Анжела

1866 год

Призраки преследовали ее.

Призраки не только людей, но и воспоминаний, и прожитых лет; призраки деревьев и закатов, любви и печали, слов, произнесенных в минуты гнева и тьмы. Даже сама Анжела была одним из призраков, не дававших ей покоя этим утром ее девяностого дня рождения, следующих за ней, шепчущих о воспоминаниях давно минувших времен.

Весь день, бродя по гасиенде, пережившей восемь десятилетий наводнений, пожаров и землетрясений, Анжела впервые за восемьдесят пять лет вспоминала свои потерянные годы. Так она всегда называла их в душе, потому что ничего не помнила о раннем детстве, вплоть до шестого дня рождения. Волосы у нее побелели, точно снег, покрывавший зимой горы Сан-Габриел, но спина по-прежнему оставалась прямой, и ходила она без посторонней помощи, а ум у нее был острым, как стекло. Но вот, проснувшись на рассвете девяностого дня рождения, она обнаружила, что все ее мысли заполнены сбивающими с толку, давно забытыми образами.

Словно толпа незваных гостей, воспоминания о событиях, случившихся многие десятилетия назад, кружили в калейдоскопе цветов и звуков, пока она лежала, наблюдая за лучами рассвета, проникавшими в спальню. Внезапно она поняла, что думает о корзинах, сплетенных индейскими женщинами, припоминая, что их узоры рассказывают истории. И потом она услышала себя, восьмилетнюю девочку, спрашивавшую донью Луизу:

— Мами, а почему деревня названа в честь ангелов?

И Луиза отвечает:

— Потому что она построена на священной земле. Почему ж еще?

Легенды о Койоте Обманщике и Деде Черепахе, вызывавшем землетрясения, всплыли у нее в голове. И затем Анжела вспомнила теплый полдень, когда давным-давно на новой площади выступал губернатор Неве и всем по этому случаю раздали по оловянному крестику. Она стояла в толпе вместе со своими родителями… или только с матерью? В тот день колонистов из Мексики насчитывалось сорок четыре человека. Так мало… Она нахмурилась. Но нет, там были и другие люди, стоявшие поодаль безмолвные зрители с ничего не выражавшими лицами. Индейцы! Тогда их были тысячи. А сколько осталось? Пара сотен.

Но был в ее воспоминаниях какой-то пробел, словно открыв столько новых уголков в своей памяти, она все равно что-то забыла.

Умывшись и одевшись с помощью горничной, выпив утреннего шоколада и мысленно помолившись в начале дня, она отправилась прямиком на кухню, думая, что забытое как-то связано с приготовлением угощения к сегодняшнему банкету.

Так как большая семья Анжелы теперь представляла собой культурную смесь из испанцев, мексиканцев и американцев, требовалось учитывать разные вкусы. Вместе с тортильями, тамалями и фасолью на столе будут и морепродукты по-испански и говядина по-американски. Просторную кухню с тремя огромными духовками, массивными столами и глубоким очагом в этот ранний час уже наполняли звуки готовки, сплетни, экзотические ароматы и речь суетившихся индианок. Анжела остановилась, чтобы проверить пучеро, — блюдо из хрящей, мяса, овощей и фруктов, уложенных слоями, которое оставили доходить на медленном огне. Пучеро нельзя было мешать. Она подняла крышку и убедилась, что смесь варилась как полагается.

На кухне все оказалось в порядке, и Анжела подумала, уж не имеет ли вещь, о которой она забыла, какого-нибудь отношения к музыкантам и танцорам. Или может быть, она запамятовала пригласить кого-то? Хватит ли кресел, тарелок и фонарей в саду? Хотя праздник устраивали в честь ее дня рождения, Анжела настояла на том, что сама будет заниматься его организацией.

Она задержалась у окна, чтобы окинуть взглядом холмы, подернутые дымкой тумана. Весна закончилась, сезон дождей миновал, теперь наступило лето, сезон дыма. Скоро задуют пустынные ветра, очищая воздух и сгоняя его к морю, после чего придет сезон огня, когда склоны гор охватят лесные пожары. В смене сезонов, в этой предсказуемой природной череде таилось некое спокойствие. «Великодушная Калифорния», — мечтательно подумала она. Лишь время от времени земля тряслась, напоминая жителям Лос-Анджелеса о том, что они смертны.

Она шла по дому, ища что-то, что заполнило бы пробел среди нахлынувших на нее воспоминаний. Остановилась возле спальни, тридцать шесть лет назад принадлежавшей Марине. На этой самой кровати восемнадцатилетняя девушка рыдала и признавалась в любви к янки. С тех пор Анжела не получала вестей от дочери, но ежедневно на протяжении тридцати шести лет Анжела устремлялась мыслями за далекий горизонт и в душе молилась Деве Марии, упрашивая ее, чтобы она присматривала за Мариной и оберегала ее.

В коридоре стояли четыре обитых старинных кресла, много лет назад привезенных в Калифорнию доньей Луизой. Темно-красный шелк теперь вытерся и потускнел, а облицованные палисандром ручки и ножки были испещрены зарубками и трещинами после проделок внуков и правнуков. Кресла должны были стать свадебным подарком Марине. Но Марина сбежала, а кресла остались.

Анжела провела пальцами по старинному дереву и подумала: «Мы втроем приехали из Мексики. Но почему же я не могу вспомнить самого путешествия? Отчего мои воспоминания начинаются с шести лет?»

Ее размышления прервали голоса. Два внука разговаривали, прохаживаясь по колоннаде:

— После засухи дела со скотом идут не так уж хорошо.

Услышанные слова пробудили в ее памяти еще одно воспоминание. Скот. Пятилетняя Анжела смотрит, как прибывают чужеземцы с большими, страшными зверями.

На этой земле никогда не должно было быть никакого скота. Животных привозили из-за далеких морей. Вот почему они погибали.

— А капитан Хэнкок обнаружил в своих владениях нефть. Из-за нее земля становится непригодной для зерновых и скота. Мы недалеко от смоляных ям. У нас тоже могут найти нефть. Мы должны убедить бабушку, чтобы она продала ранчо, пока земля не пострадала.

— Все продают. Пико и Эстрада продали большую часть своих угодий переселенцам-американцам, Джорджу Хэрсту и Патрику Мерфи. Разумно будет поступить точно так же.

Мужчин сопровождали женщины в широких, достававших до пола кринолинах. Сама Анжела носила не тяжелые обручи под платьем, а обыкновенную нижнюю юбку. А корсет она перестала надевать пятнадцать лет назад. Женские наряды, думала она, все больше напоминают орудия пыток.

Она встретила внуков и их жен улыбкой и распростертыми объятиями. Как же это чудесно — собраться вместе всей семьей!

Конечно, здесь не было Наварро. Он умер двадцать лет назад, ровно через шестнадцать лет после того дня, когда Анжела ранила его ножницами. За исключением Карлотты, об этом никто не знал. В ту судьбоносную ночь, увидев, что Наварро еще жив, Анжела вызвала врача, который зашил и перевязал рану и помог уложить ее мужа в постель. Врачу заплатили, чтобы он держал язык за зубами, и когда Наварро пришел в себя, то приказал жене и старшей дочери никому не рассказывать правду о его состоянии: мужчина, получивший удар в спину от собственной жены, — это слишком унизительно.

И, разумеется, Марины здесь тоже не было.

Полгода спустя после исчезновения сестры Карлотта получила от Марины письмо, в котором она сообщила, что с ней все в порядке. В ответ Карлотта написала, что отец не умер, выжив после удара ножницами и что она не должна возвращаться, потому как он убьет ее за побег с американцем. После этого Карлотта больше не получала весточек от сестры, и, когда Наварро умер двадцать лет назад, семья не имела ни малейшего представления о том, куда написать Марине, чтобы сообщить, что теперь она может приехать. Они даже не знали, жива она или нет.

— Мы пришли отвести тебя к фотографу, бабуля, — сказали внуки, взяв ее под хрупкие руки. — Он готовится сделать снимки, говорит, что освещение сейчас просто идеальное.

Но было что-то, о чем Анжела позабыла, вот только если бы она могла вспомнить что.

В сентябре 1846 года, в начале войны с Мексикой, вспыхнуло восстание против американских воинских подразделений, занимавших пуэбло Лос-Анхелес. Американский траппер по имени Джон Браун проскакал пятьсот миль за шесть дней, чтобы сообщить о сопротивлении коммодору Стоктону в Монтерее. На место происшествия были немедленно отправлены войска Соединенных Штатов, а немного погодя «Нью-Йорк Геральд» откомандировала начинающего репортера по имени Харви Райдер собирать материал для статьи об этих событиях.

Это было двадцать лет назад. Райдер не вернулся в Нью-Йорк.

— Вот ирония судьбы, да? — говорил он сейчас фотографу, устанавливающему свое оборудование в тени индийских фикусов у дома Наварро. — Испанцы заявились сюда триста лет назад в поисках золота, а не найдя его, избавились от Калифорнии. Отдали землю мексиканцам, а те проиграли ее Соединенным Штатам. А тут и золото нашли. — Он хохотнул. — Держу пари, испанский король искусал себе все локти из-за того, что выбросил золотую жилу! Местные должны быть счастливы, что американцы здесь появились. Без нас золота так и не нашли бы. Оно по-прежнему лежало бы в земле, а Лос-Анджелес остался бы скотоводческим городком с пятьюстами жителей.

Он сдвинул котелок на затылок.

— Что ж, он и так скотоводческий городок, только уже с пятью тысячами жителей.

Репортер поймал взглядом индианку, проходившую мимо с корзиной фруктов на голове, ее длинные косы раскачивались из стороны в сторону.

— «Нью-Йорк Геральд» послала меня освещать войну с Мексикой, — продолжал говорить он фотографу, слушавшему вполуха. — Я должен был написать статью о войне, но, когда приехал, все уже закончилось. Тем не менее я решил не возвращаться в Нью-Йорк. Сразу после подписания договора нашли золото, и, подобно всем остальным, я отправился на север испытать удачу. Нашел немного золота. Совсем чуть-чуть. Потом ошивался в Орегоне какое-то время. Женился и развелся. Где-то даже сделал пару детишек. Затем в Сан-Франциско повстречал старого приятеля, который рассказал мне, что «Лос-Анджелес Клэрион» нужен репортер.

Слуги проводили в саду последние приготовления перед праздником. На столах расставляли чаши с фруктами, откуда Райдер взял себе парочку.

— Это место разрастается, — сказал он, снимая кожуру с апельсина. — Тут двух мнений быть не может. Все покупают ранчо и называют города в свою честь. Недавно повстречал дантиста по фамилии Бербанк, так он купил себе испанскую землю в восточной части долины Сан-Фернандо. И Дауни, тот, который был губернатором пару лет назад, разделил свое ранчо на участки и продает. Некоторые даже оставляют индейские названия, считают их романтичными.

Он покачал головой.

— Разве Пакойма и Азуса — это романтично?

Он отломил от апельсина дольку и закинул ее в рот, сок потек по его подбородку.

— Жители Лос-Анджелеса — непредсказуемое племя. Иной раз кажется, всего-то дел у них — играть в азартные игры да дрыхнуть. Но видели бы вы их, когда разгорелась гражданская война. Город сразу разделился на сторонников и противников рабства и сецессии. Причем речь идет о вооруженном разделении. Половина мужского населения ушла воевать за конфедерацию, другая половина осталась дома, раздирая город на части пьяными побоищами и перестрелками. Однако тему войны быстро затмила засуха шестьдесят второго года, уничтожившая местное скотоводство. Сразу за ней последовала эпидемия оспы, выкосившая половину индейцев. Мне это кажется даже забавным, поскольку именно индейцы пасли стада. А когда скот погиб, то и индейцы стали не нужны.

Он улыбнулся и посмотрел на фотографа, ища у него одобрения шутке. Но тот был занят.

— Однако с бандитами серьезная беда. Бездельники, что тут скажешь! Они утверждают, что мстят янки за украденные земли. Черта с два, это не воровство! Большинство испанских бумаг на землю недействительны! Ни один американский судья не примет в качестве официального документа корявую карту с чьим-то именем. Мексиканцы даже не проводили ландшафтной разведки. Просто подъезжали к первому попавшемуся дереву, зарисовывали его на карте, потом ехали на юг к скале, рисовали ее, оттуда к ручью, зарисовывали его и называли это правовым титулом. Именно так они и отобрали землю у индейцев. Сейчас же американцы сделали все как надо, привезя землемеров и адвокатов, и получили землю честным способом. Но бандитам разве объяснишь?

Он съел еще один апельсин и посмотрел, не попали ли капли сока на его модный атласный жилет.

— Линчуют здесь тоже будь здоров. Группа буйных техасцев, живущих в Эль-Монте (называют себя рейнджерами Эль-Монте) чуть не развязала в городе настоящую войну, после того как их товарищ по имени Бин — брат судьи Роя — был найден мертвым в поле недалеко от миссии. Эти кореша промчались по улицам, стреляя во всех, кто попадался им на глаза, и вешая все, что шевелится.

Однако упрекать людей за самоуправство язык не поворачивается. На целую округу один шериф с двумя заместителями да маршал в городе — вот и все защитники правопорядка. Народ вынужден брать закон в свои руки. Конечно, Лос-Анджелес — уже не тот жалкий городишко. Бери выше. Пять тысяч людей на двадцати восьми квадратных милях — это теперь официально крупный город, по крайней мере, согласно калифорнийскому законодательству. Но скажу тебе, дружище, бывал я и в Париже, и в Лондоне. И Лос-Анджелес — это никакой не город.

Он снял котелок и принялся им обмахиваться.

— Но я думаю, что когда-нибудь наверняка им станет. Сюда тянутся железные дороги, а с ними — толпы иммигрантов с востока, жаждущих получить здесь землю. Индейцев сейчас уже особо не увидишь. Их тут жили тысячи, но за прошедшие двадцать пять лет, несмотря на несколько мятежей, они повымирали, миссии были секуляризованы, индейцы оказались предоставлены самим себе, и они просто исчезли, большинство в буквальном смысле слова.

Облизнув пальцы и вытерев их носовым платком, он осмотрелся в поисках членов семейства. Он послал пару людей, чтобы собрать всех для группового портрета. Ему надо было взять интервью у главы рода, Анжелы Наварро, и спросить у нее, каково это — знать, что тебе девяносто лет.

— Что-то таинственное произошло в этой семье в 1830 году, — сказал он, пока фотограф продолжал колдовать над своими хитрыми устройствами и фотопластинками, часто посматривая на солнце. — Младшая дочь исчезла в ночь перед свадьбой, а Наварро, владевший этим ранчо, слег с необъяснимой болезнью. Я слышал, он был прикован к постели несколько недель, а когда поправился, стал совершенно другим человеком. Потерял всякий интерес к управлению ранчо, поэтому хозяйством пришлось заняться его жене.

Говорят, ее поначалу мало кто воспринимал всерьез, поскольку она женщина, и Наварро все еще был жив. Но годом позже, когда надвигались зимние ливни, сеньора предупредила всех, что произойдет ужасное наводнение. Она даже заставила рабочих прорыть сточные канавы вдоль границы своих земель. Другие фермеры не послушали ее, поэтому, когда равнину затопило и зерновые погибли, ранчо Палома было спасено благодаря отводным каналам. После этого к ее мнению начали прислушиваться. Когда она сократила поголовье скота и посадила цитрусовые вместе с виноградом, остальные землевладельцы сказали, что она сошла с ума. И где теперь их ранчо? Скот весь передох, а они вынуждены продавать свои владения. Но не Анжела Наварро. Кое-кто говорит, что она самая богатая женщина в Калифорнии.

Помню, как увидел ее в первый раз — это было еще в сорок шестом. Я шел по Старой Дороге и повстречал ее. Она была великолепна. О, я видел наездниц в Нью-Йорке, но Анжела Наварро скакала, как мужчина. Никакого дамского седла у нее не было. И на голове она носила черную мужскую широкополую шляпу, совсем как у мексиканских ковбоев. Говорят, она каждый день объезжала свои угодья, осматривая сады с апельсинами и лимонами, ряды виноградников, рощи авокадо, пока не стала частью ландшафта. Ей пришлось пересесть в карету, когда возраст все-таки дал о себе знать.

Он достал карманные часы и открыл их.

— Ожидается, что на празднике соберутся все старые калифорнийские семьи плюс богатые приезжие американцы. Ей оказывают почести, точно члену королевской семьи. Словно она царица (он усмехнулся своей собственной шутке), Анжела Наварро, царица Ангелов!

Хотя фотографа явно больше интересовали химикаты, однако Райдер не особо переживал по этому поводу, потому что его монолог был предварительным наброском статьи, которую он собирался написать.

— Помимо управления ранчо, — продолжал он рассказ, — она направила свою энергию на добрые дела и демонстрацию гражданской гордости. Да, сэр, вдова Наварро была серьезной силой в этом городе. Это ее заслуга в том, что проложили деревянные мостки, чтобы дамы могли ходить по улицам, не волоча свои платья в пыли. Она помогла основать объединение Католических сестер милосердия в 1856 году, а те открыли приют для детей всех религий. Она также участвовала в открытии первой больницы, и дважды в год, на Рождество и Пасху, она раздает еду и одежду вдовам и сиротам.

Когда в 1853 году городским советом был учрежден Отдел народного образования, Анжела Наварро стала одним из первых его членов, а когда на углу Спринг-стрит построили муниципальную школу № 1, именно Анжела настояла на том, чтобы в школе учились не только мальчики, но и девочки. Так что помните, мистер, что вы будете снимать необыкновенную женщину.

— Я готов! — наконец произнес фотограф.

* * *

Девять детей Анжелы произвели на свет более тридцати внуков, а те правнуков, которых было слишком много, чтобы их считать. Не все уцелели, так же как не все из ее детей были сейчас живы. Карлотта умерла в Мексике много лет назад, но Анжелика и ее муж-американец, Сет Хопкинс, который добывал золото на севере и приехал, чтобы заняться разведением садов с цитрусовыми деревьями, находились здесь вместе со своими детьми. Но все же, несмотря на такую большую семью, которую Анжела про себя называла своим «маленьким племенем», она до сих пор сильно тосковала по Марине.

Возможно, это и было недостающим кусочком в ее мыслях? Марина.

Фотограф усадил Анжелу в широкое, украшенное резьбой кресло, напоминавшее трон, окружил ее сыновьями и дочерьми, внуками и правнуками. На ней было черное платье с белым кружевным воротничком и такими же манжетами и небольшая белая кружевная вуаль, подколотая к седым волосам. Фотограф пытался уместить всех членов семьи в кадре, переставляя их с места на место. Но дети кричали, малыши плакали, мужчины проклинали жару, поэтому простая фотосъемка быстро превратилась в тяжелое испытание. Похоже, что только Харви Райдер приятно проводил время, сидя в тени, жуя апельсины и не сводя глаз с пухлого зада одной индианки.

Пока царила суета, все жаловались, переносили стулья, снимали шляпы, водружали их обратно на голову и лезли с советами к фотографу, Анжела внезапно изменилась в лице. Райдер, чьи инстинкты отточились за долгие годы работы, моментально увидел это и вскочил на ноги. Странное выражение появилось в глазах пожилой леди.

Сначала никто не заметил, что Анжела встала со своего места. Но, когда она пошла куда-то в сторону от собравшихся, фотограф сказал:

— Простите, мэм, но вы нужны нам здесь.

Анжелика немедленно побежала за ней.

— Бабушка? Что случилось?

Анжела остановилась в саду возле невысокой каменной стены, отделявшей дом от хозяйственных построек. Ее глаза, обрамленные складками кожи и морщинками, но не утратившие яркости и блеска, неотрывно смотрели на аллею, ведущую к Старой Дороге.

Остальные присоединились к ней, выражая свою озабоченность, уговаривая бабушку присесть, размышляя вслух, а не вызвать ли доктора, волнуясь и тараторя, пока Анжела неподвижно стояла и наблюдала за аллеей.

Постепенно все умокли, и ветер донес до них отдаленный стук копыт и скрип колес. Они еще даже не увидели, кто это был, но Анжела улыбнулась и прошептала одно слово:

— Марина.

И в следующее мгновение, пока толпа ошеломленно стояла не в силах пошевелиться, все увидели повозки с седоками и наваленным багажом — признаки путешественников из дальних краев. На сиденье в первой повозке сидел однорукий мужчина с белесыми волосами и светлой бородой, а рядом с ним симпатичная женщина средних лет в старомодном платье и капоре. Во второй повозке — мужчина помоложе с женщиной и двумя детьми. А третьей повозкой управлял молодой паренек.

— Господи! — воскликнул один из сыновей Анжелы, мужчина шестидесяти лет, похожий на Наварро, но лишь внешне, а не характером. — Мама! Это же Марина! Она вернулась домой!

Вся компания выбежала встречать гостей, сгрудившись вокруг повозок, будто деревенские жители приветствовали солдат, возвратившихся с войны. Анжелика осталась вместе с Анжелой у садовой стены, наблюдая за происходящим полными слез глазами. Взяв бабушку под руку, она почувствовала, что старая женщина дрожит от волнения, и увидела слезы, сверкавшие на щеках Анжелы.

— Это и вправду тетя Марина, — потрясенно сказала Анжелика.

До гасиенды повозки сопровождала торжественная процессия — взрослые смеялись, а дети радостно бегали вокруг. Мало кто помнил Марину, но каждый слышал рассказы о ней. Ее неожиданный приезд окрылил людей, словно появление святого духа. Все, включая фотографа и циничного репортера, ощущали магию сегодняшнего дня.

Наконец повозки подъехали к каменной стене, и Марина на мгновение задержалась на сиденье, глядя на мать. Потом с помощью братьев она слезла на землю и попала в объятия матери, так словно они простились только вчера, а не тридцать шесть лет назад.

Призраки вернулись. Шепча, поддразнивая, напоминая о давних временах. Через распахнутые ставни Анжела видела висевшую в небе луну: была почти полночь.

Она лежала без сна на кровати, где родила своих детей, и думала о том, каким же насыщенным выдался день. Угощение, музыка и танцы. Друзья, приехавшие навестить ее, старые испанские фермеры, мексиканские умельцы и американские переселенцы. Пожаловал даже Кристобаль Агилар, мэр Лос-Анджелеса. От губернатора из Сакраменто были получены по телеграфу праздничные поздравления. И Марина вернулась домой! Счастливый день для любой женщины. Но даже после этого пробел в мыслях, который беспокоил ее с самого утра, не исчез.

В темноте позднего часа, когда в голове улеглись пережитые впечатления, она стала понимать, что, скорее, должна была что-то сделать, нежели вспомнить. Но что?

Анжела вылезла из кровати и надела тапочки. Она с улыбкой посмотрела на свои подарки. Самыми ценными для нее были ацтекская статуэтка от Анжелики и акварели, нарисованные Дэниелом в Китае. Когда она воскликнула, как это ужасно — потерять руку из-за бандитской пули, Дэниел сказал:

— Слава Богу, это не та рука, которой я держу кисть!

Накинув на плечи шаль, она положила нефритовую фигурку в карман, думая, что сегодняшней ночью ей понадобится удача древней богини, потом взяла свечку и пошла по темной и безмолвной колоннаде, мимо закрытых дверей, за которыми спали люди, пока не остановилась у комнаты в самом конце.

Это был ее личный кабинет с массивным железным канделябром, тяжелой мебелью, книжными полками до самого потолка и камином, настолько огромным, что человек мог выпрямиться в нем во весь рост. На рабочем столе лежали стопки писем, дожидавшихся ответа, — люди просили денег, совета, возможности торговать с ней. Поскольку зрение у Анжелы теперь было уже не то, а дрожащие руки больше не могли писать разборчиво, она наняла себе секретаря. Но она каждый день находила время, чтобы посидеть за столом, просматривая бухгалтерские книги, счета, расписки и другие документы.

Когда-то кабинет был местом правления Наварро. Здесь он принимал важных посетителей и раздавал блага, будто король, или назначал наказания, словно деспот. Здесь устраивал выговоры детям и распекал рабочих, подписывал контракты и соглашения на огромные суммы денег и заключал сделки разной степени законности. В этой комнате он помогал своим друзьям и уничтожал врагов. Однажды он принимал здесь губернатора Калифорнии и имел наглость не встать, когда тот вошел. Наварро восседал на этом роскошном, похожем на трон, кресле, верша добро и зло, и за все годы своего правления он ни разу не позволил Анжеле войти сюда.

Она вспомнила ночь, когда пришла к Наварро, лежавшему в кровати, поправляясь после ранения. Хотя он и выжил, но из-за большой кровопотери и инфекции оказался на несколько недель прикованным к постели. В те дни Анжела взяла на себя временное управление ранчо, так как местные традиции разрешали женам выступать в роли фермеров во время отсутствия мужей. Она подошла к его кровати, посмотрела на то, как беспомощно он выглядел, и произнесла:

— Эта земля принадлежит мне. Меня не интересует, чем ты займешься, когда выздоровеешь, но ты уже никогда не будешь главой ранчо Палома. И, если ты хоть раз поднимешь руку на меня или моих детей, я тебя зарежу.

Когда он наконец поправился и явился в свой кабинет, чтобы продолжить работу, то увидел у себя за столом жену, листавшую учетные книги. На секунду их взгляды встретились в молчаливом противостоянии. Потом Наварро развернулся и быстро ушел. Больше он никогда не входил в кабинет.

Она выдвинула ящик и достала мешочек из непромокаемой ткани, взяв его под мышку. Потом вышла из комнаты и тихо зашагала по колоннаде, пока не остановилась возле опочивальни, в которой мирно отдыхали Марина и Дэниел Гудсайд.

Тихо постучав в дверь и зная, что женщина средних лет спит чутко, а мужчина того же возраста, как убитый, Анжела снова с изумлением подумала об истории, рассказанной дочерью. Первые десять лет брака Марина жила в Бостоне, где у нее родились четыре ребенка. Потом Дэниела призвали на службу в качестве пастора, и они присоединились к миссии, отправлявшейся в Китай. Они поехали с детьми и скарбом и распространяли там слово Божие в течение двадцати пяти лет. Марина объяснила, что, когда она собралась написать домой, посчитав, что Наварро уже состарился и больше не представлял опасности, она пыталась отправить письма, но это было очень сложно сделать. Китайцы не доверяли приезжим чужакам. Одно письмо, которое Марина лично передала на корабль, утонуло вместе с судном во время шторма.

И затем, всего год назад, срок службы Дэниела подошел к концу, и он покинул миссию. Сначала они поплыли на Гавайи, откуда Марина принялась слать письма, но после первой попытки решила, что лучше всего будет просто приехать. Она не питала особых надежд на то, что мать жива или что семейство Наварро по-прежнему живет в Калифорнии. Но… чтобы, вернувшись, попасть к матери на день рождения!

Анжела посчитала это знаком свыше. Так и должно было случиться. Марине сейчас предписано сопровождать ее в последний путь.

Когда Марина открыла дверь, Анжела сказала:

— Одевайся. Ты поедешь со мной.

— Куда?

— Нам понадобится коляска.

— Но, мама, уже поздно.

— Ночь теплая.

— Разве нельзя подождать до утра?

Она сказала:

— Дочь, голоса прошлого очень настойчиво звучат во мне сегодня. — И потом добавила: — Надо взять с собой Анжелику.

Сорокадвухлетней Анжелике, располневшей от семи беременностей, понадобилось немало времени, чтобы забраться в широкий тяжелый кринолин, который почти не оставил в коляске места для двух других женщин. Но Марина в свои пятьдесят четыре была худенькой после долгих лет тяжелого труда и самопожертвования и носила простое платье, вышедшее из моды еще двадцать пять лет назад. А Анжела была маленькой и хрупкой. Поэтому места хватило всем.

Дочь и внучка протестовали, но преданный кучер Анжелы, помогая им забраться в коляску, хранил молчание. Он возил ее по ранчо уже пятнадцать лет и сейчас, разбуженный посреди ночи и готовый отвезти госпожу по первому требованию, не задавал лишних вопросов. Тем не менее женщины согласились поехать, ибо и Марина, и Анжелика знали, что, откажись они, Анжела отправится в поездку одна.

— Тогда хотя бы давайте пригласим с собой Сета и Дэниела.

Но Анжела покачала головой. Это женское дело. Пускай мужчины спят.

Когда они подъехали к Старой Дороге и возница повернул на восток, Марина с тревогой произнесла:

— Мама, в городе ночью очень опасно!

— С нами ничего не случится.

— Как ты можешь быть в этом уверена?

Когда она не ответила, Марина испуганно переглянулась с племянницей. Потом они обе посмотрели на кучера — высокого сильного мужчину, у которого с собой была длинная, убранная в ножны сабля, а за пояс были заткнуты нож и пистолет, — и успокоились.

Коляска тихо катила мимо ферм, и, когда они миновали знакомую дубовую рощу, Анжелика рассказала тете, что ранчо Киньонесов больше не существовало. Пабло, который тридцать шесть лет назад должен был жениться на Марине, недавно продал землю американцу по имени Креншоу.

Приблизившись к городу, они почувствовали вонь, поднимавшуюся от канализационных каналов, куда по трубам стекали нечистоты из домов и магазинов. На улицах горели фонари, вывешенные домовладельцами, как того требовал закон. Но сейчас ходили слухи, что в Лос-Анджелесе в скором времени должно появиться газовое освещение. Салуны были залиты ярким светом, а из их окон доносились звуки пианино. Где-то вдалеке раздавались выстрелы. На деревянных мостках дрались двое мужчин.

И еще они увидели индейцев, спавших в дверях или бродивших по улице, упившись ликера белых людей.

Коляска проехала мимо муниципальной школы № 1 на углу Спринг-стрит. На пересечении Темпл и Мэйн-стрит, где раньше стояли лишь глиняные здания, теперь высились дома из досок и кирпичей, построенные янки. На смену испанским дворикам и фонтанам пришли архитектурные веяния с модными названиями — романский стиль, стиль эпохи королевы Анны, стиль колониального возрождения, в которых преобладали колонны, фронтоны и крыши с мансардами. Названия улиц изменились: что раньше было Лома, теперь стало Хилл, Аккитуна превратилась в Олив, Эсперанца в Хоуп и Флорес во Флауэр. Все переменилось из-за янки.

Пока они объезжали Плаза, от которой исходил смрад после недавних боев быков, Анжелика рассказывала Марине, что ходят слухи о новой гостинице, которую собираются построить на этом месте и будто бы в ней будет ванна на каждом этаже, газовое освещение и ресторан с французской кухней. Высотой в целых три этажа, самое высокое здание в Лос-Анджелесе.

Но Марине это было неинтересно.

— Мама, зачем мы здесь?

Анжела не могла объяснить, она лишь знала, что должна ехать дальше.

Оставив позади центр города, они продолжили путь по северо-восточной дороге, три женщины в коляске, которой управлял молчаливый кучер. Они проехали через Чавез-Равин, каньон, где город устроил кладбище с общими могилами для чужаков и бедняков, оставшихся без друзей, пока не прибыли к миссии. Длинные узкие окна между высокими контрфорсами делали ее похожей скорее на крепость, нежели на церковь. Когда Мексика завладела Альта Калифорнией, новый губернатор упразднил систему миссий и либо раздал, либо распродал земли своим знакомым и родственникам. Миссия Сан-Габриел много лет пребывала в запустении, индейцы, жившие в ней, побирались, стены и крыша обваливались, виноградники зарастали сорняками, пока в 1859 году новое американское правительство не вернуло церкви имущество и земли. Но миссия так и не стала прежней. Когда-то красивую церковь теперь окружали лачуги и хибары.

Пока они молча сидели в коляске, а кучер ждал дальнейших распоряжений, Анжела воскресила в памяти тусклое воспоминание о саде, который находился здесь раньше, и индейской женщине, ухаживавшей за травами, тихонько что-то напевая в лучах теплого солнца. Но потом ее одолела лихорадка и кашель, и на церемонии, проходившей на новой Плаза, она стояла, ослабевшая и больная. После они ехали на осле в горы, недалеко от моря…

Анжела ошеломленно ахнула. Знания, лежавшие мертвым грузом на сердце в течение восьмидесяти лет, вырвались на свободу и воспарили, словно птица.

Я родилась в этом месте. Не в Мексике, как говорила мне мать. Или скорее, как говорила Луиза. Ибо Луиза не была моей настоящей матерью.

Теперь она поняла, почему ее мысли были весь день наполнены воспоминаниями о детстве.

Возможно, когда мы приближаемся к концу, мы также приближаемся к началу.

Еще она догадалась, отчего весь день ей не давало покоя ощущение того, что она позабыла что-то сделать, исполнить свой последний долг. Сейчас она знала, что это за долг и почему она решилась на полуночную поездку через Лос-Анджелес.

Она ехала попрощаться.

Приближаясь к предгорью, они почувствовали запах моря. Коляска проезжала через ранчо Сан-Висенте и Санта-Моника, принадлежавшее семье Сепульведа. В темноте неподалеку позвякивали колокольчики пасущихся овец.

Когда они въехали в каньон, Анжела увидела камни с петроглифами, но она забыла, что они означали. У нее появились смутные воспоминания о посещении этого места в раннем детстве. Кто-то тогда говорил ей, что она узнает здесь старинные предания. Но Анжеле их так и не рассказали. Она не осознавала значимости пещеры и ее рисунков. Не понимала, откуда взялось чувство, что в давние времена это было очень важное место. Только помнила, что приезжала сюда в первую брачную ночь и отрезала косу.

Марина и Анжелика сопровождали ее. Они сняли фонарь с коляски, чтобы освещать себе путь, и поддерживали под руки старую женщину. Марина помнила пещеру. Именно здесь ее нашел Дэниел в ту ночь, когда они начали свою совместную жизнь.

Они помогли Анжеле войти внутрь. В пещере было холодно и сыро и пахло прошедшими столетиями. Фонарь с коляски отбрасывал золотые лучи на стены, покрытые странными узорами, и слова, вырезанные на них: «Ла Примера Мадре». Когда они увидели рисунок с двумя солнцами, то потрясенно вздохнули, настолько он был красив.

Велев дочке и внучке сесть и помолчать, Анжела опустилась на прохладный пол. Фонарь стоял в центре загадочного маленького круга, лица трех женщин озаряло причудливое сияние.

Несколько минут Анжела сидела в тишине, пока не почувствовала костьми и кровью то, чего ей недоставало. Она закрыла глаза: «Мама, ты здесь?» И в это же мгновение она ощутила чье-то присутствие, теплое, любящее и оберегающее. Она осознала, что всю жизнь в душе у нее была дыра, небольшая пустота, и поэтому она никогда не была сама собой, всегда пыталась что-то найти. Сейчас она знала, что это такое: ее семья.

Внезапно она поняла, зачем приехала сюда, зачем принесла с собой мешочек из непромокаемой ткани — в нем лежал пергамент, даровавший землю людям, которые не имели на нее никакого права, чьи предки жили очень далеко. К изумлению своих спутниц, Анжела принялась раскапывать пол пещеры, разгребая землю старыми пальцами. Когда Марина и Анжелика стали отговаривать ее, она шикнула на них, и что-то в ее голосе и выражении лица заставило их подчиниться.

Лунка становилась все глубже, пока наконец она не остановилась, удовлетворившись проделанной работой. Они не знали, ни что находилось в мешочке, ни зачем Анжела положила его в вырытую ямку. Только ошеломленно наблюдали за тем, как она присыпала его землей, забросав вместе с ним и ацтекскую статуэтку, которая вывалилась у нее из кармана шали. Анжелика уже открыла рот, но какая-то сила остановила ее. Ацтекская богиня, находившаяся рядом с нею в удивительные и прекрасные времена, исчезала в полу таинственной пещеры.

Закопав дарственную на ранчо Палома, Анжела ощутила мир и спокойствие на душе. Земля принадлежала Первой Матери и ее потомкам — не чужакам и захватчикам, а людям, у которых она была украдена. Приминая землю, она подумала: «Надо сказать остальным, Марине, Анжелике. В них течет индейская кровь. Дэниелу, Сету… их дети произошли от Первой Матери».

Она начала говорить, сбивчиво и торопливо, потому как знала, что времени осталось совсем мало:

— Мы — индейцы, мы — топаа, мы происходим от Первой Матери, похороненной здесь. Мы хранительницы пещеры. Мы должны передавать традиции, истории и религию нашего народа. Мы обязаны помнить.

Они недоуменно посмотрели на нее.

— Что такое говорит бабушка, тетя Марина?

— Понятия не имею. Похоже на тарабарщину.

— Это какой-то язык? Он совсем не похож на испанский.

— Вы должны запомнить это место, — Анжела не осознавала, что говорит на языке топаа, на котором говорила еще маленькой девочкой, когда мать называла ее Марими и рассказывала, что однажды она станет шаманкой клана. — Поведайте другим об этой пещере.

Анжела взяла Марину за руку.

— Я назвала тебя Марина. Я неправильно истолковала послание в своем сне. Там было сказано Марими.

— Мама, мы не понимаем тебя. Давай мы уведем тебя отсюда и отвезем домой.

Но Анжела подумала: я и есть дома.

— Мама, пожалуйста, ты пугаешь нас.

Анжелика с Мариной взяли ее под руки.

Но мысли Анжелы были заняты Первой Матерью, которая пересекла пустыню в одиночку, будучи беременной и изгнанной из племени. И тем не менее она выжила. Анжела посмотрела на Марину, которая многое пережила в Китае и вынесла столько несчастий, но все же нашла в себе силы, чтобы работать рядом с мужем, посмотрела на Анжелику, которой выпало суровое испытание в лагере золотоискателей на севере. И сама Анжела, что бы ни делал с ней Наварро, сохраняла гордость и чувство собственного достоинства. Мы дочери Первой Матери. Мы ее наследие.

Анжела теперь поняла, зачем привела с собой Марину и Анжелику. Они обе в другом месте и в иное время стали бы шаманками своего племени. Но сейчас они были замужем за американцами и называли своих детей Чарли, Люси и Уинифред. Она закрыла глаза и увидела силуэт ворона на фоне кроваво-красного заката. Он летел в землю мертвых, куда уходили все предки и где ждали, когда она, Марими, присоединится к ним.