало другое, и я решил успокоиться лишь после того, как выясню, чем мы отличаемся от неевреев. Конечно, я знал, что у нас есть Тора, а у них ее нет. Однако для маленького Бена Мессера этого было мало. Если у христиан нет Торы, что же у них есть и что в этом плохого? Мне хотелось выяснить это.

Оба продолжали сидеть в темноте несколько долгих минут. Бен переживал страшное прошлое, а Джуди терпеливо ждала, когда он заговорит снова.

– Я стал ходить в библиотеку, чтобы читать Новый Завет. Он привлек меня. Я не верил тому, что в нем было написано. Но мне было интересно. Я читал его снова и снова, пытаясь найти объяснение тому, почему люди ему верят. Я занимался этим, сколько хватило сил, затем, наконец, поступил безрассудно и принес его домой. Я прятал эту книгу в своей комнате целую неделю, но мать нашла ее. Джуди… – Он умолк. – Она лупила меня до потери сознания. Она била меня так, что моя жизнь повисла на волоске. Я не помню даже половину того, что она говорила мне, ибо я страшно боялся за свою жизнь. Но она вела себя как сумасшедшая. Она бредила, словно лунатик. Будто рассказов об ужасах и концентрационном лагере было мало, будто прославления героизма моего отца было мало, ей еще надо было избить меня до полусмерти, чтобы вдолбить в меня хотя бы толику иудаизма. Боже милостивый!

Бен согнулся и опустил голову на колени.

– Героизм? Бог ты мой! Почему все осуждают евреев за то, что в Аушвице они шли на смерть, словно овцы? Что же, черт подери, им было делать? Что же они могли поделать? Значит, мой героический отец плюнул в лицо офицеру СС и назвал Гитлера свиньей, за что его похоронили живым. А поскольку моя мать была женой этого «героического» еврея, ее травили злыми собаками. Боже мой, что же это за героизм!

Джуди опустила руку Бену на спину и ждала, пока он плакал в темноте. Затем она тихо сказала:

– Бен, с тех пор, прошло более тридцати лет.

– Да, конечно. – Он выпрямился, вытер слезы на щеках. – А Давид бен Иона жил две тысячи лет назад, только посмотрите на него – он стоит вот там. Взгляните на него!

Джуди сощурилась и стала вглядываться в бесконечный мрак комнаты.

– Да, разумеется. Вы его не видите. Он показывается только мне. Точно так же вы не слышите, как мать говорит мне, какой же я маленький грязный ублюдок, раз читаю Библию неевреев. Что я мог ответить ей? Как мог я объяснить ей, что я выявил не силу, а слабость неевреев, пока читал их Библию.

Бен вытер нос и успокоился.

– Если мне предстоит сразиться с врагом, то я должен знать о нем хотя бы что-нибудь. Я должен знать, с кем сражаюсь. Но мать не понимала этого. Ей в голову не приходило, что я стараюсь быть добропорядочным евреем, что я хочу стать раввином, чего она так желала. Но из этого ничего не получалось. Она перестаралась. В ту ночь внутри меня что-то надломилось. Пока я лежал в постели, избитый так, что не хватало сил на слезы, я почувствовал, что мои глаза открылись впервые. И, Джуди… в ту ночь, лежа в постели, я понял, что иудаизм может сделать с человеком. Я видел, что из-за него в течение всей истории убивали миллионы евреев, из-за него в нацистских концентрационных лагерях были уничтожены бесчисленные евреи, из-за него погиб мой отец, из-за него мучили мою мать. Мы все чувствовали себя несчастными, потому что были евреями. Не христиане виноваты. Виноваты мы сами. Все беды заключались в нас самых. Нет иного способа избежать бед, пыток и безумия, как перестать быть евреем.

– Бен…

– Я знаю, о чем вы думаете, – сказал он. – Вы думаете, что моя мать оказалась не единственной сумасшедшей в семье. Возможно, это так. Но я хотя бы счастлив в своем безумии.

– Правда?

– По крайней мере, я был счастлив несколько дней назад. С тех пор как шестнадцать лет назад я забыл о прошлом, я счастлив. И лишь потому, что я не еврей. Что произошло бы, если бы я поступил так, как хотела мать?

– Не знаю, Бен. – Джуди вдруг встала и включила свет. – Скажите, почему вас расстраивает то, что Давид был христианином? Я все еще не понимаю, почему это должно вас беспокоить.

– Потому, – заговорил он, тоже вставая с дивана, – потому что я до сих пор чувствовал родство с Давидом. Свитки он писал в девятнадцать лет, а я до девятнадцати лет был добропорядочным верующим евреем. А теперь он перевернул эту картину. Он вступил в тот же конфликт, из-за которого давно начались все мои беды, – безвыходное положение, возникающее от противостояния христиан и евреев. Хорошие ребята и плохие ребята. Одни непорочны, другие осквернены. Я хотел примирить это незначительное противоречие, когда мне было четырнадцать лет, и чуть не погиб из-за этого. А теперь Давид, мой дорогой Давид, фактически стал христианином. Только он сейчас еврей и христианин в одном лице.

– Но во времена Давида христианами были евреи. Какая разница?

– Слабое утешение.

– Хотите поесть?

– Да… – Бен начал ходить по комнате.

Подойдя к двери комнаты, Джуди остановилась и обернулась.

– Кстати, – осторожно начала она, – что касается следующего свитка…

Бен остановился посреди гостиной и подал плечи вперед.

– Спасибо Господу за следующий свиток. – Он устало покачал головой. – Поскольку это будет последний свиток, то все мои тревоги закончатся. Мы получим ответы на все вопросы. После этого всему конец. Боже, не могу… дождаться…

– Бен…

– Что? – Настороженная нотка в ее голосе встревожила его. – Это ведь последний свиток, правда?

– Да, конечно. Свиток, который мы получим, будет последним. Но это не последний свиток, который написал Давид.

– Что вы имеете в виду?

Сердце Бена сильно забилось.

– Это последний свиток, который пришлет Уезерби. Но последний свиток, написанный Давидом, не удалось спасти. Он превратился в кусок дегтя.